— Но мы все знаем, что это слишком жесткая реакция, — высказался Джордж Гринвелл. — Отношения с иностранными государствами будут испорчены на многие годы.

— Страна сейчас на редкость хорошо управляется, — сказал Мартин Матфорд. — Законодательная власть, в конце концов, взяла исполнительную под некоторый контроль. Выиграет ли страна, если баланс власти нарушится?

— А что Кеннеди сможет сделать, даже в случае своего переризбрания? — спросил Луис Инч. — Конгресс его контролирует и прислушивается к нам. В палате представителей не наберется и пятидесяти человек, избранных без помощи наших денег. Да и в сенате нет ни одного, кто не был бы миллионером. Нам нечего беспокоиться насчет президента.

Джордж Гринвелл смотрел поверх теннисных кортов на Тихий океан, спокойный и все равно величественный. Этот океан нес в настоящий момент на своих волнах миллиарды долларов в виде пароходов, развозивших его пшеницу по всему миру. Эта мысль рождала у него легкое чувство вины от сознания, что он может обречь мир на голод или, наоборот, накормить его.

Он начал говорить, но в этот момент появился официант с напитками. Гринвелл в своем возрасте вел себя осторожно и заказал минеральную воду. После ухода официанта он сделал глоток и продолжал разговор хорошо поставленным голосом. Он всегда держался исключительно вежливо, что свойственно человеку, который, к своему сожалению, вынужден принимать жесткие решения.

Мы никогда не должны забывать, что пост президента Соединенных Штатов может представлять очень большую опасность для демократического процесса.

— Чепуха, — отозвался Салентайн. — Другие люди в правительстве не позволят ему принимать единоличные решения. Военные — народ бывалый, вы это знаете, Джордж, и они не допустят таких решений, если они не будут обоснованы.

— Конечно, так он и есть, — сказал Джордж Гринвелл, — в нормальной обстановке. Однако, вспомните Линкольна, он во время гражданской войны фактически отменил неприкосновенность личности и гражданские права. Вспомните Франклина Рузвельта, который втянул нас во вторую мировую войну. Подумайте о личной власти президента. Он обладает правом помилования любого преступника, а это королевская прерогатива. Вы представляете себе, что он может сделать, имея такую власть? Какую создать зависимость у людей? Он пользовался бы почти неограниченной властью, если бы не существовал сильный конгресс, ограничивающий его. К счастью, мы имеем такой конгресс. Но мы должны заглядывать в будущее, мы должны быть уверены в том, что исполнительная власть будет подчинена избранным представителям народа.

— При наличии телевидения и других средств массовой информации, — заметил Салентайн, — Кеннеди не продержится и дня, если попробует диктаторствовать. Он просто лишен такой возможности. Сегодня в Америке больше всего верят в личную свободу.

Он помолчал, потом продолжил:

— Вы это хорошо знаете, Джордж. Вы отказались подчиниться тому злополучному эмбарго.

— Не уклоняйтесь в сторону, — сказал Гринвелл. — Сильный президент может преодолеть эти препятствия. А Кеннеди в этом кризисе очень силен.

— О чем мы спорим? — нетерпеливо спросил Луис Инч. — О том, что мы должны образовать единый фронт против ультиматума Кеннеди Шерабену? Лично я считаю правильным, что он действует с позиций силы. Давление на правительство срабатывает так же, как и на народ.

В начале своей карьеры Луис Инч прибегал к тактике давления на арендаторов, когда хотел очистить от них здания. Он отключал отопление, воду, запрещал ремонт, делал жизнь тысяч людей невыносимой. Он «очищал» некоторые пригороды, наводняя их неграми, чтобы заставить белых жителей убраться оттуда, он подкупал правительства городов и штабов, он обогащал федеральных инспекторов. Он знал, о чем говорил: успех зиждется на давлении.

— Вы опять уходите в сторону, — подчеркнул Джордж Гринвелл. — Через час у нас состоится совещание по видеосвязи с Бертом Оудиком. Вы уж меня извините, что я согласился, не посоветовавшись с вами, но я полагал, что это слишком срочно, чтобы откладывать, события развиваются чрезвычайно быстро. Ведь это пятьдесят миллиардов долларов Берта Оудика будут уничтожены, так что он ужасно озабочен. И для нас очень важно предвидеть будущее. Если президент может сотворить такое с Оудиком, он способен сделать это и с любым из нас.

— Кеннеди психически нездоров, — заметил Мартин Матфорд.

— Я думаю, — сказал Салентайн, — что мы должны найти общий язык до того, как будем совещаться с Оудиком.

— Он помешан на своих нефтяных месторождениях, — высказался Инч.

Ему всегда казалось, что нефть в каком-то смысле соперничает с интересами недвижимой собственности.

— Мы должны отнестись к Берту с полным пониманием, — посоветовал Гринвелл.

Все четверо собрались в центре связи Сократова клуба, когда на телеэкране возник Берт Оудик. Он в улыбкой приветствовал их, но его лицо выглядело неестественно красным, что могло быть или из-за качества передачи, или из-за обуревающей его ярости. Голос Оудика, тем не менее, звучал спокойно.

— Я отправляюсь в Шерабен, — сказал он. — Быть может, это будет последний взгляд на мои пятьдесят миллиардов долларов.

Присутствующие в комнате разговаривали с его изображением на экране, словно он сидел здесь, в клубе. Они могли видеть и себя на мониторе, так как Оудик видел их в своем офисе. Приходилось следить за выражением своего лица и за голосом.

— Вы действительно собираетесь ехать? — поинтересовался Луис Инч.

— Да, — ответил Оудик. — Султан — мой друг, а ситуация очень опасная. Я могу принести немалую пользу нашей стране, если буду там лично.

— Судя по сообщениям корреспондентов моих газет и телевидения, — сказал Лоуренс Салентайн, — конгресс и сенат пытаются наложить вето на решение президента. Это возможно?

Оудик улыбнулся им с экрана.

— Не только возможно, но почти наверняка так и будет. Я разговаривал с членами правительства. Они предлагают временно отстранить президента от исполнения своих обязанностей на том основании, что им движет личная месть, свидетельствующая о временном нарушении его душевного равновесия. Согласно поправке к конституции такая мера является законной. Нам нужно только получить подписи членов кабинета и вице-президента на петиции, которые утвердит конгресс. Даже если импичмент будет длиться всего тридцать дней, мы сможем приостановить разрушение Дака. А я гарантирую, что пока буду в Шерабене, заложников освободят. Но думаю, что все вы должны предложить конгрессу свою поддержку в отстранении президента. Это ваш долг перед американской демократией, как и мой долг перед моими держателями акций. Мы все понимаем, что если бы кто-то другой, а не его дочь, был убит, он никогда не избрал бы такой образ действий.

— Берт, — выступил Джордж Гринвелл, — мы вчетвером обсудили эту проблему и договорились поддержать вас и конгресс. Это наш долг. Мы сделаем необходимые телефонные звонки, будем действовать согласованно. Но у Лоуренса Салентайна есть несколько замечаний.

Лицо Оудика выразило гнев и отвращение.

— Ларри, — сказал он, — сейчас не время твоим средствам массовой информации выжидать, поверь мне. Если Кеннеди обойдется мне в пятьдесят миллиардов долларов, то может настать момент, когда твои телевизионные станции останутся без федеральных лицензий, и ты тогда окажешься в дерьме. Я и пальцем не пошевелю, чтобы помочь тебе.

Джордж Гринвелл вздрогнул от вульгарности и прямоты такого выпада. Луис Инч и Мартин Матфорд улыбнулись. Салентайн не выказал никаких эмоций.

— Берт, — произнес он тихо и успокаивающе, — я с вами заодно, не сомневайтесь в этом. Думаю, что человек, своевольно решивший уничтожить пятьдесят миллиардов долларов только ради того, чтобы подкрепить свою угрозу, без сомнения, не в себе и не должен возглавлять правительство Соединенных Штатов. Уверяю вас, я с вами. Телевизионные станции прервут объявленные программы и передадут информацию о том, что президент Кеннеди подвергся психиатрическому обследованию, что душевная травма, в результате смерти дочери, временно нарушила его способность выносить разумные решения. Это создаст почву для решения конгресса. Но здесь затрагивается сфера, в которой я несколько опытнее других. Решение президента американский народ будет приветствовать, это естественная реакция толпы на всякие проявления национальной силы. Если президент своими действиями добьется успеха и освободит заложников, он завоюет несметное число приверженцев из числа избирателей. Кеннеди обладает умом и энергией, и если уж он просунет ногу в дверь, то может разогнать конгресс. — Салентайн замолчал на мгновение, стараясь тщательно подбирать слова. — Но если его угроза не сработает, заложники будут убиты, а проблема не решена, это ознаменует конец Кеннеди как политической фигуры.

Лицо Берта Оудика на экране дрогнуло.

— Такой альтернативы нет, — произнес он тихо и очень серьезно. — Если дело зайдет так далеко, заложники будут спасены, а наша страна победит. Кроме того, пятьдесят миллиардов долларов к тому времени уже будут потеряны. Ни один настоящий американец не желает, чтобы миссия Кеннеди провалилась. Они могут не хотеть, чтобы миссия была сопряжена с такими жесткими мерами, но раз уж мы начнем, то должны добиться успеха.

— Пусть так, — сказал Салентайн, хотя он и не был согласен. — Я хочу сказать о другом. Как только президент увидит опасность со стороны конгресса, то первое, что он захочет сделать, это обратиться к народу по телевидению. Какие бы Кеннеди не совершил ошибки, на телевидении он волшебник. Как только он изложит свою позицию, у нашего конгресса возникнут большие неприятности. А если конгресс отстранит Кеннеди на тридцать дней? Может подтвердиться правота президента, что похитители затеяли все это дело, имея своей конечной целью смещение с поста. — Салентайн вновь сделал паузу, стараясь быть осмотрительным. — Тогда Кеннеди окажется еще большим героем. Лучший для нас сценарий — это предоставить его самому себе, выиграет он или проиграет. Если мы пойдем этим путем, то не возникнет опасности для политической структуры в нашей стране. Так может быть лучше.

— А я, таким образом, потеряю пятьдесят миллиардов долларов? — выкрикнул Берт Оудик.

Его лицо на большом телевизионном экране покраснело от гнева.

— Конечно, сумма большая, — заметил Матфорд, — но это еще не конец света.

Лицо Берта Оудика на экране стало угрожающе пунцовым. Салентайн подумал, что это искажение цвета в телевизоре, не может живой человек обрести такой цвет лица и походить на осенний лес. Но тут голос Оудика зазвучал в комнате:

— Мать твою так, Мартин. Это ведь больше, чем пятьдесят миллиардов. А что ты скажешь о потере доходов, пока мы будем восстанавливать Дак? Твой банк одолжит мне деньги без процентов? Ты уже подгреб себе под задницу больше денег, чем имеется в казначействе, но разве ты дашь мне пятьдесят миллиардов? Черта с два!

— Берт, Берт, — поспешно сказал Джордж Гринвелл, — мы ведь с тобой. Салентайн просто обратил внимание на кое-какие возможности, о которых ты мог не подумать под давлением последних событий. В любом случае мы не в состоянии приостановить действия конгресса, даже если бы пытались. Конгресс не позволит исполнительной власти подчинить себя по такому поводу. У нас у всех много дел, так что я предлагаю закончить наше совещание.

— Берт, — улыбнулся Салентайн, — сообщения о психическом состоянии президента будут передаваться по телевидению каждые три часа. Все телестанции последуют за нами. Позвони мне и расскажи о своих идеях. И еще одно обстоятельство. Если конгресс проголосует за отстранение президента от власти раньше, чем он потребует время на телеэкране, телестанции могут отказать ему на том основании, что он признан психически нездоровым и не является больше президентом.

— Действуй в этом направлении, — согласился Оудик и лицо его приобрело нормальный цвет.

Совещание закончилось вежливыми прощаниями.

— Джентльмены, — сказал Лоуренс Салентайн, — я предлагаю всем вылететь в Вашингтон на моем самолете. Думаю, что мы должны нанести визит нашему старому другу Оливеру Оллифанту.

— Да, Оракул — мой старый наставник, — улыбнулся Мартин Матфорд. — Он даст нам кое-какие советы.

Через час они уже летели в Вашингтон.

Когда посла Шерабена Шарифа Валиба вызвали для встречи с президентом Кеннеди, ему прокрутили тайно снятую агентами ЦРУ пленку, на которой был запечатлен Ябрил, обедающий во дворце с султаном. Посол Шерабена был потрясен. Как мог его султан оказаться замешанным в столь опасном деле? Шерабен был маленьким миролюбивым государством, что являлось мудрой позицией, если учитывать его слабость в военном отношении.

Прием состоялся в Овальной комнате в присутствии Берта Оудика. Президента сопровождали два члена его штаба — Артур Викс, помощник по вопросам национальной безопасности, и Юджин Дэйзи, глава президентского штаба.

После официального представления посол Шерабена сказал:

— Дорогой господин президент, поверьте мне, что я ничего не знал. Примите мои личные извинения. — Посол был близок к тому, чтобы заплакать. — Но я должен сказать одно, во что я искренне верю. Султан никогда не мог согласиться, чтобы вашей дочери был причинен вред.

— Я надеюсь, что это правда, — мрачно произнес Кеннеди, — потому что в таком случае он согласится на мои предложения.

Посол слушал его с ужасом. Он учился в американском университете, преклонялся перед американским образом жизни. Он любил американскую пищу, американскую выпивку, американских женщин с их протестом против мужского ига, обожал американскую музыку и кинофильмы. Валиб раздавал деньги всем политикам, которые могли оказаться полезными, обогатил чиновников государственного департамента. Он слыл экспертом по нефтяным делам и другом Берта Оудика.

Сейчас он пребывал в отчаянии по своим личным мотивам, но не особенно беспокоился за судьбу Шерабена и его султана. Худшее, что может случиться, это экономические санкции. Если американская разведка начнет тайные операции с целью сместить султана, это окажется послу только на руку.

Поэтому он был совершенно потрясен четко произнесенной президентом Кеннеди речью.

— Вы должны выслушать меня внимательно, — заявил Кеннеди. — Через три часа вы вылетите самолетом в Шерабен, чтобы передать мое послание лично султану. Вас будут сопровождать мистер Берт Оудик, которого вы знаете, и мой помощник по вопросам национальной безопасности Артур Викс. Послание следующее: через двадцать четыре часа ваш город Дак будет уничтожен.

У посла от ужаса перехватило дыхание, он не мог произнести ни слова.

— Заложники, — продолжал Кеннеди, — должны быть освобождены, а террорист Ябрил передан нам живым. Если султан не сделает это, государство Шерабен перестанет существовать.

Посол выглядел настолько ошеломленным, что Кеннеди засомневался, способен ли тот воспринимать его речь. После паузы президент успокаивающе добавил:

— Все это содержится в документах, которые я передам с вами для вручения султану.

Потрясенный посол Валиб выдавил из себя:

— Простите меня, господин президент, вы что-то сказали об уничтожении Дака?

— Совершенно верно, — подтвердил Кеннеди. — Ваш султан не поверит в мои угрозы, пока не увидит город Дак в руинах. Я повторяю: заложники должны быть освобождены, Ябрил арестован и охраняться так, чтобы он не мог покончить с собой. Более никаких переговоров.

Посол недоверчиво произнес:

— Вы не можете уничтожить свободную страну, такую крошечную. И, если вы уничтожите Дак, то вы уничтожите пятьдесят миллиардов долларов американских капиталовложений.

— Это может случиться, — сказал Кеннеди. — Ваша задача — убедить султана, что в этом вопросе я непреклонен. Вы, мистер Оудик и мистер Викс полетите на одном из моих личных самолетов в сопровождении еще двух самолетов. Один для того, чтобы привезти заложников и тело моей дочери. Второй, чтобы доставить Ябрила.

Посол не мог вымолвить ни слова, не мог вполне осознать происходящее. Это был просто какой-то кошмар. Президент сошел с ума.

Когда он оказался наедине с Бертом Оудиком, тот мрачно сказал ему:

— Этот ублюдок сделает то, о чем говорит, но у нас есть своя карта, которую мы разыграем. Я поговорю с вами в самолете.

В Овальной комнате Юджин Дэйзи делал записи.

— Ты приготовил все документы для передачи послу? — спросил Кеннеди?

— Мы их немного причесали, — отозвался Дэйзи. — Стереть с лица земли Дак звучит плохо, но мы не можем написать, что уничтожим весь Шерабен. Ваше послание совершенно недвусмысленно. А зачем посылать Викса?

Кеннеди улыбнулся.

— Султан будет знать, что если я посылаю к нему советника по вопросам национальной безопасности, то я настроен серьезно. Артур передаст мое устное послание.

— Вы думаете, это сработает? — поинтересовался Дэйзи.

— Он станет выжидать, пока не будет разрушен Дак, — сказал Кеннеди, — а уж потом все сработает, если он не сумасшедший. — Кеннеди помолчал, потом добавил. — Передай Кристиану, что я хочу пообедать с ним до того, как мы вечером будем просматривать пленку.