Глава 20

Эдди Кэссин и Моска вышли из управления гражданского персонала и в серых осенних сумерках направились к взлетно-посадочной полосе.

— Ну, вот еще один старожил уходит из нашей команды, — сказал Эдди. — Сначала Миддлтон, потом Лео, теперь Вольф. Следующим, надо думать, будешь ты, Уолтер.

Моска промолчал. Им навстречу шли толпы служащих базы: механики и грузчики — немцы, чей рабочий день закончился. Внезапно земля задрожала, раздался рев мощных двигателей: за зданием управления гражданского персонала замер огромный серебристый самолет.

Предзакатное солнце висело далеко над горизонтом. Моска и Эдди остановились и закурили.

Наконец они увидели, как от ангаров к взлетной полосе помчался джип. Они подошли к самолету в тот самый момент, когда джип, обогнув хвостовое оперение, остановился около трапа.

Из джипа показались Вольф, Урсула и отец Урсулы, который тотчас стал быстро выгружать тяжелые баулы. Вольф весело улыбнулся друзьям.

— Спасибо, ребята, что пришли проститься со мной! — сказал он и пожал обоим руки, а потом представил их отцу. С Урсулой они уже были знакомы.

Пропеллеры гнали потоки воздуха, заглушавшего их слова. Старик подошел к самолету, провел ладонью по его серому телу и, словно голодный зверь, крадучись стал обходить самолет сзади.

Эдди Кэссин шутливо спросил у Вольфа:

— Он что, хочет улизнуть зайцем?

Вольф засмеялся и ответил:

— Да он не смог тайком пробраться на «Куин Элизабет»!

Урсула не поняла юмора. Она пристально наблюдала, как багаж вносят в самолет, потом взяла Вольфа за руку.

Вольф еще раз протянул руку Моске и Эдди и сказал:

— Ну ладно, бывайте, ребята. Здорово мне с вами было, ей-богу. Когда приедете в Штаты, найдите меня. Эдди, у тебя же есть мой адрес.

— Само собой, — холодно сказал Эдди.

Вольф посмотрел Моске прямо в глаза и сказал:

— Удачи, Уолтер. Жаль, что то наше дельце не выгорело, но теперь я думаю, ты был прав.

Моска улыбнулся и сказал:

— Удачи, Вольф.

Вольф задумался и после недолгого молчания добавил:

— Последний совет. Не тяни с отъездом отсюда, Уолтер. Возвращайся в Штаты как можно скорее. Вот и все, что я хочу тебе пожелать.

Моска снова улыбнулся:

— Спасибо, Вольф, я постараюсь.

Из— за фюзеляжа показался отец Урсулы. Он подошел к Вольфу с распростертыми объятиями.

— Вольфганг! Вольфганг! — с чувством вскричал он. — Ты же не забудешь обо мне, Вольфганг?

Не оставишь меня тут? — Старик едва не плакал.

Вольф похлопал толстяка по плечу, и тот обнял его. — Ты мне теперь как сын, — произнес старик плаксиво. — Мне тебя будет очень не хватать.

Моска видел, что Вольфу это все действует на нервы: он, видимо, только и мечтал поскорее оказаться в самолете.

Отец обнял Урсулу. Он уже рыдал в голос:

— Урсула, доченька моя! Доченька моя! Ты единственное, что у меня осталось в жизни, ты же не забудешь папу, ты же не оставишь его одного умирать в этой ужасной стране? Нет, моя маленькая Урсула не сделает этого!

Дочка поцеловала его и ласково промурлыкала:

— Папа, не расстраивайся так. Как только я выправлю бумаги, ты приедешь к нам. Пожалуйста, не расстраивайся.

У Вольфа на лице застыла натужная улыбка.

Он тронул Урсулу за плечо и сказал ей по-немецки:

— Ну, пора.

Толстый старик испустил вопль:

— Урсула! Урсула!

Но девушка теперь уже и сама потеряла терпение: ее рассердило столь неподходящее проявление горя по поводу свалившегося на нее счастья.

Она вырвалась из цепких рук старика-отца и бросилась по трапу в самолет.

Вольф взял старика за руку.

— Вы расстроили ее. Но я вам обещаю: вы уедете отсюда и проведете остаток своих дней в Америке с дочерью и внуком. Вот моя рука.

Старик склонил голову.

— Ты добр, Вольфганг, ты очень добр.

Вольф смущенно помахал Моске и Эдди и торопливо взбежал по трапу.

В иллюминаторе появилось лицо Урсулы, которая сквозь грязное стекло махала отцу. Он снова заплакал и стал махать ей большим белым платком. Взревели двигатели. Бригада наземного обслуживания откатила трап в сторону. Большое серебристое тело самолета дернулось и медленно двинулось по бетонному полю. Самолет медленно повернул, чуть качнув крыльями, побежал прочь и вдруг, словно нехотя преодолевая сопротивление какой-то невидимой злой силы, оторвался от земли и взлетел в мрачное осеннее небо.

Моска смотрел на самолет, пока тот не скрылся в выси.

Эдди Кэссин процедил:

— Задание выполнено, еще один счастливчик покидает Европу. — В его голосе слышалась горечь.

Все трое молча смотрели в небо, и по мере того, как солнце выплывало из осенних туч и заваливалось за горизонт, их три тени постепенно сливались в одну гигантскую тень. Моска взглянул на старика, который никогда не выберется из Германии и не увидит родную дочь. Его широкое мясистое лицо было обращено к пустому небу, словно он искал там какой-то знак надежды или обещания. Потом его маленькие глазки-щелочки остановились на Моске, и он произнес с ненавистью и отчаянием:

— Ах, друзья мои, вот и все!

Моска опустил кусок полотна в таз с кипятком и, хорошо отжав, положил горячую ткань на лицо Гелле. Она лежала на диване, плача от боли. Щека у нее сильно опухла, лицо перекосило на одну сторону, уродливо исказив линию губ, левый глаз заплыл. В кресле у дивана сидела фрау Заундерс с ребенком на руках, наклонив бутылочку с соской, чтобы младенцу было легко сосать.

Меняя компрессы, Моска успокаивал Геллу:

— Будем ставить компрессы пару дней, а там все пройдет. Только лежи, не шевелись.

К вечеру опухоль чуть опала. Ребенок начал плакать, Гелла села и потянулась к нему. Она сняла с лица компресс и сказала Моске:

— Я больше не могу.

Она взяла у фрау Заундерс ребенка, приложила его головку к здоровой щеке и стала тихо напевать: «Бедный мой малыш, мама не может тебя покормить». И потом неверными руками с помощью фрау Заундерс стала менять пеленки.

Моска молча смотрел. Он видел, что из-за непрестанной боли и бессонницы, мучившей Геллу всю неделю, она совсем обессилела. Врачи в немецком госпитале сказали, что ее заболевание не слишком серьезно, чтобы ей прописывать пенициллин, Он только и надеялся на то, что Йерген сегодня в полночь принесет наконец обещанные лекарства. Уже два раза Йерген его подводил.

Гелла запеленала ребенка, и Моска взял его на руки. Он баюкал малыша на руках, а Гелла силилась улыбнуться. В глазах у нее опять стояли слезы, и она отвернулась к стене. Она начала коротко всхлипывать, не в силах выдержать боль.

Моска крепился сколько мог, потом положил малыша обратно в коляску.

— Пойду схожу к Йергену, узнаю, достал ли он лекарства, — сказал он.

До полуночи было еще далеко, но черт с ним.

А вдруг он застанет Йергена дома? Было около восьми, немцы в это время обычно ужинают. Он наклонился поцеловать Геллу.

— Постараюсь вернуться поскорее, — сказал он ей на прощанье.

На Курфюрстеналлее чувствовалось холодное дыхание зимы. В сумерках он слышал шорох опавших листьев: ветер разносил их по всему городу.

Он сел на трамвай и доехал до церкви, где жил Йерген. Боковой вход в церковный дворик был открыт. Он взбежал по ступенькам и, остановившись перед дверью в стене, громко постучал. Моска ждал довольно долго, но за дверью было тихо.

Он стучал и стучал, надеясь угадать комбинацию условных стуков — вдруг дочка Йергена примет его за отца и впустит в дом. Звать ее через дверь он не стал. Он подождал еще какое-то время, и вдруг до его слуха донесся какой-то странный звук — монотонный и пронзительный, похожий на звериный вой. Он понял, что за дверью стоит девочка и тоненько плачет. Перепуганная насмерть, она, конечно же не откроет. Он спустился вниз и стал поджидать Йергена.

Прошло много времени. Поднялся колючий ветер, сгустилась ночь, и во мраке листья на ветках уже шумели вовсю. В душе у него росло ощущение какой-то ужасной катастрофы. Он заставлял себя не волноваться, но вдруг под воздействием какого-то бессознательного импульса быстро зашагал прочь по Курфюрстеналлее.

Через несколько минут страх покинул его.

И потом мысль о том, что ему придется скоро увидеть беспомощные слезы и муки боли, заставила его остановиться. Все напряжение и нервозность, все унижения, пережитые им на прошлой неделе, — отказ доктора Эдлока в помощи, выволочка, устроенная ему адъютантом полковника, нежелание немецких врачей лечить Геллу и его полнейшая беспомощность — все это вдруг легло на душу тяжким грузом. Ему захотелось напиться — захотелось так жгуче, что он даже подивился этому желанию. У него никогда не было склонности к алкоголю. Но вот теперь, долго не раздумывая, он повернул в противоположную сторону и зашагал по проспекту к офицерскому клубу. Лишь на мгновение ему стало стыдно, что он не пошел домой.

В клубе было непривычно тихо. В баре сидели несколько офицеров. Ни музыки, ни танцев не было. Ему встретились две или три женщины. Моска трижды заказал виски. Выпитое подействовало словно волшебный эликсир. Он сразу ощутил легкость в теле, напряжение и страх мгновенно улетучились — беспокоиться было не о чем. У Геллы всего лишь разболелся зуб, люди, которые казались ему заклятыми врагами, просто послушно исполняли инструкции.

Один из сидящих у стойки бара офицеров сказал ему:

— Твой приятель Эдди наверху играет в кости.

Моска поблагодарил его, а второй офицер добавил с усмешкой:

— Там и другой твой приятель — адъютант.

Ему дали майора, и он обмывает это событие.

— Надо и мне за это выпить, — пробормотал Моска, и офицеры расхохотались. Моска расстегнул пиджак, закурил сигару и пропустил еще пару стаканчиков. Ему стало тепло, и он проникся убеждением, что все будет хорошо. Черт побери, да ведь у нее всего-то воспалился зуб — и ничего больше. Просто она не переносит боли. Даже смешно: такая мужественная, а физической боли не переносит. Ну и трусиха! Нет, не трусиха. Он вдруг разозлился на самого себя за то, что подумал о ней такое. Но она ведь чуть что — сразу в слезы.

И вдруг у него по спине пробежал холодок. Во внутреннем кармане пиджака он нащупал конверт и вспомнил, что несколько дней назад Гелла написала первое письмо его матери, а он забыл отправить. Мать просила ее написать и прислать фотографию малыша. Моска вышел из бара в коридор. Он постоял, решая, пойти туда или нет, хотя внутренний голос подсказывал, что не стоит подниматься наверх. Но спиртное заглушило этот настойчивый голос, и он поднялся в игорный зал.

Эдди стоял у стола, зажав в кулаке пачку долларовых купонов. Напротив стоял адъютант — он имел странный вид. Его открытое простое лицо раскраснелось, на нем играло лукавое выражение.

Моска оторопел. Господи, да ведь он сильно поддатый! В первый момент он решил повернуться и уйти. Но любопытство заставило его подойти к столу. Он подумал: посмотрим, может, этот хрен в поддатом состоянии способен на что-то человеческое.

Эдди спросил:

— Ну, как твоя девчонка?

— Нормально, — ответил Моска.

Официант с тяжелым подносом отправился в верхние кабинеты. Играли без охоты — это была даже не игра, а так, пустая трата времени. Но сегодня Моске это нравилось. Он делал маленькие ставки и болтал с Эдди.

Только адъютант, казалось, ловил кайф от игры. Он всячески старался раззадорить играющих.

Когда настал его черед метать, он выложил тридцать долларов. Офицеры согласились поставить только по десять. Он предлагал повысить ставки, но игроки, словно из вредности, отказывались и продолжали лениво, без всякого азарта играть по маленькой, делая одно— и пятидолларовые ставки.

Моска почувствовал себя немного виноватым.

Он думал: надо сходить домой, посмотреть, как там Гелла, а потом отправляться к Йергену. Но через час клуб и так закроется. И он решил остаться.

Адъютант, тщетно пытаясь найти себе какую-нибудь забаву и уже потеряв всякую надежду получить удовольствие от игры, обратился к Моске:

— Я слышал, ты приводил свою фройляйн на базу, чтобы ей оказали бесплатную медицинскую помощь. Ты что же, правил не знаешь, Уолтер? — Он впервые назвал Моску по имени.

Кто— то из офицеров сказал:

— Ради бога, хоть в клубе давай не будем о службе!

Ив это мгновение Моска понял, зачем он пришел в клуб, почему он решил остаться. Он уговаривал себя уйти, тщетно пытаясь оторвать ладони от зеленого сукна. Но в его душе уже клокотало злое предвкушение ссоры. Воспоминания о всех унижениях и поражениях недели отравили ему кровь и ослепили разум. Он подумал: «Ну ладно, сукин сын, ну ладно». Но произнес обычным тоном:

— Да я просто думал, что наш док сможет ей чем-нибудь помочь. — Он произнес эти слова с наигранным волнением. Он уже наелся достаточно дерьма на этой неделе — можно съесть еще немного. Это уже не противно.

— Подобные вещи в моей епархии не случаются, — сказал адъютант. — Но если не дай бог случаются, да еще я об этом узнаю, то виновные всегда получают по заслугам. А я всегда узнаю! Я же не сволочь, — продолжал адъютант уже на полном серьезе. — И люблю, когда все честь по чести.

Ведь если бы он стал лечить твою фройляйн, все солдаты начали бы водить своих девочек на базу, чтобы им делали уколы в попку. — На простодушном лице адъютанта заиграла довольная мальчишеская улыбка. Он поднял стакан и сделал большой глоток.

Моска уставился на зеленое сукно стола. Эдди что-то говорил, но Моска не мог разобрать слов.

Он с усилием поднял взгляд и тихо сказал:

— Сыграю-ка я на два доллара.

Адъютант поставил стакан на подоконник и бросил на стол десятидолларовую бумажку.

— Принимаю, — сказал он.

Моска взял банкноту и швырнул ее обратно адъютанту.

— С тобой я не играю, — сказал он с холодным раздражением.

Несколько офицеров бросили на стол деньги, и Моска метнул кости.

— Фу-ты ну-ты! Как ты запал на эту фройляйн! — сказал адъютант. Он был настроен благодушно и не уловил возникшего напряжения. — Может, вы думаете, что эти немочки испытывают к вам чистую бескорыстную любовь и обожают ваши смазливые рожи? На вашем месте, ребята, я бы ни за что не женился здесь.

Моска бросил кости на стол и равнодушно спросил:

— А, так вот почему ты задерживаешь мои бумаги, гад!

Адъютант улыбнулся во весь рот.

— Вынужден с тобой не согласиться. Позволь узнать, откуда у тебя такая информация? — Он произнес эти слова с угрожающе-повелительными нотками.

Моска взял кости. Он уже потерял всякую осторожность и теперь просто ждал, когда адъютант его спровоцирует.

— Так откуда у тебя эта информация? — спросил адъютант. На его простодушном лице застыло всегдашнее выражение нагловатой суровости. — Откуда у тебя эта информация? — повторил он.

Моска потряс в кулаке кости и метнул.

— Ты, мудак сраный, пугай фрицев!

Вмешался Эдди Кэссин:

— Это я рассказал ему, и, если полковник захочет узнать подробности, я и ему расскажу, как ты две недели мурыжил бумаги, прежде чем отправить их во Франкфурт. — Он повернулся к Моске. — Пойдем, Уолтер, пойдем отсюда.

Адъютант стоял между столом и окном. Моска ждал, когда он выйдет оттуда, чтобы зажать его в угол. Он медленно произнес:

— Ты что же думаешь, сегодня этому… опять все сойдет?

Адъютант мгновенно оценил ситуацию и злобно заорал:

— Ну, посмотрим, что ты сделаешь? — и стал приближаться к Моске.

Моска до боли вцепился пальцами в край стола, а потом вдруг что есть силы ударил адъютанта сбоку в лицо. Кулак только скользнул по щеке адъютанта, но тот упал. Моска стал свирепо пинать ботинком распростертое под столом тело. Он почувствовал, что носок ботинка несколько раз ткнулся в кость. Эдди и какой-то офицер оттащили его от адъютанта. Адъютанту, теперь уже сильно избитому, помогли подняться на ноги. Моска, не сопротивляясь, позволил оттолкнуть себя к двери. И вдруг он вывернулся и бросился обратно к столу, где стоял адъютант. Моска ударил его в бок, и они покатились на пол. Адъютант завизжал от боли. Ненавидящий взгляд Моски и его нападение на беззащитного адъютанта привели присутствующих в такой ужас, что на мгновение все замерли. Потом трое офицеров успели схватить Моску в тот самый момент, когда он схватил адъютанта за ухо, словно собираясь сорвать кожу с его лица. Один из офицеров сильно ударил Моску в висок, Моска обмяк, и его выволокли на улицу.

На сей раз уже и речи не могло быть о возмездии.

Эдди остался с Моской. Холодный ночной воздух привел Моску в чувство.

— На кой черт ты ударил его во второй раз? — спросил Эдди. — Это было лишнее. Мало тебе было?

— Я хотел убить этого гада, — ответил Моска.

Но он уже успокоился, хотя, когда он поднес спичку к сигарете, его руки дрожали. Он почувствовал, что все тело покрылось холодным потом.

«Ну и ну!» — подумал он, вспоминая короткий раунд боксерского поединка и пытаясь унять дрожь в руках.

— Попробую все уладить, — сказал Эдди. — Но с армией тебе придется распрощаться. Ты понял? Не жди теперь. Завтра же лети во Франкфурт и выцарапай у них разрешение на брак. Я тебя тут прикрою. Не беспокойся ни о чем — только о своих документах.

Моска задумался.

— Пожалуй, ты прав. Спасибо, Эдди. — И почему-то смущенно пожал Эдди Кэссинуруку, зная, что тот сделает все, что в его силах.

— Ты домой? — спросил Эдди.

— Нет, — ответил Моска. — Мне надо повидаться с Йергеном. — Он зашагал прочь и, не оборачиваясь, крикнул:

— Я позвоню тебе из Франкфурта.

Холодная осенняя луна освещала его путь к церкви. Он взбежал по ступенькам и не успел еще постучать, как Йерген открыл дверь.

— Не шуми! — предупредил Йерген. — Моя дочка только заснула. Ее опять кто-то испугал. — Они прошли в комнату. Из-за деревянной ширмы доносилось дыхание спящего ребенка. Девочка дышала неровно — с долгими паузами. Он заметил, что Йерген чем-то разозлен.

— Ты приходил вечером? — спросил Йерген раздраженно.

— Нет, — солгал Моска. Он запнулся, прежде чем ответить, и Йерген понял, что он солгал.

— Я достал таблетки, — сказал Йерген. Он был даже рад тому, что Моска напугал его дочку: теперь он получил дополнительный заряд мужества, чтобы осуществить задуманное. — У меня есть пенициллин в ампулах и таблетки кодеина, но все это очень дорого стоит. — Он достал из кармана небольшую картонную коробку, раскрыл ее и показал Моске четыре темно-коричневые ампулы и квадратную коробочку крупных таблеток кодеина в красных облатках. Даже теперь он еще колебался: может быть, стоит признаться Моске, что за пенициллин он уплатил лишь незначительную часть обычной черно-рыночной цены — значит, срок использования лекарства уже истек. Может быть, и за таблетки надо взять с Моски приемлемую цену… Но как раз в этот момент нервно всхлипнула во сне Жизель, и наступила мертвая тишина. Он заметил, что Моска смотрит на ширму. Они оба замерли, но девочка снова задышала — тяжело и неровно. У Йергена отлегло от сердца.

— Цена такая: пятьдесят блоков сигарет.

В глазах Моски загорелись два черных огонька.

Моска в упор посмотрел на Йергена, внезапно озаренный жестокой догадкой.

— Хорошо, — сказал Моска. — Неважно, сколько это стоит. Ты уверен, что тут нет наколки?

Йерген помедлил с ответом лишь несколько секунд, но за это время он успел подумать о многом.

Ему требуется очень много сигарет — тогда он осуществит свой план и через месяц сможет покинуть Германию. Гелле, возможно, вовсе и не нужен пенициллин, бременские врачи, видя, что у девушки американский друг, нарочно советовали применять пенициллин, чтобы иметь возможность припрятать его у себя. И он снова подумал о дочке: самое главное для него — ее выздоровление.

— Не сомневайся. Я гарантирую, — сказал Йерген. — Этот человек никогда меня не обманывал. — Он дотронулся рукой до груди. — Я беру на себя всю ответственность.

— Хорошо, — сказал Моска. — Теперь послушай. У меня есть двадцать блоков, может, я сумею достать еще. Если не смогу, заплачу тебе из расчета пять долларов за блок — купонами или чеками «Америкэн экспресс». Согласен? — Он знал, что играет честно и что Иерген его явно надувает, но все еще был под впечатлением от своей стычки с адъютантом. Его охватила неодолимая усталость, чувство одиночества и безнадежности. Мысленно он чуть ли не на коленях умолял этого фрица проявить сочувствие и жалость, и Иерген, почувствовав это, вдруг заупрямился.

— Мне придется расплачиваться сигаретами, — сказал он. — Ты должен заплатить сигаретами.

За ширмой сонно застонала девочка. Моска вспомнил, как стонет Гелла от боли: она уже, наверное, заждалась его.

Он предпринял последнюю попытку.

— Лекарства нужны мне сейчас.

— Я должен получить сигареты сегодня. — Теперь в голосе Йергена послышались злорадно-торжествующие нотки. Впрочем, он и сам не отдавал себе в этом отчета: просто он не любил этого америкашку.

Усилием воли Моска заставил себя успокоиться: ему было стыдно и страшно за то, что он учинил в клубе. Теперь нельзя больше допускать такие срывы. Он взял картонную коробку, сунул ее себе в пиджак и сказал беззлобно:

— Пошли со мной, я дам тебе двадцать блоков и деньги. В ближайшие дни постараюсь достать остальные сигареты, и потом ты вернешь мне деньги.

Иерген понял, что назад лекарства ему уже не — получить. У него все похолодело внутри. Он был не трус, но его всегда страшила мысль, что дочка останется в этой разоренной стране. Он пошел за ширму, поправил дочке одеяло, потом взял пальто и шляпу. Они отправились к Моске. Всю дорогу они молчали.

Йергену пришлось сначала ждать, пока Моска даст Гелле таблетку кодеина. Она еще не спала. Ее распухшая щека белела во тьме комнаты.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Моска ласково, почти шепотом, чтобы не разбудить спящего в коляске малыша.

— Очень болит, — прошептала она.

— Вот болеутоляющее. — И он подал ей красную облатку кодеина, она положила ее в рот и пальцем протолкнула в горло, потом запила водой из стакана, который он поднес к ее губам.

— Я сейчас вернусь, — сказал он.

Он сложил сигаретные блоки в стопку и завернул кое-как в бумагу — получился большой сверток. Он отдал сверток Йергену, потом достал из портмоне чеки «Америкэн экспресс», подписал их и сунул голубые листочки Йергену в карман пальто. И в знак благодарности вежливо спросил:

— У тебя не будет неприятностей — уже ведь комендантский час? Хочешь, я тебя провожу до дому?

— Не надо, у меня есть пропуск для патруля, — сказал Иерген и, неловко держа сверток под мышкой, добавил:

— Бизнесмен хоть куда!

Моска выпустил его из квартиры', запер дверь и вернулся в спальню. Гелла все еще не спала. Он лег рядом, не раздеваясь, и рассказал о происшествии в клубе и о том, что завтра едет во Франкфурт.

— Получу эти чертовы документы, и через месяц мы уедем. Сядем на самолет — и в Штаты! — шептал он. Он рисовал ей картину их приезда — как обрадуются мать и Альф, как она с ними познакомится, как покажет им малыша. Он говорил об этом без тени сомнения, словно это было само собой разумеющимся и неизбежным. Она уже засыпала в его объятиях, как вдруг попросила:

— Дай мне еще таблетку.

Он встал, принес облатку кодеина и дал воды.

Потом, пока она не заснула, рассказал ей про пенициллин и уговорил сходить к врачу и сделать несколько уколов.

— Я буду звонить из Франкфурта каждый вечер, — пообещал он. — Вряд ли я пробуду там больше трех дней.

Она заснула и спала тихо, почти не дыша, а он выкурил три сигареты, сидя в кресле у окна и глядя на городские руины, ярко освещенные осенней луной. Потом он зажег свет в кухне и сложил в голубую спортивную сумку вещи, которые могли понадобиться в пути. Он сварил пару яиц и сделал чай в надежде, что, поев, сможет уснуть. Он лег подле Геллы и стал дожидаться рассвета.

Глава 21

Сквозь пелену тяжелого неспокойного сна-забытья Гелла услышала короткие злобные всхлипывания голодного младенца. Она проснулась окончательно и ощутила радостное возбуждение, зная, как легко сможет успокоить ребенка. Она прислушалась, потом встала с кровати и пошла готовить смесь для кормления.

Она была еще очень слаба, хотя последние ночи спала хорошо. Кодеин возымел действие и унял боль. Она подняла руку к лицу и удивилась тому, что пальцы так быстро ткнулись в кожу щеки. Лицо за эту ночь распухло еще больше. А ведь она почти не чувствовала боли! Дожидаясь, пока подогреется молоко, она приняла еще одну таблетку кодеина, протолкнув ее в горло пальцем. Теперь глотать ей было очень трудно. Она дала ребенку бутылочку, и на комнату снизошла блаженная тишина;

Почувствовав усталость, она вытянулась на кровати. Она слышала, как за стеной ходит фрау Заундерс — прибирается в своих комнатах и в их общей гостиной. Как же им повезло с фрау Заундерс, подумала Гелла. И Уолтеру она нравится.

Гелла надеялась, что он привезет из Франкфурта все документы, они поженятся и уедут из Германии. И теперь она беспокоилась только о ребенке, больше ни о чем. Ведь если младенец заболеет, они не смогут достать американских лекарств. А рисковать, надеясь на черный рынок, нельзя — ведь речь идет о здоровье малыша!

Отдохнув, Гелла встала и прибралась в комнате. Потом пошла в гостиную. Фрау Заундерс сидела у железной печки и пила кофе. На столе стояла полная чашка для Геллы.

— Когда возвращается ваш муж? — спросила фрау Заундерс. — Разве он не должен был вернуться сегодня утром?

— Ему придется пробыть там еще несколько дней, — ответила Гелла. — Если он узнает что-то определенное, он позвонит сегодня вечером. Сами знаете, сколько с этими бумажками хлопот.

— Вы сказали ему о пенициллине? — спросила фрау Заундерс.

Гелла покачала головой.

— А я-то думала, Йерген ваш друг, — сказала фрау Заундерс. — Как же он мог так поступить?

— Вряд ли он виноват, — сказала Гелла. — Врач сказал мне, что ампулы нельзя использовать, потому что у них истек срок годности. Но это был настоящий пенициллин. Йерген не мог этого знать.

— Должен был! — строго сказала фрау Заундере и добавила сухо:

— Он поймет, что продешевил, когда герр Моска нанесет ему визит.

За стеной заплакал ребенок. Гелла пошла в спальню и вернулась с младенцем.

— Дайте мне его подержать, — попросила фрау Заундерс.

Гелла отдала ей ребенка и пошла за чистыми пеленками. Когда она принесла пеленки, фрау Заундерс предложила:

— Дайте-ка я сама.

Это был их утренний ритуал. Гелла взяла пустой тазик из-за печки и сказала:

— Схожу принесу брикеты.

— Вы еще слабы, чтобы ходить, — возразила фрау Заундерс. Но она в этот момент занималась ребенком и произнесла эти слова просто из вежливости.