Мне казалось, что я потерялся где-то в десятках измерений. Наверное, твой отец уже не видит от себя многих отражений — он ведь умеет избирать единственную нужную линию среди целого клубка ее бледных подобий, всегда умел! Ему по силам и через все эти грани прямую провести… Мне так кажется, Ви. Думаю, он движется по непонятным мне осям или, что выглядит парадоксальным, но более вероятным, вообще без них. В любом случае, к вечеру того дня, после многочасового сидения перед зеркалом, я понял, что не смогу уйти от него, пока не найду ответ. День за днем я проводил около отражающей поверхности: разговаривал с ним, касался его, даже бил по глупости, из раза в раз пытался пройти сквозь нее — но бестолку.
      — А какое было решение?
      Афранташ усмехнулся, словно бы вспоминая и проклиная собственную глупость, а потом весело ответил:
      — Ему надо было спеть. Или сыграть на чем-нибудь. Может, хватило бы и с чувством прочитанного стихотворения — кто знает? Я не помню свою песню, одно точно, в ней звучала мольба о помощи. Наверное, песни и стихи — это тот язык, на котором «разговаривают» предметы. Или наши души с душами предметов — кто знает? Одно я знаю точно: после моих слов даже не в зеркале, не в собственном разуме, но в разуме отраженного меня, стоящего за спокойной гладью, я увидел иной мир. Сказочный мир, Природный. Там были мистические существа, о которых любил рассказывать забавные истории Тар: эльфы, наги, даже люди, и еще — странные призраки-тени. В общем, множество привычных и необычных существ. Тот мир пропитан силой хаоса и близкой, хотя и противоположной ему, природы, силами, чуждыми мне по рождению, но принятыми ради спасения Расселины. И когда в моих руках оказался этот источник сил, пламя Бездны вновь вспыхнуло ярко, ну а я сам занял место советника, расправившись особым образом с парой наиболее отъявленных безголовых бунтарей.
      — У Расселины нет правителя. Получается, все эти дни, — Викторис с видимым потрясением подходила к истине все ближе и ближе, — все эти дни…
      — Да, Ви, дочь Звезд, все эти три тысячи лет дела в Расселине вел я. И с каждым днем становился все более умиротворенным и спокойным. И все более старым, к сожалению. Мне пришлось принять иную, едва ли не чуждую силу, но именно она поддержала этот мир после ухода Тарведаша. Помнишь, когда на скалах начали пробиваться ростки? Или когда появился первый подземный ручей? Я думаю, после того, как Расселину покинул Арн, Тар, пришедший вслед за ним, а скорее, в момент его исчезновения, тоже черпал силу из иных миров. Только Тар сильнее, намного сильнее, либо же Арн не выдал о себе и Расселине всей правды… Повезло мне с отцом — нечего сказать. Единственное, что я знаю о нем — это то, что он существует! В любом случае, то, что сделано мной — это часть большого процесса, о котором я когда-то слышал, только не придавал этому значения, не мог тогда понять. Полностью он называется Замыканием Кольца Пространств. В руках Тара много важных ключей, каким-то образом связанных с этим процессом, — зеркало и записи самого Астерота рассказали мне о самых важных из них: ключ от бессмертия, ключ от миров и, как ни странно при таком наборе, ключ от созидания.
      — Ключ от созидания? — В голове Викторис возникли какие-то смутные ассоциации, превращающиеся во все более оформленные и четкие формулы и тексты, — не о том ли Котле миров идет речь, о котором существует немало легенд и предположений, встречающихся даже в трактатах местных мыслителей? Кажется, в древних манускриптах я встречала строки, вроде… Сейчас вспомню, да, — обрадовалась Ви цепкости собственной памяти, — это выглядело так: "есть тысячи сил, но они не творят миры. Есть одна Сила, но именно она создала их все".
      — Да, Котел миров. Ты цитируешь некое подобие энциклопедии Светлого круга, Книги Разума. Впрочем нет, не самой Книги — о ней никто ничего не знает, кроме того, что она существует. Прямо как об Арне, — Афранташ улыбнулся, — Всего лишь одно ее отражение, вышедшее из-под пера какого-то литературно одаренного демона… А может, светлого, или вовсе эльфа. Тут и Астерот вряд ли разберется. Хотя нет, он разобрался — все, что я рассказываю сейчас, это всего лишь расшифровка его собственных записей и расчетов. В общем, Силой этой, если опираться на сей полулегендарный источник, является именно человеческий разум. Или душа — это до конца не понятно. Кажется, даже сам Тар, когда рисовал свои схемы, не мог найти точного ответа на этот вопрос. Там много листов, на которых он пытался провести замкнутую прямую так, чтобы она образовывала равные петли… Зачем — этого я понять, к сожалению, не смог. И еще какие-то геометрические изыски с квадратами, но пояснений к ним вовсе нет. Правда, в одном месте где-то на полях с замкнутой линией небрежно написано: "три лепестка, ну точно, три!", но надпись зачеркнута. Потом перечеркнуто само зачеркивание — в общем, трудно уловить ход рассуждений бродяги, знающего в сотни раз больше тебя и все равно сомневающегося.
      Может, все-таки, речь идет о некоем сопряжении души и разума, или нечто в этом духе. А может, вовсе о чем-то ином… Мне ведь даже не понять, как эти вещи связаны, какое уж там гадание о сути записей Астерота! Предположения, только предположения — ничего достоверного я не знаю, это еще слишком сложно. И… Я, наверное, никогда не приму ни одной из этих истин. Тем более, что из всех рас Тарведаш раз за разом выделяет в своих записях людей, отчего-то считая, что на них стоит сделать основную ставку и через их структуру разума и души производить Замыкание!
      — Почему, Афранташ? Почему тебе кажется это таким уж страшным?
      — Страшным?! - Советник засмеялся, и в этом смехе Астерот, если б он находился в тот момент здесь, мог бы узнать прежнего Люцифера, сгинувшего в момент принятия силы, — О нет, милейшая из демонесс, эти истины просто ужасны! Это значит, что слабенький человеческий разум, разум или непостижимая душа, которая, быть может, вовсе и не существует, такие хлипкие и ненадежные, способны на большее, нежели силы демонов, светлых, волшебного народа и вообще любого другого существа вместе взятые! Немыслимо!
      — Так ли хрупок человеческий разум, как ты полагаешь? Да и душа, она, наверняка, существует! Афф, я сомневаюсь в твоих выводах. Мне всегда казалось, что люди очень необычны и сильны. В них… Главное — упорядочить. Да, в них просто слишком много всего. И если это многое свести воедино, результат может превзойти названные силы… Мне так кажется, — Викторис рассеянно водила пальцем по столу, не совсем понимая, откуда берется ее уверенность и знания. Будто бы черпала из необъятного источника доступных лично ей сведений… Между тем, волосы Ви снова озарились сумеречно-медным сиянием, — Да и вообще, мне кажется, что не столь уж и многое отличает нас от людей, если вообще хоть что-то отличает! Кроме крыльев, конечно.
      — Да уж, ты действительно дочь своего отца. Я не знаю, Ви, он всегда считал также, но эту истину мне, боюсь, не по силам принять. "Души у всех одинаковые, и у всех — крылатые" — бррр, не укладывается в голове. Видимо, мешают осязаемые крылья за спиной. Пока… Или я пошел по иному пути и не могу сейчас примкнуть к вам. Но я помогу тебе открыть «врата» и узнать самой, каково это, быть не демоном…
      — Ты собираешься отправить меня в иной мир? — Ви взметнулась из кресла и выросла громадной грозной тенью над советником. Тенью, окутанной призрачно-медным сиянием. Определенно, сумеречный ореол давал ей больше, нежели огненный, но все же что-то в образе Викторис вызывало у Люцифера безотчетную панику. И вновь — не понятно, что и почему. Одни вопросы — и никаких ответов. Она была в смятении и могла натворить немало бед, но пока еще контролировала себя.
      — Все не так просто, как ты сейчас изволила выразиться. Во-первых, твоя просьба осуществима только этим путем. По крайней мере, иного я не знаю, хотя изо всех сил пытался его найти. У тебя нет выбора, кроме как прожить жизнь параллельно с жизнью Тарведаша. Светлой жизнью или какой-то иной, ведь только там ты можешь узнать, каким образом он пришел к знанию и чего добивается ныне. Во-вторых, сейчас ты — слияние души и духа, чувств и разума. Телесного в грубом смысле слова в нас и светлых очень мало — просто утрамбованный дух, если можно так выразиться. А ты… Ты, наверное, самое необычное создание из виденных мною. Да что там, — В словах советника послышалась явная горечь, — ты ведь стала для меня… приемной дочерью здесь, — вдруг сбившись, торопливо пояснил советник, потирая подозрительно быстро опухающие глаза, — В твоем прошлом есть одна странная деталь, которую ни я, ни твоей отец не могли понять: очень долгое время ты оставалась, как бы правильнее выразиться… младенческой душой, еще полностью не осмысляющей себя. Не сто и даже не тысячу лет, как положено душе, наверное, положено, а без малого пятьдесят тысяч лет — до тех пор, пока Астерот не ушел к светлым. После этого за три тысячи лет ты стала такой, как сейчас. Наверное…
      — …Всему свой срок. Я помню, эту фразу он тоже любил повторять. А еще говорил, что время измеряется в поступках, а не в годах. Я не совершала поступков и не стремилась этого делать, пока он не ушел. Он, как бы, не знаю… сохранял мою молодость на как можно дольший срок, что ли. А ты, ах, Афранташ, ты очень дорог мне, не в меньшей мере, чем Тар. А может, в чем-то даже и в большей…
      На несколько секунд в воздухе повисло молчание, как будто обе стороны о чем-то умолчали, по взаимному согласию утаив часть истории друг от друга. Ощущение «раздвоенности» Ви стало почти осязаемым… Потом Афранташ продолжил:
      — Ты пройдешь сквозь зеркало и родишься в каком-то мире. Я не знаю, через какие испытания тебе предстоит пройти, но думаю, они будут нелегкими. По крайней мере, у меня есть такое предчувствие, а оно не обманывает меня последние три тысячи лет. Будто бы твой отец поделился со мной при том разговоре собственным даром.
      — Что ж, это было бы похоже на него.
      Повисло недолгое молчание. Викторис не знала, о чем еще можно спросить собеседника, а тот не спешил говорить ей еще что-либо. Медное сияние пока что не сменялось огненным, вообще, у Афранташа сложилось стойкое впечатление, что пламенная часть не заинтересована в этом разговоре и уже удалилась куда-то, покинув саму Викторис. Но все же через несколько минут Люцифер первым нарушил тишину:
      — Он говорил, что твоя просьба станет для меня удивительной, но я бы не сказал, что удивлен. Наверное, он имел в виду, — если бы она прозвучала в момент его ухода. Сейчас же я понимаю, что это единственно возможный путь. Тар сказал, что он — судьба, а после этого ушел. Тогда я рассмеялся, теперь — не смеюсь. Потому что Астерот, действительно, — Судьба: он определял пути для доверяющих ему демонов все время своего правления в Расселине, как теперь определил наши с тобой дороги. И ведь ему для этого даже не пришлось возвращаться…
      — И что же теперь?
      — Будем прощаться… Прощай, — Афранташ не медлил. Поклонившись Викторис, он вышел из зала, предварительно указующе направив правую ладонь на покои отца демонессы.
      — Значит, решать загадку все же мне, — мрачно проговорила Ви и, сопровождая легкий шаг известными ей ругательствами, прошла в покои. Запыленное зеркало покоилось здесь, где находилось и многие тысячи лет назад. Темное, имеющее форму совершенного треугольника, в оправе из черного дерева, от пола до потолка.
      — Действительно, Врата, — с уважением сказала Ви зеркалу. То как будто всколыхнулось, выражая ответное уважение и почтение.
      — Так вот ты какое, живое зеркало. Впрочем, думаю, любое зеркало — живое? Я ведь права?
      Поверхность вновь всколыхнулась, но на чуть дольший срок. Затем отражение в ней восстановилось.
      — Итак, что же спеть тебе?
      Вопрос был излишним. Викторис и так знала четыре строчки, которые отец часто напевал, когда мир вокруг его утомлял. Он, вроде, просто пытался нечто прочувствовать, но при этом вкладывал в строки куда больший смысл, чем можно было бы предположить, исходя из текста. Их Викторис до конца не понимала, но они отчего-то всегда дарили надежду и стремление идти вперед, сквозь препятствия.
      — Каковы будут пределы — никто не ожидал, — пропела первую строку демонесса, едва коснувшись пальцами правой руки поверхности зеркала. То всколыхнулось, послышалось едва уловимое шипение, будто бы кто-то пустил газ в помещение. Викторис приободрилась и, приложившись уже обеими руками, запела дальше:
      — И напрасно тратили силы, мостя тропинки нам, — поверхность зеркала пошла рябью, руки дочери Астерота уже, казалось, потонули в ней. Тогда Викторис полностью прижалась к зеркалу и громким, хорошо поставленным голосом запела дальше гимн путешественникам между мирами:
      — Всех вас поняли мы. Смело шагнули в зал…
      На этих словах мир вокруг нее расплылся. Не было очага, не было Расселины, не было кресла, стола, самого зеркала — и того не было. Она уже стояла вне своего мира, зависла где-то в странном пространстве. В проходе между сейчас и никогда. И это никогда так испугало ее, что голос едва не сорвался. Но здесь медное свечение подхватило ее, будто расстелившись под ногами, и дочь верховного демона нашла в себе силы петь дальше, завершая начатое четверостишье:
      — Где под тысячей, тысячей звезд лунный свет сиял!
      И мир распался. А потом — свет и воздух. А еще потом — темнота. И рождение…

* * *

       1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".
       Природный мир, континент Эльмитар, империя Иезекиль, Карад-Дум, Дворец Императора.
      Чего не хватало принцессе Элоранте, так это постоянства. Вернее, постоянство-то среди личных качеств девушки наличествовало, но только заключалось оно в состоянии стабильного непостоянства. Такой вот нелепый парадокс, делающий принцессу загадочной, но удивительно раздражающей… Время от времени. Стихия владела ее душой: то бушевала внутри, как вихрь, толкая на глупые и необдуманные поступки, то обращалась в безысходность и тоску. Будто пламя свечи на ветру, притухающее и разгорающееся по воле порыва.
      И вот она в очередной раз дергала за нервы-ниточки очередного же поклонника из разряда "принцев на день". Справедливости ради, надо отметить, что поклонник оказался изрядно «потасканный» и принца напоминал разве что белым конем, оставленным под окнами красавицы. Вот только принц не учел, что у бедного загнанного животного от вида зеленого палисадника разгорится затаившийся глубоко в желудке аппетит. В результате скромный садик своенравной принцессы был безнадежно испорчен, а потасканный экземпляр находился где-то между опочивальней Элоранты и плахой влюбленного в свою работу палача. Кстати, до оной, то есть плахи, ему даже не пришлось бы добираться своим ходом: разлюбезнейший сэр Амерто, главный палач Карад-Дума, готов был по малейшему повелению хозяйки доставить навязчивого поклонника на руках. Старый трудяга со слезами умиления на глазах рассказывал своим подопечным о твердости и храбрости принцессы, не тяготящейся глупыми размышлениями при вынесении смертного приговора. Рубить, так рубить — вот это Амерто понимал, порода, истинная правительница! Такую все страшатся, а, как гласит мудрость, боятся — значит, уважают. Ну, и любят, конечно. Опасно такую — и не любить… Что самое удивительное, не отличающийся до сего момента остротой ума принц Асгруд неожиданно сообразил, чем грозила обернуться для него непродуманная попытка сватовства. Впрочем, пониманию поспособствовал и топор, которым с хитрой ухмылкой покачивал перед его носом преданный принцессе Амерто.
      — Итак, уважаемый Асгруд, посчитаем ущерб, который вы нанесли своими неуклюжими попытками посвататься ко мне. На счет раз, ваш конь пожрал лучшие экземпляры цветов, свезенных со всего Иезекиля. На счет два, вы отняли у меня добрых полтора часа времени абсолютно бессмысленным и бесполезным сватовством. И, наконец, на счет три, который еще не прозвучал, вы отнимете личное время еще и у глубокоуважаемого Амерто, который, между прочим, сегодня имеет полное право отдыхать. Заметьте, принц, лишь из огромной любви к своей работе гражданин моейимперии согласился поспособствовать переселению души вашей в лучший мир.
      Элоранта чинно сложила руки на животе и одарила Асгруда немигающим взглядом серо-голубых глаз. Во всем ее виде и поведении читалось злорадство и искреннее наслаждение страхом несостоявшегося жениха. Такихподданных принцесса на дух не переносила, как не выносила она всех без исключения скупцов, дураков и малодушных.
      Глаза неудачливого принца от страха округлились. Кажется, он начал понимать, что принцесса вполне серьезно решила разлучить его с буйной головой. А тут еще и этот жутковатый Амерто, со звериным оскалом любующийся на свой исполинский топор — вот уж где истинное исчадие хаоса, зверь в человечьем обличии! Да, живя в своем Аленгарде и общаясь там с одним лишь управляющим имениями, трудно осознать, сколько дорогим считает свое время принцесса целой империи. К сожалению, понимание пришло к принцу слишком поздно, и теперь мелкопоместный владычонок должен был упокоиться с миром. Такова судьба…
      — Итак, сэр Асгруд, у вас есть ровно одна минута, чтобы убедить меня в ценности вашей жизни для Иезекиля.
      — Э-э… Ну, мои имения поставляют в столицу лучшую древесину в империи.
      — Кажется, вы не поняли меня, принц, — слово «принц» Элоранта произнесла с особым ядом, насмешливо посмотрев поверх головы обреченного, — я говорила про вашу личную значимость для нас, — последнее слово она тоже подчеркнула, но мягко, таким образом отмечая свою принадлежность к высшему в Иезекиле роду, — Думаю, что у ваших поместий должен быть грамотный управляющий. Кроме того, хотя ваш отец и отошел от дел, но в случае гибели сына он, думаю, вновь примет во владение собственные земли. Опять же, это только мое предположение, но… У вас есть братья?
      Принц сглотнул. Братья у него были, и немало. Все — жаждущие земель и не страдающие кровной любовью…
      — Итак, сэр Асгруд, у вас осталось, этак, секунд сорок пять. Я жду…
      Прошло еще десять секунд. Принц успел три раза покрыться потом, который тут же испарялся с пышущего жаром тела. По всей видимости, тело даже лучше разума понимало, что именно грозит неудачнику в случае "неудовлетворительного" ответа. Элоранта наблюдала за ним с презрительной усмешкой, бродящей по поджатым розовым губам. Наконец, принц придумал следующий довод:
      — Я сам — прекрасный дровосек и могу заниматься лесозаготовками в ваших лесах.
      Как-кап-кап… Где-то в отдалении, за стенами дворца вода падала с крыши городского дома на еще мерзлую весеннюю землю. В комнате же царила мертвенная тишина. Даже топор в руках Амерто перестал покачиваться, поскольку сам палач недоуменно воззрился на принца. На секунду в глазах рубаки даже появилось что-то человеческое, наподобие жалости. Элоранта же просто заинтересованно изучала «экземпляр», причем на лице ее отражалась одна лишь смертельная скука. Наконец, прозвучал ледяной вопрос:
      — Неужели, сэр, вы думаете, что в моих, — и на этот раз слово «моих» прозвучало уверенно и грозно. Не оставалось сомнений, что принцесса приняла решение, и решение это незадачливому поклоннику заочно не нравилось, — …лесах мало хороших дровосеков?! И без вас там никак не обойдутся? Вы даже более самонадеянны, чем я осмелилась предположить изначально.
      Тишина. Принц считает секунды, ожидая, когда палач потащит его на плаху. Сломан, разбит. Надежды нет. Плечи опущены, глаза смотрят в пол. На голове выступила испарина, а от него самого на милю распространяется мускусный запах. Печальная картина: оказывается, очень легко смешать человеческую суть с пеплом, сделать принца ничем, убить одним только словом. Скука змеей расползалась по разуму принцессы, заставляя ее пылкую натуру искать хоть какой-нибудь способ дать выход бушующим на задворках сознания эмоциям.
      Элоранта задумчиво посмотрела на поклонника, потом отвернулась и подошла к зеркалу. Две или три минуты она сосредоточенно изучала свое отражение, будто бы стараясь увидеть в нем нечто большее, нежели простое отражение, потом вновь повернулась к смертнику и чеканным тоном объявила:
      — Мое решение таково. Я сохраняю тебе жизнь. Не обольщайся — это похвала не твоей значимости для империи, а бренным останкам твоего ума. Я сохраняю тебе жизнь лишь потому, что ты все-таки ответил внятно на мой вопрос. И этим ответом ты определил свою дальнейшую судьбу до конца жизни: ты больше не принц суверенного Аленгарда, а лесоруб в лесах Иезекиля. С завтрашнего дня ты приступаешь к работе. Платить тебе будут в день смены сезонов, ну а жалование будет составлять, — Элоранта слегка задумалась: выступили редкие, но глубокие морщинки (подумать только, морщинки на лице двадцатидвухлетней девушки!). Однако ее лицо практически в тот же момент разгладилось, и Эл завершила начатую фразу, — …тридцать нарров. И скажи спасибо за такое решение, потому что я могла быть куда менее великодушной. Не правда ли, тяжело встречать новый рассвет, — принцесса сладко улыбнулась, заставив Асгруда передернуться, — …без головы…
      Тридцать нарров — стандартное жалование дровосеков-новичков. Едва цех выпускал новоиспеченного подмастерье, тот отправлялся оттачивать свои умения под руководством мастера в одну из многочисленных ремесленных мастерских, например, в упомянутое лесное хозяйство. И тридцать нарров платили в империи именно таким вот начинающим умельцам!
      Принц, по всем признакам, был оскорблен и унижен. Принцесса, заметив выражение лица Асгруда, хмуро на него посмотрела и заговорила вновь… Уже не столь миролюбивым тоном:
      — Однако, сэр, вы растеряли еще не весь свой гонор. Я не имею ни малейшего представления о том, насколько вы умелы и полезны в действительности. Именно по этой причине я и не собиралась устанавливать вам более высокое жалование. В этом случае через два-три сезона я получила бы отчет мастера с оценкой степени вашего усердия и изменила ваш статус соответственно качеству работы. Однако, — принцесса изогнула бровь и пронзающим взглядом посмотрела на Асгруда, — своим недовольством вы вынудили меня принять более решительные меры. Итак, вы позволили себе, носящему в своих жилах часть императорской крови, пусть и разбавленной, испугаться смерти и справедливого наказания, следовательно, вы заслуживаете наказания и как предатель крови… Принц, вы знаете, как поступают с предателями крови в моейимперии?
      На этот раз Асгруд задрожал от страха. Предателей выводили на площадь перед дворцом, приковывали к столбу с поперечной балкой и методично втыкали ножи в разные части тела. Сначала протыкали ладони, затем ступни, далее следовали голени, плечи, уши. Дальше — страшнее: объявленному виновным протыкали глаза, потом — пах, далее следовал живот и, наконец, если обвиняемый не успевал к тому времени умереть от боли и ран, сердце.
      — Итак, — вновь сладко растягивая фразы в предвкушении чужого страха, промолвила принцесса, — …я выношу приговор. Четыре сезона вы, бывший принц Асгруд, трудитесь без жалования. Вся пища и личные вещи, которые вы приобретете за это время, будут оплачены за счет лесничества, однако, — она вновь протянула, — …позднее вы должны будете отдать накопленные долги. Вы сердитесь? Раздражены? Желаете высказаться? Скорчить одну из своих умильных рожиц? Быть может, мне стоило бы взять вас не в качестве дровосека, а придворного шута? Да-да, одного из тех комедиантов, в которых так любят метать кинжалы слегка подвыпившие высокородные гости… — Вновь сладкая улыбка, — Подумать только, я могла бы даже вызвать вашего отца, чтобы и он посоревновался в метании. Я представляю, сколько радости отразилось бы на его лице в случае попадания. Убить свой позор одним метким броском — это дорогого стоит. Ну, так как, принц Асгруд? Вам есть, что мне сказать?…
      Около пяти минут — беспредельно долгий срок — принцесса изучающее смотрела на тридцатилетнего юнца, но тот не поднимал головы, и по всему его облику было предельно ясно, что принц покорился воле госпожи. Удовлетворенно кивнув, Элоранта повернулась к Амерто и удивительно тихим и нежным голосом произнесла:
      — Отведите его, пожалуйста, к мастеру Стуржаку, если вас это не затруднит, Амерто. Думаю, он найдет место для бывшего принца.
      Палач, подталкивая медленно шествующего "на заклание" поклонника, вышел из комнаты. Соответственно, и сам Асгруд покинул спальню принцессы. В тот же миг раздражение с ее лица ушло, а осталась лишь смертельная грусть и все та же пожирающая душу скука. И еще — болезненное одиночество, отстраненность, пожалуй, даже потерянность. Подойдя к зеркалу, она задумчиво начала расчесывать медного цвета волосы. Попутно принцесса напевала песенку, знакомую ей с детства и терзающую ее вот уже около семи лет:
      — Нет мира для принцессы знакомее мечты,
      Нет счастья для красивой. Печальные черты
      Терзают зеркала все, что можно ей найти.
      Где храбрый и веселый, что смог б ее спасти?…
      А дальше слов она не помнила, потому что именно это четверостишье мучило ее и превращало жизнь девушки в пытку. Там было еще что-то про друзей, любовь, про дороги жизни. Эхом всплывали туманные строки о красоте души, способной любить многих и многим дарить свою защиту… Но все — как в тумане. Буря, разрывающая душу Элоранты на части, не давала ей возможности сосредоточиться на смысле этой песни, уловить все нюансы. Она смогла запомнить лишь эти строки — да и то потому лишь, что они приносили боль. Боль и страх, свои и чужие, а еще — власть. Через эту призму смотреть на мир было неприятно, очень тяжело, отвратительно, но другого взгляда судьба принцессе не подарила.
      Элоранта чувствовала себя неполной, какой-то половинчатой, будто бы она — лишь часть себя самой. Разбитое целое, расколотое на куски, смешные и нелепые фрагменты души, никак не желающие образовать единую фигуру. Она хотела полюбить, но всякий раз натыкалась на таких вот «принцев». Хотела найти друзей — но встречала лишь «работяг», подобных Амерто, либо этих скользких придворных. Хотела вдохнуть чистый и свежий воздух, почувствовать ветер в лицо, но на ее плечах лежала ответственность за целую империю. Ееимперию.
      И что делать дальше, Элоранта не понимала. Лишь ночью, во сне, она, как молитву, повторяла одно-единственное слово, мольбу, которую не смогла бы себе объяснить, даже если бы услышала со стороны:
      — Афф… Спаси меня! Афф…

* * *

       Период:
       1 472 180 год по внутреннему исчислению Мироздания «Альвариум» —
       Бета-вероятность, 1 год рецикла Второй эры по исчислению Творца Творцов.
       Расселина, Зал Совета легионов.
      Афранташ покинул Расселину вслед за Викторис. Даже и дня, — жалкого дня! — пройти не успело, а советник уже растаял в молочной поверхности зеркала. После этого треугольник рассыпался — пути героев на время разошлись, и этот участок дороги стал ненужным.
      Через считанные дни пламя в Бездне стало угасать, и Расселину вновь охватила явственная тревога. Однако вслед за потерей надежды и темным временем в зале совета появился никому незнакомый демон. Высокий и статный, в костюме, будто бы только что побывал в каком-то излишне деловом мире. В его поступи не осталось и следа прежней неуверенности, но вот в глазах застыла старая, набившая оскомину боль.
      Арангел Сереми стал правителем Расселины на существенно более долгий срок, нежели Арн, Тарведаш или Афранташ, однако его история — это не история пути. По крайней мере, пока… или уже. Арангел был больше, чем просто демоном, но при этом в душе он оставался именно демоном. Со своей историей, своими внутренними силами, противоречиями, ошибками и долгом, но только лишь демоном. Дальше он не пошел и идти не собирался. Для него принятая судьба была очевидна и единственно возможна. Как выход, спасение или искупление. Впрочем, быть может, когда-нибудь все изменится и для него…
      — Арташ! — Это слово было единственным, которое произнес он, увидев последний осколок зеркала на полу покоев верховного демона. Каким-то чудом он пролежал здесь в неприкосновенности почти 28 000 лет…
      Вновь наступила тишина. И только слабое эхо, вырвавшееся из Бездны, откликнулось демону: "Забыто…".

Глава 2 "Направления"