Пролог

Макс Стейнер был опозорен, а операция — сорвана. В настоящих армиях солдаты, которые больше не доверяют офицерам и не уважают их, по большей части продолжают делать то, что должны делать — они приучены к этому, как собачки Павлова. А если эта привычка перестает действовать, тогда их удерживает в строю страх перед наказанием за ослушание — даже если один из них взбунтуется. Наемники таких наказаний не признают.

Проблема была в том, что Стейнер, как и большинство людей в его отряде, не привык действовать в джунглях. Его отец, бывший гауптштурмфюрер СС, бежал в 1946 году в Аргентину «Ватиканской тропой», а сам Стейнер снискал известность, командуя городскими «эскадронами смерти» в Аргентине, Чили и Сальвадоре. Большинство его людей занимались тем же самым, хотя четверо из них и служили раньше у Эль-Пастора из никарагуанских контрас, который до прошлого года проводил операции с территории Коста-Рики. Стейнер попытался устроить им хотя бы двухнедельную тренировку в джунглях на берегу Тихого океана и научить хоть чему-то. Для пущего эффекта он оставил их там на двадцать четыре часа одних — чтобы проверить, на что они годятся в такой ситуации. А возвращался — без своего снаряжения, без отцовского эсэсовского кинжала и, что хуже всего, без своего хеклер-коховского МП5. Хотя нет, утрата автомата не была самой серьезной из его неудач — отсутствие каких-либо объяснений было гораздо хуже.

Так вот, в «Плейбой-клубе» на окраине Сан-Хосе, столицы Коста-Рики, приказам не повиновались. За двухдневный дебош в воскресенье и понедельник они уже поплатились. С полудня вторника и до двух часов ночи среды его людям не мешало бы хорошо поесть и отдохнуть. Но не тут-то было. Они продолжали кутить, и попытки Стейнера навести порядок потерпели неудачу, когда двое кубинцев-эмигрантов гонялись друг за другом и за раздетой проституткой-метиской по всему комплексу до гриль-бара, где попытались прирезать друг друга, а заодно и девчонку.

И тут был нанесен второй удар по авторитету Стейнера. На этаж, занятый отрядом, вернулся еще один наемник, по общему признанию — избитый Стейнером до крови, и с такой же историей. Негритянка, певшая сальсу в сопровождении трех музыкантов, ударом по лицу опрокинула его на столик с колесиками, полный тропических фруктов.

Единственным, что теперь сплачивало отряд, была уверенность в том, что им не выплатят второй части вознаграждения, если их миссия провалится. Хотя аванс был достаточно большим, это была еще не вся приманка. «Солдаты удачи», во всем остальном одинаковые, вероятно, предпочтут взять деньги и сбежать, как и большинство из нас.

В два часа ночи нанятый автобус доставил их в частный ангар в грузовой зоне аэропорта Сан-Хосе. В автобусе они облачились в форму, которая кое-кому оказалась мала, а кое-кому — велика. В ангаре маленькая армия была экипирована: двадцать автоматов. Более тяжелое оружие — по паре пулеметов М60Е1, противотанковых реактивных ружей RPG7 и китайских 60-миллиметровых минометов — вместе с двумя надувными плотами было уже погружено в вертолет «боинг СН-46» без опознавательных знаков, который стоял на ярко освещенной луной взлетной полосе.

Они сделали все так, как их учили: вставили магазины в автоматы, проверили, нет ли патронов в стволе, и поставили оружие на предохранители. Тем не менее один автомат выстрелил. Звук выстрела в закрытом пространстве отдался эхом, и пуля загудела, как разозленный шершень, звеня и лязгая о бетон и металл. Это длилось примерно три секунды, в течение которых восемь из двадцати человек упали на землю. Стейнер выругался и вместе с Койце, «сержантом» из белых южноафриканцев, избил ротанговой тростью троих гондурасцев, один из которых, по его мнению, мог быть в этом повинен, и которые, как он знал, были слишком трусливы, чтобы дать сдачи.

Затем они беспорядочной колонной двинулись в «чинук», винты которого уже вращались на низких оборотах, пыхтя и подвывая. Судьба этого вертолета была типичной. Когда он совершил вынужденную посадку в Кампучии, в 1972 году, горцы обезглавили американскую команду и передали машину людям Пол Пота. Те в свою очередь переправили вертолет через залив в Таиланд, где продали его торговцу оружием за сущие пустяки — несколько тонн арахиса. Тот продал его (с большой выгодой) филиппинской фирме, которая занималась тем, что без единого вопроса сдавала в наем все, что может летать.

Пилот раньше служил в Королевских воздушных силах Австралии и хорошо знал свое дело. Он походил на навигатора, который работает по контракту, потому что забыл дорогу в Хитроу и растерял свои связи. Под почти полной луной он поднял вертолет на тысячу футов и с некоторым облегчением повел вдоль ленты Интерамериканского шоссе на север, держась в трех километрах справа от нее. На этой трассе нельзя было налететь на горы или вулканы — они находились восточнее.

Через час впереди и справа показалась гладь озера Никарагуа, похожая на огромный серебряный поднос. Следующие двадцать минут были более сложными. Пилот забрал вправо с азимутом 280 градусов, совершив почти U-образный поворот, направляясь на юго-юго-восток и оставляя озеро слева, а горы и вулканы справа, чтобы не покинуть воздушное пространство Коста-Рики. Сельва внизу была еще нетронутой, девственной.

За спиной Стейнера наемники-англосаксы пели, и их было слышно даже в этом дьявольском шуме двигателей и винтов. Проорали «Хорст-Вессель-марш», за ним последовали «Господи, благослови Америку», «Боже, храни королеву» и «Земля надежды и славы» с грязными словами. Четырнадцать латинос пустили по кругу пару бутылок рома. Они делали это весьма осторожно, зная, что Стейнер может «здесь» их лишить этого маленького удовольствия.

Лоскут воды поменьше, лагуна Кеньо Негро — озеро Блэк Скоул — означал последнее изменение курса. «Чинук» снова повернул на север, снизился, пересек границу с Никарагуа западнее Лос-Чилоса, самого большого пограничного города, и набрал скорость, раскачивая верхушки самых высоких альмендровых деревьев потоками воздуха от винтов. Пятью минутами позже они пересекли реку Сан-Хуан. Теперь они летели над полями, и небольшая деревушка промелькнула внизу слева. Еще через две минуты в поле зрения переднего блистера вплыл залитый лунным светом комплекс сельскохозяйственной исследовательской станции, которая и была их целью.

Два белых одноэтажных здания стояли углом справа. Три контрольных установки располагались уступами от угла одного из главных зданий таким образом, что строения очерчивали площадь в виде неправильной буквы U. «Чинук» перевалил через них всего лишь в пятнадцати метрах над землей. Пилот развернул его в сторону от зданий, чтобы представлять собой цель возможно меньшую, и мягко опустился на землю в четырехстах метрах от ближайшего здания, почти в центре U-образной площади.

Следом за Стейнером с одной стороны и Койце с другой пятеро человек упали на землю, развернувшись веером, и открыли огонь по строениям. Пятеро других оставались на борту, выгружая один из минометов, гранатомет и один М60Е1. Гром моторов нарастал, пыль и пальмовые листья крутились вокруг них. «Чинук» поднялся, накренился и затарахтел через поля в сторону реки.

Последняя пятерка под командованием бывшего морского пехотинца Грабовски заняла островок, связанный мостом с северным берегом. Вместе с прочим снаряжением они прихватили надувные плоты. Остров нужно было занять, иначе река могла стать ловушкой в Никарагуа для основных сил. Аусси никак не мог снова прислать за ними «вертушку» — второй визит уже не был бы неожиданным, и их вполне мог бы ждать залп миномета или даже ракета типа «земля — воздух». В любом случае доставка их отряда была не единственной частью операции, в которой он принимал участие.

На земле события сначала разворачивались более или менее по плану. Одна из реактивных установок замолчала, но миномет еще стрелял. В считанные минуты здания были разрушены и горели. Контрольные установки, из белого стекла, управляемые компьютерной системой, которая поднимала или опускала панели в зависимости от температуры и влажности, взорвались просто превосходно.

Никакого сопротивления — здесь просто никого не было. Ученые и техники, которые работали на станции, спали в деревеньке, в двух километрах отсюда. Двое пацанов лет двенадцати, сторожившие комплекс, удрали с такой скоростью, на какую только были способны их ноги, еще до того, как вертолет коснулся земли.

Первым убитым стал один из никарагуанских контрас. Он попал спьяну под огонь М60 и был разорван в клочья. После этого дела пошли хуже, и не в последнюю очередь потому, что настоящего боя не было. После двух недель вполне серьезных тренировок, двух с половиной дней пьянки и двух часов отвратительного ожидания в чреве «чинука» эта короткая шумная стрельба была разрядкой. Здесь даже нечего было грабить и нечем поживиться. Оглушенные произведенным ими шумом, сбитые с толку отсутствием какого бы то ни было сопротивления, люди бесцельно бродили, постреливая в темноту и передавая друг другу остатки рома. Они игнорировали все попытки Стейнера и Койце построить их, чтобы идти к мосту.

Ситуация ухудшалась — три километра до реки и вдвое больше обратно до границы, а до рассвета — меньше двух часов. Так что Стейнер застрелил одного из пьяных из своего «вальтера». Девятимиллиметровая пуля «парабеллума» снесла ему макушку, брызги и осколки попали на стоявших рядом, пока он еще держался на ногах, и это кое-как привело их в чувство.

Койце вел, Стейнер шел замыкающим, пообещав пристрелить тех, кто будет отставать. Они шли по разбитой колее вверх по пологому склону через прямоугольники рисовых и маисовых полей, потом вниз к реке. Они не могли заблудиться, хотя поднимался легкий туман, светящийся в лунном сиянии. Тем не менее они вполне могли выйти к реке выше моста. Грабовски ожидал их появления снизу по течению.

Тем временем несколько крестьян и техников со станции, увидев, что плоды их трехлетней работы уничтожены, двинулись вдоль берега ниже по течению. Их вел бывший партизан-сандинист, и у них было два исправных «Калашникова». Они не знали, что Грабовски и с ним еще четверо, со вторым М60Е1 и минометом, заняли остров.

Бывший партизан увидел, что Койце и его люди направляются к ним — их головы и плечи комично плыли над туманом, — и открыл огонь. Поскольку наемники шли колонной по одному, ранен был один Койце, да и то легко. Остальные, включая Стейнера, замыкающего колонну, упали на землю и скрылись под покровом тумана.

Грабовски заметил цепочку людей, приближающихся сквозь туман, и услышал стрельбу с другой стороны. Он был уверен, что видит отряд никарагуанских пограничников — возможно, профессиональных солдат, открывших огонь по наемникам. Поэтому он сразу аккуратно накрыл их трассирующими снарядами и минометным огнем, в то время как остальные его люди поливали то место из автоматов. Таким образом, в отряде, вернувшемся от исследовательской станции, были убиты или ранены своими же все, кроме самого Стейнера, который, когда началась стрельба, ухитрился оказаться еще дальше в тылу, чем он был до того.

Когда половина боезапаса была израсходована, Грабовски приказал прекратить огонь. Стейнер встал и назвался. Он прошел вдоль ряда убитых и пристрелил четверых, еще подававших признаки жизни, включая Койце, который умер, проклиная его. Никто не должен был попасть в руки никарагуанцев: не говоря уже обо всем прочем, они могли рассказать кое-что, и доверие к Стейнеру как к командиру карателей было бы подорвано. Крестьяне, устрашенные огневой мощью, безжалостностью и явным помешательством стрелявших, скрылись в тумане.

Шестеро оставшихся прошли на одном из надувных плотов две сотни метров через широкую реку, оставили его, прошагали примерно шесть километров через джунгли и вернулись в Тиколанд, в Коста-Рику.

На рассвете они различили в какофонии криков пробудившихся птиц и воплей обезьян резкий грохот самолета, направляющегося на север. Его пилот, тот самый австралиец, который вел «чинук», продолжал оправдывать свою репутацию предусмотрительного. Идя низко над полями вокруг станции, «бивер» рассеивал легкую тошнотворно-оранжевую дымку, которая струилась из выходного отверстия точно перед хвостовой частью. Она расползалась и ложилась полосами поперек плантаций. Затем самолет набрал высоту, накренился — солнце блеснуло золотом на его крыльях — и пошел назад по другому азимуту. Но когда самолет начал снова изрыгать свою отраву, пилот увидел впереди в зарослях маиса крошечную фигурку припавшего на колено крестьянина с чем-то, что, как он слишком хорошо знал, могло быть только установкой «стингер», на плече.

Он оборвал отравленную струю, рванул на себя штурвал и бросил самолет в штопор. Предательский хвост белого дыма завился спиралью — еще немного, и его разнесло бы в щепки. Выровняв и почти потеряв скорость, на высоте менее пятисот метров он сделал разворот на юг и скрылся из виду. Шесть гектаров остались неопрысканными.

Поздним утром Франсиско Франко, мексиканский посредник между Стейнером и его нанимателями, одетый в щегольской серо-голубой костюм с розовым шелковым галстуком и жилет с розовой шелковой подкладкой, сидел, попивая кофе, на веранде маленького деревянного отеля в Лос-Чилосе. За его спиной мальчик-слуга подметал пол.

В конце пыльной улицы появился Стейнер. Его лицо было мрачно, униформа, заляпанная спекшимися пятнами желтого ила так, что они сливались с камуфляжной раскраской, была в беспорядке. Кобура с пистолетом болталась на бедре. Франко неодобрительно наблюдал за его приближением. Возможно, так открыто разгуливать с оружием вполне в порядке вещей в Гватемале или Эль-Сальвадоре. В Тиколанде это может привести к аресту и в любом случае — к вежливому допросу в местной полиции.

Стейнер пнул замешкавшегося цыпленка и с грохотом уселся в кресло за стол Франко. Он тяжело опустил обе руки на столик. Чашка подпрыгнула, расплескав кофе. Глаза Франко сверкнули, и он приложил к расплывшемуся на колене пятну салфетку.

— Нас предали! — крикнул Стейнер. — Предали!

Он снова ударил кулаками по столу. Франко откинулся на спинку кресла.

— Засада в зарослях. Именно так. Ты можешь сказать своему боссу, что работа сделана. Безукоризненно. Без проблем. Как договаривались.

Шрам на щеке дергался, выдавая возбуждение, в то время как Стейнер старался, чтобы в голосе его прозвучало побольше сарказма. Потом он дернул кресло под собой, тяжело осел в него и уставился на мексиканца расширенными глазами, полными ужаса.

— Четырнадцать человек погибли. Четырнадцать отличных парней. Героев! — Он потряс головой, как посаженный в клетку зверь. — Господи! Эти сучьи дети ждали нас. Обстреляли, как только мы высадились. Мои парни сражались как герои, как бешеные псы. И мы победили. Отбросили этих ублюдков и сделали свое дело. Четырнадцать человек. Господи! Мне нужно выпить.

Франко щелкнул пальцами, подзывая мальчишку.

— Un cuarto de rom. Flor de Cana. Subito!

— Закон против пьянства, сеньор. Ничего спиртного до двенадцати часов...

Франко ухватил его за ухо и крутанул. Мальчишка завизжал.

— Принеси, — прошипел Франко.

— Сейчас.

Вернувшись, мальчишка принес лед, нарезанный лимон и небольшую бутылку белого рома.

Стейнер выпил. Франко запустил тонкие пальцы в свои черные волосы:

— Ты уверен? Ты уверен, что они знали о вашем появлении?

Стейнер вытер губы тыльной стороной ладони.

— Вполне. Мы вышли точно на них. Засада.

Франко отметил, что на этот раз они вышли на засаду, в то время как в прошлый раз было сказано «высадились», но не сказал ничего.

Стейнер собрался уходить.

— Скажи боссу — ему нужно проверить свою службу безопасности. Я сделаю это для него. Я делаю немых парней разговорчивыми. Женщин тоже. Скажи ему.

— Скажу, — Франко поднялся и бросил на стол банкноту в сто колонов. — Но дело сделано?

— Безукоризненно.

— Это я скажу ему тоже.

1

Но, конечно, работа была сделана не безукоризненно. Вот почему пятью годами позже старший администратор Международной пищевой ассоциации прилетела в Хитроу.

Мод Адлер была большой женщиной в полном смысле этого слова — худая, высокая, темноволосая, упрямая и крайне амбициозная. Именно благодаря этому в пятьдесят пять лет она достигла положения лишь на ступень ниже вице-президента одного из трех самых больших в мире конгломератов, занимающихся питанием. Она сняла номер в «Гроссвенор-отеле» на Парк-лейн, в одном броске камнем от посольства Соединенных Штатов — но не потому, что она подумывала бросить туда камень. После короткого периода нервозности она и подобные ей обнаружили, что они могут иметь дело с администрацией Клинтона точно так же, как и с предыдущей.

Она полчаса поплавала в бассейне перед традиционным американским завтраком, который подали ей в номер. Потом она оделась в простой, но очень дорогой темно-коричневый брючный костюм и отправилась на такси по одному адресу на Бейкер-стрит. Это был трехэтажный дом, построенный в царствование Вильгельма IV, с двумя фасадами, покрашенный в белый цвет, с красной дверью. Дверной молоток из полированной бронзы был сделан не в виде традиционной львиной головы с кольцом в пасти, а в виде головы дикой собаки — но, возможно, и волка. На бронзовой пластине под кнопкой звонка было выгравировано слово «Волкодав».

Сразу после звонка дверь открылась. Пожилой худощавый человек с очень короткими седыми волосами, одетый в черный свитер, черные брюки и тяжелые ботинки, отполированные до сияния, проводил ее в приемную.

— Полковник ожидает, мадам. Он сейчас выйдет к вам.

Он говорил с шотландским акцентом, знакомым ей. Она не знала, что этот человек — рабочий-протестант из Глазго.

В приемной был безупречный порядок. Свежие номера «Филд», «Кантри лайф», «Файнэншл таймс» и «Дизайн фор сэйф лайф» лежали на столе красного дерева. Гравюра в изящной золотой рамке, изображающая пехотинцев Пиренейской войны, висела в алькове. В комнате было тепло — ее обогревала жаровня из полированной стали и черного железа. Мод Адлер удивилась, увидев здесь открытый огонь. Это произвело на нее впечатление.

— Давайте пройдем в мое логово, мисс Адлер, и поговорим. — Полковник Финчли-Кэмден произвел на нее впечатление еще более сильное. Высокий, загорелый, с серебряными волосами, он был одет в зеленое джерси и клетчатую рубашку. Он говорил в той медленной легкой доверительной манере, которую даруют только Итон, Сандхерст и десять столетий на самой вершине общества. Она решила, что он в очень хорошей форме и хорошо выглядит для своих шестидесяти с небольшим.

Его «логово» на втором этаже было менее официальным, чем комнаты внизу, и выглядело как гостиная богатого холостяка. Кресла обтянуты темной кожей, ковер — откуда-то восточнее Самарканда, и множество серебряных призов, отполированных, но используемых для карандашей, трубок и прочего. На шератоновском столе — графины с напитками и свежий кофе. Фотография в серебряной рамке была единственным намеком на то, что эта комната принадлежит женатому человеку — бледная белокурая дама в окружении черных ретриверов и детей, одетых в стиле Лауры Эшли, смотрела в объектив холодно и близоруко. Хотя это была старая фотография, было похоже, что женщина значительно моложе своего мужа. Большой рабочий стол, три телефона, факс и автоответчик, строгий шкаф с картотекой и компьютер «Appl-LCIII» показывали, что это еще и рабочее место. Полковник указал Адлер на одно из кресел.

— Кофе?

— Да, пожалуйста. Черный, без сахара.

Финчли-Кэмден разлил черную жидкость по крошечным китайским чашкам и сел за стол.

— Поскольку я консультант по безопасности... — в его улыбке был какой-то неприятный оттенок, хотя назвать ее злой было трудно, — ...я самый настоящий параноик во всем, что касается безопасности. Почему вы пришли к нам?

— Вас очень хорошо отрекомендовали. Прима Фуэрца в Мадриде полагает, что вы можете помочь нам.

Она имела в виду правую (некоторые говорили — фашистскую) организацию деловых людей, политиков и военных Испании и Латинской Америки. В прошлом Волкодав имел с ними дело.

— Прекрасно, прекрасно. Но, несомненно, кто-нибудь поближе мог бы сделать это...

— Не обязательно, полковник. — Она облокотилась на ручку кресла, поставив почти пустую чашку на стол. Движения Адлер были не очень грациозны, но уверенны и экономны. — Мы весьма обеспокоены в отношении этого проекта из-за нашей специализации. Мы хотим удержать эту часть операции возможно дальше от дома. Это вторая причина. Мы ищем лучшего.

Он ждал.

— Мой предшественник организовал операцию, желая достичь того же, на что нацелен и этот проект, который, как мы надеемся, вы поддержите. Операция была проведена почти пять лет назад с использованием местных ресурсов.

— Против той же цели?

— Да.

Финчли-Кэмден откинулся назад и сплел пальцы под подбородком. Теперь можно было сказать, что в его улыбке есть нечто злое.

— Они были настороже?

— Совсем нет. Работа, которую мы заказывали, была частично выполнена. Мы не выжидали бы пять лет, если бы это было не так. Но это стоило четырнадцати жертв, и все они попали под огонь своих же.

— О, вот как.

— Так что, вы понимаете, в этот раз мы должны действовать лучше. Вдвое лучше.

— Я не вполне понимаю вас.

— Что ж. САС лучше всего. Но они не совсем подходят нам.

— Я полагаю, вы найдете, что мы подходим значительно лучше. Кроме того, в Соединенном Королевстве гораздо больше людей, которые работали на САС, чем тех, которые работают на них теперь. — Он снова подался вперед. — Я считаю, вы должны рассказать мне об этом деле все.

Это заняло у нее почти час. В конце он задал только один вопрос.

— Сколько вы заплатите?

Адлер нахмурилась, но заготовленный ответ последовал незамедлительно.

— Разовый платеж через швейцарский банковский счет ЕФТ на счет по вашему выбору. Важно, чтобы был произведен только один общий платеж. Он будет включать ваш гонорар, плату тем, кого вы наймете, и все расходы. Я полагаю, вам понадобится около недели, чтобы подсчитать?

— Нет необходимости. В прошлом мы проводили операции такого рода, и не один раз, не более чем в тысяче миль от того места, о котором мы говорили. Но если оплата будет производиться авансом, без дополнений, то рассчитывайте, что я буду подстраиваться под непредвиденные обстоятельства, например, неожиданные сдвиги на рынке оружия и тому подобное.

— Разумеется.

— Что ж, прекрасно. Мисс Адлер... — Финчли-Кэмден нажал на кнопку, поднялся и протянул ей руку. — Волкодав счастлив иметь с вами дело.

— Благодарю вас, полковник...

— А, Дункан, — пожилой шотландец уже стоял в дверях. — Мисс Адлер уходит. Не будете ли вы так любезны вызвать для нее такси?

Некоторое время после ее ухода он размышлял, затем набрал номер из своего личного справочника — номер, который связал его непосредственно с кабинетом председателя одного из самых престижных коммерческих банков Лондона.

— Арчи? Это Финчли-Кэмден. У меня есть одно дело, в котором ты мог бы помочь мне. У Международной пищевой ассоциации есть большая работа для меня, которую они оплатят через Швейцарию. Всю сумму сразу. Они хотят заплатить мне сейчас, но я не думаю, что это реально...

— Ты хочешь, чтобы я придумал прикрытие для этого их платежа? — голос был низкий, с легким бирмингемским акцентом, с простонародно-городским упором на гласные — так говорит большинство деловых людей, скрывающих свое происхождение из довольно богатого класса, чтобы произвести впечатление селфмэйдмена. — Они на самом деле сильно заинтересованы, не так ли? Я имею в виду, они не пришли бы к тебе, если бы могли обойтись без этого, разве не так?

— Я тоже так полагаю.

— Речь идет о большой операции?

— По крайней мере двадцать человек, чтобы захватить защищенную позицию на другом конце мира.

— Большое дело. И они должны знать, чего это будет стоить. Я сейчас посмотрю кое-что об их специализации, прогоню пару программ на компьютере. Подожди пятнадцать минут.

Финчли-Кэмден набрал другой номер — его он помнил наизусть, — и когда замурлыкал сигнал, взглянул на часы. Одиннадцать пятьдесят семь. Черт, он не думал, что еще так рано.

— Сэм? Это Финчли-Кэмден.

— Дики? Чем могу помочь? Бокситы все еще ниже номинала, ты знаешь? Я могу устроить тебе весьма надежный фьючер на бокситы.

На сей раз голос был спокойный, но хрипловатый, — Уимблдон, облагороженный Голдерс Грин, но чувствовался Уайтчепель двумя поколениями раньше.

— Ну-ну, Сэм. Я никогда не забуду, как ты устроил мне олово десять лет назад. И бросил выпутываться самостоятельно. Нет, мне нужен Ник, но я полагаю, что он внизу. Я не думал, что еще так рано. Попросишь его позвонить мне, как только он освободится?

— Конечно, Дик. Нет проблем.

Сэм Дорф, лоснящийся мужчина в жемчужно-сером двубортном костюме, с галстуком от Сесиля Ги — подарок внучки на шестидесятилетие, — откинулся на спинку большого кресла, глядя на сделанные в виде солнца часы на стене напротив, и подождал, пока минутная стрелка догонит часовую. Раздался короткий резкий звонок. Дорф поднялся на ноги и вышел в кольцевую галерею. Он посмотрел через изогнутое стекло на биржу внизу.

Торговля в те три минуты, когда Дорф отыскивал взглядом Ника Паркера, шла вяло. Худой, едва за тридцать, невысокий, с темными волосами, падающими на правую бровь, Паркер рыскал с краю, совершая короткие сделки там и сям, покупая и продавая, ничего важного, но внимательно следил за повышением курса на десяток пунктов или падением на два. Дорф отметил обходительную улыбку, которая была столь же очаровательна, сколь и ядовита, и темные, похожие на бусины, глаза, внезапно вспыхнувшие, как у кота, готового прыгнуть, и он понял, что Паркер ждал, ждал именно этого момента. Поднялась рука. Одна минута. Тридцать секунд. Затем последовал сигнал, который подала ему высокая женщина в черном костюме и короткой блузе, сидевшая в третьем ряду, и он сразу приступил к делу — один дилер, затем другой начали быстро писать, отрывать страницы и обмениваться ими — не менее четырех за двадцать секунд, и снова звонок прервал все это.

Покупал он или продавал? Вероятно, и то, и другое. Для начала купить, благоразумно используя свою репутацию, чтобы понизить цену на рынке на эту самую пару пунктов, затем взволновать, отдав указание о крупной покупке.

Он встретился с Дорфом, едва выйдя из зала. Ник Паркер был на взлете, глаза горят, капли пота на лбу. Вполне возможно, это было нарочитым, хотя самого по себе возбуждения от очень быстрой удачной операции могло быть достаточно. Он отдал свой блокнот и те записки, которыми он обменивался с другими дилерами, одному из клерков Дорфа, вытер ладони платком и ухмыльнулся — так же, как тринадцать лет назад, когда ему случалось побить рекорд по прыжкам в высоту на школьных занятиях.

— Сэм, это он. Один из Сабахов. Четверть миллиона. Но он не купил бы, если бы я не смог понизить на пару пунктов. И я сделал это!

— Ник, однажды они соберутся и разорвут тебя на части.

Он имел в виду других дилеров.

— Ты всегда так говоришь, Сэм. Но у меня всегда есть пара штучек, которые дадут мне знать, когда наступят мои мартовские иды. Что еще?

— Дики хочет, чтобы ты позвонил ему. Я думаю, у него что-то есть для тебя.

— Черт. Я думал, ты собираешься купить мне ланч после моей маленькой удачи.

— Не могу позволить себе ланч того сорта, какой ты любишь.

Он позволил младшему открыть дверь в кабинет и кивнул на телефоны.

— Если это означает, что ты отправляешься на каникулы — скажем, на месяц, я не возражаю. Бесплатно, разумеется.

— Сэм, как ты мог? Ты знаешь, как утереть мою сияющую физиономию.

Он взялся за телефон, начал набирать номер, потом остановился. Его глаза приняли мечтательное выражение, предвкушающее, но мучительное — как у алкоголика, который полгода мог только мечтать, чтобы ему досталась унция чистого за разумную цену. Затем он снова ухмыльнулся.

— Но ты знаешь, я действительно могу устроить «каникулы».

Финчли-Кэмден снова разговаривал с Арчи из коммерческого банка. У его уха гудел бирмингемский говор.

— Это все вопрос ликвидности, — сказал он. — Даже крутые парни, даже янки, не любят оставлять слишком много наличных лежать без дела. И они не захотят реализовывать активы, чтобы выполнить твои презренные требования. Однако я думаю, что ты можешь запросить миллион. Стерлингов.

— Я не хочу подталкивать их так далеко. Ты знаешь, торговаться, участвовать в датском аукционе, разыгрывать слабоумного мерзавца вроде этого.

— Конечно нет. Но поскольку они, вероятно, сильно волнуются, и учитывая качество результата, которое ты обеспечиваешь, и трудность в получении их в другом месте, я не думаю, что они будут размышлять, платить ли этот миллион.

Когда Арчи повесил трубку, зазвонил другой телефон. Финчли-Кэмден делал все возможное, чтобы голос не выдал улыбку, которая расплылась от уха до уха по его лицу.

— Ник? Да. Верно. Внезапно обнаружилось кое-что... ве-есьма крупное. И я решил, что было бы хорошо, если бы ты, Гудалл и Беннет могли сорваться во Врайкин-Хит на этот уик-энд. Скажем, ты приедешь в пятницу к чаю, а остальные — в середине дня в субботу. Да? Прекрасно.

Но когда он положил трубку, мысль о миллионе заставила его улыбку застыть. Он должен получить по крайней мере четыреста тысяч. И это было ровно столько, сколько он был должен синдикату Ллойда, к которому принадлежал. Прилив, грозивший потопить его, мог в последний момент смениться отливом.

2

— Послушайте, отец не оскорблял меня, да и прочего дерьма я не могу припомнить. Того, что вы называете сексуальным. Так?

— Но ваша сестра говорит...

— Черт побери мою сестрицу! Ну, он порол нас, но это было не оскорбление. Не то, что вы зовете оскорблением в Уоллсенде, а? — Тим Гудалл позволил себе усмехнуться собственному остроумию.

— Но, Тим, многие люди считают, что бить маленьких детей ремнем — оскорбление.

— Я был не так уж мал, — сказал он упрямо и непокорно.

— Тим, любое насилие оскорбительно.

Большой, тяжелый, с некогда рыжими, а теперь слегка потемневшими и сильно поредевшими волосами, со светлой веснушчатой кожей, Тим Гудалл взглянул искоса на женщину в паркеровском кресле, которое было развернуто вполоборота к его креслу. Она была одета не в белый халат, как он ожидал, а в твидовый костюм того типа, который, по его мнению, носят жены викариев — хотя он встречал не так уж много жен викариев за свои сорок три года. По-видимому, она была образованным человеком. Но у нее было не много здравого смысла.

— Тогда черт с ним, с оскорблением.

Психотерапевт положила ногу на ногу и вздохнула.

— Так это должно выглядеть для вас.

— Но не для вас?

Снова перейдя в атаку, он позволил своему акценту усилиться, сделав его заметней, чем обычно.

— Слушайте, голубушка. В вашей жизни может быть не так много насилия или оскорблений, но почитайте газеты. Серийные убийства в Глочестере, массовые убийства по всей Боснии. Вы вытянули из меня мою историю, вон она у вас на коленях. Так прочтите ее.

— Я прочла.

— Прекрасно.

Он откинулся назад и ждал следующей порции бессмыслицы.

Обстановка комнаты была простой и довольно скудной, но давала ощущение тепла — оранжевые занавески, желтые стены, толстый ковер, стол и два кресла. Не самое плохое времяпрепровождение для сырого ветреного утра в Тайнсайде.

Психотерапевт постучала пальцами по коричневой папке, лежавшей у нее на коленях, и припомнила кое-что из ее содержания. Горнорабочий с шестнадцати лет, спустившийся в забой со своим отцом в восемнадцать лет. Шахта закрылась перед самым его двадцатым днем рождения — это была первая волна ликвидации за спиной правительства Галлахана в середине семидесятых. Армия — стрелковый полк герцога Ньюкастла, тройной срок в особых частях. Не будучи в этом уверена, она предположила, что таково значение сокращения САС. Когда ему было тридцать восемь, его полк был слит с тремя другими для формирования Королевских «коричневых беретов», и ротный старшина Гудалл вернулся в Тайнсайд в поисках работы. Он растратил свое выходное пособие, купив акции траулеров Гримсби, которые не могли выдержать конкуренции новых супертраулеров. Армейская пенсия и то, что его жена училась на платных курсах уходу за больными, лишали их пособия, оставляли просто бедными.

Ее интересовало, как скука некогда весьма деятельного человека содействовала трагедии, которая привела его сюда.

Вскоре после ухода в армию Гудалл женился на девушке из Уоллсенда, за которой некоторое время стойко ухаживал, и у них было два сына — Джек и Боб, в честь Чарлтонов. А неприятности начались с того, что Тим Гудалл уложил старшего, шестнадцатилетнего парня, в госпиталь со сломанными ребрами и серьезными ушибами головы и лица. И не только своего сына, но и его лучшего друга тоже. В участке полицейский сержант сказал, что это был ужаснейший случай родительского рукоприкладства, с которым он когда-либо встречался.

— Так у вас были хорошие отношения с вашим отцом?

— И сейчас хорошие.

Старикан умирал от диабета, ожирения и эмфиземы, вызванной угольной пылью, в муниципальном приюте. Тим навещал его по крайней мере дважды в неделю и время от времени брал его в короткие поездки на своем потрепанном «капри».

— Тогда, возможно, для вас было вдвойне ужасно, что он бил вас. Вроде предательства.

Тим подвинул свое тяжелое сильное тело в низком, слишком мягком кресле.

— Может быть. Только я всегда знал, что у него бывали веские, по его разумению, причины.

— Что я собираюсь, что я хотела бы с вами обсудить, так это возможность того, что побои, которые вы нанесли юному Джеку, были чем-то вроде мести за те побои, которые вы получали от своего отца.

Это было так глупо, что Тиму потребовалось некоторое время на обдумывание.

— Послушайте, вы! Коли б я даже хотел врезать моему старику, так я бы ему башку и свернул, а не Джеку.

Психотерапевт вздохнула, посмотрела на часы и положила папку на стол.

— Наше время истекло, Тим. Продолжим в это же время на следующей неделе, хорошо?

Он поднялся, посмотрел на нее сверху вниз и почувствовал замешательство, слишком часто нападавшее на него с тех пор, как началось все это дело.

— Чего я понять не могу, — сказал он, — так это почему никто не может принять, что у меня были все причины так поступить и из-за них я сделал то, что сделал.

«Возможно, — подумала психотерапевт, бросив на него обеспокоенный задумчивый взгляд. — Но вы не говорите нам, что это за причины, разве не так?»

Десять минут спустя Гудалл зашагал прочь от медицинского центра Уоллсенда через загаженную собаками лужайку. Он поднял воротник непромокаемой куртки, но капюшон натягивать не стал. Он любил ощущение холодного дождя, омывающего столпившиеся холмы, тускло-коричневые террасы над такими же террасами, унылые муниципальные строения, любил чувствовать его ожог на своих худых щеках и шее. В этом было очищение, и именно в очищении он нуждался после этих сеансов с психотерапевтом. Всегда казалось, что она хочет найти какую-нибудь отвратительную грязную маленькую тайну между ним и его отцом, между ним и его сыном. Но ее не было, и не имело значения то, что могла сказать его сумасшедшая сестра. Он ощутил комок в горле и закусил губу, потому что если и было в его жизни что-то, чем он на самом деле дорожил, что значило для него больше, чем все остальное, то это были хорошие деньки сначала с отцом, потом с сыном на террасах в Рокер-парке, ловля макрели с парнями из Витби-Бей, охота на зайцев в торфяниках и тому подобное. Вот почему он сделал это. Вот почему был вправе сделать.

Теперь он дошел до ТОГО места. Дорожный перекресток, узкий тротуар вдоль низких оливково-серых стен и бетонный фонарный столб, все еще прислоненный под углом в семьдесят пять градусов. Туда еще клали печальные небольшие букетики цветов — на сей раз это были хризантемы, обернутые промокшей бумагой.

Именно здесь «порш», на котором Джек и его дружок гоняли по Джесмонду, потерял управление, вылетел на тротуар и впечатал в стену детскую коляску. Хотя все в этом районе, включая мать ребенка, а возможно, и полицейских тоже, знали, кто был в машине, парни оставались на свободе.

Полиция никак не могла пришить это дело ребятам без свидетельства или признания, но не смогла получить ни того, ни другого. Однако было такое ощущение — не столько чье-то личное, сколько общественное, будто что-то должно быть сделано. И Тим сделал это. Полицейские знали причину — оттого и давили. Если он сломается и плюнет на все, они обвинят Джека в убийстве, хотя тот был в автомобиле не один.

Если бы не он, этого бы никогда не случилось. «Старина Джек может водить машину, — подумал Тим с оттенком гордости, — хотя ему еще не хватает месяца до семнадцати».

Пятью минутами позже он свернул в железную калитку, прошел пять ярдов до парадной двери и вошел внутрь. Он едва заметил запотевшие окна и запах капусты.

— Тим? Тебе письмо.

Мэри, его жена, была в крошечном коридоре и собиралась уходить — сумка через плечо, плащ поверх униформы няни-практиканта.

— Да еще срочная доставка. Пока, милый.

Она клюнула его в щеку и ушла. Ей не нравилось, как он обошелся с ее Джеком, и она знала, что ей понадобится год или два, чтобы преодолеть это. Если не вечность.

Тим обнаружил конверт на кухонном столе. Он был проштемпелеван «Лондон-SW3». Это должно было означать, что оно от Ника Паркера. Грянул духовой оркестр, и яркие тюльпаны зацвели перед мысленным взором Тима. Бывший ротный старшина Тимоти Гудалл почувствовал себя лучше, гораздо лучше, еще до того, как вскрыл конверт.

Нейл Беннет, которого звали Гордоном все, кроме его покойной матери и жены (начавшей службу в оркестре Королевских «коричневых беретов», когда он, Гордон, пытался греться на горе Кент), жил теперь в собственной крохотной квартирке в Богнор-Регисе, своем родном городе. Квартира располагалась на втором этаже викторианского дома, в котором было что-то от эпохи Георга. Окна выходили на бульвар и на море. Другой примечательной особенностью была кухня, великолепно оборудованная самыми современными приспособлениями, которые можно вообразить, кроме разве что микроволновой печи. Гордон ненавидел их. Его приятели считали, что он чокнутый, но если заходила речь о микроволновых печах, он не объяснял своей ненависти.

Он был очень счастлив со своей женой и думал, что она счастлива с ним. Они решили, что он должен оставить армию, когда закончится Фолклендская война, и на те деньги, что отец оставил ей, они откроют маленький, но шикарный ресторан у моря — в этом здании, занятом магазином подарков, располагавшимся этажом ниже квартиры, в которой и жил теперь Гордон.

Он всегда был хорошим поваром и хотел стать лучшим, мечтая, что Мишель наградит его вилкой — или даже двумя. Сейчас он готовил для себя. Пока Тим Гудалл пытался не расхохотаться над своим психотерапевтом, Гордон готовил. Высокий, тощий, темноволосый, вечно угрюмый, с прядью черных волос на выпуклом лбу и темными глазами, с тонкими губами, он передвигался по кухне с легкой, грациозной уверенностью.

Джим Патридж, который тридцать лет назад учился вместе с ним в школе и по-прежнему плавал на суденышке, доставшемся ему от отца десятью годами позже, пришел во время прилива с живым лобстером весом в два с половиной фунта.

Гордон уже отварил его в течение десяти минут в рыбном бульоне с солью, свежемолотым черным перцем, лавровым листом и тимьяном и теперь оставил остывать. Теперь, подставив неглубокую кастрюлю, чтобы слить туда сок, он отломил клешни и отделил коралл. Затем разделил панцирь на половинки, удалил и выбросил кишки и вынул белое мясо. Мясо нарезал мелкими кубиками и, быстро обжарив в масле, завершил эту стадию, полив его коньяком.

Потом он сделал соус. Гордон выложил мясо на подогретое сервировочное блюдо, вокруг положил рис и полил сверху соусом.

Он съел немного этой смеси и выпил полрюмки вина. Потом отнес все обратно в кухню и бросил в мусорное ведро.

Гордон убирал коньяк, когда зазвонил телефон.

— Беннет слушает, — не «Регис-Ойстер бар и ресторан»! — Прошу прощения, но на сегодняшний ланч все места заняты.

— Гордон? Это Ник Паркер. Финчли-Кэмден хочет, чтобы ты был во Врайкин-Хит в субботу, в середине дня. Ты можешь приехать?

— Поездка будет стоить того?

— Да, Гордон. Вполне.

— Прекрасно. Я буду.

— Гордон, что в сегодняшнем меню?

— Лобстер по-ньюбергски.

— Грандиозно. Я совершенно уверен, что там, куда мы отправляемся, будет чертова уйма даров моря. Так что смотри. До послезавтра.

— Пока.

«Черт подери, я не прикончил остатки вина», — сказал он сам себе и устроился в плетеном кресле, чтобы допить бутылку. Прилив кончился, и прилетели чайки. Пока пил, он наслаждался мыслью о том, что займется настоящим делом.

3

Финчли-Кэмден и Паркер остановились на краю низкого откоса, покрытого бурым осенним вереском, и любовались видом, который Финчли-Кэмден считал своим собственным — одним из лучших в здешних местах. Пустошь простиралась среди перелесков и пастбищ, блестела вода в заводях Эйвона, который огибал Крайстчерч. Прибрежные города, от Хенгистбэри-Хит до Пула и Пурбека, синели вдали — достаточно далеко, чтобы не портить пейзаж.

На переднем плане, в четверти мили от обрыва, был дом, Врайкин-Хит, — ряд из шести бывших фермерских коттеджей, соединенных в одно длинное здание. Калина, увешанная гроздьями ярко-алых ягод, похожих на смородину, перевешивалась через ступеньки, которые вели к неровно подстриженным газонам и заросшим осенним клумбам. Неяркий солнечный свет разогнал морозный туман, и сильный запах костра прорвался сквозь слабеющее благоухание увядающего душистого горошка. Дом принадлежал скорее банку, чем Финчли-Кэмдену, но операция «Никарагуа» должна была помочь ему сохранить его за собой.

Двое мужчин, оба в плоских твидовых кепках, переломили свои ружья и извлекли патроны. У Финчли-Кэмдена был «пурди-бест», стволу и отделке которого было сто лет, хотя механизм был заменен новым. У Паркера была довольно новая двустволка «беретта», по мнению полковника, вполне подходящая. Затем они стали спускаться вниз по зигзагообразной полоске мелкого белого песка, прорытой через вереск дождевыми потоками, стекающими с высокого плато. Бенджи, один из ретриверов Финчли-Кэмдена, бежал вприпрыжку за ними, а позади, тяжело дыша, следовал Дункан в твиде и кожаных гетрах, согнувшийся под тяжестью сумки с парой куропаток, двумя кроликами и бекасом.

Реактивный лайнер прошел низко в небе, направляясь к Борнемуту — регулярный рейс из Лондона, — и небольшая хищная птица вдруг сорвалась с одинокой сосны прямо перед ними. Некоторое время они наблюдали за ее четким острокрылым силуэтом, скользящим над утесником, иногда устремляющимся вниз, подобно ласточке. Она вернулась по дуге в их сторону, снизившись за добычей к самой земле, совсем рядом с ними, и зависла над землей.

— Пустельга, — сказал Паркер. — Красотка.

— В действительности это красноногий сокол.

— В самом деле?

— Пятно на груди — синевато-серое, когти красные. Он уже должен быть в Египте. Как видишь, он питается преимущественно насекомыми. О, вот он летит. Наверное, к другим. Они должны улететь вместе.

— Вы думаете, мы можем уговорить Беннета соорудить нам пирог с дичью?

— Мы можем только попробовать. Но я полагаю, он отложит ответ на неделю.

— Так ты добрался без проблем, Гудалл? — спросил сердечно Финчли-Кэмден.

— Да, сэр. Без проблем.

— Молодец.

Когда он голосовал на объезде А1 поблизости от Блэйдона, его подобрал рефрижератор из Абердина, шедший через Саутгемптон. Единственной проблемой была остановка вечером в Ноттингеме. Естественно, водитель занял спальный отсек за кабиной, предоставив Гудаллу устраиваться поудобнее на сиденьях. Большую часть ночи водитель провел с придорожной проституткой, которая искренне верила, что охи и вздохи в подходящие моменты увеличивают удовольствие клиента. На рассвете Гудалл удивился — неужели спидометр не отразит задержку?

— Беннет? — раздался голос Финчли-Кэмдена.

— Без проблем. Быстрый бросок по М27 и потом до А31.

— Еще говядины?

— Спасибо, сэр.

Дункан подал почти сырой ростбиф и копченого лосося с «Рингвуд-49», нацеженным из бочонка.

— Когда будешь готов, Ник отведет тебя в бильярдную и введет полностью в курс дела. Я изложил ему все, что смог, так что сам займу сдержанную позицию. Возможно, даже горизонтальную. Дункан даст тебе все, что понадобится. А если ты захочешь остаться переночевать — тем лучше: дети в школе, хозяйка уехала к заболевшей матери в Шотландию. Может быть, если будет время, Беннет сможет сделать нам пирог с дичью?

— Разве что дичь будет должным образом разделана, сэр.

— А, прекрасно. Ладно, я уверен, что у Дункана кое-что есть.

«Больная мать: ну и дурак», — сказал сам себе Ник Паркер. Если сплетни, ходившие в объединенном военном клубе, были правы, жена Ф.-К. отправилась со своим ухажером в Монтего-Бей и, похоже, не собиралась возвращаться до рождественских каникул.

Карты и фотографии, разложенные на большом столе, были залиты светом люстры, украшенной витым орнаментом. Табачный дым собирался поверх голов в синеватые смерчи: Гудалл курил немецкий «Сениор сервис», который присылал ему приятель из натовских частей, еще остававшихся на Рейне, Беннет — деревенский, а Паркер — «Данхилл». Была и выпивка — бренди из запасов полковника.

— Вот. Это цель, — сказал Паркер, вытягивая на край большую черно-белую глянцевую фотографию, чтобы ее не закрывали другие бумаги. Она была зернистой, но с хорошим разрешением. — В этом здании, двухэтажном — как вы могли бы заметить, находятся лаборатория, хранилища и кабинеты, где в несгораемых сейфах хранятся данные. Клиент хочет, чтобы оно было захвачено, стерто с лица земли, а все, что в нем есть, — уничтожено. Десять из десяти, показательная работа. То же самое — с этими тремя зелеными домиками, они называются контрольными установками. С ними должно быть меньше проблем, поскольку в них много стекла. И наконец, к югу от зданий там есть девять гектаров сельскохозяйственных культур, разделенных, как видите, на девять квадратных полей. Клиент хочет, чтобы они были сожжены, и сожжены основательно. Вы здесь. Вот описание работы. Ну так как? Вы должны обдумать это.

Он загасил свой «данхилл» о сувенир с Борнео, высушенную черную человеческую руку, которая служила пепельницей, и отхлебнул своего «Курвуазье».

— Проблема номер один: все это находится в Никарагуа, недалеко от границы с Коста-Рикой, и если вы забыли географию, которой вас учили в школе, так знайте, что эти две страны находятся между Мексикой и Колумбией, как раз в том месте, где у Америки ее осиная талия. Следующая проблема...

— Эти два здания, которые выглядят как развалины, — что это? — Гудалл ткнул пальцем в изображение.

— Это и есть в некотором смысле часть проблемы. Пять лет назад наняли одних тамошних парней сходить туда, да те только наделали шуму. В результате то место охраняют бывшие сандинисты.

— А это еще кто такие?

— Ну, это долгая история. — Паркер выпрямился, опираясь спиной на каминную доску. В камине не было огня — центрального отопления вполне хватало. — Я скажу по возможности кратко. Они называются сандинистами по имени одного парня, которого звали Сандино. В тридцатых годах он выдворил из страны янки, но потом его самого убили по приказу президента, который плясал под дудочку этих самых янки. В семидесятых и начале восьмидесятых они вели партизанскую войну, чтобы скинуть семейство Сомосы, которое правило так, как если бы страна была его собственностью. Я полагаю, что во многом они действительно владели страной — как Сабахи владеют Кувейтом.

— Не те ли это ребята, которые придумали овощные самосы?

— Ну, Гордон, этого я не знаю.

— Если это они, то они заслужили, чтобы их скинули.

— Ничего не имею против самосы, — вставил Гудалл. — Из нашей картошки выходит хорошая самоса. Вроде как сосиски в тесте.

— Так вот, в середине восьмидесятых они победили, провели выборы и выиграли их, — продолжал Паркер. — Но янки это не понравилось, и они стали всячески нападать на них, в том числе поддерживая отряды никарагуанцев, которых называют «контрас», и содействуя гражданской войне. В 1989-м там прошли другие выборы — леди по имени Виолетта Чаморро победила во главе центристской коалиции...

— Центристы — это как? — спросил Гудалл.

— Не правые и не левые. И она оставила довольно многих партизан-сандинистов без дела, и вот с полусотней таковых вам предстоит управиться.

Наступило долгое молчание. Беннет, закашлявшись, погасил сигарету и плеснул себе еще бренди, прежде чем заговорить.

— Нам нужно два отряда. Или больше.

Не обязательно пройти через Сэндхерст, чтобы знать, что соотношение нападающих и обороняющих укрепленную позицию, при прочих равных условиях, составляет примерно пять к одному на любой войне — если нападающие собираются победить, конечно.

— Согласен — по причинам, в которые я не стану сейчас углубляться, и поверьте мне, дело не в деньгах — их более чем достаточно, речь идет о паре отделений. Двадцать человек или, в херефордском стиле, пять патрулей.

— Я пошел, — сказал Гудалл, который вертел в руках бильярдный шар, но теперь положил его в сетку, и целенаправленно двинулся к двери. Однако остановился, повернулся и ухмыльнулся. — Теперь давай хорошие новости.

— Ладно, здесь есть кое-что выгодное для нас. — Паркер откинул черную прядь со лба, и уголки его губ поднялись. — Эти сандинисты привыкли воевать в джунглях, и мне нет необходимости говорить вам об этом. Но в такой войне основное — наступление. Ударить и удрать, взять небольшой дозор, почту, разгромить заправочную станцию и тому подобное, потом перестрелять тех, кто рискнет преследовать их, когда они возвращаются в свое укрытие в джунглях. Сражения такого рода нравятся и нам — простор для личной инициативы, много движения. В основном эти партизаны — охотники. И точно так же, как из вас — не отпирайтесь, — из них выходят плохие защитники. Они не любят месяцами сидеть и протирать штаны и не приемлют скучной гарнизонной дисциплины.

Он потянулся за бутылкой бренди, которая стояла на столе перед ним.

— Второе. Они больше не являются частью регулярной армии, и единственное их вооружение — то, которое они смогли сохранить с прежних времен. В целом, мы уверены, что у них есть «Калашниковы» и, возможно, по пять сотен патронов плюс еще какая-нибудь мелочь, может быть, миномет или два, что-то в этом роде. Третье. Они расквартированы в двух километрах от места, в деревне, и одновременно на месте находятся от пятнадцати до двадцати человек...

— О, теперь это начинает выглядеть приемлемо.

— Я думаю, вы взглянули на это с моей точки зрения. Хорошо. Начнем с подготовки. Клиент хочет, чтобы все было сделано в течение ближайших двух месяцев. Вот что я предполагаю сделать. Я возьму с собой Тима, и мы вместе разузнаем все из первых рук. Тем временем Гордон займется вербовкой и наберет двадцать подходящих парней, что приводит меня ко второй порции хороших новостей и ответу на вопрос, который вы весьма вежливо не задали. Хотя я уверен, что он вертится у вас на кончике языка.

— В самую точку, приятель. Сколько? — спросил Гудалл.

— Пятнадцать тысяч каждому из вас. Пять вперед, десять потом, причем в худшем случае их выплатят родне. По пять тысяч рядовым, две — вперед, три — потом.

Реакция людей была предсказуемой, но они поспешили прикрыть ее быстрыми улыбками.

— Я ведь говорил вам, что вокруг этого дела крутятся большие деньги. Мы планируем отправить наших парней отсюда в Тиколанд — это в Коста-Рике — к пятнадцатому октября вместе со снаряжением. Двухнедельная интенсивная тренировка и инструктаж, и мы выступаем пятого ноября, фейерверк устраивается ночью.

— Мистер Паркер...

Тайнсайдец внезапно помрачнел, даже встревожился — взгляд стал каким-то затравленным, он поскреб щеку.

— Да, Тим?

— Это без вопросов, что я вернусь еще между разведкой и тренировкой, да? Мне надо будет отлучиться, когда мы будем там, пока все не кончится, хорошо?

— Разумеется, — Паркер на мгновение задумался об этом, но рассудил, что будет лучше не спрашивать, что кроется за словами Гудалла, — по крайней мере пока. — Платят хорошо, но мотание через Атлантику туда-сюда без необходимости не оплачивается.

Он вернулся к столу и сгреб карты и фотографии снова в кучу.

— Теперь мы должны составить оптимальную смету и вторую — минимальную. И да будет мне позволено прояснить с самого начала — мы идем по земле, так что никаких «вертушек», прыжков с парашютом, и все несем на себе.

— Как далеко?

— Десять километров по тропинкам в джунглях по безопасной территории, потом пять через поля, которые могут стать опасными, если там прознают о нашем походе. Там есть река, так что нам понадобятся надувные плоты «джемини» или «риги райдерс». Как я говорил, деньги есть, и если возможно, я хотел бы, чтобы вы имели полный боевой комплект. Пусть это будет не новейшее снаряжение, но сравнимое с тем, которое вы, парни, хотели бы получить пять лет назад.

— Вы можете достать все это?

— Надеюсь, да. За деньги можно достать все, что вы захотите. Вот почему я хочу составить две сметы — одну оптимальную, другую базовую — без чего мы не сможем.

Беннет вынул из верхнего кармана рубашки маленькую записную книжку и карандаш, помусолил его.

— Два GPMG, с тысячей снарядов каждый.

— Два 81-миллиметровых гранатомета.

— Два?

— На случай, если один накроется на тренировках.

— Фосфорные бомбы?

— Зачем?

— Пожечь эти посевы как следует.

— Я полагаю, мы можем рассчитывать на переносной огнемет М202.

— В таком случае, если так много возни с этим, запрашиваем и то, и другое и можем использовать то, что работает лучше...

Рано вечером, когда, как он знал, Гудалл принимает душ, Паркер направился на кухню, где Беннет готовил при неохотной помощи Дункана. У Паркера было к Беннету особое дело.

После того как они поели, Беннет предложил Гудаллу подбросить его в своем «кавалере» в Рингвуд выпить пинту-другую. Гудалл с радостью согласился. Они припарковались у Фарлонг Инн, заглянули в паб и решили, что в нем слишком людно и шумно, — там было полно «яппи» с подружками, вырвавшихся на уик-энд.

Аллея вывела их на Маркет-сквер, где они обнаружили весьма приятное местечко позади Стар — маленький бар с удобными креслами и настоящим огнем.

— Тебе темного? — спросил Беннет.

— Шутишь. Они варят его специально для юга Уэтфорд Гэп, и в нем слишком много сахара. Черт подери этот ячменный сахар! Я возьму местного пойла.

Некоторое время они сидели и пили, разговаривая о том и о сем. Беннет знал, что у Гудалла есть семья, двое сыновей, так почему бы и не спросить о них?

— Что там такое с этими твоими возвращениями?

— Я считаю, ты, черт возьми, знаешь.

— Я полагаю, что да. Но мистер Паркер — нет.

— И он послал тебя разузнать. Он что, газет не читает?

— Наверное, читает, да не те. Однако я не знаю подробностей.

— Я освобожден под залог и должен отмечаться по понедельникам и четвергам, а если не приду, они посадят меня до суда — это сразу после Нового года.

— Почему ты сделал это?

Тим рассказал ему все полностью и закончил так:

— Если молодой Паркер не знает об этом, я не вижу, почему бы он должен это узнать, не так ли? Мое почтение, — он отхлебнул из своей кружки и спросил: — Как называется это пиво?

— "Старый барабанщик".

— Дурацкое название, но пиво неплохое. Пять или шесть кружек вполне хватит.

Он поставил кружку на стол.

— Эти аэрофотографии, они сделаны со спутника ЦРУ? Я засек коды на обороте.

— Возможно.

— И эти сандинисты. Я ничего об этом не знаю, но в книжках они классные парни.

Гудалл поймал на миг холодный взгляд Беннета, но тот отвел глаза. В камине прогорело полено и взвился рой искр.

— Может быть. Но рассуждать не наше дело.

— Точно. Хотя бы ради пятнадцати тысяч.

4

Человека, худого, как Иисус Христос на кресте, с той лишь разницей, что свою набедренную повязку он испачкал, протащили через двор. Люди, которые его волокли, были одеты в песочного цвета униформу, с черными тюрбанами на головах. Были это пакистанцы или афганцы — Мэт Добсон не мог сказать уверенно. Человек казался белым — хотя и не европейцем. Густая щетина не давала удостовериться в этом, а его лицо было так искажено в одном долгом несмолкающем крике, что было трудно сказать, был ли кажущийся восточным разрез глаз действительно таковым.

Люди в черных тюрбанах на самом деле некоторым образом распяли его. Они поставили его у столба с перекладиной, привязали за талию к вертикальному столбу и за кисти распростертых рук к перекладине и быстро ушли. Предоставленное самому себе, тело распятого тяжело опустилось, на невероятно худых руках проступили мышцы и сухожилия, когда они приняли на себя вес истощенного тела, но его голова по-прежнему поднималась в крике, который невозможно было унять.

Затем вперед выступил третий солдат с мощным пистолетом «браунинг», в котором Добсон узнал девятимиллиметровый FN BDA 9. Солдат вынул пустую обойму и передал оружие одному из своих товарищей. Потом он достал один-единственный патрон. Вместо обычной гладкой пули здесь было нечто вроде трех маленьких подвижных конусов, насаженных друг на друга. Солдат вставил патрон в обойму, взял пистолет, зарядил, оттянул назад и затем отпустил спусковой механизм. Он встал на линию, проведенную по земле, на белую отметку «50 м» и, приняв профессиональную стойку — пригнувшись, руки чуть согнуты в локтях, — выстрелил.

Несчастный на кресте продолжал дергаться и извиваться — он встал на ноги, когда пуля поразила его. В результате она попала в нижнюю правую часть грудной клетки, и он умирал еще минуту или две. Когда он затих, раздался низкий голос:

— Как видите, джентльмены, рана приблизительно десяти сантиметров в диаметре, выходного отверстия нет.

Голос был сладкозвучный и при этом отчетливый, с чистым выговором английских гласных, наводящим на мысль об Индии.

— Другими словами, пуля отдает всю энергию телу, добавляя гидростатический шок к другим поражающим факторам. Отсутствует и опасность сквозного ранения. Хотя смерть не всегда наступает немедленно, поражения головы и тела всегда смертельны, а поражения конечностей почти всегда приводят к смерти в результате быстрой и очень сильной потери крови — точно так же, как и смертельное ранение. Патрон подходит ко всему стандартному девятимиллиметровому ручному оружию и является гордостью нашей военной промышленности, хотя она и находится в младенческом состоянии. Кто-то из вас заметил, что он выглядит как патрон Societe des Munitions THV. Да, это так. И у нас нет лицензии на производство. Но мы производим и продаем их за одну пятую стоимости патронов Tres Haute Velocite французского производства. Должен ли я продолжать?

Человек на кресте умер, и взгляды устремились на него.

— О да, кстати — бедняга был осужден за извращенное изнасилование и заражен СПИДом.

«Сомневаюсь я, — подумал Мэт Добсон. — Вряд ли они допустили бы, чтобы ВИЧ-инфицированная кровь так растеклась вокруг. Он больше похож на горца-повстанца». Он повернулся к своему соседу, японцу, который выглядел жестче, чем большинство японских бизнесменов. Может быть, военный?

— Хорошо, — сказал Добсон. — Я видел некоторые убийственные фильмы в свое время, но... хорошо!

Японец выдержал свою традиционную загадочность.

Добсон окинул взглядом низкую комнату с грязноватыми желто-коричневыми акустическими панелями, с большим, медленно вращающимся вентилятором в центре потолка, и семь или восемь человек, сидевших в ней. Тихие разговоры постепенно становились громче, но никто не вставал. Или они, как и он сам, ждали одобрения от своих организаций?

Когда большой видеоэкран погас, к Добсону приблизился посыльный в коричневых штанах и рубашке навыпуск с эмблемой отеля.

— Сахиб в приемной велел передать вам это.

Мэт Добсон взглянул на визитную карточку. «Полковник Финчли-Кэмден, — прочел он. — Волкодав».

«Господи, — подумал Добсон, — должно быть, он в отчаянном положении».

— Сахиб будет в баре и надеется, что вы пообедаете с ним.

Добсон встал, застегнул среднюю пуговицу своего шелкового пиджака, темного синевато-серого цвета в синюю полоску, и вдруг подумал: «Нет, я не буду суетиться, пусть этот мерзавец подождет». И присоединился к небольшой группе, собравшейся вокруг представителя, темнокожего человека в форме, похожей на ту, которую носили британские штабные офицеры лет тридцать назад. У него был даже шикарный стек. Собравшиеся вокруг него обсуждали возможность скидки на партию порядка полумиллиона патронов.

Финчли-Кэмден был рад провести минут двадцать или около того, посиживая на веранде в плетеном кресле с высокой спинкой, со скотчем под рукой. С этой высоты можно было не замечать запахи и грязь города, простершегося внизу, а панорама была великолепна — золоченые купола и минареты мечетей и храмов. Жаль только, что в сезон дождей близкая цепь горных пиков, подножие «Крыши мира», обычно заслоняющая северный горизонт, была скрыта за впечатляющими и одновременно эфемерными скоплениями облаков. Однако помимо того, что у него было достаточно времени, чтобы насладиться этим видом, он нуждался в некотором отдыхе — и чтобы прийти в себя после пятнадцатичасового путешествия, и чтобы успокоить волнение перед предстоящей встречей.

Он никогда не встречался прежде с Мэтом Добсоном, хотя они занимались одним и тем же делом, будучи посредниками, и был слегка смущен его репутацией. Не в обычае Финчли-Кэмдена было смущаться перед кем бы то ни было, но тогда, выходит, Добсон был личностью необычной.

Связанный с некоторыми из самых могущественных людей в стране семейными узами и одолжениями, а более всего — знанием некоторых внутренних секретов Кабинета и Уайтхолла, Добсон, несомненно, странствовал по всему свету, куда хотел, покупая и продавая оружие из вторых рук. Он имел репутацию берущегося за любое дело, будь оно большим или маленьким. Тем не менее замешательство Финчли-Кэмдена объяснялось отчасти скромностью его дела. Но тогда, сказал он сам себе уже не в первый раз, он может и способен — спасибо швейцарскому счету МПА — хорошо заплатить.

На дне его стакана остались только кубики нерастаявшего льда, когда он увидел Добсона, направляющегося к нему. Торговцу оружием было за тридцать, у него были темные волосы и маленькие темные глазки, а полное лицо обличало любителя хорошо поесть. Его костюм был, на взгляд Финчли-Кэмдена, вызывающе дорогим, цвет его галстука — слишком ярким, а его туфли были не того сорта, который подходит джентльмену. Помимо всего прочего, подумал Финчли-Кэмден, несмотря на то, что его мать выросла среди верхушки общества, этот человек остался внуком торговца рыбой. И это заметно.

Добсон бросил на плетеный столик свою папку. Ее красная кожа и золотое тиснение вполне подходили его облику. Он коротко помахал рукой — без рукопожатия — и опустился в кресло рядом с Финчли-Кэмденом. Ему даже не требовалось шевелить пальцем — бармен уже возник рядом.

— Большой «Гиннес» для меня... есть охлажденный?

— Очень холодный, сэр. Двадцать четыре часа в холодильнике.

— Лимон, безо льда. И полковнику — по желанию. Советую не заказывать со льдом, полковник, — они слишком часто наполняют формочки из-под крана, хотя и утверждают, что используют воду из гималайских источников. Чем могу служить?

Финчли-Кэмден достал из внутреннего кармана исписанный листок бумаги.

— На самом деле это немного. Но это нужно мне в Коста-Рике к 15 октября.

Добсон поправил свои затемненные бифокальные очки в черной оправе, открыл свой кейс и достал ноутбук. Некоторое время он что-то считал, наконец оторвался от компьютера и снял очки.

— Я берусь за это, и у вас все будет абсолютно кошерным. Никаких «Сделано в Гонконге» и тому подобного.

Его речь была неровной, быстрой, как у кокни из Кенсингтона.

— Разумеется, — отозвался Финчли-Кэмден.

— Никаких проблем с полевой формой, обувью и прочим. Я могу устроить дешевую доставку на грузовике от склада до Херефорда. Кроме того, я могу достать «браунинги», — на мгновение губы Добсона скривились при воспоминании о только что показанной видеозаписи. — А если хотите, я могу доставить вам для них патроны типа THV, не кошерные, признаюсь, но они работают. Но вы можете поиметь неприятности.

Финчли-Кэмден поморщился, отхлебнул глоток (интересно, достаточно ли там виски, чтобы нейтрализовать холеру, если только она присутствует в кубиках льда?) и стал ждать продолжения.

— Если вы дадите мне девять месяцев, я могу поставить вам это все хитрым образом за разумную цену.

Он ждал, что Финчли-Кэмден спросит, что это за «хитрый образ», но тот не спросил, и Добсон продолжал.

— Хитрым образом: клиент не придает значения, когда HMG окажется у меня, и я собираюсь к другу в Оман, Дубаи, Малайзию — куда-нибудь. Друг, министр вооружений, выписывает законный ордер, по которому затем белый заказчик все это получает, и никаких вопросов. Затем девять месяцев спустя мой друг посылает ордер ко мне, а я — к клиенту, который приходил ко мне в первый раз. В последний месяц я подменяю шестьдесят сарацин узбекским военачальником, использующим этот маршрут, но, как видите, ордер-то он подписал в январе! Но на такое количество... шесть недель.

«Этот тип на самом деле торгаш, — подумал Финчли-Кэмден, забыв про всякое смущение. — Но если я промедлю, он предложит мне это. Хотя я полагаю, что придется отказаться».

— М16А2 сейчас нет. Только автоматы разного типа, слегка подержанные. Босния, понимаете ли. Я могу предложить вам двадцать SLR, бывших в употреблении. Без проблем.

Винтовки эти были полуавтоматическими, на два килограмма тяжелее заказанных, притом длиннее и большего калибра, что делало их малопригодными для такой короткой операции, как та, которую планировал Финчли-Кэмден.

— Но что тяжелей всего, так это минометы и «молотилки», — сказал Добсон, используя словечко из сасовского жаргона для обозначения GPMG. — Вот в чем ваша основная проблема.

— Я предполагал, что поставка L96A1 может оказаться трудным делом.

— Снайперские ружья? Один друг из Залива — имени не называю — думал, что сможет использовать их вместо охотничьих ружей при охоте на горных львов. Но об этом проведал какой-то консерватор, так что я полагаю, этот охотник будет рад сгрузить их. Но минометы и «молотилки»... Разумеется, это зависит от того, как далеко вы способны зайти.

Финчли-Кэмден придержал язык и, насколько смог, сохранил невозмутимое выражение лица. Добсон наклонился вперед, достаточно близко к Финчли-Кэмдену, так что тот почувствовал запах освежителя для рта, который перебивал запах джина.

— Я могу взять большую часть этого снаряжения у парней, у которых оно есть, но которым оно, похоже, не понадобится в ближайшую пару месяцев. Что мы можем сделать: оформить аренду, внеся условный залог в размере, который они определят, на случай порчи...

— Вы имеете в виду, что я беру оружие напрокат, и если я возвращаю его в хорошем состоянии, то я плачу всего лишь арендную плату? Но если что-то потеряется или будет испорчено, то требуемая сумма возмещения будет покрыта из залога?

— Именно так. Кроме той суммы, что является не возмещением стоимости, которую вы выложите, а платой моим друзьям, которую они установят.

«Тем не менее, — подумал Финчли-Кэмден, — это может оказаться дешевле, чем я ожидал». Он готовился выложить две сотни, пятую часть того, что МПА заплатила, однако теперь дело могло обернуться так, что он получит все необходимое за десятки, а не за сотни тысяч.

Он отхлебнул свой скотч, полюбовался на солнечный свет, золотящий купы облаков на фоне темно-фиолетовых туч, и вдруг ощутил волну эйфории — каждый фунт, который он не истратит, останется в его кармане, то есть пойдет этому проклятому синдикату Ллойда.

— Я думаю, мы можем уладить кое-что прямо сейчас. Ланч?

— Второй завтрак, или как они это называют? Почему бы нет?

Улыбка Добсона сверкнула, как блик солнца на ноже убийцы.

После множества межконтинентальных телефонных звонков, сделанных во второй половине этого долгого, жаркого, душного дня, стоимость проката и транспортировки определилась в размере девяноста тысяч фунтов, что было больше, чем ожидал Финчли-Кэмден, плюс безвозвратно уплаченные двадцать четыре тысячи за амуницию всякого рода, четыре вида мин, трассирующие снаряды и прочее. Хуже того — сумма, которую нужно было оставить в залог лондонской фирме, которая имела незапятнанную репутацию на протяжении столетия, составляла двести пятьдесят фунтов, что, как он прикинул, было на сотню тысяч больше рыночной стоимости.

«Нику Паркеру лучше не повредить ничего», — повторял по себя Финчли-Кэмден как своего рода мантру, пока лайнер «Эйр Индиа» нес его обратно.

Направлявшийся в другую сторону Добсон самодовольно радовался, чувствуя удовлетворение. Он загреб двадцать пять тысяч на комиссионных, что было не так уж плохо для неожиданной послеобеденной работенки. Более того, не так-то сложно понять, что планирует Волкодав в Коста-Рике, и если получится, то станет возможным пристроить под хорошим предлогом эти двести пятьдесят тысяч, чтобы они были сняты с депонирования... Жаль, что он не округлил сумму до трехсот тысяч, — деньги, безусловно, были в кармане.

5

Гордон Беннет обзвонил четырех секретарей Полковой ассоциации, которых он знал лично. Они выдали ему огромное количество имен и адресов. Затем он сложил три немнущиеся рубашки, трое трусов и три пары носков в рюкзак, туда же положил запасной гернсейский свитер, джинсы и принадлежности для бритья. Напоследок он удостоверился, что атлас автомобильных дорог Британии лежит в «бардачке» его «шевроле».

— И вот мы скажем «до свиданья» владеньям Микки Мауса, — мурлыкал он себе под нос, проезжая мимо фабрики.

В Ламбете, в спальне, спрятанной в краснокирпичном лабиринте входов, лестниц, лифтов и открытых коридоров, Уинстон Смит лежал в постели с Розмари Фитц, шестнадцатилетней цыпочкой, которая гуляла после двойного срока в GCSE — учреждении, которое называлось «Обучение уходу за детьми».

Она была красавица. Ее груди, хотя и небольшие, были так тверды, что они едва колыхнулись, когда она поднялась и опустилась на его тело. Соски цвета спелой сливы, по контрасту с ее кожей казавшиеся пурпурными, покачивались надо ртом Уинстона. Ее тугой широкий зад, казалось, обхватывал его член по всей длине.

Пятью минутами раньше, когда она впервые подержалась за него, она сказала:

— Черт, мужик, ты же никогда не введешь это в такую маленькую щелку, как моя.

А он ответил:

— Слушай, давай я лягу на спину, а ты сядешь сверху и введешь его так, как захочешь.

Потом были охи и ахи, а через пару минут, которые тянулись бесконечно, она наполовину села, наполовину встала на колени, и он начал привычные движения, стараясь избежать разочарования для них обоих. Неуверенно поначалу, потом со все большей уверенностью, она начала сама двигаться вверх и вниз, и теперь охи и ахи раздавались снова, но уже звучали совершенно иначе.

— О, черт, как ты приятно двигаешься, — воскликнул он. «Двести пятьдесят пять, — сказал он про себя, — двести тридцать девять». Но это было не нужно, его большие черные руки нащупали и сжали ее плечи, ее руки ритмично двигались по его груди, почти так, как если бы она делала массаж сердца, затем они разом кончили, и она завертелась на нем, корчась со стонами, так что он мог чувствовать спазмы внутри ее, каких он никогда не ощущал прежде, и его член выскользнул.

— Девочка, — сказал он, когда его дыхание успокоилось настолько, что он смог говорить, — это было великолепно. Лучше у меня никогда не было.

Задыхаясь, она проговорила:

— Ты говоришь это всем девчонкам.

Это было правдой, но он попытался обратить все в шутку.

— Как ты об этом узнала?

— Моя мамаша сказала мне, — и она захихикала, но тут же оборвала смех. — Боже, ты слышишь это?

Он слышал, его уши были так же настороже, как в джунглях Брунея три года назад.

— Передняя дверь заперта?

Она кивнула, глаза ее расширились и побелели от ужаса.

— Это мои братцы, должно быть. Мамаша на работе. Они убьют тебя.

Когда дверь начала открываться, Уинстон припер ее стулом, влез в свои плавки, закружился в поисках рубашки, но тут стул поддался неистовому натиску снаружи.

— Рози, хренова ты шлюха, мы знаем, что ты там с этим жеребцом Уинстоном, и он будет на пару шариков легче, когда мы с ним кончим...

Стул разлетелся на куски, и двое братьев, один в среднетяжелом весе с серьезными намерениями, а другой его спарринг-партнер, влетели внутрь, а Уинстон одновременно выскочил. Через окно.

Он сделал правильно. Квартира была с измененной планировкой, окна спальни и ванной выходили прямо наружу, выше и ниже были открытые лестницы, а входная дверь и окна другой комнаты выходили на средний этаж. Это было нелегко, и он заработал неприятную царапину на спине, но это было все же лучше, чем лететь вниз с четвертого этажа.

Он срезал путь до лифтов и лестничных клеток. Добравшись туда, он остановился и прислушался. Ни звука. Затем донесся издалека вопль. Вниз? Нет, именно этого они и ждут. Тогда...

Один ждал его за первым поворотом, а другой топотал по лестнице, чтобы отрезать его от выхода. Уинстон развернулся, прыгнул вниз по лестнице и встретил второго хорошим ударом, который мог бы снести этому боксеру голову. Тот видел это, и принял удар своим могучим плечом, но даже так был отброшен назад в полуприсед. Уинстон перескочил через него на манер Дэйли Томпсона и оказался на свободе. Одна неприятность — он все еще был в чем мать родила, если не считать плавок, и враги были за спиной.

Он спустился на первый этаж, вылетел пулей из дверей, пробежался по двору прогулочным шагом, и увидел возможное убежище — «шевроле» на стоянке. Уинстон ввалился на заднее сиденье и крикнул:

— Давай, мужик, гони! Черт подери, сержант Беннет! Какого хрена вы здесь делаете?

— Ищу тебя, сынок. Что же еще?

Беннет поглядел в зеркало заднего вида и увидел двух здоровенных, весьма мускулистых черных мужчин, выбежавших из дверей в охотничьем азарте. Он включил зажигание.

— Ты мог положить их.

— Конечно, мог, мистер Беннет. Но вы же видели, они дрались всерьез. Я мог только убить их, чтобы они не убили меня. Или, — он припомнил что-то насчет того, чтобы сделать его на пару шариков легче, — не оторвали мне яйца.

Они свернули на Кеннингтон-парк роуд.

— Хочешь, скажу, почему они за тобой гнались? Ты трахнул их сестричку!

— Откуда вы знаете?

Гордон Беннет бросил неприязненный взгляд на ноги Уинстона.

— У тебя потекло.

— Их малолетнюю сестричку. Мистер Беннет, давайте направо, и мы найдем местечко, где вы сможете купить мне какой-нибудь холодной дряни.

— Гордон Беннет! Какой сюрприз!

— Джина! Ты, как всегда, прекрасно выглядишь.

Они с жаром обнялись. Беннет был высок, но даже босиком Джина была почти одного с ним роста.

— Черт, я посадила тебе на джемпер пятно.

Так оно и было. Джина Браун была одета в длинную мужскую рубашку поверх свитера и джинсов. Похоже, гость оторвал ее от работы.

— Не беспокойся.

— Входи же.

Небольшой дом был перестроен Джеффом, ее любовником на протяжении уже десяти лет, бывшим солдатом и бывшим скульптором, отчасти строителем, отчасти солдатом удачи, который был лет на пятнадцать младше ее. Первый этаж занимала теперь одна комната, студия Джины, полная огромных холстов, прислоненных к стенам. Один из них был расположен напротив задней, стеклянной, стены.

— Идем.

Он поднимался по лестнице вслед за ней, удивляясь ее темно-рыжим волосам (разумеется, крашеным, но какое это имело значение?) и ее все еще стройной фигуре.

— Я-то знаю, что на самом деле тебе нужен Джефф. Но прежде чем я скажу тебе, где он, ты можешь посидеть со мной, поболтать и выпить.

Так они и сделали, пили чай и джин на крохотной кухоньке, откуда виден был убогий двор, заполненный не разобранными лесами. Наконец Беннетт сказал:

— Так где же он? Где Джефф?

— В Боснии, — ответила она, и ее большие карие глаза неожиданно наполнились слезами, — Давай, Гордон, уматывай. Джеффа никогда нет, когда он тебе нужен. Точно так же и для меня.

Джек Глеу обхватил огромный цветок георгина своей большой рукой. Сотни его острых лепестков были темно-пурпурными, с белыми краями. Целый год он возился с ним ради этого момента. И со смешанным чувством он занес над ним секатор. Он срезал цветок и бережно поместил его в свою тачку вместе с десятком других, которые он заявил на завтрашнюю выставку. Он выпрямился и оглядел участок.

— Мерзавец, — пробормотал он.

Пробираясь через ряды цветов, к нему приближалась знакомая по прошлым временам фигура.

— Гордон. Гордон Беннет.

Они пожали друг другу руки, и Джек Глеу выслушал предложение Беннета. Потом он спросил:

— А кто главный? Не этот ли свихнутый ублюдок Ник Паркер?

— Ну он. Но это же будет раз плюнуть.

— Может, да, а может, нет. Но этот Паркер псих. И говоря прямо, Гордон, мне такие деньги больше не нужны. Полмиллиона в Ливерпуле, это да. Откупить магазинчик — да. Но что я буду делать с пятью тысячами? Они не стоят риска.

Он развернулся и взялся за тачку. А когда выпрямился, он увидел, что Беннет уже исчез. Он почувствовал мгновенное сожаление, но тут же решил, что правильно сделал — ему уже почти пятьдесят и он слишком стар для таких штучек.

Но Беннет думал иначе. «Полоумный ублюдок, — сказал он себе, — останется здесь, пока мороз не превратит эти кроваво-красные цветы в мокрую солому. Или что-нибудь еще не попортит их». Он знал пару ребят в Калвертоне, которые устроят это за пятерку...

6

Вернувшись к себе на Бейкер-стрит, Финчли-Кэмден ожидал рапорта от Беннета. Он считал и пересчитывал на своем калькуляторе, но чем дальше, тем больше ему не нравилось то, что получалось.

Оружие: что-то около девяноста тысяч, а в худшем случае — четыреста тридцать. Надо учитывать все самое худшее. Плата: одному — двадцать, двум — по пятнадцать, двадцати — по пять тысяч, это еще сто пятьдесят. Двадцать три билета на самолет в Коста-Рику и обратно — скажем, сорок тысяч. Снаряжение, провизия и прочее примерно на три недели — скажем, восемь тысяч. И еще не меньше сотни на непредвиденные расходы. Проклятие! Он пересчитал еще раз, и снова черные цифирки показали: 662 тысячи. И если он хочет сохранить все это — он обвел взглядом трофеи, гравюры, ковер и все остальное, — он должен срезать эти шестьдесят две тысячи. Проблема была в том, что четыреста тысяч, которые он был должен синдикату, стали символической цифрой, навязчивой идеей, и этот контракт с МПА был попыткой справиться с ней. Он должен был раздобыть эти четыреста тысяч, и ни пенни меньше. Больше — да, если это возможно, но не меньше.

Зеленый телефон зазвонил.

— Говорит Беннет.

Беннет. Он стоил Волкодаву дорого, как Паркер и Гудалл, которые уже улетели в Сан-Хосе. Еще две статьи расходов, не учтенные его расчетами.

— Гордон, где ты?

— В Ливерпуле, на Скотланд-роуд. Полковник, как вы думаете, мистер Паркер не будет против близнецов Стрэхан?

— Я думал, они еще в тюрьме.

— Уже нет и ищут работу. Дело в том, сэр, что я с трудом могу набрать пять патрулей, которые вам нужны. Многих привлекла Босния, кроме тех психов...

— Без которых мы можем обойтись.

— ...и кое-кто отказался, когда узнал, что командир — капитан Паркер.

— Это не очень хорошо.

— Может быть. Однако как насчет Стрэханов?

— Нужда заставит — свяжешься и с дьяволом. — Волна эйфории поднималась у Финчли-Кэмдена в груди. Он старался, чтобы ни одна ее нотка не прозвучала в голосе, и говорил настолько серьезно, даже возвышенно, насколько мог. — Гордон, ты знаешь обстановку так же хорошо, как и любой из нас, и у тебя есть опыт. Если уж дойдет до этого, какое нужно минимальное количество людей? Нижний предел.

В трубке долго молчали.

— Можно, я вернусь к вам со всем этим? Мне нужно полчаса, чтобы это обдумать.

Беннет вышел из телефонной будки, слегка сбитый с толку, и вернулся в машину. Дождь сыпался сверху, вода скорее сползала, чем бежала по лобовому стеклу, которое почти мгновенно запотело. Он включил дворники, посчитав, что аккумуляторы еще дееспособны после поездки через горы.

Мысленно он был далеко, съежившись в импровизированном укрытии на склоне горы Кент. «Каждый раз мы наталкивались на аргентинский патруль, они там ходили... Мы напоролись на один как-то ночью. Взяли двоих, двоих ранили, троих убили», — сказал он сам себе. На другую ночь он был в дозоре и столкнулся с аргентинским дозорным лицом к лицу. Он придушил его, но второй успел кинуть гранату. Она упала рядом, но, к счастью, осколки задели только плечо, которое с тех пор побаливает в холодную погоду.

Интересно, они все такие, эти латиноамериканцы? А какими окажутся эти сандинисты? Ну, пусть они были хороши в своей стране, сражаясь с регулярной армией — но регулярной армией вроде себя, плохо экипированной, плохо тренированной.

«Калашниковы». Лучшие в мире автоматы. Янки во Вьетнаме бросали свои М16, если могли добыть АК47. Но это было давно. Никакое оружие не может оставаться надежным после двадцати пяти лет использования. К тому же такое старое оружие не может соперничать с последними образцами.

Он устроился поудобнее на сиденье, достал пакет тонких сигарет, извлек одну из целлофановой оболочки, чиркнул спичкой по потемневшему от никотина ногтю и припомнил с фотографической точностью карты и изображения со спутников, которые они изучали во Врайкин-Хит. Если у них будет миномет калибра 81 мм, последняя модель, стандартный британский адаптированный карабин FN и пара хороших снайперов с L96A1, и если у них будет преимущество внезапности и они будут знать точно диспозицию гарнизона, тогда они вполне способны силами двенадцати или пятнадцати человек нейтрализовать этот гарнизон прежде, чем противник сможет собраться для серьезного отпора.

Он мог представить это. Предрассветные сумерки, три группы по четыре человека окружают объект с трех сторон. Затем хорошо спланированный обстрел, минометы в арьергарде, покидывающие в этот фруктовый пудинг фосфорные бомбы, сжигающие урожай и строения не хуже привычного взрыва, взрывы гранат для пущей дезориентации противника, трассирующие очереди по всему, что двигается. После пяти минут такого последняя атака должна быть не более чем операцией по окончательному уничтожению противника. Если вы еще будете живы со своим двадцатипятилетней давности «Калашниковым», вы головы под таким огнем не поднимете, и никто не поднимет, особенно же латиноамериканец вроде того молодого аргентинца на горе Кент.

Он вылез из машины и вернулся в телефонную будку.

— Полковник, если вы добудете все оборудование, которое мы заказали, то я считаю, что пятнадцати будет достаточно. Но пятнадцать — это минимум. И говоря по правде, я думаю, именно столько я и смогу набрать.

Финчли-Кэмден снова обратился к калькулятору. Двадцать пять тысяч он сэкономит на плате. И пять комплектов оружия, в том числе, возможно, один миномет и один карабин, которые останутся нераспакованными и в безопасности в арсенале в Пуэрто-Лимоне, оставят ему по крайней мере восемь тысяч из залога. Тогда получается вполне достаточно даже в худшем случае, больше этих магических четырехсот тысяч.

Но сможет ли Ник Паркер справиться? Да. Во-первых, потому, что он может теперь предложить ему ощутимое повышение, и, во-вторых, потому, что Ник Паркер любит бросать вызов — что ясно каждому, кто служил под его началом.

Тем временем в Мерсисайде Беннет выжал сцепление и повернул на дорогу, которая вела к близнецам Стрэхан. Тяжелый случай. Военный трибунал, позорная отставка, восемнадцать месяцев на гауптвахте, и вот они вернулись. Эти справятся с любым латиноамериканцем...

7

Паркер и Гудалл покинули Майами в восемь утра и прибыли в аэропорт Хуан Санта-Мария в пять вечера рейсом LACSA 737. Этот последний этап включал остановку на ланч в Белиз-Сити и изменение планов в Сан-Сальвадоре. До приземления в Коста-Рике они должны были находиться в обществе друг друга почти двадцать четыре часа, а это было нелегко. В трансатлантическом лайнере Гудалл почувствовал, что был бы счастливее в том отделении, которое Паркер называет «третий класс», а другие — «экономический» или «туристский», среди себе подобных, но Паркер настаивал, что, поскольку Волкодав платит, они могут себе позволить путешествовать с комфортом.

Гудалл, однако, не был уверен, что ощущает этот самый комфорт. Бизнес-класс, чем бы он ни был, означал, кажется, больший проход между рядами, хотя места для ног было ничуть не больше; бесплатную выпивку, которая — поскольку платил Волкодав — все равно была бы бесплатной; и более частые визиты стюардесс. В меню значилось «мясо по-провансальски», которое оказалось куском пережаренного мяса в томатном соусе с приправами. Гудалл предпочел бы салат с ветчиной, который подавали ему на чартерных рейсах до Испанского Берега. И мятные шоколадные конфеты к кофе поразили его — совершенно как девчонке...

Для начала Паркер пытался поболтать, но к тому времени, как западное побережье Ирландии осталось позади, до него дошло, что тайнсайдец не склонен к болтовне. Он почувствовал, правда, что это не потому, что Гудалл был необщителен по натуре, но больше от его глубокой неприязни к «джентльменам», которые пытаются оказывать ему покровительство. Так что на протяжении последующих восемнадцати часов — или около того, включая короткую остановку в Майами, — они вряд ли перекинулись лишним словом, не касающимся практических проблем, вроде: «Извините» или «Кажется, моя ложка у вас под ногами».

В Белиз-Сити лед начал таять. В свое время оба бывали здесь по делам, хотя и не одновременно, могли порассказать друг другу кое-какие истории об этом странном городе горячих влажных зданий, крытых ржавым гофрированным железом, о барах и проститутках и анекдоты о тупости и общем невежестве Особого эскадрона морских пехотинцев и «зеленых беретов», которые делили с ними оборудование.

Разговор закончился утверждением Гудалла, что он никогда не откроет жестянку фасоли «Хайнц» без воспоминаний о ночи, которую он провел с одной девчонкой — «Черной, конечно, и я клянусь, ей было только шестнадцать» — в отеле «Форт Джордж».

— Фасоли? Почему? — Паркер ожидал грубой шутки.

— Почти весь урожай белизской фасоли идет к Хайнцу. Ты разве этого не знаешь?

Ко времени посадки в аэропорту Хуан Санта-Мария они были уже в таких отношениях, что показывали друг другу с восклицаниями на вулканы, мимо которых пролетали, и отпускали замечания насчет того, что Месета здорово похожа на прерию. В общем, они были готовы к тому, чтобы находиться в обществе друг друга, но во внеслужебное время — оба были нетерпимы к панибратству.

Такси, «шевроле» десятилетней давности, но в хорошем состоянии, везло их семнадцать километров через пригороды Сан-Хосе в облаке быстро оседающей пыли. Их первым впечатлением было четырехполосное асфальтовое шоссе, которое пересекало пояс барачных поселков, окружавший город. Сам Сан-Хосе оказался городом кварталов двадцатого века, расположенных квадратами, с ухоженными улицами, кое-где даже обсаженными деревьями. Множество людей кругом, оживленное дорожное движение, а бары, рестораны и содас — небольшие забегаловки — получали хороший доход, когда служащие возвращались домой из своих офисов. Расплачиваясь с таксистом возле отеля «Фортуна», они снова отметили, что воздух здесь холоднее, чем они ожидали, и что это неудивительно, ведь Сан-Хосе находится на той же высоте, что и Сноудон.

На первом этаже они разделились, направившись в отведенные им соседние комнаты.

— Э... слушай, завтра я встречаюсь с некоторыми парнями по нашим делам, знаешь? Мы можем встретиться здесь вечером, скажем, в девять часов, когда я буду знать, что мы и где мы. Так что у тебя свободный день. — Паркер вручил Гудаллу пригоршню странных на вид денег. — От Волкодава. Желаю приятно провести день.

Что он и сделал. С самого утра, после завтрака — горячих лепешек и такого кофе, какого он никогда прежде не пил, — Гудалл ухватил пару листков со стойки в фойе. Они были на английском и на испанском: «Провести день в Сан-Хосе» и «В Сан-Хосе на этой неделе».

С их помощью он исследовал широкие бульвары, нашел музей нефрита и музей золота. Оба произвели на него впечатление, особенно музей нефрита с его экспонатами, которые были подсвечены так, что полудрагоценные камни словно бы светились внутренним светом. В магазинах при обоих музеях он купил по украшению — нефритовые серьги и золотую брошь, сделанные наподобие тех, которые он видел в музеях. Хотя они были из настоящего нефрита и золота, они стоили поразительно дешево, и Гудалл надеялся, что они помогут им с Мэри снова навести мосты между собой. Он хотел бы купить что-нибудь Джеку и Бобу, что-нибудь действительно приятное, особенно Джеку, как он всегда делал, когда «парни» были еще достаточно юны, чтобы действительно восхищаться малайским ножом в кожаных ножнах или высушенной головой с Борнео.

Кроме того, когда он шел под жаркими лучами солнца через парк, полный тропических цветов и поющих птиц, он ощутил волну эйфории, почти радости — настоящая жизнь была здесь, почти в тысяче миль от Тайнсайда и той кучи дерьма, в которой он там прозябал, словно на другой планете.

— Мистер Паркер, сеньор Франко встретится с вами сейчас. Следуйте за мной, пожалуйста.

«На край света, если хотите», — подумал Паркер. Он поднимался за ней по пологой лестнице с хромированными перилами, мимо огромных фотографий черных быков на фоне горных вершин, поросших лесом, но видел только обтянутые алой мини-юбкой ягодицы, ноги в черных чулках и темные волосы, рассыпавшиеся по белому холодному шелку ее блузки. От ее духов кружилась голова. А ее имя, согласно надписи на секретарском столике, было Афродита О'Доннелл Гонсалес. Афродита — греческая богиня любви.

Франсиско Франко был другого рода, с первого взгляда — подходящий под представления предубежденного англосакса о сомнительных мексиканцах. Черные волосы были зачесаны назад, желтоватая, в рябинках кожа, темные, никогда не улыбающиеся глаза и слишком крепкое и долгое рукопожатие, так что, когда он наконец отпускает вашу руку, вам хочется проверить, не вытащил ли он свободной рукой ваш бумажник. Белая рубашка, золотые запонки, которые выглядят так, будто извлечены из инкского захоронения, розовый шелковый галстук, гармонирующий с серо-голубым пиджаком, который висит на спинке его черного кожаного рабочего кресла. Он отпустил девушку мановением руки, о чем Паркер подумал с сожалением. Он предпочел бы поцеловать ее на прощание.

— Кофе, мистер Паркер?

— Да, пожалуйста.

Означало ли это возвращение Афродиты? Но нет, всего лишь термос. Однако кофе был хорош, возможно, даже лучше того, который подавали в отеле: всегда соглашайтесь на кофе в Коста-Рике.

Франко тем временем говорил какие-то обычные слова о путешествии, об отелях...

— Не самый лучший, я знаю, но я получил инструкцию, что вы не должны выделяться.

— Все в порядке. Комфортабельный, довольно тихий. Есть все, что нужно...

Кроме Афродиты.

— Muy bien. Тогда перейдем к... сути дела.

Суть дела оказалась серьезным препятствием. Это предполагалось с самого начала, то есть с визита Мод Адлер к Волкодаву, что вооруженный отряд будет скрываться под видом хорошо экипированных лесорубов и что их снаряжение должно быть ввезено в Коста-Рику в контейнере, якобы содержащем современное лесоповалочное оборудование. «Буллбургер» в Коста-Рике занимался тем, что рубил лес, затем крестьяне выжигали его и получали от компании участки в аренду, чтобы выращивать на них кукурузу на окраинах леса, пока они не превращались в саванну. Затем эти участки превращались в пастбища для скота мясных пород, который в конце концов превращался в известные от Рио-Гранде до Тьерра дель Фуэго «буллбургесас», «las burguesas con cojones» — буллбургеры с яйцами.

— Но вот что забыли в центральном офисе, — Франко сделал приглашающий жест в сторону большой карты Коста-Рики, висевшей в рамке на стене позади него, — так это то, что наши операции с говядиной происходят всецело на более засушливой тихоокеанской стороне гор, в то время как ваша цель находится на севере, в центре. Там нет гор и влажно, а джунгли вырубать намного труднее. У нас же нет больших пастбищ вообще, и они нам никогда не были нужны.

Ничего из сказанного не было вполне точным. На самом деле Франко по большей части занимался вопросами рубки леса и превращения его в пастбища, но концессия принадлежала производителю много большему, чем «Буллбургер». «Буллбургер (Коста-Рика) С.А.» опоздала и была вынуждена довольствоваться более бедными землями на западе страны.

— Ну? — сказал Паркер, откидываясь в высоком кресле, которое ему предложил Франко, и закинул ногу за ногу. «Франко, — подумал он, — это твоя проблема, не моя».

— Вот. Мы думаем, что вы отправитесь под видом исследователей, ботаников, экологов и так далее. Специальная группа из... из одного британского университета. Финансируемая «Буллбургером». Это должно быть хорошее прикрытие, знаете ли.

— Если честно, я не думаю, что это очень хорошая идея.

— Нет? Возможно, и так. Но важно то, что мы должны получить правительственное разрешение для вас находиться в лесах неподалеку от вашей цели с теми возможностями для тренировки, которые вы просили. Вы знаете университет или исследовательский институт, который мы могли бы назвать в качестве вашего спонсора? Или какую-нибудь организацию?

— О Боже, нет. Я действительно не понимаю вещей такого рода. В любом случае разве это не ваша проблема в большей степени, чем моя?

Сверкнула белозубая улыбка:

— О... разумеется... да! Я просто интересовался, нет ли у вас каких идей.

— Нет. И у вас нет времени на это. Здесь есть еще один аспект. Что нам нравится в сценарии с рубкой леса, так это то, что он обеспечивает хорошую причину для получения контейнера. Я сомневаюсь, что ботаникам и прочим нужно столько оборудования.

— О, мистер Паркер, здесь вы ошибаетесь, — Франко наклонился вперед, роясь в бумагах на столе, и вытянул номер «Нэшнл джиогрэфик», раскрытый на нужной странице. — Сельва примерно в сотне километров к юго-востоку от того места, где вы будете. Исследовательская станция, где они изучают лесной свод с помощью систем блоков и веревок и подвесных платформ, даже кабин, на вершинах деревьев. Мы можем сказать, что вашим людям нужно такое же оборудование.

Паркер едва взглянул на журнал.

— Как я сказал, это ваша проблема, а не моя. Боже мой, что это?

В комнате внезапно потемнело, снаружи сверкнула молния, громыхнул гром, и дождь полил как из ведра.

— Сезон дождей, — пояснил Франко. — Каждый день во второй половине дня одно и то же. Но каждый день все слабее и слабее. Так будет весь конец октября.

Паркер повернулся к мексиканцу.

— Так что насчет завтрашнего дня?

— Вы отправитесь на место, которое мы вам нашли. Так что вы можете произвести рекогносцировку, как собирались. Такси будет ждать вас у «Фортуны» в девять часов. Тем временем я подумаю над теми проблемами, которые мы обсуждали.

Дождь застал Гудалла, когда он прогуливался по Калле Сентраль, любуясь цветами. Ливень, казалось, ничуть не помешал тикос — он знал теперь, что так называют себя костариканцы, — большинство из которых не обратили на него внимания, хотя кое-кто облачился в дождевики, и замелькали немногочисленные зонтики. Вспомнив, что у него только одна смена верхней одежды, он огляделся кругом в поисках укрытия и увидел гранд-отель «Коста-Рика». Он выглядел шикарно, но такие вещи не смущали Гудалла. Он вошел и сел за столик на веранде.

Его примеру очень скоро последовала негритянка с дочерью лет пяти или шести, Официант возник за его спиной прежде, чем он расправил свою куртку. Гудалл заказал кофе, которое подали с бисквитами, а негритянка, объяснив официанту, что они не вместе, заказала le con limon для себя и мороженое для своей дочери Зены.

Гудалл улыбнулся им. Они обе были очень симпатичные, каждая на свой лад. Потом, слегка смущаясь от того, что он не говорит по-испански, на котором, как он предположил, говорят они, он стал разглядывать улицу. «Мерседесы», «кадиллаки», «плимуты» «тойоты» и «фольксвагены», которые здесь называли «карибес» и которые были сделаны в Мехико, сновали по главным улицам Сан-Хосе. И внезапно он понял: вот что Джек должен получить, когда выйдет из госпиталя, — «фольксваген-жук», новый, сделанный в Мехико. Вот ради чего он был здесь, в Коста-Рике, почти за полмира от дома — чтобы он смог купить сыну, которого чуть не убил, машину на семнадцатилетие.

— Только в центрально-американских странах они делают все быстро.

Ее акцент был, пожалуй, американским, но скорее брикстонским.

— Вы из Ньюкастла? Я так и думала.

Даже в заказе кофе по разговорнику это слышно.

Они обменивались любезностями, пока Зена лакомилась мороженым, но, как уже позже осознал Гудалл, ее мать так же умолчала о том, что она делает в Сан-Хосе, как и он. Живет, проездом, по делам? Никто из них этого не коснулся — ни чернокожая женщина из Брикстона, ни бывший сасовец из Уоллсенда.

Из листка «В Сан-Хосе на этой неделе» Гудалл узнал, что вечером будет футбольный матч, «Пуэрто-Лимон» против «Сан-Хосе Атлетико», и, приняв душ, а потом перекусив в маленьком ресторанчике возле отеля, он решил, что футбол куда лучшее времяпрепровождение, чем телевизор в его номере.

Современный стадион в конце Пасео Колон был заполнен на три четверти. В команде «Пуэрто-Лимон» большинство было темнокожих, как и среди их болельщиков. Они приехали на автобусах — железная дорога, которую их предки построили сто лет назад, была разрушена землетрясением 1991 года.

Гудалл, который любил хорошую игру — то есть игру на грани фола, — устроился в стороне от них, Он верил, что у него нет расовых предубеждений. Во время службы в армии он работал с гуркхами и фиджийцами, сражался и научился уважать как достойных противников — то есть как серьезную угрозу своему физическому существованию — индонезийцев и арабов точно так же, как аргентинцев и ирландцев. Тем не менее он считал, что у них у всех есть свое место, и оно ниже его собственного. Он признавал за некоторыми превосходство, но за очень немногими. Один или два офицера, которые были хорошими солдатами. Ник Паркер был таким, судя по репутации. Гудалл хотел бы знать, выдержит ли эта репутация проверку боем, и тогда уже решать.

Тем временем Гудалл изучал рисунок из тропических фруктов на рубашке человека перед собой, полоску черной кожи над воротником и черные завитки, выбивавшиеся из-под мягкой шляпы с загнутыми полями, и выбирал точку — точный удар по этой точке мог привести к серьезной травме и, возможно, даже смерти. Он оценивал свои шансы ускользнуть в такой толпе прежде, чем что-нибудь эдакое случится.

Один из игроков «Лимона» сшиб наземь нападающего «Атлетико», когда тот бросился к мячу совсем рядом со штрафной площадкой, и начался пандемониум: ревели рога, звучали песни, гремели барабаны — идеальный момент, но половина мыслей Гудалла была об игре, и он ждал ответного удара. Еще его внимание привлек подлый удар в солнечное сплетение, который нанес локтем игрок «Атлетико» защитнику «Лимона». Сделано было умело, и защитник исполнился раздражения, обиды и чувства несправедливости.

Гудалл расслабился, сочтя, что игра может оказаться небезынтересной. Человек, сидевший перед ним, передернул плечами и сказал своему соседу: «Я почти услышал шаги на своей могиле».

Мог ли Гудалл сделать это — бездумно убить только для того, чтобы убедиться, что старые умения остались при нем? Да, он мог сделать это. Но хотел ли он это делать? Возможно. Совсем не обязательно быть психопатом, чтобы быть тренированным убийцей, которым и был Гудалл. Но это помогло. Он усмехнулся про себя, когда мяч, описав изящную дугу, влетел в верхний угол ворот и в голове мелькнула мысль, что психотерапевт в Уоллсендском медицинском центре не знала и половины этого.

8

Джефф Эриксон не был психопатом, но его рассудком владели Джина Браун и ее работа, что, по его мнению, было одно и то же. Она выбрала его имя из телефонного справочника в тот день, когда ей пришла идея сменить все лестницы своего небольшого дома в восточной части Лондона на одну большую студию, — пятнадцать лет назад. Тогда ей было сорок пять, а ему — тридцать два, и спустя сорок минут после того, как он переступил порог ее дома, он оказался с ней в постели. И с тех пор оставался с ней.

Джефф был чудаком. Он поступил в Королевский колледж искусств в возрасте восемнадцати лет, чтобы учиться на скульптора, — поступил благодаря папке с рисунками и десяти гипсовым макетам. Через четыре года он потерял уверенность в себе и вместо учебы пошел в армию. Он дослужился до сержанта и, перейдя в САС, участвовал в двух операциях, пока не подхватил вирусную инфекцию во время тренировок австралийцев в джунглях Папуа, которая чуть не прикончила его и привела к скорому увольнению. Назад к родному очагу — на Собачий остров, к жизни рабочего-строителя со старым «фордом-транзит», инструментами и гордой уверенностью, что нет работы настолько трудной, чтобы ее невозможно было одолеть. Работа у Джины была одним из первых дел, за которые он взялся.

До тех пор в его жизни было не так уж много секса, и он не подозревал, что это может быть так... ну, похоже на это. Ошеломляющая признательность плюс огромное и искреннее благоговение перед ее картинами — по большей части полуабстрактными и впечатляющими властью жизненной силы, которая, как казалось ему, проходила через нее, — оставили в нем одно сжигающее стремление: увидеть ее признанной, чествуемой, обожаемой и почитаемой в ряду великих художников двадцатого столетия.

Это была непосильная задача. Джина была экстравагантна, писала большие картины, и ни одна галерея не принимала ее — она была уже слишком стара, слишком во многом — художник шестидесятых. Она вряд ли продала хоть одну картину, и холсты уже заполнили помещение, которое Джефф снимал под железнодорожным мостом Майл энд роуд, но и этого было явно недостаточно. Так что когда появлялась возможность — обычно в лице Гордона Беннета, — он возвращался к военному делу — но, как он определял это, в качестве солдата удачи, пытающегося поймать эту самую удачу. Когда Джина пыталась отговорить его, он всегда отвечал: «Это грязная работа, но кто-то должен ее делать».

Сейчас он ехал в трясучем вагоне подземки, который нес его через Лондон, от Эктон Таун к центру Ист-Энда.

Он был невысокого роста, но крепко сбитый, ширококостный, с упругими мышцами, соломенными волосами, собранными сзади в хвост, голубыми глазами и полными губами. Цвет лица выдавал в нем человека, не привыкшего к жизни в четырех стенах, а покрывавшая щеки и подбородок щетина, казалось, была всегда одинаковой. Джефф был одет в синюю куртку и джинсы, и единственным его багажом после пяти недель в Боснии был тощий вещмешок. Несмотря на монотонность часовой езды в подземке и скучающий вид немногочисленных в этот час пассажиров, он был рад вернуться и еще больше радовался, когда перегоны под открытым небом учащались по мере того, как поезд удалялся от Сити. Олдгейт-Ист, Уайтчепель — его усилия были бы вознаграждены, если бы он увидел однажды двухмесячную выставку Джины в Уайтче-пельской галерее, — Степни Грин, и вот уже Майл энд роуд. Дождь, разумеется, но это же не всепроникающий снег, который начинался под Сараево.

Джефф бывал во многих местах, но не находил вкуса в путешествиях. Предоставленный сам себе, он остался бы на своем собственном клочке земли, который был для него целым миром и где было больше иностранцев — по большей части бенгальцев и ирландцев, — как казалось ему, чем во многих местах, в которых он побывал. Зачем отправляться на Восток, когда прогулка на север от Коммерсиал-роуд приведет тебя на базар, столь же экзотичный, как в какой-нибудь Калькутте, да еще и без нищенства и грязи?

Пинта пива, выпитого в «Роге изобилия», подтвердила, что он и в самом деле дома, и он тут же позвонил Джине, хотя до нее было всего десять минут ходу, чтобы дать ей время выставить дружков, которых она завела за время его отсутствия. Это была шутка, но он всегда подозревал, что в ней есть доля истины, — он чувствовал, что не может владеть ею всецело.

— Джина? Это я. Я вернулся. В «Роге». О'кей, я жду. Значит, минут через десять. Почему? Сербы могут платить, но не хотят. Мусульмане хотят платить, но не могут.

И он видел, что творили сербы, — это было много хуже того, что он видел за время своей службы и после нее. Он ничего не мог поделать, но не принимал участия в этом, разве нет? Джефф припал к холодному пиву, наслаждаясь его вкусом и размышляя, не взять ли ему порцию виски.

Когда Джина явилась, она выглядела на миллион долларов, как всегда — во всяком случае, для Джеффа, — несмотря на свои шестьдесят лет и синие прожилки на щеках. Первое, что она сказала после жаркого поцелуя и глотка «Гиннеса», было:

— Гордон Беннет искал тебя. Три недели в Коста-Рике, пять тысяч, черт тебя дери. Да к тому же еще и Гордон будет готовить.

— Гордон Бле, — сказал Джефф, вспомнив старую шуточку.

Гордон Беннет находился на каменной стенке в горах Уэльса, под ледяным дождем, глядя в камеру «Кенон SLR». Сумерки сгущались, и поверхность скалы, на; которую он смотрел, была почти неразличима сквозь завесу дождя, и он был бы не в состоянии понять, что происходит, если бы не прибор ночного видения.

— Они в порядке, — сказал он.

— Им чертовски хорошо.

Двое парней, восемнадцати или девятнадцати лет, крепкого сложения — как он мог различить под их ярко-оранжевыми непромокаемыми анораками и штанами, — осторожно карабкались к выступу около полутора метров шириной в тридцати метрах от вершины. Ниже на протяжении шестидесяти метров склон представлял собой отвесную осыпь. На выступе лежал длинный сверток, изображающий сорвавшегося со скалы.

— Но не так, как тебе, — прибавил Беннет с сожалением в голосе.

Рослый чернобородый человек рядом с ним, одетый, как и сам Беннет, в непромокаемую одежду, пробормотал в ответ:

— Заткнись, Беннет. Я так не сделаю. Забудь.

У него был мягкий мелодичный акцент центрального Уэльса.

— Это будет весело, Гарет. Выходные, тематический отдых в одном чудесном уголке. Там птички с таким оперением, какого ты никогда не видел...

— Черт тебя подери, Беннет. Я знаю, какие птицы в Коста-Рике. Но я был на Папуа и Борнео, и этого мне хватит на всю жизнь.

— Тихоокеанские пляжи, дары моря, лучшее место во всем мире...

— Дары моря больше по твоей части, а? Тогда это может быть интересно.

Двое парней были теперь в безопасности на уступе и оценивали возможные варианты: или спустить сверток вниз по осыпи, что могло оставить их в опасном месте в наступающей темноте, или поднять его на гребень горы, что влекло за собой долгую, но много более легкую прогулку по вересковой пустоши.

— Почему нет, Гарет?

— Мне есть что терять. В основном — работу. Ее у меня не станет, если узнает, что я удрал, чтобы присоединиться к банде вроде твоей. А я люблю эту работу. Очень люблю.

Гарет был директором сурового реабилитационного центра для юных правонарушителей.

— Они собираются спускаться. Хорошие ребята. Но им понадобится веревка. Они хорошие парни, Беннет. Возьми их. Они будут свободны с этой пятницы. Подожди их у ворот. Я представлю тебя. Пять тысяч — как раз то, что им нужно, чтобы стать честными.

— Но они не солдаты, Гарет. А мне нужны солдаты.

— Они выносливы, знаешь ли. Получили свое за убийство, но это было в драке, и они знали, чем может кончиться.

— Рассказывай.

— Три года назад, когда им было всего по шестнадцать, они связались с наркобандой своего округа. Убили двоих, третий никогда не сможет ходить. Железными прутьями. Теперь они хорошо идут...

Он имел в виду то, что они делали сейчас, а не убийства, задуманные и совершенные ими три года назад.

Сверток начал свой медленный спуск, и один из парней спускался рядом с ним, осторожно страхуя, чтобы «голова» не ударилась о камень, пока его товарищ стравливал страховочный трос сверху.

— Они полагались на самих себя в расчудесных отвратительных местах. Фелтхэм Реманд, Странджуэйз. Вот где они были, прежде чем попали сюда. Отправили в госпиталь пару ребят, когда банда пыталась ограбить их. Дай им вспомогательную роль. Они не подведут.

— Возможно, возможно. Они братья?

— Двоюродные. Билл Айнгер и Колин Уинтл. Всего-то пара месяцев разницы. Приходи в пятницу, в девять часов, к главному входу.

— Черт, Гарет, мне уже хватает... Я приду, если не будет дождя.

Он отдал оптику парню, стоявшему рядом, — еще одному «клиенту» его старого друга, одолел подъем и уселся в один из трех «лендроверов», припаркованных там. Он размышлял о том, что, если все пойдет таким вот образом, им чертовски повезет, что у них будут люди на подхвате, группа поддержки, и тут запищал его переносной телефон.

Он извлек его и откинул крышечку микрофона.

— Беннет слушает.

— Гордон? Это Джек Глеу. Гордон, я изменил свое решение. Я согласен, если я еще тебе нужен.

— Ты мне нужен, Джек. Но почему ты передумал?

— Один поганый мерзавец, один поганый мерзавец...

«Господи, — подумал Беннет, — он еще ругается!»

— ...скосил мои георгины и залил мой гараж, и я так обозлился, что могу убить кого-нибудь, если останусь здесь...

— Отель «Биариц», Эрлс Корт, в понедельник, в семь. Оденься для жаркого климата. Пока.

«Здесь деньги потрачены не напрасно», — подумал Беннет. Он пересчитал всех по пальцам — да, вместе с Глеу и двумя парнями в пятницу будет пятнадцать. Достаточно ли этого? Паркер считал, что да. Несомненно, Финчли-Кэмден с ним согласен. Но Паркер любит риск, стрельбу, неожиданности и внезапную смерть — не скучное планирование безопасной операции, которая завершается с минимальными потерями или вообще без них, а Ф.-К.? Но двух мнений нет, все, что его интересует в этом деле, — добыча и те, кого он завербовал для этого дела.

Пятнадцать человек против пятидесяти стволов? «Калашниковы» в руках старых партизан? Он содрогнулся, как будто холодная капля упала ему за шиворот с потолка машины. Возможно, он подхватил грипп. Может быть, он только проводит бедных ребят в полет из Хитроу до Майами, а сам останется дома. Возможно.

9

Такси было у дверей «Фортуны» ровно в девять. Паркер ожидал, что Гудалл сядет на заднее сиденье вместе с ним, но тот всегда предпочитал ездить на переднем. Это было не очень хорошо, поскольку он чувствовал, что это подрывает отношения хозяин — слуга между водителем и пассажиром, которые подразумевают, что если вы садитесь сзади, то это правильно, но главным образом он садился впереди потому, что там обзор был лучше.

Эта машина была старше той, на которой они ехали из аэропорта Хуан Санта-Мария. Ветровое стекло в трещинах, обивка продрана, колонка рулевого колеса завершалась плексигласовым шаром, в котором скалился маленький череп — если водитель, здоровенный и толстый, в плоской кожаной шляпе и с сигарой, которая торчала то у него в зубах, то в правой руке, не закрывал шарик своей лапищей.

Над приборной доской на невысокой серебристой колонке сияла в солнечном ореоле среди синевы Пресвятая Дева, закрывая водителю приличный сектор обзора, но, решил Гудалл, она, несомненно, видит нас, даже если и развернута не туда.

Таксист вез их по Пасео Колон, потом на запад по главной улице Сан-Хосе. Шикарные магазины уступили место менее дорогим, и вскоре обсаженная деревьями улица сошла на нет. Они проехали через небольшой пригород и затем мимо окраинных строений: сначала мелькнул стадион, где они накануне смотрели футбол, затем комплекс «Плейбой», и наконец, солидные виллы частных владений. Позади них был небольшой аэродром Тобиас Боланьос, где богачи держали свои самолеты и где любой мог нанять менее дорогие легкие самолеты до любого места в Коста-Рике за 120 американских долларов в час.

Франко встретил их в фойе административного здания, и на миг сердце Паркера замерло. Гудалл сделал стойку. За спиной Франко из низкого кресла поднялось видение — сама Афродита О'Доннелл Гонсалес. Она изменила одежду и прическу. Ее волосы, черные с высветленными золотисто-огненными прядями, были убраны назад алым шелковым шарфом. Ее темно-оливковое лицо, без всякой косметики (если не считать ярко-оранжевой помады), излучало утреннюю свежесть. Она была одета в алую блузку, завязанную на животе, которая открывала примерно дюйм нежной кожи над черными модельными джинсами, обрезанными в четырех дюймах ниже колен. Туфли на ней были золотые. Сегодня ее духи были для улицы, менее мускусные, чем накануне, но столь же пьянящие.

— ...посему я попросил сеньориту О'Доннелл сопровождать вас в качестве переводчика и моего агента в случае возникновения спорных моментов. Вы меня не слушаете?

— Нет, — признался Паркер. — Не совсем.

Франко вздохнул.

— В шестидесяти километрах от Лос-Чилоса есть большое ранчо, принадлежащее богатому янки. Он согласился, чтобы вы использовали старую «финку», жилой дом, как штаб-квартиру. Разумеется, мы платим ему за это большие деньги, понятно? Он не хочет вмешиваться, так что все расчеты и повседневные дела будут вести его люди, и никто из них не говорит по-английски. Так что Дита пойдет с вами как переводчик и главный офицер связи...

— Дита?

— Афродита О'Доннелл Гонсалес. Она предпочитает, чтобы друзья звали ее Дита.

Паркер повернулся к молодой женщине и спросил:

— Мне звать вас Дитой?

— Так легче. Мое полное имя слишком длинное.

— Так это значит, что мы будем друзьями.

Он надеялся, что его усмешка ближе к улыбке, чем к сальной ухмылке.

— Возможно.

Паркер собрался с духом и последовал за Франко, который уже двигался к двери с надписью «Салидас».

— И какое у нас прикрытие?

— Как я предположил вчера, исследователи джунглей. На землях Томаса Форда джунгли не расчищены... На рубку нет текущей лицензии, так что вопросов к вашим парням не будет.

«Тем не менее, похоже, все будет о'кей», — подумал Паркер, ощущая за своей спиной присутствие Диты.

Невысокая густая трава, неожиданно горячее солнце, а позади — здания аэропорта, окруженные бугенвилеями и какими-то цветами со сладким жасминным запахом, и менее чем в двадцати километрах — скалистые, поросшие лесом склоны и зазубренные пики вулканов Барва и Поас, и эта высокая стройная богиня рядом с ним — Гудалл снова почувствовал заманчивость всего этого. Он взглянул на часы: уже снова четверг. Они, должно быть, разыскивают его, расспрашивают Мэри и соседей. Не вернуться ли ему? Внезапно остро накатила тоска. Может быть, он должен найти способ исчезнуть оттуда. Но если он это сделает, он потеряет их. Мэри и мальчиков. В любом случае он хочет увидеть, как Джек получает своего «жука». Тень упала на землю перед ним, и он увидел над собой крыло и шасси тупоносого «бивера», выкрашенного в белый цвет.

— Тупой английский ублюдок.

Гудалл гневно вскинулся, но встретил широкую веселую улыбку, мелькнувшую на худом лице под короткими желтыми волосами. Говоривший носил бежевый льняной костюм сафари и был типичным австралийцем. Судя по лицу, он был старше, чем можно было подумать, глядя на его фигуру, и Гудалл решил, что да, здесь есть еще парень, который не может смириться со штатской жизнью и берется за грязную работу, чтобы применять кое-что из тех ноу-хау, которым он научился, летая на «харриерах» и «торнадо».

— Дуг Харви. Полетите со мной, — он взглянул на их вещмешки. — Предъявлять багаж не нужно. Киньте их за сиденья.

Он провел их в кабину, всех, кроме Франко, который резво развернулся на пятках и вернулся назад. Возникло минутное замешательство — кто куда сядет. Кто сядет рядом с Дитой? Она села позади Харви. Паркер и Гудалл заняли два места сзади, но Паркер оказался напротив нее, и это означало, что он мог видеть ее профиль и болтать, наклонившись к ней. К черту все, должность должна давать некоторые привилегии.

Харви отцепил радиотелефон с консоли перед собой, нацепил наушники и микрофон. Он щелкнул переключателем, и они услышали его голос, слегка искаженный.

— Мы полетим на высоте двух тысяч метров, так что давление и температура проблем не вызовут. На месте будем предположительно через час. Погода хорошая, и хотя облака могут начать собираться, мы успеем прежде, чем начнется вечерний шторм. Кофе и напитки — позади вас, там же туалет, который, как я надеюсь, вам не понадобится. Не курить. Совсем.

Он щелкнул еще парой переключателей, затем запустил винт. Когда они оторвались от земли, Гудалл почувствовал мгновенную панику. Летал ли он когда-либо на таких маленьких самолетах? Да, однажды, из аэропорта Ньюкастла, часовая экскурсия в день рождения Джека, когда тому исполнилось десять. И ему было плохо.

Панорама, открывающаяся за иллюминаторами, скоро отвлекла его мысли от столь низменных забот. Видны были городские массивы и трущобы Сан-Хосе, Хередии и Алахуэлы, соединенные сетью дорог, длинная линия гор, рассеченная расщелинами, поросшая лесом, с вулканами, поднимающимися справа. Слева был залив с синей водой, заполняющий пространство между белым песком пляжей и полуостровом. Хотя это был только залив, это был тот же самый Тихий океан. Гудалл никогда прежде не видел его с восточного берега. Но почти сразу они повернули к северу, оставляя вулканы позади, пересекли горы в самом широком и низком месте, и на миг увидели, как пояснил Харви, Тихий и Атлантический океаны одновременно — но Тихий был уже позади, а Атлантический, в ста шестидесяти километрах к востоку, был скрыт дымкой. Теперь они направлялись к северу через холмистую равнину. Деревушки теснились на ней, окруженные полями, разделенными на квадраты. Было неясно, что же там растет — может, сахарный тростник и бананы, но вероятнее всего — маис, а еще там выращивали свиней и кур. Затем показалось пастбище больших размеров с черными коровами, крошечными, как муравьи, и редкими деревьями. С правой стороны, все чаще и чаще показывались нетронутые джунгли. Тень облака двигалась внизу, превращая изумруд и золото в пурпур и индиго. Гудалл подумал о Борнео и Папуа, но там все было другим, более плоским, ничего столь же огромного. Захочет ли Джек Глеу быть здесь? Он надеялся на это. Этот влюбленный идиот ничего не понимает в тропических лесах и всем таком, а вот Джек дело знает, и никаких вопросов.

Паркер поерзал на сиденье, отбросил вихор со лба, наклонился вперед и сверкнул своей ухмылкой через узкий проход. Дита сделала вид, что не видит, затем смягчилась. Расстояние было слишком маленьким.

— Кофе? Напитки?

Она скрестила ноги и послала им искусственную улыбку.

— Нет, спасибо.

— Кофе, Тим? Пиво? Какое?

— Если есть холодное, так лучше пиво.

Паркер, оказавшись в роли слуги для слуг, выругался, выпил залпом свой «Агилар» и вскрыл еще один джин с тоником. Получасом позже самолет пошел на посадку.

10

Широкий круг, который сделал «бивер» над асиендой, прежде чем сесть, дал им возможность разглядеть ее. В основном там были прогалины саванны, вырванные у Тропического леса, который покрывал низкий холм. За рекой с мостом были кукурузные поля и крошечная деревушка в дальнем конце, а еще вторичный лес — то есть деревья, что выросли там, где двадцать лет назад срубили старые. Луг, покрытый в конце сезона дождей высокой травой, похожей на райграс, простирался до подножия холма почти на пять километров от реки. Стадо, сотни две холощеных бычков, паслось без особого энтузиазма.

Там было две группы зданий. Почти в центре, рядом с грубо огороженным коралем, стойлами и прочими строениями того же рода видна была выстроенная в испанском стиле «финка» с белыми стенами и красной черепицей. А на пологом склоне, почти под горой, на фоне девственного леса стояло современное здание, длинное и низкое, с террасами на разных уровнях, на которых в солнечном свете позднего утра ярко зеленела трава. «Какое прикрытие, — подумал Паркер, — и не подумать, что это и есть наша база, пока мы здесь, особенно если Дита будет рядом». Тем не менее профессиональная часть его мозгов внезапно переключилась на тот факт, что здесь не было ничего похожего на взлетно-посадочную полосу.

Однако в саванне поднялась струйка голубого дыма от костров, разложенных в форме буквы Т крестьянином в косо надвинутой бейсбольной кепке, что, возможно, могло быть условным сигналом, указывающим Дугу Харви направление ветра. Ближний валок скошенной травы, метров двести в длину и метра три в ширину, предположительно был тем местом, где он намеревался приземлиться. Тот факт, что крестьянин снял кепку и принялся махать ею, подтвердил это.

— Аварийная ситуация, а, Тим? — сказал Паркер.

Но они оба перегнулись через проход, чтобы лучше видеть, как Харви справится с ситуацией, а так же, возможно, для того, чтобы первыми прийти Дите на помощь, если самолет перевернется, потеряет колесо или зароется носом в землю.

Гудалл снова ощутил вибрацию, и на этот раз она сопровождалась выбросом адреналина, особенно когда примерно в шести метрах от земли Харви сбавил скорость до критической. Но самолет мягко снизился, поддерживая хвост так, как того хотел Харви, и скользил, пока шасси не коснулись земли, подпрыгнул, поднялся снова, заурчал, вновь подпрыгнул, слегка повернулся, хвост опустился, и наконец «бивер» остановился.

— Все, друзья! Вот это я и называю — летать, — сказал Харви. — Вы не получите такого удовольствия на борту «харриера».

— Прекрасно, — заметил Паркер, снова отбрасывая волосы со лба. — Д ты сможешь поднять его в воздух снова?

— Надеюсь, да. У этой развалины большие возможности, — австралиец глянул на часы. — Пара пожилых янки ждет меня в Сан-Хосе в шесть часов, чтобы я отвез их в Пунтаренас на коктейль, так что прошу извинить меня, если я попрошу вас переместить ваши розовые щечки...

«Даже в „Соседях“ Оззи так не говорит», — подумал Гудалл.

Убедившись, что они забрали свои вещи, Харви попросил их помочь ему развернуть самолет. Дита положила ладонь на обшивку хвостовой части рядом с Паркером, и когда она встала рядом с ним, он на секунду увидел в вырезе ее алой блузы ее груди, упругие, с коричневыми сосками. Он видел изгиб ее груди и осознал, что она вполне соответствует — не просто внешне или здорово, а серьезно соответствует. Вероятно, она могла работать на себя. «Но тогда, — подумал он, — это могу и я».

Харви поблагодарил их, потряс руки и перед тем, как залезть обратно в самолет, сунул Паркеру в руки карточку.

— Ну пока. Когда вам понадобятся крылья, звоните по этому телефону.

«Бивер» взревел, завертелись винты, Харви подождал, пока люди отойдут, и самолет рванулся вперед и оторвался от земли в конце слабого подобия взлетной полосы, имея в запасе менее метра под неубирающимися шасси. Он оставил после себя быстро рассеивающееся облако оранжевого дыма, смятую траву и запах не полностью сгоревшего высокооктанового горючего. Самолет сделал над поляной разворот, покачал крыльями и улетел.

— Ладно, — сказал Паркер. — Вот парень, который знает, что делает. Что теперь? Я жду приглашения.

— Мы можем использовать старую «финку», — сказала Дита.

— А не это веселенькое местечко на холме?

— Нет.

— Ну, тогда о'кей. Веди.

Куда идти — было вполне понятно, от крытого красной черепицей дома их отделяли примерно триста метров высокой травы. Но хотя бы этот путь он мог проделать, следуя за ней, следуя за этими бедрами, обтянутыми тугими джинсами, за этими икрами, и — о! — за этими золотыми туфельками. Следом за Паркером шел Гудалл. А Гудалл думал, как отвратительно, что его командир ведет себя как беспородный пес, бегущий за сукой.

Большие отвратительные мухи жужжали вокруг. Запах скота, не такой уж неприятный сам по себе, хотя и не в такой концентрации, как здесь, сгущался вокруг них, а солнце вдруг показалось слишком жарким, хотя теперь оно прорывалось сквозь собирающиеся грозовые облака. Громыхнул гром, и пара тяжелых дождевых капель упала на плечо Гудалла, но настоящий дождь пошел только через два часа.

«Финку» окружали корали, и трое работников по большей части подпирали их стены, жуя травинки с куда большим интересом, чем их подопечные бычки. Тут же, очевидно, была и кормушка из вагонки, а заодно и летняя кухня с железной трубой от очага. Далее — довольно обширные стойла и клумба увядших бегоний в центре, а еще стоячие часы с золотым листом на черном футляре, который выглядел скорее как вещь из помещичьего дома. Шесть боксов использовались — в трех были вполне приличные, хотя и маленькие пегие лошади, в трех — лоснящиеся сильные мулы, а еще была пара серых осликов, привязанных в темном углу рядом с голубым трактором «форд».

Они обогнули скотный двор и вышли на полутеррасу-полуверанду главного дома, которая смотрела вниз по склону на реку. Все окна были закрыты, ставни задвинуты. Краска осыпалась, дорожка была разворочена, железные столбы, подпиравшие навес веранды, проржавели. В центре, по бокам от двойной двери, сделанной из серебристого дерева, стояли две резные терракотовые вазы, наполненные мертвыми побегами пеларгонии, которые напоминали коричневые скелетообразные руки, протянутые, чтобы выпросить воды. Дита сдвинула одну из ваз с видимой легкостью.

— Там должен быть ключ.

Он там и был. Гудалл ухватил его, и Дита с едва заметным вздохом облегчения поставила вазу на место. Паркер протянул руку за ключом, но Гудалл открыл дверь сам. Ключ заржавел, но замок был недавно хорошо смазан, возможно, в ожидании их приезда. Если это было так, то это было единственным приготовлением.

Открывая ставни, они прошлись по комнатам, которых было больше десятка, в большинстве своем больших. В окнах не было стекол, да и вряд ли их когда-нибудь стеклили. Пыль поднималась вокруг них. В доме не было мебели, ни единой доски, ни картины, ни украшения. Единственным признаком жизни были гекконы, которые висели вокруг ставень в ожидании мух на прогретом солнцем дереве, да остатки гнезда с мертвыми птенцами в очаге, который занимал полстены в самой большой комнате.

Трубы и погнутая арматура указывали, где находятся ванная и туалеты, но единственный кран торчал в стене того помещения, которое могло быть кухней, и был, разумеется, сух. Гудалл пощелкал латунными переключателями у дверей без всякого эффекта.

Они вернулись к главному входу.

— Ладно, плевать на эту шуточку, — прорычал Паркер и повернулся к Дите. — Было бы лучше, если бы ты сходила и сказала владельцу, Форду — или как его там, что мы хотим получить что-нибудь, на чем можно спать, еду и чтобы починили водопровод — короче, чтобы здесь можно было жить.

Ее глаза сузились, и между ней и Паркером словно проскочила искра.

— Сеньор Форд — американец. Вам не понадобится переводчик. Вы можете поговорить с ним, если хотите. Но он очень разозлится, если вы это сделаете. Основное условие нашего договора, помимо очень высокой платы, было то, что никто из нас не подойдет к его дому ближе, чем мы сейчас находимся, и что мы никогда не будем говорить с ним один на один.

Снаружи послышался шум мотора легкого джипа, очевидно, спускающегося с холма.

— Плевать, — повторил Паркер, еще более разозлившись. — Я не знаю всех деталей вашей сделки с ним, но мне кажется, что туда входило обеспечение минимально цивилизованной жизни...

Он направился к выходу.

На заднем бортике джипа сидели двое, болтая ногами. Они были в полевой униформе, с красными головными повязками, и выглядели, по мнению Гудалла, как самые настоящие латиноамериканские «плохие парни». Впечатление усиливалось тем, что один из них плюнул в пыль, после чего оба передернули затворы своих старых, но почти наверняка годных к употреблению восьмизарядных «гаранд-М1» — первых автоматических карабинов, принятых на вооружение.

11

Мэт Добсон любил свою работу — торговлю орудиями смерти по всему злосчастному шарику. Это был, как он часто отмечал, превосходный рынок для предпринимателя — то есть оборотистого посредника, потому что хотя обеспечение покупателя товаром обычно удовлетворяет потребности, что означает, что этот участок рынка хотя бы временно насыщен, торговля оружием порождает новую потребность в нем. Вы покупаете оружие, чтобы защитить себя от агрессора или чтобы отпугнуть его. Вы покупаете оружие потому, что вы сами стремитесь стать агрессором. Зачастую вы покупаете оружие не ради какой-либо цели, а просто чтобы произвести впечатление, продемонстрировать всему миру, что вы сильны и значите больше, чем ваши соседи. Но каковы бы ни были причины, вы создаете потребность — ваши соседи, ваши соперники, ваши враги тоже начинают покупать оружие просто потому, что оно есть у вас.

В результате самые богатые нации вооружаются и перевооружаются все более мудреным оружием, порождая этим резерв оружия устаревшего. Так что всегда есть множество возможностей в кратчайшее время удовлетворить аппетиты богатых, но не богатейших, и далее — по нисходящей. А ниже и вне этого ранжира существуют вольные вояки, террористы и преступники. Не то чтобы Добсон когда-либо продавал или покупал у них что-либо, но он принимал во внимание их существование и способы ведения дел. Частные армии вроде финчли-кэмденовской были нижним пределом, до которого он опускался.

Разумеется, на поверхности была система лицемерных кодов, стандартов, нормы, даже законы, контролирующие постоянное передвижение оружия туда и сюда через моря и границы, и постановления Объединенных Наций, которые могли, по их мнению, управлять этой зловещей торговлей или хотя бы держать ее под наблюдением наилучшим в этом наилучшем из миров способом. Но торговля, объявленная нелегальной или хотя бы слегка сомнительной, немедленно порождает темных дельцов, которые за огромные барыши доставят то, что надо, туда, куда надо, — как оружие, так и наркотики. Разница в том, что, пока, скажем, Иран или Индонезия будут раем для торговцев наркотиками, они будут рады торговцу оружием в своих диванах и святая святых самых влиятельных людей страны.

Все это доставляло Добсону большое удовольствие и было способно сделать его на самом деле очень богатым человеком. Но в этом бизнесе была и другая, темная сторона — по крайней мере он это сознавал.

Его мать была, похоже, не только следующим лидером тори, но и спасителем партии, которой нечего было терять, потеряв после девятнадцатилетнего пребывания у власти почти все. И тогда возникла миссис Добсон — толстая леди с йоркширским акцентом, которая была способна скорее умереть, чем проиграть, хотя на самом деле однажды она проиграла, после почти года в Кембриджском университете, и должна была давать уроки красноречия, чтобы вернуться на утраченную позицию. В конце восьмидесятых она была младшим министром в теневом кабинете. К середине девяностых стала канцлером Казначейства после того, как толстенький предшественник собрался стать премьер-министром. И он оказался столь же слаб, как и прежний, так что она была следующей кандидатурой, Повторялся 1975 год. На горизонте вырисовывалась вторая Тэтчер. Официальный опрос бросил только клеветническую тень на ее поведение в ДТИ десятью годами ранее, но этого хватило для премьер-министра, опасавшегося почувствовать ее нож в своей спине, чтобы сместить миссис Добсон.

Она говорила, что это был заговор аристократии, старой гвардии, Великих и Сильных, устроенный с целью не допустить снова славы или поражений (в зависимости от точки зрения собеседника) Века Тэтчер, и, конечно, ее сын был согласен с ней.

Это означало, что Мэт Добсон завидовал — черной, тяжелой завистью — любому, кто принадлежал к этой на вид незапятнанной шайке дерьма высшего класса, предки которых порабощали страну, к этим хозяевам Британии, чьи огромные богатства происходили от сахарных плантаций Вест-Индии восемнадцатого века, на которых работали рабы. И полковник Дикки Финчли-Кэмден был, конечно, из этих герцогов Того-то и эрлов Сего-то. Облапошивая его на несколько сотен тысяч, Добсон мог получить полное удовлетворение за то, что его предки сто лет назад были рыботорговцами в Йоркшире. И, конечно же, его в этом поддержит любимая матушка. Будучи изгнанной, она по-прежнему собирала все сплетни, поддерживала связи и многим могла позвонить, и многие могли помочь ему. Когда вечером он просматривал список заказов Финчли-Кэмдена и подводил итоги, ему пришло в голову, как организовать аренду оружия и доставку в запечатанных контейнерах к восточному побережью Атлантики в таможенные склады трех «свободных» портов — Гибралтара, Танжера и Лас-Пальмаса. Теперь нужно было переправить их в Пуэрто-Лимон на карибском побережье Коста-Рики — порт, указанный Финчли-Кэмденом. Но, кроме того, ему нужен был кто-то, кто был бы готов приложить небольшое усилие, чтобы выяснить, куда они отправятся потом. Он знал такого человека — Генри Уоллес, наполовину отошедший от дел брокер по кораблям. Он уже этим не занимался, но за вознаграждение мог бы найти для этого агента в Пуэрто-Лимоне.

— Должно быть, четверг, старина. Среда и четверг — это единственные дни, и я принимаю заказы в среду, — сказал Уоллес.

Добсон помнил, что вообще-то Уоллесу не нужна работа — на вершине той навозной кучи Сити, которая имела дело с кораблями, ему на самом деле было необходимо потерять пару гигантских танкеров за год, чтобы покатиться вниз. Но он продолжал посещать по средам четырехэтажный дом в Спиталфилдс, где очень юные девочки и мальчики разыгрывали сцены из «Камасутры» и приглашали посетителей уединиться, если у тех хватало денег.

Так что в четверг под моросящим дождем Добсон проехал в такси по Ломбард-стрит и прошел через аллеи и дворы до Симпсона. Не самое его любимое место ланча, оно казалось еще более ужасным, чем обычно — запах старого пива и вина, жарящегося мяса, толпа, красные лица, грубость.

Добсон чувствовал, что хочет столкнуть их головами, показать этим идиотам, что настоящий мир — не здесь. Когда в дальнем конце бара появился Уоллес, он испытал облегчение.

Некогда высокий, но теперь согнувшийся, словно под тяжким грузом, с глазами, полуприкрытыми веками и носом, похожим на клубнику, Уоллес помахал ему рукой. Добсон коротко пожал тяжелую белую руку, постаравшись как можно скорее избавиться от этого. Они прошли через весь бар в обеденный зал к темно-коричневому узкому столику со скамейками.

— Закажем то, что они делают лучше всего, да? Порцию мяса. Тушеные луковицы. Жаркое из капусты и картофеля. Красное вино.

Официантка, ирландка-кокни, была проворной и веселой и обращалась с Уоллесом как со старым, но почтенным коккер-спаниелем.

— Здесь дешево, видишь ли. И вкусно. И здесь все старое, это хорошо. Я люблю старые вещи. Видишь эти вешалки? — он указал на старинные деревянные полочки над головой. — Это для шляп.

Они повесили пальто на крючки и уселись за уже накрытый стол. И приступили к делу.

— Есть кое-что для вас, — сказал Уоллес. — GC вдоль побережья Гибралтара, от Танжера эти два контейнера — кубические, не так ли? — уходят в Лас-Пальмас. Затем все три на новом скоростном рифере доставляются в Пуэрто-Лимон. Будут там к 23 октября. Лучше и быть не может.

Добсон вспомнил, что GC — это грузовое судно, возможно, что это всего лишь каботажное судно, плавающее между Канарами, Северной Африкой и Испанией. «Рифер» — значит, рефрижератор. Похоже, он шел более-менее пустым в Карибское море, чтобы увезти оттуда кофе, охлажденный для сохранения аромата, медленно дозревающие бананы и ананасы, говядину, рыбу и прочее.

— Все совершенно обычно, кроме того, что я не мог какое-то время поверить заявлениям, что там оборудование для лесных исследований, но это ваше дело, не мое, — Уоллес прижал кончик своего клубничного носа пальцем. — Так в чем же суть?

— Они наняли агента в Пуэрто-Лимон. Я хочу узнать, кто он такой.

— Очень тяжело найти, не появляясь на месте. Но если вы отправитесь со мной в офис, думаю, я смогу что-нибудь сделать.

Довольный тем, что не он платил за ланч, Уоллес полакомился: яблочный пирог с топлеными сливками и еще две бутылки красного вина. К тому времени, как они закончили ланч, ресторан был почти пуст и дождь прекратился.

Офис Уоллеса был менее чем в трех минутах ходьбы, но по дороге он ухитрился трижды поскользнуться на мокрой мостовой, и Добсон ухватил его за плечи и поддерживал. Он обнаружил, что старый торговец кораблями был еще тяжелее, чем казался. Пыхтя и отдуваясь, он втолкнул Добсона в дверь старого офиса, который занимал всего три комнаты, зато большие и просторные, на первом этаже Плантэйшн Хаус. Там была только одна секретарша, непривлекательная женщина средних лет. Перед ней на столе лежали кипы отчетов.

— Что-нибудь было, Дорис?

— Нет, дорогой. Последние три недели было очень тихо. «Чаннел» падает, но еще недостаточно.

Уоллес прошел к своему столу, порылся в корзине для бумаг и вытащил листок бумаги для факса. Он достал бифокальные очки и нацепил их на свой огромный нос, ведя сломанным ногтем по листу.

— Вот мы. Пуэрто-Лимон. Док С, причал шесть. Вот сюда выгрузят ваши три контейнера. Теперь посмотрим...

Он подошел к книжной полке, заставленной большими томами в черном ледерине.

— Я должен был сохранить эти данные, но сейчас мало этим занимаюсь... И во всяком случае вы должны удивляться, как редко это изменяется.

Поиски нужного тома заняли у него некоторое время, но наконец он нашел его и посмотрел то, что нужно.

— Вот и мы. Если ничего не изменилось за эти три года, а я не сомневаюсь в этом, этот причал закреплен за операциями Международной пищевой ассоциации. Теперь я удивляюсь, зачем такой огромной компании, как МПА, понадобилось ввозить то, чем вы торгуете, в Коста-Рику. В этом мало смысла, не так ли? Разве что они планируют переворот.

— Спасибо, Генри.

Добсон ушел, поскучневший и злой из-за тупости британского высшего класса, который скинул его мать, а до нее — миссис Тэтчер. И вся страна была такой.

12

— Я возьму на себя левого, сэр, если вы возьмете правого, — сказал Гудалл.

— Почему бы нет? — отозвался Паркер.

Дита переступила с ноги на ногу и снова прикусила ноготь большого пальца.

Те двое не могли выстрелить и знали, что не могут. Гудалл и Паркер тоже не могли стрелять. Только в крайнем случае. На худой конец те могли бы использовать «гаранды» как дубинки. Это были просто бандиты, что подтверждалось их винтовками, их дурацкой одеждой и джипом. Но уж никак не выучкой: Коста-Рика — одна из немногих стран мира, в которой нет постоянной армии вообще, и даже Гражданская гвардия прославилась стрельбой по воробьям в тех редких случаях, когда возникала необходимость в применении их пистолетиков.

Так что, когда Гудалл ударил, его противник инстинктивно ответил не тем, что опустил винтовку и нажал на курок, а поднял ее вертикально, чтобы одновременно защититься и ударить. Первый удар Гудалла разбил кисть руки, сжимавшую приклад, второй, в стиле карате, сокрушил бок между тазом и ребрами. Винтовка взмыла в воздух и стукнула по голове его товарища. Гудалл схватил его за освободившуюся правую руку и завернул ее за спину. В схватках такого рода Гудалл почти никогда не использовал кулаки — разбитые костяшки могут потом стать помехой, растяжение кисти немедленно обернется опасностью.

Паркер, следуя привычке, усвоенной им в школьные годы и затем в Сандхерсте, работал кулаками точно так же, как и ногами, но тренировки САС оставили свои следы — он работал более мягко, слегка прижал яремную вену противника, а затем, когда диафрагма его жертвы ослабла от первого удара, ударил его очень сильно чуть повыше пупка. Затем сжал кулак, чтобы нанести сокрушающий двойной апперкот. И именно в этот момент винтовка ударила того по голове.

Пока Гудалл связывал две пары ног и привязывал их к бортику, Паркер отнес винтовки на веранду. Он осторожно поставил одну на предохранитель и оттянул затвор, ожидая обнаружить пулю. Ничего. Он осмотрел винтовку. В магазине, рассчитанном на восемь патронов, было пусто.

— О, Боже мой, — прошептал он, и затем заговорил громче, чтобы Гудалл его слышал. — Они не заряжены. Пусты, как бутылка Джеймсона на 18 марта.

Гудалл засмеялся, вскинув сжатые кулаки над головой. Улыбка расплылась от уха до уха.

Паркер повернулся к Дите.

— Так откуда они явились?

— В Коста-Рике частным лицам запрещено иметь оружие. Так что они должны быть оттуда, — она мотнула головой в сторону нового дома на холме.

— Да. Я так и понял. Давай, десантник, отвези меня туда. Пора платить за звонок на Ноб-Хилл, — Он обернулся к Дите. — Тебе не нужно идти, поскольку мистер Форд говорит по-английски.

— Нет, я пойду. Мне не хочется оставаться здесь одной.

Гудалл забрался на место водителя, Дита села посередине, а Паркер рядом с ней. Ему не оставалось ничего другого, кроме как обнять ее левой рукой за плечи. Он почувствовал тепло ее бедра. Она оглянулась.

— Вы их сильно покалечили? — спросила она.

За всю свою военную службу Гудаллу никогда не случалось водить настоящий автомобиль общего назначения времен второй мировой войны. Переключение передач как у джипа, большое рулевое колесо, металлические пластины педалей почти как у ярмарочных автомобильчиков, воспоминания обо всех этих военных фильмах, Джеймс Стюарт, Джон Уэйн, — и после нескольких мгновений шума полупроснувшееся воспоминание подсказало ему, как включить сцепление — это все было воплощение мечты маленького мальчика.

Он был на взлете, вызванном адреналином. Он знал это, и знал причину этого. Дита совершенно верно спросила, не покалечили ли они этих несчастных парней слишком сильно. Когда он нанес первый удар, это был рассчитанный риск, потому что ружья могли быть заряжены. Почему бы ему поступить иначе? Безоружный против человека, сжимающего автоматическую винтовку, способную всадить восемь пуль ему в живот от одного нажатия на курок. Ничего грязного в этом нет. Если даже и поднимается уровень адреналина.

За десять минут, может быть, за пять, он обмяк, как проколотый воздушный шар. Как всегда, когда ему требовалось как следует выпить. Иначе это будет глубокая, очень глубокая депрессия — как тогда, когда он избил Джека. А тогда он не пил и страдал от этого. Но тут была разница.

— Ром? С кокой? Ромовый пунш? Дайкири?

— Просто ром.

— Этот натуральной крепости. Я полагаю, вы знаете это.

«Черт», — подумал Гудалл.

— Лед?

— Лед.

Томас Форд разглядывал их, пытаясь понять, что же они такое из себя представляют. Он видел красивую молодую женщину, говорившую с акцентом, предположительно кубинку из Майами. Хотя, очевидно, она работала на «Буллбургер».

Он видел стройного мужчину в среднем весе, темноволосого, с кривой ухмылкой и косой челкой, со злыми глазами, который говорил как английский актер, получивший «Оскара». Он видел рослого викинга, рыжеволосого и веснушчатого. Он видел проблему.

Форд, толстый и болезненный, в футболке и бермудах, разрисованных акулами, с варикозными венами и в спадающих сандалиях, глотнул из бутылки, в которой была, по его словам, «Перрье», отошел от бара и вручил Гудаллу его чистый ром. Снаружи прокатился гром, разрушая покой застекленной веранды. Дождь лупил по стеклянному потолку, как пулеметный огонь.

— Я полагаю, это продлится еще неделю или две, а там мы сможем забыть о дожде на шесть месяцев. Итак, что там с вашими ребятами?

Паркер устроился поудобнее в глубоком плетеном кресле, которое заскрипело под его телом. У кресла была высокая спинка в форме щита, покрытая причудливым узором.

— Соответствующие удобства отсутствуют в старой «финке», которую сняли для нас...

— Нет. Я гадаю, какова цель вашего визита? Для чего вы пришли?

Паркер поболтал свой дайкири, перемешивая в нем лимон с колотым льдом и ромом, и сказал:

— Я хочу постели для нас троих... — тут он покосился на Диту, — ...спальные принадлежности, все, что нужно для готовки, немного еды и выпивки на сегодняшний вечер. Завтра мы собираемся в деревню... Я полагаю, там есть магазин?

— Есть.

— Отлично. Я требовал у Франко в Сан-Хосе все для шестнадцати человек и полагал, что ваши люди все устроили. И мы хотим чувствовать себя свободно в вашем лесу, в северной его части, чтобы за нами никто не приглядывал и не мешал нам.

Он сделал паузу и добавил немного стали в голосе:

— Давайте. Вы знаете, чего я хочу. Я хочу от вас того, за что вам заплатили.

Американец подумал мгновение, припоминая, что они сотворили с двумя из его собственной личной армии.

— Вы это получите, — сказал он. Он еще раз приложился к бутылке «Перрье». — Но почему вы так обошлись с двумя моими ребятами?

— Они направили на нас свои винтовки. Весьма недружелюбно.

— Они были глупы, они любят пошутить, вот и все.

— Этого мы не знали. Там, откуда мы пришли, у нас не было случая встретиться с вооруженными парнями. Даже если они тупые. И особенно если они не тупицы.

— А где же это? Откуда вы?

Паркер встал и осушил свой стакан. Дита и Гудалл последовали его примеру. Было ясно, что встреча, интервью, или чем это было, закончилась. Паркер улыбнулся американцу самой злобной из своих улыбок.

— Англия, — сказал он. — Вот откуда мы.

13

Дита была сильно удивлена тем, что оба — и Паркер, и Гудалл — энергично принялись приводить в порядок три комнаты, разведя огонь — в старой «финке» было сыро и холодно, особенно сейчас, в дождливый сезон, — и стали готовить ужин из тех припасов, которые прислал Форд, но удивление оставила при себе. Она знала по опыту, что если бы она оказалась в таком же положении за компанию с американскими «зелеными беретами», ей вручили бы метлу и велели заниматься уборкой.

Она помогала, но избегала при этом любого физического контакта с ними: она чувствовала, как действует на них ее присутствие, и видела теперь, что они не остановятся и сметут со своего пути любого, а потому не хотела давать им ни малейшего намека.

Не то чтобы она не предполагала делать намеков совсем, в особенности высокому Гудаллу, но на всякий случай она хотела, чтобы все было на ее условиях, а не как попало, и, разумеется, без насилия.

Когда ужин был готов — свиные отбивные, сладкий картофель, салат из помидоров с зеленым чили, — они устроились на веранде. К тому времени дождь перестал, только где-то на западе над горами погромыхивало. Вернулась тропическая жара, хотя солнце уже зашло за холм — ранчо было ниже над уровнем моря, чем Сан-Хосе, хотя до одного океана было тридцать километров, а до другого — вдвое больше. В мелких оврагах собирался туман, особенно густой над речушкой, которая была рядом. Черные бычки проплывали в нем как медлительные дельфины в туманной воде, иногда поглядывая на людей большими карими глазами, и жевали траву, откармливаясь для превращения в буллбургеры с яйцами. Что, как заметил Гудалл, было весьма странно, поскольку именно яиц у них не было, а значит, реклама врала.

Дита не понимала его тайнсайдский акцент, и Паркеру пришлось объяснять ей эту шутку — если это была шутка, — и он даже слегка покраснел.

— Яйца, понимаешь? Их кастрировали, и у них нет яиц — cojones, знаешь, что я имею в виду? А реклама говорит...

Он повернулся к Гудаллу, который корчился от беззвучного смеха.

— Только втрави меня еще раз в такое дерьмо, — прорычал Паркер, — и я утоплю тебя в нем.

На мгновение Дита ощутила расположение к ним из-за их школярской уязвимости, и все они почувствовали себя немного свободней и слегка расслабились.

— Слушай, а откуда взялся этот Форд? — спросил Паркер.

Дита переместилась на одно из трех складных кресел, принесенных из нового дома вместе со всем прочим, что отгрузил им Форд, и сказала:

— Он здесь был первым американским землевладельцем. Тут уже была ферма, но раза в четыре меньше, чем сейчас, и эта «финка», — она очертила вилкой круг, — была жилым домом. Рассказывают, что форд выиграл ранчо у одного тико в покер в Юнион-клубе, злачном местечке в Сан-Хосе.

Она прожевала, потом проглотила.

— Позднее, когда здесь поднялась цена на говядину, он подписал соглашение с нашими конкурентами, с «Макбургером», чтобы продавать всю свою говядину им. Они вложили довольно много денег в бюрократию — в министерство Того, министерство Сего, — она потерла указательным пальцем о большой, — вы знаете, что я имею в виду, и они дали ему правительственное разрешение рубить лес в три раза больше, чем до того. Он стал богатым, построил дом на холме...

— А потом?

— Он стал жадным. Как все такие люди. Он позволил использовать свою землю Эль-Пастору, одному из никарагуанских контрас, который готовил здесь мятежников, чтобы проникать в Никарагуа через реку Сан-Хуан, и получал деньги от ЦРУ. Говорят, что еще он разрешил самолетам ЦРУ использовать взлетную полосу для перемещения наркотиков, коки из Колумбии и тому подобного. Часть ЦРУ планировала представить дело перед всем миром так, что сандинисты торгуют «ангельской пылью». Но он не стал работать с контрас на севере и скоро навяз у ЦРУ в зубах. Эль-Пастора брали на испуг, убили только двух журналистов, которые пытались взять у него интервью. Это бросило тень на «Макбургер». Потом они не стали брать у него оптом его говядину, и он вынужден был выйти на открытый рынок, где ему сбили цену местные крестьяне, которые были счастливы взять много меньше, чем он...

— Понятно. Он хочет получить контракт с «Буллбургером». Поэтому он и позволил нам использовать его землю...

— Да. Но, возможно, мы не заключим с ним контракта. Кроме всего остального, мы еще и платим ему за это.

— Знает ли он, зачем мы здесь?

— Нет. Но может догадываться.

— А ты? Ты знаешь, зачем мы здесь?

Она поставила свою почти пустую тарелку на пол. Паркер желал бы знать — намеренно ли она позволяет ему заглянуть под ее блузку, когда делает это? Она выпрямилась, вглядываясь в сумерки.

— Мне никто ничего не говорил, но я могу догадываться, как и Форд. Вы с вашими людьми, которые должны еще приехать, хотите уничтожить исследовательскую станцию на том берегу реки, в Никарагуа. Это уже пытались сделать, но безуспешно. Вы хотите это сделать как следует. Так?

Паркер ничего не ответил. Это все было так легкомысленно, так легко. Он чувствовал, что она не предполагает — она знает. Но, возможно, не потому, что Франко или кто еще из «Буллбургера» сказал ей, но откуда-то еще — из более высокого звена? И откуда это исходит? Явно откуда-то дальше, чем из «Буллбургера». Это была довольно большая компания, но не настолько большая. Он припомнил нечто, замеченное им на большой стеклянной двери главного офиса компании: «Член группы Международной пищевой ассоциации», что-то вроде того. А их логотипом была буква М на фоне початка кукурузы. Надо бы принять это во внимание, потом припомнить все, что возможно.

Если бы Паркер в своем городском амплуа торговал кофе, какао, кукурузой или зерном, а не металлами, он должен был бы очень хорошо знать, что из себя представляет МПА.

Гудалл тоже заметил, что Дита знает больше, чем они.

— Так что же они выращивают в своих теплицах? Коноплю? Коку? Определенно это не кукуруза, она же растет на всех плантациях вокруг.

— Но та плантация должна быть сожжена, как и все остальное. Особенно она, — подал голос Паркер.

— Почему?

— Тим, это не наше дело...

— Наше дело — выполнять или умирать, так?

— А ты что думаешь, голубушка?

— Голубушка? — переспросила Дита непонятное слово.

— Не обращай внимания на его чудной английский. Так что ты думаешь обо всем этом, Дита? — спросил Паркер.

— Я знаю не больше, чем вы, — она встала, хлопнув руками по бедрам. — Было очень хорошо. Мне понравилось. Вы готовили, так что я убираю.

— А, вот подожди, приедет наш хам Гордон Беннет. Он-то на самом деле знает толк в готовке. Я тебе помогу.

Паркер спустился на луг, достал «данхилл», прикурил от маленькой золотой зажигалки и оглянулся на холм. Огрызок серебряной луны лежал на нем кверху рожками. Под ним сверкал электрическими огнями изящный дом Форда. Отдаленное жужжание дизельного генератора выдавало источник их питания. Паркер вдохнул дым, обернулся к пастбищу, сказав «бу-у» бычку, который развернулся и удалился снова в ночь.

«Однако, — сказал себе Паркер, — ничего не ясно. Кто-то там, — он взглянул на очистившееся небо, на котором сиял Млечный Путь такого же странного вида, как и луна, — знает, что здесь готовится, и кто-то внизу тоже знает. Черт меня побери, если это я. Но я хотел бы знать».

На кухне Дита тоже ломала голову над загадкой. Эти... головорезы, которые могли развалить человека надвое, не только помыли пол и приготовили еду, но и были готовы помочь ей мыть посуду. Она добавила холодной воды из-под крана в кастрюлю с горячей, которую Гудалл предусмотрительно оставил на огне.

— Итак, — задала она вопрос, — кто такой этот... как вы его зовете? Гордон?

— Гордон Беннет. Чертовски хороший повар, — Гудалл огляделся в поисках сухого полотенца, но ничего такого не нашел. — Мы оставим их сохнуть. Гордон Бле, как мы его зовем, — вроде «кордон бле», это телятина такая, понимаешь?

14

На следующий день, в девять часов утра по Гринвичу, Гордон Беннет поздоровался с последним из завербованных парней в отдельном кабинете в баре отеля «Биариц» на Эрлс Корт. Теперь их было четырнадцать, и они расселись по креслам и диванчикам, обложившись рюкзаками и сумками, у каждого — кружка эля или крепкого светлого пива. Они уже разговаривали громче, чем надо бы, обмениваясь воспоминаниями, эпизодами из жизни или, если они прежде не встречались, выясняли, бывали ли они там-то и там-то.

Последними были близнецы Стрэхан из Ливерпуля, Мик и Джеми. Они уже были слегка под хмельком.

— Ого-го, какая чертова прорва дерьма, — напевал Джеми, стоя в дверях. Здоровенные парни с соломенными волосами и красными лицами, ливерпульские ирландцы в каком-то там колене, они ввалились в комнату.

— Гордон Беннет! Мик, смотри-ка, кто здесь, и если это не Гордон Беннет, то это старина-архиепископ.

Это было старое прозвище, которое намекало на мрачный вид Беннета, отстраненную манеру и догматическое обращение с новичками во время подготовки на базе САС в Брэдфорд-Лайнс, что в Херефорде, и которую позднее переименовали в Стерлинг-Лайнс.

— Ладно, парни. Возьмите себе выпивки в баре от имени начальства и садитесь, — сказал Беннет.

— Что же это за начальство, хотел бы я знать? — спросил кто-то.

— Насколько вы могли бы сообразить, начальство здесь я, потом — мистер Паркер, — Беннет встал, оглядел их и припомнил, что сказал Веллингтон в подобных обстоятельствах в 1809 году в Испании: «Я не знаю, какое впечатление эти люди производят на врага, но Боже мой, они ужасают меня».

Здесь был Джефф Эриксон со своими забранными в хвост волосами и по-прежнему слабым после лихорадки, подхваченной в Папуа, сердцем; Уинстон Смит по обыкновению скабрезно повествовал о своей последней победе, сопровождая рассказ непристойными жестами. Завершился рассказ тем, что он высунул язык, покачал им и дотянулся кончиком до носа. Беннет по губам догадался, что напоследок он сказал: «Чтоб мне провалиться! Ясно, что я имею в виду?»

Вокруг Смита сидели трое парней с запада, которых Беннет вытащил с гулянки неподалеку от Дорчестера, — Майк Хенчард, Джон Крик и Альфред Стивенс. Они ловили каждое слово Смита, почти не скрывая, какое впечатление на них производят его уличные манеры. Они были «неизвестным фактором» — не так давно с почетом уволенные из своих частей, они впервые шли на дело как наемники.

Позади них Джек Глеу, самый тихий из группы, нянчился со своим «буртоном», впрочем, он это делал весь вечер. Он все еще оплакивал свои георгины — ярость его несколько приугасла, как счел Беннет, но только до критической ситуации.

Беннет повернулся к другой группе. «Это должна была быть дикая группа, — подумал он — близнецы Стрэхан и двое парней из Уэльского реабилитационного центра, двоюродные братья». Как оказалось, Билл Айнгер и Колин Уинтл были уроженцами Бирмингема, и хотя они были младше всех прочих лет так на десять, они выглядели суровыми, даже, пожалуй, слишком. Стройные, темноволосые, жилистые как гончие псы, с движениями всегда быстрыми и точными, они говорили мало. Если суровые ветераны и произвели на них впечатление, они, видно, решили не показывать этого. Пили они немного, на полпинты меньше, чем старина Глеу, и были бдительны и настороженны. Проблема здесь была в том, что они не были солдатами. Они уже убивали, и это само по себе было немало, потому что, если они сделали это раз, они могут повторить. Они убили намеренно, осознавая что делают. Но они не были солдатами. И никто, даже Гордон Беннет, не мог превратить этих парней в солдат за две недели, как бы они ни были к этому готовы.

Был ли сейчас кто-нибудь из них солдатом? Как много они утратили на гражданке? Командный дух может вернуться достаточно быстро — все они, кроме бирмингемцев и четырех иностранцев, служили в САС-22. Но вернется ли к ним привычка к повиновению в чистом виде, к тому, чтобы подчиняться без рассуждений приказу, отданному кем-то, кто не обязательно имеет официальный чин, но просто знает немного больше, кто лучше разбирается в обстановке, чем они? Это может быть дозорный или кто-то, кто был под пулями на полчаса больше, чем они. Способны ли они на это по-прежнему?

В довершение к этому четверо последних, хотя и не британцы, были солдатами вдоль и поперек. Двое гуркхов, которых он встретил, возвращаясь из Дорчестера. Он остановился у Бландфорд-Камп, чтобы передать привет старым знакомым, и узнал, что они уже отсидели на гауптвахте перед возвращением в родную часть. Это должна была быть их последняя работа перед возвращением в Непал.

Их звали Билл и Бен, Цветочные Горшки: маленького роста, словно вырезанные из дерева, с улыбчивыми плоскими оливковыми лицами и раскосыми восточными глазами, они говорили на английском по-солдатски, не более того, но они знали службу. Это не просто было у них в крови — это была их кровь. Беннет не удивился бы, если бы все эти старые байки были правдой: что гуркхом признают только того, кто докажет свою способность снести голову козе с двадцати ярдов кривым ножом. Если они могли это, они вполне были способны разделать целый взвод и подать его под экзотической приправой.

И наконец, Тони Монтальбан и Хулиан Санчес, оба из Испанского Иностранного Легиона, которые разнесли бар в Торремолиносе, когда владелец попытался было закрыть его в три часа утра. Беннет считал их вполне подходящими солдатами, поскольку питал расположение к Испанскому Иностранному Легиону, который был менее иностранным, чем его французский аналог, и часто принимал участие в военных действиях. Король Марокко использовал их против кочевников в юго-западной Сахаре, которые продолжали бороться за выход Испанской Сахары из состава Марокко. Беннет также считал, что ничего плохого не случится, если в этой операции на границе Коста-Рики и Никарагуа у них будет еще двое людей, говорящих по-испански.

— Хорошо, парни. Немного потише, пожалуйста.

Многолетняя тренировка придала его голосу необходимую дозу стали, чтобы привести к порядку сборище вроде этого без крика и угроз. Однако тишина наступила не так быстро, как он хотел, и Мик Стрэхан закончил свое высказывание — что-то очень мерзкое относительно Иана Райта, бомбардира «Арсенала», так что Уинстон Смит услышал это.

Затем Стрэхан взглянул на Беннета — как тот отреагирует. Это было предупреждение, и оба они это знали: при отсутствии наказаний, тюрьмы и, в конце концов, суда за дезертирство Стрэхану необходимо было что-то, чтобы удержать его в строю.

— Прежде всего о деле. Я скажу в общих чертах...

— Сделай это, чтобы старый Смит усек хоть чуть-чуть, — крикнул кто-то.

Это был обычный бред собачий, и Беннет позволил себе усмехнуться, когда затихли смешки.

— Пара слов об объекте. Что нам нужно — так это занять небольшой клочок земли возле границы Коста-Рики на время, которое понадобится, чтобы пожечь там посевы и взорвать строения, а потом вернуться.

— Ничего сложного, сержант.

— Еще не все. Там есть полсотни бывших партизан, вооруженных АК, которые охраняют объект. Но как я уже сказал, вы узнаете детали, когда мы прибудем туда. Что касается сегодняшнего вечера...

— Чертовы Стрэханы могут плавать. Это им здорово удается.

Смит, откинувшись назад, коротко рассмеялся. Когда они впервые приехали в Херефорд, близнецы никому не сказали, что они не умеют плавать, и в результате чуть не утонули. За три дня они этому научились.

— Хорошо, но только если они возьмут с собой свои надувные подушки. Говоря серьезно, мы не хотим, чтобы наше прибытие туда было слишком заметным, так что я разделю вас на четыре группы, каждая отправится одним из четырех ежедневных прямых рейсов из Хитроу в Майами, а оттуда — в Сан-Хосе. В каждой группе будет лидер, который займется билетами ради уверенности, что вы доберетесь до Майами, да и вообще будет нянчиться с остальными. В Сан-Хосе вас встретит в аэропорту парень по имени Франко, который будет держать плакат с надписью «Буллбургер (Коста-Рика) С.А.». Первые две партии прибудут достаточно рано, чтобы сесть на тикабус — это местный междугородний автобус, и в тот же день к вечеру прибыть в Лос-Чилос. Это ближайший к месту назначения городок. Другие две группы прибудут днем позже, потому что их самолеты вылетят из Хитроу поздно утром, и они не смогут сделать пересадку в Сан-Хосе, так что они будут дольше ожидать в Майами и переночуют в Сан-Хосе. Опять же вас будет встречать Франко. Есть вопросы?

— Кто же будет моей нянькой? — это снова сказал Смит.

— Ну, ты совершенно прав в одном, Смит, ты сам определенно таковым не будешь. Точно, Джек Глеу нянчит первую группу, с переводом, если понадобится, ему помогает Монтальбан, там же Айнгер и Уинтл. Джефф Эриксон ведет вторую партию с Хулианом Санчесом, Беном и Биллом. Майк Хенчард — третью, с Миком Стрэханом и Джоном Криком, а я везу остальных — Смита, Джеми Стрэхана и Альфа Стивенса...

— Черт, мужик, езжу только с Джеми Стрэханом, если он обещает принимать ванну каждый...

— Заткнись ты, черный ублюдок... Слушай, Беннет, почему я не могу ехать вместе с моим бра...?

— Потому что они разнесут самолет, если полетят вместе. Верно, сержант?

— Да, точно. Но это еще не все.

— А что еще?

— Вы близнецы. Вы выглядите одинаково. Вы летите в одной небольшой группе. Это привлекает внимание — иммиграционная служба, паспорта и все такое. Они проверяют документы близнецов, запоминают их. Между прочим, и в Майами, и в Сан-Хосе вы должны будете очень долго доказывать любому задавшему вопрос чиновнику, что вы туристы, прибыли на выходные, и что вы знаете, что срок пребывания ограничен, потому что у вас нет виз. Все? Отлично. Три остальные няньки могут теперь подойти ко мне и получить билеты, расписания, деньги и так далее, затем — ранний отбой, особенно для первых двух партий.

— Не пойдет.

— Мик?

— Еще только половина девятого, и мы собрались в первый раз после Уэмбли. Мы вырвались. До утра.

На следующий день только в два часа дня Беннет смог извлечь Стрэханов под залог в тысячу фунтов из полицейского участка Тотенхэм-Корт роуд, куда их забрали за безобразия. Хорошо еще, что они не сказали, что собираются за границу, и оставили свои паспорта в сумках в отеле. Если бы не это, им пришлось бы отдать паспорта.

Это было плохое начало для Беннета по многим причинам: ему пришлось поменять билеты и послать Смита в третьей партии. Но хуже всего, он не мог сделать то, что должен был — отправить Стрэханов назад в Ливерпуль после этой ночи. Ему не хватало людей, и он знал, что в таком случае операция провалится. И Стрэханы поняли это: зная, что они незаменимы, они явились к четвертому терминалу в пять часов дня, после обильного позднего завтрака, по-прежнему распевая песенки.

15

Сидя на веранде, глядя на кроваво-оранжевое солнце, которое вырастало цветком над низиной, простиравшейся до далекого атлантического берега, и чувствуя его жар, когда оно разгоняло туман, окрашивая его золотом, Паркер и Гудалл отложили карты, принесенные с собой.

— Готов поклясться, что за всю жизнь не видел такого восхода, как этот.

— Кофе здесь хорош.

— Чертовски красиво.

— Ну и ладно.

«И хватит об этом, — подумал Паркер. — Еще не хватало, чтобы мой старший сержант превратился в эстета, любителя природы или кого похуже».

— Река внизу — приток Сан-Хуана, а деревня к югу от нас называется Медио Квесо. Что, если мне память не изменяет, значит «мягкий сыр». Странное название для деревни. Судя по моей карте, там есть мост, а за ним — дорога до поселка под названием Санта-Елена. Я планирую вот что: мы берем джип, покупаем припасы в Медио Квесо, оставляем джип в Санта-Елене и идем оттуда пешком. Если мы идем в северо-восточном направлении, нам придется пересекать границу между двумя пограничными постами, примерно в пяти километрах от Сан-Хуана.

— Так граница проходит не по Сан-Хуану?

— Здесь — нет. Километрах в двадцати или дальше к востоку так и есть. Там посреди реки островок, в трех километрах от нашего объекта, и на карте обозначена переправа.

— Которую наверняка охраняют. Или хотя бы пользуются.

— Точно. Но мы пойдем под видом орнитологов. Или собирателей бабочек. А если у нас потребуют пропуск, мы положимся на то, что Дита нас выручит...

— Так она тоже идет?

— Ну, я так полагаю. Кроме всего прочего, она здесь именно для этого.

В этот момент хитрый, почти злой взгляд темных глаз Паркера очень не понравился Гудаллу.

Они сделали последние приготовления, затем Паркер уселся на водительское сиденье.

— Сегодня моя очередь вести машину.

Он позвал Диту трижды, и когда она появилась на веранде, резко сказал ей:

— Поди сюда. Садись. Мы должны сегодня много сделать. Я хочу начать пораньше.

Она взглянула на Паркера, потом на Гудалла, который стоял у другой дверцы и ждал ее. Ее брови сдвинулись, и она коротко тряхнула головой, отбрасывая назад свои чудесные темные волосы.

— Сначала ты, — сказала она Гудаллу.

Гудалл, прежде чем выполнить ее требование, испросил одобрения босса, после чего она последовала за ним и захлопнула низкую дверцу. Когда Паркер выжал сцепление, Гудалл искоса посмотрел на него, и ему не понравилось, как тот угрюмо сжал губы. Со своей стороны, Дита отодвинулась от них, уцепившись правой рукой за верх дверцы, и снова откинула назад голову, когда ветер взметнул ее волосы.

В течение десяти минут — столько занял путь по пыльной дороге до Медио Квесо — все выглядело так, словно обе стороны отступились и разорвали отношения, которые завязались у них накануне. В деревушке было три магазина — разумеется, лачуги, как и все остальные дома, вытянувшиеся вдоль пятидесятиметровой главной улицы, — но с открытыми дверями, занавесками и полками позади низких прилавков. В первом Дита, следуя указаниям Паркера, купила дюжину свежих маисовых лепешек, банку фасоли со специями, бутылку никарагуанского рома и шесть упаковок кока-колы. Во втором она купила тощего цыпленка, которого шестилетний сын владельца поймал во дворе. Хозяин отрубил цыпленку голову и отдал мальчику, который утащил ее. Его отец тем временем порезал цыпленка на кусочки, каждый — пару раз укусить, и завернул все в вощеную бумагу. В третьем магазине они приобрели мачете, небольшую походную газовую горелку и два маленьких одноразовых баллона. Потом Дита пошла за кастрюлей и затем вернулась, чтобы купить открывалку.

К тому времени было уже полдесятого и стало жарко. Ясное утро прошло, медная дымка завесила небо, и только ветерок от их собственного движения делал все это сносным.

Дорога виляла по коровьим пастбищам, но большинство из них были топкими, и бычки бродили по ним, сражаясь с полчищами мух. Водоплавающая дичь важно расхаживала среди стада, роясь в земле в поисках червей и вспархивая из-под копыт. Стена деревьев, естественного леса или посадок, обрамляла близкий горизонт — высокие деревья, все почти одной высоты и на первый взгляд лишь немногих пород. «В них, конечно, нет такого великолепия и разнообразия, как в горах Кинабалу на Борнео, — подумал Гудалл, — Больше похоже на ту ерунду, которую они видели во время подготовки в Белизе». Возле Санта-Елены ландшафт выглядел совсем иначе: рисовые чеки и крестьяне, занятые прополкой, — первые люди, которых они увидели после того, как покинули Медио Квесо.

Санта-Елена была похожа на Медио Квесо, только еще меньше. Производство говядины не требует интенсивного ведения хозяйства, и местность казалась малонаселенной. Кроме того, как пояснила Дита, они въехали в зону боевых действий, где шла война — малая, но вполне достаточная для того, чтобы заставить людей переселиться в глубь страны. Хотя большинство мятежей контрас — или, скорее, нападений на никарагуанских сандинистов — происходило на севере, с территории Гондураса и Сальвадора, по крайней мере две группировки некогда действовали в этом районе. Их уже не было, но остались минные поля там, где были их лагеря, и мины время от времени взрывались, когда на них набредали достаточно большие животные или неосторожные люди. Это была еще одна причина того, что здесь оставалась полоса более или менее девственного леса, начинавшаяся за пару километров от границы на коста-риканской стороне и заполнявшая пятикилометровое пространство от границы до реки и еще столько же на другой стороне.

Их появление, казалось, не вызвало никакого интереса у немногих людей на маленькой площади, на которой находились одинокий магазин, бар и небольшая церковь, скорее напоминавшая часовню, с единственным колоколом над дверями и проржавевшей крышей. Пара сорванцов в лохмотьях появилась, когда они вышли из машины.

— Нам придется оставить джип здесь, — сказал Паркер, — мы заберем распределитель зажигания, но я не хочу вернуться и обнаружить, что колеса ушли в самоволку. Скажи им, что я поотрываю им головы и сожгу деревню, если у нас что-нибудь пропадет.

Дита присела перед оборванцами, девочкой и мальчиком. Она ласково говорила с ними минуту или две, дети ухмыльнулись, отвечая ей, и она дала им бумажку в сто колонов.

— Что ты сказала?

— Я сказала им, что они получат еще одну, если мы вернемся назад и найдем все как оставили... Que?

Мальчик дернул ее за руку.

— Он говорит, что не позже, чем через час начнется дождь и если у нас есть где укрыться, мы должны его переждать.

— Хитрая задница. Скажи ему спасибо от меня и добавь, что уж мы как-нибудь выкрутимся.

Паркер пошел вперед с компасом, картой, биноклем и прочим, Дита — следом за ним, Гудалл — замыкающим. Они были одеты настолько не по-военному, насколько это было возможно — мужчины в цветастых рубашках, ярких льняных брюках, заправленных в носки, Дита — в футболке и поношенных белых джинсах. Только ботинки у них были американские, армейские, но они были куплены в обыкновенном туристическом магазине в Сан-Хосе.

Тропа вела в северо-восточном направлении, как Паркер и хотел, через заросли маиса и маленькую банановую плантацию, дальше была полоса кустарника, на которой деревья были срублены, но земля так и не была расчищена как следует, или, что более вероятно, ее забросили и оставили медленно дичать. Потом, почти неожиданно, лес стал гуще и исчезли всякие следы тропинки. Впереди была преграда • из переплетенных молодых растений, вызванных к жизни солнечным теплом, чтобы заполнить дыру, проделанную теми, кто здесь проходил, и они обнаружили, что пройти здесь можно, особенно при помощи мачете Паркера.

— Ты раньше бывала в джунглях? — спросил у Диты Гудалл.

— Конечно. Но не в таком лесу, как здесь, — она ответила, не оборачиваясь. — И почти как турист в заповеднике, там, где положено.

Они продрались через эти заросли в лес, такой же, как прежде: здесь было жутко, как в разрушенном соборе, и очень сыро. Сырость под ногами, сырость в воздухе, да еще и жара, особенно там, где через просветы пробиваются столбы яркого света и плоские листья в этом свете сверкают белым и серебром.

Почва, по которой хлюпали их ботинки, была почти лишена растительности, не считая случайных бромелий с толстыми восковыми листьями, собранными в розетки, и лиан, которые росли скорее вниз с ветвей, чем вверх с земли. Деревья были не такие уж толстые, только у немногих стволы были больше полуметра в диаметре, но теперь, идя среди них, Гудалл увидел, что деревья эти разных видов, и видов этих больше, чем можно обнаружить в посаженных человеком лесах. Многие имели как бы подпорки, угловатые выступы до шести метров в высоту, которые поддерживали их.

Когда они останавливались на момент, кругом было тихо, но словно бы издалека они могли слышать крики птиц, треск ветвей, шум в кронах, как если бы птица или кто другой промелькнула в тридцати метрах над ними.

— Здесь легко заблудиться, — сказала Дита минут через десять после того, как Паркер сверился с картой. В голосе ее послышался оттенок беспокойства.

— На самом деле невозможно, — ответил Паркер. — Через десять километров в этом направлении — река. Я считаю, мы должны быть там вскоре после полудня.

— А потом назад — всего двадцать километров.

— Ну да. Но я больше надеюсь, что мы сможем перейти через реку и добраться до объекта. Это еще пять километров. Туда и обратно — десять. Итого тридцать. Слишком много для тебя?

— Думаю, что нет. Вполне нормально.

Но вскоре мышцы ее ног начали болеть: это была не просто ходьба, каждый шаг требовал усилия, чтобы вытащить ногу из влажной трясины, которая, как она увидела, присмотревшись и привыкнув к сумраку, состояла из мешанины полусгнивших листьев, ветвей и кусков дерева. Все это кишело муравьями, пауками, многоножками, жуками и жучками.

Она содрогнулась, но почувствовала себя несколько уверенней при мысли о своих ботинках и заправленных в них штанах.

— А змеи? — спросила она.

— Не волнуйся. Ядовитых здесь не много. Они убираются с дороги, если могут, — ответил Паркер.

«Ну, — подумал Гудалл, — это же самое нам твердили в Белизе».

Еще через двадцать минут Дита начала сознавать, что другой проблемой может оказаться скука. Раньше она бывала в лесу с проводниками, которые останавливались каждые пять минут и показывали всякие достопримечательности — растения, цветы, насекомых, бабочек, — то есть то, что обычный турист может пропустить. И всегда это было в одном из горных заповедников, где за поворотом мог оказаться водопад или открыться прекрасный вид. Но здесь все время было одно и то же, тысячи тонких стволов, ползучие растения, полумрак, а если и показывалось что-то, Паркер не оставлял времени разглядеть это.

Вдруг она почувствовала, что Гудалл позади нее ускорил шаг, затем его рука коснулась ее плеча.

— Смотри. Туда.

Его рука указала куда-то вверх.

Облачко густо-синих кусочков света, сотни и сотни, клубилось в солнечных лучах, пробивающихся сквозь кроны деревьев.

— Что это? — спросил Гудалл.

— Бабочки. Я уже видела их раньше, но никогда так много сразу.

Он стоял позади нее, и снова, неожиданно среди жары и духоты, она осознала сексуальное напряжение, возникшее между ними троими, которое могло, как радиоактивный обогащенный уран, достичь критической массы по воле обстоятельств и вызвать цепную неконтролируемую реакцию. Однако она почувствовала еще и некоторую признательность за то, что Гудалл подумал о том, чтобы показать ей то, что она могла пропустить.

— Идем. Почему вы остановились? — спохватился Паркер.

— Бабочки. У тебя над головой.

— Я не думаю, что у нас есть на это время, Гудалл, понятно?

— Простите, сэр. Но вы сказали, что мы вроде как за птицами наблюдаем или бабочек ловим. Практикуемся.

— Не шути со мной, Тим.

— Не буду, мистер Паркер. Никоим образом, — он слегка подтолкнул Диту и добавил едва слышно: — Быстрым шагом, голубушка, левой, левой, левой-правой, левой.

Еще десять минут, и Паркер едва не налетел на препятствие, почти ставшее частью темного леса — две полосы колючей проволоки, натянутые в метре и в полутора метрах над землей, с востока на запад, прямо поперек дороги.

— Дерьмо. Почти врезался.

Дита и Гудалл подошли к нему.

— Почему это здесь?

— Граница.

Паркер пролез через преграду. Палый лист из-под его ноги вдруг вздулся, сделался размером примерно в фут, и метнулся за ближайшую бромелию.

— Что за чертовщина?

— Жаба.

— Ну и здоровая!

— Добро пожаловать в Никарагуа. Скажи спасибо, что это не противопехотная мина.

16

Мэтт Добсон рыскал по Сити, не в прямом смысле, конечно, а с помощью модема, факса и телефона, добывая сведения, которые были ему нужны. Он уже знал: Финчли-Кэмден по уши в дерьме со своим долгом Ллойду, и вскоре узнал размер этого долга. Он узнал, что операция Ф.-К. заказана МПА — было нетрудно догадаться, что он взялся за это дело, чтобы избавиться от долга. Он наслаждался той мыслью, что если удастся его комбинация, то Ф.-К. потеряет свои двести пятьдесят тысяч залога и останется при своем.

Но он не мог узнать, чего МПА хочет достичь в Коста-Рике, посылая туда двадцать тренированных убийц (он вычислил их количество по количеству оружия, которое им требовалось). Коста-Рика была стабильной, относительно процветающей страной, которая, не в пример некоторым своим соседям, не воевала после малой гражданской войны, которая закончилась в 1949 году. Там не было армии, выборы проходили регулярно и без мошенничества, там не было партизанского движения, которое следовало поддерживать или подавлять. В конечном счете он признал, что МПА не собиралась вмешиваться во внутренние дела Коста-Рики, как это делали «Юнайтед Фрутс» и ЦРУ в Гватемале в 1951-м или ГТТ и ЦРУ в Чили в 1973-м.

И даже не потому, что МПА имела влияние в Коста-Рике — их в этой стране интересовала главным образом говядина, и если по какой-то причине местное производство пришло в упадок или «Буллбур-гер» был бы вытеснен «Макбургером», это выглядело бы крошечным пятнышком на фоне огромных межнациональных прибылей.

В удобном и роскошном помещении на первом этаже его дома на Кадоган сквер, которое он называл своим офисом, Добсон размышлял, вертя в пальцах безделушку, сидя за своим столом, который, как клятвенно заверял продавец, некогда принадлежал Наполеону. Его мягкие ладони и наманикюренные пальцы поглаживали кожаную цвета бычьей крови обивку его большого рабочего кресла, сделанного специально в комплект к столу. «В чем я нуждаюсь сейчас, — пробормотал он себе под нос, — так это во всестороннем подходе к вопросу». Он потянулся к телефону — всесторонний подход был товаром, который Мэтт Добсон покупал при необходимости.

Следующий день, время ланча, «Стар и Картер», Кью-Грин. Саул Каган, одетый в свой обычный неряшливый твидовый костюм, с итонским галстуком, завязанным подобием узла, который не развязывался в течение не менее четверти века, а просто затягивался по утрам и ослаблялся вечером, сидел на скамье, перед ним стояли сосиски с картофельным пюре, его коричневый плащ лежал с одной стороны, а с другой сидел Тед Бретт.

Они представляли собой пару противоположностей. Кагану было сильно за пятьдесят, и он выглядел так сомнительно, как только может выглядеть человек, который был исключен из Итона за гомосексуализм («Мы все занимались этим, старина, но я делал это на Виндзор-Хай стрит») в шестнадцать лет и который позднее работал на Ми5, СИС, ЦРУ и КГБ, а иногда и на все четыре разведки сразу. Тед Бретт, в свою очередь, был образец добросовестного исследователя: красивый пуловер от Маркса и Спаркса, вельветовые брюки и на тарелке — кукурузные оладьи и камбала.

Он прожевал и отпил глоток из полу-пинтовой кружки «Спеклед хен», которую с его соизволения купил для него Каган. Бретт редко пил за ланчем в рабочие дни, но поскольку это был обед за чужой счет, что с ним случалось нечасто, он решил, что можно и выпить.

— Как я понимаю, — это была одна из любимых фраз Теда, — ты утверждаешь, что цель книги, которую ты собираешься писать, — доказать, что многонациональные пищевые конгломераты должны быть уязвимы, если они терпят неудачу с главным пищевым продуктом, которым они занимаются.

— Что-то вроде этого.

Это было на самом деле совсем не так, но Кагану уже было около шестидесяти, и он усвоил за эти годы, что эксперты не поделятся мыслями и идеями, пока могут убеждать себя в том, что они действительно принадлежат им, а не подсказаны кем-то другим. Так что он спокойно позволил Бретту распространяться дальше.

— На самом деле это не тот случай. «Букер Макконнелл», например, зависит больше от маркетинга и доставки, чем от реальной продукции. «Набиско» — главный переработчик, и если пересыхает один источник сырья, они переходят к другому, а если исчезнет целый участок деятельности, так ведь их средства вложены во многие области, — он был не вполне уверен во всем этом, но это подводило к тому, что он хотел сказать. — Однако если взять МПА, то тут совсем другое дело.

Бретт слегка покраснел от этой вульгарности, но почувствовал, что был прав. Кроме того, Каган (которого Бретт знал под реальным именем весьма популярного автора триллеров, на что Каган намекал) был, несмотря на свой возраст, более чем вульгарен сам по себе.

— Компания-учредитель разработала способы переработки маиса, который американцы называют кукурузой, в самом начале нашего века. Кукурузные хлопья, попкорн, кукурузная мука и много чего еще. Кукуруза до сих пор остается в самом центре их деятельности. Сейчас та, что они потребляют, растет в «кукурузном поясе» Соединенных Штатов и кое-где еще, но она вся гибридизирована с целью получения нужных им качеств, хотя мы обеспечили им возможности для генетического конструирования...

Тед остановился, осознав, что начатая им фраза оказалась слишком длинной и он забыл, с чего начал. Он глотнул еще пива и начал все по новой.

Тем же вечером Каган позвонил на Кадоган сквер и после порции пива отчитался, сидя в шератоновском кресле перед столом Наполеона. Он раздумывал, знал ли Добсон о том, что данный Наполеон звался Луи и находился внучатым племянником первому Наполеону.

— МПА зависит от кукурузы, почти вся она растет в США и, поскольку все зависит от нее, гибридизирована, или, более точно, выведена генетически. Сорта, выведенные таким искусственным путем, весьма чувствительны к болезням, паразитам, неожиданным климатическим изменениям и тому подобному, потому что в процессе выведения иммунная система имеет тенденцию деградировать или даже исчезать совсем.

Разумеется, где бы ни росла их кукуруза, МПА субсидирует поставщиков, снабжает пестицидами, антивирусными препаратами, антибиотиками и прочим. Но это все нацелено на известные напасти. Любая неожиданность нанесет им ущерб — паразит, жучок, который нападает на их кукурузу сортов МПА и устойчив к искусственным средствам защиты, которые есть в их распоряжении. Сорта МПА — близкородственные, так что даже не понадобится разнообразие вредителей, и если жучки быстро размножаются, это должно стать для МПА тем же, чем саранча периодически становится для Восточной Африки.

Добсон, откинувшись назад так, что свет лампы венецианского стекла не попадал на его лицо, чтобы скрыть блеск глаз, почувствовал, что кровь быстрее струится по жилам и сердце бьется чаще. Он хватил изрядный глоток виски.

— Так какого рода оборудование может понадобиться для выведения такой... такого паразита?

— Ну, несомненно, если у них есть жизнеспособная основа для работы, какое-нибудь отвратительное насекомое или грибок, или что еще, если что-нибудь достаточно мерзкое уже существует, и это просто вопрос разведения того, что преодолеет уже существующие защиты МПА, то не так уж много. Исследовательская станция, на которой они могут выращивать сорта кукурузы МПА, лаборатории, где они могут разводить и изменять этих паразитов, несколько акров земли, хорошие техники, которые знают свое дело, необходимое оборудование, но ничего невообразимо дорогого... И еще две вещи.

— Да?

— Мотив и время. Мой источник сказал, что-то около пяти или шести лет.

— А мотив?

Каган широко зевнул и улыбнулся одной из своих редких улыбок. Не очень приятное зрелище, учитывая состояние его зубов.

— Должен быть соперник, который пытается вытеснить МПА из дела. Но более вероятно вымогательство. Вывести жучка, продемонстрировать его на нейтральной территории, дать МПА шанс выкупить патент. Они должны будут заплатить миллионы. Может быть, и миллиарды.

Наступило молчание, когда оба они размышляли над тем, что произошло, и смаковали виски, которому было пятьдесят лет.

— Еще глоток?

«Боже, — подумал Каган, — я, должно быть, сделал все верно».

— Почему бы нет, — сказал он и поставил свою рюмку.

Добсон наполнил ее, затем сказал:

— Коста-Рика?

— Думаю, что нет.

— Почему?

— Вдоль и поперек Тиколанд в руках у янки, и они там держат нос по ветру. Они знают чертовски хорошо, что, если они окажут малейшую поддержку социализму или демократии, ЦРУ и Пентагон перекроют им кран. А серьезная опасность для МПА выглядит именно так.

— Далее. Границы. Панама или Никарагуа. Там есть мощные фракции, которым понравилось бы серьезно насолить дяде Сэму.

— А на самом деле и МПА. Видите ли, в целом операции МПА подрывают производство в «третьем мире» кукурузы, основного продукта питания в большинстве стран, не только как чистого урожая, но еще и как средства существования...

Но Добсона мало интересовали голодающие крестьяне — пока их хозяевам не становилось нужно оружие, чтобы усмирить их.

— Которая страна? Никарагуа или Панама?

— Я склоняюсь к Никарагуа. Если операция, о которой вы говорили мне, направлена из Коста-Рики, цель должна быть поблизости от границы. Сейчас пограничные зоны Никарагуа и на севере, и на юге контролируются армией, которая по-прежнему состоит из сандинистов и бывших партизан. Правительству Чаморро было бы сложно чинить помехи исследовательской станции возле границы с Коста-Рикой, не получив прежде одобрения сандинистов. Им было бы трудно даже узнать о ней. Особенно если ее финансируют частные лица, а это вполне возможно. Есть много сердобольных левых филантропов, которые еще посылают денежки прямиком сандинистам.

Снова наступило молчание.

— Вы сделали все хорошо.

— Может быть. Но это основано на догадках.

— Хотя они многое проясняют.

— Я полагаю...

Добсон издал вздох, который значил, что пора идти. Каган отклеился от спинки кресла.

— Чек на почте?

— Разумеется.

В дверях Каган обернулся.

— У меня нет идеи, которая вам пригодится, Мэт, но с другой стороны...

— Да?

— У тикос весьма строгие законы относительно оружия, нелегальном его ввозе, частных армиях — вы об этом говорили. Вероятно, там меньше стволов на душу населения, чем где-либо в мире. Что я скажу, так это если власти узнают, что целый арсенал появился у них на границе, особенно вместе с мошенниками, которые его используют, они будут очень злы.

Добсон подумал. Каждое действие вызывает противодействие.

— Спасибо, Саул. Я подумаю над этим.

Это казалось Добсону весьма подходящим вариантом. Он допил свою рюмку, встал, подошел к высокому окну и посмотрел наружу, на деревья и клумбы, которые образовывали, возможно, самый примечательный сквер в Лондоне. План начинал вырисовываться в его голове: факт, что он купил арсенал для Финчли-Кэмдена за сто пятьдесят тысяч. Если он сможет устроить так, чтобы оружие пропало, он сделает на этом сотню, и теперь он считал, что видит, как можно это устроить. И может быть, если повезет, он получит еще и те двести пятьдесят тысяч.

17

Через час они дошли до реки. Первой приметой была зеленая завеса впереди вместо отступившего лесного сумрака, который окружал их, завеса, которая вскоре стала настоящей стеной плотной береговой растительности, бурно процветающей растительной и животной жизни, тянущейся к свету. Тут были орхидеи и множество других цветов, огромные пчелы, бабочки, древесные лягушки, ящерицы и попугаи — желтые, как лютики, и фиолетовые, свесившие лазоревые перья хвостов. Выйти к краю было почти невозможно, и было трудно определить, где река и где берег, так заросло все переплетенными мангровыми корнями.

Паркер размахивал своим новеньким мачете и прорубил окно, в которое было видно реку — триста метров серой воды до другого берега под затянутым облаками небом.

— И нам никак туда не перебраться, — констатировал Гудалл.

— Здесь — нет. Но если мы пройдем немного по течению, мы придем к лодочной станции.

Было очень жарко и очень влажно, и постоянно капало сверху, хотя это еще не был настоящий дождь, и одежда прилипала к телу. Даже идя позади Диты, Гудалл понял, что она не носит бюстгальтера под футболкой, которая была достаточно свободной, но теперь облепила ее тело. Ниже и выше рюкзака, который она несла, движения ее плеч и ягодиц вызывали неясную боль у него в паху и дискомфорт слегка набухшего пениса.

Неожиданно она остановилась, и он почти налетел на нее. Она обернулась, и он смог увидеть ее коричневые соски и полушария полных грудей под футболкой, и голова у него закружилась.

— Простите, — сказала она. — Мне нужно отойти.

Она скинула рюкзак и пошла в сторону от берега в сумрак, из которого они вышли, достаточно далеко, чтобы огромные деревья закрыли ее от двух мужчин.

Они переглянулись. Губы Паркера искривила усмешка, Гудалл отвел взгляд.

— Это совсем не то, чего я хочу, — пробормотал он.

— Держись, десантник.

— Вы тоже, мистер Паркер.

Она вернулась, заправляя конец своего пояса, остановилась, посмотрела сначала на одного, потом на другого и нахмурилась.

— Даже не думайте об этом, — сказала она.

Паркер повернулся и театрально, как разведчик в вестерне или кавалерийский командир, поднял правую руку и простер ее перед собой.

— Вперед! — воскликнул он.

— И вверх, — добавил Гудалл себе под нос.

Теперь они увидели впереди небольшую поляну, на которой возле будки был выгорожен загон, а в нем похрюкивала пара черных свиней. Еще там были мостки, на которых пожилой человек в большой мягкой соломенной шляпе сидел с примитивной удочкой. Он уже поймал метрового тарпана, который лежал рядышком, завернутый в пальмовые листья.

Иногда рыбак поливал сверток водой, чтобы сохранить рыбу свежей и отпугнуть мух и муравьев.

— Скажи ему, что мы хотим перейти на ту сторону.

— Пожалуйста, — поправила его Дита, руки на поясе, темные глаза сузились.

— Пожалуйста.

— Всегда говори «пожалуйста», ладно?

— Пожалуйста, спроси его, может ли он помочь нам перейти на ту сторону.

— О'кей. Hola! Buenas tardes. Senor, por favor...

Она договорила и умолкла. Гудалл и Паркер переглянулись и выдохнули в пространство между собой:

— Пожалуйста...

Старик побрел в свою будку и вернулся, держа медный клаксон с большим пузырем на конце. Он яростно сжал его, и над неторопливо текущей рекой раздался квакающий звук. Ему ответили издалека таким же кваканьем с точно таких же мостков на другой стороне, и они увидели такого же старика в лодчонке с подвесным мотором. Пару раз чихнув, мотор завелся. Тут где-то вдали громыхнул гром, и внезапно налетел ветер, пронесся по верхушкам деревьев, сшибая птиц и распугивая стайки обезьян. Аллигатор, которого никто из них до сих пор не замечал, скользнул в воду в метре от мостков, на которых они стояли.

Дождь начался, когда они были уже на середине реки. Огромные капли лупили, как гвозди забивали, оставляя на поверхности воды тысячи серебристых отметин. Дита выгнулась назад, запрокинула голову и стала ловить капли ртом, держась за борта лодки, глаза ее были полуприкрыты. Дождевые струи стекали по ее волосам, намочили рубашку и джинсы, облепившие тело. Она села прямо, тряхнув головой, и усмехнулась.

— Это мне и было нужно, парни.

Но она наблюдала за ними. Ей нужен был союзник, и она изучала их, пытаясь решить, кто же из них им станет.

На другой стороне они обнаружили довольно большое пространство, обнесенное оградой, с четырьмя или пятью деревянными строениями и крошечный открытый ресторанчик под кровлей из бамбука и листьев. Его обслуживали четыре или пять человек, по большей части старики, мужчины и женщины, и один маленький мальчик. Дита отошла в сторонку со стариком, потом вернулась к ним.

— Они здесь ждут, когда снова начнут ходить речные суда из Гранады до большого озера. Они ходят по реке до Карибского моря и иногда останавливаются здесь. Если мы останемся здесь где-то на час, он нам приготовит еду, — с сожалением пояснила она.

Но Паркер уже разложил свою карту на одном из деревянных столиков.

— Вот что мы сделаем сначала. Здесь всего пять километров через поля.

— Ладно, я беру попить — у него есть холодильник. Oiga, tres colas. Мы будем возвращаться той же дорогой? Верно? Я скажу ему, чтобы он нам приготовил поесть к... — она взглянула на часы, — к пяти, ладно? Три часа нам хватит?

Паркер пожал плечами, свернул карту, сложил и ничего не сказал. Гудалл сдержал слишком явную усмешку.

— Это было бы куда лучше, чем цыпленок, зажаренный в этой микки-маусовской печи.

— Мы не вернемся в «финку», если остановимся здесь.

— Хорошо. У него здесь есть спальный домик. Я договорюсь и об этом.

На этот раз тайнсайдец рассмеялся. Маленький мальчик — Хуанито, как называл его старик, — принес три запотевшие бутылки никарагуанской колы — не настоящей, зато холодной.

Последняя стадия их пути заняла меньше времени, чем предполагал Паркер. Изгородь была на острове, который соединялся с северным берегом узким деревянным мостом. Сорванец перебежал по нему перед ними и исчез, собираясь, несомненно, заняться тем, чем занимаются мальчишки, которые могут на полчаса удрать от взрослых.

Оттуда грязная тропа вела через узкую полосу лесопосадок, едва доросших до кустов. Дождь периодически начинался снова, и часто очень сильный. Дита облачилась в полиэтиленовый плащ с капюшоном, вишнево-красного цвета с оранжевыми подсолнухами, Паркер развернул большой гринписовский зонтик. У Гудалла не было ничего, и он ругался, но идти под зонтиком не захотел. Дита предложила снять плащ и накинуть на плечи им двоим — самый соблазнительный вариант. Но он отказался, представив себе, как они будут ковылять по рытвинам, как он в конце концов останется под плащом, а она пойдет под зонтиком с Паркером.

На ходу Дита начала напевать «Рожденный в США» на манер марша. Гудалл, тоже поклонник Босса[1], стал подпевать. Паркер к ним не присоединился.

— Но ведь ты же не в США родилась, а?

— Откуда ты знаешь?

— Ты тико, — Гудалл гордился тем, что усвоил, как уроженцы Коста-Рики называют себя.

— Ты думаешь? Тика. Я полагаю, ты знаешь, в чем разница. И хотя я родилась не в США, но и не в Коста-Рике. Тем не менее это случилось меньше чем в трех сотнях миль от Майами, и именно там я получила эту работу — боссы «Буллбургера» бывают там.

— Так ты американка?

— Вроде того, — она пожала плечами. — Официально — да.

Немного позже они вышли из молодых лесопосадок.

— Боже! — воскликнул Паркер, велев им остановиться и увлекая их обратно за деревья.

Перед ними лежало открытое, плавно понижающееся к центру пространство диаметром примерно в километр, которое когда-то, возможно, было озером или болотом. Теперь его занимали девять делянок кукурузы, которые они видели на спутниковых фотографиях, каждая площадью в сто квадратных метров, с кучкой небольших строений на дальней стороне. Но заставило Паркера вскрикнуть то, что вся эта площадь была теперь огорожена сетчатым забором в два с половиной метра в высоту, с колючей проволокой поверху, со сторожевыми вышками на всех пяти углах. Вокруг все было вырублено или занято рисовыми полями.

Паркер навел бинокль.

— Прошу прощения, — сказал он. — Дело сорвано.

Он уловил реакцию Гудалла.

— Нет, ты идиот. Не все, а только эта вылазка. Мы не можем подойти ближе, чтобы нас не заметили. Они могут выслать патруль, задержать нас и допросить. Мы перешли не через официальный погранпост и можем оказаться в крайней опасности. Простите, но мы вернемся назад.

И он повел их подальше от сторожевых вышек.

Вопросы забурлили в мозгу Гудалла.

— Мы не можем обойтись без положенной разведки, — сказал он.

— Нет. Я вернусь сюда, пока вы будете тренироваться, все сделаю совершенно скрытно, без всяких попыток прикинуться птицеловом или чем еще — они даже не увидят меня. Устрою хороший НП, разузнаю их распорядок за сорок восемь часов, — он немного подумал. — И я еще проведу воздушную разведку. Пусть этот австралиец приложит руку.

— Мы видели те фотографии. На них все правильно.

— На момент их продажи.

— Ну и неряшливый парень там на вышке. С длинным хвостом. Я так думаю, революционер. Че Гевара и прочее дерьмо.

Он не вспомнил о том, что в те давние времена плакат с портретом Че висел над его кроватью шесть месяцев, пока его отец не увидел и не выкинул его.

— Да.

И если тон Паркера был чуть более сухим, чем обычно, Гудалл не спросил себя почему.

— И что же растет за этим забором? Выглядит как кукуруза.

На этот раз ответила Дита:

— Она и есть.

Через двадцать минут Эстер Сомерс, негритянка, которая говорила с Гудаллом за столиком на веранде гранд-отеля в Сан-Хосе два дня назад, потрепала волосы Зены, своей дочери, сняла с шеи русский бинокль и отдала его команданте.

— Да, — сказала она, — Это они, о'кей. Мы проделали хорошую работу, проследив их на всем пути от Сан-Хосе. Особенно ты.

Она взъерошила волосы Хуанито, мальчишки из ресторана.

— Если бы не ты, все было бы впустую.

Она говорила по-испански, но это был язык улиц центральноамериканских столиц, так что в нем не было английского ритма, хотя она слышала его мысленно и улыбалась при этом.

— Англичанин Гудалл. И девочка из «Буллбургера». Это они. Еще один? Босс, я полагаю. Он быстро дернул их назад, но недостаточно быстро.

Команданте сняла свой черный берет, позволив черным волосам упасть ей на плечи, затем закурила. Ее лицо было в морщинах, с индейскими чертами, но губы были тронуты помадой, а глаза, видевшие слишком много страданий, были подведены. Этим она подчеркивала свою женственность.

— Так это что? Передовой отряд?

Она оглядела маленькое круглое помещение — стены из сухих стеблей кукурузы, переплетающих деревянные колья, крыша из пальмовых листьев. Вопрос был не столько к Эстер, сколько к трем мужчинам и двум женщинам — все в полевой форме, на поясе у каждого кобура с «Макаровым», — которые стояли вокруг нее.

— Да, — сказал один. — И возможно, старшие офицеры, проводящие эту операцию. Мы могли задержать их сегодня. К примеру, пограничная стража арестовывает их за нелегальное проникновение...

— Они расскажут какую-нибудь историю. Турист. Шел напрямик...

— Это будет их прикрытие, — вмешался другой, — и будет трудно задержать их более чем на день-другой. Быть тактичным с туристами — вот чего хочет правительство Чаморро. И кроме того, мы покажем им, что знаем о них...

— Итак?

— Следить за ними. И если сможем, прицепим им радиомаячок. А на ранчо есть по крайней мере один человек, который поможет нам, если мы попросим...

Вернувшись в ресторан, Дита, Паркер и Гудалл обсушились, как смогли, и приняли очень сильный «Куба либре», подозвав старика, который обещал им еду, если они подождут.

Дита предложила:

— Дайте ему цыпленка, которого мы купили. Он обжарит его лучше, чем вы.

Паркер так и сделал. Старик развернул тяжелую жиронепроницаемую бумагу, потянул носом и пожал плечами.

Следующий час был посвящен рому и кока-коле вместе с обжаренной мелкой рыбешкой, салатом, приправленным кориандром и чили, тортильям с начинкой из свинины со специями и особенно кусочкам цыпленка, обжаренным до золотисто-коричневого цвета с чесноком.

— Что я вам говорила? Вку-усно.

Тем временем дождь продолжал стучать по соломенной крыше и свет стал меркнуть, когда приплыла лодочка, которая должна была перевезти их на другую сторону. И тут на их столике появились два огромных тарпана, похожих на гигантских размеров селедку, запеченные a la brasa, в окружении сладкого картофеля. Тарелок не было — только вилки. Старик повесил шипящую лампочку над их столиком и спросил, не хотят ли они остаться на ночь: они могут получить отдельные комнаты, прямо как в отеле.

Паркер, как заметила Дита, пил хуже, чем Гудалл. Он потчевал тайнсайдца сменяющимися историями, главной целью которых было продемонстрировать, что все, что делал Гудалл в армии и особенно на службе в САС, Паркер делал лучше. И более жестоко.

— Смотри, Дита, твой локоть упирается ему в подмышку, что дает тебе выигрыш в силе, предплечье и кисть обхватывают ему шею сзади, и если ты можешь, хватаешь его за оба уха — вот что ты делаешь. Это оставляет твою правую руку свободной. Обе руки тогда делают хороший рывок по часовой стрелке, и — раз! — ты ломаешь ему шею. Делал так когда-нибудь, Гудалл?

— Нет, мистер Паркер. Только на занятиях.

— Лживый ублюдок! Я хочу, чтобы ты называл меня Ник. Делить, так делить поровну. А? Все, что есть. Разве нет?

Они пили пиво и ели рыбу, и вскоре Гудалл объявил, что ему нужно облегчиться.

— Что? — спросила Дита.

— Писать. В горшок.

Она решила, что пришло время ей сделать свой выбор.

— Мне тоже. Я помогу тебе найти, — сказала она.

Старик нес лампу впереди, через мокрую площадку с пальмами, показал им две будки с маленькими пластиковыми картинками на дверях — шляпа и веер. Он открыл обе будки, зажег там свечки и показал, что они потом должны погасить их. Дита вошла в дверь с веером, обнаружила там сухой деревянный настил с дыркой посередине. Под дыркой была яма, не такая уж, по ее мнению, глубокая. Куча в нескольких дюймах от дыры кишела насекомыми. Запах был сильный, но не ужасающий. Она расстегнула штаны, встала на настил, присела и стала мочиться в дыру.

За другой дверью Гудалл, при всем своем опыте обходиться без привычных удобств, решил, что это не для него. Может быть, мужские экскременты пахнут сильнее женских — больше животных протеинов, наверное, — он вышел наружу и облегчился под ближайшей джакарандой.

Когда он застегнулся и развернулся, она коснулась его руки и повела кратчайшим путем к забору, окружавшему дворик, прислонилась к нему, обхватила обеими руками его лицо, и ее губы соприкоснулись с его.

Он думал об Англии. Без преувеличения. О Мэри и Джеке. О парне, которого он чуть не убил, и о жене, которую он бил — не много, не часто, но достаточно. О том, будет ли то, что он сейчас делает, изменой. О том, хочет ли он выжить, вернуться в Тайнсайд, которому, как обычно говорили Мэри и его друзья, он принадлежит. «Но сейчас, наверно, — подумал он, когда его напряженный член поднялся и уперся в ее обнаженный живот, — в эту минуту я принадлежу этому месту».

— Пожалуйста, — шепнул он ей в ухо. — Пожалуйста.

— Помоги мне снять... все это. Пожалуйста.

Кое-как они стащили ее штаны, ботинки и носки и развесили их на дереве. Ее ноги захлюпали по грязи, и, отряхивая пятки, она предположила, что это ей нравится.

Она вздохнула, и на этот раз он вошел в нее, и над ними теплое небо, с которого падал дождь, и проблеск луны в облаках, и запахи тропиков, смешанные с дымом кухни старика. «Я думаю, — сказала она себе, — что выбрала правильно». И тут она увидела над плечом Гудалла лицо Паркера, который вышел искать их.

Паркер докурил «данхилл» до самого фильтра, отшвырнул прочь и решил, что их нет за столом дольше, чем нужно.

Он нашел их. В слабом свете Паркер мог видеть, что штаны Гудалла были спущены до колен и его большой белый зад раскачивается над ней. Она стояла на одной голой ноге, обхватив его другой, а ее ногти вонзались в его ягодицы. Паркер удивился, что она сделала со своими штанами, ботинками и носками. Покачивание ускорилось, и затем она неожиданно вскрикнула, и тогда он тоже крикнул, негромко — но это был крик.

— Джеронимо!

Ее голова наклонилась вперед, и подбородок коснулся его плеча.

Она посмотрела на Паркера и хихикнула.

— Он сказал «пожалуйста» именно так, как был должен сказать.

— Врунья, — сказал Гудалл, не поворачивая головы. — Это ты сказала «пожалуйста».

Она снова хихикнула.

— Ну ладно, мы оба это сказали.

Паркер развернулся и пошел назад, злой и униженный.

18

— Хай, Джек.

— Хай, Тим. Рад тебя видеть.

Джек Глеу протолкался сквозь толпу и похлопал Гудалла по плечу. Вокруг них не мгновение закрутилась толчея — туристы, в основном американцы, и крестьянки, одетые в черное, одна даже с живой белой курицей, которую она несла в коричневой руке за связанные желтые лапы. Толпа постепенно расползлась по пыльной главной улице Лос-Чилоса.

— Встречай банду. По крайней мере, мою часть.

Гудалл разглядывал их одного за другим. Первый — высокий, похожий на испанца парень, очень смуглый от загара, а не от природы, тонкий, с костлявыми руками и ногами.

— Тони Монтальбан. Бывший Испанский Иностранный Легион.

Тонкое лицо Монтальбана, с длинным острым носом, имело меланхолическое выражение. «Ему бы еще эспаньолку, — подумал Гудалл, — и будет выглядеть как тот сумасшедший рыцарь, Дон-Как-его-там». Рукопожатие испанца было долгим и выразительным и сопровождалось похлопыванием по плечу Гудалла. В какой-то миг Гудалл даже подумал, уж не собирается ли тот еще и поцеловаться.

— Билл Айнгер и Колин Уинтл. Я знаю, что они выглядят как родные братья, но они двоюродные. Беннет взял их из центра малолетних правонарушителей у Гарета в Уэльсе. Пытался уговорить Гарета присоединиться к нам, но тот не захотел.

— Так вы не солдаты?

Колин усмехнулся ему.

— Нет еще, мистер Гудалл. Но собираемся.

Короткое, но твердое рукопожатие.

— Увидим. Только называйте меня сержант или Тим.

«Тощие, голодные и крепкие, — подумал он, — отлично. Но, Господи Боже мой, слишком уж молодые».

— О'кей. Берите свои вещи. Надеюсь, вы едете налегке, поскольку багажника у наших колес нет.

Он показал через широкую жаркую замусоренную улицу на джип. Автобус рычал, испуская дизельные пары. Он уже разворачивался и должен был пересечь улицу и подъехать туда, где уже собралась очередь крестьян и туристов, направляющихся назад в Сан-Хосе. Гудалл и Глеу отделились от остальных.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Тим.

— И правильно делаешь.

— За нами идут несколько хороших ребят.

— Если они не окажутся лучше этих, мы будем в дерьме по уши. Даже глубже, чем я думал.

Он подхватил спутника под локоть и почти повел его через улицу.

— Так или иначе, Джек, что тебя-то привело? Я понял, ты оставил такие дела.

— Так и есть, Тим. Но ты знаешь, как это бывает. Я не могу принять то, во что превратилась эта хренова Англия.

Это касалось не только скошенных георгинов. Это касалось правительства, которое грабит тебя не глядя, а потом повышает налоги после того, как поклялось этого не делать, футбольной команды, которая стала на треть черной, но по-прежнему проигрывала, и холодной мокрой погоды. Не в последнюю очередь это касалось толстой сквернословящей комедиантки с телевидения, которая ввела его в долги, и того, что жена не давала ему развода. К этому добавлялась перспектива захиреть, как замерзшая роза, и никакой весны впереди.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, дружище.

Айнгер и Уинтл уже сидели в джипе на заднем сиденье с ломтями дыни в руках, и их перемазанные соком лица расплывались в широких улыбках. Монтальбан купил дыню на остановке и теперь со знанием дела учил их как надо выбирать.

«Хорошо», — подумал Гудалл. Он уселся на водительское место, Джек рядом с ним.

— Когда-то и я был таким, — сказал он.

Гудалл повернулся, глянул через плечо, поймал взгляд одного из улыбающихся бирмингемцев. Он так и не был уверен, кто из них кто.

— Если вам после дыни захочется кое-куда, я не виноват, — сказал он.

Он объехал тяжело нагруженного осла и посигналил оборванцу, который ехал на нем, приставив указательные пальцы к макушке.

Вторая группа, состоявшая из Джеффа Эриксона, гуркхов Билла и Бена и Хулиана Санчеса, прибыла ближе к вечеру. Ночь опустилась над верандой старой «финки», прежде чем они принялись за свою свинину, фасоль и тортильи. Когда Дита, на сей раз с минимальной помощью, убрала со стола, Паркер собрал их вместе. Теперь у них было электричество, провод шел от генератора на холме, и еще были гамаки. Всю вторую половину дня Айнгер и Уинтл развешивали их как следует.

— Парни, я думаю, что могу сказать вам, какого рода предприятие ждет нас в ближайшие два дня...

Паркер оглядел их. Они сидели тихо и внимательно слушали. Два испанца стояли позади и курили сигареты с черным табаком.

Все будет совсем не так, когда суровая команда вернется завтра или послезавтра — Смит и Стрэханы, даже эти дураки, должны следовать казарменным традициям САС. Но те, кто был перед ним сейчас, были или слишком стары для таких детских штучек, или слишком юны, или не понимали жаргона. «Господи», — подумал он, и что-то, что он назвал бы отчаянием, коснулось его. Он подобрался. Где-то позади него Дита мыла тарелки — злобный звук. Он все еще чувствовал злобу при мысли о ней.

— Тим, вместе с Джеком в качестве второго командира будешь распоряжаться здесь три дня. Ваши обязанности делятся на три части. Вы прокрутите программу тренировок, приемлемую в том климате и условиях, где мы будем действовать. У Тима есть отличная идея насчет всего этого. Второе. На другом склоне холма, за тем современным зданием, которое вы можете увидеть на вершине, растет лес и есть лесопосадки. Это будет наша главная тренировочная территория в ближайшие три недели до начала. Я хочу, чтобы Тим и Джек все выяснили завтра или послезавтра, оценили наши возможности, особенно в свете того, что уже известно Тиму. Третье. В нашем отряде есть шесть человек, у которых нет опыта службы в специальных частях и они не знакомы с традициями тех полков, в которых мы служили. Вы познакомите их с основами: как три патруля из четырех человек каждый с четвертым патрулем в прикрытии проникнут на вражескую территорию и, действуя самостоятельно, но согласованно, достигают поставленной цели... Так, Джек?

— Мы знаем, как распределимся?

— Нет. Это выяснится по ходу тренировок...

Паркер вдруг ощутил по реакции людей, что фокус внимания переместился с него на что-то другое. Он осознал, что звон посуды смолк и что запах духов, который он начинал ненавидеть, хотя тот и волновал его, приблизился.

Он обернулся.

— Дита, тебе нечего здесь делать.

— Нет, есть, — сказала она. — Я в твоей армии, Ник. Точно так же, как и любой из этих солдат.

— Очень хорошо.

Она прошла среди наемников. На миг он подумал, что она собирается сесть рядом с Гудаллом, который думал так же. Но она устроилась рядом с испанцами, позади всех, взяла сигарету у Санчеса и прислонилась к стойке, подпиравшей кровлю веранды.

— У вас есть еще одно дело. Вы встретите тикобусы и проводите на место другую половину нашей веселой компании, когда они приедут. Кто этим займется, решите сами.

Дита выпрямилась.

— Я могу водить джип. И я могу уладить проблемы, которые могут возникнуть в Лос-Чилосе.

Паркер глубоко вздохнул.

— А, но ты идешь со мной и Джеффом, — сказал он, и его слова прозвучали так, как если бы камень упал с высоты в тихий пруд.

— Куда это?

— Пуэрто-Лимон. Позаботиться о нашем снаряжении, проверить его, устроить доставку. Джефф — потому что он наш эксперт по оружию. Ты — потому что знаешь язык.

Она закурила сигарету, выпустила струйку дыма под лампу, которая висела между ними. Неожиданно тряпка, которую она держала в руке, взметнулась и пришибла огромного москита, который вился вокруг.

— Я тебе не нужна. Один из этих парней может переводить тебе с испанского, и они знают, как назвать оружие и все такое, — она указала на Монтальбана и Санчеса.

— Они плохо говорят по-английски, и им нужно тренироваться с остальными.

Она отбросила сигарету в темноту и вернулась внутрь здания.

Слегка сбитый с толку ситуацией, которую он не понимал и которая ему не понравилась, Джефф прочистил горло.

— О'кей, босс. Но как мы попадем в Пуэрто-Лимон?

— На самолете. Пилот — австралиец по имени Дуг Харви.

— Скорее ты, чем я, — пробормотал Гудалл.

— Кстати, об этом, — сказал Паркер. — Билл, Бен, Колин и другой Билл встают раньше всех — ими командует Тим. Задача — расчистить и выровнять нормальную полосу так, чтобы самолет мог садиться и взлетать без угрозы для жизни. Триста метров длины, пятнадцать метров ширины. Минимум. К девяти часам. Все ясно? Отлично. Отбой сейчас и без возражений.

19

— Проблемы?

— Можно сказать и так. Не дают посадку.

Харви направил самолетик прочь от аэропорта, состоявшего из взлетной полосы с контрольной башенкой, трех ангаров и административного здания, стоявшего между главной южной дорогой и Атлантикой. Он сделал широкий разворот над лиловым морем и прошел к мысу на юг от порта и города, скользя над скалистым берегом, прежде чем начать вторую попытку.

Джефф, взглянув вниз, на город, неожиданно воскликнул:

— Господи Боже, да они стреляют по нам!

— Что?

— Вниз, вниз смотри.

Огромное облако белого дыма, похожее на скопище сотен клубков шерсти, внезапно расплылось под ними, закрывая обзор. В облаке загорались маленькие оранжевые вспышки.

Дита усмехнулась.

— Фейерверк, — сказала она.

— Фейерверк? Днем? В одиннадцать часов утра?

Ее улыбка стала еще шире, и она утвердительно кивнула.

Паркер развернулся к ней.

— Так что там за чертовщина?

Но прежде чем она смогла ответить, Харви сказал что-то по-испански и сдвинул один из наушников.

— Черт его возьми. Он пьян. Он говорит, что аэропорт закрыт, но мы можем сесть, если так хотим. Вот дерьмо. Какой сегодня день? Двенадцатое октября? Я должен был вспомнить.

— А что это значит — двенадцатое октября?

— El Dia de la Rasa. День Народа, Испанского Народа, день, когда Колумб открыл Новый Свет. Это большой праздник. Видите тот остров за мысом? Это Увита. Он там пристал в своем последнем плавании. Лимон претендует на всю славу, так что они раздувают из этого большое дело.

Самолет стукнулся колесами о землю и покатился по полосе. Когда он замер, в поле зрения оказались здания аэропорта и три или четыре других самолетика, более или менее потрепанных, стоявших неподалеку. Прибыли. Харви заглушил мотор, встал, протиснулся между пассажирами и хлопнул дверью кабины. Внутрь ворвался жаркий воздух — и тишина. Только вдали слышались хлопки выстрелов, когда взлетали в небо ракеты фейерверка в четырех километрах от них.

На выходе Харви подал руку Дите, но она этим не воспользовалась.

— О'кей, на сегодня все, — сказал он Паркеру. — «Буллбургер» позвонит мне, если они найдут камеру, которая, как я считаю, мне понадобится для вашей работы. На это, по моим расчетам, нужно десять дней. До тех пор — Hasta la vista!

Он поднял руку в издевательском салюте и полез назад. Винты закрутились, и поток горячего воздуха ударил по ногам. К тому времени, как они добрались до стеклянных дверей административного здания, самолет уже летел.

Двери были закрыты.

— Я не могу поверить, — воскликнул Паркер. — Здесь закрыто!

Джефф мрачно ухмыльнулся.

— Или нас закрыли, — сказал он. — Это как посмотреть.

«Закрыли» — это было точнее. Как большинство официальных аэропортов и взлетных полос в мире, этот был окружен сплошным забором с колючей проволокой поверху. Ворота были заперты на висячий замок, и внутри не было ни одной машины, только мопед. Горячий ветер дул с моря, жарко дышала земля. Наполовину оранжевый конус, указывающий направление ветра, рвался в безнадежных попытках освободиться.

— Но Харви же говорил с кем-то. Кто-то на наблюдательной вышке сказал, что он может сесть, — пожаловался Паркер.

Проржавевшая внешняя лестница вела к стеклянной двери. На крыше радар обшаривал небо, в котором не было самолетов, хотя огромные чайки без усилий одолевали ветер, скользя над волнами. За стеклом маячил высокий африканец в зелено-желто-черной футболке и красной бейсбольной шапочке, из-под которой виднелись наушники плейера, висевшего на поясе из змеиной кожи. Пульт перед ним был завален надкусанными тортильями, а в руке он держал бутылку белого рома.

Он не шелохнулся, когда Паркер и Джефф застучали в стекло запертой двери, но когда к ним присоединилась Дита, он увидел ее отражение в наклоненном стекле перед собой и повернулся к ним, оскалив белые зубы в усмешке. Возможно, он ждал именно ее.

— Рад видеть тебя, — закричал он, открывая дверь. — Ты, должно быть, воплощаешь мои пьяные мечтания.

Он говорил по-английски, произнося гласные чисто, почти по-уэльски. Он впустил Диту и захлопнул дверь у Паркера перед носом. Они смотрели, как она подошла к пульту, присела на уголок, засмеялась и откинула волосы назад. Парень плеснул ей в пластиковый стаканчик рома и кока-колы. Они поболтали еще, и она засмеялась снова, затем он протянул руку и пощупал белую ткань ее брюк, черная рука погладила ее бедра. Она встала с пульта, приблизила губы к его уху и что-то зашептала, поглядывая на двух мужчин снаружи. Он с энтузиазмом покивал, но остался у пульта, а она вернулась к двери и закричала через почти звуконепроницаемое стекло:

— Гасконь говорит, что выпустит меня отсюда и всех нас наружу, если я его взасос поцелую или если вы дадите ему двадцать долларов.

— Это несерьезно.

— Должна сказать, что серьезно. И поверьте мне, Газза не шутит.

Паркер посмотрел на Джеффа.

— Она шлюха, знаешь ли. Трахнула Тима прошлой ночью.

Джефф поджал тонкие губы и нахмурился. Он пошевелил большими руками, руками строителя, выпрямил сильные пальцы.

— Мистер Паркер, я думаю, вы должны заплатить, — сказал он.

Дита представила своего нового приятеля как Гасконь Амброзия Уатта, и они пошли за ним через продуваемую ветром взлетную полосу, вокруг закрытых зданий к большим стальным воротам. Газза шел, положив руку ей на плечо, а она обнимала его за талию. Он был высокого роста, и ей приходилось смотреть на него снизу вверх, когда она хотела ему что-нибудь сказать или посмеяться вместе с ним.

— Видишь, что я имел в виду? — проворчал Паркер.

Джефф воздержался от суждений — на самом деле ему всегда было нелегко осуждать кого-то, он предпочитал принимать людей такими, какие они есть.

Газза открыл замок, снял цепь и отворил ворота. Паркер отдал ему двадцатидолларовую бумажку, и он тут же стал целовать Диту — долго, с комическими ужимками, пока она не задохнулась от смеха.

— Он опустился до этого, — простонала она. — Он на самом деле снизошел.

Вся эта ужасная сцена завершилась тем, что Газза разорвал банкноту пополам и половинку отдал Дите.

— Видал, мужик? — сказал он, закрывая за ними ворота.

— Здесь есть такси или автобус?

— Автобус будет дня через три. Такси можете вызвать по телефону, — он указал на телефонную будку возле пустой автобусной остановки. — Но черт подери, мужик, тут всего-то полчаса ходьбы до города. И день чудесный... В город — направо, — добавил он без всякой необходимости.

Дорога была двухполосной, а покрытие такой ширины, что две машины едва могли разъехаться, и часто шла по самому краю обрыва. С другой стороны были хижины из самых разнообразных материалов — от контейнеров и ржавого железа до картона в бамбуковых рамах. Между ними росли пальмы, кукуруза, бананы и апельсины, паслись куры, ослы и пара коров. Весьма немногочисленные обитатели были по большей части черными. Вряд ли здесь было оживленное движение в сторону города, который раскинулся над полукруглой бухтой на километр в длину. Фейерверк продолжался, в небо летели ракеты.

Паркер пошел рядом с Дитой.

— Что он имел в виду — автобус через три дня?

— El Dia. Это очень долго. Все войдет в норму — хорошо, если к семнадцатому. И все сейчас на Карнавале — сегодня и завтра.

— Карнавал бывает перед великим постом, в феврале...

— Где-то бывает. Только не здесь. Здесь Карнавал в это время, из-за Колумба. Колумб был здесь. Килрой пришел позже.

Паркер отступил на шаг, машинально отбросив волосы направо, хотя ветер упорно сдувал их обратно. Он был сегодня в скверном настроении.

— Почему я не знал? Почему мне не сказали? — резко спросил он.

— Я не знала, что мы будем здесь, до вчерашнего вечера. И я забыла о Лимоне. El Dia празднуют везде, но не так широко, как здесь.

— Мы рассчитывали быть здесь еще вчера. Но мы потратили два дня на прогулку до... до цели. Это твоя вина.

— Ну, началось! — сказала она с яростью и насмешкой и приотстала.

Он снова пристроился к ней.

— Ты была здесь раньше?

— Конечно.

— Где находится отель «Марибу-Кариб»?

— На другом конце города. На берегу.

— Франко нас ждет. Он ждет нас с двенадцати часов вчерашнего дня.

Строгая сетка кварталов конца девятнадцатого — начала двадцатого века была построена без учета горной местности. Несмотря на это, они могли бы быть привлекательны, но от небрежения вкупе с разрушениями от землетрясения 1991 года выглядели обветшавшими и разрушенными — кое-где они такими и были. Порт внизу выглядел покинутым и пустым: на двух пирсах брошенные краны стояли в позах богомолов на проржавевших рельсах, а склады девятнадцатого века за ними были пусты и закрыты. Только там, где разгружались рыболовные суда, все выглядело пригодным к работе. Когда Джефф, интересовавшийся подобными вещами, заметил это, Дита пояснила, что то, что он видит, было построено для вывоза бананов и кофе и ввоза мануфактуры, а теперь вместо этого построен новый порт в семи километрах отсюда.

На главной променаде выше порта, обсаженной великолепными пальмами и тропическими растениями перед домами и офисами торговцев и судовладельцев, царил дух Карнавала. Низкие платформы на колесах, не такие огромные, как в Рио, а просто небольшие тележки с шумовым оркестром или ансамблем с маримбами позади, покрытые целиком тропическими цветами, простаивали у лотков, торгующих мясом с приправами, сосисками и сэндвичами из четвертинки цыпленка между тортильями. Ветер разносил под облаками голубой дым, который струился между пальмами и кустами. Торговали пивом «Империал» и гуаро, очень дешевым ромом в небольшой пластиковой упаковке. Уличные торговцы с подносами предлагали нарезанные фрукты всех видов со льдом. Джефф набрал по карманам мелочи, чтобы купить чего-нибудь, чего он никогда раньше не видел — персиково-розовую мякоть звездообразной формы, — и предложил кусочек Дите.

— Ммм. Фантастика! — воскликнула она. — Что это?

— Я думал, что ты мне объяснишь.

— Никогда раньше не пробовала.

Запах напоминал яблоневый цвет, только был еще богаче. Дита облизнула губы и тронула за плечо Паркера, который пробивался через толпу перед ней.

— Хочешь чего-нибудь?

— Только добраться до «Марибу-Кариб».

Дита отступила назад и сказала Джеффу, приставив указательный палец к виску:

— Он чокнутый.

Ей пришлось кричать, потому что в воздух взлетела еще одна связка ракет.

Почти в конце улицы они обнаружили стоянку такси, на которой из очень старого, разбитого «мерседеса» высыпалось семейство с восемью детьми, все в праздничной одежде, они жевали сахарную вату. Они двинулись прочь, а Дита, Джефф и Паркер сели в машину, Дита — рядом с водителем.

— "Марибу-Кариб", por favor, — сказала Дита.

— Я думаю, что сам могу управиться с этим, — проговорил Паркер.

— Полагаю, можешь, — сказал водитель, черный и потому говоривший по-английски. Он посмотрел в зеркало на Паркера. — Я надеюсь, ты снимешь номер. Отели полны из-за Карнавала. Тикос приезжают сюда на праздники каждый год, понятно, о чем я говорю?

Он включил радио — сальса, — и машина тронулась. С одной стороны мелькали хижины, с другой — море, и через пять минут водитель свернул направо на короткую подъездную дорожку и развернулся перед аккуратным низким современным зданием, окруженным пальмами. Колибри лакомились сиропом из тюбикообразных контейнеров, прикрепленных к стене рядом с дверями. Над входом красовалась надпись «Марибу-Кариб».

— Это точно оно? Что-то непохоже на отель.

— Сэр, размещение — в привлекательных частных бунгало с кондиционерами, на террасах с видом на море. Сэр, — водитель обернулся к ним, и в улыбке его сверкнуло золото, — так в рекламе сказано. Я говорю: «Там два бассейна, ресторан и бар».

Они вернулись в Тиколанд. Все, кроме уборщиков, посудомоек и прачек, были тикос. Дита переговорила с клерком за стойкой, затем повернулась.

— В гостинице нет мест, — сказала она.

— Скажи им, что мы заказывали. От «Буллбургера». От Франсиско Франко, который должен быть здесь.

Она заговорила снова, клерк ответил. Он жестикулировал, прижимал локти к бокам, разводил руками и отрицательно чиркал указательным пальцем поперек груди.

— Он говорит, что мы заказывали на прошлую ночь. Франко здесь был. Но когда мы не приехали к четырем часам дня и время шло к началу праздника, он уехал. Однако оставил послание. Он вернется во вторник, когда снова откроются доки — или если за это время получит известия о нас.

— А вторник завтра. Значит, мы останемся здесь. До четверга.

— Но я же сказала, что мест нет.

— Так что нам теперь делать? — это было почти шипение.

Паркер побледнел, и Дита содрогнулась. Она знала, что он вспыльчив, и ожидала, что, хотя запал может быть длинным, однако когда он догорит, взрыв может быть весьма разрушительным.

— Я могу попросить его позвонить. Увидим, сможет ли он найти что-нибудь еще.

— Давай.

— Мистер Паркер, есть кое-что, что вы должны знать.

— Да, Джефф?

— Эти ребятки, которые были в такси перед нами. Я думаю, один из них оставил кучку сахарной ваты на вашем сиденье, так сказать.

С видом крайнего недоверия Паркер провел правой рукой по заду. Рука вернулась с пучком тонких булавочных ворсинок между большим и указательным пальцем.

20

Даже прежде, чем маленький самолетик превратился в мошку и скрылся за низким юго-восточным горизонтом, Джек Глеу построил семерых, включая Гудалла, которые были готовы приступить к серии упражнений Королевских воздушных сил Канады, список четвертый, уровень Б.

— Так, ребята, нам нужно управиться с этим, пока не стало жарко. Ноги пошире, руки вверх, наклон влево, коснуться земли перед левой ногой, между ногами, нагнуться, перед правой ногой, выпрямиться, круг над головой, руки прямее, снова вправо, потом снова наклон... Раз... два... три... двадцать шесть... двадцать семь... двадцать восемь. На землю, лечь на спину. Плевать на муравьев, муравьи помогут вам двигаться, ноги прямо, ступни вместе, руки прямые над головой. Сесть, коснуться пяток, руки и ноги прямые... Раз... два... три... девятнадцать... двадцать... двадцать один... Перевернуться, лечь на живот.

— Эта хрень куда хуже, чем чертов Уэльс, — шепнул Билл Айнгер Колину.

— Я слышу. Двадцать пять отжиманий, пока остальные переводят дыхание. На костяшках, десантник, на костяшках. Следующее. На живот, руки вытянуть. Если кто попал лицом в навоз, может его убрать. Навоз, конечно, а не лицо.

Прошло пятнадцать минут.

— Перерыв пять минут. Принять таблетку соли и маленький, я сказал МАЛЕНЬКИЙ, глоток воды. Переходим к бегу.

Гудалл отделился от остальных. Невольно его взгляд возвращался к тому участку неба, где исчез самолет. Уже прошло тридцать шесть часов после того, что было. И за все это время она не прикоснулась к нему и только трижды одарила его улыбкой более личной, чем те, которые она расточала остальным. И он ненавидел то, как она общалась с испанцами на их языке и иногда смеялась, даже казалось, что она смеется вместе с ними над гринго. Это все было болезненно, но еще и заставляло его почувствовать себя живым. Он забыл, что когда влюблен, то страдания больше, чем удовольствия, но это не вредная боль, а просто боль желания. Шорох травы рядом оторвал его от мечтаний. Это подошел Глеу.

— Как ты их находишь, а?

— Что?

— Как ты находишь эту группу? — Глеу мотнул своей седеющей головой назад через плечо.

— Цветочные Горшки хороши. Билл Айнгер делает успехи. Уинтл кажется слегка угнетенным. А у толстого даго физиономия под конец была цвета черносмородинового сока. Еще один, тот темная лошадка. Или он чертовски хороший актер, или он идеально подходит. Он, кажется, не устал вообще.

— Увидим. Санчес, толстячок, не так уж плох. Считай, он проходит, если сможет сбросить килограмма три.

— Не особенно похоже, что сбросит. Когда явится шеф-повар, мы все будем есть больше, чем надо бы.

— Может быть, — смеясь, ответил Глеу. — Сейчас будет кросс, тебе нет необходимости напрягаться.

— Спасибо, Джек. Говоря по правде, местность немного необычная.

Джек взмахнул правой рукой и отошел.

— Эй, парни, — позвал он.

«Это Джек для себя делает, — подумал Гудалл. — Заботливый. Знает, что эти молодые ребята обгонят его и что это не добавит ему авторитета. Дисциплина дается нелегко, и большинство отряда не поможет ему, если будет знать, что может его обогнать. — Его взгляд вернулся к горизонту. — Она — они будут отсутствовать одну ночь, так они сказали. Переспит ли она с Паркером? Не с Джеффом же Эриксоном. Джефф был однолюбом, преданным старой склочнице, с которой он жил, — художнице, которая годилась ему в матери. — Гудалл тряхнул головой. — Странные люди, это нельзя отрицать. А что, если она?.. Трахнется ли она с Паркером? Возможно. Это нужно допустить... возможно». — Он яростно потряс головой, отогнал поднимающуюся злобу, спазм безнадежного желания, приправленный теперь завистью и злостью.

— ...Затем вы пробегаете перед зданием на вершине, но не сворачиваете с холма вниз, пока не достигнете угла ограды. Вдоль забора до той большой пальмы, и только потом рвете напрямую обратно сюда. На бычков не обращайте внимания, но если они приблизятся к вам, то просто бегите чуть быстрее. Я считаю, что здесь полторы мили, так что жду самых быстрых здесь десять минут, и никого — после двенадцати.

— Считай меня тоже, Джек.

Глеу смотрел на Гудалла секунд пять.

— Пусть будет пятнадцать, — поправился он. — Пять, четыре, три, два, один... Старт!

Они стартовали ровной рысью, держась вместе, через плоскую поляну на север от старой «финки». Длинная мокрая трава хлестала по их обтянутым тренировочными штанами бедрам, кроссовки хлюпали и хлопали по мокрой земле. Кузнечики, похожие на бипланы, разлетались при их приближении, как самолеты от Кинг-Конга в старом фильме, блескучие мухи поднимались тучами. После первых четырехсот метров они свернули налево, следуя инструкции Глеу, и начали подъем. Гудалл почувствовал, что обливается потом, сердце начало колотиться. Цветочные Горшки, маленькие, стройные, темные, пошли в отрыв, хотя Монтальбан держался вместе со всеми.

Склон стал круче, и бегуны растянулись — впереди Билл Айнгер, за ним Сан-чес, Колин Уинтл и Гудалл замыкающими. Тут, к своему удивлению, Гудалл услышал легкие шаги позади. Он взглянул назад и увидел у себя за спиной Джека Глеу. Невысокий Джек бежал хорошо, работая локтями, подняв голову так, что видны были жилистая шея и адамово яблоко.

— Джек, какого черта?

— Увидишь. Давай беги, — он посмотрел на секундомер на правой руке. — Взглянуть на тебя поближе, что я должен сделать, чтобы ты не навернулся?

Они бежали перед новой «финкой». Все это время они двигались вдоль простой двухпроволочной электрической ограды, вполне достаточной для того, чтобы удержать бычков от прогулок в лес. На большей части пути их отделяла от деревьев заросшая просека, но теперь, когда они были почти на вершине, большие альмендры, джакаранды, увешанные лианами и эпифитами, с гроздьями цветов, пурпурных и белых, приблизились, и иногда их ветви, распростертые широко в стороны, поскольку росли они на краю леса, укрывали их тенью. Перед бегущими вспархивали птицы — алые, желтые и голубые, каркающие, как вороны, или взвизгивающие, как павлины, с длинными золотыми перьями в хвостах. Уинтл удивился и явно хотел остановиться и посмотреть, но поймал взгляд Глеу и заработал ногами.

Они миновали дом американца. Форд был на террасе со стаканом чего-то, выглядевшего как молоко, в жирной лапе. Он поднял стакан в издевательском салюте и потянул ледяную жидкость через соломинку. В нескольких ярдах была группа его ковбоев, которые свистели и орали, махая своими бейсбольными кепками. У одного рука была еще в повязке, и Гудалл почувствовал тревожную дрожь. Они жаждали отмщения, те двое, которых они с Паркером унизили. Они еще не отомстили, но должны были.

— О'кей, — сказал Глеу. — Здесь мы их покидаем. Кроме всего прочего, кто-то должен быть на финише.

И он свернул под острым утлом снова вниз с холма к старой «финке» и тому месту за коралями и сараем, где они делали разминку. Здесь склон был не такой крутой, как с внешней стороны холма. Бег не так вымотал Гудалла, чтобы он не мог теперь получать удовольствие от того, что ему легче, чем другим, на вершине холма.

Остановившись и припомнив старые привычные и с прохладцей выполняемые упражнения — попрыгать на месте, руки вытянуты, руки вниз, руки поднять, — они переговаривались, глядя, как Цветочные Горшки появились из-за пальмы, которая избавила Гудалла и Глеу от необходимости бежать через поляну. Монтальбан был в двадцати метрах позади них, Билл Айнгер отставал от него на пятьдесят, а Уинтл и Санчес трусили кое-как в ста метрах сзади.

— Как ты считаешь? — спросил Глеу.

— Я полагаю, Бен и Билл выиграют, — отозвался Гудалл.

— Спорим?

— Могу поспорить, если ты делаешь ставки, — сказал, смеясь, тайнсайдец.

И тут, вполне уверенно, когда оставалось триста метров, Монтальбан вырвался вперед, обходя гуркхов. Внезапно они поняли, что, хотя и сохраняли ровный темп, у них не хватает сил на финишный рывок. Седеющий тощий испанец почти не запыхался.

— Черт, — сказал Гудалл. — Ты мог слупить с меня денежки. И ты знал это.

— Ага. Монтальбан бежал полтора километра за Испанию на Олимпиаде в Токио. Пришел четвертым в финале. Я там был.

«Конечно, был, — припомнил Гудалл. — Полусредний вес. Дошел до четвертьфинала».

21

Управляющий отеля «Марибу-Кариб» многословно извинялся.

— Я найду для вас комнату. Нет проблем. Мапапа, наверное, сегодня это невозможно.

— Мы хотим комнату сегодня. Мы были уверены, что номер заказан. Если здесь у вас нет комнаты для нас, так найдите ее где-нибудь.

В голосе Паркера было достаточно стали, чтобы управляющий побледнел, как если бы он был провидцем и узрел свой отель подожженным.

— Да-да. Я сделаю все возможное.

Он потянулся к телефону. Через двадцать минут он что-то нашел.

— Это в старом городе, знаете ли. Калле Сиете, между авенидас Дос и Трес. Очень приятное место, но с самообслуживанием. Да. Апартаменты с самообслуживанием. Пятьдесят американских долларов за ночь, о'кей? Я знаю, что это очень много, но... — он пожал плечами. — Фиеста, понимаете? Я вызову такси? Заплатите conserje, когда приедете туда.

— Выглядит неплохо, — сказал вечный оптимист Джефф, когда Дита расплатилась с водителем.

Перед ними был фасад со старой штукатуркой, кое-где осыпавшейся, и проржавевшими балконными перилами. Ползучая герань и другие, более экзотические, растения росли кругом. На верхнем, четвертом, этаже ставни были закрыты и завешены транспарантом с надписью «Se Aquila» и номером телефона.

— Это здесь, — сказала Дита.

Она надавила на кнопку, возле которой было написано «conserje», и тут же большая потрескавшаяся дверь открылась, ужасно проскрежетав по мраморным плиткам. Дита поговорила со старой седой леди в черном платье и домашних тапочках, и та, позвякивая ключами, повела их по винтовой лестнице вверх. Воняло гниющими фруктами, старым подгоревшим маслом, кошачьей мочой — хотя они и не видели еще ни одного кота.

Сначала старая леди отказывалась дать ключи и даже открыть дверь, пока не будут уплачены деньги — сто долларов за две ночи. Она спрятала банкноты в рукав, вручила Дите ключи и почти скатилась вниз по лестнице, решив, что лучше оказаться как можно дальше от них, прежде чем они увидят, за что же они заплатили.

Джефф и Паркер скинули свои рюкзаки на единственную огромную старую кровать и огляделись. Они увидели комнату с высоким потолком, которая некогда была роскошной, но теперь потолок был в темных пятнах, обои вздулись и кое-где висели треугольными лоскутами. Кровать была железной, грязно-желтое лоскутное одеяло валялось кучей на голом матрасе, испачканном и тонком. Еще там был небольшой деревянный стол с ободранным углом и загнутой вверх фанерой, два старых деревянных кресла и большой гардероб. В нише, отгороженной пластиковой занавеской, которая была покрыта темными крошками — при ближайшем рассмотрении они оказались мертвыми насекомыми, — была раковина, маленький кухонный стол, плита с двумя газовыми горелками, все нечищеное.

В комнате было три окна, выходящих на улицу, по которой они пришли. Среднее было больше двух других, с двойными деревянными ставнями. Паркер распахнул ставни и открыл стеклянную дверь на узенький балкон. Жаркий солнечный свет ворвался внутрь, немного разогнав вонючий стоялый воздух.

— Господи, — сказал он. — Где здесь сортир?

— Снаружи, — отозвалась Дита.

— О Боже! Пойдем чего-нибудь поедим.

— Лучшие рестораны всегда возле рынка, — сказала Дита, и они быстро нашли хороший китайский ресторанчик «Чонг Конг». Поскольку еще не было двух часов дня, они легко смогли занять столик без ожидания.

— Наши спальные апартаменты могут быть интересны, — заявил Паркер, когда они поели. — Ясно, что двое спят на кровати и один в креслах, как это обычно делается. Точно так же ясно — я надеюсь, Эриксон, что мы оба джентльмены, — что мы должны просить Диту спать на креслах... Понятно, что я имею в виду?

И его темные глаза блеснули, когда он откинул волосы со лба, на котором поблескивала испарина — но не от жары, потому что в ресторане работал кондиционер, — а от еды и выпивки.

Владелец вертелся вокруг них, раздумывая, как бы выпроводить их, надеясь использовать этот столик не менее трех раз за послеполуденное время. Но когда Паркер попытался вручить ему карточку «Америкэн экспресс», Дита объявила:

— Ладно, парни. Сегодня Карнавал, и я приглашена на вечеринку. Так что сейчас я возвращаюсь в апартаменты, — она покачала ключами у них перед носом. — На сиесту. В кровати. Моей собственной.

И она ушла прежде, чем кто-либо из них смог ее остановить. А поскольку ресторатор куда-то унес кредитную карточку Паркера, они никак не могли ни преследовать ее, ни вернуться в комнату раньше ее.

Девушка отсутствовала до середины дня четверга. Мужчины без интереса слонялись по набережным. Прошел небольшой дождь, но они не нашли, где бы укрыться. Пустые ракеты, мертвая рыба и живые медузы колыхались в пропахшей бензином воде под грубо обтесанными камнями.

С двух и до самого вечера город, во время их прибытия гудевший как сумасшедший, словно вымирал, особенно во второй половине дня, ближе к вечеру, когда рестораны и закусочные опустели и гуляющие возвращались в отели или по домам, чтобы отдохнуть перед главной частью Карнавала.

Паркер сожалел, что выбрал Джеффа Эриксона, хотя выбор на самом деле определялся его знанием вооружения. В отряде были ребята, которые могли бы более жестко повести себя с Дитой, посмеяться над ней, заткнуть ее несколькими репликами, остановить, но не Джефф. Вот если бы это был молодой Смит... он мог очаровать любую девку, на которую положил глаз.

По предложению Джеффа они поднялись от набережных к Парк-Варгас. Пока они шли среди пальм и цветов, Джефф говорил о Джине, и Паркер почувствовал какую-то обделенность. Ему самому было некому позвонить или написать. Его мать жила в украшенной цветами квартире на Хэмптон-корт, где целыми днями пила джин с тоником. Его отец, некогда королевский конюший — вот откуда у его матери появилась ее квартира, — был теперь, в возрасте за шестьдесят, пляжным бездельником в Байя-Калифорнии. Адрес неизвестен.

В дальнем краю парка они снова вышли к берегу, который здесь был высоким и обрывался в океан. Небольшой авианосец болтался примерно в двух милях от берега. Джефф заплатил несколько монет, чтобы взглянуть в один из телескопов, выстроившихся вдоль парапета.

— Колумбийский флаг, — сказал он. — Называется «Колон», что значит «Колумб». Но я так считаю, что это бывший американский корабль второго класса. Чего здесь нужно колумбийскому авианосцу?

— Совместные операции с американским Управлением по экономическим вопросам, ЦРУ и Пентагоном по ловле наркоконтрабанды. На самом деле очковтирательство.

Те офицеры, которых мы видели в ресторане, должно быть, оттуда.

Он посмотрел на часы, и они вернулись назад на авениду Дос, седьмой квартал, в свою комнату как раз тогда, когда истекли два часа, которые у них просила Дита. Дверь была закрыта, но не заперта. Она ушла, забрав свою сумку, и оставила ключи и записку: «Вернусь в четверг утром. Все равно раньше вы ничего не получите в доках».

— Хреново, — сказал Паркер. — Впрочем, не так уж хреново.

Он повалился на кровать, которая скрипнула и прогнулась под ним.

Через два часа наступила ночь, и ее наступление ознаменовалось взлетом ракет, которые, казалось, запустили с крыши прямо над ними. Всюду загремела музыка: шумовые оркестры, передвигающиеся на тележках, ярмарочные шарманки на каруселях, установленных посреди бейсбольных площадок, чудовищно громкая сальса и рэгги почти на каждом углу.

— Если не можешь уснуть, присоединяйся, — сказал Паркер, и они пошли по волнующемуся городу.

Они зашли на бейсбольную площадку и поглазели на аттракционы и интермедии. Они смотрели, как тикос неистово катали своих тикас в электрических автомобильчиках, рассыпающих искры из сетки наверху. Джефф посмотрел, как палят из винтовки вроде винчестера, и выиграл гигантскую панду, которую отдал маленькой девочке. Девчонка кусала ногти и пыталась не зарыдать, потому что потерялась... и тут-то это с ним и произошло.

Джефф Эриксон знал джунгли — и городские вроде Белфаста, и тропические, вроде Папуа, знал их, убивал в них и оставался до сих пор жив в них. И он знал, когда за ним наблюдают. В этом не было ничего мистического, ничего особенного, хотя его коллеги, особенно фиджийцы, с которыми он работал, были уверены, что в нем есть что-то шаманское. Он считал, что это срабатывает на подсознательном уровне, но всегда поддается объяснению.

В лесу — лист, упавший против ветра, движение в бамбуковых зарослях на уровне, слишком высоком для змеи, тревожные крики птиц без видимой причины для беспокойства были среди тех признаков, едва различимых, едва осознаваемых, которые заставляли шерсть на загривке вставать дыбом. В городском окружении было иначе: голова, поднятая над толпой или выглядывающая из-за плеча более высокого человека, газета, развернутая слишком поздно, чтобы скрыть лицо, именно тогда, когда Джефф заворачивал за угол, который мог скрыть его от взгляда наблюдателя.

— Мистер Паркер, за нами хвост.

— Дерьмо. Я думал, что он может быть, но сказал себе, что, если это не просто мое воображение, старина Джефф тоже засечет его и скажет об этом.

— Вырубить его?

— Он один?

— Я так считаю.

Паркер остановился и задумался. За его спиной был один из тех аттракционов, где люди попарно садятся в люльки, которые качаются вперед и назад и одновременно крутятся. Две такие люльки занимали колумбийские моряки, на этот раз не офицеры, а рядовые. А еще через плечо Паркера Джефф заметил Диту, и она была с Гасконь Амброзией Уаттом, диспетчером из аэропорта. Они, кажется, неплохо проводили время вместе. Джефф задумался, заметил ли ее Паркер, и еще — не имеет ли она отношения к тем, кто следит за ними.

Паркер очнулся от своих размышлений. Глаза его сузились, и он выглядел более готовым к действию. Все это Джефф отметил с облегчением — он уже начал сомневаться в его профессионализме, несмотря на его репутацию.

— Если он вообще что-нибудь о нас знает, — сказал Паркер, медлительность в его речи пропала, он говорил четко и жестко, — тогда ему известно, что мы не знаем здесь ничего. План его игры может быть вроде этого: он хочет побывать в нашей комнате, порыться в наших вещах, что-нибудь еще, и он хочет знать, что его не поймают на крыше дома, если мы вернемся прежде, чем он закончит свои дела. Так что ему хочется, чтобы мы где-нибудь засели, прежде чем он начнет. Где-то, где мы останемся на... на сколько? На час? Или больше?

— Ресторан?

— Нет, Джефф, — в нем проснулся мальчишка, который играл в свою игру. Он игриво ткнул Джеффа в плечо. — Бордель, Джефф. Вот что нам нужно. Девки. Этим торгуют в каждом порту мира. Вопрос только — где?

Затем голос его вновь стал суровым.

— И, Джефф, я хочу, чтобы этот парень был жив и разговаривал. Я хочу знать, кто послал его и зачем. Вот как мы это сделаем...

Через полчаса Джефф снова оказался возле их комнаты, следуя за человеком, который следил за ними от веселого борделя, который, вполне возможно, действовал только во время Карнавала, и который сводник Паркер очень быстро обнаружил. Внешняя дверь здания была приоткрыта, и никто не следил с улицы. Скрип открываемой двери утонул в шуме Карнавала.

Деревянные лестницы были изношены, так что он прижимался к стене, зная, что там ступени вряд ли скрипнут.

Вскоре темнота стала полной, свет с улицы сюда не доставал, и внимание его привлек свет, пробивавшийся через щель под дверью их комнаты. Здание казалось пустым — похоже, все разбежались на праздник. Или, возможно, никто больше здесь не жил, кроме той старухи.

Адреналин нагнетался в кровь, а вместе с ним — волна счастья, которое омрачала только мгновенная холодная боль в груди и покалывание в левом плече, — он знал, что это такое. Это было следствие шумов в сердце, которые обнаружили медики, когда обследовали его после вирусного заболевания на Папуа, те самые шумы, из-за которых его отправили в почетную отставку. Через некоторое время нужно ждать сердечного приступа. Если не прямо сейчас, то чуть позже. Джефф ожидал его так же терпеливо, как противник подкарауливал его самого.

Шум Карнавала затихал по мере того, как он поднимался по лестнице, и уже не так глушил звуки. Мысленно он нарисовал комнату. Кровать и, что более важно, постельные принадлежности, кресла, стол. Все это можно было использовать как средства защиты — или нападения. Он попробовал предположить, что делает пришелец. Он пришел на три минуты раньше Джеффа: скорее всего, он роется в их вещах. Смена одежды да туалетные принадлежности в каждом вещмешке. Неожиданно Джефф почувствовал, что здесь есть что-то еще, что ему не нравится — дуновение свежего воздуха на лестнице. Но он был уже близко, так что отмел эту мысль.

В то время как на других этажах было по две двери, на последнем была только одна и еще туалет напротив. Глаза привыкли к темноте, да еще под дверью пробивался свет, который, как он знал, шел от одной тусклой голой лампочки над кроватью. Джефф остановился на пороге и внимательно прислушался. Он различал звуки сквозь далекий шум. Что-то двигалось. Шаги. Затем короткое шипение аэрозольного баллончика. В полсекунды он разглядел, что это пришелец брызнул дезодорантом Паркера, и пулей влетел в дверь.

Проблема была в том, что их оказалось двое. Первый был за дверью. Он должен был ждать Джеффа — помимо всего остального, он именно для этого и пришел. Но он смотрел на второго и смеялся, глядя, как тот прыскает себе под мышкой дезодорантом «Пако Рабана». Джефф ударил ребром ладони по его яремной вене с такой силой, что если бы вместо его руки был топор, голова слетела бы с плеч. Он знал, что сочетание боли и серьезного повреждения главного кровеносного сосуда может наверняка выключить его на некоторое время. Или убить.

Второй человек, стройный, одетый в джинсы и безрукавку, надпись на которой гласила, что он из Ки-Уэста, Флорида, совершил фатальную ошибку. Струя дезодоранта прямо в лицо могла бы помешать Джеффу. Вместо этого он опустил баллончик, который держал в левой руке, а правой выхватил пружинный нож из заднего кармана. Джефф ударил его повыше пупка. Сильно. Это был ярмарочный, не вполне чисто выполненный удар, поскольку он думал оглянуться и посмотреть, что делает номер первый. И тогда снова навалилась боль, пронзив его грудь, и левая рука отнялась. Он знал, что должен сесть. Он знал, что нужно найти таблетки. И если он собирается это сделать, он должен сначала убить этих гаденышей.

Что он и сделал.

22

Гудалл услышал гудок джипа, когда тот пересекал деревянный мост на расстоянии километра. Вел его Джек Глеу, который возвращался из Медио Квесо с третьей группой.

«Что-то случилось», — подумал Гудалл, когда трое мужчин спустились вниз. Смит не должен был быть в этой группе.

— У Смита послание для тебя, от Гордона, — сказал Глеу, когда они подошли.

— Это все близнецы Стрэхан, сержант, — пояснил Уинстон Смит. — Мистер Беннет считает, что они будут доставлять нам серьезное беспокойство, и он хочет, чтобы мистер Паркер сразу показал им, кто здесь главный, как только они приедут.

— Мистера Паркера здесь не будет до завтра. Но это, возможно, к лучшему. Я считаю, мы можем показать кое-что Стрэханам и без мистера Паркера. Что скажешь, Джек?

— Согласен, Тим. Я считаю, можем.

Второй автобус прибывал поздно, уже вечером. Стрэханы сразу же направились прямиком в ближайшую кантину и купили пива, затем Мик Стрэхан завернул за первый попавшийся угол и облегчился там прямо на побеленную стену, опершись об нее одной рукой, а другой заливая в глотку пиво.

— Господи, вот что мне было нужно, — сказал он, застегивая молнию и возвращаясь к джипу. — Гудалл, старый ты пердун, как тебе штучка, а?

— Ничего хорошего, ты ведешь себя отвратительно, Стрэхан, — сказал Гудалл и отвернулся.

— Э-э, какие мы охренительно нежные сегодня, а? — Мик Стрэхан ткнул пальцем в спину Гудаллу.

Беннет сел рядом с Гудаллом.

— Смит рассказал тебе, как они резвились и что я оставлял за них залог?

— Да.

— К тому моменту, как мы прибыли в Майами, капитан вызвал по радио полицейскую машину для них. Замучили стюардесс. Они провели прошлую ночь в каталажке, и это обошлось мне в тысячу.

Я сказал им, что это из их карманов, так что они слегка притихли до Сан-Хосе. Но там они добыли бутылку рома, и Джеми укачало в автобусе. Так что я надеюсь, что мистер Паркер приготовил для них что-нибудь пострашнее уговоров.

— Паркера до завтра не будет.

Беннет посмотрел на Гудалла, отмечая твердо сжатые губы и суровый блеск в глазах.

— Паркера нет? Ну так это, может быть, к лучшему.

— Я полагаю.

— Это ваши места. Правда, осталась только одна койка. Для Альфа Стивенса, — Гудалл кивком указал на высокого темноволосого наемника. — Вы двое остаетесь снаружи. В стойле. Лучшее местечко для вас после всего, что вы сказали и сделали.

Близнецы переглянулись. Голубые глазки на широких красных лицах сузились.

— Рано мы идем, а? — пробормотал Мик.

— Рано мы идем, — отозвался Джеми.

Но это было все. Гудалл надеялся, что это все. Они были здоровенными ребятами. Если что... Втроем они прошли на кухню, и Гудалл указал на стопку грязных тарелок и кастрюль.

— Походная кухня. Хозяйка в увольнении. Все вымыть.

Затем он неожиданно повысил голос, как сержант на плацу.

— Стрэхан М., Стрэхан Дж. Все вычистить. Чтобы блестело. Быстро!

— А иди ты, Гудди. Дай-ка...

— Стоять смирно, когда говорите со мной, вы, кучи дерьма. Принимайтесь за работу, пока я не надел это вам на головы.

— Ну да? Ты и — чья это армия, а?

— МОЯ армия. Вы, тупые пьянчужки.

Постепенно комнату заполнили одиннадцать молчаливых мужчин, каждый из них держал влажное полотенце, у некоторых полотенца были завязаны узлом.

Возможно, этим бы все и кончилось на этот раз. Но Гудалл продолжал, зная, что если все так и закончится, то достигнуто будет очень немного — кроме того, что посуда будет вымыта. Стрэханы будут издеваться за их с Беннетом спинами; они ведь тоже заодно, и останутся источником неприятностей. Гудалл взял полотенце у Джека Глеу, который стоял ближе всех, и неожиданно хлопнул им так, что оно по-змеиному ударило Мика Стрэхана по плечу. Ливерпулец ударил его по колену, промахнулся, замолотил кулаками. Гудалл получил удар по плечу и другой по носу, потекла кровь.

Несмотря на количество противников, близнецы прорвались на веранду, оставив позади еще двоих пострадавших — Санчесу ударили локтем под дых, а Джону Крику попало по зубам. Но Майк Хенчард, рослый дорсетширец, нанес Джеми сокрушительный удар, который опрокинул того через балюстраду на траву внизу, и тут гуркх Бен бросился Мику Стрэхану в ноги и опрокинул его на ступеньки, так что тот рухнул прямо на своего брата. Остальные окружили их, размахивая полотенцами, и принялись стегать их и время от времени пинать, пока двое упавших не рухнули грудой мяса, не оказывающей сопротивления.

Гудалл и Беннет встали над ними. Гудалл отнял от лица полотенце, посмотрел на кровь, покачал головой и снова приложил его к носу.

— Полная обработка, Гордон?

— Я бы сказал — да, Тим.

Мик перевернулся на спину, все еще прижимая колени к груди, и посмотрел на них.

— Даже не вздумай, сержант, — прохрипел он. — Я убью тебя, если ты это сделаешь.

— Ну тогда ладно, вы, ходячие куски дерьма. А теперь марш за уборку. Двигайтесь!

Сначала медленно, затем, под взглядом Гудалла, быстрее они оба поднялись и пошли. За их спинами начался кошачий концерт, словно на деревьях завопила стая обезьян.

Среди этого шума Колин Уинтл повернулся к Уинстону Смиту.

— Что такое «полная обработка»? — спросил он.

— Спустить трусы и побрить. Потом отлупить. Вот позору-то!

23

— Ну вот! А я надеялся, что ты сначала выяснишь их имена, звания и прочее.

На сцене появился Паркер. Раздражительный молодой человек в футболке, джинсах и кроссовках лежал у стены. Пружинный нож вонзился по рукоять точно в нужное место, прорвав аорту, так что он недолго истекал кровью, пока его сердце не остановилось, лишенное кислорода. Другой, более рослый, постарше, лежал на кровати, свесив ноги, с раскинутыми руками, и казалось, что он смотрит через плечо, изогнувшись под невероятным углом.

— Ты сам не очень хорошо выглядишь.

— Да? Но я уже чувствую себя получше.

С пепельным лицом, синеватыми губами, со свежим кровоподтеком на лбу, Джефф Эриксон посмотрел на него и показал зажатый в руке пузырек с таблетками.

— Вовремя принял, — сказал он. — Эти ублюдки были заняты, а я знал, что подохну, если не приму...

Он вздрогнул, затем губы его искривило что-то вроде холодной усмешки.

— Все нормально. Не волнуйся. Что случилось?

— Ну, я был похож на одуревшего козла, а? — с каждой минутой он выглядел немного лучше, говорил более уверенно. — Эти парни, — он указал на того, у которого была сломана шея, — уже были здесь. Проникли через потолок — я думаю, ты найдешь здесь проход с той стороны туалета. И ждали, чтобы войти, пока этот не вернется с известиями, что мы трахнули пару птичек по дороге. Что-то вроде этого.

— А почему он держит мой дезодорант?

— А! Это спасло мне жизнь. Он им опрыскивался, когда я вошел. Тогда, поскольку я забрал у него нож, он пытался ударить меня вот этим. Дурак, одно слово.

Паркер сел на кровать. Она прогнулась, и мертвец изменил позу.

— Ладно. Что у них было?

— Вот этот принес рюкзачок. Посмотрим.

Паркер взял рюкзак, который был просто полотняной сумкой с лямками, и вывернул его.

— Отмычки.

Он вытащил кольцо, с которого свисало три десятка стержней, каждый примерно семи сантиметров в длину, изогнутых под прямым углом, но в разных местах.

— Вот это фиговина.

— А что это? — он развернул сверток из белой ткани. В нем оказалась небольшая черная коробочка размером с сигаретную пачку. Матово-черная поверхность была гладкой, если не считать короткую антенну в одном углу. Он передал ее Джеффу. — Ну?

Джефф спрятал свои таблетки в карман куртки, подумав, что, как последний дурак, не таскал их при себе все время, и повертел коробочку в руках.

— Трудно сказать, не открывая.

— Это не бомба с радиовзрывателем?

— Не думаю. Не похоже на те, которые я видел раньше. Я думаю, что эта штука сделана не кустарным образом. Корпус заводской и опечатан на заводе. И если бы это была специально сделанная бомба, в ней не использовали бы пластик, по крайней мере этот сорт. Я не уверен, но мне кажется, что это что-то русское. Как бы там ни было, я думаю, что это какой-то «жучок».

— Ты имеешь в виду, что нас до сих пор подслушивали ?

Джефф нахмурился.

— Вероятно, нет. Им пришлось бы находиться очень близко и понадобилось бы серьезное оборудование, чтобы засечь нас. Нет, я думаю, это радиопередатчик на батарейках. Если его включить, он будет передавать короткие сигналы с определенным интервалом. Может быть, включенный прибор будет способен контролировать или менять частоту сигналов. Скажем, раз в полчаса, если они ждут, что мы находимся на одном месте, или раз в пять секунд, если мы движемся. Батарей при такой работе хватит надолго. И если я прав, это следящий прибор. Если они нашли место, они могут спрятать его и проследить за нами.

— Радиус действия?

Джефф пожал плечами.

— Среди строений может понадобиться прямая видимость. На открытом пространстве — несколько километров.

Паркер зашагал по комнате.

— Это слегка ненормально, ты не думаешь? Я полагаю, они не могли ждать, что отыщут место, где никто из нас никогда его не найдет.

— Может, да, может — нет. Возможно, они принесли его наобум. Может быть, я ошибаюсь и это подслушивающее устройство. Спрятать его в комнате не так трудно. Под половицей, например.

— Ты выглядишь получше. Как ты себя чувствуешь?

— Отлично.

— Тогда я думаю, нам лучше убрать останки. По такой жаре они могут начать мешать нам очень скоро.

Тонкий не представлял собой проблемы. Они снесли его вниз по лестнице. На улице они закинули его руки себе на плечи, обхватили его за талию и потащили, так что его ноги едва касались земли. Улицы все еще были оживлены и такими должны были остаться до утра, так что им пришлось проталкиваться.

— Boracho? — завопил седой мужчина, поравнявшись с ними.

— Si, boracho, — ответил Джефф.

— Что это значит?

— Пьяный.

— Я так и думал.

Набережные, однако, были почти пусты и плохо освещены. Они скинули тело вниз — послышался плеск, которого не было слышно на фоне общего шума. Маслянистая черная вода сомкнулась над ним, потом оно снова медленно появилось на поверхности. Рыбы взвихряли воду.

Второй был выше и тяжелее, и Паркер начал снова опасаться за сердце Джеффа, хотя тот и уверял, что все в порядке. Тем не менее они отнесли его в противоположном направлении, за железнодорожную станцию, и бросили на кучу булыжника. На этот раз — не рыбы, а просто крысы.

Когда они вернулись, Паркер снова взялся за маленькую черную коробочку.

— И что нам делать с этим?

— Мы должны попытаться понять, что это такое, разве нет?

— Но как? Разбить молотком? А если это бомба, так она тебе оторвет руку или еще хуже.

— И все же это может передавать все, что мы говорим. Или извещать кого-то, где мы находимся.

— Опять в гавань? Я схожу. Ты оставайся здесь.

— Нет.

— Почему нет?

— Кто-то знал, куда пошли эти двое, и может прийти посмотреть на них. Я приложил одну компанию сам, но я не могу гарантировать, что управлюсь с другой. С этого момента мы должны все время держаться вместе. И когда ляжем спать, надо установить вахты.

— Ты прав. Позор. Я думал больше о том, что могу вернуться и еще разок взглянуть на этот бордель. Я полагаю, ты не пойдешь со мной? Нет? Ну ладно, я все равно устал, так что отбой.

Паркер подбросил черную коробочку в воздух и поймал, прежде чем еще раз се рассмотреть.

24

Они провели вместе трудные и утомительные тридцать шесть часов, отсыпаясь по очереди на кровати и вместе выходя за едой и питьем. За день жара в комнате на верхнем этаже становилась почти нестерпимой, и спать ночью было невозможно. Карнавал снова ревел и гремел вокруг. Они проверили все вокруг и на самом деле нашли в дальней стене туалета выход, который вел на плоскую крышу. Эту крышу от соседнего здания квартала отделяла только низкая стенка. Они строили бесконечные и все более и более фантастические предположения о том, что было нужно их посетителям, почему они все это делали, что это за черная коробка и так далее, но не могли прийти к разумному заключению.

— Но это значит только одно, — повторял Паркер. — Мы можем быть уверены до некоторой степени, что нам нанесли удар, и мы не знаем, насколько это серьезно. Кто-то следит за нами. И вдобавок, когда мы выступим, нас могут ждать. Вот для чего мог быть предназначен этот прибор. Позволить им узнать, когда и с какого направления мы нанесем удар.

Они почувствовали большое облегчение, когда около середины следующего дня, четверга, услышали шаги Диты на лестнице. Она словно порхала в воздухе, бросила сумку на кровать и как будто озарила их солнечным сиянием.

— Какой праздник! А как вы, ребята? Ладно, потом расскажете. Я провела утро, заставляя портовые власти открыть правый причал на Мойне, это где новый порт. Франко прилетел и встретит нас там. Меня ждет такси, так что двигайтесь!

Такси, перекрашенный «плимут» с откидным верхом, катило по улицам, все еще охваченным празднеством.

— Я хорошо поработала, знаете ли, — фыркнула она, убирая тяжелые черные волосы со щек. — Вопрос был в том, чтобы найти пару ребят с нужными ключами и получить их. Газза мне помог — он знал одного из них и знал парня, который... словом, понятно.

— Газза? — Паркер побледнел.

— Ты его знаешь! Парень из аэропорта, который выпустил нас. Последние два дня я провела с ним. Я думала, вы знаете... Джефф нас видел. Я думала, вы оба видели.

— Я видел вас. Но ничего не сказал, — подтвердил Джефф.

Паркер повернулся к нему:

— Какого хрена?

— Да так.

Паркер посмотрел в окошко, лицо приняло суровое выражение, губы сжались в тонкую линию.

Мойн был в шести километрах дальше по побережью, там, где мыс, на котором стоял старый Лимон, изгибался и образовывал бухту. На мгновение перед поворотом пред ними развернулось длинное, прямое как линейка, побережье, простиравшееся к северу до горизонта, а дальше — изумрудное море, белый прибой, белый песок, плантации и смарагдовые леса, насколько хватал взгляд, прорезанные серебристыми каналами и лагунами.

Водитель притормозил, так что они смогли увидеть все, в том числе и три низко летящих военных самолета, держащих курс параллельно берегу. Они взревели, затем пошли вверх, оставляя хвосты красного, белого и синего дыма.

— Колумбийцы на «миражах». Ублюдки, — проворчал Джефф, припомнив такие же самолеты над Фолклендами. — Должно быть, с того авианосца. Тоже участвуют в Карнавале.

Они спустились к Мойну и новому порту, который был почти пуст, и Дита показала водителю нужные ворота. Там был охранник, небритый и заспанный, в подвернутых штанах цвета хаки. С ним вместе был Гасконь Амброзия Уатт. Дита выпрыгнула из машины, повисла у него на шее и наградила долгим поцелуем, в то время как его руки ласкали ее ягодицы, обтянутые белыми джинсами. Он оторвался от нее и глянул поверх ее плеча.

— Хай, ребята! Это мой приятель Марселлус. Он с адского похмелья, но я его приволок сюда и остался помочь бедолаге. Так что ему может понадобиться любая помощь, какую только можно оказать.

Марселлус удостоверился, что Дита является служащей «Буллбургер (Коста-Рика) С.А.», сходил в дежурку и вернулся с книгой, в которую вписал их имена, подписи и цель визита — последнее по-испански. Подпись Франсиско Франко уже красовалась там.

— Что здесь написано? — спросил Паркер.

— Доставка груза в контейнерах, количество, корабль, на котором они доставлены, перемещение из пограничной зоны на склады МПА, — пояснила Дита.

— Это означает таможенную проверку?

— Формальность. Франко присмотрит за этим. Мы должны заплатить офицеру.

Она потерла большим и указательным пальцами, потом погладила Гасконь по щеке.

— Чао, дорогой, — сказала она и повернулась к Джеффу. — Он не совсем Гасконь, знаешь ли. Вероятно, это в честь британского футболиста, недавней звезды... Он хотел, чтобы я спросила у вас, знали ли вы его лично, и я сказала, что да. Вот почему он нам так помог. Они здесь все помешались на футболе, знаете ли.

Ни Джефф, ни Паркер не поверили ни одному слову.

Машина грохотала по рельсам и пробиралась через ряды складов, большинство которых было украшено логотипом МПА или буллбургеровским «Burguesas con cojones», прежде чем добралась до второго забора и вторых ворот, которые вели в таможенную зону. Франко ожидал их там в своем белом «эльдорадо», на котором тоже красовалась эмблема МПА. Он выглядел холодно и аккуратно в кремовом костюме с нежно-зеленым галстуком.

Он вышел к ним, мило улыбаясь, коротко пожал руки Паркеру и Джеффу, переговорил по-испански с Дитой и снова обратился к ним двоим.

— С формальностями все покончено, и груз уже в одном из наших складов. Пожалуйста, отпустите свое такси. Отсюда нам придется пройти пешком.

Вскоре они стояли перед средних размеров складом. Франко дал ключ своему водителю, рубашка и брюки которого походили на голубую униформу, а на кармане рубашки был тот же знак. Тот открыл замок, толкнул тяжелую дверь на хорошо смазанных петлях и отступил назад.

Франко отослал его к машине.

— Нужно наконец проверить... — сказал он, взглянув в копию накладной, — платформы, лестницы, тросы и так далее для возведения Экологического наблюдательного центра в тропическом лесу.

И он засмеялся, повернул переключатель, и на потолке загорелись мощные лампы, а затем закрыл дверь.

Пространство внутри было пустым, там были только три кубических ящика три на три метра на ленте транспортера. В ярком свете они были похожи на неземные приспособления, брошенные пролетавшими мимо пришельцами из другой галактики. Джефф направился к ним, его голубые глаза блестели.

Еще ключи, как простые, так и шифры, набранные на панели электронного замка. Паркер и Джефф подняли стенку первого контейнера. Франко не пожелал принимать участия в физической работе. В контейнере, чтобы не сдвинулись при перевозке, были закреплены на крюках по стенкам темно-зеленые металлические коробки с номерами и буквами на крышках.

Наемники вытащили первую коробку на бетонный пол склада, потом вернулись за следующей.

— Вы не собираетесь проверять каждый предмет? — в голосе Франко прозвучало неудовольствие и раздражение.

— Именно. Каждый отдельный предмет.

Паркер снова превратился в профессионала. Он знал, как легко в его деле пятью хорошими карабинами перекрыть пятнадцать неисправных, и еще он знал, что, когда они вернутся в «финку», ничего уже нельзя будет поправить.

— Как долго вы будете этим заниматься?

Паркер взглянул на Эриксона, который пригладил широкой ладонью свой хвост, склонив голову набок.

— Пять-шесть часов.

Джефф вскрыл упаковку и открыл пять винтовок, которые были уложены в пористый полистирен, предохраняющий при транспортировке.

— Не видел я раньше такой упаковки, — пробормотал он. — Хотя в этом есть смысл.

— Я видел, — сказал Паркер. — В Дубаи, кажется. Это одно из государств Залива. Я думаю, они пакуют их так для малых поставок.

Джефф снял пленку. Это была первая из пятнадцати SLR, самозарядных винтовок, которые были выпущены на Малой Королевской оружейной фабрике в Энфилде, по лицензии Belgium's Fabrique Nationale d'Armes de Guerre. Это были полувтоматические винтовки, принятые на вооружение в британской армии с середины пятидесятых до середины восьмидесятых, и потому знакомые всем в отряде, кроме Уинтла и Айнгера. Даже испанцы должны были пользоваться очень похожими FN-FAL.

— Ну, это в порядке, я полагаю, — сказал Паркер.

— Что-то не так? — спросил Джефф.

— Младшие в любом случае могли бы надеяться на «кольт». Короче, легче в обращении в джунглях, меньше весит, и научить с ним обращаться проще. И это лучшее снаряжение.

— "Кольтов" нет. Но есть где-то пять М16.

Джефф почти любовно взял SLR, провел ладонью по прикладу, приложил к плечу на секунду, так что показалось, что у него выросла кибернетическая третья рука. Затем он очень быстро разобрал ее, рассмотрел все подвижные детали, обнюхал их, собрал снова и перешел к следующей.

— Ну как?

— Все о'кей. Ими можно пользоваться.

В прекрасном состоянии. Никаких проблем не вижу.

Часом позже Джефф был готов к проверке большой коробки. В ней содержались два многоцелевых пулемета L7A2. Он распаковал первую «молотилку», поднял перед собой, придерживая вес в одиннадцать килограммов на согнутом колене.

— Это на самом деле красивый зверь. Лучший после «брена». Абсолютно никаких недоразумений, каждая мелочь, каждый изгиб, положение винта или заклепки целесообразно, наполнено смыслом и делает свое дело. Ничего сверх необходимого, ничего неразумного. Вы знаете, как это бывает у более нового оружия. Все оно нынче охренительно конкурентоспособное. Чего-то здесь, чего-то там, нестандартные дополнения... Но это бизнес.

Паркер слыхал, что у Эриксона бзик на оружии. И его восприятие оружия, которым он занимался, выглядело больше как искусство, чем военное дело. Но он хорошо знал свое дело, и только это имело значение.

Он знал его слишком хорошо.

— Подумай секунду. Нас всего шестнадцать. Но мы уже имеем два L7A2, пятнадцать SLR и пять M16. Для «молотилок» нужно по два опытных человека, что оставляет нам ограниченное пространство для маневра.

Он осмотрел другие коробки, из второго контейнера.

— И я вижу здесь еще более специализированное оружие. Пара минометов? Что еще? Так что же такое готовится, а?

Паркер задергался, как будто ему нужно было облегчиться.

— Я полагаю, Ф.-К. знает, что нам предстоят серьезные тренировки. Возможно, он предусмотрел порчу или потерю... во время тренировок.

Джефф начал разворачивать второй пулемет.

— Становится жарковато, не так ли?

Послеполуденная жара начала обволакивать их, и оба взмокли.

— Да. Я скажу Франко, чтобы что-то сделали с этим.

С некоторым облегчением Паркер пересек пустое гулкое пространство и подошел к маленькой наполовину стеклянной комнатушке, в которой курили Франко и Дита, болтая и слушая радио — «Ода к радости» из Девятой симфонии Бетховена, которую исполнял шумовой оркестр в ритме самбы. Он распахнул дверь. Впечатление было такое, как будто зашел в холодильник.

— Здесь прохладно. Можете сделать снаружи попрохладней? — он заметил на столе пиво и кока-колу, сверток с какой-то едой и неожиданно почувствовал ярость. — И принесите нам чего-нибудь поесть и попить.

Он захлопнул дверь и вернулся к Джеффу, который упаковывал обратно вторую «молотилку».

— Полковник — Ф.-К. — сказал Джефф. — И мы все знаем, что это может значить... не только Фуевая Крыса — он теперь бизнесмен. Когда-то он был солдатом, я допускаю, но теперь он бизнесмен. А бизнесмены и есть фуевые крысы. Так что не предусматривал он запаса. Он приготовил задачу для какого количества народу? Двадцать пять, даже тридцать человек? — он покачал головой. — Я только надеюсь, что он знал, что делал, когда он сократил нашу численность наполовину.

Франко вышел из комнатки, прошагал в угол и щелкнул парой переключателей. Завертелись вентиляторы, температура понизилась за какие-то минуты. Бананы и кофе нужно перевозить охлажденными, а именно их обычно хранили здесь. Дита принесла им тортильи с холодным мясом, пиво и кока-колу.

Джефф приступил уже к самой большой упаковке.

— Вот дерьмо, — сказал он, наполовину выволакивая, наполовину вынимая здоровенную штуковину из большой картонной коробки. Это выглядело как четыре цилиндра, приваренные к коробке, в которой размещалось устройство сгорания.

— Это огнемет М202. Установки для пуска зажигательных реактивных снарядов.

— Я знаю, что такое М202, — сказал Паркер, дожевывая тортилью.

Джефф развернулся, потоптался на бетонном полу, потом развернулся на пятках.

— Так что мы хотим с ними делать? — пробормотал он.

— Пожечь кое-что.

— Людей?

Паркер пожал плечами.

— Если они встанут у нас на дороге, — сказал он.

— Лучше бы они этого не делали. Я видел множество людей, по-разному умиравших, но сгореть — должно быть, это хуже всего.

Но Паркер не обращал на это внимания. Он уставился с открытым ртом на стеклянную комнатку. Дита сидела лицом к ним, положив локти на стол и подперев голову руками. Ее глаза были закрыты, но она блаженно улыбалась. Почему? Потому что над ней, тоже с закрытыми глазами, без пиджака, с полураспущенным галстуком и, возможно, штанами, стоял Франко и медленно и спокойно трахал ее сзади.

— Эта сука снова в течке, — прорычал он.

— Я вижу, ты был огорчен, — сказала она потом. — Но не понимаю, почему. Нам просто было скучно, вот и все.

25

После проверки второго контейнера вооружение было в полном комплекте. Пятнадцать SLR, пять М16, два L7A2, два огнемета М202, два 51-миллиметровых миномета, двадцать «браунингов» калибра 9 мм в кобурах «Лен Диксон», пять хек-лер-коховских автоматов и наконец — что совершенно добило Джеффа Эриксона — снайперская винтовка L96F1 с телескопическим прицелом 6X42 фирмы «Шмидт и Бендер».

То, как он нянчился с ней, раздражало Паркера, который был все еще зол на Диту.

— Хватит облизывать эту хрень. Это всего лишь винтовка.

Джефф глянул на него сузившимися блестящими глазами.

— Это маленькое чудо особо точной инженерии. В основе своей она очень проста, как все неавтоматическое оружие, но облагороженное почти до совершенства. Почему я говорю «почти»? Потому что ни одно изделие человеческих рук не совершенно. Но она чертовски близка к совершенству. Я почти надеюсь, что мы, особенно я, получим возможность использовать ее — нет никакого смысла в таком оружии, если цель находится менее чем в пятистах метрах.

Паркер припомнил сторожевые вышки на кукурузных полях.

— Это можно уладить, — сказал он.

— Хорошо, — проворчал Джефф. — Далее, она совершенно новая, только с завода. Так какого дьявола он приберегал это? Я думаю, все это здесь потому, что оно снято с вооружения. И так весь комплект, хороший комплект, уверяю тебя, был заменен, и вот так это просочилось на тот рынок, который доступен Ф.-К. Но не эта штука.

Паркер пожал плечами, не в силах объяснить ему происхождение винтовки. Он не знал, что некий нефтяной шейх купил ее для охоты на горных львов и затем продал, когда кто-то распустил слухи про него.

В третьем контейнере сверху оказались два упакованных восьмиместных надувных плота «джемини». Насколько мог видеть Джефф, никаких подвесных моторов не было, только по четыре односторонних весла для каждого плота. Затем шли боеприпасы: магазины 7,62 мм, как обычных, так и трассирующих и пуль зажигательных; патроны калибра 5,56 мм для М16 в не вполне достаточном количестве; снаряды для минометов, простые и фосфорные; двадцать заправленных зажигательных ракетных обойм; парабеллумные пули для «браунингов» и хеклер-коховских автоматов. Были там еще и ранцы с пятнистым обмундированием разных размеров, и пояса с двойными магазинными подсумками слева, с компасом справа, с ножом вроде небольшого мачете и штыком и с флягами с фильтром.

— Господи, уж это-то тебе совсем не нужно проверять.

— Только сосчитать. Двадцать семь, двадцать восемь... Вот об этом-то я и думал. На самой ранней стадии вы, возможно вместе с Беннетом и Гудаллом, решили, что тридцать — это минимальное число для выполнения этой работы с минимумом потерь или вовсе без них. А теперь нас только шестнадцать. Мне не нравится это, мистер Паркер. Совсем не нравится.

— Почему нет? У нас была хорошая разведка. Аэрофотографии, внутренняя информация. Шестнадцать могут сделать это — если они стоят того, что о них говорят.

— Вы очень хорошо знаете, что я имею в виду, — Джефф закашлялся, нагнувшись, чтобы поднять «браунинг», который он перекидывал из руки в руку. — В мирное время или в малой войне операции планируются и проводятся с упором на отсутствие потерь. Ваш избиратель дома не станет поощрять другого способа такой войны. Разумеется, и тут есть потери, они всегда будут, особенно если на вашей стороне янки. Но наемники, солдаты удачи... — он издал короткий смешок. — Мы идем для другого.

Паркер смотрел на Эриксона настороженно, как если бы тот был собакой, долгие годы верно служившей своему хозяину, но вдруг проявившей признаки бешенства.

— Наша торговля — проклятое дело, не так ли? Шестнадцать идут туда, четверо возвращаются. Миссия завершена, и стоила она всего шестнадцать вознаграждений и шестнадцать комплектов снаряжения. Вот как это делается...

Паркер пытался сдержать гнев и высокомерную браваду.

— Слушай, Эриксон. Финчли-Кэмден не чудовище. И вот еще что: он ценит нас как свой актив, но даже, хотя мы не состоим в штате, не как расходуемый материал, а как тех, кого он будет созывать снова и снова. Иначе он не сможет долго оставаться в этом бизнесе. Давай дальше, уже немного осталось сделать.

Но Джефф еще не соглашался.

— Конечно. Вы, Беннет, Гудалл, может быть, Смит и я, и конечно же, Джек Глеу — он хочет, чтобы мы вернулись. А остальные? Эти юнцы? Испанцы? Билл и Бен? Они — расходный материал. И близнецы Стрэхан — кто ждет их назад? Это грязный бизнес...

— Но кто-то должен им заниматься.

— Я в этом не уверен. Но всегда найдется какой-нибудь несчастный идиот, который будет в этом участвовать.

К ним подошли Франко и Дита. Дита заправила подол своей черной шелковой блузы в белые джинсы и послала англичанам воздушный поцелуй.

— Мы сейчас должны уйти, — сказал Франко. — Дуг Харви ждет нас в аэропорту.

— Почему? Что вы имеете в виду?

— У меня есть дела в Сан-Хосе, припоминаете? И мне нужна сеньорита О'Доннелл на день-другой, — в его голосе невозможно было не услышать самодовольства. — Так что мы скажем вам adios и покинем здесь. Идем, сага.

— Что делать со всем этим?

— У меня есть водитель. Он будет здесь... — Франко посмотрел на часы, громко тикающий агрегат на широком браслете из золота и платины, — в течение часа. Вы должны упаковать все это обратно в контейнеры, потому что он не должен увидеть, что он везет. Он знает, куда ехать. Вы можете отправиться вместе с ним, а можете добираться сами — возьмете машину, такси, — он пожал плечами, — как угодно. Но мы должны идти.

— Вы оставляете нас без переводчика...

— Не беспокойтесь. Сеньорита вернется к вам послезавтра, когда Харви полетит фотографировать для вас. О'кей? Ну, тогда adios.

Когда они ушли, Джефф сказал:

— Так говорят, когда не ожидают увидеть тебя снова.

— Как?

— Adios. Ну, нам лучше разобраться с оставшимся.

Шесть аптечек и шесть радиопередатчиков — последние были отдельными частями PRC319, без электроники. То, что осталось, было очень легким и практичным радиопередатчиком. Джефф удостоверился, что аптечки были составлены с учетом особенностей войны в джунглях. Он вынул клеевой экстрактор для высасывания осколков из пулевых ран.

— Я надеюсь, что если он мне понадобится, рядом найдется кто-то, кто знает, как его использовать. А шесть остальных? Нам понадобится слон, чтобы все это унести.

Паркер был сыт по горло нытьем Эриксона, равно как и многословием, хотя он полагал, что у того была реакция на стресс после убийства двух человек два дня назад. Возможно. Однако в этом не было ничего хладнокровного или излишнего. Но ради своей жизни он не мог понять почему.

Наконец они услышали шум подъезжающей машины и вышли посмотреть. В кабине было достаточно места для них двоих, и они решили возвращаться в Медио Квесо на этой машине. Водитель, тыча в часы и показывая жестами, что спать в дороге им не придется, дал понять, что они должны прибыть на место рано утром.

26

Пастбища, затем плантации сахарного тростника, бананов и кукурузы на коста-риканской стороне границы остались позади, как оладья, соскользнувшая с тарелки, коей были леса, через которые они пробивались. Впереди, как желто-коричневая змея, разворачивалась река Сан-Хуан. Слева они могли видеть огромное пространство Лаго де Никарагуа, заполнявшее западный горизонт. Справа берега Карибского моря терялись в тумане, повисшем над лесом. Лес был темным, хотя случайные лучи света выделяли яркие цвета там, где дыры в облачном покрове пропускали их. Они пересекли реку, и, глядя вниз, Паркер узнал остров, прижимающийся к северному берегу, где они остановились слишком надолго, ели и пили слишком хорошо, где Гудалл и Дита... Тут довольно неожиданно клок серого облака отделился и случайно закрыл землю внизу.

— Черт, — сказал Харви, — мы должны будем идти ниже, чем нужно, ниже, чем я хочу. Дождь сегодня слишком рано.

Несколько тяжелых капель ударило по стеклу, и он включил стеклоочиститель.

— Какая нам разница?

— Без нужной высоты мы должны сделать четыре захода вместо двух, как я надеялся...

— И? — Паркер почувствовал, что за этим есть что-то еще.

— Я думал, ты знаешь, что пять лет назад тут уже было нападение.

— Да.

— Я в нем участвовал. Распылял дефолиант. А у одного ублюдка был «стингер». Чуть не гробанул меня. Я не думаю, что они снова сделают то же самое: на этот раз я не так явно враждебен. Вот и оно.

Харви уже объяснил Паркеру, что японская система аэрофотосъемки, которую он укрепил на фюзеляже внизу, была полностью автоматической. Будучи активирована, она наводилась на землю внизу, определяла наилучшую установку диафрагмы и срабатывала через секундные интервалы, снимая на мелкозернистую стандартную армейскую негативную пленку с трехмястами шестьюдесятью кадрами.

— Все, что ты должен делать, так это бездельничать и смотреть, — заключил он.

«Смотреть — да. Но бездельничать — нет уж». Паркер ерзал вперед и назад и из стороны в сторону, пытаясь запечатлеть своим мысленным взором все лежащее внизу, сначала через лобовое стекло, затем через боковое. Он знал по опыту, что визуальный осмотр часто дает информацию, которая потом может помочь интерпретировать фотографии.

Деревья стали пореже, пошли распаханные земли, скользя под ними, как карта. Паркер пришел в смятение.

Плантация, квадратный километр, разделенный на девять делянок кукурузы, была такой, как он и ожидал, как на фотографиях, которые он, Беннет и Гудалл рассматривали на бильярдном столе во Врайкин-Хит. Ключевое отличие было в том, что она и небольшой комплекс зданий за ней, над которыми они сейчас пролетали, были не только заключены в пятиугольную высокую ограду со сторожевыми вышками в каждом углу, но и вышки были установлены ромбовидным редутом, который был одним из классических образцов фортификаций, существовавших со времен изобретения пороха. Любое нападение на любую из сторон могло быть перекрыто продольным огнем по обоим флангам с укрепленных позиций.

Когда они набрали высоту после первого захода, они прошли над железными воротами и проселочной дорогой, которая шла по низкому подъему более высокого, покрытого лесом пространства. Паркер вспомнил, что в двух километрах отсюда была деревня, и тогда грунтовка, которая ведет к ней, была первым вестником цивилизации в одном из наименее доступных уголков Никарагуа.

И они снова полетели над огороженной территорией, но теперь по другой траектории, так что ее было видно в выходящий на юг пассажирский иллюминатор. И снова была заметна разница с фотографиями. Там были не только контрольно-измерительные приборы и двухэтажное здание лаборатории, регистраторы и что там еще, но и четыре длинных барака, собранных из готовых блоков с окнами, но с обычными тростниковыми крышами, и еще один поменьше, из кукурузных стеблей на бамбуковой раме, с торчащей над ним радиоантенной. Не нужно было обладать развитым воображением, чтобы понять, что это были казармы и командный пункт или штаб-квартира. Однако не часто казармы бывают окружены грядками фасоли, томатов и перца.

Паркер неожиданно вспомнил встречу во Врайкин-Хит, отвратительную бойкость небольшой речи, которую он произнес, подавленное мальчишеское удивление Гудалла и Беннета при мысли об этой миссии.

Что он тогда сказал? «Из них выходят плохие защитники, они не любят месяцами сидеть и протирать штаны, и они не приемлют скучной гарнизонной дисциплины». Что-то вроде этого. «Они расквартированы в деревне в двух километрах оттуда, и только пятнадцать или двадцать находятся на месте одновременно...» Чего он не принял во внимание, поскольку не представлял себя на месте начальника гарнизона, или помня собственную подготовку, так это то, что гарнизон использовал каждый свободный час на возведение и совершенствование своих укреплений.

Был и еще один, последний фактор, с которым он не сталкивался, но знал, что такое возможно. Фактор, который он скрыл от Гудалла, поскольку именно у него, а не у Гудалла, был бинокль. Аккуратность и порядок во всем, что он видел, овощные грядки — все было его частью.

Он знал, а другие — нет, что по крайней мере часть гарнизона составляли женщины.

Солнечный луч коротко отразился от самолета, как от гелиографа, и как гелиограф, он передал послание. Вы наблюдаете за нами — но и мы наблюдаем за вами. «Я надеюсь, что в результате вы получите солнечную слепоту», — сказал Паркер про себя, представив, как кто-то следит в бинокль за самолетом.

Дуг Харви наклонился к нему:

— Я считаю, они знают о нас. Хочешь, чтобы я уходил?

Конечно, гарнизон о них знал. А откуда же еще могли быть те двое, которых убил Эриксон, как не из этого гарнизона? И снова закралось сомнение: что за хрень была в той коробке?

Когда они вернулись в четвертый, и последний, раз, они могли видеть небольшую группку людей в защитной униформе, собравшуюся возле казарм, чтобы посмотреть на них. Некоторые даже махали руками. Ну хоть «стингером» не целились.

— Пройди так близко, как сможешь, от одной из этих сторожевых вышек. Мне нужно понять, какие факторы здесь задействованы.

— Ладно. Будем надеяться, что не ракеты «земля — воздух». И не М60. Мой самолет — всего лишь старенькая пташка, и чтобы сшибить ее с неба, много не понадобится.

Тем не менее он направил «бивер» вниз еще на тридцать метров и накренил влево. Сторожевая вышка выросла перед ними, затем ушла назад и пропала из виду, но короткого взгляда — фотографии подтвердят это — было довольно. Опоры вышки вырастали из дота, построенного целиком из решеток и мешков с песком. Фигурки на земле и на вышке снова помахали им.

— Я считаю, что некоторые из них — женщины.

— Если так, держи это при себе.

— Я могу понять, — Харви помрачнел. — Женщина должна довести меня до безумной ярости, прежде чем я наведу на нее оружие и нажму на спуск.

Он плавно развернул самолет в том направлении, которое должно было привести их обратно к старой «финке». Паркер злился по многим поводам, и не последним из них был Харви.

— Ты участвовал в воздушных боях, — сказал он австралийцу.

— Откуда ты узнал?

— По тому, как ты управляешь этой машиной. Вьетнам? РААФ летали во Вьетнаме. Сжег напалмом деревушку-другую?

Харви выглядел так же мрачно, как и сурово.

— Я был юнцом. Только-только двадцать. Я верил, когда мне говорили: «Это же просто желтый народец. Не такие, как мы. Не вполне люди».

«Не вполне люди» собрались в квадратном бараке, по крайней мере те из них, кто «нес ответственность» — именно так они воспринимали себя, а не как старших офицеров. Большинство из них сидели в деревянных креслах вокруг стола. Команданте, сидя в центре, закашлялась, убрала самокрутку и смахнула крошки черного табака со своих тонких оранжевых губ.

— Даниэль?

Смуглый красивый мужчина под тридцать пригладил свои блестящие черные усики, прежде чем заговорить.

— Регистрационный номер. Это «бивер», принадлежащий австралийцу Харви.

— Тот, который опрыскивал поля после нападения пять лет назад?

— Верно.

— А что он делал в этот раз?

— Фотографировал. Вы могли заметить камеру.

Команданте вздохнула.

— Это может нам помочь?

— Реально — нет. Это поможет им. Во многом.

Эстер, негритянка из Брикстона, высказалась обрывочно:

— Мы должны были предусмотреть это...

— Что... и сбить его? У нас больше нет «стингеров». Правительство Чаморро отобрало их у нас.

— Мы могли навести маскировку. Чтобы укрепления выглядели мощнее, чем они есть. Или еще слабее... заманить их в ловушку.

— Сеньора, даже вы не думали об этом до сих пор, так почему же вы ожидаете, что мы будем столь проницательны? О Мануэле и Хуане все еще ничего не известно?

Она взглянула почти в упор на худого старика с белой щетиной на щеках и голове.

— Прошу прощения, Кармелита, но новости есть. Я собирался сказать тебе, но тут появился самолет...

— Ладно... Я думаю, это плохие новости.

— Да. Мы получили подтверждение, что два тела, найденных в Лимоне на пустыре и в гавани, — это они. Полиция тико считает их обычными жертвами Карнавала. За неделю умерли восемь человек, так почему они должны думать иначе? Но это не все.

— Давай дальше.

— Наш источник там проверил комнату, которую они снимали. Все их вещи там, кроме радиосигнальщика. Единственное заключение, к которому мы пришли, — Хуан взял его с собой...

— Зачем бы ему так делать?

— А они, эти англичане, нашли его у него, когда убили. Я не знаю, зачем Хуан взял его с собой. Если он...

Еще одна женщина подала голос сзади. Слова были приглушены платком, который она держала у лица, вытирая слезы.

— Хуан знал, что он очень дорогой, что он единственный. Он, должно быть, боялся оставить его там — в комнатах для приезжих.

В полной народу комнате воцарилось молчание. Потом команданте ударила по столу ладонью.

— Hostia, sangre de Dios! Если они нашли его...

— Они могут не знать, что это такое, — сказал другой голос, мужской.

— Они узнают. И это значит, что они знают, что мы следим за ними. Они знают, что мы знаем об их планах.

— Ладно. Это проясняет одну вещь, — сказала Эстер.

— Какую?

— Почему они сегодня летали так нагло. Они знали, что мы знаем, кто они такие, — иначе зачем бы нам подсовывать им следящее устройство?

Команданте начала сворачивать новую самокрутку и зажгла ее от первой. Крошки тлеющего табака просыпались на стол перед ней.

— Это еще хуже. Если они знают, что это такое, и предположат, что мы планировали подбросить его им не в Лимоне, где они могли найти его наверняка, а в их оружие в «финке», тогда они подумают, что кто-то оттуда...

За нее закончила Эстер:

— ...на нашей стороне.

Когда «бивер» сел на теперь уже более приличной полосе, Паркер увидел, что небольшая группа его людей собралась вокруг Санчеса и пытается побудить бычков к какому-то активному действию. Остальные, раздевшись вплоть до шорт и ботинок, играли в пятисторонний футбол, игру быструю и неистовую. Монтальбан прокладывал себе путь к воротам, обозначенным парой стоек, вбитых в мягкую землю, когда один из гуркхов сбил его с ног коварным ударом сзади. Поле взорвалось слаженной бурей брани, которую оборвал Майк Хенчард, поместив мяч в импровизированную штрафную площадку, откуда он и влетел в пустые ворота.

«Четверо выживших из шестнадцати? — подумал Паркер. — Хорошо бы не меньше».

27

Билл Айнгер получил удовольствие от стрельбы из пистолета, которой они занимались часом раньше. Сначала было удивительное ощущение от того, что в руке было тяжелое компактное оружие, которое он так часто видел в своих любимых фильмах; затем было потрясение от силы, которая шла из его ладоней, когда он стрелял с двух рук; хлопок, ударяющий по барабанным перепонкам; и наконец, маленькое черное отверстие, которое появлялось в мишени в двадцати метрах от него. Он держал в правой руке SLR, большой палец позади курка, пальцы вытянуты в его сторону, но не касаются спускового крючка, дуло лежит на согнутой левой руке, обращенное к земле; точно так же, как наряды полиции, которые показывают по телевизору, когда они идут по улицам Белфаста. И он, понюхав свои пальцы, уловил запах кордита и очищенного машинного масла.

Он усмехнулся про себя, потому что это вызвало воспоминание о том, как он, после первой своей девушки, его первой победы, не хотел мыть руки, пока не уверился, что ее запах выветрился, запах, не много похожий на то, как пахли некоторые здешние цветы. Первая девушка? Единственная девушка, потому что следующие четыре года он провел на хлебах Ее Величества там, где не было женщин.

Воспоминание и то, чем он занимался, и то, что он делал, и восхищение оружием, которое он держал в руках, и местом, где он находился, — все это неожиданно вызвало странное ощущение в его груди и горле, волоски у него на затылке поднялись, пенис набух, и в глазах появились слезы.

— Что-то со мной не то, — пробормотал он, потому что слово, пригодное для описания этого, раньше не имело для него реального значения. Какое слово? Счастье. Вперед и направо. В пятнадцати метрах от себя он видел, как Джон Крик прокладывает себе путь среди переплетения лиан, а позади — тот черный, Уинстон Смит. За ним шел Хулиан Санчес, толстый испанец, который всегда смеялся, но теперь двигался тихо, как кот.

Шуму было не много, только вдалеке, в нескольких километрах, прозвучала короткая, патронов на пять, очередь, и птицы засуетились под пологом леса, и вниз медленно спланировал коричневый лист. Но когда он был уже на уровне его глаз, он попал в солнечное пятно, раскрыл металлически блеснувшие синие крылья и стал подниматься обратно, откуда появился: бабочка, самая большая и красивая из когда-либо виденных им.

Майк Хенчард сдвинул вперед с установленного места и плавно снял защелку мушки на стволе «молотилки». Затем он зажал пластинку мушки между большим и указательным пальцами и согнул ее, чтобы компенсировать ошибку. Его первая очередь снесла верхушку импровизированной цели.

— Теперь смотри, сынок, — сказал он Колину Уинтлу, — ты не делаешь этого, если я не поднимаю головы, но ты бы лучше усвоил на случай...

Колин смотрел с расстояния примерно в метр, которое разделяло их в укрытии, которое они соорудили из поваленных древесных стволов на краю леса. Он усмехнулся нерешительно и выжидательно. Его обязанности второго номера пулеметного расчета не заходили дальше таскания на себе периферийного снаряжения, треноги весом в четырнадцать килограммов и тысячи патронов, которые весили вдвое больше, на расстояние больше километра через открытое место, переноски веток для устройства убежища, а затем держания ленты под углом, который предписал Хенчард, пока тот разносил в клочья картонные коробки, которые они разложили в двухстах метрах. Доведется ли и ему в конце концов пострелять?

— Ладно. Заметь правильную позицию при ведении огня. Всегда сиди, если можешь — если в укрытии это безопасно; конец упирается в правое плечо, левая рука прижата к поясу, чтобы удерживать ствол постоянно и контролировать отдачу, указательный палец правой руки на спусковом крючке, и только большой — сверху. Если ты обхватишь всеми пальцами, ты сожмешь их, когда будешь стрелять, и будь уверен, ты сдвинешь все вправо. Попробуй.

Хенчард встал и помог Колину встать так, как он описал, развернув его плечо под правильным углом и проверив хватку левой руки. Затем он вынул патроны из ленты, которую Колин набивал для него, оставив только десять.

— Две очереди по пять патронов каждая, интервал десять секунд. Огонь!

Хотя и установленная на треногу, машина из металла и дерева вдруг показалась похожей на воющего дикого зверя, бьющего Колина по плечу и безуспешно пытающегося высвободиться. Он отпустил спусковой крючок, досчитал до десяти и нажал снова. Но на этот раз не хватило двух выстрелов — он израсходовал на первую очередь восемь патронов. А картонка, укрепленная на трех деревяшках, выглядела точно так же, как раньше.

Колин посмотрел на Хенчарда.

— Куда они делись?

— Бог их знает. Но не удивлюсь, если Гордон приготовит нам на ужин обезьяну. Смотри, мы попробуем трассер — может, это тебе подаст идею о том, что случилось.

Но у Гордона Беннета были другие идеи. Накануне он раздобыл дерева и ржавого железа у вакерос, которые смотрели за скотом Томаса Форда, и соорудил нечто вроде автобусного кузова, но на котором он мог поджаривать на вертеле большие куски мяса. Он сложил самые сухие дрова и ветки, какие только смог найти, на дно, зажег их, уверился, что все получается хорошо, затем погасил. Потом вместе с Дитой он съездил на джипе в новый дом, поторговался с толстым американцем насчет бычка и заплатил на пятьдесят процентов больше, чем на рынке. Хотя Беннет был обычно весьма экономным покупателем, это его не смутило — это ведь были не его деньги.

Дита поспрашивала и нашла вакеро, который знал, как резать скот. С помощью Аугусто — так звали этого вакеро — Беннет выбрал шестимесячного бычка, чуть более упитанного, чем остальные. Он был еще молочным, но ел и траву, и Беннет счел, что это сочетание добавит вкуса.

Аугусто был невысоким, кривоногим, с бочкообразной грудью, однако поймал бычка одним броском своего лассо, и вместе они увлекли его прочь от коралей к старой «финке». Его мамаша раза два или три мычала ему, но следом не пошла. К тому времени как они увели его за «финку», она уже снова щипала длинную влажную траву.

— Тебе может не понравиться следующий этап, — сказал Беннет Дите.

Но она осталась смотреть. Аугусто махнул ладонью вверх и вниз у морды бычка, затем Беннет ухватился за маленькие рожки и отогнул голову назад. Вакеро перерезал яремную вену, выпустив поток темной крови, на которую тут же слетелись большие черные мухи. Они подождали, пока он замрет.

— Там, откуда я родом, — сказала Дита, — мы старались не выпускать кровь.

— Для черного пудинга? — спросил Беннет. — Я думал, вы только свиней для этого используете.

— Нет. Для удобрения.

Она развернулась и пошла на большую кухню. Она испытывала облегчение от того, что они не ожидали от нее, единственной здесь женщины, что она будет готовить одна, но она также чувствовала, что ей понравилось помогать. Она нашла большой мешок ямса и начала срезать красную кожицу с желтой мякоти, потом вздохнула. Не так-то легко накормить сразу семнадцать человек.

Аугусто принес три своих основных орудия — мясницкий нож, пилу и большой нож, который он обычно использовал, и им отделил голову и ноги. Затем он освежевал и выпотрошил тушу. Неожиданно он начал что-то говорить Беннету по-испански, и тому пришлось идти на кухню и звать Диту.

— Он хочет взять себе кусочки и ошметки, они приготовят их с фасолью, это их обычная пища, — пояснила она.

Гордон задумался на мгновение. Назавтра он задумал превосходное блюдо наподобие гуляша, которое он редко имел шанс приготовить. Стрэханам, а возможно, Глеу и Гудаллу, оно должно понравиться, но он ожидал, что остальные, особенно младшие, откажутся. Так что он согласился.

Теперь наступил решающий момент: разрубить тушу или зажарить целиком? Он посмотрел на часы — они хорошо использовали время, и оставалось еще четыре часа, так что он решил выбрать второе. Вместе с Аугусто они пропустили два заранее приготовленных вертела через тушу и поместили ее над огнем, который был небольшим, но очень горячим. Вообще-то некоторые части могли обуглиться, а другие остаться полусырыми. Но он знал, что такой опасности нет — свежее мясо можно есть сырым с минимальным риском.

Готовка требовала мало внимания, оставляя ему и Дите время порезать ананасы, манго, груши, гуаву и прочие фрукты, которым он даже не знал названий, в пластиковую емкость, в которую он добавил коричневого сахара и рома, а сверху положил кусок льда, тоже принесенный из нового дома.

— Из тебя вышел бы хороший муж.

— Почти что так. Но она спуталась с кем-то другим, пока я был на Фолклендах.

— Лас-Мальвинас.

— Ну да... Так откуда ты родом? Тим сказал, что из Майами. Но я что-то не припомню, чтобы в Майами приберегали бычью кровь для удобрений. Скотный двор, но не простой. Что я имею в виду — где это в Майами забивают скот так, как это сделали мы?

— На Кубе.

Она умолкла.

Ребята заявили, что это лучшее мясо, которое они когда-либо ели. Только Джефф возразил, отказавшись есть совсем.

— Паленое мясо пахнет одинаково. А это запах, который я ощущал слишком часто.

— Хорошая штука, Гордон, и не беспокойся, если наш специалист скулит, — добавил Паркер. — Может быть, мы должны сделать это еще раз, за день до отъезда.

Им оставалось одиннадцать дней.

Этого было недостаточно, и он это знал. Чего он не знал, так это сколько обстоятельств сошлось вместе, чтобы уничтожить их.

28

Штормовой ветер собирал кучевые облака над горизонтом, где темно-синий облачный массив сливался с черным морем. Ближе кроны пальм метались под внезапными порывами ветра и алые и пурпурные бугенвилеи дрожали и тряслись, когда потоки воздуха встряхивали соцветия. Временами солнце прорывалось сквозь облака и сияло светлым золотом на хромированных корпусах машин и отражалось от темных очков. Темная туча, накатившаяся с моря, погасила солнечные лучи, и шесть шестиугольных башен, асимметрично расположившихся вокруг более высокого пятиугольника, выглядели почти черными. Только гигантские знаки наверху, золотые А и П, и вокруг стилизованные кукурузные хлопья, образующие стилизованную зеленую букву М, все еще выделялись в сгустившемся сумраке.

Пологие ступеньки, гладкие и темные, вели к дверям из закаленного стекла, которые беззвучно отворились, когда высокий стройный мужчина, облаченный в черный шелковый дневной костюм от Армани, прошел в атриум, в котором росли папоротники и декоративные пальмы. Звенел фонтан, и закольцованная запись играла начальные такты медленной части «Пасторальной» симфонии Бетховена. Здесь не было ни секретаря в приемной, ни охраны, но у каждой из шести черных дверей была тонкая щель, в которую должна была вставляться пластиковая карточка. Пришедший выбрал дверь и поднялся на лифте до офисов, которые располагались на вершине одной из шести башен. Там люди, по большей части мужчины и только очень немного женщин, сидели за огромными столами под пальмами и папоротниками. Они говорили по радиотелефонам, набирали команды и размышляли над данными, которые светились или мелькали на мониторах. Они не обращали внимания ни на облачные дворцы, которые создавались и изменялись на горизонте, ни на бесконечные кипящие пеной волны, ни на танец пальм под штормовым ветром. Они не слышали ничего, кроме собственных голосов и попискивания компьютеров.

Еще выше был офис вице-президента по Латинской Америке. Огромные окна занимали три стороны пятиугольника и смотрели на океан. Вице-президент, единственный из всех сотрудников, делал то же самое, используя мощный бинокль, но только когда цветущие девушки занимались серфингом. Он был стройным, седым, мертвенно-бледным человеком, совершенно непохожим на толстого болвана, который занимал это место до него и который был убит пять лет назад Эстер Сомерс из далекого Брикстона. Сигнал. Он нажал пару кнопок и получил сообщение. Он коснулся еще одной кнопки.

— Джетро? Я полагаю, ты уже пришел. Входной контроль так говорит. Тебе лучше подняться.

Мужчина в костюме от Армани прибыл через три минуты.

— Мэт.

— Джетро. Как дела?

Никто из них не сел. Этикет корпорации требовал, чтобы переговоры на исполнительском уровне велись стоя первые десять минут, на уровне управления — двадцать, в то время как на более низких уровнях не садились вообще. Консультанты по управлению подсчитали, что двадцать пять тысяч часов в год были таким образом сэкономлены.

— Плохо.

— Рассказывай.

— Том Форд рассказывает нам, что там только шестнадцать бойцов. Они хорошо экипированы, даже слишком хорошо. Более того, по крайней мере восемь из них не служили в САС, вопреки тому, что нам обещали. Те, кто там служил, тренируют остальных, и некоторые из них на самом деле очень неопытны.

— Прогноз?

— Поражение.

— Кто это сказал?

— Паттон и Пауэлл — военные консультанты, которых мы обычно привлекаем. Они посмотрели это... — он бросил на стол фотографии, которые Харви сделал с «бивера» два дня назад, — и насчитали идейный боеспособный гарнизон в пятьдесят человек, который даже с тем дрянным оружием, которое у них есть, может десять часов держаться против бригады. Они считают, что парни, которые есть в нашем распоряжении, будут отброшены через полчаса — если только не погибнут все.

— Что же произошло?

— Ковбойское предприятие. Эта фирма, к которой Мод ездила в Лондон, должно быть, ковбойская. Они экономили на всем — кроме снаряжения, которое, как я сказал, не только хорошее, но которого почти вдвое больше, чем они смогут использовать. Я боюсь, что Мод увлеклась. Нам придется задействовать запасной вариант.

Вице-президент Мэт Анненбург повернулся к окну. Внизу человек на серфере пытался удержать свою доску под сильными порывами ветра.

— Эти... ковбои. Произведут ли они достаточно шума и пальбы, чтобы прикрыть запасной вариант?

Человек в костюме от Армани состроил гримасу. Запасной вариант был его идеей. И этот вариант должен сработать, иначе он сам окажется в дерьме вместе с Мод Адлер — вместо того, чтобы оказаться на ее месте, чего он так хотел.

— Полагаю, что да. Да, я так считаю.

Когда он ушел, Анненбург взялся за телефон, защищенный от подслушивания, насколько это возможно.

— Крамер? Я хочу, чтобы меня соединили с колумбийским военным атташе в Вашингтоне. Потом с центральноамериканским отделом ЦРУ, Лэнгли. После этого — с неким Томом Фордом, асиенда Санта-Ана, Коста-Рика.

Поскольку он был лучшим частным следователем в Сан-Хосе, Селестино Маркесу, члену Юнион-клуба, в клубе всегда были рады. Это было самое подходящее место для махинаций, которые прокручивались между старыми членами олигархии, сделавшими себе состояние на кофе, новыми предпринимателями, занимающимися строительством и туризмом, и высшими чиновниками.

Маркес работал на многих из них одновременно или по очереди, улаживая карусель супружеских измен, раскрывая, кто был с кем, распространяя информацию и дезинформацию за вознаграждение и тому подобное. Он был горбун, одна нога зафиксирована в каркасе и ортопедическом ботинке, и он страдал от хронической астмы — которая помогала людям, с которыми он работал, относиться к нему терпимо. Они могли бояться его, они нуждались в нем, но они могли также презирать его.

Он договорился встретиться с высокопоставленным чиновником из министерства внутренних дел, министром закона и порядка. У дона Диего были волнистые черные волосы, поседевшие на висках, совершенно орлиное лицо, он был одет в свитер с высоким воротником из шерсти, легкой, как шелк, и синей, как ультрамарин морской глубины, и серые брюки. Он пил кофе в алькове главной клубной комнаты, когда Маркес проковылял к нему.

Он указал следователю на светло-серое, обитое шелком кресло рядом с собой и налил ему кофе.

— Что я могу сделать для вас?

Маркес сделал короткий вдох из своего карманного ингалятора, затем отхлебнул кофе. Он был хорош — лучший в мире.

— Я перейду сразу к делу. Группа британских наемников тренируется на земле Тома Форда. Они хорошо вооружены, как минометами и автоматами, так и другим оружием, которого больше, чем они могут использовать...

Дон Диего улыбнулся про себя.

— Как могли они... — начал он, но Маркес остановил его жестом.

— Как я уверен, вы уже знаете, что они получили все благодаря возможностям МПА через Лимон. — Голос Маркеса был грубым, похожим на карканье, однако странно тихим. — И вы знаете, что их цель — напасть и разрушить исследовательскую станцию, специализирующуюся на маисе, на той стороне Сан-Хуана. МПА платит большие деньги, чтобы это было сделано, точно так же, как пять лет назад. Сейчас у меня есть клиент... — дон Диего снова улыбнулся — у Маркеса всегда был клиент, обычно с большими проблемами, — ...который хочет, чтобы миссия была выполнена, но который по своим причинам сильно заинтересован в том, чтобы это оружие было конфисковано сразу после ее завершения. Большая его часть даже не выйдет за пределы владений Форда, остальное можно отобрать, как только они вернутся в Коста-Рику. Как я понимаю, это произойдет примерно пятого ноября...

— Мой дорогой дон Селестино, я не вполне понимаю, зачем, даже предполагая, что во всем, что вы говорите, есть доля правды, я захочу конфисковать это оружие. Ясно, что они не представляют никакой угрозы...

Но Маркес зашелся в приступе астмы, которую любой, не знакомый хорошо с ним и его тактикой, счел бы последним. Дон Диего знал его лучше и ждал, пока ингалятор сделает свое дело.

— Я не уверен в том, как я должен был истолковать присутствие большого количества оружия на нашей земле, — прохрипел следователь, — которое находится в руках банды наемников корпорации янки...

— Международной корпорации. МПА межнациональна. Вот почему в ее названии есть М.

— ...корпорации столь же могущественной, как «Юнайтед фрутс», и более скрытной и амбициозной, но я уверен, что знаю, как журналисты, не только наши, но и иностранные, могут интерпретировать это. Некоторые могут заподозрить возможность того, что готовится переворот, как в Чили...

Министр закона и порядка мгновенно обдумал это.

— Дон Селестино, ясно, что вы можете привлечь прессу к обнаружению этого оружия и этих наемников, если захотите. Могу ли я быть уверен, что, если я сделаю то, что вы просите, пресса определенно не обнаружит их?

— Вы знаете, что я могу поговорить с редакторами «Ла Насьон» и «Ла Република». Если какой-то другой журналист наткнется на это, вам придется самим с ним разбираться.

Дон Диего уступил этим доводам. Количество печатных изданий, которые появлялись на улицах Сан-Хосе каждую неделю, колебалось от десяти до пятидесяти: большей частью их издавали фашисты, расисты и разные приверженцы социализма.

Следовало проработать детали: командир Гражданской гвардии в провинции Алахуэла должен был получить свою плату, сам дон Диего хотел получить наличными, и так далее. Тем не менее, когда он вернулся в свой офис, Маркес мог подтвердить по факсу Саулу Кагану, что конфискация оружия произойдет шестого ноября. Каган сообщил новость Мэту Добсону, который отвлекся от работы на час, чтобы отпраздновать это событие.

29

— Гордон, извини меня, но я буду жесток в этом.

Паркер нервно расхаживал по веранде. Смутное воспоминание о воспитателе из его школы навело его на эту мысль. И еще майор из его родного подразделения, который для поднятия авторитета говорил парням новости, которые могли быть неприятны. Он перевел дыхание и продолжил.

— Дело в том, что ты здесь не в качестве повара. Не думай, что я меньше других благодарен за отличную еду, которую ты нам готовишь, да еще в таких условиях. Я только хотел бы, чтобы мы не находились в том месте на карте Коста-Рики, которое дальше всего от обоих океанов...

— В озере Никарагуа и реке Сан-Хуан полно превосходной рыбы, сэр.

— ...и ты мог бы порадовать нас своими блюдами из даров моря. Тем не менее...

Беннет растянул свои тонкие губы в гримасе смирения.

— Тем не менее ты здесь не только потому, что ты превосходный повар, но потому, что ты солдат, десантник, и среди всех, кто здесь есть, лучший в ночных вылазках и волшебник с минометом.

Звук разрыва в паре километров отсюда сказал ему, где ему хотелось бы видеть Беннета.

— Так что я боюсь, что мне придется ограничить твои поварские обязанности получасом утром, за который ты можешь проинструктировать Диту, и часом в конце дня. Я понимаю, что это будет означать ухудшение качества...

— Это будет также означать, что вы лишитесь услуг Диты, — прервал его Беннет. — По крайней мере на кухне. Она плохой повар, ненавидит эту работу, она интеллигент, лингвист. Она просто хлопнет дверью, если ей придется делать все одной.

— Так что ты предлагаешь?

— Аугусто, ковбой, который помогал мне сделать барбекю. Пусть Форд разрешит ему работать на нас, пока мы здесь Может быть, взять двоих. На самом деле работы на троих. Дита пусть руководит, это восстановит ее самооценку.

Паркер почувствовал облегчение.

— Спасибо, Гордон. Так и сделаем.

— Мы получаем из Санта-Аны больше хороших известий, чем до сих пор.

Команданте оглядела небольшой стол, за которым сидели четверо из ее внутреннего комитета. Там был Даниэль, обаятельно-красивый, старый Хесус в белой щетине и с руками артритика, Эмилия, которая смотрела за хозяйством, пищей и водой, детским садом и так далее, и, наконец, Эстер Сомерс, которую команданте ценила как советника во всем, что касалось грингос. Дочь Эстер, Зена, играла с формочкой для лепешек в углу, лепила там пирожки из грязи.

— Первое. Похоже, что нападение будет произведено ночью. Командир освободил специалиста по ночным действиям от кухонных обязанностей, чтобы тот приступил к тренировкам. Второе. Оно произойдет примерно пятого ноября. Мы, конечно, получим подтверждение в ближайшее время, но я думаю, мы можем без опаски приготовиться к этой дате. Так что я хочу быть уверена, что все гражданские покинут территорию к первому ноября. Рабочие могут к этому времени перестать приходить из деревни, техники из лаборатории со всеми данными, имеющими хоть какую-то ценность и которые можно легко унести, должны вернуться в университет в Манагуа... Даниэль?

— Если они берут все свое хозяйство, почему бы нам просто не уйти?

— Тебе нужно спрашивать? То, что мы защищаем, — девяносто тысяч всходов многолетнего маиса восьми разных линий. Они созрели. Они достигли стадии воспроизводства. Вот к чему приурочено нападение. Если оно будет успешным, придется снова трудиться пять или шесть лет, даже если некоторые образцы, генетический материал и все записи будут спасены. Но все не так просто. Похоже, что американцы вывели подобные сорта, которые могут быть близки по жизнестойкости. Если они опередят нас, они могут запатентовать эти сорта по новым правилам ГАТТ, и ни мы, Никарагуа, и никто в «третьем мире» не сможет выращивать их без лицензии от МПА. И МПА, вся структура которой зависит от продажи маиса, который растет в США, не станет раздавать таких лицензий. — Она глубоко вздохнула и продолжила: — Это не слишком большое преувеличение — сказать, что миллионы могут быть избавлены от голода, что миллионы смогут жить в приемлемых условиях, выращивая то, чем можно питаться и что можно продавать, если мы сохраним эти девять гектаров от разорения. Это достойная причина для сражения, да?

Она погасила свою сигарету и вышла наружу. Стебли с зелеными копьями волнующихся кукурузных листьев, и среди них — более бледные листья, которые скрывали початок, стояли гордо перед ней. Но вместо того, чтобы расти прямо, как у однолетних растений, они вырастали из мощных корневищ, похожих скорее на те, из которых растут большие ирисы. Иногда два и даже три высоких стебля, несущих початки, росли от одного корневища.

Остальные последовали за ней и смотрели на растения, которые могли плодоносить круглый год.

— Мы будем сражаться, — сказал Даниэль. — Мы будем сражаться как тигры.

30

Оружейные занятия занимали все меньше и меньше времени по мере того, как руки вспоминали старую сноровку. Так что Паркер стал концентрироваться на физподготовке и умении передвигаться в джунглях. День за днем он рассылал их четырьмя отрядами по четыре человека в каждом все дальше и дальше в лес, варьируя нагрузку, которую они несли, и состав каждого отряда. Дита ходила вместе с ними на случай встречи с пограничными патрулями или какой другой неприятности.

Когда Паркер воспротивился этому, сказав, что Монтальбан может выполнять эту работу не хуже, она ответила, точно как предсказывал Беннет, что ей платят как переводчику, а не как кухарке, и что в любом случае английский Монтальбана не годится для более-менее сложных объяснений, а его испанский хорош для Испании, а здесь может возбудить настороженность и даже враждебность.

На пятый день Паркер повел их через границу, около десяти километров восточнее того места, где они переходили раньше. Еще через пару километров они подошли к реке, снова километрах в пяти к востоку от переправы и острова с ресторанчиком. Там Паркер приказал надуть один из «джемини» и спрятать остальные. Затем велел им всем сесть и слушать.

— Так, — сказал он. — Беннет, Санчес, Мик Стрэхан и Колин Уинтл останутся здесь на две ночи. Вы можете тренироваться под руководством Беннета дальше в лесу, но вас не должен увидеть никто, и особенно никто с другого берега. Остальные под командой Джека, Тима и Майка Хенчарда возвращаются к «финке» отдельными группами, не вступая в контакт друг с другом по дороге, скрываясь от местных жителей. Джек и Тим затем организуют двухдневную программу основных учений для джунглей, дневных и ночных, и особенно ночных. Тем временем я отправляюсь лично на рекогносцировку к цели. Беннет и Мик Стрэхан перевезут меня сейчас через реку и будут готовы вытащить обратно через пятьдесят два часа, то есть послезавтра...

— Вы пойдете в одиночку?

— Да, Гордон. Но я буду поддерживать радиосвязь с тобой все время, так что ты сможешь пойти и помочь мне, если я попаду в беду...

— Я не думаю, что вы должны идти в одиночку.

— И я тоже, — сказали сзади. Это были слова Диты, которая прислонилась к дереву и поправляла волосы. Как и остальные, она была одета в пятнистую полевую форму и ботинки, и ее лицо было в камуфляжной раскраске.

— Я пойду с тобой, — сказала она под хор кошачьих воплей и свиста, сопровождаемый потрясанием кулаков в неприличном жесте.

Паркер покраснел, глядя на мужчин, которые превратились из дисциплинированных десантников в орду сексуальных маньяков. Хотя это разозлило его, он знал, что это к лучшему. Беннет, Гудалл и Глеу должны сортировать их — это подходящий момент, — хотя он заметил, что лицо Гудалла, сидевшего вполоборота к остальным, было почти черным от стыда.

— Конечно же, ты не пойдешь, — сказал Паркер, когда шум наконец улегся.

— Конечно, пойду. В первом пункте Гордон совершенно прав — это против всех правил, что ты собираешься идти один на вражескую территорию. Второе. Если дела пойдут плохо, тебе понадобится кто-то, кто говорит по-испански. Третье — ты на вершине командной пирамиды. Убрать тебя, добавить немного пива и чуть-чуть рома, и я могу предсказать плохой конец этой банды...

Среди нового хора воя и свиста Гудалл выкрикнул:

— Никоим образом. Пусть сначала уберут меня с дороги...

— Это можно устроить, — саркастически заметил другой голос.

Несмотря на шум, все слышали это, большинство предполагали, хотя никто не заметил этого точно, что это был голос Джеми Стрэхана. Шум прекратился как по команде, и стало очень тихо.

— Понятно, что я имею в виду?

Дита бросила слова во внезапную тишину. И все знали, другого выхода нет: она пойдет с Паркером. На самом деле единственное возражение, которое они могли сделать — что она может понадобиться здесь, — было несущественным. Они все знали, что она ходит в джунглях с меньшим шумом, чем большинство из них, лучше многих стреляет — по крайней мере из мощного «браунинга», который она носила у правого бедра.

— Хорошо, — сказал Паркер. — Спускайте «джемини» на воду.

Он не мог сдержать самодовольства, которое он чувствовал.

На той стороне Паркер вышел первым и подал руку Дите, что она оставила без внимания. Когда Беннет оттолкнулся и они с Миком Стрэханом поплыли обратно через широкую оранжевую реку, Паркер раскрыл свой рюкзак и из кармашка для карт вынул карту и небольшую пачку фотографий.

— Мы примерно здесь. Пять километров на юг и вниз по течению от острова. Как видишь, река поворачивает на юг как раз рядом с ним. Нужная нам зона поэтому лежит примерно в восьми километрах к северу и затем северо-западу от того места, где мы сейчас находимся. Здесь пустая ложбина, а на восток земля поднимается от двадцати до пятидесяти метров над равниной и покрыта девственным лесом. Мы пойдем через возвышенность до восточного периметра ограды. Мы укроемся в зарослях на кромке леса, которого мы можем достичь к середине дня. И там мы останемся на сорок восемь часов — хотя мы можем передвигаться вокруг, если я сочту это необходимым.

Он свернул карту, сложил фотографии обратно в пластиковый конверт и снова затянул рюкзак. Он взял компас с пояса, засек направление, оставил компас висеть снаружи, так чтобы можно было сверяться с ним каждые сто метров, затем, вскинув MP5 на левое плечо, взял свой нож в правую руку. Дита пошла за ним, чувствуя вес времени среди двухдневного рациона в маленьком рюкзаке, в котором была еще черная коробочка, которую никто, кроме нее, не видел.

Паркер продолжал говорить, и она держалась на таком расстоянии, чтобы иметь возможность слушать.

— Главное — смогу ли я установить за сорок восемь часов гарнизонный распорядок, их слабости и их силу. Я собираюсь записывать свои впечатления на микрокассету. Но поскольку ты здесь, ты можешь делать записи, если магнитофон накроется...

Он шел как школьник, объясняющий что-то своей замужней тетушке, время от времени срубая ножом попадавшуюся на пути лиану. Почему? От смущения перед ней? Может быть. Исчезнет ли оно потом? Она усмехнулась про себя. Почти наверняка.

Через два с половиной часа они обосновались там, где хотел Паркер: на краю леса у низкого обрыва. Сначала он очень осторожно и с аккуратностью, которая поразила ее, использовал мачете, чтобы сделать обзорное отверстие в сплошной завесе примерно в полуметре от земли, так что им приходилось стоять на четвереньках или лежать, чтобы смотреть через него. Все это было сделано без нарушения внешнего занавеса побегов, листьев и высокой травы. Позади он раскинул легкую и тонкую, но прочную плащ-палатку площадью в два квадратных метра.

Присев на нее, Дита могла видеть дорогу, которая вела из деревни к воротам в трехстах метрах. Первый барак был еще на сто метров дальше. Солнечный свет отражался от стекла контрольного комплекса. В двадцати метрах к северу от ворот стояла дозорная вышка над своим редутом. В другом направлении ограда и кукуруза за ней тянулись на километр к югу до следующей вышки, которая была примерно в восьмистах метрах от их укрытия. Между ними и оградой почва понижалась и снова слегка повышалась у ограды. Паркер бережно записал все это и посадил Диту заносить все это на ноутбук, который он принес с собой.

Когда он закончил, начали падать первые капли послеполуденного дождя, и хотя в первые двадцать минут попало на них немного, Паркер знал, что скоро они промокнут.

— Смотри за вышками и воротами и скажи мне, если что-нибудь сдвинется.

Паркер отдал ей легкий цейсовский бинокль. Она немного изменила настройку и угол между двумя половинками, потому что расстояние между глазами у нее было меньше, чем у Паркера.

Тем временем Паркер быстро срезал десяток прутьев, каждый метра три в длину, и соорудил навес, на который накинул темно-зеленую легкую непромокаемую ткань и закрепил ее. Под конец Паркер покрыл сооружение самыми большими листьями, какие только смог найти. Получившаяся крыша не пропускала воду.

— Это, — сказал Паркер с мальчишеской гордостью, — прототип хижины.

— Они уже сменили караул на дальней вышке, — проговорила Дита, когда он устроился рядом. — Трое ушли, трое пришли.

Паркер посмотрел на часы.

— Четырнадцать двадцать пять.

Через восемь минут группа примерно в полтора десятка человек, в камуфляже, с АК47, прошла по дорожке, разделявшей две делянки кукурузы, пересекла дорогу за воротами и подошли к той вышке, которая была ближе. Трое из них несли зонтики, разрисованные зелеными пятнами, что выглядело смешно.

— Бинокль, пожалуйста.

Дита отдала ему бинокль с облегчением.

— Я просто хочу увидеть, откроют ли нам эти ребята что-нибудь.

— Вроде того, как они выследили нас?

— Ну, вроде этого.

На мгновение она почувствовала холод в животе от страха.

— Нет. Если они и увидели что, они не говорят об этом пока, — он постучал по диктофону и показал, чтобы она вернула ему ноутбук и карандаш. — Дозорные меняются после четырнадцати. Сменившиеся двигаются по периметру против часовой стрелки, последний пункт — вышка у ворот, в четырнадцать тридцать пять. Это получается так долго, потому что они возвращаются назад каждый раз, чтобы не показываться снаружи ограды. Группа, возвращающаяся назад, состоит из девяти мужчин и шести женщин. Новая деталь — на вышке у ворот три женщины. А, да — при смене караула все шестеро на вышке одновременно.

Он выключил диктофон.

— Что ты думаешь об этом? — спросил он.

Она пожала плечами.

— Женщины готовят пищу, едят, потом возвращаются мужчины, чтобы поесть.

Казалось, что она не удивлена и не смущена тем, что половина гарнизона оказалась женской.

В течение получаса ничего не происходило. В маленьком пространстве было душно и жарко, пот катился по их спинам и лицам. Когда они шевелились, то старались не коснуться друг друга, а когда это все-таки происходило, почти неслышно извинялись. Потом Паркер продолжал записывать детали, которые открывались ему: изменение освещения, интенсивность дождя, направление ветра, которое показывал черно-красный сандинистский флаг.

Потом он стал говорить более отрывисто. Его колено коснулось ее бедра.

— Прошу прощения. Судорога.

— Все в порядке.

Он перевел дыхание.

— Ты знаешь, я чувствовал бы себя уютнее с тобой, если бы знал о тебе больше.

Она рассмеялась.

— Почему ты смеешься?

— Иногда, когда вы оба серьезны и смущены, ты говоришь почти как этот английский актер, который получил «Оскара». Сэр Энтони... знаешь?

— В самом деле? Когда я впервые увидел тебя, ты была типичной офисной девкой — шелковая блузка, юбка, которая задницу едва закрывает, высокие каблуки...

— Черные чулки и духи «Импульс». — Она рассмеялась, села напротив него.

— Точно. Но кажется, что в тебе есть что-то большее.

— Ты так считаешь?

— Ты свободно владеешь двумя языками, умна, уверенно сексуальна, пускаешь это в ход, когда хочешь...

— А ты хочешь немного действия, солдат. Не правда ли?

— Десантник, если ты ничего не имеешь против. Да, конечно. Кто не хочет? — Он смутился и снова посмотрел в бинокль на ограду. Потом продолжил: — Но это не все. Ты привычна к джунглям, и кое-что говорит мне, что у тебя есть боевой опыт. Вот. Так откуда ты? Как старший офицер в этой операции, я думаю, что должен это знать.

Она пожала плечами.

— Ладно. Мне двадцать девять лет. Я ожидала, что ты сочтешь меня моложе, чем я есть. Большинству мужчин нравится думать, что цыпочки, которых они находят привлекательными, на самом деле цыплятки. Мои родители кубинцы, двадцать лет назад с позволения Кастро они покинули остров и обосновались в Майами. Отец был, то есть он и сейчас юрист, но у него была пара земельных участков — все, что ему осталось от нашего фамильного достояния. Я там выросла, — в голосе ее послышалась ностальгия. — Я была настоящим сорванцом.

— Готов поспорить.

— В Майами я получила хорошее образование, никакое несчастье меня не постигло. Но я все это ненавидела после Гаваны и каникул на асиенде. Пошла в армию, попала в морскую пехоту, получила свой зеленый берет... Идея была такая, чтобы я первой ступила на причал, когда мы вернемся...

Ее голос затих.

— А что потом?

— Ну, десантник, ты должен домыслить все остальное, но ты прав: я побывала в сражении. Теперь я работаю в МПА, а через родительскую компанию — в «Буллбургере». Твоя очередь.

— Моя очередь?

— Почему бы нет?

— Хорошо. Но это не так уж много, — он отбросил назад прядь черных волос. — Самый что ни на есть британец, знаешь ли. Семья со связями, но без денег. Частная средняя школа, но не из лучших. Как только смог, я пошел в армию. Королевские «коричневые береты», стрелковый полк. САС. Фолкленды. Подготовка в джунглях Борнео небольшой заварушки в пользу султана Брунея, частным образом убирающего некоторых вольных стрелков, которых он не любил. Северная Ирландия. Работа в штатском. Хлебнул, когда военная полиция убрала пару наших ребят, хотя мы знали, кто они такие, так что я пошел, э-э, один. Шишкам не понравилось то, что я сделал...

— Шишкам?

— Боссам. Предложили мне почетную отставку, если я буду сидеть тихо. Благодаря связям я получил место на лондонской бирже, занимаюсь металлом, работаю на одного такого Сэма Дорфа. Конец истории.

— Женат?

— Нет.

— Почему?

— Никого я по-настоящему не привлекал. Не как ты, видимо.

— Гей?

— Боже, нет.

«Но, — сказала она себе, — он не уверен в этом на сто процентов». Она удивилась, когда он пошел в контратаку.

— А что насчет тебя? В основном я должен поместить тебя где-то между бисексуалкой и лесбиянкой.

— В самом деле?

Несколько минут они прислушивались к шуму дождя, слишком сильно ощущая жару, сырость, сильные запахи, прикосновение одежды к телу.

— Господи, что это такое?

Раздражающая серия звуков, то усиливающихся, то затихающих, как будто ногтем царапают по доске, донеслась до них откуда-то слева — там показалась процессия из четырех быков, направляющихся от деревни. Животные с огромными рогами, мощными шеями и широкими подгрудками волокли телеги, которые были разрисованы яркими пятнами. В каждой был погонщик в майке и хлопчатобумажных штанах, в сомбреро, которые почти не пропускали дождь. Телеги были пусты.

Паркер вытащил свой диктофон и глянул на Диту со своей мальчишеской улыбкой.

— Снова за работу, — сказал он с видимым облегчением.

31

Джеми Стрэхан забыл, что Мик остается в джунглях в составе дозора, который должен будет перевезти Диту и Паркера обратно через реку. И он не понял, что Гудалл был в смятении: безадресный гнев, зависть и расстройство. Он также забыл, что о Гудалле на первых страницах некоторых газетенок писали как о бывшем десантнике, который впал в неукротимое бешенство и избил двух молодых людей так, что они попали в больницу, — причем одним из них был его сын, — только за то, что, как он сам заявил, они угрожали ему в ответ на приказание заткнуться.

Как только они вернулись на веранду старой «финки» в Санта-Ана, Гудалл обратился к нему:

— Повтори, что ты сказал, десантник.

— Да ладно, Тим. Это была шутка, — сказал Джеми. Тут он сделал другую глупую ошибку. Ни один из близнецов не блистал умом, но феи забыли про элементарное чувство самосохранения, когда они вручали Джеми дары при рождении.

— Она всего лишь девка, Тим. Не стоит того...

Он покачнулся, пытаясь удержаться на ногах, в ушах зазвенело от болезненного удара, который Гудалл нанес ему в лицо.

Джек Глеу шагнул вперед, подняв руки с раскрытыми ладонями.

— Вы подеретесь, ребята. Мы сделаем это по правилам, или ничего не будет вообще.

Все, кто стоял вокруг, поняли его. Они отложили в сторону оружие, сняли ранцы, но принесли бутылки кока-колы и пива, которые уже открыли.

— Давай, давай, давай!

Клич раскатился, как будто это была школьная спортплощадка. Но были еще формальности, которые требовалось соблюсти.

Джон Крик был секундантом Стрэхана, Джефф Эриксон — Гудалла. Каждый помог своему подопечному раздеться до пояса, обмотать тряпками кулаки и проверить, нет ли у противника подковы или пряжки. Тем временем Хенчард, Альф Стивенс и Уинстон Смит объясняли Биллу Айнгеру, Биллу и Бену и длинному Тони Монтальбану, что связано с «поддержкой круга».

— Вам нет необходимости напоминать правила, — громко и четко сказал Глеу, стоя между противниками. — Но я тем не менее говорю. Никаких раундов. Бой до конца. Четкий бокс, включая лицо и уши, корпус выше пояса. Нарушаете правила, а я засекаю это — и круг выбьет из вас дерьмо. Когда один из вас не встанет после того, как я досчитаю до пяти, все заканчивается. Смит!

— Да, босс?

— Вскрой аптечку и поставь чайник.

— Черт, ну почему я?

— Ты единственный, кому я доверяю сделать приличный напиток.

Крепкий сладкий чай. Глеу знал, о чем говорит — это самое подходящее для людей, травмированных и физически, и психологически, ведь закончиться эта драка могла и тем, и другим.

— Три, два, один, — он поторопился, иначе они могли начать без его команды, и тогда весь его авторитет не помог бы.

А может, и нет. Джеми Стрэхан приготовился уворачиваться от атак человека, который, как он теперь понял, был в страшной ярости. Он приказал себе быть готовым бегать, хитрить и уворачиваться, нанося внезапные обманные удары, когда только возможно, дожидаясь, пока противник, который был старше, не запыхается. Но теперь, вопреки его ожиданиям, Гудалл ждал его, расслабившись и не держа защиты.

Это смутило его. Он потанцевал вокруг, попробовал удар, который Гудалл даже не попытался блокировать. Он просто отклонился. Джеми проделал это пару раз, и с некоторыми отклонениями, результат был почти тот же самый. На четвертый раз он словно бы ниоткуда получил страшный удар в диафрагму, за которым ничего не последовало. Тут он понял, что проиграл. Гудалл мог выкинуть его вон — но не сделал этого. Почему? Потому что Гудалл хотел не просто победить, он хотел избить его. Все, чего теперь хотел Джеми, — так это поднять руки и сказать: «Эй, друзья, я прошу прощения. Я нарушил порядок, я виноват...»

Но младшие, Айнгер, Крик, секундант Джеми, и Хенчард, подстрекали его воплями и ругательствами. И даже если бы он попробовал выйти за живую стену, которая окружала ринг, они выбросили бы его обратно в центр.

Это было мучительно. Он промахивался, а в ответ получал сокрушительные удары в грудь, в плечо или снова под дых. Он никогда не боксировал так прежде, без перчаток. И он начал осознавать, что он что-то понял. Перчатки предназначены не для того, чтобы смягчать удар. О нет, они защищают суставы того, кто наносит удар. Вот почему без них Гудалл бил в мягкие части тела.

Джеми учился, как обреченный бык на арене. И точно так же, как бык, он научился слишком поздно.

Он использовал прием современного бокса, которым никогда не пользовались викторианцы, — клинч. Гудалл ожидал именно этого. Преодолевая боль, он остался в клинче, обхватив левой рукой шею Джеми, и впечатал правую ему в живот. Когда Джеми опустился на землю, Гудалл схватил его за рыжие волосы, запрокинул ему голову, ударил промеж глаз и по щеке и позволил ему упасть. Потом он наступил ему на яйца. На ногах у Гудалла были тяжелые ботинки.

Глеу должен был бы повернуть круг против него, но тот уже рассыпался. «Так или иначе, — сказал он себе, — Джеми первым нарушил правила».

Гудалл, потирая костяшки, протолкался через толпу и пошел на кухню.

— Так где чай, Смит? Джек, я хочу поговорить с тобой до отбоя.

Ночью лес был другим, столь же оживленным, как и днем, но совершенно иначе, и для Билла Айнгера очарование его было тоже другим — теперь это было злое, пугающее очарование. Он ненавидел его и был испуган. Снова он двигался через тьму в составе патруля из четырех человек, но теперь он был замыкающим. Глеу был прямо впереди, примерно в сотне метров от него. В двадцати метрах за ним и в сорока сбоку шел Крик, и на таком же расстоянии — гуркх Бен. Их левые руки сжимали SLR. В правых руках у них были фонарики, света которых хватало, чтобы показать им, что у них под ногами, и которые они использовали, чтобы подавать друг другу сигналы. Но на таком расстоянии Билл едва мог отличить их от случайного лунного блика, светящихся мух или даже светляков. Тропические светляки с десяти метров выглядят так же ярко, как фонарик с сотни.

И звуки. В то время как большинство верхних обитателей — и птиц, и млекопитающих — были дневными, живущие на земле предпочитали ночной образ жизни. Грызуны размером с небольшую собаку торопливо бегали по лесной подстилке; еноты и белки искали упавшие орехи, лиса, серая и во всем, кроме больших ушей, схожая с волком, замерла на миг, ее глаза блеснули красным в луче его фонарика. А в воздухе множество питающихся фруктами летучих мышей, во много раз больших по размерам, чем британские, носились с писком у него над головой. Он вспомнил, что есть кровососущие летучие мыши, вампиры, некоторые водятся в Латинской Америке, но где точно — вспомнить не мог.

Он услышал сзади крадущиеся шаги, чье-то дыхание, и ужас перед джунглями овладел им. Мысли о ягуарах, даже о тиграх пронеслись в его голове, так что он почувствовал облегчение, когда обернулся, посветил фонариком и увидел двух человек, всего в десяти метрах от него, направлявшихся к нему. Они были одеты в темное, их лица были покрыты ваксой, и в руках у них были короткие железные прутья.

Когда они были уже метрах в пяти, Айнгер понял, что они собираются напасть на него. Он знал, что от двоих он защитит себя, но вот как? Он все еще пытался сдернуть с плеча винтовку, когда его ударили по коленям. Боль сотрясла его, и он закричал, падая на землю, но остальные были слишком далеко. К тому времени, как они нашли его, нападавшие скрылись, оставив его корчиться от боли, какой ему никогда не приходилось испытывать, с разбитыми коленными чашечками.

Они так и не выяснили, ни кто это был, ни зачем они это сделали, но Паркер и Гудалл знали, что это могла быть месть тех двоих, которых они избили в первый день. Они были правы, но только отчасти. Это на самом деле были те самые двое, но их послал их хозяин, Томас Форд. А Форд сам получил инструкции, которые были краткими и простыми: сделать так, чтобы один человек наверняка был выключен из игры, оставив вакансию, которую придется заполнять.

В эту ночь Гудалл и Джек дождались, пока все затихнет. Потом, сидя за кухонным столом, Гудалл развернул украшения, которые он купил в Сан-Хосе, и открытку. Сначала серьги и брошь.

— Джек, пригляди за этим для меня. А если что случится, проследи, чтобы Мэри получила их. Нет. Спрячь это. Не возражай. Я сам не свой эти дни, и я могу наделать ошибок.

Он перевернул открытку. На ней был изображен черный «фольксваген» — «жук», 1954 года, но с двойным карбюратором и хромированный.

— Такой можно купить за две тысячи. Возьми мои деньги и купи один для старины Джека. Хорошо?

Было десять часов первой ночи в засаде, а Ник Паркер и Дита чувствовали себя друг с другом по-прежнему неловко. Ей была отвратительна та еда, которую он принес: готовый рис и кэрри в вакуумной упаковке, которые надо было есть из пластиковых пакетов пластиковыми ложками и запивать только тепловатой водой. В укрытии было по-прежнему очень жарко, даже после наступления ночи, и было неизбежно то, что в темноте он начал ее лапать.

Она могла сказать ему, чтобы отвалил, а если не подействует — она считала, что знает прием-другой борьбы без оружия, которые могут удивить даже парня, прошедшего школу САС. Но в таком случае кто-то из них или даже оба могли получить серьезную травму. Она могла уступить и позволить трахнуть себя. Она могла удовлетворить его руками и надеялась, что так и будет. Она выбрала последнее. Он неправильно истолковал ее усилия расстегнуть его штаны как симптомы несдерживаемого желания, снял их, снял штаны с нее и улегся сверху, неловко пытаясь проникнуть в нее. Когда она поняла, что сделала ошибку, она сначала предложила ему надеть презерватив — она всегда носила их с собой, — потом попыталась расслабиться и получить удовольствие. Но ее ожидания не оправдались. У нее были любовники латинос и африканцы, чья мужественность бывала глубоко оскорблена, если они позволяли себе кончить прежде, чем она хотя бы изобразит оргазм. Однако Паркер, кажется, был уверен, что его оргазма будет достаточно, чтобы довести и ее до того же состояния, чем скорее он его достигнет, тем лучше для нее.

Это произошло очень скоро.

Надевая белье и отодвигаясь как можно дальше от него, она размышляла о том, что слышала рассказы о любовниках-англосаксах, но никогда не верила, что те могут быть столь плохи.

И теперь, в десять часов утра, они снова слушали скрип телег.

Телеги выезжали из ворот. Паркер навел бинокль.

— Черт, — сказал он.

— В чем дело?

— Они вывозят оборудование, которое мы собрались уничтожить. Они знают, что мы придем. Мы можем отправляться по домам.

— Дай посмотреть.

Он отдал ей бинокль.

— Да-а. Ты прав. Но не волнуйся.

— То есть?

— Значение имеют только посевы.

— Ты уверена?

— Да.

— Почему?

— Просто поверь мне. Я знаю, о чем говорю. А они не могут забрать их с собой.

Они наблюдали, в то время как утренняя жара усиливалась, видели смену караула на вышках в половине десятого, а после одиннадцати стали свидетелями другого исхода. В девять часов техники и полевые рабочие, всего двенадцать человек, пришли пешком из деревни. Теперь они уходили снова, и техники, которых можно было отличить по виду от рабочих, которые были в хлопковой одежде и сомбреро, несли толстые портфели с документами.

— Мне это не нравится, — сказал Паркер.

— Почему?

— Ясно, что они знают о том, что готовится нападение.

— Но разве не будет намного проще, если все, что вы должны сделать, так это пожечь кукурузу? Разве вы не можете сделать это снаружи?

— Сомневаюсь. Она зеленая и очень влажная. Нам придется занять все поле целиком. Это может занять по меньшей мере час.

Они оставались там еще сутки, и к тому времени, как им надо было возвращаться, сильно устали от общества друг друга. Когда наступила вторая ночь, Дита была непреклонна — больше никакого секса.

Паркер не был удивлен. Он добился своего. Только это имело значение.

Она отказалась от попыток скрыть от него, какова была настоящая цель ее пребывания там. Перед тем, как они были готовы идти через лес, она предъявила черно-серую пластиковую коробочку, которая выглядела почти как серьезный научный карманный калькулятор, за исключением дисплея, который был больше, чем у большинства калькуляторов. Паркер знал точно, что это такое, и смотрел, как она набирает команды.

— Как далеко мы от ограды? — спросила она.

— Триста метров.

— А от центра плантации?

— Еще пятьсот.

— Направление?

Его раздражение от того, что он не знает, зачем она это делает, перешло в ярость, но он ответил:

— Отсюда до центра примерно три градуса к югу от запада.

Она набрала еще несколько команд, затем нажала кнопку запоминания.

— Я знаю, что это такое. Это приемник «Магеллан» GPS NAV 1000М. Используя три ближайших спутника Всемирной позиционной системы, можно с точностью до двадцати пяти метров определить положение центра плантации на американской военной сетке.

— Умный мальчик.

— Но для чего? Какого черта? Ты должна сказать мне.

— Нет, не должна. Но я скажу. Тебе не о чем беспокоиться, если ты сожжешь эту кукурузу под корень.

Утром второго дня, когда патруль Беннета перевез Паркера и Диту назад через реку, Глеу взял Аугусто в Медио Квесо за покупками. Он уже делал так раньше, но, после короткого разговора с Монтальбаном взял еще испанца. Аугусто выглядел настороженным, когда увидел, что Монтальбан едет с ними, но ничего не сказал.

Каждый раз, как они бывали в городе, Аугусто, отпросившись после того, как джип был загружен, шел в единственный бар. Там был, кажется, единственный в местечке таксофон. Джек Глеу хотел узнать, с кем он разговаривает и что говорит.

На этот раз Монтальбан пошел в бар вместе с ним, сел за стол возле стойки и сделал вид, что увлечен футбольным матчем по телевизору, который помещался над входом в общий туалет. Когда бармен предположил, что он мог бы выпить чего-нибудь, он довольно громко спросил пива и показал жестом, что хочет большую банку. Увидев, что Монтальбан захвачен матчем и время от времени перекидывается о нем парой слов с барменом, Аугусто подошел к телефону, бросил в щель три монетки и набрал номер. Монтальбан пил свое пиво, ел орешки, внимательно смотрел на экран, болтал — и напряженно слушал.

Вернувшись в «финку», он сказал кратко: — Он спросил какого-то Даниэля. Сказал, что операция определенно начнется в темноте. Сказал, что у нас не хватает человека, а еще один ранен. Вот и все.

32

— Хорошо, Джек. Ты поступил верно. И Тони тоже. Правильно. Гордон, наш мерзкий шпионишка говорит по-английски хоть немного?

— Не думаю.

— Так он получает информацию скорее из того, что он видит, чем из того, что слышит. Например, он знает, что мы тренируемся по ночам и тому подобное.

— Я бы так и сказал.

Паркер оглядел большую пустую комнату, которую они использовали для совещания главных в его отряде — включая Диту. Они соорудили стол из двери, которую притащили из коралей, и на нем расстелили карту местности вокруг исследовательской станции в масштабе 1:10 000 и аэрофотографии.

— Поскольку ты видишься с ним чаще, чем мы все, я хочу, чтобы ты как-нибудь заставил его думать, что нападение произойдет за два часа до рассвета шестого ноября.

— Я сделаю, что смогу, — пообещал Беннет. — Два часа до рассвета...

— В то время как на самом деле, — усмешка Паркера была самой что ни есть ребячливой, — это произойдет в половине одиннадцатого утра пятого ноября.

Он сделал паузу и окинул их взглядом — Беннета, Гудалла, Эриксона, Глеу.

— Порох, измена и заговор, — пробормотал Джефф.

— Точно. На есть хорошая причина, кроме исторического прецедента. Это время, когда они меняют караул на вышке у ворот, а это означает, что по крайней мере восемнадцать защитников будут в одном небольшом пространстве: трое, которые сменяются, трое заступают в караул и двенадцать человек с других постов. Если повезет, мы вырубим треть гарнизона в первые несколько минут. Еще один фактор: наша первейшая задача — сжечь девять гектаров кукурузы. Сжечь как следует. Любой другой ущерб, который мы наносим там, вторичен по отношению к этому, к главной цели нашего визита. Дождь идет во второй половине дня, так что самое время, после четырех часов жары растения будут суше всего...

Он обошел молчанием третий фактор. Именно в эту смену женщин на вышках было меньше всего, и он считал, что Дита права — от половины одиннадцатого до двух часть из них в любом случае будут готовить еду. И он боялся, что в его отряде найдутся люди, которые не станут стрелять в женщин — по крайней мере пока женщины не обстреляют их.

— Хорошо. Мы выходим на начальные позиции при дневном свете и на окончательные позиции в течение следующей ночи...

— Обезвредив предварительно нашего приятеля Аугусто, — лаконично заметил Беннет.

— Вы можете просто сдать его Форду, — сказала Дита. — Прежде чем мы уйдем.

— С ним могут круто обойтись, но почему бы нет? Пусть себе. Я поведу минометную команду с НП, на котором были мы с Дитой. Мик Стрэхан поддержит меня, Билл и Бен прикроют нас. Нашей задачей будет взять вышку возле ворот в тот момент, когда там соберется наибольшее количество народу. Потом мы обстреливаем плантацию из миномета, сосредоточив огонь на пространстве перед строениями, в надежде, что они не сунутся через огонь. Тем временем Джек, которого прикрывают Санчес и Монтальбан, берет L96A1, чтобы накрыть вот это место.

Он показал по карте и потом на фотографии. Там был отдельный кусочек лесопосадок, очень близко от одной из сторон пятиугольника, которая шла с северо-запада на юго-восток — та, к которой он, Гудалл и Дита подошли во время своей оборванной рекогносцировки.

— Когда вы слышите первый выстрел моего миномета, вы расстреливаете все на двух вышках и там, куда достанете. Там растет рис — не так много, как с другой стороны, но достаточно, чтобы дать вам преимущество. Как вы видите на этих фотографиях, каждая сторожевая вышка поднимается из ромбовидных брустверов, сделанных, насколько я могу судить, из мешков с землей высотой около метра. В них есть амбразуры, обычно по три с каждой стороны, и я считаю, что любой на вышках, которые мы не возьмем, спустится туда и продолжит обороняться изнутри — в надежде на помощь из казарм. Однако миномет с одной стороны и огнемет с другой сделают это весьма затруднительным. Далее. Джек возьмет М202 в следующий сектор, его поддержат Джеми Стрэхан и Джон Крик. Там прикрытие не очень хорошее, так что я прошу тебя, Джек, сидеть в этом вот сахарном тростнике, пока не пройдет минуты три с начала акции. Потом ты можешь выдвинуться вперед до этой канавы. Помни, Джефф будет следить, чтобы из укрепления справа от тебя не высунулась ни одна голова, но ты можешь ожидать кое-кого слева, так что будешь сначала стрелять в том направлении. После этого, если все идет по плану, вы производите обстрел плантации, пока она не загорится.

Он оглядел их всех, заметив, как они сразу стали серьезными, хотя в глазах и играли искры, и явно Гудалл и Беннет беспокоились о том, как они подойдут для этого.

— Тим, ты будешь в резерве вместе со Стивенсом, Хенчардом и Уинтлом. Ты разместишься вот здесь, примерно в четырехстах метрах к юго-востоку от Джеффа, среди пальм, с двумя рациями, и будешь готов двинуться на поддержку любой из трех групп, если они позовут. У Тима будет Уинтл с пулеметом. Хенчард говорит, что Уинтл хорошо управляется с ним. У Стивенса и Хенчарда будут аптечки и четверо носилок. Как вы знаете, мы очень плоские на земле, и если все пойдет не очень хорошо, вы можете разделиться, один хватает пулемет, другой носилки, остальные рации. Все раненые, ходячие и прочие, должны быть вытащены сначала в то место, откуда вы начали и где будут оборудованные форпосты.

В этом месте Паркер ощутил волну возбуждения, от которого закружилась голова. Он дотянулся до стакана с водой и, пока пил, осознал, в чем дело — они притворялись. Это было большое притворство, попытка выдать его за реальность. Но это было невозможно. Большая часть миссий такова: «вертушки» для эвакуации раненых, полевые госпитали с опытными медиками, пенсионные фонды, полковой дух, Страна и Королева, полевой суд и расстрел, если ты отступил перед лицом врага. Здесь ничего этого не было. Здесь было предельно ясно, ради чего все это на самом деле. И если это все было неправильно, без этой инфраструктуры, которая остается за спиной даже в таких ситуациях, как на Фолклендах или на задворках Дерри, тогда они в глубоком дерьме. Он откашлялся, видя, что они ждут, глядя на него.

— Наконец, как я сказал, вы перейдете через реку вечером четвертого в том месте, где мы оставили плоты. В течение ночи и утром пятого Гордон и Смит перегонят их на остров, который они займут и удержат. Финальное отступление будет в сторону острова и...

— Это сумасшествие, знаешь ли! — Дита выплюнула жвачку, скатала ее и бросила в камин. — Два человека перегоняют два плота вверх по течению? Захватывают и запирают пять или шесть человек? Может быть, и гражданских, но зато наверняка враждебно настроенных. И, возможно, прикрывают отход под огнем?

— Я не могу послать больше никого. Я собирался послать с ними Айнгера...

— Можешь. Пошли с ними Уинтла. Я могу управиться с пулеметом вместо него.

У Гудалла заблестели глаза.

— Да ты когда-нибудь держала хоть один в руках? — спросил он.

— Нет, но я тренировалась с М60ЕЗ — он не слишком отличается. И у нас есть пара дней, чтобы ты мог подучить меня.

Паркер посмотрел на Беннета.

— Как ты думаешь, Гордон?

— Разумеется, я предпочитаю, чтобы со мной было два человека, а не один.

— Я не предполагаю, что у Тима есть возражения...

Гудалл смутился и покачал головой.

— Хорошо. Вот и все в общих чертах, — сказал Паркер, взглянув на часы. — У нас еще три дня на завершение подготовки. На третью ночь у нас будет небольшой hangi, а, Гордон? Но не слишком много выпивки. И утром мы позволим Аугусто позвонить. У нас будет время послезавтра вечером, в девятнадцать ноль-ноль, чтобы сделать из него удобрение. Это все.

— Что за хрень это hangi? — спросила Дита.

— Праздник по-фиджийски. Попойка, — ответил Беннет.

Джефф поднял палец.

— Что?

— Гордон, на этот раз не надо горелого мяса, о'кей?

— Кэрри из козы пойдет? Смит мне поможет.

33

«Превосходная схема», — сказал себе Паркер. Девять двадцать, а многое пошло не так. И в первую очередь потому, что хотя он уничтожил следы хижины, которую использовали они с Дитой, как будто там никого не было, Мик Стрэхан заметил одну вещь, которую он проглядел.

— Только один, мистер Паркер? — сказал он через две минуты после их возвращения.

Брезгливо воспользовавшись веточкой, он отбросил в сторону использованный презерватив. Он уже был облеплен большими красными муравьями и наполовину уничтожен, но все еще можно было понять, что же это такое.

Вместо обычно ясного синего неба и тепла, от которого с плантаций, пастбища и леса поднимался белый туман, утро было пасмурным. На востоке громыхало, а здесь было жаркое затишье, от которого Паркер непонятно почему нервничал. И остальные тоже. Билл и Бен бормотали на своем шипящем языке, а Мик Стрэхан принялся поедать плитки шоколада, как в последний день. Наверное, подумал про себя Паркер, причина в необычно мрачном дне.

И снова он осознал, что не может думать как гарнизонный командир, распорядок был нарушен: с девяти часов на дорожках, разделяющих делянки маиса, было оживленное движение. Он не мог выяснить, что же там готовится, потому что кукуруза была слишком высокой, и он заметил только, что мужчины и женщины в камуфляже ходят в узком пространстве между плантацией и оградой. Но он предположил, что они укрепляют свои редуты — от нападения, которого они теперь ожидали до наступления завтрашнего утра, спасибо телефонному звонку Аугусто.

Перед ним был мучительный выбор: следовать плану и начать в условленное время, когда сменяющийся караул соберется у вышки возле ворот и тем позволить им продолжать укрепляться, или упредить их, начав на час раньше. Но чтобы сделать так, ему пришлось бы нарушить радиомолчание и переговорить сначала со всеми четырьмя командирами групп. Рации, которые у них были — передатчики из комплекта PRC319, пригодные для передачи речи, и легкие, — работали в ультракоротковолновом диапазоне. Проблема была в том, что, имея в своем распоряжении так мало людей, он не захотел обременять одного человека в каждой группе полной системой, поскольку это требовало подготовки и умения. В результате эти переговоры можно было перехватывать, и если предположить, что у защитников гарнизона есть соответствующее оборудование, то и запеленговать. Это все не имело значения, если бы все шло по плану, поскольку он не собирался пользоваться рациями до начала операции, да и вообще. Но теперь...

У гарнизона была своя радиосистема, соединяющая сторожевые вышки и казармы — он видел антенны, — и с ее помощью можно было провалить операцию. Потея еще сильнее, чем обычно, Паркер посмотрел на часы. Девять тридцать. Он ждал. В любом случае он получит подтверждение от Беннета, что остров занят и отступление безопасно.

В этот момент его рация забормотала. Он нажал кнопку приема.

— Остров занят. Все, — сказал голос Беннета.

На полчаса раньше. Бога ради, почему?

Дело было в том, что Беннет, Смит и Уинтл обнаружили, что дело много легче, чем они ожидали. После переправы атакующих групп через реку сразу после наступления ночи, они остались на северном берегу, спрятали один «джемини» и перегнали остальные на пять километров вверх по течению к местечку рядом с островом и добрались туда в десять часов. Ночь была ясная, над головами висела половинка луны. Потом, когда она скользнула к горизонту на юго-западе, она все еще светила им. Поднимался белый туман, но никаких серьезных помех для ориентации не было. Они держались ближе к берегу, который был справа, но слишком близко — река была широка, и течение не создавало проблем. Их весла ритмично опускались в воду с минимальным шумом.

Иногда слышались всплески у самого берега, производимые какими-то земноводными.

— Крокодилы? — предположил Смит.

— Аллигаторы, — ответил Беннет. По своей привычке он прочел пару путеводителей в публичной библиотеке перед отъездом. — Да и другие хищники.

— Удрал, — фыркнул Смит.

— Да. Они добираются сюда из Карибского моря. Так что если у тебя есть идея снять ботинки, забудь ее.

В то время как он продолжал грести, мысли Уинтла обратились к Биллу Айнгеру. Его двоюродному брату — неудачнику. Врач, которого толстый американец привез на вертолете, чтобы осмотреть его, сказал, что он, вероятно, останется хромым на всю жизнь. Ублюдки. Колин Уинтл не сомневался, и никто ему не говорил другого, что напавшие на его брата были из той компашки, с которой они теперь шли разбираться. Если получится, будет приятно всыпать им самостоятельно, а не только держа ленту для Тима Гудалла.

Они пристали к берегу в том месте, которое Беннет присмотрел с той стороны неделю назад — маленький галечный пляжик между рекой и джунглями, спрятали спущенный «джемини» и пошли назад. Они могли сбиться с дороги в джунглях, где ни один из них раньше не был, но этого не случилось, так как идти оказалось довольно легко, если оставлять лес и реку все время справа. Подлеска здесь, под могучими кронами, почти не было, и они шли по лучу фонарика Беннета — он счел, что они могут это себе позволить, поскольку риск потеряться или застрять мог подвергнуть опасности все отступление, в то время как вероятность того, что яркий луч привлечет чье-то внимание, была очень сомнительна.

К часу ночи они вернулись туда, откуда начали путь, чтобы повторить все заново, но на этот раз со всем оружием, боеприпасами и амуницией. Они устали, так что добрались до пляжика к пяти часам, с первыми проблесками рассвета. Под начинающуюся какофонию рассветного хора — состоявшего в основном из попугаев и обезьян, — от которой звенело в ушах, Уинстон Смит нес первую вахту, в то время как остальные спали, пока Беннет не сменил его.

При дневном свете Беннету не понравилось то, что он увидел. Вместо синего неба, тумана над рекой и горячих солнечных лучей, которых они ждали каждое утро, не было ни тумана, ни солнца, а облачное небо давило духотой.

Это беспокоило Беннета, от природы человека осторожного, его это возбуждало: он не должен был занимать остров до десяти часов, но теперь он почувствовал необходимость переместиться в безопасное место. В девять он приказал заново надуть «джемини» и спустить на воду, и через двадцать минут, ведя на буксире второй плот, нагруженный снаряжением — кроме винтовок, которые лежали у них на коленях, — они появились на пристани.

Хуанито, девятилетний сирота, родители которого погибли в войнах с контрас, внук старика из ресторана, наблюдал за их приближением из-за перечного дерева. Когда они подплыли к пристани, он увидел, что они вооружены, и принял решение: бежать к команданте — он докладывал ей или Даниэлю обо всех прибывающих на остров, кого можно было счесть опасными для исследовательской станции.

Используя дом и уборные для прикрытия, он перебегал от одного к другому быстрой тенью и, нисколько не обеспокоенный тем, что доски могут скрипом выдать его, побежал босиком через мост, который соединял остров с берегом. Уверенный, что он в безопасности, он бросился через заросли сахарного тростника, кукурузы и бананов, производя минимум шума.

Затем, пробежав всего несколько сот метров, он увидел их в сотне метров перед собой и прямо на пути. Среди папоротников и подлеска под кокосовыми пальмами они были скрыты со стороны ограды и сторожевых вышек, но не с тыла. Они стояли спиной к нему и были сосредоточены на том, что видели за оградой в каких-то трехстах метрах. Там были трое мужчин и женщина, и он узнал ее, и еще одного из мужчин — по фигурам. Он остановился, постоял, решая, что же делать.

«Притвориться, что не видел их, — сказал он себе. — Если они подумают, что я не видел их, у них нет повода что-то делать». «Делать»? Он знал, что имеется в виду «убивать»: он видел войну достаточно часто в первые пять лет своей жизни и помнил, что это такое. Затылок у него похолодел, в горле пересохло. Ему вдруг захотелось бежать в безопасное место, как тогда, когда мины стали падать на его деревню, и переждать все это. Но он знал, что сначала он должен все рассказать Даниэлю и команданте. И еще он подумал о маленькой Зене Сомерс, с которой часто играл.

Дита услышала его, узнав знакомый по детству на Кубе «La Marcha de los Pobladores», который всегда исполняли на разных государственных мероприятиях. Она перевернулась и навела бинокль.

— Господи, да это мальчик из ресторана, помнишь?

Она передала бинокль Гудаллу.

— Ты права. Видел ли он нас?

Пауза. Она забрала бинокль назад и принялась изучать смуглое личико под шапкой черных волос.

— Думаю, да. Иначе он не пошел бы через рисовое поле, когда есть прямой путь мимо нас. И он что-то замышляет.

Гудалл потянулся к рации.

— Мистер Паркер. Мальчик из ресторана идет мимо нас к ограде. Мы думаем, что он нас видел, но притворяется, что это не так. — Выслушав ответ, он сказал: — От нас не требуется никаких действий.

— Я полагаю, он знает, что делает, — заметила Дита.

— Обычно да.

— Есть кое-что, что ты делаешь лучше. Намного лучше.

И от ее улыбки колени у него превратились в желе.

Паркер ругался. Мальчик не только увидел Гудалла и его группу, но он еще должен был увидеть прибытие Беннета. Он быстро взвесил возможности: начать преждевременно атаку было нельзя без проверки готовности. Он вытащил фотографию, на которой красным крестом отметил начальные позиции каждой группы, нашел рисовое поле и взялся за рацию.

— Джефф? Неприятель идет через твой сектор примерно на четыре часа, в трехстах метрах. Я хочу, чтобы ты достал его бесшумным выстрелом прежде, чем он окажется в поле зрения сторожевой вышки справа от тебя...

— Вижу цель. Но это же только ребенок.

— Который знает, где мы, и он идет предупредить их.

— Черт. Я не готовился к бесшумной стрельбе.

— Давай.

Джефф быстро перезарядил снайперскую винтовку. Он почувствовал тошноту от того, что делал, но собрался с мыслями, сосредоточился на том, как, а не почему, на совершенстве матово-серой рамы из алюминиевого сплава и длинном стволе из нержавеющей стали, совершенном создании Шмидта и Бендера. Теперь спокойно. Расстояние 315 метров. Господи, он перешел на рысцу... предугадать движение его головы... теперь он точно в фокусе — вскарабкался на насыпь, остановился на ее вершине. Симпатичный парнишка. Нажимаю... О черт, попал в него. Думаю, что точно за ухом...

Джефф выглянул из укрытия, которое они устроили из поваленных деревьев, и его вырвало. Кислые запахи кэрри, специй и дешевого рома заполнили его нос и глотку. И смертельная тяжесть в груди, которая, как он знал, превращается в боль.

— Mui bien, — пробормотал сзади Монтальбан. — Хороший выстрел.

— Что это? — спросила Мария Пилар. Пили, невысокая молодая женщина с высокими скулами и темной кожей, наследием индейских и африканских предков, сжала приклад своего АК47, глядя на рисовое поле, которое находилось за отвалами, предназначенными удерживать воду.

Кроме Пили, на сторожевой вышке была Мариза, которая, отложив оружие, дразнила ящерицу, сидевшую у нее над головой. Она подняла с пышной груди немецкий бинокль.

— Ветка сломалась в лесу? Охотничье ружье, наверное. Кто-то из деревенских стреляет по обезьяне.

— Это оттуда.

— О'кей. Если это был выстрел, куда он был нацелен? — Мариза медленно обозрела сектор за сектором, потом воскликнула, перекрестившись: — Пресвятая Мария, матерь Божья! Хуанито. Я уверена.

Она увидела последний всплеск черной крови из отверстия в его голове, потом его грудь вздохнула в последний раз.

Горячий ветер завывал в опорах вышки, и сгонял птиц с верхних ветвей.

— Он мертв?

— Думаю, да.

— Почему?

— Он шел с острова. Сказать нам, что они уже здесь.

— Мы должны сказать Даниэлю.

— Мариза! Пили! Медленно спускайтесь с вышки и идите в бункер. Не торопитесь. Не привлекайте к себе внимания. Помните о своей подготовке. Не рыдайте о Хуанито. Поплачем потом. Вы сделали верно, — Даниэль щелкнул переключателем и повернулся к остальным, бывшим на командном пункте.

— Они здесь, — сказал он. — Они уже здесь. Мы должны двигаться. Вы все знаете, что делать.

Они вышли во двор. Эмилия взяла Зену за руку и пошла так быстро, как позволял ее вес, к комиссариату, где три младшие девушки ждали с приготовленными тортильями, завернутыми в листья, и пятилитровыми пластиковыми канистрами воды. Она отправила их через северный периметр — единственный, который Паркер не разведал досконально, потому что на аэрофотографиях там были только очень открытые поля и не было реального укрытия.

Тем временем двадцать мужчин и женщин вышли почти молча из казарм, вооруженные по-разному: АК47, РПК — «Калашников», превращенный в легкий автомат, американские М16, захваченные у контрас четырьмя годами раньше, разные пистолеты и гранаты. Они разделились на три группы: восемь шли со старым Хесусом, восемь, включая Эстер, с Даниэлем, а четверо остальных — с самой команданте, единственной, у которой за спиной была рация. Они согласованно следовали заранее разработанному плану, располагаясь вдоль периметра и выбираясь наружу через дыры в ограде. Команданте со своими связными нагнали девочек из комиссариата и прошли в северном направлении около полутора километров к загодя подготовленному НП. Остальные разошлись на восток и запад через поля к хорошо замаскированным окопам, которые были метрах в пятистах за исследовательской станцией.

Первый снаряд Паркера разорвался на юге, рядом с одним из контрольно-измерительных приборов, разнеся его на осколки за минуту до того, как команданте добралась до своей позиции. Она ускорила шаги, но не побежала. Еще три снаряда разорвались внутри ограды. Два были фосфорными, разбрасывающими бледно-зеленое пламя, очень яркое, и испускающими белый дым. Командный пункт, который она покинула десять минут назад, расцвел пламенем, и тростниковая крыша мигом превратилась в пепел и развеялась по ветру.

34

Джеми Стрэхан находился в канаве в конце пути между бамбуком и сахарным тростником, с винтовкой на взводе, держась западнее от бункеров под пустыми вышками, каждые пятнадцать секунд он оглядывался через плечо. Болела голова, опухоль на глазах не уменьшалась, и он был совершенно уверен, что ссадины и синяки под ними были инфицированы, а его нутро никак не могло прийти в себя после козлиного кэрри Беннета и Смита. Он был в злобном настроении и хотел кого-нибудь убить.

Он снова оглянулся, и вот дерьмо-то — в трех сотнях метров на другом конце тропинки, которая была похожа на коридор смерти, появились две фигуры — седой мужчина с черно-красной банданной и женщина. Стрэхан не колебался. Он выстрелил в женщину, которая шла впереди, дважды — в лоб и в грудь, развернулся и выпустил еще две пули, пока люди падали, одну — в бамбук, другую — в тростник. Он расстрелял весь магазин, сменил его, подождал, потом крикнул:

— Глеу! Глеу, ты, старый пердун, неприятель у нас под задницей, сзади.

Пока он говорил, Глеу и Крик скользнули в канаву рядом с ним, волоча за собой ракетомет и шесть неиспользованных обойм.

— Какого хрена?..

— Заткнись, Джеми. Босс хочет, чтобы мы сместились на пятьдесят метров южнее. Мы уже двигались, когда это случилось. — Между ними было тело женщины. Он повернулся к Крику. — Что делать с этим, Джон?

— Дело дрянь. Мы не знаем, сколько их тут. Они могут рыскать вокруг. Я считаю, мы злоупотребили гостеприимством.

Глеу включил рацию.

— Ник? Неприятель вышел на нас из леса сзади...

— Присоединяйся к компании. Возвращайся на позицию Джеффа. Я скажу ему, чтобы прикрыл вас. Но слушай, Джек. Возьми М202 и столько ракет, сколько сможешь.

Глеу и Крик заползли обратно в тростник. Таща вдвоем ракетомет, они могли каждый унести по восемь ракетных обойм на спине. Как только они были готовы, к ним влез Стрэхан.

— А я думал, ты нас прикрываешь, — проворчал Крик.

— Они залягут низко, — прервал его Глеу. — Они обходят сзади или через тростник, но так или иначе они пока не стреляют в нас. Идем.

Но когда они вышли из-под прикрытия, раздалась очередь из бункера под вышкой. Стрэхан опустошил еще один магазин в амбразуру, пока остальные продирались к небольшой плантации бананов. Оказавшись в безопасности, они поставили ракетомет и, хотя и не слишком эффективно, потому что они были на самом пределе дальности, стали поливать бункер девятимиллиметровыми пулями «парабеллум» из своих МР5. Стрэхан присоединился к ним, и они взялись за свою ношу.

Клочок лесопосадок, который скрывал Джеффа, был в семистах метрах к югу от них, но между ними был самый западный бункер. Более того, земля была поделена на маленькие рисовые поля, на которых негде было укрыться, — вот почему Джефф со своей снайперской винтовкой был поставлен здесь. Они должны были сделать петлю, пройти на запад и вернуться — добрых полтора километра, если не больше, используя то прикрытие, которое они могли найти среди более высоких посевов и клочков лесопосадок. А с севера постоянно могли ударить враги — и кто знает сколько? А с Глеу и Криком, связанными ракетометом, они представляли собой отличную мишень.

— Ну, — сказал Глеу, когда они в очередной раз остановились перевести дыхание. — Мы просто покажем лучшее, на что способны.

— Я бы предпочел напустить туману, — сказал Крик жирным, как дорсетские сливки, голосом.

Джеми Стрэхан оторвал банан от грозди, свисавшей над его плечом, и удивленно оглянулся.

— Я и не знал, что они ставят им подпорки, — сказал он, имея в виду раздвоенную на конце ветку, которая упиралась в землю, поддерживая плоды.

Он начал чистить банан, полоску за полоской.

— Одна шкурка, — напевал он. — Две шкурки, три шкурки, обрезание!

Джефф увидел их на секунду или две позже, направлявшихся с запада, держась так, чтобы между ними и бункером были банановые заросли.

— Тони, не спускай с них глаз, так чтобы я все время знал, где они. Хулиан, обстреливай бункер. Я знаю, что они с другой стороны, но если ты достанешь их через амбразуры или пули будут свистеть у них над головой, это нарушит их планы.

Он рассматривал в бинокль заросли бамбука и тростника и более пересеченную местность к западу от них. Восточный ветер нес туда дым, и иногда шквал дождя качал верхушки пальм и волновал грязную воду в рисовых чеках. Справа стреляли, а позади них грохотал пулемет Гудалла. «Господи, — подумал он, — если Тиму есть в кого стрелять, мы можем оказаться в первых рядах, сразу между двух огней».

Но тут за бамбуком, направляясь в сторону той банановой плантации, где были Джек и компания, прямо по левую руку, показались они — два, три, четыре... Врассыпную, от укрытия к укрытию, осторожно и явно преследуя кого-то. «Разумеется, — подумал Джефф, — ракетомет — вот что они на самом деле ищут. Пятеро. Шестеро. Я возьму четвертого — таким образом я могу отвлечь еще и тех, кто впереди. Они обернутся, чтобы посмотреть, что случилось с их дружком».

Он отложил бинокль и быстрыми точными движениями поднял винтовку и прицелился «шмидт» сквозь бендеровскую оптику. Восемьсот метров, но с таким увеличением и чистотой линз картинка очень четкая... Когда фигура молодого человека с бородой и с черно-алым платком на шее совпала с вертикальной осью, он выпустил пулю и уже прицелился в другого, который был в десяти метрах, когда пуля ударила первого в грудь точно под ключицу. На этой стадии игры не было необходимости стрелять в голову — просто положить мерзавцев на землю.

Опять больно. Пора принять еще таблетку.

Пятью минутами ранее, после короткого обмена репликами с Паркером по рации, Гудалл развернул пулемет так, чтобы он мог держать под обстрелом небольшой сектор, не более чем двести метров, включая вышку и бункер, который был слева от Паркера, не доставая до леса на возвышенности, откуда он ждал группу Паркера. Они договорились по рации, что по сигналу от Паркера он накроет бункер трассирующим и зажигательным огнем. Тем временем Билл и Бен должны были обстрелять этот бункер с другой стороны из своих М16 под прикрытием леса. Они надеялись, что под этим прикрытием Паркер и Мик Стрэхан смогут перетащить миномет через открытое пространство в укрытие, которое было левее. Тащить предстояло вниз, через низкую поросль, так что они могли это сделать. Паркер никоим образом не собирался пытаться достать бункер минометным огнем, когда его контратаковали сзади.

Для перемещения пулемета следовало поднять треногу, переместить опору, поднять ствол на опору и закрепить его. Дита помогала Гудаллу во всем этом точными легкими движениями, как он учил ее все три предыдущих дня.

Он открыл крышку, и она без малейшего напоминания зарядила ленту с двумя сотнями патронов, пока он взводил ударный механизм и прилаживал предохранитель. Затем он усмехнулся ей — их разделял всего метр, и он снова почувствовал возбуждение, когда она ответила ему тем же. Хотя ее лицо было раскрашено, как у индейца на тропе войны, волосы собраны сзади и она была одета в мешковатую полевую форму, он не мог забыть ни на секунду, что она женщина, причем женщина, которую он желал, как не желал еще ни одну. Даже ее запах — сладкий и манящий, ибо возбуждение войны захватило ее так же легко, как и мужчин, и приятный запах мыла, которым она пользовалась...

— Проснись, любимый. У нас гости, — она указала куда-то направо.

Примерно в километре от них к северо-востоку джунгли выходили на пологое возвышение, где каменный склон образовывал мини-расщелины метра в три высотой, покрытые ползучими побегами экзотических растений вроде гигантской «утренней славы». Ниже были лесопосадки, заброшенные поля или плантации, но там не росло ничего выше метра.

Шесть фигур двигались гуськом вдоль этого возвышения и рассыпались по склону, явно готовясь накрыть минометный расчет продольным огнем одновременно с двух сторон.

Палец Гудалла накрыл предохранитель, справа к нему повернули свои раскрашенные лица Стивенс и Хенчард, ожидая приказа двинуться вперед метров на четыреста для пущей эффективности стрельбы из SLR. Но тонкие и сильные пальцы Диты сомкнулись у него на запястье.

— Подожди.

Он чувствовал тепло ее дыхания рядом с ухом.

— Почему? — спросил он.

— Подожди, пока не узнаешь, что Ник может видеть, что происходит. Твой трассер покажет ему, где они.

Он не был в этом уверен. Шесть врагов уже спустились вниз, выискивая молодые деревца, чтобы спрятаться за ними. Но вот наконец они нашли себе защиту от обманутого противника — единственного, которого они ожидали встретить, из леса сверху. Гудаллу не понравилось то, как Дита назвала Паркера «Ник».

Тут раздался сигнал.

Пулемет заработал. Он выпустил очередь из пяти пуль, шестую Гудалл послал туда, где, как он знал, были «гости», затем переставил на автоматический огонь и расстрелял ленту за шесть секунд, накрыв трассерами и зажигательными весь нужный район. Дита зарядила следующую ленту за пять секунд, и на этот раз он переключился на бункер, расстреляв ленту за двенадцать секунд, в то время как вокруг них вырастали цепочки фонтанчиков.

Стивенс и Хенчард знали, что делать, без приказа. Они быстро выдвинулись вперед, прыгая по посадкам, шлепая по рисовым чекам, находя укрытие, где только могли, пока не приблизились на достаточное расстояние, чтобы расстреливать все, что движется под возвышением.

Тем временем из леса слева от него очереди М16 обстреливали бункер с другой стороны, и Гудаллу было ясно, что там, в километре от них, остался только кто-то один. Его сердце дрогнуло, радость боя ослабела — почти наверняка это был один из Цветочных Горшков.

С другой стороны Джефф начинал радоваться. Глеу и Крик кружили слева от него, почти постоянно хорошо скрытые от неприятеля позади, в том месте, которые они покинули. Джеми Стрэхан прикрывал их отход, и каждый раз, когда те показывались и открывали огонь, Джефф засекал вспышку, часто сбоку или под углом в 45 градусов, и ловил ее источник через оптику. Радость была в том, что он был отдельно от М16 и АК47. Через пять минут всякий огонь в этом секторе стих — или он перещелкал их всех, или они поняли, что обнаружить свое положение — значит напроситься на смерть.

И теперь Глеу и Крик уже были на подходе с северо-запада, шлепали через поле, таща вдвоем М202, им оставалось всего пятьдесят метров, и в сотне метров позади них был Джеми, ствол его SLR шарил по чаще. «Господи, — подумал Джефф, — мы довели их живыми и здоровыми, я и не думал, что мы это сможем».

В этот момент очередь из М16 перерезала Джеми почти пополам. Джефф вскинулся, выпустив четыре пули за пять секунд, но что было в этом толку? Какой-то ублюдок в конце концов проследил за ними до конца пути, не рискнув ни разу открыть огонь из-за бдительности Джеми, пока в самый последний момент не представилось такой возможности.

И тут случилось нечто сверхъестественное.

Тело Джеми дернулось и, кажется, приподнялось из грязи, в которую упало, взметнулись дым и искры, и зажигательные ракеты, которые он нес на спине, со свистом прочертили дугу в свинцовом небе, оставляя за собой дым, и сила отдачи перевернула его тело, которое теперь улеглось, как брошенное чучело. Двадцать секунд длился фейерверк, пока жар воспламенившихся ракет поджигал соседние, оставив, наконец, обугленную, дымящуюся черную статую, которая медленно повалилась обратно в лужу.

— Отлично. Это пятое ноября.

Джефф зашелся в приступе истерического смеха. Глеу был рядом с ним, но, казалось, не оценил шутку. Но для Джеффа это было вполне реально: крайне скульптурный хэппенинг, лучший во всем двадцатом столетии, лучше, чем кирпичи на полу Тэйт-Гэллери, лучше, чем заспиртованная овца — человек как саморазрушающаяся «римская свеча».

35

— Мы потеряли Джеми при их нападении. — Паркер в укрытии Гудалла, с Миком Стрэханом и Беном, с минометом, при котором оставалась всего одна обойма, все не мог восстановить дыхание. — Но мы удерживаем их, что позволяет нам отойти назад. Они оставили кого-то позади нас, чтобы заставить подумать, что они идут за нами, а шестеро других будут тем временем ждать нас впереди. И спасибо тебе, Тим, это ты увидел их, а я-то считал, что ликвидировал всех. Ладно. Что будем делать?

Дита воздержалась от того, чтобы указать, что именно она увидела их.

Паркер нервно посмотрел на Мика, который сидел на земле снаружи, свесив голову, а его обычно красное лицо было бледным. Он не сказал ничего, когда узнал о смерти своего брата-близнеца, и сейчас с какой-то пугающей твердостью привычно чистил свою SLR. Паркер продолжил:

— Я думаю, что мы сделали дело хорошо. Возможно, мы должны были предвидеть возможность контратаки с заранее приготовленных позиций, но когда это случилось, вы все справились очень хорошо. У них потери намного больше, чем у нас, и им нужно время перегруппироваться. Я представляю себе, что они возьмут двух парней из дальних бункеров и снова попробуют зайти нам во фланг. Но я думаю, что мы должны сделать по-своему.

Он оглядел ограждение, которое было теперь самое меньшее в шестистах метрах.

— Еще дымится. Я думаю, что дальняя сторона горит как следует.

Неожиданно он осознал, что вокруг него все молчат, и понял, что они все переживают ужасный упадок, который последовал за возбуждением боя, и что им нужно пожаловаться снова. Но он был в том же состоянии, что и они.

— Ладно. Наша главная задача еще должна быть выполнена, но мы все еще невредимы. Джек должен стрелять ракетами по маису, пока не использует весь боезапас, целя в середину, затем они с Джеффом могут вернуться сюда к нам. Я обстреляю фосфорными ближнюю сторону. И на самом деле это все, что мы можем сделать. Если маис сгорит, мы победили. Если же нет — ну, как я сказал, мы сделаем все, что сможем. Так или иначе мы вернемся к мосту и на ту сторону реки, и надеюсь, что мы сделаем это до того, как они смогут напасть на нас снова.

Он оставил Стивенса и Хенчарда на правом фланге, затем посмотрел на Тима Гудалла, который возился с пулеметом, проверяя подвижные части.

— Тим, я знаю, что ты можешь справиться с этой штукой сам...

— Конечно, могу...

— Возьми столько лент, сколько сможешь унести, отойди немного назад, займи тот участок возвышения, который слева, и смотри, сможешь ли ты прикрывать наши задницы так же хорошо, как и раньше.

Позиция, которую он указал, была слишком очевидной, но какая, к черту, разница. Он был командиром — он просто должен был быть уверен, что не позволит никому забыть об этом. Гудалл перекинул четыре ленты через плечи и повесил пулемет наперевес, положив одну руку на ложе, другую — на ствол. Он шел, похожий на странствующего крестоносца.

После этого Паркер связался по рации с Глеу, чтобы тот снова начал обстреливать маис.

Глеу выключил рацию и посмотрел на Крика.

— Так что ты думаешь об этом, Джон?

Крик, сидя на упаковках с зарядами расставив колени, ничего не сказал.

Джефф переводил взгляд с одного на другого.

— Что такое?

— Скажи ему, Джон. Ты понимаешь в этом лучше меня, — Глеу повернулся к Джеффу. — Джон — фермер.

Справа от них просвистела первая фосфорная мина, разорвавшаяся за самой южной вышкой. Им было видно неожиданно яркое зеленовато-белое пламя, которое слегка заалело, когда загорелись листья и початки превратились в факелы.

— Мы считаем, что они обнаружили сорт многолетней кукурузы и работали с ним.

— Ну?

— Если это так, это утраивает урожай.

— Ну?

— Это пища, ты, бешеный идиот! — внезапно вспылил Крик. — Пища для голодных. Может быть, для миллионов. Я не жгу пищу. Посмотрите! Они знают, чего она стоит.

Джефф повернулся, хватаясь за бинокль. Две женщины в полевой форме, но без оружия, подбежали к горящей кукурузе и принялись сбивать пламя, довольно успешно, одна — чем-то вроде спального мешка, другая — метлой, и к ним на помощь из бункера, из которого они выбежали, бежал мужчина.

И в этот момент, обдуманно или нет — трудно сказать, Паркер выстрелил, и снаряд упал в двадцати метрах от них. Фосфор попал на куртку одной из женщин и загорелся. Она пошатнулась, и до них донеслись ее крики, когда другие сшибли ее на землю, пытаясь сбить пламя, но погасить фосфор было не так просто. Джефф не мог выносить этого — до него донесся знакомый запах, и он развернул L42A1 на сто восемьдесят градусов, установил на упоры и выстрелил обычной, не бесшумной пулей, чтобы Паркер мог понять, что это такое, когда она просвистела рядом с ним, в метре от его начальнического уха. Затем он схватил рацию и включил ее.

— Паркер! Еще один выстрел в этих людей — и я снесу тебе голову...

И тут он снова почувствовал боль, прокатившуюся в груди, как скорый поезд в тоннеле, и он знал почему — мятеж не был легким делом для Джеффа Эриксона, особенно когда жизни людей, бок о бок с которыми он сражался, могли оказаться в опасности из-за того, что он делал, а вся система командования и повиновения, которую ему так тщательно внушали, разрушалась его собственными усилиями.

— Джефф, ты, тупица, что за хрень происходит? Почему Глеу не стреляет?

Боль становилась все сильнее, но была как-то далеко, как сильный ветер или отдаленный прибой. Джефф упал назад, повалился на правый бок, и поле его зрения стало сокращаться, словно бы через закрывающуюся диафрагму. Он слышал, как волны разбиваются о берег, и знал, что это был отзвук его попыток вдохнуть, и каждый раз ему это удавалось со все большим усилием. И тогда там, на светлом берегу, окруженном тьмой, мальчик, которого он застрелил, помахал ему рукой, подзывая, приветствуя...

Монтальбан и Санчес посмотрели на его тело, потом на ограду. Глеу и Крик бежали к ней, подняв руки, без оружия. Монтальбан поморщился, встал, развернул плащ-палатку, которую кто-то оставил на земле, и укрыл Джеффа Эриксона, скрыв его искаженное лицо. Он выпрямился, пожал плечами, кривя губы при мысли о безумии, которое, как он знал, иногда обуревало англосаксов. Затем вместе с Санчесом они собрали свое снаряжение и направились через рисовые чеки по той тропке, по которой бежал Хуанито, обратно к укрытию Гудалла.

— Что за хреновина там происходит? Какого черта Глеу и Крик это делают?

Голос Паркера зазвучал в истерическом тоне избалованного мальчика, которому не дали второго куска именинного пирога.

Мик Стрэхан, довольный тем, что его SLR была снова как новенькая, подошел и встал сбоку.

— Получили билеты к Пожарнику?

Паркер свирепо посмотрел на него.

— Если эти ракеты не запустить, у нас не остается шанса. И черт подери, опять идет дождь.

— Позвольте мне, мистер Паркер. Большинство этих ублюдков загорится, как наш Джеми, и даже лучше.

И поправив головной убор, со своей SLR поперек груди, он побежал под дождем, разбрызгивая грязь, наперерез двум испанцам.

Дита подняла бинокль.

— Я вижу его винтовку. Но я не могу увидеть Эриксона. Я буду смотреть, пока ты начнешь стрелять — тебе нужно сделать как можно больше, прежде чем дождь все испортит.

Она окинула взглядом горизонт поверх волнующихся деревьев, потом посмотрела на восток, где небо над вздымающимся дымом было самым черным и его разрывали дальние молнии, и начала покусывать нижнюю губу. Настало время принять решение.

— Я делаю?

Паркер собрал коробки со снарядами, затем вернулся к миномету, поправив дальность и направление на пару градусов. Несмотря на их мятеж, он не мог заставить себя стрелять туда, где к Глеу и Крику подошли два сандиниста, которые могли обстрелять его.

Он зарядил миномет, заткнул уши руками и почувствовал неожиданную волну облегчения, когда земля содрогнулась у него под ногами. Это было вызвано звуком голоса Диты — он знал, что не был больше командиром, что ответственность перешла к ней.

Монтальбан возник рядом с ним, помогая — второй номер в расчете, и почти в тот же самый миг ракетный залп прорезал воздух и дождь как бритва, обрушившись на самую дальнюю часть плантации. Мик Стрэхан работал.

Уинстон сидел под широкими плоскими мясистыми листьями растения, которое выглядело как гибрид ананаса и юкки, положив подбородок на колени, непромокаемый плащ на плечах, М16 рядышком. Он находился в полусотне метров от моста и не был виден ни с тропинки, ни Беннету и Уинтлу, но там, где он находился, было сравнительно сухо и вполне комфортабельно. И несмотря на превратности боя в двух километрах отсюда, тяжелые удары миномета, треск ручного оружия, он дремал, просыпался и снова погружался в дрему, занятый игрой, в которую он любил играть, когда не мог заснуть, — вспоминал в правильном порядке каждую девушку или женщину, с которой он когда-либо лежал, с наибольшим количеством деталей, какие он только мог припомнить.

С первой было легко. Первую никогда не забывают. Им обоим было по двенадцать, он был тощим и костлявым, она — с пухленькими маленькими грудками, уже слишком большими, чтобы это был просто жирок, с темно-шоколадными сосками, и, как он быстро обнаружил, со щеточкой вьющихся черных волос на лобке. Они были в раздевалке в Сплэш-Даун, одного из тех мест, куда детишки ходят, чтобы скатываться по желобам разной длины и крутизны в маленькие бассейны. Это был ее день рождения, и она хотела, чтобы он запомнился, потому что ее отец, державший магазин подержанных гитар на Стоквелл-роуд, сказал, что этот день рождения — последний, за который он платит. Раздевалка была общая, но там было множество ячеек и все с засовами. Конечно, они не сделали ничего серьезного — просто очень внимательное разглядывание друг друга, осторожные прикосновения...

По-настоящему первой была одна рыжая по имени Мойра, ирландская девчонка четырнадцати лет, которая хотела узнать, правда ли то, что говорят о черных парнях...

А третья была женщиной постарше, почти вдвое старше его. Он постучал в дверь ее квартиры: «Помыть вам окна, мэм, помыть полы?» И она показала ему, что такое это все на самом деле, как оно работает, и на третьей попытке взорвалась как бомба, и он попался.

После этого очередность в его памяти была несколько размытой. Женщины сплетничали, и девчонки слушали их, и новости расходились от Ламбета до Стоквелла, от Баттерси до Уолворта, где бы ни собирались молодые женщины — возле школы ждали автобуса до дому или на работу, — их предметом был один жеребец, живущий за Кеннингтон-парк-роуд, который всегда добивается гармонии, чистый, и уважает право не входить в клуб. Вообще приводит к лучшим результатам, чем большинство из них получали от своих дружков или постоянных партнеров.

Уинстон просто любил женщин, на самом деле любил их, всех женщин — пока в них оставалось хоть что-то интересное; и то, что делало его счастливым, было и для них хорошим временем...

Однако он не был слишком уверен в этом относительно Диты. Да, она была сексуальна и играла этим, так все ребята говорили, но он ожидал, что где-то очень глубоко было пространство, где должно быть что-то интересное.

Вот почему, когда женщина, одетая по-боевому и с АК47 в руках, заняла позицию между ним и тропой, прикрывая мост, а потом посигналила кому-то на той стороне, кто в ответ посигналил третьему, он был полностью не способен что-либо сделать.

Он знал, что оказался в дерьме. По самые уши. Ему, конечно, не заплатят второй части вознаграждения, и если достаточное число их спасется, тогда по сравнению с тем, что они сделают с ним, наказание Стрэханов будет выглядеть детской игрой.

Однако по натуре Уинстон был человеком верным. Он поднялся тихо, как только мог — только колено хрустнуло, но она не услышала этого, — и, пустив в ход все свое умение, скользнул в заросли сахарного тростника. Он оставил М16 сзади, и когда выбрался из тростника в сад, сорвал с ветки черимойю, ободрал ячеистую шкурку и впился в нежную кремовую мякоть, позволив сладкому соку с ванильным запахом течь по подбородку, и почувствовал облегчение в сердце. Эти плоды в Брикстон-маркет были дороги и безвкусны. А вот прямо с дерева...

Глеу видел, как четвертый залп ракет прошел в каком-то метре над его головой. Он спрятался обратно в бункер, пересек его, вылез наружу и направился через тростниковую поросль туда, где было укрытие Джеффа под деревьями. И он не стал ложиться, когда просвистел следующий, говоря себе, что даже Мик Стрэхан не станет сносить ему голову. Тем не менее он выругался. Глеу вынул свой «браунинг» из кобуры и держал его двумя руками, но дулом вниз, пока не оказался в десяти метрах от края рощицы.

— Мик, брось это.

Но Стрэхан потянулся за своей свежевычищенной SLR, и Глеу застрелил его дуплетом — в голову и горло.

— Ты должен вызвать Беннета и остальных. Пристрелить этих предателей, и пусть эта штука стреляет снова.

Паркер взглянул на нее, зарядил снова свой миномет, достал рацию и включился на частоте Беннета.

— Гордон, сейчас ты нужен нам здесь.

— Простите, мистер Паркер. Мы приперты к стенке. Я и Уинтл. По меньшей мере три АК на том конце моста, на хорошей позиции. У нас нет возможности.

— А Смит?

— Они, должно быть, зарезали его втихую.

Паркер переключил рацию и повторил то, что сказал Гордон.

Присев над своим маленьким рюкзаком, который она всегда носила, Дита, с волос которой текла вода, вынула черную коробку с клавиатурой, похожую на приемник GPS, которым она пользовалась раньше, но меньше размером. Она вытянула антенну сантиметров на двадцать и застучала по кнопкам.

— Что это?

— Догадайся!

— Радиомаяк? Простой сигнальщик?

— Точно.

— Боже, нам лучше двигать отсюда.

Гудалл знал, что скрываться ему незачем, — никакого реального прикрытия, плохая видимость из-за усилившегося дождя и ветра, который нес листья и прочий мусор через долину под ним. Хотя еще не было одиннадцати часов, темнота была как в сумерках. И они снова шли, теперь крадучись, и не из джунглей справа, а много дальше, через плантации. Люди справа от Паркера никак не могли их увидеть.

— Чертовым Сильвестром Сталлоне — вот, значит, кем я должен быть.

Он встал, сгибаясь под весом всего своего снаряжения, и стал стрелять очередями по пять патронов с колена. Он проследил полосу трассера, почти на сотню метров короче, чем надо бы, затем выстрелил снова, но никак не мог достать мерзавца. Однако он навел на них страху — они отступили, и Стивенс, Хенчард и гуркх Билл увидели их.

Но трассирующая очередь выдала его местонахождение, и он умер, срезанный очередью из RPK, который был в четырехстах метрах слева.

Они пришли, как казалось, из центра бури. Три злые стрелы, три «миража» прямиком от северного берега реки Сан-Хуан, со стороны Карибского моря. Огороженная плантация расцвела под ними цепочками вздымающегося пламени, красного и оранжевого, которое за секунду взметнулось на тридцать метров, испуская клубы черного дыма, и которое даже дождь и ветер не могли погасить. Паркер предположил, что «миражи» были с колумбийского авианосца, который они видели в Лимоне. Когда волна жара докатилась до них, он посмотрел на Диту.

Она ликовала.

— Я люблю запах напалма, — воскликнула она. — Это запах победы!

Эпилог

Сандинисты устроили демократическое обсуждение, которое продолжалось пятнадцать часов. Как анархисты, они не могли прийти к единому решению, пока все не будут согласны с ним. Эстер и Даниэль настаивали на смерти. Большинство остальных были более склонны простить, особенно когда они узнали, что тот, кто застрелил Хуанито, сам был мертв. В конечном счете Эстер уступила, и Даниэль последовал ее примеру. Они передали своих пленников представителям правительства Чаморро, которые освободили их — или, скорее, продали Международной пищевой ассоциации. МПА вернула их на родину.

Коста-риканская Гражданская гвардия конфисковала неиспользованное оружие, и Добсон затребовал через посредников двести пятьдесят тысяч, оставленных Финчли-Кэмденом в залог, и получил на этом сто тысяч.

Хотя он и сэкономил крохи на второй выплате наемникам, Финчли-Кэмдену все же пришлось продать Врайкин-Хит, чтобы выплатить долг. Он теперь живет над магазином на Бейкер-стрит с Дунканом, у которого сияющие ботинки. Его жена развелась с ним.

Была ли миссия успешной? Трудно сказать, но если средства массовой информации не пообещали удивленному «третьему миру» завалить его кукурузой в следующем году или через год, то почти наверняка колумбийский напалм сделал то, что не удалось солдатам удачи.

Мэри Гудалл получила свои украшения, а Джек Гудалл — своего «жука».

А Уинстон? Он присоединился к сандинистам и живет с Пили. У нее родился ребенок и ожидается второй, не последний.

1

Имеется в виду Брюс Спрингстин (прим. пер.).