— Итак, как же именно разум и душа способны созидать миры и иные силы? Как они соотносятся друг с другом? Одной лишь верой ничего не сотворишь: вера способна поддержать на пути и не дать отклониться в сторону, но для творения необходима существенно большая сила… Вполне конкретная, точная, взвешенная и полностью осознанная.
      Зеркало замерло. В покоях повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь постукиванием пальцев Афранташа по неведомо как сохранившейся в горячем воздухе Расселины дубовой столешнице. Зеркало молчало, затем слегка всколыхнулось, дав знак старому демону продолжать.
      — Хорошо. Можно предположить, что дело в разнице между разумом и верой, между пониманием и надеждой, между предчувствием и уверенностью. По всей видимости, необходимо нечто более твердое, нежели просто смутные ощущения или пространные логические заключения на пустом месте, чтобы принять эту силу и ее дары.
      Зеркало на секунду просветлело, словно бы, — да так и было! — хотело подбодрить Афранташа и показать, что он идет в своих размышлениях по верному пути.
      — Итак, я прав. Следовательно, — Люций вдруг начал тихонько смеяться. Он неожиданно подумал, что сейчас рассуждает в точности так же, как Тар… Методично, логично, последовательно, связывая посылки и следствия. Говорят, когда-то логика была первой из наук во многих мирах. Говорят… Кто говорит? Когда? Где?… Афранташ будто бы слышал эхо голосов сотен мыслителей, тем или иным путем подошедших к этойистине, — моя вера в огненное начало, надежда на иное будущее и предчувствие путешествия ничего не значат? Ведь, по большому счету, это мелочи, которым не сравниться даже с перечерканными рисунками Тарведаша?! Ведь это так? Предчувствиям и ограниченной вере надлежит исчезнуть и не засорять ум? Нужно оставить в голове лишь точные и достоверные знания?
      Если бы у зеркала была голова, оно бы ею покачало, но не совсем отрицательно. Скорее, уклончиво — призывая скорее углубить размышления, чем отказаться от них. "Думать — это полезно, но непросто", — усмехнулся про себя Афранташ. Впрочем, головы у зеркала-треугольника быть не могло, оно просто заволокло свою поверхность непроглядным, черным, как безлунная ночь, туманом. Возможно, оно подразумевало нечто иное, но как понял — так и следует мыслить.
      Афранташ усмехнулся и снова коснулся поверхности древнего артефакта ладонью. То просветлело.
      — Естественно, я имел в виду не исчезновение. Это было бы глупо — полностью отбросить то, к чему пришел путем размышлений. Безрассудная трата сил… Прости, неверно подобрал слова.
      Зеркало покрылось рябью, словно попыталось подсказать еще какую-то мысль страждущему.
      — Да, понимаю, неверно подобранные слова могут привести к неверным действиям и, как следствие, неверным результатам. Слово — это ведь форма, в которую мы переводим свои угловатые мысли? Знаю, прав. Значит, слова, которые я произношу, определяют дальнейший ход событий для меня. Что ж, буду следить за тем, что я говорю и как. По крайней мере, в дальнейшем.
      Афранташ на секунду остановился, чтобы осмыслить дальнейший ход разговора. Зеркало «молчало». Молчал и князь. Сказать было что, но ведь это необходимо еще правильно сформулировать! Люцифер понимал, о, сейчас он понимал это с полной ясностью и особой четкостью: от сказанных им слов зависит, пропустит ли зеркало гостя в иной мир или запрет двери навсегда. Действительно навсегда — и это Афранташ тоже понимал. Но молчание не может длиться вечно, и старый демон продолжил свою мысль:
      — Мне кажется, я рожден в этом мире, как и дочь Тарведаша. И за границы мира еще не уходил. Для меня нет иного прошлого, и все — в новинку. Но отчего-то я ощущаю странную близость мне всех этих племен и народов, и близость самого Астерота, будто друг он мне со сверхдревнейших времен. Не знаю. Чувствую только, что подошло время для перехода. После того, как ты подарило мне ключ к силе иного мира, я не могу от нее отречься. Смешно прозвучит, наверное, но не могу, потому что не хочу… О, Бездна, как же это знакомо звучит! Тот вариант мира притягивает меня, влечет. Не остановиться, не сказать: "Стоп!". Я прошу тебя, позволь последний раз совершить переход между мирами, после чего можешь исчезнуть. Ты ведь желаешь вернуться к своему "отцу"?
      Зеркало молчало. Минута, вторая… Очень медленно. Оно молчало так долго, что Афранташ успел потерять надежду. Вера в нем пошатнулась, предчувствие истаяло. Он стал на мгновение самым обыкновенным демоном, не знающим и крупиц прошлого, отрезанным от просторов будущего. Словно бы никогда не заглядывал в иные миры, не пытался разобрать рисунки и схемы побратима. А внутри — ощущение весов, на чаши которых только что положили твои мысли и поступки. Кто-то собирался принять решение относительно его, Люцифера, пути, и этим кем-то был, определенно, не Тарведаш. Скорее…
      — Я сам, — Потрясенно произнес Афранташ, — О, Бездна, я же сам выбираю. Сам! При чем здесь вера? При чем здесь надежды? Ведь только я решаю за себя, чего хочу достичь, как и куда идти. Что решил я для себя и за себя, то и становится достоверным! Причем здесь ты?!
      И в это мгновение отражающая поверхность покрылась рябью. Поначалу легкая, через считанные секунды она забурлила, превратилась в бьющий из стены гейзер. Странное это зрелище: невысокий, но безупречно ровный стол с дубовой крышкой, глубокое кресло с багровой обивкой и бурлящее треугольное зеркало во всю стену. А на фоне всего этого пламенного великолепия — приземистый демон с широчайшими крыльями, замерший в стремительном рывке и чем-то похожий в этой позе на кленовый лист. На лице его в решающий миг отпечаталось глубокое потрясение.
      Правда, он уже не казался сгорбленным и истерзанным: к лицу начала приливать прежняя огненная кровь, морщины изгладились, блеклые волосы приобрели прежний золотисто-белый отблеск. Афранташ приготовился к переходу… Зеркало устало, но с прежней неумолимой силой вновь сломало барьеры между мирами, сплавило пространство и время, разрушило естественный порядок вещей и открыло двери в иной мир. Наверное, в последний раз за нынешнюю вечность. И теперь выжидательно «поглядывало» на Афранташа, желая узнать, как он поступит с только что сделанными важными выводами.
      — А ведь ничего такого уж мистического и непостижимого в тебе нет, — вдруг, остановившись на полпути к поверхности, произнес Афранташ, — Тар ведь вдохнул в тебя часть собственной души. Но, — он вдруг рассмеялся светлым и всепонимающим голосом, — Тар вдохнул жизнь не только в тебя? Не правда ли?
      И зеркало буквально взорвалось лучистым сиянием, которое затопило и палаты, и самого Афранташа. Здесь, на границе миров, замерев на исходе условно-светлого цикла, он до конца осознал, кем был, остается и останется на много вечностей вперед его друг. Тот, Кто Создает Пути. Не ищет, не прокладывает — Создает! Ткет, буквально из ничего. Пути, пространства, судьбы — то, к чему нельзя прикоснуться, но так легко представить. Сплетение светящихся ниточек, складывающихся в причудливый узор — сложный и безупречный.
      А он сам… О, Афранташ понял и это. Но не спешил признаться себе. Да и правда, кому захочется признаться в полной ответственности за каждый живой мир и каждое разумное существо в них? Достаточно и того, что он понял и почувствовал на мгновение эту давящую ответственность за вольных выбирать. Тот, кто дарит право, тому и нести ответственность… Такой порядок вещей устраивал Афранташа, хотя и заставлял замирать сердце в тяжелых предчувствиях. Все же Светоносный был бесконечно рад своему пониманию и столь же рад силе, движущей и живущей в крови Тарведаша и его любимой. Вообще, любой любящей пары на белом свете.
      Такие мысли часто приходят перед смертью… И Афранташ исчез. Все равно, что умер. Чтобы родится где-то еще и продолжить путь. Он растворился в воздухе, не входя в зеркало. С живой поверхностью можно было поговорить, но в треугольнике осталось слишком мало собственной силы, чтобы довершить переход, как следует. Да и незачем цепляться за предметы, когда владеешь таким холодным и пугающе простым знанием. Эту мысль оно пыталось донести до Аффа и обрадовалось, когда тот ее осознал.
      Дальше же свершилось то, что неизбежно должно было свершиться. Оправа артефакта начала плавиться, от зеркала пошел дым. Тот черный удушливый дым, какой возникает при тлении живой плоти от огня. Дым, обращающий вещь в пустоту, уничтожающий прежнее творение, чтобы подарить жизнь новому. Черный дым, меж тем, расползся по покоям, закоптил стол, превратил обивку кресла в траурную парчу. Одна лишь поверхность зеркала оставалась молочно-белой, как и во времена своего рождения. Словно сам истинный свет, старший из детей пустоты и хаоса… Но через несколько минут плавильный Котел миров прекратил свое воздействие на рамки, сдерживающие артефакт, и зеркальная поверхность обрела свободу. Она вновь начала бурлить, только теперь света не было — в когда-то безупречной глади отражались абсолютная тьма, в которую уходило «тело» зеркала.
      На поверхности его появились пузыри темноты. Лопаясь, они распространяли вокруг себя пустоту. Попади сей момент нечаянно демон в чернильные пятна, летающие в воздухе, и он бы исчез — чистая тьма, младшая дочь пустоты и хаоса, растворила бы его с той же легкостью, с какой воронка втягивает в себя утлое суденышко. Но случайного демона оказаться здесь в этот момент не могло — слишком тонко чувствовал создатель зеркала свое «дитя», чтобы его «смерть» представляла опасность для кого-либо.
      Чернильные пятна исчезли. Прошло и бурление. Зеркало исчерпало остаток своих сил, последний раз прикоснулось к изнанке вечности. А затем — замерло. Секунда, две, три… Поверхность его оставалась нетронутой, девственной, чистой. Оно не отражало, оно — жило. Доживало свои последние минуты в этом мире. В зеркале жили ясные дни, предназначенные кому-то: кому-то большему, чем Мир.
      Трещина. Вторая. Третья. Истинная смерть, средняя дочь пустоты и хаоса… Пришла и на секунду поселилась в комнате, заставив Черное пламя в Бездне опасливо замереть. Но лишь на мгновение…
      Смерть ушла. Ушли и бесплотные мысли о ней и ее пользе, витающие в воздухе. Зеркало навсегда прекратило свое существование. Где-то далеко, в ином мире Тар почувствовал, как часть души вернулась к нему, и удовлетворенно кивнул головой. Пока все происходило в рамках их с Лазурит плана.

* * *

       1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".
       Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, южное побережье.
      — Я уже так привык смотреть под ноги, что один взгляд в небо — и шея вопит, будто по ней топором прошлись, — Мирон по появившейся за последние пару дней путешествия привычке разговаривал с увязавшейся за ним тигровой кошкой. Та, правда, никогда не отвечала: не в силу своего презрительного к страннику отношения, а просто потому, что не умела говорить, — но беседы с ней неизменно поднимали путнику настроение.
      Истории неожиданной спутницы Мирон не знал. Просто, проснувшись однажды на гладких камнях, он обнаружил возле кострища сосредоточенно рассматривающую его пронзительно-голубыми глазами полосатую кошку. Торс животного мало чем напоминал кошачий: вымахала незнакомка величиной с годовалого львенка, да еще и окрас имела тигровый! Именно с тигренком и перепутал ее Мирон, вследствие чего подъем его и переход к бодрствующему состоянию оказались на этот раз удивительно быстрыми. Осознав через секунду, что перед ним не более чем обыкновенная (ну, почти обыкновенная) кошка, Мирон с досадой рявкнул:
      — Брысь!
      Кошка и бровью не повела, только со все возрастающим интересом наблюдала за движениями человека. В ее взгляде Мирону почудилась даже некая доля ироничной усмешки, всплывшая после этого «брысь». "Это всего лишь кошка" — одернул себя путник. Слишком уж упорно в последние годы он пытался наделить лишним смыслом совершенно обычные события. Так и до безумия недалеко.
      Переварив истину, что нежданная гостья не собирается пугаться и куда-то уходить, новоявленный князь решил избрать политику невмешательства и стал преспокойно собирать свои немногочисленные пожитки. Кошка наблюдала: очень внимательно и совсем не по-кошачьи заинтересовано. Трудно себе представить, но за весь тот час, что потратил путешественник на сборы и приготовление пищи, животное даже не шелохнулось. Единственное, что двигалось — глаза: она сопровождала Мирона во всех его движениях, а тот, в свою очередь, чувствовал себя не в силах выйти за радиус обзора гостьи.
      Сегодня на завтрак «подавали» жареные корни вескера. Лучшей пищи по пути он раздобыть не смог, но и корни дались Мирону нелегким трудом. За ними пришлось карабкаться по практически отвесной скале, потому что растение это славилось странной капризностью и кроме как на скальном камне нигде расти не могло. Едва не сорвавшись и изранив все руки в кровь, князь все-таки добрался до живописного кустика, цветущего весенней порой оранжевыми цветками, и безжалостно вырвал его из глыбы. Это едва не стало последним движением в его жизни, потому что вслед за крепко сидящим в камне кустом на него обрушился град спрессованной за долгие годы земли. Однако обошлось — Мирон слишком крепко держался за выступы, чтобы от неожиданности разжать руку или оступиться.
      Теперь с таким трудом добытые корни потрескивали в веселом огне, разведенном странником на берегу моря. Кошка упорно не желала уходить: все сидела и наблюдала за его движениями. Постепенно до Мирона начало доходить, что гостья несколько умнее обычной животины, и явно ждет от человека более трезвой реакции на свое появление. Не найдя иного способа выразить свое отношение, он просто подошел к неведомому созданию и погладил по голове:
      — Ну и что, тигр-недоросток, чего ты от меня хочешь?
      Создание оказалось явно миролюбивым, потому что просто уткнулось головой в руку странника и изо всех, немалых надо сказать, сил потерлось о голень князя. Потерлась она так, что сам Мирон едва не свалился в костер: настолько сильным оказалось давление тела кошки на его ногу.
      — Э-э, гостья, не балуй, поджарить меня решила, милое создание? Хорошая же концовка для истории непонять-кого-но-точно-не-просто-человека.
      Кошка издала заинтересованный звук, напоминающий скорее птичью трель, нежели мяуканье, и растянулась у костра, поглядывая на языки пламени. Мирон отчего-то почувствовал, что она хочет выслушать эту самую историю, после которой он начал называть себя дурацкой комбинацией из семи слов.
      — Ну, хочешь, расскажу тебе, как я жил и как докатился до этого берега. Но история долгая, ты, наверное, уже уйдешь к тому времени.
      Однако недотигрица всем своим видом выражала желание выслушать долгую историю, и Мирон, скорее уже от безысходности, в которую вогнали его долгие дни одинокого странствия, чем из желания завязать с «тигрицей» беседу, начал выкладывать кошке все: от момента своего рождения до страшных открытий, любезно предоставленных ему этим странным миром…

* * *

       1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".
       Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, Карад-Дум, Дворец Императора.
      Элоранта находилась на взводе. Как курок порохового ружья, готового немедленно выстрелить в недоброжелателя. Никто еще так не сравнивал принцессу с землей, как эта холодная и отстраненная девушка, от которой явственно пахло рыбьей чешуей. Да что там чешуя, время от времени от непонятной гостьи веяло смертельной опасностью. "Вот уж где глупость: если кто и опасен в этой комнате, то это я" — однако безотказная мысль не внушала на этот раз принцессе уверенности в себе. Слишком уж расслабленно и властно вела себя гостья для обреченной на казнь смутьянки. Впрочем, назвать девушку гостьей у Элоранты язык не поворачивался. Словно бы разгневанная Богиня появилась она в покоях принцессы, неведомым образом обойдя и дворцовую стражу, и личную гвардию принцессы. А теперь спокойно сравнивала с паркетом самолюбие наследницы варваров.
      — Итак, Элоранта, вы не собираетесь покидать собственные покои, принадлежащие вам бесправно? — Тон незнакомки оставался холодным и бесстрастным. Колчан за плечом мерно покачивался в такт едва уловимым движениям воздуха. Элоранта с неудовольствием поймала себя на том, что время от времени, словно зачарованная, следит за этим мерным, успокаивающим покачиванием. Правда, особой сознательной тревоги колчан, полный стрел, у принцессы не вызывал: она оставалась полностью уверенной в собственной непогрешимости и законности творимых ею дел, несмотря на туманные рассуждения незнакомки о варварской глупости и ее вероятных последствиях.
      — Мало того, что вы осмелились вторгнуться в пределы моейимперии, усыпили бдительность моейстражи, так еще и осмеливаетесь выдвигать мненеобоснованные обвинения?! Да подумали ли вы о том, кто я?
      — Я прекрасно осведомлена о том, кто вы, принцесса Элоранта, регент империи Иезекиль, дочь навек уснувшего в ледяной могиле императора Алиаса. В сравнении с его звериным сумасшествием, ваши указы вызывают пока что только озабоченность и тревогу, однако и Алиас начинал не с геноцида, а вещей вполне безобидных. В частности, поначалу он предпочел подвергнуть моральной «чистке» граждан собственной империи, узаконив пресловутую казнь для предателей крови. Какая изящная формулировка, не правда ли, принцесса? Ваш так называемый отец разом избавился от всех вольнодумцев Иезекиля, пользуясь ею. Вся беда в том, что однажды пристрастившись к таким «серым» формулам, дающим немалую власть и контроль, человек уже не способен остановиться: уничтожив сопротивление в доступных ему владениях, император поднял руку на вольные народы. Что ж… Да будет известно вам, что он умер от моей стрелы, вынутой из этого колчана ровно год тому назад. Стрелы эти созданы душой волн и дыханием ветра, от них нет защиты, а любые преграды бесполезны. И никакая власть, никакие человеческие законы не способны остановить природные силы, если поступки людей переполнили их терпение. Теперь вы, Элоранта, уверенно ступаете по следам последнего императора, не удосужившись даже обдумать причины его падения. Неосмотрительно и глупо. Вы заняли не свое место, и теперь пора его покинуть, чтобы не вышло большой беды.
      Элоранта оказалась непрошибаемой. По крайней мере, логику она воспринимала лишь в той мере, в коей она требовалась принцессе для построения собственных заключений. Любая иная правда, выходящая за рамки ее представлений о справедливом и несправедливом, упорно не желала находить достойного места в неглупой, вроде, голове. Годы превозносимой выше небес гордыни и самолюбования, служащих маскировкой для внутренних метаний, сделали свое дело — она разучилась всерьез бояться или страшиться чего-либо, кроме одиночества. Такая черта характера могла стать ее бесспорным достоинством, если бы Элоранта выбрала для себя судьбу воина или мага, но ее мнимое бесстрашие не сопровождалось искренней уверенностью в правильности своих действий. Оно возникло как щит против одиночества и служило ширмой для настоящих чувств, потому и искренним быть никак не могло. Элоранта никогда не ощущала твердой уверенности в том, что ее действия приведут к верному результату. Потому, наверняка, и совершала все больше ошибок, путаясь в своих фальшивых желаниях и не желая признавать искренние. Впрочем, ее это не особенно беспокоило: от многочисленных поклонников и немногочисленных врагов избавляться таким образом удавалось, а возможные последствия ее не волновали вовсе.
      — Вы осмеливаетесь мне угрожать, леди бастард?
      Кайлит сдавленно улыбнулась в ответ принцессе. Среди варваров обвинение в нечистоте крови слыло самым страшным и позорным, но высказать подобную глупость в лицо Леди волн? Глупо и смешно: изначально магический род не имел истории в человеческом понимании этого слова — напротив, он сам являлся воплощенной историей. Ну а Кайлит находилась значительно выше любого рода и колена, как магического, так и обделенного сверхъестественными способностями. Тем не менее, сама Леди волн, как правило, утверждала, что является дочерью последнего из морских владык, не более того, хотя и смешно полагать, что у Богини вообще могли быть родители. Ох уж эти чужие секреты, загадочные тайны иезекильского двора! Когда не знаешь их доподлинно, разумнее придерживаться афишируемой версии истории…
      Противостояние империи и морского народа, время от времени переходящее в острые формы, имело богатую тысячелетнюю историю. Десять веков назад коренной магический народа земель будущей империи, находящийся в отдаленном родстве с родом эльфов рассвета, вынужден был переселиться южнее — то есть, прямиком на дно морей, составляющих Срединный океан. Впрочем, некоторые общины поселились на востоке Иезекиля, но о них речь пойдет позднее. Кайлит в те времена участия в сражениях не принимала, да и других сильных, умелых чародеев-полководцев среди вольных не нашлось, так что головорезам Арвиана — первого из рода воителей-варваров, к которому принадлежал и Алиас, — не составило труда расправится с неорганизованным сопротивлением миролюбивого, по большому счету, народа. И все же даже между двумя варварскими правителями — первым и последним — лежала моральная пропасть: не смотря на свою «дикую» кровь, Арвиан оставался человеком по-своему благородным и позволил народу завоеванных земель занять восточные пределы рождающейся империи. Ему показалось разумным создать полосу вольных городов, прокладывающую условную границу между варварскими и эльфийскими владениями. Ну а в Алиасе не осталось и капли родового благородства, зато скопилось немало качеств, полезных скорее для дикого зверя, нежели правителя империи. Беспощадный — так прозвали его в вольных городах восточной империи люди, нервно поглядывающие в сторону ненасытного императора. От человека, готового огнем и мечом расширять пределы своих владений до размеров вселенной, справедливости и дипломатичности ждать не приходилось.
      Пустоши простирались на севере Эльмитара — именно там поселились первые общины невесть откуда явившихся в Природный мир варваров. При их воинственном и непримиримом характере, миграция на юг изначально выглядела неизбежной. Правда, лишь для тех, кто знал о самом существовании варваров… Они приходили ниоткуда и захватывали свободные земли с легкостью, достойной восхищения истинного воителя. Пришел-увидел-захватил: по такой формуле осуществляли покорение южных земель эти бездомные народы. Свои города в дальнейшем, спустя век после правления Арвиана, они отстраивали уже исключительно на выжженной земле. Те же города в сердце образованной империи, что в огне войны чудом сумели сохранить относительную независимость, оказались едва ли не в худшем положении, нежели покоренные и выжженные. Предводители орд признали их свободу, но не вольность, обязав выплачивать в счет спокойной жизни непомерную дань. Да к тому же воины империи периодически посещали эти оплоты, вскармливающие прекрасных, подобных в своей красоте небесам девушек. Не всегда их судьбы оказывались трагичны, но порой юных девиц забирали с собой самого мрачного вида дикари: обросшие волосами, вьющимися до самой земли, с однозначно поблескивающими топорами и презрительными улыбками на изрезанных лицах. Чего можно еще ожидать от таких представителей человеческого рода, особенно в отношении народов, имеющих древнюю магическую историю? Варвары изначально выступали главными противниками всякого рода волшебства и чародейства…
      — Возможно, вы плохо прочувствовали сказанное мной, принцесса. Я не угрожаю вам, а даю возможность уйти, пока не стало слишком поздно. Сегодня на закате Карад-Дум будет разрушен, как и десятки иных городов, погребенных в морской пучине за последний год.
      — Во-первых, мы на суше, леди бастард — оч-чень далеко от побережья. Кроме того, на мой взгляд, вы уже заслуживаете обвинения в предательстве интересов империи и, конечно же, будете подвергнуты самой жестокой казни. Этого решения и вашей отрубленной головы будет достаточно, чтобы отбить у вольнодумцев всякое желание обвинять меня в глупости.
      На этот раз Кайлит даже не улыбнулась — оскалилась, попутно показав принцессе заостренные клыки из-под верхней губы. На лице проступили несколько легковесных складок, а левая сторона будто бы отстранилась в тень и окрасилась злой усмешкой:
      — И каким же образом вы собираетесь исполнить свою угрозу? Хватит ли вам, принцесса, силы и умения препятствовать мне?
      Насмешка и откровенно провоцирующее презрение, прозвучавшие в голосе Леди волн, сделали свое дело. Элоранта растеряла последние крохи терпения и осмотрительности. Сейчас она покажет самонадеянной девчонке, на что способна истинная представительница людского рода:
      — Ад'даан! — Со всей собранной в кулак ненавистью принцесса произнесла слова чародейского проклятья, вызывающего резкий и острый болевой удар по человеку, на котором сосредоточил волю заклинатель. Через помещение пронеслась упругая волна воздуха, рассеявшаяся у колен незнакомки. Презрительная улыбка с ее лица не сошла, но стала чуть более горькой и озлобленной.
      — По всей видимости, принцесса, теперь вас следует распять на дворцовой площади и разрезать на кусочки, как это принято у вашего народа? Или вы, соответственно статусу стальной императрицы, предпочтете для себя начинку из кинжалов?
      — Принцессе дозволено больше, нежели ее подданным! — Элоранта пребывала в смятении: впервые в жизни ее заклятье не сработало, да еще и обратилось против нее самой. Секунду назад она почувствовала легковесный, но жесткий удар воздуха, последовавший уже после затухания первой волны. И это притом, что незнакомка формулами не пользовалась, попросту отзеркалив удар принцессы!
      — Даже если в венах ее подданных течет варварская кровь? О нет, принцесса, произнеси ты древнюю формулу на глазах хотя бы у одного из воинов орды — и мгновенно превратилась бы в мясную нарезку. Ненависть к любого рода магии, волшебству и чародейству в крови вашего народа слишком сильна, ее не перевесят никакие статусы и роли. Однако это дает объяснение вашим собственным метаниям: с одной стороны, вы принадлежите магическому народу, с другой — от чистого сердца ненавидите его.
      — Возможно. Но вы забываете, леди бастард, что варварская кровь со временем теряет свою силу, когда носители ее приобщаются к цивилизации. Так что не все в этих построениях так уж гладко и логично.
      — И ты называешь Иезекиль цивилизацией? — Кайлит рассмеялась. Жутким, холодящим кровь смехом, полным северного льда, — Позволь открыть тебе глаза на некоторые детали, о высокомерная принцесса. Во-первых, варварская кровь, с какой бы иной она ни смешивалась, остается на удивление стойкой и практически неистребимой. Варвар остается варваром до самой смерти, а может быть, и после нее. Во-вторых, чародей уже по определению не может называть себя полноправным представителем варварского рода. Чтобы добиться концентрации воли и духа, необходимо иметь в своей крови изрядную долю крови магических народов. Кроме того, столь высокого уровня средоточения воли, какой я заметила только что у вас, можно достичь лишь в двух случаях, — на этой фразе брови незнакомки причудливо изогнулись, сигнализируя о задумчивости, в которую постепенно погружалась Леди волн, — либо вы способны на величайшую любовь, либо на столь же величайшую ненависть. В любом случае, у вас странно сильный и знакомый мне аир. Жаль, что ваше детское поведение не позволяет мне изучить эту связь досконально. Действительно, жаль…
      — Это все пустые рассуждения, леди бастард, любовь и ненависть противоположны и не могут иметь между собой ничего общего, — У Элоранты долгая нравоучительная тирада незнакомки вызвала одно лишь раздражение. Да еще это упоминание "детского поведения", будто бы сама старуха в сотом колене! Принцесса не чувствовала больше опасности от незнакомки, скорее пробуждающийся интерес, потому осторожность Элоранты, вернувшаяся было при отражении проклятья, все быстрее растворялась. Заметив воинственное настроение принцессы, Кайлит еще сильнее нахмурилась.
      — Нет, они не противоположны, а едины. Источник у этих двух великих чувств один и тот же — душа, только пути развития чувства направлены в разные стороны. Любовь — созидающая сила, направленная на защиту близких сердцу людей от опасности, ненависть — разрушающая, позволяющая истребить сам источник вреда. И сдается мне, принцесса, вы пытаетесь сейчас применить ненависть для защиты собственной власти и создания замкнутого мира вокруг себя. Вы ведь так часто употребляете это слово: «мой», "моя", «мое»… Остерегайтесь! Трудно представить худший щит, чем меч — себя же и пораните.
      — Глупость, на войне все средства хороши, — оскалилась принцесса, которой чертовски надоело слушать бесконечные рассуждения незнакомки. Слишком уж много она болтала, чтобы представлять какую бы то ни было опасность. А вот сама принцесса времени даром не теряла — она уже подобрала еще более сильное и эффективное заклятье, которое будто бы само собой пришло ей в голову. Причем натолкнула на мысль, определенно, ее сама «гостья»: заклятье казалось таким сладким, полным ненависти, что сработало бы обязательно.
      В этот момент Кайлит почувствовала, что именно задумала принцесса. Вот это уже реальная опасность: ненависти в собеседнице скопилось немало, а заклятье было, в отличие от первого, далеко не воздушным. А еще Кайлит с удивлением обнаружила, что девочка находится в душевном родстве с силами небытия, но ведь до сих пор хозяйка тьмы, сумерек и покрова одаривала только своих детей — обитателей Светлейшего?! Да, они, определенно, ошибались, считая Элоранту просто сильной чародейкой, здесь крылось нечто большее. Да и небытие, к которому тянулись ниточки магической связи, «отсвечивало» еще какой-то непонятной, но древней силой.
      Все, об этом не время думать. За оставшиеся пару секунд надо найти способ защитить и себя, и эту глупую девчонку от предстоящей катастрофы!
      — Лед, — тихо пробормотала Кайлит и тут же, будто ни о чем и не рассуждала про себя, продолжила разговор, — Если вы пойдете по этому пути, принцесса…