– Что это значит? Был ли тебе противен мой поцелуй из-за запаха? Не стало ли мое дыхание хуже или я не удалила пота из подмышек?

А сколько насмешливых названий давали злоязыкие римские плебеи и патриции людям с «козлиной вонью»!

Так что любое новшество в этой отрасли сулило значительный барыш. Иуда справедливо считал себя знатоком парфюмерии и косметики, а не только фармакопеи и медицины. Один из Избранных, купец Никодим из Иерусалима, владел мастерскими по производству благовоний. Другой – Иосиф из Аримафеи – привозил на своих кораблях пряности из дальних стран. Оба немало рассказывали Сыну Божьему о своем ремесле. Поэтому он сразу ответил Лесбии:

– В Греции популярны специальные кристаллические квасцы, кои избавляют от запаха пота на двое суток[93].

– Этот способ я знаю, но кристаллы сии дороги, ими неудобно пользоваться...

– В Египте, чтобы перебить вонь тела, добавляют в купальные ванны раствор едкого натра. Если полежать в отваре овсянки и натереться медом, ты не будешь пахнуть, так учат наши мудрецы-раввины.

– Считай, что ты и твой легат уже богачи! И я вместе с вами! – Лесбия аж подпрыгнула от радости.

Даже заработав немалый куш на предложенных Иудой новых рецептах против дурных запахов, Гай все же заставил Гавлонита заняться лечением римлянок – и матрон, и куртизанок, благодаря чему еврейский целитель близко познакомился со множеством из них в прямом и переносном смысле. Ему, привыкшему к иудейской системе присвоения имен, было странно узнать, что в знатных семействах женщины не имеют собственного имени, а носят только родовое с добавлением: Старшая, Младшая, Первая, Вторая. В то же время римлянки-простолюдинки, как еврейки, обладали собственными именами, к которым присовокуплялись прозвища.

Правда, в жилищах плебса ему не довелось побывать. Простые горожанки не могли себе позволить непомерных цен, которые заломил Гай за услуги своего персонального чужеземного целителя. Из патрицианских вилл он посещал только те, хозяева которых не бывали в Иудее, иначе риск был бы слишком велик. Пациентками Сына Божьего стали в основном проститутки разного ранга. Ему «посчастливилось» подробно изучить «модус вивенди» большинства их разновидностей.

Во время походов Гая, Сертория и Лонгина по лупанариям он видел их как бы снаружи, теперь же – словно изнутри.

Сводный отряд медиков в составе еврейского равви, римской «саги», переводчика Квинтилия, двух охранников (иногда к ним присоединялись – правда, уже в иных целях – легат, центурион и декурион Лонгин) обслуживал «волчиц» прямо на местах их работы и жительства.

Фешенебельные дома терпимости. Обычные лупанарии. Отдельные комнаты для целей разврата, которые сдавались по часам и поденно. Трактирные бордели, где прелести Венеры соперничали с усладами Бахуса. Кабачки с женской прислугой, где жратва была главным угощением, а вульва напрокат – второстепенным. Квартиры для свиданий, где находили приют влюбленные пары, скрывающиеся от супругов, родителей, властей...

В каждом из этих вертепов «лупы» разного калибра раздвигали перед Иудой ноги, позволяли себя пальпировать, показывали ночные горшки с мочой и калом, стеклянные фиалы с менструальной кровью, делились своими горестями, подробно рассказывали о болячках, давали нюхать подмышки и интимные места. А главное – платили динарии. Это они-то, привыкшие их получать!

Тупо уставившись на сотую оголенную перед ним промежность, былой претендент на скипетр Мешиаха вдруг понял, что не испытывает уже ни стыда, ни горечи, ни отчаяния. Душа его впала в летаргию, а разум просто констатировал факт: «Все, ниже уже ты не можешь упасть! Другие люди вкладывают деньги, в переносном, конечно, смысле, в вагины проституток; ты же стал одним из тех, кто извлекает оттуда барыши. Впрочем, нет предела падения! Ты еще не достиг! Устрой своим пациенткам безопасный выкидыш – и обретешь богатства, сопоставимые с сокровищами царей земных!»

Лишь надежда на будущее избавление от мерзостей «второго Вавилона» не позволяла Гавлониту лишить себя жизни. И несколько скрашивало эту самую жизнь любопытство – никогда еще не доводилось ему изучать образ жизни столь далеких от еврейского воина-законоучителя существ, как римские «волчицы»!

Многие проститутки, особенно «боны меретрисы», жили отдельно, большей частью в наемных квартирах. Иногда личные жилища дам полусвета служили притонами для свиданий. «Лупы» обитали в одиночку или по нескольку человек в небольших борделях, где часто стояли рядами перед дверями совершенно голые или в тонких прозрачных одеждах или даже лежали в окнах. При входе посетитель мог, не торопясь, осмотреть всех и выбрать любую.

В публичных домах двери всю ночь были открыты, и заглядывать туда мешал только пестрый занавес.

Грязь вертепов, их узкие, маленькие и темные помещения Гавлонит воспринимал с чувством брезгливости, поэтому старался осматривать пациенток преимущественно в лучших лупанариях или в более элегантных комнатах обыкновенных борделей.

По пути из одного вертепа в другой Мнемон, как всегда, повышал его образование:

– Постоянный тип проститутки со всеми его особенностями складывается под влиянием ее развратного ремесла. Блудница сознает себя всеобщим объектом наслаждения, чувствует и поступает соответственно этому сознанию, подобно проститутке Таис у Менандра, которая воплощала в жизни принцип абсолютно всех этих самопродажниц: никого не любить, но перед всеми всемерно изображать любовь и прежде всего иметь в виду как можно больший барыш.

Общаясь с пациентками, Гавлонит понял, почему в Риме лживость и лицемерие «волчиц» стали притчей во языцех и появилась пословица: «Клятве проститутки не надо придавать веры»; и почему поэт Гораций говорил о «клятвопреступной проститутке» как о чем-то обыденном; и почему Проперций доказывал, что сводницы специально обучают своих питомиц искусству лгать.

– Это профессиональная лживость, – объяснила Лесбия. – Девушка обязана лицемерить, выказывая любовь своему случайному посетителю, дабы сильнее раздражить его страсть и добиться большого гонорара. Несмотря на половое безразличие и нечувствительность, она должна соответственными движениями и вздохами изображать оргазм. Другие обманные приемы гетер – фальсификация кушаний и напитков, за которые, естественно, платит клиент...

Характерная черта «луп» – нахальство и дерзость, проявлявшиеся, с одной стороны, в безобидной форме остроумия, а с другой – в грубых, агрессивных действиях. Излюбленным приемом было закидывание яблоками. Однажды на глазах у Гавлонита проститутка бросила в голову мужчине наполненный кровью пузырь, который лопнул и запачкал его. «Сага» со смехом рассказывала о выливании ночных посудин на головы несчастных прохожих, чем-либо возбудивших против себя гнев обитательниц лупанариев.

С этим нахальством тесно связаны были бесстыдство и наклонность к пошлостям, которыми отличались не только обыкновенные проститутки, но слишком часто и «боны меретрисы», и подражавшие им патрицианки. На улицах раздавались более чем пикантные песни кастаньетных танцовщиц. Знатные матроны, не уступая гетерам, вели самые неприличные разговоры.

В Иудее слабый пол ограничивали в бодрящих напитках. Еврейки выпивали не более чем по чаше вина утром и вечером. Тем ужаснее показалось еврейскому законоучителю такая обыкновенная черта «луп», да и вообще римлянок, как наклонность к хмельному. Одна из его пациенток, «волчица» по имени Филлис, брала за услуги не деньги, не подарки, а исключительно кувшины вина. Более старые гетеры, куртизанки, шлюхи вообще становились полностью зависимы от даров Бахуса.

В то же время квиритки, даже легкого поведения, отличались, как и иудейки, набожностью и каким-то наивным благочестием. Правда, проявлялось оно у представительниц двух народов по-разному. Дщери Иакова славили в молитвах Адонаи в синагогах и дома. Правнучки Ромула к месту и не к месту упоминали Афродиту – Венеру, Амура – Купидона и Эроса, непременно принимали участие в афродизиях и других религиозных празднествах, клали к пьедесталам идолов монеты, венки, букеты цветов и мази. Богатые гетеры дарили храмам ценные статуи.

Две пациентки Иуды, по профессии музыкантки-аулетриды, признались, что временно стали безработными, так как принесли в жертву «рожденной из пены» свои флейты. Венере Киприйской также посвящали зеркала, искусственные шиньоны и другие предметы, служившие украшением для дам полусвета.

Наряду с многими дурными качествами «волчиц», у них не наблюдалось недостатка и в благоприятных чертах характера. Даже циничная злоязыкая Лесбия, мало для кого находившая хорошее слово, как-то охарактеризовала знакомую проститутку, жившую с ней по соседству, следующим образом:

– Золотое сердце, обращенное к добродетели, и истинная подруга.

Обыкновенно блудница, по большей части рабыня, очень рано вынуждена была предаваться своей профессии, а потому детская проституция была весьма обширна. Знаменитая гетера Неэра стала продавать себя с десяти лет.

С другой стороны, Лесбия приводила примеры, когда женщина очень поздно становилась профессиональной шлюхой. Обычно в зрелом возрасте к самопродажничеству прибегали вдовы, которые не могли прокормить себя одними трудами рук своих.

Многие римлянки, с детства предназначенные для профессии гетер, занимались ею в течение двадцати, тридцати, сорока и даже пятидесяти и шестидесяти лет. Таких ветеранок проституции Иуда тоже лечил и дивился тому, что кто-то платит сестерции за право проникнуть в их дряблые морщинистые тела. Оказалось, они пользовались немалым спросом: у любителей старушек и, как ни странно, у зеленых новичков – из-за их опыта.

Занятие хоть каким-то делом лишь ненамного смягчило шок, вызванный у Иуды столкновением с богопротивной римской культурой и отчаянием от безысходности своего положения. Вдобавок Гавлонит все сильнее тосковал по отчизне. Умерить душевную тоску ему помогла встреча с земляками – обитателями «еврейского квартала» в Вечном городе, о котором он узнал случайно от соотечественницы-куртизанки.

Вне пределов родины потомки Иакова в те времена вели по большей части кочевую жизнь. Слуги, торговцы, мелкие ремесленники обходили все города на побережье Великого моря. Деятельные, трудолюбивые, честные (правда, только с соплеменниками), они всюду несли с собой свои идеи Божьего царства, свою экзальтацию, свой добрый пример и господствовали над местным населением, в религиозном отношении стоявшим на более низком уровне развития (по мнению самих евреев, конечно), как часто господствует горячо убежденный человек среди равнодушных.

В Вечном городе их пристанищем сделалась гавань, где выгружали товары, привезенные на шаландах из Остии. Близлежащий квартал был населен иудеями и сирийцами – народами, по словам Цицерона, «рожденными для рабства».

Первое ядро еврейской колонии в Риме состояло преимущественно из вольноотпущенников – в основном потомков тех, кого Помпеи привел пленниками в метрополию. Сыны Иакова прошли через рабство, ни в чем не изменив своим отечественным законам. До сих пор нас поражает в иудействе именно эта верность своей религии, благодаря которой еврей, закинутый хотя бы за тысячи миль от своей родины, и через несколько поколений остается таким же правоверным.

Римские синагоги поддерживали постоянное сношение с Иерусалимом. Первоначально образовавшаяся колония была усилена многочисленными новыми выходцами. Эти бедняки высаживались сотнями в Риме и жили тесной семьей в квартале, прилегающем к Заречному. Работали носильщиками, занимались всякого рода мелкой торговлей, являя гордым италийцам тип, впоследствии ставший слишком близко и хорошо им знакомым, – тип нищего, дошедшего до совершенства в своем ремесле.

Уважающий себя квирит никогда не заглядывал в эти отвратительные захолустья – в пригород, отданный в жертву презираемым классам общества и всяким отталкивающим смрадным работам. Здесь были сосредоточены дубильни, мастерские кишечных струн, гноильные чаны и тому подобные промыслы. Злополучным пришельцам жилось довольно спокойно в отдаленном квартале среди тюков с товарами, гостиниц последнего разбора и носильщиков, у которых там была главная квартира. Эдилы появлялись здесь, только когда драки становились чересчур кровопролитными или же повторялись слишком часто. В Риме имелось немного мест, где жилось столь свободно; политикой тут не занимались. Никто не мешал пришельцам не только выполнять обряды своей религии, но и пропагандировать ее.

Под охраной внушаемого ими презрения, да и малочувствительные к насмешкам гоев, евреи в Затибрии вели очень деятельную общественную и религиозную жизнь. У них работали школы «хакамим»: нигде так тщательно не соблюдались обрядовые и ритуальные предписания Закона; нигде не было такой совершенной организации домов собраний; звание «отца и матери синагоги» ценилось очень высоко. Богатые язычницы, обращенные в иудейство, принимали библейские имена, делали прозелитами своих рабов, призывали к себе мудрых наставников-раввинов толковать им Писание, строили молитвенные дома и гордились тем уважением, которым пользовались в этом маленьком мирке.

Бедная еврейка, дрожащим голосом прося милостыню у римской матроны, ухитрялась в то же время шепнуть ей на ухо несколько слов Закона, и покоренная знатная дама нередко пригоршнями сыпала ей мелкие монеты.

Соблюдение субботы и еврейских праздников для Горация являлось чертой, отличающей человека недалекого ума, так сказать, заурядного. Иудеи плевать хотели на мнение языческого поэта, пусть и считающегося великим. Им было чем опровергнуть римское злоязычие. Благожелательное отношение к соплеменникам, радость успокоения с праведными, помощь беднякам, чистота нравов, сладость тихой семейной жизни, кроткое радостное принятие смерти – вот чувства, о которых говорят найденные в Риме еврейские надписи с тем особенным оттенком трогательного умиления, смирения и непоколебимой надежды, который впоследствии унаследовали от них христиане.

Проникли иные выходцы из евреев и в высшее общество, стали богатыми и влиятельными, как, например, Тиберий Александр, достигший почестей, не раз оказывавший решающее влияние на государственные дела и, к великому неудовольствию римлян, имевший собственную статую на форуме. Но такие иудеи не соблюдали особенно строго обрядов, предписанных Яхве. Точно так же члены семейства Иродов, выставлявшие напоказ свою приверженность Торе, были далеко не правоверными хотя бы вследствие своих постоянных сношений с язычниками. Оставшиеся строго религиозными бедняки-иудеи почитали своих светских единоверцев вероотступниками.

Целый мир чуждых для владык полумира идей роился, таким образом, на грязной набережной, где складывали товары со всех концов света, но это робкое сладостное жужжание терялось в гуле огромного мегаполиса. И уж, конечно, надменным патрициям – когда им случалось, гуляя по Авентину, бросить взгляд на Затибрие – не приходило в голову, что в жалких лачугах у подножия Яникульского холма невидимо зреет грядущее.

Да какое там будущее у этих варваров! Что хорошего способны принести в мир бедные пролетарии – грязные, неотесанные, невоспитанные, завернутые в вонючие лохмотья, с нечистым дыханием плохо питающихся людей?! В их жилищах пахнет нуждой, как часто бывает, когда многочисленные семьи, скверно одетые и пробавляющиеся грубой пищей, скучены вместе в тесном помещении. Но нужда – это не навоз, в ней роскошный цветок не вырастет...

Тем не менее со временем иудеев набралось уже достаточно, чтобы стать фактором, которым нельзя было пренебрегать. Сопротивление евреям Цицерон считал отвагой. Цезарь относился к ним благосклонно и полагался на их верность. Потомков Иакова всюду можно было встретить, и надменные квириты про них могли бы справедливо сказать то же, что и про греков: побежденные предписывают законы своим победителям.

Властители полумира по-разному относились к этим чужестранцам.

С одной стороны, была немалая антипатия, возбужденная ревнивой обособленностью, мстительным, неуживчивым характером и антиобщественными привычками иудеев, проявлявшаяся везде, где последние были многочисленны и организованны. В них видели тайное общество, члены которого стремились во что бы то ни стало возвыситься за счет других. Странные обычаи евреев, их отвращение к некоторым кушаньям, относительная (по сравнению с чистюлями-римлянами) нечистоплотность, религиозная щепетильность, строгое соблюдение субботы – все это и плебеи, и патриции находили смешным и отталкивающим.

Отвергнутые римским обществом, иудеи, естественно, не давали себе ни малейшего труда стать для своих хозяев привлекательными с внешней стороны. В италийских городах они промышляли самыми презираемыми занятиями – нищенством и торговлей старьем. Их законы, традиции, история несправедливо унижались. Их считали то суеверными и жестокими, то атеистами – ненавистниками богов. Обрезание доставляло особенно много поводов для бесконечных насмешек.

Старый эллинский и римский дух оказывал упорное сопротивление чужеземному идеологическому нашествию. Многобожцы боялись единобожия. Ненавистью и презрением к иудеям были полны все образованные умы – достаточно назвать Цицерона, Горация, Сенеку, Ювенала, Квинтилиана, Светония.

Но, с другой стороны, у иудеев нашлись и друзья. Их серьезность, высокая нравственность и простота культа привлекали многих. Даже закоренелые циники в глубине души чувствовали, что на стороне «грязных евреев» известное нравственное превосходство. Римлянок в особенности влекло к этим одетым в лохмотья миссионерам Яхве. Ювенал причислял к недостаткам женщин того времени склонность к иудейской религии.

Эти противоположные мнению высших классов Рима тенденции царили в том смешанном населении, которое было покорено потомками Ромула, в тех подданных республики, которым дух квиритов и эллинская мудрость были совершенно чужды. Они массами присоединялись к обществу, где находили трогательные примеры согласия, милосердия, обоюдной помощи, привязанности к своему призванию, любви к труду и гордости бедностью.

Подача милостыни, ставшая впоследствии чисто христианским достоинством, до тех пор считалась богоугодным делом больше всего у евреев.

Нет, римляне тоже подавали нищим (а пролетарии, плебеи нередко сами попрошайничали на улицах, дабы отвратить кару богов), но благотворительность большинства квиритов рождалась не в глубине сердца, как у иудеев (вообще-то очень прижимистых), а на ее поверхности, благодаря гордыни и самолюбованию, бахвальству и склонности к «широким жестам».

К несчастью для Иуды, Гай, узнав про его «походы» в еврейский квартал, строго запретил ему впредь посещать Затибрье.

– Я не намерен поднимать восстание иудеев в сердце Рима, я же дал клятву! – попытался оспорить приказ легата разочарованный Гавлонит.

– Верю. Но тебя может опознать кто-нибудь из новоприбывших земляков, и тогда ты погибнешь, – объяснил Гай, и зелот признал его правоту.

Вождю Ревностных очень хотелось снова очутиться в кругу единоверцев, ощутить себя законоучителем, говорить проповеди восторженным членам диаспоры – «рассеяния», которые были готовы день и ночь слушать приехавшего из родных мест рабби, не обращая внимания, что он из Галилеи, а не из Иерусалима. Однако крик разочарованной души был подавлен трезвым диктатом рассудка. Терпи, душа моя! Я не сделаю того, что ты хочешь...

Впрочем, как оказалось, терпеть осталось недолго.

– Благодаря Иуде мы накопили достаточно серебра для путешествия в Германию, – сообщил Гай. – На днях состоится празднество. Примем в нем участие – и в путь!

– Какое празднество? – полюбопытствовал иудей у «человека с обожженным лицом».

– Вакханалии...

– Да ведь их же запретили?!

– Ну, их много раз подвергали гонениям. Впервые это сделал консул Постумии, потом сенат несколько раз подтверждал запрет. Но празднество в честь Бахуса (он же Вакх, Дионис) все равно возрождалось, как восстал из мертвых и он сам, и греческий Адонис, и египетский Осирис. Да и вообще непонятно, почему интердикту подвергли именно Дионисии? Не вижу, чем эта церемония отличается от других, любимых римским народом...

На огромной территории республики отмечалось невиданное для Иудеи количество праздников – не только религиозных (прочих на земле обетованной не признавали), но и светских: триумфы, дни рождения вождей. Все они являлись священными ритуалами религий плодородия.

Праздник в честь Мутуна назывался Либералиями и проходил в марте. Самую выдающуюся роль здесь играл всепроникающий и вездесущий Фаллос. Его изображения торжественно перевозили на колеснице в предместья города, а народ радостно ему поклонялся. Целый месяц люди самозабвенно предавались наслаждениям и священному разврату. Сладострастные песни, неприличные речи как нельзя лучше соответствовали разнузданным поступкам. Великолепная колесница, в которой помещался огромный Фаллос, медленно двигалась по направлению к площади. Здесь она останавливалась и одна из римских матрон, «мать фамилии», возлагала венок на идолище.

Не менее разнузданно проходили и другие праздники: Луперкалии (в честь Пана Ликейского – Волчьего), Сатурналии, Флоралии... По преданию, богиня цветов Флора была патронессой римских «волчиц», и именно ей посвящался весенний праздник, известный с незапамятных времен. Эрудит Мнемон полагал, что родоначальником его послужили так называемые Игры Флоры, которые занесены были от сабинян, тоже почитавших богиню садов.

По другой версии, Флорой звали реально существовавшую куртизанку, которая вышла замуж за патриция-богача Тарунция, а перед смертью завещала огромное состояние Риму. Приняв золото распутницы, город в знак благодарности почитал ее имя и установил праздник в честь шлюхи.

С 28 апреля до 1 мая блудницы приносили Венере жертвы, курили фимиам, возлагали на алтарь мирт и венки роз, надеясь заслужить милость богини и получить хороший заработок. Программа Флоралии отличалась необыкновенной пышностью, сопровождалась театрализованными представлениями и развлечениями.

Большинство прочих культов и их церемониалы были заимствованы и перенесены на местную почву из Египта, Греции, Малой Азии и других регионов. Так, Изиады родились на берегах Нила. Великие Дионисии, отмечавшиеся в Элладе на протяжении уже пятнадцати веков, превратились на Апеннинах в Вакханалии – празднества в честь сына Юпитера Вакха.

Участием в этом языческом ритуале и осквернил себя вождь «ганна'им». Пошел он туда, как на казнь, по прямому приказу Гая, бормоча про себя: «Попал в волчью стаю – вой на луну!»

...Еще до рассвета на улицы и общественные дороги начали стекаться со всех концов мегаполиса посвященные в таинства мужчины и женщины. Все они были облачены в прозрачные белые одежды и шли, потрясая металлическими систрами.

Их дикие, необузданные, развязные танцы, крики, прыжки объяснялись божественным вдохновением, хотя Иуда приписывал их обильным винным возлияниям. Шествие составляло главный пункт всей церемонии и служило переходом к новым формам священного разврата.

Гавлонит от удивления чуть не лишился чувств, увидев, как дюжина вакханок с распущенными волосами, вопя от восторга, погрузили пылающие факелы прямо в воду Тибра – и те не погасли!

– Чудо! Великое чудо! – пробормотал потрясенный маг.

– Это волшебство не стоит и медного аса! – презрительно хмыкнул эфиоп. – Горючее вещество факелов состоит из серы и извести, такая смесь тушится лишь мочой или песком.

– Кто участники этих ночных собраний?

– Люди различных сословий – от рабов вплоть до римлян и римлянок высшего класса.

Число поклонников Диониса оказалось поистине огромно. Иуде мнилось: все население республики вышло на улицы Рима, дабы слиться в ужасающем акте группового разврата, который они искренне почитали богоугодным действом.

Выстроившаяся в бесконечную колонну процессия направилась к храму Бахуса, принося жертвы всем встречающимся по дороге храмам и статуям любых небожителей. Во главе шли не только жрецы Диониса, но также Осириса, Изиды, Венеры. Именно священники несли на руках большой фаллос, сделанный из чистого золота.

Приветствуя священную процессию, шлюхи, блудницы, гетеры, куртизанки, кинеды выходили из своих домов и борделей целыми кортежами, предшествуемые трубачами, накинув просторные одежды, украсившись всеми своими драгоценностями.

Дойдя до Большого цирка, почитатели божеств плодородия заполнили трибуны. Их окружил со всех сторон теснившийся народ; распутницы сбросили с себя паллы, столы, туники и оказались совершенно обнаженными, с готовностью выставляя на обозрение все, на что угодно было поглазеть зрителям. Богоугодная (по мнению Иуды – богопостыдная) выставка сопровождалась самыми непристойными телодвижениями. Язычники танцевали, бегали, боролись,– прыгали, точно атлеты или шуты, и каждый раз новая сладострастная пара вызывала аплодисменты и крики неистовствующего народа.

Вдруг на арену под звуки трубы бросилась толпа нагих мужчин. Тут же, публично, при новых восторженных воплях началась ужасающая оргия.

Болтливый Мнемон не упустил случая расширить кругозор своего чужеземного друга и сделал очередной экскурс в римскую историю:

– Однажды Катон, сам суровый Катон, явился в цирк в тот момент, когда эдилы готовились дать сигнал для старта игр. Присутствие великого гражданина мешало началу Вакханалий. Куртизанки оставались одетыми, трубы смолкли, народ томился в ожидании. Катону дали понять: он является единственным препятствием для массового удовольствия. Старец поднялся с места и, закрыв полой тоги лицо, удалился из цирка. Народ стал рукоплескать, «волчицы» сбросили «шкурки», зазвучали музыкальные инструменты, зрелище началось...

Порезвившись на арене, где отдали свои жизни тысячи гладиаторов и диких зверей, вакханки и их ликующие спутники двинулись дальше. В отличие от других праздников, полностью отмечавшихся в городских пределах, участники Дионисий только разминались в Риме, а кульминацию и финал церемонии предпочитали проводить в окрестностях мегаполиса, так как уединение на природе воодушевляло вакханок и звуки их голосов на открытом воздухе разносились явственнее.

«Эхое! Эхое!» – издавали крик почитатели Вакха. Этим кличем, по преданию, Юпитер некогда зажигал отвагу в душе своего сына, когда тот боролся с препятствиями, воздвигнутыми ревнивой Юноной. Вакхический призыв нашел отклик в душе вождя Избранных: он происходил от тайного имени Вседержителя «Я есмь!» – Яхве.

Тем временем окончательно сформировавшаяся священная процессия отправилась за город. Впереди вместе с идолом в форме пениса повезли на колеснице изваяние Диониса, расписанное киноварью. Гиерофант – жрец, обязанный руководить церемонией, символизировал Демиурга, творца Вселенной, чем несказанно удивил и обрадовал еврея, увидевшего в том признаки тяготения к Богу Единому. Носители факелов назывались лампадофоры, а их глава – Дадухе – изображал солнце.

Главная церемония состояла в шествии и несении сосудов с вином, украшенных виноградными лозами. Затем шли кенефоры – молодые женщины с корзинами, наполненными плодами и цветами. За ними следовали девы, играющие на флейтах и цимбалах, потом женщины и мужчины, замаскированные и переодетые сатирами, панами, фавнами, силенами, нимфами, вакханками, все увенчанные фиалками и листьями плюща, с растрепанными головами. Одежды их были приспособлены к тому, чтобы оставить обнаженным все, что, на взгляд правоверного, следовало скрыть. Толпа распевала Фаллион – непристойный, по мнению иудея, гимн в честь Бахуса.

За этой шумной оравой маршировали фаллофоры и итибаллы. Первые выставляли напоказ приставные уды, укрепленные на бедрах с помощью ремней. Вторые тоже носили искусственные пенисы, но гораздо больших размеров, на концах длинных шестов. Наконец, шествие замыкали четырнадцать жриц, которым архонт (еще одно звание главного распорядителя по устройству празднества) поручал всякого рода приготовления и задания.

Придя в назначенное место, на сей раз в священную рощу Вакха, которая раскинулась в глубокой долине, окруженной скалами, масса развратных, фанатически настроенных язычников вытащила из особого ящика, носившего у латинян название «арка инеффабилис», изображение Бахуса. Его поставили на складной алтарь, а в жертву принесли свинью.

Потом последовало обильное угощение фруктами и вином. Мало-помалу под влиянием пьянящих возлияний, усиливавшихся криков, неумеренных восторгов, тесного общения двух полов тысячекратно усилилось чувственное возбуждение. Безумие охватило и жрецов, и поклонников веселого божества.

Каждый из присутствующих поступал на людях так, как если бы остался один в целом мире. Самые интимные действия совершались на глазах сотен зрителей. Нагие женщины бегали взад и вперед, возбуждая потенциальных партнеров телодвижениями и бесстыдными предложениями. Мужчины же в эти моменты не заботились о том, что делали сию минуту их жены, сестры и дочери. Бесчестье не трогало никого, так как оно стало всеобъемлющим.

Похоть затуманила лица квиритов. Всегда бесстрастный эфиоп выискивал глазами мальчиков. Страсти начали одолевать и Гавлонита, но железные тиски его воли пока удерживали алчущую наслаждения плоть.

– Не вздумай играть в девственника, брат! – предупредил его Лонгин, еще сохранивший остатки рассудка. – Вспомни трагедию Орфея. Из-за любви к утраченной Эвридике он отказался совокупляться с вакханками, то есть совершил святотатство, и был растерзан ими заживо. Та же участь грозит тебе. И мы ничем не сможем тебе помочь...

С этими словами декурион отвернулся и прыгнул в толпу голых женщин, по очереди пивших вино из козьего меха...

Казалось, Иуда вновь очутился в термах: те же немыслимые позы коитуса, то же бесстыдство. Правда, фелляции и куннилингуса он не заметил, все занимались простым сексом. Только вот участников групповой оргии оказалось не несколько десятков, а несколько десятков тысяч!

– Что ж, всякую чашу полагается пить до дна, в том числе чашу позора! – пробурчал Гавлонит.

Иуда выбрал себе смазливую черноволосую молодицу с большими грудями, широким тазом и безумными глазами, отвел ее в ближайшие кусты и отдал дань похоти. Потом сменил партнершу на совсем юную девчонку, оказавшуюся, впрочем, далеко не девственницей. Выпил предложенного вина. Еще совокупился, кажется, со старухой лет сорока. Сделал еще десяток глотков из бурдюка. Вовремя оттолкнул от себя мальчика, которого пытался подсунуть под него Мнемон...