Острие вошло точно между головным сегментом и следующим за ним члеником тела и, судя по тому, что тварь дернулась только один раз, а потом обреченно затихла, перебило нервную цепочку. Эльтдон понадежнее насадил тушу на тарр и отволок подальше от воды. Потом другим концом перерезал еще шевелившиеся клешни и отхватил шипастый хвост. Так, на всякий случай. Он видывал эльфов, пренебрегших этим и поплатившихся за беспечность. Как правило, они оставались калеками на всю жизнь.
      Разумеется, было бы шикарно, если б ракоскорпиона удалось поджарить, но сейчас это не представлялось возможным. Астролог раскроил тушу. Он постарался наестся впрок, и отнюдь не из жадности. Во-первых, мясо ракоскорпиона очень быстро портилось, а во-вторых, его запах должен был привлечь окрестных любителей поохотиться или попировать на трупах. Ни с теми ни с другими Эльтдон не имел желания встречаться.
      Он запил сладковатое мясо водой из речки и пошел вдоль берега вверх по течению, отдаляясь от моря и углубляясь в лес. За едой у эльфа имелось достаточно времени, чтобы составить себе план дальнейших действий. Он и составил.
      Эльтдон решил искать ближайшее поселение разумных существ. Там он надеялся узнать, где именно находится, а также раздобыть хоть какую-нибудь одежду. А где могут селиться разумные существа, как не у реки?
      Опираясь на тарр и раздвигая рукой ветви, эльф пробирался сквозь чащу, напряженный, как туго сжатая пружина. Он знал, сколько разных опасностей скрывается здесь, в этих влажных зарослях с огромными, в ладонь, а то и больше, плотными листьями самых немыслимых оттенков зеленого.
      Глаза, наблюдавшие за ним сквозь просветы в листве, сразу отметили опытность одинокого путешественника. И копыта, неслышно ступая по траве, понесли их обладателя вслед за эльфом, но на некотором расстоянии. До тех пор, пока он не решит, что делать с незнакомцем.
      9
      "У Прометея хоть орел был", - отрешенно подумал Черный. У него вместо одной божественной птицы имелось целое полчище крыс.
      Если точнее, это бессмертный звал их крысами. И вправду, маленькие рептилии с острыми мордочками и цепкими зубами чем-то напоминали земных грызунов. Например, своей вечной прожорливостью. Или, если вам угодно, дурной привычкой появляться сразу в огромном количестве, садиться на пол камеры и ждать, пока приговоренный заснет. А тогда острые когти тихонько цокали по полу и острые зубы впивались в живую плоть. И жертва заходилась в крике.
      Пока что Черному удавалось каким-то неведомым, сверхъестественным образом удерживать их на расстоянии, не позволив оттяпать больше, чем пару-другую кусков мяса. Пока. Но он знал, что будет день (или ночь, скорее всего, именно ночь), когда крысы осмелеют достаточно, чтобы не бояться совершенно бессильного пленника. Между местными крысами и крысами его родного мира существовала огромная разница, заключавшаяся в их умственных способностях. Но скоро эта разница не будет иметь для Черного значения когда они поймут.
      В соседней камере кто-то заливисто хохотал, наверное вспоминая удачный анекдотец.
      10
      Он уже почти подчинил себе чужую сущность, когда вдруг понял, что творит, и ужаснулся. Ведь если б он завершил начатое, чужак просто бы слился с ним, передавая ему свое стремление двигаться.
      Он содрогнулся от омерзения и вытолкнул чужака прочь.
      И успокоенно погас.
      11
      Кирра видела, что незнакомец умирает. И ничего не могла с этим поделать.
      Она знала, что парню, потерявшему так много жизненного тепла, сейчас холодно, очень холодно и даже огонь очага не в силах его согреть. Мальчику бы сейчас ту самую Виниэль, о которой он все кричал в столь редкие моменты, когда приходил в сознание. А не ее, так хотя бы мать, сестру - в общем, по-настоящему любящее сердце. Чтобы легла рядом, прижалась всем телом, всею душою рванулась к нему: "Не уходи. На, возьми частицу моего тепла, возьми частицу меня, только останься, любимый!" Да откуда ж ей взять родичей этого незнакомца? Ведь неизвестно даже, живы ли они вообще, а если и живы, то где сейчас, уж не на другом ли конце мира?
      Эх, а паренек-то красивый, ладный. Жаль будет, если...
      Да, тяжела ты, жизнь, тяжела и жестока. Играешь с нами, как паук с мухою, - то отпустишь, то завертишь, а всегда в конце концов оказывается, что все это - только чтобы пуще нас запеленать. И пожрать.
      Ну ничего, мальчик, ничего. Мы еще поборемся, мы еще поглядим, кто сильнее. Поглядим.
      ...И плакала украдкой, когда дочки с сыном не было поблизости.
      Я должен вспомнить все:
      закаты и рассветы,
      студеный водопад и перевал в горах.
      Я должен вспомнить сон
      там, на пороге лета,
      и чью-то злую боль на собственных плечах.
      Я должен возродить
      все, что во мне пылало:
      отчаянье, любовь и кровь на рукаве.
      Но где-то впереди
      услышу вздох усталый:
      "Что толку возрождать, коль все оно - в тебе?"
      И в этот страшный миг
      я вспомню,и, внезапно
      глаза закрыв, надолго замолчу.
      И пожелаю смыть
      ту кровь и смерти запах
      и лишь оставлю боль, прильнувшую к плечу.
      Глава пятнадцатая
      Меняем реки, страны, города...
      Иные двери... Новые года...
      А никуда нам от себя не деться,
      А если деться - только в никуда.
      Омар Хайям
      1
      За следующий час, проведенный в лесу, Эльтдон убедился, что река, несущая свои воды неподалеку, не так уж спокойна и безопасна, как могло показаться на первый взгляд. Его глаза, привыкшие когда-то высматривать даже тень возможной опасности, не утратили навыка за долгие годы отшельничества и теперь безошибочно отмечали узловатую корягу, плывущую против течения, очертания гигантских клешней сквозь тонкий слой ила или излишне правильной формы прутик, склонившийся над водой. Да, в этой реке Эльтдон не стал бы купаться.
      Деревья, росшие по берегам, были несколько иного мнения и изящно свешивались над течением, создавая приятную прохладу и спасительную тень. Правда, эльф настороженно относился даже к ветвям, нагнувшимся над его головой, подсознательно ожидая прыжка сверху. И дождался.
      За его спиной что-то шевельнулось, и астролог, не успевая сделать ничего другого, присел и выставил тарр копьем вверх и назад. Хитрость не сработала - гибкое мускулистое тело пролетело над эльфом и приземлилось перед ним. За миг до того, как тварь снова прыгнула, Эльтдон успел ее рассмотреть. Это была лягушка размером с молодого грифона: высота в холке по эльфийское бедро, длина - шага три. Кожа амфибии напоминала смесь разнообразнейших листьев, небрежно наложенных один на другой. В принципе ничего особенного, так - лягуха-переросток. Вот только ротик у "лягухи" был необычный: с зубками. И на лапах - шпоры, направленные вперед. Видимо, зверюга подстерегала добычу, сидя на ветке дерева, а потом прыгала, оттягивая кисти назад и выставляя острые, немного загнутые вверх шпоры. И прыгала быстро. Вот как сейчас.
      Эльтдон успел дернуть опущенный конец тарра вверх. Вовремя: рожки полумесяца встретили тварь еще в воздухе; встретили, но не остановили. Ее верхние лапы зависли, печально дернувшись, зато нижние рассекли пространство - и шпоры вошли в обнаженное тело эльфа. Он рывком поднял тарр вперед и вверх, высвобождаясь от шпор, и ударил лягушку о землю. Это уже было лишним, так как тварь издохла. И делал он это больше с досады, подозревая, что лягушка при охоте не слишком полагалась на остроту шпор. Скорее уж на их ядовитость. А если так, жить ему осталось ой как мало!
      Эльтдон осмотрел раны. Обе были неглубокими, в палец шириной. Кровь уже вытекала из них, и эльф опустился на песок, разочарованно думая: "Умру. Жалко, Черный-то на меня понадеялся. И Ренкр".
      Из зарослей за спиной раздался сочный басистый голос:
      - Слышь, браток, ты, главное, за оружие не хватайся.
      Эльтдон обернулся и увидел перед собой кентавра. Сверху кентавр напоминал мощного мужика с каштановыми курчавыми волосами, пышной бородой и чуть раскосыми глазами. Хотя этот народ было принято считать самым что ни на есть варварским, а следовательно, представлять их всегда абсолютно нагими, кентавр носил пеструю, как кожа убитой лягушки, куртку-безрукавку; волосы на голове пришельца перехватывал металлический обруч с чеканными листьями. Нижняя часть кентавра представляла собою туловище единорога, правда, размерами раза в три больше самого крупного из них. Вооружение пришельца составлял широкий охотничий нож на поясе, короткий лук за плечом... ну и, конечно, мощные острые копыта.
      Кентавр улыбнулся и подошел поближе.
      Эльф поднялся, стискивая зубы, чтобы не закричать от пронизывающей живот боли, и протянул ладонь для рукопожатия. Широкая пятерня кентавра бережно стиснула побелевшие от напряжения пальцы Эльтдона, а другая легко опустилась на плечо, усаживая астролога на траву.
      - Сядь, - сказал кентавр.- А лучше ляг, - добавил он, поразмыслив.
      Эльф хотел было что-то спросить, но тот выставил перед собой ладонь:
      - И помолчи. Я должен поискать для тебя лист кровяницы. Потерпи.
      И ушел.
      Эльтдон закрыл глаза и полностью переключил внимание на внутренние ощущения. Они его не радовали. Резкая спазматическая боль клубилась в районах обеих ран, все разрастаясь, сплетаясь в единый клубок и медленно подкатываясь сначала к легким, потом к горлу, а потом...
      На живот легли две холодные пластинки листьев. От неожиданности Эльтдон дернулся, но потом затих. И подумал: кентавр так неслышно передвигается по лесу, что даже он, эльф бывалый, не смог уловить звук его шагов.
      А тот широко улыбнулся:
      - Слышь, браток, ты еще маленько потерпи. Боль - она скоро пройдет, но яд-то останется. Так я тебя свезу к нам в стойбище, к Фтилу - он, слышь, мигом тебя на копыта, то бишь на ноги, поставит. Так что ты потерпи, браток.
      "Потерплю, - сонно подумал Эльтдон, - только ты, браток, вези меня поскорее. Куда хочешь вези, хоть к Фтилу, хоть к троллям в пасть, только давай поскорее. А то я, боюсь, помру раньше, чем свезешь".
      Кентавр принял молчание пострадавшего за согласие, взвалил его на свой широкий круп, подхватил с земли тарр, сбросив с него тушу амфибии, и поскакал через чащу к стойбищу. И Эльтдон понял, что по наивности своей ошибался, считая, что боль от яда лягушки - самое тяжкое страдание. Ветви хлестали его по телу, голова качалась из стороны в сторону, а в мозгу метался, не находя выхода, сочный бас: "Свезу. Так что ты потерпи, браток".
      2
      Хиинит уже вторую неделю не могла заснуть. Она влюбилась. И в кого? В того, кто никогда не станет ее мужем. Даже если выживет. И потом, она-то прекрасно понимала, что женское имя, которое выкрикивают в горячечном бреду, зависнув между жизнью и смертью, не может принадлежать матери. Потому что по-настоящему у сына для матери есть только одно имя: Мама.
      "...Даже если выживет". А глядя на усталое осунувшееся лицо Вдовой, на мешки под ее глазами, Хиинит понимала - не выживет. Умом понимала, а сердцем... - сердцем уже поздно было что-либо понимать. Потому что она влюбилась.
      Она долго ходила, не решаясь спросить у матери прямо: "Что с незнакомцем?" Но сегодня утром Хиинит не вытерпела. И поинтересовалась - как бы мимоходом, невзначай.
      Лучше б не спрашивала!
      Мать отрешенно посмотрела на нее и рассказала. Рассказала бесстрастным монотонным голосом, от которого Хиинит стало страшно. Она еще не видела Кирру такой... опустошенной.
      "Я отдала ему все, что могла, но этого недостаточно, - звучал в мозгу девушки безразличный голос Вдовой, - вот если б найти любящее сердце, ту же, к примеру, Виниэль..."
      "Зачем Виниэль? - внезапно подумала Хиинит, невольно краснея от закравшейся в голову мысли. - Ведь есть же я!"
      Она тихонько откинула слой одеял, встала с кровати и подошла к постели незнакомца. Он лежал, похожий на статую, и лицо молодого альва белело живой маской во тьме пещеры. Хиинит осторожно приподняла одеяла и легла рядом с ним, ужаснувшись тому, что делает. Тело незнакомца было холодно, как лед на седой вершине Горы. Ничего. Она согреет его, она сумеет, а Виниэль пускай винит саму себя - где она сейчас, когда больше всего нужна ему? А утром Хиинит проснется раньше матери и успеет вернуться в свою постель.
      Она проспала.
      Утром Кирра тихонько улыбнулась, глядя на представшую ее взору картину.
      Она заметила, что творится с дочерью, и поняла, в чем причина, раньше самой Хиинит. Вдовая знала, что теперь у незнакомца появился шанс. И искренне этому радовалась.
      3
      "Любимый, подожди, не умирай, останься со мной. Ты нужен здесь. Ты нужен мне. Слышишь! Я знаю, тебе холодно, очень холодно, но не бойся, я согрею тебя. Возьми мое тепло, возьми все, без остатка, потому что я - это ты, а ты - это я. Не умирай, слышишь!"
      Голос настойчиво бился о грани смерзшейся глыбы льда, в которую превратилось его сознание. Голос откалывал от этой глыбы все большие куски, и они отваливались, с хрустальным звоном разбиваясь и разбрасывая по сторонам серую холодную пыль. И становилось все теплее и теплее.
      Ему показалось, что это Виниэль. Но голос у Виниэли был другой - острее и прохладнее. И лицо, проглядывавшее смутным силуэтом сквозь зыбкую массу намерзшего льда, было ничуть не похоже на лицо Виниэли. Тонкие губы, большие темные глаза, курносый нос и смешные ямочки на щеках.
      Хорошее лицо. Доброе.
      Но как же больно стучится ее голос. Как невыносимо больно!
      Он безмолвно завопил: "Оставь меня в покое! Слышишь, я заслужил его, этот проклятый покой. Уйди. Я так много пережил, я заслужил право лечь и уснуть. Оставь..."
      "Нет! Это не сон. Это - смерть. А тебе еще рано умирать. Тебя здесь ждут. Мать ждет, я жду, вон Одмассэн все бегает в пещеру да угрюмо смотрит на нас с мамой, будто мы виноваты в том, что ты не встаешь. И... и Виниэль твоя, наверное, тоже где-то ждет. Не уходи. Пожалуйста".
      Он сомневался.
      Голос вдруг зашептал: "Не смей даже раздумывать! Хилгод так за тебя переживает, он уже весь почернел от горя и все твердит, мол, это твой кровавый камень виноват, что ты не встаешь. А я знаю - ..."
      Голос продолжал шептать, доказывал, кричал, а он понял, что зря. Зря это незнакомое лицо так старается и доказывает что-то зря. Потому что, даже не разбивая толстой глыбы льда, в него, пройдя сквозь смерзшийся слой, впились две тонкие иголки. Два слова. "Черный" и "камень".
      И он понял, что умирать действительно рано. И отдыхать тоже. Ему захотелось расколоть лед, выйти, высвободиться, но сил не хватало.
      Тогда он закричал, и крик его был услышан. Теплые мягкие ладони легли на холодную поверхность, отдавая ей свое тепло, расплавляя твердь.
      Когда они одолели лед, до Ренкра внезапно добрались лучи, которые излучали ладони спасительницы. И исходившая от них сила любви была такой горячей что он зарыдал, ничуть не стыдясь своих слез.
      А она смущенно отступила, неосознанно ликуя: "Раз плачешь, значит, жив!"
      И он кивнул, соглашаясь...
      Но это было еще не все.
      Теперь следовало вспомнить.
      4
      Черный висел на своих гвоздях и вспоминал...
      - Так что же? - спросил Торн на десятый день пути. - Может, все-таки признаешься, где альв?
      Черный попытался улыбнуться разбитыми губами, и главарь взорвался. Он подбежал к пленнику и заорал прямо в лицо:
      - Я спрашиваю тебя, где этот паршивый альв с его проклятым талисманом?! Где?!
      Гном понимал: ответа не будет. С тех пор, как Торн догадался, что бессмертный попросту надул его, шел уже второй день, а пленник продолжал молчать. И это все больше и больше раздражало главаря.
      Когда Торн впервые осознал, что обманут, он дал знак колдунам, и те стянули тугие петли заклятий, перекрывая Черному всякую возможность пошевелить рукой или ногой. Бессмертный застыл так, как стоял, и лишь улыбнулся краешком рта.
      - Ты обманул меня, - сухо констатировал Торн, медленно приближаясь к пленнику. - Ответь, неужели твой вонючий альв так важен, что ты решился пожертвовать ради его спасения собственной свободой?
      - Тебе этого не понять, о стареющий Торн, - с улыбкой вымолвил Черный. - Я был должен Ренкру за то, что, когда ты схватил его, я не пришел к нему на помощь. Отступился. Нынче долг оплачен. Во многом - благодаря тебе... Ты, гном, не можешь представить, что кто-то способен отдать свою свободу за жизнь другого, а поэтому даже не заподозрил меня в обмане. Вот так-то. Это тебе урок, Торн. Бесплатный.
      Гном медленно кивнул:
      - Я запомню и это, Ищущий. Я запомню и это. Кстати, - он поднял взгляд и впился им в лицо пленного, - ты, может быть, и бессмертный, но боль-то чувствуешь по-прежнему, а? Сейчас проверим...
      И проверял. На всем пути до подземелий проверял, и Черный запомнил каждое мгновение этой дороги... Когда палач забил последний гвоздь, бессмертный посмотрел в ту сторону, где стоял, наблюдая, Торн:
      - Я надеюсь, что на сей раз твои колдуны расплетут паутину моего заклятья и ты наконец станешь бессмертным. Если же нет, это очень огорчит меня, когда я освобожусь.
      Гном ухмыльнулся, но в краешках его глаз, в самой тени век Черный заприметил ужас, дернувшийся в поисках выхода. И отчасти теперь он жил в предвкушении еще одной встречи с этим ужасом в Торновых зрачках.
      5
      "И ведь свез, троллин сын", - расслабленно подумал Эльтдон. Он лежал под остроконечным куполом шатра и рассматривал ярко-алую ткань, колыхавшуюся на ветру.
      Кентавр на самом деле "свез", и даже быстрее, чем ожидал эльф. Минут пять-десять они неслись по чаще, и Эльтдон уже мысленно считал себя живым мертвецом, как вдруг лес внезапно кончился и кентавр вылетел в степь. В степи оказалось проще. По крайней мере, ветви не хлестали со всей силы по лицу. Хлестали метелки трав, а это, как выяснил Эльтдон на практике, совсем не то.
      Стойбище представляло собой группу шатров, установленных неподалеку от леса. (Если точнее, "неподалеку" - в понимании кентавров, а эльфу, наверное, чтобы дойти от реки до стойбища, пришлось бы шагать с полдня, не меньше.) Шатры были самых разнообразных оттенков, и вокруг них ходили, бегали, лежали кентавры. Увидев это восхитительное зрелище, Эльтдон на несколько мгновений даже как-то забыл, что умирает. И вспомнил только тогда, когда его спаситель на полном скаку ворвался в большой алый шатер, стоявший чуть в стороне от остальных, и пробасил:
      - Фтила сюда, срочно!
      Кентавр-подросток шарахнулся в сторону при виде Эльтдона, немного перекосившегося и безжизненно свисавшего со взмыленного крупа. Мальчик убежал звать Фтила, а кентавр снял Эльтдона и уложил прямо на жесткий ворс травы, устилавший, вместо ковра, пространство под шатром. Острые стебли злорадно впились в обнаженную кожу эльфа, и тот мысленно выругался. Кентавр, заметив гримасу боли на лице пострадавшего, участливо спросил:
      - Болит? - и, обернувшись к выходу, рявкнул: - Фтил! Поторопись!
      Фтил, которому все это проорали прямо в лицо, ибо он, на свою беду, как раз оказался у входа, недовольно спросил:
      - Чего буянишь, Асканий? Опять лишку хватил?
      Кентавр смущенно затряс головой:
      - Да нет, Фтил. Просто...
      Но лекарь уже вошел в шатер и все увидел сам. Он отстранил Аскания и направился к этажерке, битком набитой разными горшочками, кувшинчиками и бутылочками. Взяв два сосуда, направился к Эльтдону. Тот заметил про себя, что этажерку очень легко разобрать - видимо, кентавры вели кочевой образ жизни, свидетельством чему, кстати, были и их шатры.
      Фтил уже откупорил невысокую пузатую бутылочку и протянул Эльтдону:
      - Сделай три глотка.
      Не дожидаясь, пока пациент выполнит наказ, кентавр открыл небольшой горшочек и начал смазывать раны на животе астролога густой мазью светло-серого цвета и очень вязкой консистенции.
      Эльф отпил. Жидкость, не оставив после себя ни вкуса, ни запаха, скользнула в желудок. Эльтдон откинулся на траву и расслабился...
      Крики снаружи вывели его из этого состояния, и астролог начал искать взглядом тарр. Тот лежал у входа, небрежно брошенный там Асканием. Нож находился там же.
      Фтил заметил, куда смотрит эльф, и сказал:
      - Нет.
      Эльтдон поднял на него взгляд и впервые по-настоящему рассмотрел лекаря. Это был старый кентавр с окладистой седой бородой и абсолютно лысым черепом, тускло блестевшим в солнечных лучах. Его чуть подслеповатые карие глаза смотрели сурово и мудро, а сеть глубоких, как у эльфа, морщин нещадно избороздила когда-то привлекательное лицо. От правого уха к подбородку тянулся старый шрам. На Фтиле был накинут короткий алый плащ поверх обычной холщовой рубахи, перехваченной снизу черным кожаным поясом, кое-где истершимся, с ярко блестевшей серебряной пряжкой в виде весов.
      - Я не советую тебе браться за оружие, чужеземец, - продолжал лекарь. И вообще вести себя агрессивно. Лучше полежи и послушай, что здесь будет твориться, - тем более что времени на объяснения у меня уже нет. И не бойся, в моем шатре ты в безопасности.
      Эльф хотел было поблагодарить Фтила, но в это момент полог, закрывавший вход в шатер, поднялся и внутрь вошли кентавры. Много кентавров. Те, что не поместились в шатре, толпились снаружи, оживленно переговариваясь и тыкая пальцами в эльфа.
      Над толпой перекатывался обрывками фраз шепот:
      - Отродье циклопа!
      Эльтдон задумался. Проклятие, мысли приходили не слишком оптимистичные! Помнится, где-то, кажется у Мэркома Буринского в "Истории Ниса", было написано, что кентавры на дух не переносят циклопов. Нет, эльф, разумеется, на циклопа похож мало, но если призадуматься...
      Вот ведь положение! Теперь ни до тарра, ни до ножа не дотянуться кентавры обступили со всех сторон. Остается надеяться только на Фтила, лекарь все-таки обещал, что в шатре Эльтдон будет в безопасности. Впрочем, долго ли хорошего эльфа из шатра вынести?
      Он попытался сесть, трава впилась в ладони, а в животе как будто что-то взорвалось. Согнуться было невозможно, казалось, в тело вставили тяжеленное бревно и оно при каждом движении ворочается внутри.
      Оставалось тихо-мирно лечь на травку и ждать, что же будет дальше. А дальше точно что-то должно было быть.
      Из толпы вышел белый кентавр. "Ну, знаете ли, чудес, по-моему, на сегодня и так хватает!" - подумал Эльтдон, разглядывая незнакомца. Признаться, зрелище впечатляло.
      Единорожья часть у вошедшего кентавра была снежно-белой, без единого темного пятнышка, и вся сверкала в проникавших в шатер солнечных лучах. Эльфийскую голову венчала такая же белая шевелюра; белые усы, гордо расправленные, были с ладонь в длину.
      Кентавр сурово посмотрел на Эльтдона и Аскания, обернулся к Фтилу:
      - Что все это значит, лекарь?
      "Ну и голосок, - подумал эльф. - Так что это там Фтил говорил про мою безопасность?"
      Лекарь спокойно посмотрел в красноватые глаза вопрошавшего:
      - Это значит, что я оказал помощь тому, кто в ней нуждался.
      Белый гневно топнул копытом:
      - А кто это? Это же циклоп!
      Фтил удивленно поднял правую бровь:
      - Циклоп? Таких размеров? И с двумя глазами? Подумай, Левс.
      Белый кентавр фыркнул:
      - А кто еще это может быть?
      - Не знаю, Левс, - пожал плечами лекарь. - Но может быть, он сам...
      - Он умеет говорить?!
      -Вообще-то да, - вмешался Эльтдон. - А что, мне сие не полагается?
      Левс удивленно посмотрел на эльфа, тряхнул головой, словно пытаясь отогнать наваждение:
      - В таком случае, незнакомец, кто ты такой?
      - Я эльф, - ответил Эльтдон.
      Он уже начал подозревать, что такое объяснение мало удовлетворит белого кентавра. Если вообще удовлетворит.
      Левс и вправду не выглядел хоть сколько-нибудь успокоенным. Зато Фтил радостно прицокнул языком, вскочил и направился куда-то в глубь шатра. Толпа расступалась перед лекарем, признавая права хозяина дома. Фтил добрался наконец до другой этажерки, на которой были сложены фолианты, свертки и длинные деревянные футляры. Он достал одну из книг - толстый том в зеленом кожаном переплете - и раскрыл его где-то посередине. Потом начал листать, осторожно переворачивая древние страницы с истрепанными краями. Найдя нечто интересное, Фтил заложил разворот длинной черной закладкой и направился к Левсу, с нетерпением ожидавщему результатов.
      Эльтдон прикинул, есть ли у него какие-нибудь шансы на то, что в книге не написано, мол, эльфы - хищные полудикие существа, которых трудно убить, но с которыми еще труднее сосуществовать. В общем, нет ли там чего-нибудь гаденького, соответствующего духу момента. Нда, всяко может случиться...
      Фтил остановился посередине шатра, принял гордую, немного театральную позу и начал читать медленным тягучим голосом:
      - "И было сказано: "Населю я этот мир своими созданьями, и будут они разнообразны по формам и размерам, и лишь одни будут похожи на меня, но вместе с тем и отличны. И нареку я их эльфами, и будут они мудры и прекрасны - как всякий обитатель Ниса, стремящийся к этому..."
      В шатре повисла тишина, но не напряженная, а расслабленная, успокоенная.
      И только Эльтдон с удивлением смотрел, как седой кентавр держит в руках Книгу - да так спокойно и привычно, будто делает это каждый день. Да он-то небось и делает это каждый день!
      Эльф привстал, презрев боль в ранах, и потянулся к Книге:
      - Это удивительно! Позволь.
      Но тут боль скрутила его и повалила на траву, он только и успел, что удивиться: "Не может..."
      6
      Хилгод выглядел потрясенным. Одмассэн печально подумал: "А что же ты хотел, паренек? Чудес на свете не бывает. Почти".
      Потому что уже одно то, что незнакомец очнулся, было чудом. Самым что ни на есть растреклятым чудом из чудес. Но даже чудеса не бывают абсолютными.
      А незнакомец очнулся. Он лежал на кровати и глядел на Одинокого из темноты ввалившихся глазниц, но горянин с уверенностью мог поклясться парень ни тролля не помнит. Вообще ничего. Пустой бумажный лист, изрядно потрепанный стихиями и из-за этого утерявший всю значимость написанного на нем. Остались только размытые чернильные строки, которых ни прочесть, ни стереть.
      "И что же мне теперь с тобой делать? - устало подумал Одмассэн. - Еще один обреченный в этой холодной камере смертников. Создатель, хотя бы Мнмэрд поскорее вернулся! Может быть, он расскажет что-нибудь обнадеживающее. Может, он..."
      Кирра бросила на вэйлорна злобный взгляд и присела рядом с незнакомцем, подавая миску с подогретым бульоном. Парень приподнялся, взял миску в руки замедленными, неуверенными движениями - будто в голову само собой приходило воспоминание о том, как это делается, а незнакомец все не мог поверить в то, что сие он умеет.
      Ничего, привыкнет. Он бы еще говорить привык. Змея, ну и история, должно быть, с ним произошла!
      Кирра искоса посмотрела на седого горянина, застывшего рядом с кроватью и задумчиво глядевшего на незнакомца. Хилгод хлюпнул носом, стараясь не показать, как он расстроен, и ушел.
      Одмассэн напоследок еще раз взглянул на незнакомца, кивнул Кирре сделавшей вид, будто не замечает - и удалился.
      Вдовая облегченно вздохнула.
      Хиинит должна была скоро вернуться, и Кирра не хотела, чтобы Одмассэн видел, что происходит в душе ее дочери.
      Незнакомец доел бульон, отставил в сторону миску и снова лег. В его глазах плескалась тоска. Кирра горько усмехнулась: как же, "самое страшное позади, пусть только вспомнит, кто он да откуда". Да если он вспомнит, кто он и откуда, тоска выжжет его, взорвет, и вот тогда-то и наступит самое страшное!
      Парень внимательно посмотрел на Кирру. Под его взглядом она чувствовала себя неуютно, его взор напоминал... Кого? Она не знала, но это было страшно.
      Взметнулись черно-желтые шкуры у входа, и вошла Хиинит. Она сразу же посмотрела на паренька, в глазах вспыхнули огоньки тепла и тревоги. "Так и есть, - подумала Кирра. - Бедная девочка!"
      Незнакомец снова сел в кровати, с просыпающимся удивлением рассматривая девушку:
      - Это ты была по ту сторону льда?
      Кирра буквально подскочила от его скрипучего, с надрывом, голоса. Хиинит же только медленно кивнула и подошла к парню:
      - Я.
      - Спасибо, - тихо сказал незнакомец. - Спасибо.
      Потом посмотрел на свои руки - изуродованные, исцарапанные, в длинных глубоких шрамах:
      - Кто я?
      Кирра тихонько встала и ушла к Хельф, знакомой лекарке. Вдовая знала, что от нее самой ничего не зависит. Дай Создатель, чтобы что-нибудь зависело от дочери. Дай Создатель...
      Хиинит присела на краешек кровати, легонько прикоснулась к израненной ладони незнакомца:
      - Я не знаю, кто ты. Тебя нашли недалеко от селения, совершенно случайно, и если бы не Хилгод...
      - Хилгод? - Что-то защекотало на самом краешке опустевшего сознания. Кто такой Хилгод?
      - Хилгод - это мой младший брат.
      - Не то. - Он покачал головой. - Прости, что прервал. Продолжай.
      - Когда брат нашел тебя, ты почти вмерз в лед. Вы чуть было не погибли, но твой камень вдруг разгорелся, и свет привлек Одмассэна. Вас нашли и принесли в селение, и мать лечила тебя. Никто уже не надеялся, что ты выживешь, и...
      - Знаю, - кивнул он. - Тогда ты растопила лед.
      Хиинит почувствовала, что краснеет. Она до сих пор не могла поверить, что сделала это, что она отважилась свершить то, что свершила. Создатель, это она-то, воспитанная в строгости, согласно извечным традициям селения! Хоть бы мать не догадалась!
      - Не нужно стыдиться собственных поступков, если они несут добро и жизнь. - Незнакомец снова покачал головой. - Не нужно.
      Она судорожно вздохнула, встала с кровати:
      - Я должна идти.
      - Да, конечно. Спасибо.
      Оставшись один, незнакомец в очередной раз посмотрел на свои руки. "Кто я? Где я? Я же почти вспомнил там, во льду!"
      Альв откинул одеяла и попытался встать. Ноги несколько мгновений ошеломленно пытались привыкнуть к новой ситуации, потом не выдержали и подогнулись. Он рухнул, раздирая лицо о каменный пол.
      Воспоминание нахлынуло, как набегает снежная лавина: быстро, страшно, неожиданно.
      Больше не было полутемной пещеры, камина, кровати со скомканными одеялами и пустой миской.