— Ладно, хорошо, сдаюсь. Имя скажи…
      — Да, ладно уж, оваций не надо, цветов не подносите. Осознаю свой скромный театральный талант. А ведь когда-то я просто летала, да-да, летала и громила все вокруг себя… Вот были деньки. Как тогда все мне в ножки кланялись — и никаких грозных угроз, напыщенных напыщений, скользких скольжений… — Эльфийку понесло. Глаза окрасились мечтательностью, а верхняя губа чуть приподнялась, обнажая заостренные клыки Арлин. Бывшая кошка просто млела от картинок, проносящихся в памяти.
      — Арлин! Если ты сейчас начнешь перечислять, какие роли ты успела сыграть на каждой из сцен, я спрыгну со скалы. Не шучу!
      — Ну, хорошо, хорошо. Дикие все стали, злобные, вот и спасай таким жизни… В общем, ты упоминал девушку с бирюзовой брошью, которая здесьприходится тебе сестрой и носит имя Эйвелин. Сама я ничего не видела, потому не могу ручаться за точность слов, но Астрон рассказывал, что последние годы у Элизар прибавилось в Прибережье проблем. Причем источником их, помимо беспутных Альфадара и Тассана, служит девушка, обладающая весьма необычными для человека способностями и неуемной тягой к приключениям. При описании этой юной леди, абсолютно точно, звучало и имя Эйвелин, и прекрасная брошка, украшающая ее наряд. Подумать только, любительница приключений под боком жаждущей покоя Элизар Уриане! Хотела бы я посмотреть на это! Да что там, думаю, после таких новостей, ты с двойной скоростью рванешь в сторону Прибережья?
      — Естественно! Я еще тогда заподозрил, что сестра жива. Теперь же и вовсе никаких сомнений не осталось! А ты отправляешься вместе со мной?
      — Герцог просил прочно сесть тебе на хвост и не слазить до тех пор, пока он лично не явится и не разрешит. Так что от моей компании ты вряд ли в скором будущем избавишься. Ну, не грусти так, я бываю ядовитой лишь девяносто девять дней из ста — и для тебя когда-нибудь наступит выходной.
      — Уж как-нибудь переживу твою язвительность. Мне бы хотелось побольше узнать о герцоге, а заодно обо всех остальных эльфах…
      — Лихо! Начнем с того, что самого Астрона назвать эльфом можно лишь с большой натяжкой, а я бы этого не сделала в принципе, потому как…
      В общем-то, разговор получился долгим. И продолжался он изо дня в день, что хотя бы слегка оживило бесконечное одиночество Мирона. Иногда Арлин, забавы ради, принимала «авилюскье» — обличие тигровой кошки, но в основном оставшийся путь до Прибережья она проделала также как и юноша — на двух ногах. Причем, ежесекундно жаловалась то на неудобный плащ, то на растреклятые туфли, совершенно истрепавшиеся от долгого движения по камням.
      На исходе лета, когда они преодолели границу Прибережья, Мирон уже готов был любой ценой оторвать Арлин голову, лишь бы она наконец замолчала.

* * *

       1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".
       Природный мир, континент Эльмитар, эльфийское Прибережье.
      Лето медленно, очень медленно, уступало место хмурой осени на землях Прибережья. Хотя, по правде говоря, в жарком климате Природного мира весна, лето и осень не имели таких уж кардинальных различий, как в большинстве иных вселенных. Даже зима и то отличалась от прочих времен года совсем незначительно. Единственным действительно важным признаком окончания лета на протяжении уже неведомо скольких тысячелетий остается здесь странное поведение моря: обычно ласковое и гладкое, в эти дни оно покрывается гребнями волн и начинает бушевать, словно загнанная в угол львица. Высокие приливы подтапливают дома-деревья, расположенные на самом берегу: в этих жилищах как правило селятся эльфы, страдающие от непереносимой скуки, царящей в землях Элизар. Море питает их фантазию, заставляет мысль уноситься в сторону далекого горизонта и чувствовать себя частью огромного мира, а не какой-то убогой полоски песка и редких деревьев шириной в несколько десятков дневных переходов.
      Альфадар и Тассан предпочитали именно эти земли. Когда-то братья жили дальше к северу — во владениях лунных эльфов, вместе со своими нравными сестрами. Однако вскоре им надоело слушать вечные жалобы Селины и занудные нотации Катрис, и однажды они втихомолку сбежали на юг. Там их встретили не то чтобы с распростертыми объятиями, но достаточно приветливо. В конце концов, Элизар знала, что многочисленное семейство Вильфарис связано с герцогом какими-то незримыми, но достаточно крепкими узами, а Астрона она уважала. Впрочем, догадки о природе этих странных уз у нее существовали… Достаточно было одного взгляда на братьев, чтобы понять их безусловное внешнее сходство с двумя личностями: самим герцогом и жутко нервирующей Элизар Арлин. Кстати, с последней они не поладили изначально: старшая Вильфарис, которую сам Астрон невесть почему называл Дейей, оказалась безмерно саркастичной и непоседливой натурой. Уриане казалось, что Арлин буквально притягивает к себе всяческие неприятности. Если же у Дейи под рукой не оказывалось проблемы, требующей силового решения, — а такое случалось не часто! — она погружалась в размышления о душе, причем забиралась в такие дебри, что Элизар еще несколько дней после копания в себе совковой лопатой (к чему неизбежно приводили беседы с Арлин) ходила с дурным настроением.
      Но, как бы то ни было, Астрон Дейю опекал, хотя иногда, по словам Альфадара, они менялись ролями, и уже старшая Вильфарис помогала герцогу разобраться с какой-то излишне закрученной головоломкой. Из них вышла бы замечательная пара — в сущности таково и было предположение правительницы Прибережья. Однако оно имело значительную оговорку: замечательная пара из них уже вышла когда-то, а потом, явно, так же безболезненно была разбита. Всего лишь однажды Элизар видела Астрона вместе с герцогиней Эллионой, но даже этого поверхностного знакомства хватило ей, чтобы понять различие между замечательной парой и настоящей парой. Да и Арлин, что ни говори, она не переваривала, а вот герцогиня ей с первого взгляда приглянулась. Правда, Элизар свою симпатию не афишировала, но «портрет» Элли засел в ее памяти накрепко — кузнечными тисками не выдрать.
      После долгих дней самораскапывания и раскладывания по полочкам, Уриане неожиданно обнаружила, что именно в ее добродушном отношении к герцогине лежит основная причина излишне теплого отношения к Эйвелин. Что-то в ее поведении и пристрастиях удивительно точно повторяло Эллиону, и конечно, тяга к чудесным книгам и закрученные логические выверты заставляли вспомнить о герцоге. Как и у Элли, вокруг Эйвелин словно бы висел ореол творческой, созидающей силы, знакомый Элизар далеко не понаслышке. Вот только для герцогини он казался естественным, как дыхание, а для Эйвелин каким-то чужеродным, скорее унаследованным, чем реально осознаваемым. Временами Элизар даже казалось, что Астрон и Эллиона втихомолку подкинули ей на воспитание родную дочь, но это предположение не выдерживало и малейшей критики: с чего бы вдруг тогда ее принесли в Прибережье странники? Девушка, на самом деле, выглядела как чудом избежавшая смерти утопленница, да и по ее рассказам выходило, что родилась Эйвелин в одном из городов Иезекиля у самых обыкновенных родителей. Герцогской четой здесь даже отдаленно не пахло.
      И все же некоторые черты и способности Эйвелин ставили под сомнение ее варварское происхождение. Девушка с изумительной брошью (которую она не снимала ни на минуту) видела нити силы, натянутые в воздухе, могла ими произвольно манипулировать, таким образом еще и многократно умножая свои способности к Творению. Вот только фантазия ее будто застряла в тупике. А ведь без создания целостного образа, отвлеченного от логики вещей, невозможно воплощение чего бы то ни было в физическую реальность. Эллиона в этом (да и в мудрости тоже) значительно превосходила девушку: герцогиня не видела нити, но прекрасно ощущала их и могла манипулировать столь же свободно, как и Эйвелин. Ну а создание образов не представляло для нее сложности.
      В ту давнюю встречу, где-то три-четыре сотни лет назад, Элли, по просьбе Элизар, продемонстрировала ей процесс творения на конкретном примере. Поначалу очаровательная герцогиня с милой улыбкой пыталась прибедняться, ссылаясь на долговременное отсутствие практики и то, что "этот растреклятый бродяга — да, да, к которому ты относишься с совершенно излишним благоговением, — на деле он существо безмерно наглое и сующее нос, куда не просят! — так вот, он пагубно влияет на мои способности. Я уже лучше знаю детали огнистой «магии» бродяг, и скорее перемещу предмет через подпространство или пространство, чем что-то сотворю!".
      Как ни странно, Астрон ответил на этот выпад лишь неизменной полусаркастической улыбкой и уточнил, что в случае неудачи Эллионы, сотворит для Элизар яблочко сам. После такого туше герцогиня мигом свернула антиагитацию и, слегка прикрыв глаза, буквально за минуту сгустила в воздухе образ даже не яблока, а целой яблони. Оставшись недовольной созданным образом, она еще пару минут посматривала на дерево, старалась «дорисовать» как можно больше деталей… Но в какой-то момент герцогиня вдруг нервно махнула рукой (по всей видимости, пределы терпения были для нее слабым местом) и картинно подула на пока еще призрачное дерево. Воздух на секунду исказился, налился ярко-желтым свечением, а затем погас, открыв взгляду настоящее древо с гигантскими спелыми яблоками. Элизар краем глаза успела заметить, что в момент «воплощения» образа, глаза герцогини сменили цвет поочередно с голубого на зеленый, затем на серый и в последнюю очередь на карий. Отблески чередовались очень быстро, но Элизар успела подметить их последовательность. Помниться, этот факт даже показался ей символичным: небо повелело, природа вдохнула краски, разум продумал детали, а огонь воплотил.
      Остальную часть визита эльфийских правителей Уриане помнила смутно, так как мысли ее тогда были заняты увиденным зрелищем. Теоретически, Эйвелин могла бы с легкостью повторить действия герцогини, тем более что выдержки и терпения у нее было значительно больше, а необычный дар позволял добавлять к образу детали даже пальцами. Но гостья разочаровала Элизар: она лишь бесконечно перечитывала книги и питала разум написанным. Потом еще пыталась обсудить с самой Уриане особо интересные взаимосвязи между народами, но лезла в такие дебри логики, что госпожа Прибережья только головой качала. В эти моменты она вновь невольно поминала Астрона, до такой степени выкладки девушки напоминали ветвистые рассуждения герцога! А вот свои образы Эйвелин по какой-то неведомой причине создать не удавалось. Сама она задумчиво говорила, что это, по всей видимости, обратная сторона ее дара: когда видишь нити силы физически, нет необходимости что-то подробно представлять или воображать. Вот только творение без образного воображения оказалось невозможным, и гостья, махнув рукой на соблазнительную способность, стала совершенствовать свои навыки к изменению формы и сути уже существующих нитей. Элизар еще пару раз попыталась ее образумить (очень уж хотелось ей воспитать из девушки спокойного и тихого Творца, а не буйнопомешанного бродягу), но всякий раз натыкалась лишь на стену сонного равнодушия, прикрытую добродушной улыбкой. В конце концов, она тоже махнула на все рукой и оставила девушку в покое.
      Зато на горизонте вдруг образовался Тассан, всерьез заинтересовавшийся даром Эйвелин и ею самой. "Полтора года, видимо, безостановочно распивал с Альфадаром вино на берегу, а тут вдруг дошло, что новые лица появились" — раздраженно подумала Эйвелин, когда этот заросший щетиной полоумный юноша начал вокруг нее крутиться. Обладая по натуре многими не лучшими чертами Астрона, в частности, превосходящими всякие разумные рамки въедливостью и упертостью, Тассан изо дня в день внушал Эйвелин мысль о необходимости пуститься этак на годик в далекие странствия по северным долинам континента. Зачем ему это было нужно? Да, в сущности, просто так: младший Вильфарис (даже капризная Селина казалась явно старше брата) обладал неимоверной тягой к бродяжничеству, которая превосходила даже его тягу к вину.
      Кроме того, что Альфадар, что Тассан не могли пройти мимо загадочной и погруженной в себя девушки. То ли таинственность привлекала их, то ли просто соскучились по "нормальным человеческим красоткам, а не этим по жизни заторможенным прибережницам", в любом случае, не прошло и пары месяцев, а Тассан уже стал бесплатным приложением к Эйвелин. Альфадар же проявил большую осмотрительность: по старшинству он оставался вторым после Катрис, и, хотя и проникся к Эйвелин искренней симпатией, за глаза с легким налетом высокомерия называл ее "слишком уж молоденькой и ветреной" девушкой.
      — И вообще, она не в моем вкусе: ни одного слова ведь не послушает, ни одной мысли умной не уловит. Нет, не пойдет. Да и вообще, странная она какая-то.
      Странная-не странная, а со словами нужно быть осторожнее. У Эйвелин было особое чутье: когда о ней говорили хотя бы слово, пусть даже за десяток дневных переходов, она тут же замечала легкую вибрацию одной из линий, проходящих непосредственно через ее тело, и к тому же легко могла расшифровать сказанное. Так что Альфадара она взаимно забраковала, да в добавок по той же «струне» послала ему "пламенный привет" в виде двадцатичетырехчасовой нервной трясучки.
      Еще Эйвелин, когда ей становилось скучно, любила примерять себе разные роли. Как правило, она предпочитала бравых пиратов, отважных капитанов и похищенных принцесс. Элизар же про себя отметила, что роли девушке хотя и удаются, да только игры ее какие-то слишком уж зашкаленные. И опять же ей вспоминалось давнее общение с герцогиней: прибедняться-то та прибеднялась, но с абсолютным спокойствием, в меру искренне и получая заметное наслаждение от собственной игры. А вот Эйвелин играла яростно, жестко, то затихая, до взрываясь бурей эмоций — по ней совершенно невозможно было понять: то ли осознанно играет, то ли реально видит себя сейчас на палубе корабля и всерьез крушит мечом всех вокруг. В эти моменты Уриане казалось, что у девушки не столько отсутствует образное воображение, сколько она не умеет его контролируемо использовать.
      За пять лет общения с непредсказуемой Эйвелин, способной поднять на уши все Прибережье при первой же возможности, хозяйка эльфийских земель так и не смогла придумать, как поступить с этой девушкой. Воспитанию она не поддавалась, приказов тем более не слушалась, затеи ее становились с каждым днем все более опасными для сонной атмосферы Прибережья, а запретить Эйвелин "сходить с ума" Элизар никак не удавалось. С одной стороны, она любила ее всем сердцем, как родную дочь, которой у Элизар никогда не было, с другой — периоды затягивающейся игры уже всерьез угрожали спокойствию ее подданных. Эйвелин от природы не имела чувства меры: во время игры она задевала тысячи нитей силы, и те натужно звенели в воздухе, рассыпая вокруг себя мерцающие искры. По крайней мере, опомнившись, девушка описывала свои ощущения от увиденного именно так. В потоке искр ей мерещились другие миры и дороги между ними, какие-то картинки, кадры из иных времен… Много всего. Элизар же ощущала лишь взбесившуюся атмосферу в воздухе, не дающую даже на секунду расслабиться.
      — Мне не интересно творить что-либо, уважаемая Элизар, но творить саму себя я люблю, — на все тревоги и озабоченность правительницы счастливая обладательница бирюзовой броши отвечала именно этой фразой.
      Тассан все больше и больше попадал под очарование девушки, как попадают под водопад на хлипкой лодочке. Вот только девушка действительно оказалась очень молода душой: она переживала множественные влюбленности, как та же герцогиня — любовь. Влюбленность оставалась для нее всем: встряска чувств на день-неделю-от силы месяц, большая и глубочайшая игра, а дальше — новая влюбленность и новая игра. Любви Эйвелин не просто не искала, она о ней даже и не думала, а на все вопросы отвечала, что предпочитает отдавать все свое сердце себе и миру, чем кому-то конкретному.
      Тассан по-разному воспринимал этот повторяющийся ответ. То обязался завоевать неприступную девушку, то вдруг погружался в глубочайшую безысходность и исчезал на месяца, то пытался повторить ее собственные игры. Все бестолку: Эйвелин, казалось, не замечала. Счастье младшего из Вильфарисов состояло в том, что он в целом оставался довольно легкомысленным и поверхностным созданием, так что, в конечном счете, после долгих бесплодных попыток заставить Эйвелин полюбить себя, он потихоньку избавился от ее очарования. Но симпатия осталась, и вскоре переросла в обоюдную и верную дружбу.
      Вот тогда-то Элизар и забила тревогу. Двое первейших сумасбродов не просто грозили спокойствию, а прямо-таки сотрясали его до основания. Мало того, что они устраивали всевозможные игры, турниры и схватки прямо среди жилищ прибрежных эльфов, распугивая подданных Элизар, так еще и все чаще обсуждали возможный поход в северные земли. Элизар, как могла, пыталась отговорить их от этой затеи, пыталась даже запрещать, но, кажется, усилия ее пропадали впустую. Головы новоиспеченных друзей (а вот как раз бесшабашного друга Эйвелин явно не хватало куда больше, чем любви) ласкал летний ветер, а сердца грели легенды о некоей тайне северных просторов континента, раскопанные девушкой в одной из книг. Умная и начитанная сумасбродка — что может быть более опасным, чем это сочетание?
      Более всего Элизар опасалась, что однажды, проснувшись к полудню, не обнаружит обоих «детей» на привычных местах, но пока что все обходилось. Разговоры оставались всего лишь разговорами, и сердце Элизар успокоилось. Кажется, Эйвелин, даже не зная о запертой на севере опасности, почувствовала что-то неладное в нитях, тянущихся туда, потому и решила в кой это веки проявить осмотрительность. Небывалое для нее качество, по мнению Элизар.
      А тут на горизонте появилось куда более неожиданное (и не особенно-то приятное для хозяйки Прибережья) явление: в один из таких вот летних деньков, когда на море разыгралась если не буря, то, по крайней мере, небольшой шторм, в дверь дома-дерева эльфийской владычицы постучали. Не ожидая обнаружить за створкой никого, кроме как улыбающегося во весь рот Тассана с очередной "гениальной идей, как сделать так, чтобы всем стало весело", Уриане с кислой миной на точеном лице отворила дверь… И тут же кислое выражение лица превратилось в откровенно «тухлое». Взяв себя в руки и попытавшись добавить голосу приветливости (получилось плохо, можно подумать, что Элизар хоронит любимого попугайчика, а не приветствует гостей), правительница процедила:
      — Здравствуй, дорогая моя, кисонька тигровая! У тебя запоздало наступила весна или ты будешь отрицать, что пожаловала к моим котам? В Прибережье их, правда, маловато, но пару десятков четырехлапых партнеров я тебе найду… И тебе тоже здравствуй, спутник как-ее-там-не-помню-по-имени.
      Арлин с ядовитой усмешкой смерила взглядом Уриане, совершенно явно сделав в уме заметку "удавить змеюку", и нарочито-ласковым голосом произнесла:
      — Да что ты, дорогая, они же тебе в этом качестве тоже пригодятся. Или хочешь сказать, что сама обличие менять разучилась? Эльфы-то твои в сексуальном смысле размякли давным-давно от избытка неподвижности, так что, думаю, тебя теперь спасут только коты. А раз так — отбивать хвостатых поклонников не стану… Кстати, познакомься, этот молодой потрепанный варвар, по всей видимости, является братом той бестии, которая последние пять лет слегка скрашивает твое одинокое существование.
      Мирон судорожно поклонился Элизар. Ему неприятно было слушать, как две очаровательные эльфийки поливают друг друга с головы до ног грязью, да еще и такой откровенно пошлой. Хотя, с другой стороны, он уловил, что пикировка эта не вчера началась и не завтра закончится. В любом случае, подыгрывать Арлин он не собирался, да та и не просила.
      — Ну, что же ты, голуба моя недостреленная, нас даже в дом-то не пригласишь? Али слова от удивления забыла?
      — Нет, не забыла, только вот раздумываю, поселить тебя в уборной или подвесить за задние лапы на верхних ветках дерева, — В тон ответила Элизар, но мысли ее явно были обращены к Мирону. Она уже хотела что-то сказать, но тут, будто в некоей романтической книжке, к дому необыкновенно медленным шагом подошла Эйвелин. Щурясь на солнце, она пыталась разглядеть путников, однако увидеть их смогла только подойдя вплотную. В этот момент Мирон, будто почувствовав на спине взгляд (впрочем, именно так оно и было), резко обернулся и обнаружил присутствие "разведчицы"…
      Не прошло и секунды, а он уже, ни слова ни говоря, сгреб девушку в охапку и закачал на руках. Эйвелин плакала. И ничего больше по ее лицу понять было невозможно. Да и надо ли еще что-то придумывать?
      — Ну вот, трогательное воссоединение семейства. Прямо, хныкать хочется: хны-хны… — С долей непривычной ей нежности проворковала Арлин. Она задумчиво смотрела на Мирона: ни тени прежнего упертого советника Афранташа, ни грана ярости, ни нарра привычной самовлюбленности. И ведь осведомлен, что его нынешняя жизнь, все ее связи — всего лишь малая часть его пути, а все равно так искренне баюкает на руках «случайную» сестру. "Эх, проиграла, дура, Тарведашу спор — умудрился-таки черт треклятый чужую душу изменить!" — С неискренней, скорее уж восторженной, досадой подумала Дейя.
      Элизар ради разнообразия молчала. Но заметно, что и она, в кой это веки, смотрит на встречу родных не с обычной сталью во взгляде, а непривычной нежностью. "Может, и для этойсамобичевальщицы не все еще потеряно" — растерянно скользнула в голове Арлин еще одна непривычная мысль…
      А уже к трем часам дня шторм утих, и море вновь стало тихим и спокойным.

* * *

       1 498 208 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".
       2007 год Н. Э. по Григорианскому календарю.
       Мир Перекресток.
       "Из дневников Неслучайного попутчика"
      Не только лепестки. Там, где пустота и хаос сплетаются. Выше и Ниже Лилии, Раньше и Позднее нее. Где пляшут искры в чудесном танце. Где водят хоровод случайности. Где черным-черно от белизны. Где цветным-цветно от пляски искр. Где, проходя через них, лепестки меняют форму, меняют силу, но оставляют в центре свою Идею…
      Безбрежное пространство, без начала и конца. Нет логики, нет порядка — лишь один только хаос, сплетающийся сам с собой в причудливой гармонии. Все еще Хаос, но уже так похож на Космос. И фоном ему — пустота в своей полноте. Тут и там прорезают бездонную черноту вспышки света: чаще всего белые, иногда фиолетовые. Вот промелькнула зеленая искра, а в другом месте робко вспыхнула золотая. Красная рассекла пространство надвое звездной молнией, а синяя в нем едва заметна. Но все они существуют, и каждая такая искра — больше чем вся материя нашего мира, взятая вместе.
      Он еще не жив, он еще только хаос: он не яйцо, и уж никак не курица. Из него еще ничего не родилось, не появилось: нет сплетения, нет осмысленности, нет полной гармонии. Только вспышки, которых вроде и не должно быть. Но они есть, потому что лишь в недвижении их не было бы. А хаос подвижен и ритмичен. Внутри него звучит чуждая мелодия, грозная и таинственная одновременно, похожая на легковесный танец. А вслед — иная мелодия, словно стрелка часов, словно пульс: поправляет и направляет первую.
      Сплетаясь воедино, две мелодии рождают смысл. А вслед за смыслом вокруг точки, — подумать только, всего лишь жалкой точки, обретающей координаты! — вспышки начинают кружить и сплетаться. Вот зеленая змеиным хвостом опоясала синюю и сорвалась в пропасть желтой. Их подхватила фиолетовая и мягко отпустила на застывшую в неподвижности золотую. Сплавило их серебро, а чернота пустоты окрасилась вдруг белым и вобрала в себя сплетение. Нет луча, замкнутого в лепестки, потому что нет двух зеркал…
      Но в сердце пустоты зависла искра, живая, осмысляющая себя, новая, набирающая силы — восьмиугольник из двух вращающихся квадратов, время от времени совмещающихся. А потом начинает вращаться сама искра, вбирая в себя вспышку за вспышкой, нить за нитью. И вот клубок все больше и больше, он увеличивается в размерах, пока не заполнит все то пространство, что сам он способен занять. Пока сам не станет всем… И все больше в нем цветов и искр, и все громче и торжественней мелодия гармонии хаоса, которая только и может породить душу, изменяющую вечность.
      Искра вспыхивает ослепительной белизной и среди хаоса рождается огонь. Это еще даже не пламя, а лишь ослепительная вспышка новой Звезды. Клубок уменьшается в размерах и рождает один-единственный бестелесный дух с искрой души. Всего лишь один из кажущегося невероятно большим клубка, но даже этот один вобрал в себя теперь весь хаос, саму его суть и силу. И стал Звездой… Только и нужен ключ, найти внутри себя этот момент, вспомнить, как дух наливается жизнью, как хаос поет песню гармонии и ныряет во время, не подчиняясь ему. Линия судьбы на обеих руках бледнеет и исчезает раньше, чем успевает появиться вместе с родившимся человеком.
      Перед тобой — стена со вспышками. Теперь уже будто нарисованная на стене, одномерная, недосягаемая, однако все еще пронзительно осязаемая. Но, понимая ее, пройдя черезнее, ты уже не боишься — нет в мире силы и никогда не будет, способной погрузить обратно в пустоту того, кто прошел через этот момент.
      Отвернувшись от того, чего нет и никогда не было, ты увидишь Бездну Бездн. Пустоту в своей полноте. Алый и зеленый — дикая смесь цветов, но иных здесь не встречается. Это первый, самый-самый первый из миров бытия. «Дом», который некогда создал Творец Творцов, как один из многих, кто вышел из круговерти искр, образующей ткань бывшего Первомира. Бездна Творца Творцов никогда не была Первомиром, но Первым Живым миром — стала и является по сей день. И Бездна Бездн, конечно же, принадлежит именно Ему…
      А «братом» или, быть может, даже «сыном» первый Творец стал тому, кто изначален был в мире, образованном искрами, кто родился из хаоса сам, без идеи, созданный эхом вероятностей, отрицающий и порождающий логику, хранитель благих намерений, к которому, однако же, и вымощена ими дорога. Чье настоящее имя, сотканное им самим из Хаоса и Пустоты, не ведомо никому из живущих. Чье вмешательство может либо подарить надежду, где последние надежды потеряны, либо погубить самый совершенный замысел. Третьего не дано. Тот, кого еще шепотом или, напротив, во весь голос одни называют Создателем, а другие — Разрушителем. Но, так или иначе, «сила» и «взгляд» его — всюду, как и Творца Творцов. Ведь оба они рождены Танцем искр, порождающим самосознание…
      За спиной — лишь сухое подобие воздуха этого мира. Стена хаоса уже не существует для тебя: теперь есть лишь то сплетение, что наполнило душу. Ты никогда больше не увидишь этого изначального океана, не ощутишь и не нащупаешь его. Ты уже родился и не сможешь вернуться, даже если захочешь. Со дна ведет лишь одна дорога — наверх. Даже «оступившись», можно «упасть» лишь в одну из многих Бездн, для тебя врата хаоса навеки закрыты. Душа бессмертна. К сожалению, бессмертна. К счастью, бессмертна…
      Повтори то, что случилось само, сплети потоки — и ты станешь Творцом своей души. А изменяющий ли ты, или творящий, или еще кто — не имеет значения теперь. Рамки стерты, иерархия нарушена, противоположности — лишь части единого целого, этой жуткой, но очаровательной, безумной стихийной гармонии.
      На моих глазах рождалась другая душа. Этого не должно было случиться, ведь стихийные души всегда рождаются отдельно, не зная, как это происходит. Нельзя наблюдать событие, что происходит в пространстве, которого на самом деле не существует. Я смотрел на хаос тогда, стоял к нему лицом, почти внутри него, и видел своими глазами эту причудливую душу. Я видел ее, родившуюся там, где и самое живое — гибнет. Но только здесь, на Перекрестке, понял, что видел Рождение.

* * *

       1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".
       Природный мир, континент Эльмитар, Западная полоса Лунных лесов.
      Селина вымоталась за день: устала очень сильно, почти безнадежно. Голова сама клонилась к плечу, и хотелось плакать. Отчего — самой не понять: бывает такое состояние, когда все вокруг кажется жалящим и режущим тебя. Это ощущение знакомо даже магам и эльфам: в конечном счете, души-то у всех из одного материала созданы, как ни крути. Так любил поговаривать Астрон, когда пытался стереть существующие различия между расами, расставив точки над «i» в споре о превосходстве той или иной. Селина не совсем понимала сути сказанного, но на всякий случай принимала любые слова герцога за истину — уж он-то ошибался куда реже, чем сама девушка.
      Селина выросла в Светлейшем. С тех пор как Эллиона приняла их на воспитание, выполняя просьбу своего «друга» (по крайней мере, долгое время она упорно настаивала именно на этой формулировке) Астрона Тарведаша, Селина привыкла никогда не испытывать холода и одиночества. Обитатели Светлейшего славились добротой и заботливостью, здесь всегда было с кем поговорить и что обсудить. Правда, когда особо своевольные «светлые» выходили из себя, девушка предпочитала затаиться где-нибудь на отрогах Белых гор и переждать сокрушительную бурю чувств, затапливающую добрую половину мира. Но такое случалось не часто — разве что Пламенеющая река войдет в период разлива раз в сотню лет, можно и перетерпеть. В остальном " окрыленный"мир радовал душу Селины мягким теплом и целительным спокойствием. Правда, поначалу ее задевала вечная грусть, застывшая в глазах некоторых обитателей Небесного мира (на то существовали глубокие философские причины, которые Астрон как-то пытался ей растолковать, да вот только больно уж непонятно), но позднее юная сестренка герцогини Катрис неожиданно и сама пристрастилась к состоянию тягучей печали.
      А вот погруженные в исследования, испытания и эксперименты «светлые» ей не нравились. Они вечно находились в движении и заставляли бегать и летать со всех ног окружающих. Девушке такой ритм совсем не подходил: она привыкла не спеша обдумывать все свои мысли, перебирать их, а не бестолково метаться между пунктами «А» и «Б». Когда ее гнали, подталкивали, понукали, заставляли напрягать измученный печалью ум, Селина рано или поздно начинала визжать и брыкаться — вот тогда-то «светлые» и узнавали, каково это — получить десяток ударов крыльями по кумполу. Мигом отставали окаянные, а неожиданно развеселившаяся буянка кидала вслед спешно отступающим исследователям насмешливые фразочки вроде: "Улепетывайте-улепетывайте, трусы крылатые. Идите, воспитательнице моей нажалуйтесь — еще от нее добавки получите!".