Глава 24

Когда Осано освободился после переговоров по киносценарию, я находился в Вегасе. Поэтому сделал короткий перелет в Эл-Эй, чтобы лететь вместе домой, составить ему компанию от Эл-Эй до Нью-Йорка. Калли хотел, чтобы я привез Осано в Вегас, просто чтобы познакомиться с ним. Но мне не удалось подбить на это Осано, так что я полетел в Эл-Эй.

Когда я встретился с Осано в его номере в отеле Беверли-Хиллз, он выглядел просто бешеным от злости, таким я его никогда не видел. Кинопромышленность, считал он, обошлась с ним как с куском дерьма. Они что, не знают, что он всемирно известный писатель, любимец литературных критиков от Лондона до Нью-Дели, от Москвы до Сиднея? Книги его изданы на тридцати языках, включая разновидности славянского. Он, правда, оставил в стороне тот факт, что, по какой-то странной причине, когда по его книге ставился фильм, он неизбежно проваливался.

И другие вещи также выводили из себя Осано. Его эго не могло вынести, чтобы режиссер фильма был более важной фигурой, чем писатель. Когда Осано попытался получить для своей подружки небольшую роль, ему это не удалось и это его взбесило. И взбесило еще больше, когда он узнал, что оператор и актер, играющий в эпизоде, всунули-таки своих подружек в фильм. Сраный оператор и паршивый эпизодический актеришка имели, выходит, большую пробивную силу, чем он, великий Осано. Я надеялся, что мне все же удастся посадить его на самолет прежде, чем он полностью остервенеет и начнет разносить на кусочки студию, и попадет в тюрягу. А до самолета, вылетающего следующим утром, нам предстояло еще провести в Эл-Эй весь день и всю ночь. Чтобы немного отвлечь его, я решил зайти вместе с ним к его литагенту по западному побережью, весьма знающему парню, у которого было много клиентов из шоу-бизнеса. А еще у него были самые хорошенькие подружки, каких я только встречал. Звали его Доран Радд.

Доран сделал все, что мог, но, раз уж пришла беда — отворяй ворота.

— Вам нужно выбраться куда-нибудь, — сказал Доран, — чуть-чуть отдохнуть. Хороший обед в компании с прелестной собеседницей, легкий транквилизатор, чтобы вы смогли заснуть.

С женщинами Доран был просто обворожителен. Но в компании мужчин к женщинам как к классу он относился презрительно.

Ну что ж, прежде чем сказать свое “о’кей”, Осано должен был поучаствовать в небольшом представлении. Он ведь все-таки знаменитый писатель, будущий лауреат Нобелевской премии по литературе, и не хотел, чтобы с ним обращались как с каким-нибудь мальчишкой. Агенту, однако, приходилось находить подружек для больших людей вроде Осано и раньше. Доран Радд оказывал подобные услуги и государственному секретарю, и Президенту, и крупнейшему евангелисту в Америке, приведшему миллионы верующих в Святой Храм, и который, по словам Дорана был самым злостным ебарем во всем свете.

Наблюдать за тем, как нежно агент поглаживает взъерошенное самолюбие Осано, было одно удовольствие. Это вам не вегасские операции, где девушек подавали вам в номер, словно пиццу. Это был класс.

— У меня есть по-настоящему интеллигентная девушка, она просто жутко хочет с вами познакомиться. Она читала все ваши книги. Она считает вас величайшим писателем Америки. Без балды. Не какая-нибудь там восходящая звезда, а выпускница Калифорнийского университета, и у нее степень по психологии; иногда она снимается в небольших ролях в кино, так что у нее есть связи, которые могут быть полезны для вашего сценария. Девушка как раз для вас.

Конечно, Осано все понял. Он знал, что все это разыгрывалось ради него, и что в итоге он получит как раз то, что ему нужно. Поэтому когда Доран снял трубку, Осано не удержался и спросил:

— Все это очень хорошо, но трахнуть-то ее можно будет?

Агент уже набирал номер карандашом с золотым наконечником.

— С вероятностью девяносто процентов, — ответил он.

Осано быстро спросил:

— Откуда эти цифры?

Он всегда так спрашивал, когда кто-нибудь обрушивал на него статистику. Статистику он ненавидел. Даже пришел к убеждению, что “Нью-Йорк Таймс” берет цифры о ценах на фондовой бирже с потолка, и только из-за того, что цена одной из его акций 1ВМ была указана 295 и, когда он попытался продать ее, то получил только 290.

Дорана это ошарашило. Он перестал набирать номер.

— За то время, что я ее знаю, я предлагал ее пятерым. Четверо заполучили ее.

— Это восемьдесят процентов, — сказал Осано.

Доран принялся набирать снова. Когда ему ответили, он откинулся в своем вращающемся кресле и подмигнул нам. И начал свой танец.

Я был в восхищении. Просто в восхищении. Это было здорово: голос его был таким теплым, смех таким заразительным.

— Кэтрин, — замурлыкал агент. — Ты мой самый, самый, дорогой клиент. Слушай, я тут говорил с режиссером, который собирается делать вестерн с Клинтом Иствудом. Ты не поверишь, но он тебя помнит, с той единственной встречи в прошлом году. Он сказал, что ты читала тогда лучше всех, но ему пришлось взять актрису с именем, а когда он закончил картину, то очень жалел об этом. Короче, он хочет видеть тебя завтра в одиннадцать или в три. Попозже тебе перезвоню и скажу точное время. Ладно? Слушай, я чувствую, это то, что тебе надо. Думаю, настало твое время. Нет, я серьезно.

Какое-то время он слушал трубку.

— Да, да, думаю, здесь у тебя выйдет здорово. Абсолютно грандиозно.

С комическим видом он закатил глаза и повернулся к нам, и я почувствовал к нему неприязнь.

— Да, да, я им позвоню, а потом снова тебе. Эй, ты знаешь кто у меня сейчас сидит в кабинете? Не-а, не-а. Слушай, это писатель. Осано. Не-а, не дурачусь, нет, честно. Ну да, собственной персоной. Можешь мне и не верить, но он упомянул тебя, не по имени, но мы тут разговаривали о фильмах, и он упомянул ту твою роль, в эпизоде, помнишь, в фильме “Смерть в городе”? Забавно, правда? Да, он твой фэн. Ага, я ему сказал, что ты обожаешь его книги. Слушай, у меня есть отличная идея. Мы сегодня идем с ним в город пообедать, в “Чейзенс”, так почему бы тебе не украсить своим присутствием наш стол? Отлично. К восьми я за тобой пришлю машину, о’кей, дорогая. Ты моя крошка. Ты ему непременно понравишься. Он не хочет знакомиться с восходящими звездами. Ему не нравится этот тип. Ему хочется хорошо пообщаться, и я сейчас понял, что вы как раз созданы друг для друга. Правильно… До свидания, милая.

Агент повесил трубку, откинулся назад, и одарил нас своей обвораживающей улыбкой.

— Она действительно очень милая сучка, — сказал он.

Я заметил, что вся эта сцена немного расстроила Осано. Он действительно любил женщин, и не выносил, когда их клеили. Он часто говорил, что скорее предпочитает, чтобы его подцепили, чем наоборот. Как-то раз он даже выдал мне свою философию о том, что значит быть влюбленным. И почему лучше быть жертвой.

— Взгляни вот с такой стороны, — говорил Осано. — Когда ты влюблен в бабу, ты получаешь от этого максимум, даже если это она клеит тебя. Ты себя чувствуешь в кайф, ты наслаждаешься каждой минутой. А она, наоборот, паршиво себя чувствует. Она работает… ты играешь. Так какого хрена жаловаться, что она в конце концов тебя бросает, если ты знаешь, что она тобой манипулировала?

Философии его было суждено пройти испытание тем вечером. Он вернулся до полуночи, позвонил мне, а потом зашел ко мне выпить и рассказать, что произошло с Кэтрин. В тот вечер вероятность “трахаемости” Кэтрин еще более упала. Она оказалась очаровательной живой миниатюрной брюнеткой, и обхаживала Осано, как только могла. Она любила его. Она обожала его. Она писала кипятком от того, что обедает вместе с ним. Доран все понял и после кофе исчез. Осано и Кэтрин допивали финальную бутылку шампанского перед тем, как ехать обратно в отель и приступить наконец к делу. Вот тут-то удача и повернулась к Осано спиной, хотя, если бы не его эго, он все-таки мог бы исправить ситуацию.

Испортил все дело один из самых необычных актеров в Голливуде. Звали его Дики Сандерс, он имел одного Оскара и снимался в шести принесших успех фильмах. Его уникальность состояла в том, что он был карликом. Это не настолько плохо, насколько может казаться. Просто он немного не дотягивал до очень низкого мужчины. И для карлика был довольно хорош собой. Можно сказать, что это был Джеймс Дин в миниатюре. У него была такая же грустная, милая улыбка, и он использовал ее с точно рассчитанным эффектом, и на женщин она производила завораживающее действие. Они не могли устоять перед ним. И, как назло Доран, если отбросить всю херню, какая ж баба откажется переспать с привлекательным карликом?

Так что, когда Дики Сандерс вошел в ресторан, ни о какой конкуренции не могло идти и речи. Он был один и, подойдя к их столику, поздоровался с Кэтрин; похоже, они знали друг друга, она играла второстепенную роль в одном из фильмов с его участием. Короче говоря, Дики она обожала сильнее, чем Осано. И Осано это настолько вывело из себя, что он оставил ее с карликом, а сам в одиночестве вернулся в отель.

— Что за сраный городишко, — негодовал он. — Такой чувак как я терпит поражение от какого-то долбаного карлика.

Он по-настоящему расстроился. Слава его здесь ничего не значила. Без пяти минут Нобелевский лауреат никого не интересовал. Его Пулитцеровские и Национальные книжные премии не производили впечатления. Его обскакал актер-карлик, и такого он просто не мог вынести. В конце концов мне пришлось чуть ли не тащить его в номер и укладывать в постель. Перед уходом я сказал ему в утешение:

— Слушай, он не карлик, а просто парень очень низкого роста.

Следующим утром, когда мы с Осано уже сидели в Боинге-737, отлетающем в Нью-Йорк, он все еще был не в духе. И не только из-за того, что средний процент “трахаемости” Кэтрин упал по его вине, но также и потому, что киноверсия его романа оказалась никуда не годной. Он знал, что сценарий написан паршиво, и был в этом прав. Так что настроение у него было ниже нуля, и еще до взлета он вытребовал себе у стюардессы порцию виски.

Мы сидели на самых передних местах, возле перегородки, а справа от нас, по другую сторону прохода, сидела пара средних лет, оба очень худые и очень элегантные. Лицо мужчины, вроде бы и привлекательное, имело какое-то побитое, несчастное выражение. Глядя на него, можно было представить, что жизнь его протекает в частном аду, но аду заслуженном. Заслуженном из-за его бросающейся в глаза надменности, его роскошного костюма, из-за недоброжелательности его взгляда. Он страдал сам и готов был заставить страдать всех и каждого, если был только бы уверен, что они это стерпят.

Жена его имела классическую внешность испорченной женщины. Она была явно богатой, более чем ее муж, хотя, возможно, оба были богатыми. Уже по тому, с каким видом они брали меню у стюардессы, стало ясно, что это за птицы. И по тому, какие взгляды бросали на Осано, потягивающего свое запрещенное до взлета виски.

Она была красива той самоуверенной красотой, которая поддерживается последними достижениями пластической хирургии и полируется ровным загаром от кварцевых ламп и южного солнца. Очертания ее рта говорили о ее вечном недовольстве, и такой рот, пожалуй — самое безобразное в любой женщине. Возле ее ног у самой перегородки стоял проволочный ящик, в котором сидел, возможно, самый милый французский пудель на всем белом свете. У него была курчавая серебристая шерстка, спадавшая завитками вокруг глаз. Пасть у него была розовая, а вокруг шеи повязана розовая ленточка с бантиком. Такой же розовый бантик имелся и на хвосте, которым пудель помахивал. В общем, это была самая счастливая собачка, которую только приходилось встречать, и самая маленькая. А те два жалких человеческих существа, что являлись его хозяевами, по-видимому, испытывали наслаждение от обладания таким сокровищем. Когда мужчина бросил взгляд на пуделя, лицо его чуть-чуть смягчилось. Женщина не выказывала удовольствия, а лишь законную гордость, словно старая и безобразная мать, готовящая дочь-девственницу на выданье. Когда она вытянула руку, а пудель стал сладострастно лизать ее, это напоминало сцену с Папой Римским, протягивающим для поцелуя свой перстень.

Замечательной чертой Осано было то, что ничто не могло ускользнуть от его внимания, даже если он, казалось, смотрит совсем в другую сторону. Погрузившись в кресло, Осано был всецело поглощен своей выпивкой. Вдруг он сказал:

— Я бы скорее поимел эту собачку, чем эту бабу.

Из— за шума двигателей женщина не могла этого услышать, но все равно я себя почувствовал неудобно. Она смерила нас холодным грязным взглядом, но, возможно, она всегда так смотрела на людей.

Я стал корить себя за свои обвинения в адрес этой женщины и ее мужа. Несмотря ни на что, это же были человеческие существа. С какой стати я должен относиться к ним так недоброжелательно?

И я сказал Осано:

— Может быть, не настолько они плохи, как кажутся.

— Нет, настолько.

Это было недостойно его. Он мог быть иногда шовинистом, расистом и иметь ограниченный взгляд на вещи, но это не затрагивало глубин его существа. Так что особого значения его замечание не имело. Я оставил эту тему в покое и, когда хорошенькая стюардесса принесла обед, и мы оказались притиснутыми подносами, я стал рассказывать ему про Вегас. Он не мог поверить, что я когда-то был заядлым игроком.

Не обращая внимания на тех людей, что сидели через проход, просто забыв о них, я спросил:

— Знаете, как игроки называют самоубийство?

— Нет, — ответил он.

Я улыбнулся.

— Они называют его — “Большой Туз”.

Осано покачал головой.

— Ну разве не прелесть? — сказал он сухо.

Я заметил, что мелодраматичность фразы слегка покоробила его, но продолжал:

— Это мне сказал Калли в то утро, когда Джордан сделал это. Калли спустился к нам в зал и сказал: “Знаете, что сделал этот мудила Джорди? Он достал из рукава Большого Туза. Этот хрен сыграл Большого Туза”.

Я замолчал, вспоминая теперь, годы спустя, более отчетливо те события. Забавно. Я вспомнил эту фразу только сейчас, и то, что именно это сказал Калли в ту ночь.

— Он выделил это голосом, знаете — Большой Туз.

— Почему он все-таки сделал это, как по-твоему? — спросил Осано без большого интереса, но он видел, что я расстроен.

— Черт его знает. Я себя считал таким умником. Думал уже, что вычислил его. Я почти его вычислил, и тут он меня нагрел. Вот что убивает меня. Он заставил меня потерять веру в его человеколюбие, в его трагическое человеколюбие. Никогда не позволяйте никому лишать вас веры в чье угодно человеколюбие.

Усмехнувшись, Осано мотнул головой в сторону той пары, что сидела через проход, и сказал:

— Вот их, например?

И тут я осознал, что как раз это и заставило меня рассказать ему эту историю.

Я бросил взгляд на мужчину и женщину.

— Может быть.

— Ладно. Но иногда это происходит вопреки твоему желанию. Особенно, если это богатые. А знаешь, в чем их неправда? Они считают, что они не хуже любого другого только потому, что у них куча бабок.

— А на самом деле — нет?

— Нет, — сказал Осано. — Они как горбуны.

— А что, горбуны хуже других, — спросил я.

Я чуть было не сказал “карлики”.

— Да. Так же, как и люди с одним глазом, и критики, и страшные бабы и всякие подлые козлы. Чтобы быть не хуже остальных, им надо работать над этим. А те двое не работают над этим. Им никогда этого не достичь.

В его словах недоставало логики и здравого смысла, сейчас он был не на высоте. Да ладно, чего там, неделька у него была не из приятных. Не каждому такое достается, чтобы карлики поганили твои любовные дела. Я не стал продолжать тему.

Мы разделались с обедом. Осано допивал скверное шампанское после столь же скверного обеда, который, хоть летели мы и первым классом, я с удовольствием променял бы на кони-айлендский хот-дог. Опустили киноэкран, и Осано, расстегнув привязной ремень, стал подниматься по лестнице в комнату отдыха. Допив кофе, я последовал за ним.

Он сидел в кресле с высокой спинкой с длинной гаванской сигарой в зубах. Он угостил меня, и я взял одну. Постепенно у меня появлялся к ним вкус, к удовольствию Осано. На сигары он был всегда щедр, но не раздавал их направо и налево. Дав тебе сигару, он внимательно наблюдал за тобой, получаешь ли ты достаточно удовольствия, чтобы заслужить ее. Комната отдыха начала заполняться людьми. Дежурная стюардесса то и дело разносила напитки. Доставив Осано его мартини, она присела на ручку кресла, и Осано, положив руку ей на колени, взял ее за руку.

Быть таким знаменитым, как Осано, здорово еще и потому, что подобного рода вещи происходят легко. Прежде всего, ты имеешь полную уверенность в себе. Во-вторых, молодая девчонка, вместо того, чтобы думать о тебе как о грязном старике, наоборот, чувствует себя польщенной от того, что столь важная персона может считать ее настолько привлекательной. Видимо, что-то в ней такое есть, раз Осано захотелось поиметь ее. Но им всем было неведомо, что Осано всегда готов поиметь что угодно, лишь бы одетое в юбку. На самом-то деле это не так уж и плохо, потому как очень много таких, как Осано, готовы завалить в койку все, что шевелится, без разбора, в штаны оно одето, или в юбку.

Осано покорил эту молоденькую стюардессу. Потом к Осано подошла еще одна женщина, довольно привлекательная средних лет дама, с сумасшедшим, интересным лицом. Она поведала нам, что недавно оправилась от хирургической операции на сердце, и что шесть месяцев не трахалась, но вот сейчас уже готова. Женщины всегда рассказывали Осано подобные вещи. Они считали, что ему можно рассказать все, он ведь писатель и поэтому все поймет. А еще потому, что он знаменит, и они вызовут такими историями интерес к себе.

Осано достал свою коробочку с пилюлями. Коробочка имела форму сердца и в ней были белые таблетки. Он взял одну, а коробочку протянул сердечнице и стюардессе.

— Берите. Это стимулянт. Нам будет в кайф. Мы взлетим и вправду высоко. Потом, передумав, он сказал, обращаясь к сердечнице:

— Нет, вам нельзя. В вашем-то состоянии?

И я понял, что сердечница вне игры. Потому что на самом-то деле это были таблетки антибиотика, которые Осано всегда принимал перед половыми контактами, чтобы предохраниться от венерических заболеваний. И партнершу, используя эту уловку, он всегда заставлял принимать таблетку, что удваивало степень безопасности. Он забросил пилюлю в рот и запил глотком виски. Со смехом стюардесса тоже взяла одну, а Осано наблюдал за ней, весело улыбаясь. Он и мне протянул коробочку, но я отказался.

Стюардесса была и вправду хорошенькой, но одновременно иметь дело и с Осано, и с сердечницей она не хотела. Стараясь вновь привлечь к себе внимание, она мило спросила Осано:

— Вы женаты?

Теперь и она узнала, как знали все остальные, что он не только женат, но что у него было по меньшей мере пять жен. Ей было невдомек, что такие вопросы раздражают Осано, ибо он всегда чувствовал себя в подобных ситуациях немного виноватым перед всеми своими женами, даже с кем развелся. Осано улыбнулся и спокойно сказал:

— Я женат, и у меня есть возлюбленная, и у меня есть постоянная девушка. Я просто ищу даму, с которой можно было бы немного позабавиться.

Это было оскорбление. Девушка вспыхнула и, вскочив, пошла обслуживать других пассажиров.

Осано устроился поудобнее и принялся обсуждать с сердечницей проблему ее первого полового акта. Давая ей советы, он немного забавлялся.

— Знаете что? — говорил он. — В первый раз вам не надо сразу же брать и трахаться, как обычно. Потому что для мужика это будет не в кайф, ему будет немного страшновато. А надо вот что сделать: пусть этот парень, пока вы в полусонном состоянии, спускается, спускается, ниже и ниже. Примите транквилизатор, и когда вы будете задремывать, он… понимаете? Но парень должен здорово уметь все это. Он должен быть джентльменом, мастером, о’кей?

Женщина слегка покраснела. Осано ухмыльнулся. Он знал, что делает. Мне тоже стало несколько неловко. Я всегда чуть-чуть влюбляюсь в странных женщин, которые понимают, что я хочу сказать. Я видел, что голова ее занята вопросом, как бы склонить Осано, чтобы с ней был именно он. Она не знала, что слишком стара для него, и что он хладнокровно разыгрывает свои карты, желая зацепить молоденькую стюардессу.

Вот так мы неслись со скоростью шестьсот миль в час и ничего не подозревали. А Осано между тем постепенно напивался, и дело начинало принимать скверный оборот. Сердечница с пьяной слезливостью продолжала доставать Осано, что, мол, ей страшно умереть, и как, мол, найти подходящего парня, чтобы он грамотно по ней спускался. Осано это стало раздражать. И он сказал ей:

— Вы всегда можете сыграть Большого Туза.

Понятное дело, она не знала, что он имеет в виду. Но поняла, что от нее хотят отделаться, и выражение обиды на ее лице еще больше раздражало Осано. Он заказал еще одну порцию виски, и стюардесса, ревнуя и злясь на него, что он не обращает на нее внимания, принесла ему стакан и удалилась с тем холодным и оскорбительным видом из арсенала молодых, которым они всегда могут показать старикам, кто есть кто. Осано в тот день дал всем почувствовать свои возраст.

Как раз в этот момент та самая пара с пуделем поднялась по ступенькам в комнату отдыха. В такого сорта женщину, должен сказать, я никогда не смог бы влюбиться. Этот недовольный рот, это искусственное загорелое лицо, на котором после скальпеля хирурга не было видно ни одной линии, которые оставляет жизнь — были слишком отталкивающи, чтобы представить их обладательницу в интимной ситуации, если, конечно, вы не из садомазохисткой команды.

У пуделя, которого нес мужчина, язык высовывался наружу, так он был счастлив. Пудель придавал кислому выражению его лица некое трогательное выражение беззащитности. По обыкновению, Осано сделал вид, что не замечает их, хотя взгляды, которые они бросали в его сторону, говорили, что они узнали его. Возможно, видели по ТВ. Осано сотни раз выступал по телевидению и всегда вызывал к себе интерес чем-нибудь совершенно дурацким, что мешало восприятию его гораздо более сложной натуры.

Пара заказала напитки. Женщина что-то сказала мужчине, и он послушно опустил пуделя на пол. Пудель сначала сидел рядышком, потом немного отошел, обнюхивая каждого пассажира и каждое кресло. Я знал, что Осано терпеть не может животных, но он, казалось, не обратил внимания на пуделя, обнюхивавшего его ногу. Он продолжал разговаривать с сердечницей. Сердечница нагнулась, чтобы поправить розовую ленточку на шее пуделя, и чтобы пудель лизнул своим розовым язычком ее руку. Я никогда не понимал любителей животных, но, что любопытно, в этом пуделе была даже какая-то сексуальность. Что, интересно, у этой пары со скучными лицами бывает наедине? Пудель пробежался по салону, затем вернулся к хозяевам и сел возле ног женщины. Она надела темные очки, и это почему-то придало ей зловещий вид. Когда стюардесса принесла напитки, женщина что-то сказала ей, и та посмотрела на нее с изумлением.

Думаю, как раз в этот момент я почувствовал неладное. Осано уже был изрядно навеселе. Ему было паршиво от того, что он заперт в самолете, он досадовал, что не удается отвязаться от женщины, от которой он ничего не хотел. А думал он на самом деле о том, как бы оказаться вместе со стюардессой в туалете и задать ей молниеносную и жестокую вздрючку. Стюардесса подошла ко мне с моей выпивкой и, наклонившись, стала шептать мне на ухо. Я видел, что Осано начинает ревновать. Он подумал, что девушка специально лезет ко мне, чтобы уязвить его, и это было ударом по его славе большим, чем что-либо другое. Он мог простить, что девушке может больше нравиться молодой и красивый парень, но простить унижение своей славы не мог.

Но стюардесса прошептала мне нечто совершенно другого порядка. Она сказала:

— Вон та женщина хочет, чтобы я попросила господина Осано, чтобы он погасил свою сигару. Она говорит, что дым беспокоит ее собаку.

Бог ты мой! По правилам собаки здесь вообще не должно быть. Ей полагалось сидеть в своем ящике. Все об этом знали. Девушка встревоженно прошептала:

— Что мне делать-то?

В том, что случилось далее, была, видимо, часть и моей вины. Я знал, что Осано мог взбеситься в любой момент, и то, что сейчас момент для этого самый подходящий. Но мне всегда было любопытно наблюдать за реакцией людей. Мне хотелось посмотреть, хватит ли у стюардессы самообладания попросить такого человека как Осано потушить свою любимую гаванскую сигару из-за какой-то вонючей собаки. К тому же Осано ведь заплатил за первый класс как раз, чтобы иметь возможность выкурить ее здесь. Мне также хотелось посмотреть, как Осано поставит на место эту мерзопакостную бабенку с каменным лицом. Я свою сигару выкинул бы, да и дело с концом. Но я знал Осано. Он скорее угробит самолет со всеми пассажирами, чем спустит этой бабе.

Стюардесса ждала, что я отвечу. Я пожал плечами.

— Делайте то, что входит в ваши обязанности.

Это был, конечно, злонамеренный ответ. Думаю, стюардесса считала так же. А может быть, ей просто хотелось унизить Осано потому, что он больше не обращал на нее внимания. Или, возможно, она чисто по-детски выбрала наиболее, по ее мнению, простой выход из положения. Если не знать Осано, можно было подумать, что с ним договориться легче, чем с той стервозной дамой.

Да уж, все мы совершили непростительную ошибку. Стюардесса встала рядом с Осано и сказала:

— Сэр, не могли бы вы погасить вашу сигару? Вот та леди говорит, что дым доставляет неудобство ее собаке.

Пронзительно зеленые глаза Осано стали холодными как лед. Он посмотрел на стюардессу долгим жестким взглядом.

— Повторите это еще раз, пожалуйста, — попросил он.

В этот момент я был готов выскочить из самолета. В лицо Осано постепенно проникала маниакальная ярость. Женщина неприязненно смотрела на Осано. Ей до смерти хотелось поскандалить, настоящей драчки. Ее муж повернулся к окну и стал изучать бесконечный горизонт. По-видимому, сцена была привычной для него, и он не сомневался, что жена выиграет схватку. Он даже слегка улыбался с удовлетворением. И только славненькому пуделю было не по себе. Ему не хватало воздуха, и он издавал негромкие икающие звуки. В самолете было накурено, но дым шел не от одной лишь сигары Осано, почти у всех в руках дымились сигареты. Можно было подумать, что владельцы пуделя сейчас всех заставят прекратить курение.

Стюардесса, увидев лицо Осано, перепугалась — она, будто в столбняке, не могла говорить. Но женщина не испугалась. Видно было, что она испытывает удовольствие, глядя на искаженное маниакально-яростное лицо Осано. Также ясно было, что никогда в жизни никто не давал ей по зубам. Мысль об этом просто не приходила ей в голову. Так что она даже придвинулась к Осано, чтобы говорить с ним, и лицо ее оказалось в пределах досягаемости. Мне захотелось зажмуриться. Собственно говоря, я и зажмурился, на долю секунды, и услышал, как женщина культурно и очень ровным голосом сказала Осано:

— Ваша сигара очень беспокоит мою собаку. Будьте так любезны, прекратите курить.

В словах было достаточно хамства, но тон, каким они были сказаны, оскорблял помимо всяких слов. Я видел, что она ждет перебранки по поводу того, что собакам вообще не место в салоне отдыха, но что курить здесь как раз можно. Она прекрасно понимала, что, скажи она, что дым беспокоит лично ее, Осано бы потушил сигару. Но она хотела, чтобы Осано прекратил курить ради собаки. Она хотела скандала.

Осано понял все это мгновенно. И, думаю, именно это и привело его в бешенство. Я видел, как на лице его появилась улыбка, улыбка, которую можно было бы назвать бесконечно обворожительной — если бы не эти безумные холодные зеленые глаза.

Он не стал орать на нее. Он не ударил ее в лицо. Он бросил только один взгляд на ее мужа, чтобы понять, как он будет реагировать. Мужчина слегка улыбнулся. Ему, похоже, нравилось то, что делает его жена. Тогда нарочитым движением Осано погасил сигару в переполненной пепельнице своего кресла. Женщина наблюдала за ним с презрением. Затем Осано протянул руку через стол, и было видно, что женщина подумала, будто Осано хочет погладить пуделя. Но я знал, чего он хочет. Рука Осано двинулась вниз, захватив шею собаки.