Глава 13

Утреннее сияние весеннего солнца испещрило городские руины ярко-желтыми и золотыми бликами, покрыв глазурью обломки кирпича, и небо накинуло свое голубое покрывало на покореженные бесформенные останки зданий на горизонте.

Дочка Йергена в симпатичном платьице небесного цвета толкала кремовую коляску. Ее личико было исполнено гордости и счастья. Йерген шагал рядом. Он не сводил с девочки глаз, любуясь ее счастливым личиком, и вдыхал запах весеннего пробуждения города после долгой ужасной зимы.

Сдвоенные трамваи со скрипом пробирались по городским улицам, оглашая утренний воздух веселыми звонками. Повернув на Метцерштрассе, Йерген заметил вдалеке Моску и его друзей, копошащихся около джипа. Потом его взгляд упал на Геллу: она стояла в тени дерева. Подойдя ближе, он увидел, что Моска, Лео и Эдди грузят в джип пожитки Моски: чемоданы и баулы с одеждой, деревянный ящик с консервами и небольшую угольную печку, которую Йерген для них раздобыл.

Йерген тронул дочку за плечико:

— Жизель, подкати коляску прямо к ним. Это будет для них сюрприз.

Девочка весело улыбнулась и покатила коляску быстрее. Первой их заметила Гелла и, радостно вскрикнув, тяжело засеменила к ним навстречу.

— Ну, как она вам нравится? — спросил Йерген не без гордости. — Я же вам обещал.

— О, это замечательно, Йерген, это просто замечательно! — воскликнула Гелла. На ее тонком чистом лице был написан столь неподдельный восторг, что Йерген растрогался. Он любовно посмотрел на коляску: и впрямь красивая — низкая, обтекаемая, как гоночный автомобиль, выкрашенная в приятный кремовый цвет, с зеленым днищем, — на фоне голубого неба она казалась просто произведением искусства.

— А вот моя дочка Жизель, — продолжал Йерген. — Она хотела сама привезти ее вам.

Девчушка робко поклонилась, а Гелла неуверенно присела на корточки, и полы ее плаща упали на землю.

— Спасибо тебе большое, — сказала она и поцеловала малышку в щечку. — Ты поможешь довезти ее до моего нового дома?

Девочка важно кивнула.

Подошел Моска. На нем был старый мятый комбинезон.

— Я заплачу потом, Йерген, — сказал он, мельком взглянув на коляску. — Мы переезжаем на Курфюрстеналлее. Вы с Геллой можете дойти туда пешком. Мы приедем, как только погрузимся.

— Конечно, конечно, — ответил Йерген. Он добродушно приподнял шляпу и сказал Гелле по-немецки:

— Милая дама, позвольте вас сопровождать?

Она улыбнулась и взяла его под руку. Девочка с коляской шла впереди.

Они шагали под порывами весеннего ветерка, пахнущего цветами и травой. Гелла застегнулась.

Йерген увидел, как плащ плотно обтягивает живот, и испытал теплое чувство радости, смешанное с печалью. Его жена умерла, дочка растет без матери и теперь вот идет рядом с любовницей врага. Он думал, как бы изменилась его жизнь, если бы Гелла принадлежала ему, отдавая свою нежность и любовь ему и его ребенку и нося под сердцем новую жизнь, которая принадлежала бы им обоим. Как приятно было бы пройтись с ней в это прекрасное утро, и печаль и страх отступили бы от их сердец, и Жизель тоже была бы счастлива. В этот момент Жизель обернулась и одарила их обоих улыбкой.

— Она уже совсем хорошо выглядит! — сказала Гелла.

Йерген кивнул.

— Сегодня я увезу ее в деревню. На месяц. Так посоветовал врач. — Йерген пошел медленнее, чтобы Жизель не слышала их разговора.

— По-моему, она еще не оправилась после этой трудной зимы.

Жизель ушла достаточно далеко, весело толкая коляску по залитому солнечными лучами тротуару. Гелла снова взяла Йергена под руку. Он продолжал:

— Я хочу увезти ее подальше от этих развалин, от всего, что бы напоминало ей о смерти матери, куда-нибудь из Германии. — Он помолчал и добавил будничным тоном, словно повторял уже не раз сказанные слова, в которые сам ни капельки не верил:

— Врач говорит, что тут она может сойти с ума.

Жизель поджидала их, стоя в тени деревьев.

Гелла обогнала Йергена, чтобы подойти к девочке первой, и весело сказала ей:

— А хочешь прокатиться в коляске?

Жизель закивала, Йерген помог ей забраться в коляску, и девочка свесила не умещающиеся внутри ножки по бокам. Гелла покатила коляску, приговаривая со смехом:

— Ох, какой же у меня большущий ребенок! — и щекотала девочку под подбородком. Потом она припустилась бежать, чтобы разогнать коляску, но ей было трудно. Жизель не смеялась, но улыбалась во весь ротик и издавала тихие журчащие звуки, которые лишь отдаленно напоминали смех.

Они подошли к длинной шеренге одинаковых каменных домов, вытянувшихся по Курфюрстеналлее. Гелла остановилась около первой калитки, за которой начиналась цементная дорожка к входной двери. Она позвала:

— Фрау Заундерс! — И в окне показалась женщина с печальным суровым лицом и гладко причесанными волосами; было видно, что она одета в простое черное платье.

— Извините, что я вам кричу, — сказала Гелла с улыбкой. — Но мне уже так тяжело ходить. Киньте мне, пожалуйста, ключ, они приедут с минуты на минуту.

Женщина исчезла, потом появилась снова и бросила ключ в протянутую ладонь Йергена. Потом она опять скрылась в доме.

— Ого! — сказал Йерген. — У вас на новом месте могут возникнуть неприятности. Она такая важная! — А потом понял, что сморозил глупость, смутился и замолчал, а Гелла, смеясь, возразила:

— Она очень милая женщина, все понимает.

У нее недавно муж умер от рака. Вот и освободилось две комнаты. У него были жилищные льготы из-за болезни.

— И как же это вам посчастливилось ее найти? — спросил Йерген.

— Я ходила к районному уполномоченному по жилью и узнала, — ответила Гелла. — Но прежде всего я преподнесла ему в подарок пять блоков сигарет. — И они оба понимающе улыбнулись.

Йерген увидел приближающийся джип с вещами. Лео по своему обыкновению припарковался, ткнувшись в дерево у тротуара. Моска соскочил на землю, перемахнув через заднее сиденье, и вместе с Лео и Эдди начал переносить вещи в дом.

Гелла показывала им дорогу. Скоро она вышла, неся в руках большой пакет, который отдала Йергену.

— Десять блоков, — сказала она. — Правильно?

Йерген кивнул. Гелла подошла к Жизели, которая возилась в коляске. Она вытащила из кармана плаща пригоршню шоколадок и отдала их девочке со словами:

— Спасибо тебе за такую чудесную коляску.

Ты придешь ко мне в гости посмотреть на новорожденного?

Жизель кивнула и отдала шоколад Йергену. Он взял одну плитку и разломал ее на несколько кусочков, чтобы дочка могла спрятать несъеденный шоколад. Гелла смотрела им вслед. Йерген остановился, посадил дочку на правое плечо, и она крепко обхватила ручонками пакет с сигаретами.

Гелла вошла в дом и поднялась на второй этаж.

На втором этаже была четырехкомнатная квартира: спальня, гостиная, еще одна спальня поменьше и маленькая комнатка, переделанная в кухню. Моска и Гелла должны были обосноваться в маленькой спальне и в кухне, и им иногда разрешалось пользоваться гостиной. В распоряжении фрау Заундерс оставалась ее спальня и плита в гостиной, на которой она себе готовила.

Моска, Лео и Эдди дожидались Геллу. На столике стояли две бутылки кока-колы и два стакана виски. Спаленка была заставлена чемоданами, нераспакованными коробками и ящиками. Гелла заметила, что фрау Заундерс повесила на оба окна красивые голубые занавески.

Моска поднял стаканы, Лео и Гелла подняли бутылки кока-колы. Эдди уже приложился к своему виски.

— За наш новый дом! — провозгласила Гелла.

Все выпили. Эдди Кэссин смотрел, как Гелла, медленно выпив кока-колу, пошла к большому чемодану, открыла его и стала выкладывать вещи в ящики массивного комода из красного дерева.

Много раз Эдди случалось в отсутствие Моски оставаться с Геллой в комнате вдвоем, но он никогда не пытался к ней подъезжать с ухаживаниями. Он стал размышлять почему. Отчасти, наверное, из-за того, что она ни разу не дала ему для этого повода: никогда не подходила к нему слишком близко, никогда не выказывала ему благорасположения ни жестом, ни словом, не кокетничала, а держалась с ним очень естественно и не провоцировала на флирт. Отчасти еще из-за того, что он сам побаивался Моску, и, начав анализировать свой страх, понял, что этот страх проистекал из ясного осознания того, что Моска ни в грош не ставит никого, и, кроме того, Эдди помнил все те байки, что рассказывали о Моске в их подразделении: как он подрался с сержантом, за что его и перевели из аппарата военной администрации и из-за чего он чудом избежал военного трибунала.

Сержанта он избил так, что того пришлось отправить в госпиталь в Штаты. Но вообще-то это странная история, сильно преувеличенная и питавшаяся в основном слухами. А в общем, все дело было просто в равнодушии Моски к людям, в его полнейшей индифферентности, столь же непробиваемой, сколь и пугающей. «Все его знакомые, — думал Эдди, — я, Лео, Вольф, Гордон — считают себя его друзьями. Но, если всех нас завтра убьют, он даже не почешется».

— Коляска! — вдруг вскрикнула Гелла. — Куда вы дели коляску?

Все засмеялись. Лео хлопнул себя по лбу и сказал по-немецки:

— О господи, я забыл ее на улице.

Но Моска сказал поспешно:

— Да нет же, Гелла, она в маленькой комнатке, в кухне.

А Эдди Кэссин подумал: ну вот, ему даже невмоготу видеть, как она волнуется из-за шутки.

Гелла вышла в соседнюю комнату. Лео допил кока-колу.

— На той неделе я еду в Нюрнберг, — сказал он. — Меня просят дать свидетельские показания против тех, кто служил в охране и в администрации Бухенвальда. Сначала я отказался, но потом мне сказали, что среди обвиняемых есть один врач.

Это тот самый, который все повторял нам: «Я здесь не для того, чтобы лечить ваши недуги. Я здесь даже не для того, чтобы помочь вам выжить. Моя обязанность — следить, чтобы вы каждый день выходили на работу». Против этой сволочи я дам показания.

Моска наполнил стаканы виски и дал Лео очередную бутылку кока-колы.

— На твоем месте я бы убил всех этих сволочей.

Лео пожал плечами:

— Не знаю. У меня к ним только презрение, а ненависти уже нет. Сам не пойму почему. Мне хочется, чтобы все это поскорее закончилось. — И стал пить из горлышка.

— Нам будет тебя не хватать в общежитии, Уолтер, — сказал Эдди. — Ну и как думаешь, понравится тебе фрицевский образ жизни?

Моска покачал головой:

— Да какая разница? — Он подлил Эдди в стакан и добавил:

— Это последняя, Эдди. Не хочу, чтобы ты перепугал мою новую хозяйку. Больше ни капли.

— Я исправился, — сказал Эдди. — Из Англии приезжает моя жена с ребенком. — Он окинул всех лукаво-важным взглядом. — Ко мне спешит моя семья!

Моска покачал головой:

— Бедная леди! Я-то думал, она тебя бросила, пока ты был в армии. Что же будут без тебя делать все твои бабенки?

— Переживут! — ответил Эдди. — О них не беспокойся, они переживут! — Вдруг он разозлился без всякой видимой причины:

— Шли бы они куда подальше! — Взял пиджак и ушел.

Эдди Кэссин неторопливо шел по Курфюрстеналлее. Приятно было теплым весенним днем пройтись по этой извилистой, обсаженной с обеих сторон деревьями улице.

Он решил принять душ в общежитии и отправиться в «Ратскеллар». Прежде чем свернуть на Метцерштрассе, он в последний раз бросил взгляд на Курфюрстеналлее, и ему в глаза бросилось цветное пятно вдали. Он присмотрелся и понял, что это симпатичная девушка. Она стояла на противоположной стороне под широким развесистым деревом, а вокруг нее танцевали четверо ребятишек. Даже на значительном расстоянии он смог рассмотреть, какое у нее тонкое, светящееся чистотой юности лицо. Он смотрел, а она подняла голову к желтому пожару дневного солнца и, отвернувшись от детей, взглянула прямо на Эдди.

Ее лицо осветилось лучезарной улыбкой. Улыбкой невинности и инстинктивной уверенности в своей не пробудившейся еще сексуальности. Это была всегда возбуждавшая его улыбка юности, подумал Эдди, улыбка, которая всегда появляется на лицах молодых девушек, когда им льстишь, и вместе с тем это всегда невинная и чуть недоверчивая улыбка, когда они не могут понять, какой же такой внутренней силой они обладают, и оттого возбуждаются сами. Для Эдди Кэссина такая улыбка была признаком девственности, непорочности ума и тела, но прежде всего — непорочности мыслей, с которой ему уже не раз приходилось раньше сталкиваться и которую он сам же и осквернял, причем сам процесс ухаживания был для него куда приятнее, чем обладание.

И вот теперь, глядя на другую сторону улицы, он ощутил какую-то светлую печаль и удивление от того, что эта девушка в белой блузке смогла его так глубоко тронуть. Поколебавшись, он решил к ней подойти, но он был небрит, грязен и чувствовал сильный запах собственного пота. «Черт, да не могу же я их всех поиметь», — подумал он, зная, что издали, даже в ярких лучах солнца, она только и могла рассмотреть изящный овал его лица, а не тонкие морщинки, которые показались бы ей знаком старости, увядания.

Она снова повернулась к детям, и это легкое, воздушное движение головы и тела, и сама сценка, представшая его глазам, когда девушка и дети сели на зеленый ковер травы, буквально обожгла его сердце. Под темно-зеленой шапкой дерева молоденькая девушка в белой блузке, закатанные почти до локтя рукава, два холмика ее грудей, золотая россыпь волос — этого он не мог больше вынести и быстро зашагал по Метцерштрассе к общежитию.

Эдди принял душ, побрился и, хотя уже опаздывал, все равно не пожалел времени на то, чтобы обильно присыпать розовым тальком все тело, шею и лицо. Он тщательно причесался, в очередной раз посетовав про себя на седину в висках, и надел офицерский мундир защитного цвета с нашивками, указывающими на его гражданскую должность, — зная, что в таком виде он будет выглядеть значительно моложе, чем в обычном штатском костюме.

В дверь постучали, и вошла фрау Майер. В банном халате. Это был ее старый трюк. Когда она знала, что Эдди принимает душ или ванну, она тоже принимала душ и, источая сладчайший аромат, входила к нему. Обычно это оказывало свое воздействие.

— У тебя не найдется сигаретки, Эдди? — спросила она, села на кровать и скрестила ноги. Эдди, зашнуровывая ботинки, кивнул головой в сторону стола. Она взяла сигарету из пачки, закурила и снова села на кровать.

— Что это ты сегодня такой красивый? Встречаешься с кем-нибудь?

Эдди замер, бросил изучающий взгляд на ее почти совершенных форм тело и на добродушное, с выдающимися вперед заячьими зубами лицо.

Все ясно без слов. Он схватил ее в охапку, вынес из комнаты и поставил на пол в коридоре.

— Не сегодня, детка, — сказал он, сбежал вниз по лестнице и вышел из здания. Его охватило сильное возбуждение, сердце бешено колотилось в груди. Он рысцой побежал по Метцерштрассе.

Не доходя до угла, перешел на обычный шаг и свернул на Курфюрстеналлее.

Он бросил взгляд вдоль проспекта. Под деревьями никого не было видно — дети ушли. Полоска травы под деревьями простиралась далеко-далеко, но ничто не нарушало гармонического сочетания травы и листвы. Его взгляд упал на то место на другой стороне проспекта, где дети скакали вокруг той девушки, и ему почудилось, что он смотрит на знакомую картину на стене, с которой вдруг каким-то таинственным образом исчезли все человеческие фигуры. Эдди Кэссин постучал в дверь ближайшего дома и на своем ужасном немецком поинтересовался о девушке, которая присматривала тут за четырьмя детьми, но никто ее не знал — ни в этом доме, ни в соседнем. Последний дом был общежитием для американских гражданских служащих, и Эдди узнал в открывшем ему дверь человеке парня, которого часто видел в «Ратскелларе».

— Нет, — сказал американец. — Она здесь не живет. Ребята нашего квартала трахают всех здешних девчонок, так что я их всех знаю. Я, когда ее увидел, сам чуть было не подвалил к ней. Так что тебе не повезло, приятель. — И он сочувственно усмехнулся.

Эдди Кэссин стоял посреди Курфюрстеналлее, не зная, куда же ему теперь направиться.

Наступил весенний вечер, и свежий ветерок уносил прочь дневную жару. На другой стороне проспекта Эдди видел сады с распускающейся зеленью, аккуратные квадраты зеленых садов и огородов, коричневые домики, дощатые и фанерные, где садовники держали свои инструменты и где кое-кто из них даже жил. Он увидел, что на небольших огородах уже работают, и из-за холмов позади огородов доносился запах реки. Между развалин, среди куч мусора и диких кустарников виднелась пробивающаяся трава. Он понял, что никогда больше не увидит той девушки, а если даже и встретит где-нибудь, то не узнает, и внезапно его вновь охватило радостное и трепетное возбуждение, и он двинулся по Курфюрстеналлее, и дошел до самого конца, до городской окраины, и увидел начинающиеся за городом безбрежные зеленые поля и покатые мирные холмы, над которыми парила юная весенняя зелень, словно на холмы накинули легкий покров, и где мрачные уродливые руины не оскверняли красоты дня.

Вечером Гелла развесила по стенам гравюры-иллюстрации к детским сказкам. По ее словам, она купила их для будущего ребенка, но Моска чувствовал, что это своего рода суеверие, своеобразное магическое заклинание, чтобы все прошло хорошо. Закончив развешивать картинки, она сказала:

— Пожалуй, нам надо сходить к фрау Заундерс.

— Господи! — отозвался Моска. — Я чертовски устал. Сегодня такой сумасшедший день.

Гелла села на кровать, сложив руки на коленях, и стала осматривать квадратную комнату. Кремовая коляска стояла у занавешенного голубой занавеской окна — как на картинке. Небольшой круглый стол был покрыт голубой скатертью, на двух стульях были надеты серые чехлы. На полу лежал темно-бордовый ковер, уже старый и сильно потрепанный. Кровать и комод были из красного дерева, а на каждой стене висела картина — какой-то сельский пейзажик в зеленых, фиолетовых и голубых тонах с серебряными ленточками ручьев.

Ее охватил восторг. Потом она заметила, какое уставшее, хмурое лицо у Моски, и поняла, что ему здесь не по себе. Она взяла его за руку и положила ее себе на колени.

— Теперь я и впрямь думаю, что мы всегда будем вместе.

— Пойдем почтим вниманием домохозяйку, — сказал Моска.

Все комнаты выходили в коридор, а дверь коридора, выходившая на общую лестницу, запиралась на замок. Чтобы перейти из одной комнаты в другую, им пришлось сначала выйти в коридор и постучать в дверь гостиной. Фрау Заундерс пригласила их войти.

Она сидела на диване и читала газету. Когда Гелла представила ей Моску, она встала и пожала ему руку. Моска увидел, что не такая уж она и старая, как ему показалось, когда он мельком видел ее сегодня при переезде. Волосы аккуратно убраны, лицо в морщинках, но во всем ее облике, в ее фигуре, затянутой в черное платье, во всех ее движениях угадывалась поразительная моложавость.

— Вы можете пользоваться большой гостиной, когда пожелаете, — сказала фрау Заундерс. У нее был низкий приятный голос, но она сказала это просто из вежливости.

— Спасибо, — ответила Гелла. — Я хотела поблагодарить вас за занавески и дополнительную мебель, которую вы поставили. Если вам понадобится наша помощь, пожалуйста, обращайтесь.

Фрау Заундерс помолчала.

— Надеюсь, что у нас не будет неприятностей с властями. — И она с сомнением взглянула на Моску, словно хотела еще что-то добавить.

Гелла поняла.

— Мы очень тихие, он не из тех американцев, что вечно устраивают вечеринки. — Она улыбнулась Моске, но он остался хмурым. — Мы зашли совсем ненадолго, — продолжала Гелла. — У нас был сегодня тяжелый день и… — Она встала и смущенно пожелала хозяйке доброй ночи, а Моска изобразил вежливую улыбку. Фрау Заундерс улыбнулась ему в ответ, и тут Моска понял, что, несмотря на свой возраст, фрау Заундерс женщина робкая и ее немного пугает перспектива жить под одной крышей с врагом.

Раздевшись, Моска сообщил Гелле новость, о которой чуть не забыл:

— Миддлтоны получили предписание возвращаться в Штаты. Они уезжают на следующей неделе.

Гелла нахмурилась:

— Очень жаль.

— Не беспокойся! — сказал Моска. — Я постараюсь достать карточки у кого-нибудь еще, и мы сможем заняться куплей-продажей, как настоящие немцы.

Уже в кровати Гелла сказала ему:

— Так вот, значит, почему ты весь день был такой невеселый.

Моска ничего не ответил. Она уснула, а он еще долго лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок.

Это и впрямь странно, что он наконец, словно это была главная цель их переезда, зажил жизнью врагов. Здесь в доме были одни немцы, и во всех домах в округе жили только немцы, и рядом с ним в постели лежала немка, носившая под сердцем его ребенка. Ему уже недоставало веселого гвалта попоек, которые в общежитии не прекращались целую ночь, не хватало урчания джипов под окнами, бормотания соседских радиоприемников, настроенных на армейскую музыкальную станцию.

Здесь было тихо, как в гробу. Вдруг за стеной зашумела вода в сливном бачке унитаза. Это фрау Заундерс, подумал он. И, подождав, пока хозяйка вернется к себе в комнату, встал и сам отправился в туалет. Потом он стоял у занавешенного окна, курил и вглядывался во тьму за оконным стеклом.

Он пытался вспомнить, когда он получил свой первый пистолет, когда ему впервые выдали каску, когда он прослушал первую лекцию об ориентации на местности и способах укрытия от вражеских пуль. Но теперь все это казалось таким нереальным и ненужным. А реальными были только вот эта комната, эта детская коляска и эта женщина в его постели.