- Добровольный мученик, значит? - помрачнел академик-фемудя-нин. Выходит, протрезвел... на пользу ему пошла недоступность отечественной водки в Париже... Зато вы, я чувствую, никак не желаете трезветь. Ничему не научил вас конфуз с "Белой медведицей". И здесь, в Шахграде, сегодняшним своим поведением... экстравагантным сообщением... ведь вами двигало, признайтесь, желание мученичества?
      - Вы-то откуда знаете про альманах? - с вызовом спросил Давлятов, уже выходя на улицу.
      Как же не знать?! Читал. И видел ваше имя среди авторов... Я ведь как-никак тоже руководящий работник, пусть научного института, и все, что идет вразрез с нашей моралью, размножается в энном количестве экземпляров и строго по списку рассылается руководящим работникам для ознакомления и принятия мер...
      - Как талоны - по списку? - усмехнулся непроизвольно Давлятов.
      - Точно так, - ничуть не обидевшись, миролюбиво подтвердил акаде-мик-фемудянин и положил руку на плечо Давлятову: - Чтобы закончить разговор о талонах, предлагаю вам один из моих двух. - И ловко, незаметно для выходящих из зала конгресса сунул какой-то треугольный металлический жетон в карман Давлятову.
      Не успел Давлятов возразить, как фемудянский академик быстро сел в машину и уехал, а Давлятов остался, сжимая в руке жетон и чувствуя, как холод металла остужает его пыл. Сложные чувства смешались в его душе: талон вроде бы приравнивал его к избранному узкому кругу делегатов конгресса, хотя и приобретен обманным путем почтенным академиком, который напомнил Давлятову историю четырехлетней давности - альманах. И это не могло не добавить горечи. И духовный отец "Белой медведицы" - Шар-шаров, промелькнувший среди делегатов, как привидение... И Айтзаров, и весь отдел артезианских колодцев, возмущенный хамским поведением своего сотрудника, опозорившего их перед лицом всего конгресса, если не сказать - всего ученого мира... Давлятов, едва увидел Айтзарова в окружении сотрудников отдела, решил проявить то ли понимание... то ли очередную дерзость от непонимания, - словом, бросился он к шефу с недвусмысленным вопросом:
      - Простите, Марат Авдеевич, мне сейчас подавать заявление об уходе или повременить до окончания конгресса?
      - Как хотите! - пожал плечами Айтзаров и резко свернул в сторону. Порыв шефа, увлекший за собой весь отдел подальше от зарвавшегося сотрудника, как бы взбодрил Давлятова, и он суетливо заторопился к трамвайной остановке... а когда уже бежал по своей улице, сквозь сумерки разглядел этого маленького, неравномерно толстого, с узкими глазами, излучавшего холод и тайный, жуткий смысл, бледного, матово-белого типа, которого уже встречал раньше, в Москве, в Ярославле, куда ездил, будучи студентом, - поглядеть на русскую старину... и вот теперь он столкнулся с ним снова, здесь, в Шахграде, и опять он был не один, а с маленькой, косолапой женщиной, такой же узкоглазой и в упор смотрящей. Оба они стояли, прислонившись к дереву, будто дожидаясь его, и пробегающий мимо Давлятов досадливо махнул рукой в сторону человечка и сказал:
      - Подожди, мне сейчас не до тебя... - И через минуту был уже возле дома с ключом от почтового ящика, откуда извлек какой-то конверт и, на ходу разрывая его, машинально толкнул ворота...
      - Шарлатаны! - возмущенно воскликнул Давлятов, пробежав глазами то, что было напечатано и размножено на простейшей машине - ротаторе, под крупным заголовком: "ВНИМАНИЕ! ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ!", отшвырнул листок вместе с конвертом на стол, но что-то словно отрезвило его и заставило призадуматься. Давлятов снова стал читать, но медленно, вникая в смысл...
      "Сегодня, около десяти часов вечера, или завтра в это же время, или в течение этой недели, но не позже тридцати дней, в Шахграде произойдет ! сильное, десятибалльное землетрясение. Новый, сверхчувствительный прибор, созданный в содружестве с лучшими умами всех национальностей союза, с привлечением прогрессивных зарубежных сейсмологов, определил место и предполагаемое время катастрофы..." Строго предписывалось в связи с этим как можно меньше находиться в помещениях, запастись едой и питьевой водой, а стариков и детей отправить подальше за пределы града, к родственникам и знакомым в деревни и маленькие соседние города. Вместо подписи солидного учреждения, обычно обращающегося к гражданам по тем или иным жизненным вопросам, было выведено: "ОБЩЕСТВЕННЫЙ СОВЕТ СПАСЕНИЯ".
      Странно, не тревога охватила Давлятова, а радость, замешенная на злорадстве.
      - Каково?! - громко спросил он себя. - Быстро же распространилась сенсация конгресса по городу! Отрезвила! Правда, вкралась какая-то чепуха с этим мифическим прибором... Но все остальное, главное - держится на моих расчетах: сегодня или в течение недели, но не позже месяца... Похоже, в самом градсовете сидит мой неведомый покровитель. Всесильный. Может быть, сам председатель Адамбаев, сэр Шахграда. Вот везенье! Наконец-то пробил мой звездный час! Весь наш отдел во главе с Айтзаровым, весь институт, весь Всесреднеазиатский конгресс посрамлен... - Но тут злорадство Давлятова сменилось чувством ущемленности. - Но что это за Совет? Откуда он взялся? И почему не пригласили меня председателем или, на худой конец, членом президиума? Вот так всегда: плодами духа избранных пользуется масса середнячков... Но я уверен, мое авторство как предсказателя землетрясения рано или поздно будет восстановлено...
      Давлятов машинально глянул на часы: без трех минут девять. Забеспокоившись, вышел во двор и увидел возле распахнутых ворот того самого соседского мальчика - Батурбека, который утром принял его за другого и крикнул вслед: "Как спалось, дядя Салих?"
      - Дядя Руслан, вас отец требует к себе, - сухо сказал он.
      - Бегу! - живо откликнулся Давлятов, зная, что отец мальчика не любит ждать, потому что считает себя благодетелем Давлятова. И действительно, в первый, самый трудный год, когда Давлятов еще только приживался в Шахграде и к нему почти каждый вечер, по наущению каких-то недоброжелателей, наведывалась милиция, пытаясь уличить его в пьяных оргиях и драках, этот руководящий товарищ, персональная машина которого утром с ходу обогнала трамвай, увозящий на конгресс Давлятова, не раз выручал соседа, приказывая милиционерам оставить его в покое.
      Благожелатель встретил Давлятова в своем дворе, сидя в кресле с непроницаемым, вельможным лицом.
      - Добрый вечер, Наби Саидович! - бодро приветствовал его Давлятов, еще издали заметивший на коленях покровителя тот самый лист ОСС с предостережением.
      - Это все правда? - без лишних слов строго спросил хозяин дома. В глубине души он был так расстроен, что даже не предложил Давлятову сесть рядом с собой в пустующее кресло, хотя место это всякий раз отводилось Давлятову,
      - Отчасти - да, - набравшись смелости, ответил Давлятов.
      - Я не люблю этого трусливого, половинчатого слова "отчасти". В наше время уже ничто не может быть половинчатым. Мы всё привели к единому, неделимому, мы потрудились для этого. И, в частности, институт, который я столько лет возглавляю. - Этот неожиданный переход от сдержанной угрюмости и словоохотливости был, как отметил во время многочисленных бесед с ним Давлятов, характерной чертой Наби Саидовича Нахангова. - Тридцать лет назад, когда я только возглавил институт, он имел вывеску "Институт истории религии", лет пятнадцать назад мы переименовали его в "Институт атеизма", а сейчас он носит название "Институт истории атеизма". Чувствуете движение от истории религии до истории атеизма? Кому интересна история того, что уже не существует? Скоро, когда мы переживем и эту эпоху - эпоху сплошного, неделимого атеизма, отпадет надобность и в самом атеизме и в его истории. Тогда мы спокойно сможем закрыть наш институт... Но и сейчас никто бы не почувствовал отсутствие сего института... Там, где нет религии, и антирелигия не нужна... Впрочем, может, это верно, что институт пока держат... на случай вот таких чрезвычайных происшествий, могущих кое-где возродить суеверие... В вашем гнилом, соглашательском словечке "отчасти" звучат нотки такого суеверия...
      - Я сказал - отчасти, - засмеялся Давлятов, - имея в виду этот сверхчувствительный прибор, упомянутый в сообщении ОСС... Такого прибора в природе нет. Иначе я о нем что-нибудь слышал бы на сегодняшнем конгрессе...
      Нахангов в сердцах швырнул на землю полученный по почте листок и пояснил:
      - В том, что вы сказали, опять сквозит половинчатость, притом та опасная половинчатость, которая не нейтральна по отношению к своим двум половинам, а создает конфликтную ситуацию... Вот первая половина: я звонил самому председателю градосовета Адамбаеву, и он заверил меня, что градосовету ничего не известно о предстоящем землетрясении. И что ОСС - это кучка шантажистов, которых необходимо немедленно вывести на чистую воду... Вторая половина: подобный прибор должен существовать, и он создан, он есть, я уверен! Иначе всякое землетрясение или другое стихийное бедствие мы будем предсказывать, основываясь на мистических пророчествах, интуиции, предчувствиях животных - собак, змей, чему я тоже не верю! - Нахангов глянул на часы. - Половина десятого... Еще есть минут пятнадцать двадцать. - И, заметив, как Давлятов побледнел, неожиданно встал и предложил, показывая на металлическую дверцу, чернеющую в конце двора, встроенную так, будто от нее ступеньки ведут вниз, под землю: - Если хотите, можете переждать в нашем семейном бункере. Там есть все - запас еды, вода, а главное - удобство и комфорт не уступают первоклассной квартире на поверхности...
      - У вас есть бункер? - из вежливости переспросил Давлятов.
      - Да, мне, в числе других тридцати руководящих работников града, был построен бункер, который выдержит десятибалльное землетрясение... атомное нападение и прочую чертовщину...
      - Значит, всего тридцать по городу? - загадочным тоном спросил Давлятов.
      - Да, жизненные артерии града - канализация и газоснабжение, электричество и общественный транспорт - все может продолжать функционировать, даже если никого не останется из миллиона, кроме нас, тридцати руководителей... Ну, будьте здоровы, - показал явное беспокойство хозяин, снова поглядывая на часы, и заспешивший к выходу Давлятов услышал, как заботливый муж и отец зовет в бункер своих домочадцев: - Наргиза! Шурбек! Батурбек! Улугбек! Живо! Живо! Бабушку возьмите под руки...
      V
      Торопливо удаляясь от дома своего благодетеля, Давлятов подумал: "Почему они так откровенны со мной? Или такая у них манера - подчеркивать перед простыми.смертными то, что держатся они на особом положении. Бункеры лишь для тридцати человек из всего миллионного града... А откровения академика о том, что альманах был размножен и разослан ограниченному кругу доверенных... Почему не отпечатали для всех - тысяч и миллионов? Значит, альманах был не того уровня, а "отчасти" или "между", что так возмутило Нахангова... Всякая глупость лезет в голову, - упрекнул себя мысленно Давлятов, - а время между тем приближается к роковым десяти..."
      Давлятов только сейчас заметил, как из всех ворот напряженно выглядывают соседи. Видя, что и сам сейсмолог в панике устремился по направлению к площади, выбежали вслед за ним из домов целыми семьями, неся на руках младенцев, поторапливая стариков и немощных старух. У многих, как охранные грамоты, были листы с предостережением. Те же, кто только сейчас возвращался домой со службы, пребывая в святом неведении, удивленные картиной массового бегства, застывали на месте с открытыми ртами, затем бросались к почтовым ящикам, рвали конверт, читали вслух и присоединялись к бегущим паникерам.
      Но не все в этот вечер поддались страху. Нашлись и смельчаки, оставшиеся дома, чтобы испытать судьбу, - те, кто сумел как-то через постоянно замкнутые телефоны прорваться в градосовет и получить разъяснение. Но и оставшиеся на всякий случай вышли к десяти часам во двор, стали в безопасные места, проявив трезвую предусмотрительность, хотя в целом по всему городу такой предусмотрительности не ощущалось, сколько помнили себя шахградцы, такого по почте они никогда не получали землетрясение, какой бы силы оно ни было, всегда настигало их врасплох, и еще проходило два или три дня, прежде чем телевидение и газеты сообщали в прошедшем времени о силе пробежавшего землетрясения.
      В этом случае обо всем было заранее оповещено, посему в массе своей шахградцы не знали, как вести себя. Лишь такие, как Нахангов, догадались позвонить в градосовет или дежурному в ИПЗ. Первый порыв был естественный: не раздумывать долго, не звонить, не узнавать, не прятать, не спасать, а, поддавшись общей панике, бежать туда, куда бегут все, - на площади, скверы, в парки и стадионы - открытые места, подальше от высотных домов, заводских, водонапорных и телевизионных башен...
      На футбольном поле, куда прибежал Давлятов, уже собралась гудящая толпа. Предутренние толчки, которые обычно к вечеру уже забывались, сейчас были предметом споров. Говорили разное, даже фантастическое. Шахг-рад стоит на море минеральной воды, которую много лет разливают в бутылки с этикеткой "В здоровом теле - здоровый дух", и, сколько бы ее ни пили, не смогли всю выпить граждане, - эта вода и затопит нынче город. Тревожные были лица, хотя попадались и такие, кто пытался отшутиться... Часы на башне у центрального сквера вдруг забили... раз, два, три - будто что-то надавило, толпа вся сжалась, - восемь, девять, десять... Все продолжали напряженно слушать, поглядывая друг на друга, а через несколько минут, когда все поняли, что ничего не произошло, разом отпустило напряжение, заговорили, засмеялись, но не расходились, чтобы вдоволь посмеяться в душе над собственным страхом.
      Кто-то тронул Давлятова сзади, Давлятов вздрогнул от неожиданности и увидел Мирабова, врача, который лечил его от нервного истощения, вдовца одного с ним возраста; время от времени, хотя и очень редко, они встречались где-нибудь в кафе, чтобы поболтать о городских новостях.
      Встреча их обрадовала, они невольно обнялись, хотя подобной сентиментальности в их отношениях до сего дня не наблюдалось.
      - Рад видеть вас, доктор, искренне! - разволновался Давлятов.
      - Да, если бы не эта всеобщая мобилизация, навряд ли увиделись бы! шутливо проговорил Мирабов - человек тихий и сгорбленный, выглядевший намного старше своих сорока лет.
      - Интересно наблюдать за массовым поведением, - наклонившись к Мирабову, сказал Давлятов, - тем более когда сам все предсказал...
      - Как?! - удивился доктор. - Неужто вы?.. И по вашей воле были разосланы сотни тысяч конвертов с предостережением?
      - Это просто совпадение... хотя, впрочем, не знаю... Сегодня я выступал на конгрессе с прогнозом будущего сильного землетрясения, а спустя несколько часов - эти конверты в почтовых ящиках... Впрочем, удивляться нечему. При системе оповещения, которая в нашем граде хорошо отлажена... Не беспокойтесь, о новом всемирном потопе мы узнаем в ту же минуту...
      - Что от того, что узнаем? - шутливо возразил Мирабов, приглаживая усы. - В человеке уже давно дает сбой система поведения при опасности. Кроме паники, которая парализует ум и волю, другие естественные реакции у нас атрофированы...
      Давлятов хотел бы развить мысли Мирабова, которые нашли в его душе отклик, но не успел. Подталкиваемый со всех сторон беспокойной толпой, к ним приблизился старик каракалпак, который уже раньше мелькал то там, то сям, расспрашивая всех о чем-то.
      - Вам случайно не встречалась верблюдица с белым пятном на боку? обратился он к Давлятову так, будто наконец-то нашел того, кто ему поможет...
      - Мне? - слегка растерялся Давлятов. - Не припомню... хотя, впрочем...
      - Я приехал вчера к знакомому казаху, остановился у него на ночлег. Землетрясение напугало мою верблюдицу, она сорвалась и бросилась в темноту из ворот... - Каракалпак с тревогой всмотрелся в Давлятова: - Где я мог вас видеть? Мне знакомо ваше лицо...
      - И мне ваше тоже, - признался Давлятов нехотя. - Не приходилось ли вам бывать в Москве, на Всемирной скотоводческой выставке?
      - Был, бью, - будто обрадовался старик, - но, помню, заблудился в большом городе. И помер бы уже, не найдя Дома колхозника, если бы не магическое копыто...
      - Ах, вон оно что?! - насторожился Давлятов и решил не признаваться, что действительно видел верблюдицу с перерезанным горлом и как мужчины с кривыми ножами разделывали потом ее тушу... - Нет, верблюдицу вашу не видел... - И повернулся к Мирабову, все это время с удивлением наблюдавшему за ним, чтобы понять, где Давлятов искренен со стариком, а где пытается уйти от ответа... - Да, вы правы, паника - массовый психоз...
      Не желая выдать своего нервозного состояния, Мирабов опустил голову... Толпа сдвинулась, надавила и словно поглотила его, и вместо Мирабова Давлятов неожиданно увидел рядом Нахангова, который, подняв голову, иронически усмехнулся:
      - Ну, это слишком громко - насчет массового психоза...
      - Вы?! - Давлятов инстинктивно поднял руки, словно ожидал удара. - Вы ведь спустились в свой бункер?..
      Толпа снова раздвинулась, выпустив вперед Мирабова, - удивленно пожав плечами, врач спросил:
      - Вы о бункере? Да, я слышал, что их стали строить избранным, но не думаю, чтобы это было спасением, когда миллионный город загонят под землю, и наступит массовое безумие, о котором вы только что сказали...
      Около одиннадцати, потоптавшись на одном месте почти час, стали постепенно возвращаться в свои дома, но сначала уходили робко, все еще сомневаясь. А когда расходились уже большими группами, Давлятов решил проститься с Мирабовым.
      - Теперь мы будем видеться каждый вечер, может быть, в течение всего месяца. А там, как говорится, что судьбой начертано, - мрачновато проговорил Давлятов, всматриваясь в темноту.
      - До завтра! - махнул ему рукой врач и, чуть прихрамывая, ушел в сторону своего дома. - Спокойной ночи!
      - Спокойной земли!
      В тревоге, словно боясь слежки, Давлятов вернулся на свою улицу. Проходя мимо ворот Нахангова, напряг слух.
      - Все возвращаются, - услышал он голос своего благодетеля. - И нам пора покидать бункер. Живее! Живее! Помогите подняться бабушке...
      Давлятов вздохнул с облегчением и ступил через порог дома, все еще не веря, что сумасшедший день уже позади - день, как потом выяснилось, пе-ревернувший всю его жизнь...
      Не утихшая даже во время сна лихорадочная мысль о конференции чуть свет разбудила Давлятова. Второй день конференции, судя по изменившейся ситуации в граде, ожидался с новым, может, и вовсе неожиданным поворотом... словом, мог выйти из заранее утвержденного Академией наук регламента. Все предвещало именно это...
      Шагнув за ворота, Давлятов глянул на стены своего дома, как бы оценивая их прочность. Отойдя на приличное расстояние, остановился, чтобы приглядеться повнимательнее. Впервые так пристально всматривался он в родовой дом с наружной его стороны, замечая несколько необычную, будто сдвинутую с фундамента форму. Дом был не строго четырехугольный, а окруженный стенами, местами срезанными, местами согнутыми, - словом, передняя его часть казалась заостренной, как нос самолета, бока покатые, а задняя часть разделена на два острых угла... Невольно вспомнишь суеверные слухи о том, что дом будто бы держится то ли на таракане, то ли на черепахе и в роковую ночь покачнулся, до смерти напугав отца.
      Прежде чем свернуть за угол, Давлятов услышал какую-то возню за спиной. Оглянулся и увидел, как тот маленький, с узкими глазками, излучавшими холод, подхватил свою подругу на руки, забежал в ворота его дома, и оттуда сразу же раздались визг, хохот... Давлятов хотел было броситься обратно, чтобы поймать их и посрамить, но тут из улицы вынырнула машина его благодетеля, Нахангов, открывая дверцу, вялым жестом пригласил. его к себе на заднее сиденье.
      - После вчерашнего столпотворения среди населения отмечены признаки суеверия, - начал по-деловому Нахангов. - Мы должны под эгидой нашего института созвать конференцию, чтобы убедительными примерами в самом зародыше подавить суеверие...
      - Опять - конференция? - невольно вырвался у Давлятова глупый вопрос.
      - Я и вам позволю выступить на ней... То, что я скажу сейчас о смерти религии, поможет вам хорошенько подготовиться... Так чем мы умертвили религию? Ее множественностью. Будь религия одна для всех, она бы сразу не рухнула словно подкошенная... Мы сумели выиграть на ее множественности. Смешали в сознании современного человека все религии, загнав мусульманство в христианство, иудаизм в языческую веру, буддизм причудливо вплелся в манихейство. Словом, все искусно смешали, чтобы заставить всех поверить: религия - большая ложь. Образ бога стал вредным, несносным для души знаком... Вы полукровка, как и в массе своей все наши граждане, - наше природное тесто замешено и на поте Христова чела, и на пыли конниц Мухаммеда... кто же благословил нас на наши дела? Сам Христос! А Мухаммед пошел дальше. Тут уже было не до сентиментального поцелуя, когда меч был аргументом в споре... Мухаммед указал нам финал истории религии, ее нынешний конец.
      - Пожалуй, это так, - торопливо промолвил Давлятов, заметив, что подъезжают они к зданию ИПЗ со стороны конференц-зала.
      - До вечера, - кивнул ему подбадривающе Нахангов, - до без десяти десять...
      Академик-фемудянин, почти одновременно с ним подъехавший к залу, увидел Давлятова... и как только строптивый сотрудник закрыл за собой дверцу машины, создалась иллюзия, будто его заслонили входящие в зал... и от машины торопливо отошел тот самый с измученным лицом, словно побитый камнями, и несчастный...
      "Он и сегодня здесь, - мелькнуло у академика-фемудянина. - Как же его звали? Как же? Салих... да, да, Салих. За ним! - скомандовал он себе. Только за ним и ни на секунду не терять его из виду..."
      Несмотря на свой солидный возраст и положение, он бросился бегом по ступенькам, и, услышав шаги, Давлятов удивленно повернулся... Шаршаров бежал за ним.
      - Так это вы?! - помрачнел Давлятов, сжимая кулаки. - Я-то вчера подумал - померещилось... господин хороший парижанин...
      - Вы это мне? - остановился на верхней ступеньке академик-фемудянин и посмотрел назад, думая, что тот, по чьему адресу зло иронизирует Давлятов, идет следом.
      Во Дворце конференций сегодня все оказалось не совсем обычным: зал, куда устремился Давлятов, был заполнен пока наполовину, в то время как высокий президиум уже собрался в полном составе. Академики с нескрываемой досадой поглядывали оттуда на пустующие ряды кресел, как бы чувствуя себя виноватыми перед новым официальным лицом, которое сидело рядом с президентом конгресса. Это был не кто иной, как сам председатель градосовета Адамбаев - один из тридцати избранных, кто имел право в момент землетрясения скрываться в собственном бункере.
      Едва все расселись по местам, президент объявил второй день конгресса открытым и добавил, что событие, имевшее место вчера вечером в городе, невольно меняет программу нынешнего заседания... но обо всем этом лучше всех скажет уважаемый председатель градосовета, который, несмотря на занятость тысячами неотложных дел, нашел время приехать сюда...
      Адамбаев встал, но с минуту молчал, как бы подбирая самые точные слова.
      - Вы знаете о предупреждении, которое все жители нашего града получили по почте, - уверенно-бесстрастно начал он наконец. - Часть горожан поверила слухам. Начиная с половины десятого вечера группами, целыми семьями и поодиночке стали покидать свои дома и собираться на площадях, в скверах и других открытых местах. Нарастала паника. Вчерашний вечер пока еще не принес ощутимого вреда производственной и общественной деятельности нашего града, хотя нам, политикам, более чем кому-либо, известно, что граждане, спавшие ночь плохо, беспокойно, а то и вовсе лишенные сна, хуже, чем в обычные спокойные дни, трудятся на своих рабочих местах. Сегодня вечером мы будем иметь точные данные о спаде производительности труда... Но если подобное будет продолжаться и сегодня и завтра - и так на протяжении месяца, как сказано в этом провокационном предупреждении, - спад трудовой активности в городе постепенно достигнет низшей точки... Все другие последствия каждодневного напряжения в городе будут прогнозироваться, но и сейчас каждому из сидящих здесь ясно, что последствия эти могут быть самыми отрицательными для жизнеобеспечения града... По иронии судьбы или по счастливой случайности, в эти трудные для града дни здесь оказались все самые лучшие умы сейсмологии, не только Союза, но и прогрессивных зарубежных стран. Ваша задача, опираясь на самые точные данные науки, разоблачить всякого рода слухи, домыслы, дать отпор злонамеренной провокации... Сегодня после закрытия конгресса приглашаем уважаемых академиков на наше телевидение, где мы устраиваем прямую передачу вопросов и ответов. Каждый, кто пожелает, может позвонить на телестудию и получить от вас самый исчерпывающий ответ по тревожащему его вопросу... Итак, уважаемые академики, прошу помочь нам. От вашего веского слова будет зависеть спокойствие и благополучие всех жителей нашего Шахграда...
      Адамбаев сел тяжело, и рядом с ним президент конгресса показался совсем легким и суетливым.
      - Есть вопросы к уважаемому председателю? - поспешно спросил он у зала, молча и угрюмо переваривавшего услышанное. Только один Давлятов ерзал все это время, часто поглядывая на фемудинского академика, который, словно пытаясь что-то разгадать в Давлятове, пронзительно сверлил его глазами.
      "Что это вы?" - хотел спросить его Давлятов, но вопрос свой неожиданно адресовал не академику, а председателю градосовета, громко и во всеуслышание сказав:
      - Что это вы?.. Надо штаб создать при градосовете - сегодня же, немедленно! Последствия ожидаемого землетрясения будут ужасны, а вы всё хотите свести к дешевой телевизионной передаче!
      Как ни странно, ни зал, ни президиум ничем не среагировали на столь дерзкое заявление Давлятова - со вчерашнего его выступления все привыкли слышать от него одни лишь дерзости... чудак, сумасшедший, немало крутится их около науки. Впрочем, такие, пожалуй, даже нужны в серьезных конгрессах, как шуты гороховые... Президент поспешил наклониться к председателю и что-то объяснить ему, после чего оба язвительно хмыкнули, даже не удостоив Давлятова взглядом.
      Один из немногих, кого задела выходка Давлятова, - гость, восточный немец, с самого начала работы конференции сконфуженный ее общим ходом и атмосферой. Многие выступления показались ему половинчатыми и несколько условными, не замешенными на политике. Он был удивлен и даже ошарашен тем, что не в Мехико, где также собирался конгресс сейсмологов, не в Скопле, а в Шахграде, являющемся одним из центров сейсмона-уки Союза, ораторы выступают с сообщениями, не подкрепляя свои научные доводы идеологическими догмами. А этот Давлятов даже украсил свое сообщение религиозной символикой, что для гостя с берегов Шпрее и вовсе казалось непозволительно: боялся он, что тенденция - отделять науку от политики - пойдет отсюда к его краям и тогда придется в корне менять всю работу возглавляемого им ИПЗ. Гость вскочил порывисто, прося слова. Ему дали вне очереди из уважения к стране, ни разу не испытавшей землетрясения.
      - "Внимание! - стал читать гость заранее приготовленный с помощью переводчика текст. - Я считаю, что уважаемый конгресс должен дать отпор и навсегда уничтожить вредные взгляды Давлятова... который сегодня еще раз повторил их. Впредь от всех выступающих необходимо требовать четкого политического подхода к таким сложным стихийным бедствиям, как землетрясение!"
      Зал почти никак не отреагировал и на заявление немца, только несколько делегатов удивленно переглянулись, как бы говоря: каков иностранец? Приехал учить нас... Зато Давлятова слова немца не то чтобы возмутили, а, скорее, позабавили, и не сами слова, а тот акцент, с которым гость прочитал свое заявление. Давлятов долго всматривался в тщедушного с виду гостя, находя в его облике что-то трогательное, и крикнул ему, легко и весело, через весь зал:
      - Вы конечно же образец истинного немца, высокочтимого и уважаемого на службе, прекрасный семьянин и отличный товарищ...
      Гостя смутило то, что никто из академиков не поддержал его заявления. Сам же Давлятов, по адресу которого он прошелся, весело, без тени обиды ответил ему.
      - Самое смешное то, - вдруг заявил обескураженный гость, - что в детстве я был на "вы" со своим младшим братом, и когда мы ссорились, это было так комически торжественно. Брат напускал на себя серьезный вид и восклицал: "Вы думаете, что мне больше нечего делать, как выслушивать ваши назидания?.."
      Слова гостя показались Давлятову такими неожиданными и забавными, что он громко захохотал, хлопая себя по коленям, и крикнул:
      - Здесь, в Шахграде, можете считать своим братом меня!
      Гость открыл рот, не зная, что ему ответить, но тут все услышали слова президента:
      - Президиум конгресса, посовещавшись, решил дать возможность делегатам подготовиться к столь ответственной телевизионной передаче. Поэтому сегодняшнее заседание объявляется закрытым раньше срока.
      Необычное оживление охватило всех, сидевших доселе в угрюмом оцепенении, словно были это не солидные ученые мужи, а школьники. Необычные острые реплики, которыми обменялись через головы сидевших Давлятов и немец, настроили всех на легкомысленный лад.
      Выходя из зала, Давлятов догнал своего шефа по отделу и еще раз подчеркнуто спросил:
      - Изволите сейчас получить мое заявление об уходе... или, может, в тот день, когда разверзнется земля?
      - Думаю, не стоит откладывать... - мрачно молвил Айтзаров и хотел для убедительности добавить: "...после того, как вы опозорили нас в глазах зарубежных гостей", но посчитал это излишним.
      - С готовностью! - воскликнул Давлятов и сунул ему в руки сочиненное накануне заявление. Побежал по ступенькам, заметив в толпе делегатов фигуру фемудянского академика... что-то загадочное потянуло к нему, тревожащее, со вчерашнего дня не дававшее покоя... хотя мелькание то там, то сям Шаршарова все время рядом с фемудянином могло быть и случайным, никак с академиком не связанным. Но желание наконец объясниться с духовным отцом "Белой медведицы", долго ведшим за собой ее авторов, как несведущих в большой политике овечек, и предавшим их всех ради своей личной выгоды, было до того сильным, что Давлятов решил где угодно и как угодно разыскать Шаршарова.