Эта глава взята из книги Дэвида Годмена «Сила присутствия». Хотя повествование ведется от первого лица, написал рассказ не Пападжи. Но он проверил записи Дэвида и подтвердил достоверность изложенных в них событий.

Моим наиболее ярким детским воспоминанием является поразительное событие, случившиеся со мной в восьмилетнем возрасте.

Шел 1919 год. Британцы, одержав победу в Первой мировой войне, распустили всех школьников на каникулы, чтобы дети в течение месяца могли участвовать в праздновании (они даже раздали нам специально отчеканенные значки). Жили мы тогда в Фейсалабаде — в той части Пенджаба, что впоследствии отошла к Пакистану. Мама решила, что внеочередные каникулы будут замечательной возможностью посетить родных в Лахоре. Должно быть, все это происходило летом, так как я хорошо помню, что как раз наступил сезон манго.

Вечером, когда мы сидели в лахорском доме наших родственников, кто-то стал готовить на всех молоко с миндалем и манго. Все дети любят этот вкусный напиток, но когда мне протянули стакан, я его не взял. Я не имел ничего против предложенного лакомства, но на меня накатила волна такого покоя и счастья, что я не мог реагировать на внешние события. Мое оцепенение встревожило мать и ее родственниц. Всполошившиеся женщины столпились вокруг меня, пытаясь понять, что случилось и что со мной делать. Мои глаза были закрыты. Хотя я не мог отвечать на вопросы родных, я слышал все, что они говорили, и в моем сознании фиксировались все их попытки вывести меня из ступора. Они трясли меня, шлепали по лицу, щипали за щеки. Некоторые даже подбрасывали меня в воздух, но я физически никак на это не реагировал. Я не упрямился — просто внутреннее переживание было настолько сильным, что парализовало мою способность реагировать на внешние раздражители. Около часа женщины делали все, что приходило им на ум, стараясь вернуть меня в обычное состояние, но тщетно.

Я не был болен, раньше со мной ничего подобного не происходило, и непосредственно перед инцидентом в моем организме не наблюдалось никаких необычных симптомов. Так как все случилось неожиданно, так как это было впервые и так как я, сколько меня ни трясли, не приходил в себя, родные решили, что в меня внезапно вселился злой дух.

В те дни простой человек не имел возможности обратиться к терапевту или психиатру. Если случалось нечто подобное, было принято направлять пострадавшего в местную мечеть, чтобы мулла изгнал бесов. Мы водили к мулле даже своих буйволиц, если те заболевали или переставали давать молоко, — считалось, что экзорцизм и мантры как-то помогут.

Итак, хотя моя семья исповедовала индуизм, меня доставили в мечеть и показали мулле. Он что-то бормотал, размахивая надо мной металлическими клещами (таким был стандартный ритуал экзорцизма). Потом мулла в свойственной ему оптимистичной манере заявил, что скоро со мной все будет в порядке. Но его старания привести меня в обычное состояние оказались такими же безрезультатными, как и предшествовавшие им попытки моих родных. Меня, все еще парализованного, принесли домой и уложили в постель. Целых два дня я оставался в этом состоянии покоя, счастья и блаженства; я не мог ни с кем общаться, но осознавал все происходящее вокруг.

По прошествии двух дней мои глаза открылись. Мама (пылкая сторонница Кришна-бхакти) подошла и спросила: «Ты видел Кришну?» (Заметив, что я очень счастлив, она отказалась от первоначального предположения об одержимости и решила, что мне были ниспосланы мистические переживания, связанные с Божеством, которому она поклонялась.) «Нет, — ответил я. — Я просто был очень счастлив, и это все, что я могу сказать». Я так же мало понимал, что со мной произошло, как и мои близкие. Я не знал, что внезапно одарило меня сильнейшим и парализующим счастьем.

Мать продолжала расспрашивать меня, и я сказал: «Было огромное счастье, огромный покой, огромная красота — такие большие, что я не могу о них рассказать». В действительности это было непосредственным восприятием истинного «Я», о котором я еще ничего не знал. Прошло много лет, прежде чем я осознал, что со мной тогда случилось.

Моей маме не хотелось отказываться от своего предположения. Она принесла картинку с изображенным на ней Кришной-ребенком: «Ты видел что-нибудь похожее?» И опять я ответил: «Нет, не видел».

В нашем доме мать пела Кришна-бхаджаны. Замуж она вышла в шестнадцать лет, а меня родила в восемнадцать. Когда происходили описываемые события, она была еще молодой. Многие люди приходили к нам на бхаджаны, привлеченные не только чудесным голосом матери, но и ее редкой красотой.

Хотя мамино предположение не соответствовало моему непосредственному опыту, она каким-то образом убедила меня, что ощущение счастья является результатом прикосновения к Кришне. Она старалась сделать из меня бхакта Кришны и говорила, что если я буду медитировать на Кришну и повторять Его имя, то мои переживания рано или поздно повторятся. Для меня это было очень весомым аргументом. С тех самых пор, как мои глаза открылись и я вышел из ступора, меня не покидало сильнейшее желание вновь ощутить испытанное однажды блаженство. Так как я не знал никаких иных способов вернуть его, я последовал совету матери и стал поклоняться Кришне. Мама обучила меня тонкостям всех ритуалов и культовых церемоний. Вскоре во мне развилось сильное чувство любви к образу Кришны. Я быстро забыл, что стал бхактом только чтобы вернуть то состояние, в котором пребывал два дня. Я был настолько очарован Кришной, так влюблен в Его облик, что любовь к Нему вытеснила желание возвратиться к переживанию счастья.

Особенно меня привлекало изображение Кришны в виде ребенка — то самое, которое мать показала мне после того, как я вышел из оцепенения. Лицо маленького Кришны казалось мне таким неописуемо прекрасным, таким магнетически-притягательным, что мне было совсем нетрудно направить на Него всю свою любовь и преданность. Я настолько погрузился в бхакти, что Кришна стал являться мне — в том же образе, что на картинке. Он постоянно приходил ко мне по вечерам, играл со мной и даже пытался спать в моей кровати.

В то время я был совершенно невинным; я не понимал, что имею дело с одним из величайших Божеств индуизма и что некоторые бхакты Кришны всю жизнь поклонялись своему Господу в надежде удостоиться Его мимолетного взгляда. По наивности я думал, что для Кришны вполне естественно приходить в мою спальню и играть со мной.

Его физическое тело было таким же реальным, как мое (я мог прикоснуться к Нему), но часто Кришна являлся мне в более тонкой форме. Я видел Его, даже когда укрывался одеялом с головой. И когда я закрывал глаза, передо мной все равно стоял образ Кришны. Этот Кришна был чрезвычайно игривым. Он появлялся после того, как я ложился в постель, и Его неистощимые выдумки и проказы прогоняли от меня всякий сон. Когда ощущение новизны Его визитов слегка ослабло, я почувствовал, что посещения Кришны несколько обременительны — Он не давал мне спать даже тогда, когда я был сильно уставшим. Обдумывая, как удалить Его из детской, я решил, что было бы неплохо послать Его к моей матери. Я знал, что она пылко предана Кришне и будет счастлива, если увидит Его.

Как-то я спросил Кришну: «Почему бы Тебе не пойти спать к моей маме? Ты не даешь мне уснуть. Иди лучше к ней». Но общество моей матери Кришну, по-видимому, не привлекало. Он ни разу не уходил взглянуть на нее, предпочитая проводить время со мной.

Как-то вечером мама подслушала нашу беседу и спросила:

— С кем ты разговариваешь?

— С твоим Кришной, — нашелся я. — Он беспокоит меня по ночам и не дает спать. Я вижу Его даже с закрытыми глазами — иногда даже отчетливее, чем с открытыми. Порой я накрываюсь одеялом с головой, но все равно вижу Его. Он всегда хочет спать в моей кровати, но, пока Он здесь, я не могу уснуть.

Мать вошла в комнату, но Кришну не увидела. За все время посещений Кришной нашего дома она так ни разу и не смогла посмотреть на Него.

Когда Кришны не было, мне всегда хотелось Его увидеть. Мне очень хотелось встретиться с Ним и поиграть. Единственной проблемой было то, что часто Он заставал меня набегавшимся за день до усталости, не желающим ничего, кроме сна.

Кришна приходил не каждый вечер: иногда я Его видел, а иногда — нет. Я никогда не сомневался в Его реальности; у меня и мысли не было о том, что это какое-то видение. Как-то я даже отправил Ему почтовую открытку, в которой описал, насколько сильно я Его люблю. Я бросил открытку в почтовый ящик и ничуть не удивился, когда почтальон принес от Кришны ответ — со всеми марками и почтовыми штемпелями. Кришна был для меня настолько реальным, что переписываться с Ним казалось вполне естественным делом.

Приход Кришны в мою жизнь повлек за собой потерю интереса к учебе. Я сидел в классе, делая вид, будто внимательно слушаю, но мои сердце и ум были с Кришной. Иногда изнутри поднимались волны блаженства; я растворялся в переживаниях и терял контакт с внешним миром.

С тех пор как я впервые ощутил неописуемое внутреннее блаженство, во мне всегда присутствовало стремление найти Бога. Внутренняя жажда постоянно заставляла меня подсознательно искать выхода этим чувствам. Например, когда мне было около одиннадцати лет, наш дом посетила группа садху. Меня сразу же потянуло к ним, и я попытался присоединиться к их группе. Я сказал: «Мои родители умерли. Не позаботитесь ли вы обо мне?» Они согласились, и я вместе с ними ушел километров на двенадцать от города. Ничего не знавшие родители несколько дней лихорадочно искали меня повсюду. В конце концов им кто-то сказал, что ребенка видели с этими садху, и родители добрались до нашего лагеря.

Помню, как отец, найдя меня, все повторял: «Я думал, ты потерялся! Я думал, что ты потерялся!»

Я же нисколько не раскаивался в своем приключении: «Как я мог потеряться? Что я, буйвол, чтобы потеряться и не знать, где нахожусь? Я всегда знаю, где я». Я совершенно не понимал беспокойства родителей и не был благодарен им за заботу обо мне. Присоединившись к садху, я просто пытался утолить свою жажду общения с Богом. Я зашел настолько далеко, что сказал отцу: «Зачем вам было искать меня и почему ты не хочешь оставить меня с Богом?» Отец, естественно, не позволил мне остаться там. Он высказал садху все, что думал об их безответственном поведении, и забрал меня в город.

Мои одноклассники воплощали свои фантазии, играя в войну или воображая себя известными спортсменами или правителями. В отличие от них мне хотелось имитировать садху. Я ничего не знал о внутренней жизни таких людей и вполне довольствовался внешним подражанием. Особенно мне запомнился день, когда я решил изображать нагого садху и уговорил участвовать в этой игре свою сестру. Мы разделись, обсыпались древесной золой (вместо вибхути) и сели, скрестив ноги, у костра, разведенного нами в саду. Это был максимум того, что мы могли сделать, — о медитации и йоге мы ничего не знали. Когда один из соседей случайно увидел за забором обсыпанную пеплом голую девочку, он, ясное дело, был шокирован. Нам же (из-за абсолютной невинности) даже в голову не пришло, что девочкам не следует выходить из дому без одежды. Сосед позвал нашу мать, и игра была резко прекращена.

Следующее мое выдающееся духовное приключение имело место, когда мне было около тринадцати лет. Началось все с того, что в школьном учебнике истории я увидел изображение Будды. Картинка иллюстрировала тот период его биографии, когда он пытался жить, съедая за день лишь одно зернышко риса. Лицо его было прекрасным, но тело — сущий скелет, лишь кожа да кости. Хотя я ничего не знал об учении Будды, сам он мне сразу же очень понравился. Просто я полюбил его чудесное лицо и решил, что должен стараться подражать Пробужденному. На картинках Будда медитировал под деревом. Но я в то время не знал, что он медитирует; я даже не знал, что такое медитация. Поэтому я решил: «И я так могу. Я сяду, скрестив ноги, под деревом и уподоблюсь Будде». Я стал сидеть со скрещенными ногами под розовым кустом, росшим в нашем саду, и чувствовал себя счастливым оттого, что моя жизнь начинает соответствовать идеалам той личности, которую я полюбил.

Чтобы добиться еще большего сходства, я решил превратить свое тело в такой же скелет, как на картинке. У нас дома было заведено, что дети брали у матери на кухне сервированный поднос и шли есть в детскую или в сад. Это позволило мне освободиться от еды: когда никто не видел, я выходил на улицу и отдавал все собакам. Через какое-то время я вообще перестал есть. Я так похудел, что мои ребра выпирали из-под кожи, как у Будды. Это меня очень радовало, и я гордился новым состоянием своего тела. Особенно счастлив я был, когда одноклассники, обратив внимание на мою худобу, прозвали меня Буддой.

Отец работал на железной дороге. В то время он был станционным смотрителем в Балучистане, далеко от дома, поэтому мы редко видели его — в основном когда он приезжал в отпуск. Где-то через месяц от начала моего поста он в очередной раз приехал домой и был поражен, как я похудел за время его отсутствия. Он стал таскать меня по докторам, требуя, чтобы они определили, что со мной случилось. Никто не заподозрил, что я умышленно голодаю. Один врач сказал: «Он такой худой потому, что очень быстро растет. Хорошо кормите его, давайте побольше молока и сухофруктов».

Мать последовала советам эскулапов, слегка дополнив их предписания — она каждый день говорила мне: «Ешь больше масла, ешь больше масла». Уличные дворняжки толстели и очень радовались изменениям в моем рационе.

Учебник истории, в котором я увидел изображение Будды, был простым пособием для детей. В нем приводились основные биографические факты, но концепции медитации и просветления не были адекватно объяснены. Очевидно автор не думал, что эти чрезвычайно важные моменты могут заинтересовать детей. Так что я оставался в полном неведении о том, что Будда делал под деревом и в чем величие достигнутой им цели. Тем не менее он мне чрезвычайно нравился, и я продолжал стараться максимально походить на него.

В книге я прочел, что Будда носил оранжевую одежду и что он просил пожертвования, ходя от двери к двери с чашей для подаяний. Я решил, что при некоторой изобретательности смогу скопировать эти особенности. У моей матери было белое сари, которое показалось мне идеальным материалом для изготовления буддийской рясы. Тайком я стащил сари и покрасил его охрой в цвет одежд Будды. Я обернул ткань вокруг себя так, как считал правильным, и стал играть в нищенствующего монаха. С чашкой для подаяния я ходил по улицам Фейсалабада, прося милостыню. Прежде чем вернуться домой, я переодевался в обычную одежду, а оранжевое сари прятал в бумажный пакет, который лежал у меня среди учебников. Мне казалось, что там его никто не увидит.

Один из моих друзей узнал, что я делаю, и сказал мне: «Это тебе просто так не сойдет. Кто-нибудь опознает тебя и расскажет твоим родным». Будучи уверенным, что смогу делать все тайно, я ответил: «Твои родители знают меня. Я переоденусь и пойду просить милостыню к вам. Если я обману твоих родителей, значит, смогу обмануть кого угодно».

Я замотался в сари, для пущей маскировки измазал лицо пеплом, взял чашу для пожертвований и отправился к ним домой. Было около восьми часов вечера, так что сумерки способствовали сохранению моего инкогнито. У двери я стал взывать: «Бхикша! Бхикша!» (прежде я слышал такой призыв от садху). До сих пор по голосу меня никто не узнавал, поэтому я не старался изменить его.

Подруга моей матери подошла к двери, не подавая виду, что я ей знаком, и пригласила войти: «Свамиджи, бабаджи, войдите и поешьте». Я вошел вслед за ней, играя назначенную себе роль: «Дочь моя, — сказал я (хотя был младше ее лет на тридцать), — у тебя будут дети и ты получишь много денег». Я слышал, что свами именно так благословляют женщин. Большинство представительниц прекрасной половины человечества хотят иметь деньги и сыновей, поэтому бродячие свами не скупятся на подобные обещания, надеясь получить взамен хороший прием и вкусную еду.

Тут она рассмеялась, отстранила мою чашу и сказала, что сразу узнала меня; «Вид у тебя — что надо, но голос очень уж знакомый». Потом она позвала мужа и объяснила ему, что происходит. Он с пренебрежением сказал мне: «Да каждый узнал бы тебя! Притворность твоего нищенства в любом случае быстро бы раскусили». Тут засмеялся я, так как днем просил подаяние в его лавке и получил от него медную пайсу. Я показал ему эту монету. Он несколько смутился: «Должно быть, я был занят разговором с покупателями. Наверное, я дал тебе пайсу не глядя». «Нет, неправда, — ответил я. — Вы видели меня очень хорошо. Собирая пожертвования, я прошел мимо вашей лавки. Вы увидели меня, окликнули и дали денежку прямо в руку. Я так хорошо замаскировался, что могу продолжать это занятие до тех пор, пока не заговорю с кем-то, способным узнать меня по голосу».

Супругов позабавило мое шутовство. Они не знали, что я, нарядившись в измятое крашеное сари, откалываю такие шутки регулярно, поэтому ничего не сказали моим родителям, и я мог продолжать свою эпопею перевоплощения.

У моей матери было всего три сари. Вскоре после того, как я взял белое, она постирала два других и стала искать третье, чтобы надеть на себя. Понятно, что найти его она так и не смогла. Меня она ни о чем не спрашивала: я не был девочкой, и она даже не допускала мысли, что пропажа сари как-то связана со мной. В конце концов она решила, что, должно быть, дала его дхоби, который потерял его или забыл вернуть.

Мое превращение в Будду вступило в завершающую стадию, когда я узнал, что он проповедовал в многолюдных местах. Информация о новой грани его жизни привела меня в возбуждение — мне захотелось подражать ему и в этом. Я ничего не знал о буддизме, но отсутствие знаний не казалось мне препятствием для начала проповеди.

В центре нашего города стояла башня с часами. Рядом с ней возвышалась платформа, с которой местные политики обращались с речами к народу. Это был самый центр Фейсалабада; именно здесь начинались все дороги, ведущие к другим городам. Я привычно нарядился, уверенно поднялся по ступенькам и начал свою первую публичную речь. Трудно сказать, о чем я говорил, — во всяком случае, не о буддизме, о котором мне абсолютно ничего не было известно. Но помню, что говорил я очень прочувствованно и убежденно. Я обращался к прохожим с большим воодушевлением, периодически вздымая руки к небу и поднимая палец, когда хотел подчеркнуть важность сказанного (в жестикуляции я подражал политикам, выступления которых мне случалось видеть).

Я решил, что моя карьера оратора началась успешно и что мною сделан еще один шаг на пути к имитации всех аспектов жизни Будды. При случае я старался ходить к башне и произнес там немало проповедей. К несчастью, Фейсалабад был небольшим городком; рано или поздно меня должны были узнать. Не удивительно, что однажды меня засек сосед и рассказал о моих проделках матери. Вначале она отнеслась к сообщению скептически: «Вряд ли это был он. Откуда ему взять оранжевую одежду?» Но потом она вспомнила о пропавшем сари, пошла к шкафу, в котором у меня лежали учебники, и нашла бумажный пакет. Игра закончилась — находка вдребезги разбила мою карьеру «буддо-подражателя».

Этот абсурдный, но забавный эпизод своего детства я теперь считаю отражением тогдашнего состояния моей психики. Я страстно стремился к Богу, но мог направить свое стремление лишь на известные мне образы божеств. Нечто во мне чувствовало божественность Будды, и мои наивные детские попытки идти по его стопам были просто проявлением жгучего желания найти Бога. Я не озорничал — поступать так меня побуждала некая сила. Всплыли какие-то старые санскары, подталкивающие меня к Реальности, к истинному «Я». Все это было попыткой найти способ вернуться в пережитое однажды состояние счастья и покоя, которые были опознаны мной как моя внутренняя реальность.

Мама не очень рассердилась на меня. Мы всегда хорошо понимали друг друга, и она смогла увидеть комизм ситуации. Так как она родила меня очень молодой, наши отношения скорее походили на отношения брата и сестры, а не сына и матери. Мы вместе играли, пели и танцевали, и часто даже спали в одной кровати.

Я уже упоминал, что моя мать была пылкой последовательницей Кришна-бхакти. Надо также отметить, что у нее был гуру — известный учитель веданты, хорошо знавший множество философских трактатов и весьма авторитетно разъяснявший их на лекциях. Его излюбленным текстом был «Вичара-сагар» индийского святого Нишчаладаса. Моя мама могла с чувством цитировать большие отрывки из данного произведения. Много лет спустя, познакомившись со Шри Раманой Махарши, я узнал, что ему тоже нравится эта книга и что он даже сделал краткую ее тамильскую версию, назвав перевод «Вичарамани-мала».