– Ты придешь еще? - осторожно поинтересовалась Марина
      – Не знаю,- после паузы ответил Ружин.- Не знаю…
      – По крайней мере честно…
      – Мои слова,- усмехнулся Ружин.
      – Что? - не поняла Марина.
      – Ты все время употребляешь мои выражения.
      – Ну, такое не забывается,- не скрывая иронии произнесла Марина.
      – Не злись,- попросил Ружин.
      Свет от фонаря шел скупой и зыбкий, и пыльный какой-то, а еще фонарь дрожал - от ветра, наверное, мелко-мелко, и казалось, все предметы в спальне шевелятся и не просто шевелятся, а неотвратимо надвигаются на постель - и стулья, и кресла, и пуфики разномастные, и трельяж… Ружин тряхнул головой, но мебель все равно шевелилась. А потом открылась балконная дверь, медленно, плавно, будто кто тихонько подталкивал ее. Ружин приподнялся, вглядываясь. Марина обхватила его, прижалась, вздрагивая. Дверь захлопнулась рывком. Сквозняк.
      – Я вчера был у Копылова,- заговорил Ружин.- Я сказал, что хочу работать на любой должности, в розыске. Это мое, понимаешь?
      Это единственное, что я умею и люблю делать. Это как наваждение. Где бы я ни был, тут же я вычленяю воров, фарцовщиков, наркоманов, гомиков… Я профессионал. Я устал без работы.
      Марина убрала руку с его груди, села, подогнув колени и опершись на спинку кровати.
      – И что Копылов? - скучно спросила она.
      – Пообещал, что все решится положительно,- ответил Ружин и заметил с почти искренним воодушевлением: - Он совсем неплохой малый, твой муж. Мы с ним мило поболтали, умен, эрудирован, болеет за город.. Вот так.
      – Значит, следствие прекратят? - осведомилась Марина.
      – Прекратят.
      – И суда не будет?
      – Не будет.
      – И тебе не грозит пять лет?
      – Не грозит.
      – И забудется то, что ты был арестован за покушение на убийство Гарабова и просидел в тюрьме два месяца?
      – Забудется.
      – И все потому, что ты теперь будешь паинькой и опять станешь верно служить?
      – Потому что буду опять верно…- Ружин осекся, проговорил зло, с нажимом: - Потому что хочу работать, потому что не могу без этой работы жить, потому что…
      – Врешь,- усмешливо перебила его Марина.- И мне врешь, и себе врешь. Но я тебя понимаю. У тебя нет выбора. Понимаю.
      – Чушь, чушь, чушь! - замотал головой Ружин.- Чушь! - он вскинулся с постели, стал одеваться, быстро, суетливо, из карманов со звоном сыпалась мелочь.- Потому что я хочу работать! - прерывисто дыша, говорил он: - Потому что я профессионал! Пусть они все, что угодно делают там все, а я буду ловить жуликов, уголовников. Понимаешь? Уголовников!
      Он сорвал куртку со стула, ступил к окну, надевая ее на ходу; надевал нервно, дерганно, раза два промахнулся мимо рукава, на третий раз, разозлившись, втиснул кулак с такой силой, что материя затрещала, сопротивляясь. Привалился к балконной двери, стал вертеть ручки двумя руками, чтоб уж наверняка, и злился легкости, с какой они поддавались.
      И тут опять услышал, как затрещала куртка на плечах, звук показался громким, долгим. Ружин нахмурился, замер, затем стремительно сорвал ее с себя, вывернул подкладкой наружу, принялся внимательно разглядывать ее сантиметр за сантиметром, когда добрался взглядом до шва вверху рукава, помял шов пальцами, нащупал что-то. Дырка. Надо же… Большая. Как же так? Он сморщился, обиженно поджал губы. Проговорил, не поднимая головы:
      – Нитку с иголкой…
      Марина зашуршала за его спиной, а он все мял-мял шов пальцами и качал головой сокрушенно. Марина протянула ему иголку со вдетой уже ниткой.
      – Что это? - спросил Ружин.
      – Нитка с иголкой,- тихо сказала Марина.
      – Зачем? - удивился Ружин.
      – ТЫ же просил,- Марина все еще тянула к нему руку.
      – Не помню,- сказал Ружин, съежив лоб,- не помню… Он не спеша надел куртку, подошел к балконной двери, легко распахнул ее, сделал еще шаг, перекинул ногу через перила балкона.
      – Сережа! Не надо! - сдавливая крик, проговорила Марина.- Я же пошутила! Я не хочу одна! Я все время одна! Я не хочу! Не хочу! Не хочу!..
      Она видела, как он добрался до забора, перемахнул его, как бесшумно бежал по низкому, слоисто стелющемуся над увядающей травой туману.
 
      …Двери в автобусах уже закрылись, но машины пока не отъезжали, дымили скупо, грелись, ждали команды. Вокруг каждого автобуса, а их было четыре, родители, друзья, невесты, жены. Обступили так, что казалось даже, когда сдвинутся машины с места, не пустят их, вцепятся в окна, колеса, впереди встанут и не разрешат дальше ехать, все знают, куда они едут, все знают…
      Парни держатся достойно, браво улыбаются, острят, балабонят горласто из окон, в который раз руки жмут и своим, и незнакомым. Колесов тоже старался улыбаться широко и безмятежно. Ружин и Света видели его через стекло, он не вставал, не высовывался в опущенные фрамуги, просто сидел и улыбался, широко и безмятежно. И Ружин губы растягивал и беззаботное, веселое лицо делал, и Света тоже веселое лицо делала, только у нее плохо получалось, как у танцоров-любителей к концу долгого выступления.
      Но вот команда. Вздрогнули машины, заголосили люди, неожиданно тонко, безнадежно,- женщины. Один из офицеров яростно выругался в мегафон, и голоса стихли, присмирели люди, и вправду, не на похоронах же. Автобусы уехали. Стояли еще долго. Ружин и Света двинулись первыми. Двор призывного пункта был голым, чистым, серым и тоскливым, после отъезда машин это увиделось ясно, теперь хотелось скорей уйти отсюда.
      – Ружин, Сергей! - услышал Ружин низкий голос за спиной. Обернулся. К ним спешил моложавый белобровый подполковник. Подойдя, он протянул руку, сказал радостно: - Сто лет тебя не видел! Как ты? Все обошлось?
      – Нормально,- Ружин пожал плечами.
      – Может быть, лучше было бы там, а? - подполковник нахмурился, внимательно вглядываясь в Ружина.- Кто знает, где найдешь, где потеряешь, а? Два раза тебе предлагали. Приехал бы героем.
      – Наверное,- пробормотал Ружин.
      – Я через неделю опять туда,- сказал подполковник.- Позвони. Приходи проводить…
      – Обязательно,- кивнул Ружин.- Я позвоню. Обязательно. Всю дорогу ехали молча, не смотрели друг на друга, будто разругались, а теперь вот поостыли, но не смирились, ждут, кто первый начнет, чтобы опять в крик, без причины, без злобы, а просто потому, что скверно, все, все не так, все против Когда он случайно коснулся девушки, она вздрогнула, а он одновременно руку отдернул, словно током по пальцам шибануло, он пробормотал "Извините" или еще что-то в этом роде, а она и вовсе не ответила, только отодвинулась к двери ближе.
      Ружин подрулил к подъезду, притормозил, выходить первым не стал, сидел, положив руки на руль.
      – Я заберу вещи,- сказала Света, не глядя на него.
      – Да-да, конечно,- согласился Ружин.
      Они вышли, все так же молча вошли в подъезд, поднялись по лестнице. Ружин открыл дверь, пропустил девушку вперед, остановился на мгновенье, прищурился, потянул воздух носом, шагнул вперед, мягко отстранил Свету, приложил палец к губам. Она, не понимая, насупила брови, хотела что-то сказать, но Ружин был быстрее, зажал ей рот ладонью, улыбнулся успокаивающе, другой рукой по волосам погладил. Света расправила лоб, потерлась непроизвольно об его руку Ружин подмигнул ей, шагнул к двери в комнату, открыл ее У окна на кресле сидела Лера, курила, ухоженная, яркая, в пестром коротком халатике, который намеренно не скрывал загорелых ног.
      – Наконец-то,- сказала она, длинно улыбаясь.- Я чуть не заснула А ты бродишь где-то, ранняя пташка.
      – Что случилось? - растерянно спросил Ружин.
      – Ничего не случилось,- обиженно ответила Лера.- Ты забыл как я люблю это утром, когда ты еще сонный, теплый?..
      – Ой! - вздохнула за спиной Ружина Света. Ружин обреченно покачал головой, устало провел рукой по лицу.
      – А это еще что за чудо? - Лера подалась вперед, притушила сигарету, встала, оглядела Свету, усмехнулась: - Переквалифицировался на детей или предпочитаешь теперь заниматься этим втроем? - она развязала пояс, встряхнула волосами.- Ну что ж, я согласна.
      Она намеренно медленно стянула с плеч халатик, и он бесшумно упал у ее ног.
      – Эффектно,- оценил Ружин и полез за сигаретами.- Но я вторую неделю полы не мою. Жалко вещь.
      А потом он услышал дробный стук каблучков в коридоре, тяжелый удар входной двери, веселый невесомый звон цепочки.
      – Дура! - искренне и со вкусом заявил он Лере и ринулся к двери.
      Света была уже в конце улицы, когда он выскочил из подъезда, бежала, ссутулившись, прижав локотки к телу, каблуки то и дело соскальзывали, подгибались, и девушка, в испуге взмахивая руками, припадала то на одну ногу, то на другую. Ружин улыбнулся, по-молодецки присвистнул ей вдогонку и побежал следом.
      – Стоп! - строго скомандовал он, оказавшись перед Светой, и предупреждающе вытянул руки. Она замедлила шаг, побрела обессиленная, опустив голову.Чего ты испугалась? - спросил Ружин.- Никогда не видела женского тела? Оно точно такое же как у тебя. Хотя нет,- поправил он себя.- У тебя в миллион раз лучше.
      – Откуда вы знаете? - Света испуганно вскинула глаза. Ружин расхохотался. Света дернула плечом и пошла быстрее.
      – Но я, наверное, опять не прав,- Ружин поравнялся с девушкой.- Ты ревнуешь.
      – Ну вот еще! - фыркнула Света.
      – Ревнуешь, ревнуешь,- подзадорил ее Ружин.
      – Было бы к кому,- возмутилась Света.- К вашему сведению, у нее зубы вставные.- Она энергично тряхнула головой.- Вот так!
      А Ружин снова расхохотался, весело ему было и хорошо, что вот так искренне она возмущается и встряхивает головой, как ретивая молодая лошадка.
      – Да, да, да,- запальчиво проговорила Света.- Вот тут два и тут.- Она поднесла палец ко рту и показала, где у Леры вставные зубы, и губы при этом свои нарочито широко растянула, чтобы Ружин мог видеть, какие у нее зубки ровные, гладенькие, и все свои, да еще головой повертела туда-сюда, смотри, мол, сравнивай.
      Ружин хохотал, не останавливаясь, и повторял сквозь смех:
      – Как заметила-то, а? Как заметила?
      Какое-то время Света смотрела на него насупленно, обиженно, а потом хмыкнула неожиданно для себя, потом руку ко рту поднесла, подступающий смех сдерживая, но поздно, вздрогнули плечи, и она засмеялась вслед за Ружиным, легко, без смущения, как давно не смеялась, как в детстве…
      – Я хочу есть,- сказал Ружин, отнимая ладони от щек. Я зверски хочу есть.
      – И я хочу есть,- переводя дыхание, заявила Света.- Только еще зверистей.
      – Как? Как? - не понял Ружин.
      Они неторопливо шли по ресторанному залу, круглому, пустому, разноцветные скатерти, белые, голубые, красные, форсистые стулья, спинки круто выгнуты, ножки тощие, ниточки, как лапки паучьи. Впереди метрдотель, в темном костюме с бордовой бабочкой, высокий, тонкорукий, голова чуть назад откинута, вышагивает как манекенщик, вольно, слегка подпрыгивая, за ним Света озирается со скрытым любопытством, а за ними Ружин, руки в карманах, вид беспечный, но это напоказ, а самому не по себе, вроде как окрика ждет, мол, нельзя сюда, мол, кончилось твое время, в пельменной, мусорок, похаваешь… Но нет, вот остановился метрдотель, указал на стол, сказал вежливо:
      – Пожалуйста.- И при этом во второй раз уже на Ружина внимательно посмотрел, глаза черные, словно подведенные, брови высокие, будто заново нарисованные, и оттого взгляд у метрдотеля печально-скорбный, как у Пьеро.
      – Не узнаешь? - спросил Ружин, усаживаясь.
      – Почему не узнаю? - легко откликнулся метрдотель.- Узнаю. Как не узнать. Гуляли славно, громко. Любимое место ваше было после "Солнечного". Так?
      – Так,- кивнул Ружин.- Все верно ты говоришь. Про мои дела слыхал?
      – Болтали что-то.
      – Мог бы и не пустить,- усмехнулся Ружин.- Почему пустил?
      – Кто знает, как жизнь повернется,- философски заметил метрдотель.- Я в людях разбираюсь. Глаза у вас не потухшие, устремленные, на борьбу нацеленные.
      Ружин удивленно вскинул брови, покрутил головой, хмыкнул.
      – Пришли-ка официанта,- попросил он.- Я зверски хочу есть, а вот дама моя,- он кивнул на Свету,- еще зверистей.
      – Что? Что? - наклонился метрдотель.
      – А она не останется? Уйдет? - осторожно спросила Света, аккуратно отрезая кусочек мяса.
      – Кто? - поинтересовался Ружин и разлил но фужерам минеральную воду.
      – Ну эта, которая с зубами…
      – А,- ухмыльнулся Ружин.- Конечно. Она же все поняла.
      – Насовсем уйдет? - Света, не поднимая глаз, сосредоточенно кромсала мясо.
      – Наверное,- Ружин пожал плечами.- А если и придет, мы ее не пустим.
      – Мы…- растерянно повторила Света.
      Ружин замер, фужер так и не донес до губ, но и смотрел он не на Свету, а куда-то за нее, поверх ее плеча, улыбался. Она медленно обернулась.
      Сбоку от эстрады темнела дверь, маленькая, неприметная, и возле нее стоял Горохов, он придерживал дверь, чтобы она не закрылась, и что-то говорил неизвестно кому, тому, кто за этой самой дверью находился, говорил почтительно, тихо, чуть подавшись вперед, словно вышколенный официант в дорогом ресторане. Потом он мягко прикрыл дверь, повел плечами, распрямился и направился в зал, с ленцой, вразвалку, другой человек, раскованный, знающий себе цену, Ружин встал. Горохов уловил движение, повернулся в его сторону, застыл на полушаге, быстро обернулся назад, на дверь, потом по залу глазами пробежался цепко, профессионально и только после этого сотворил улыбку на лице, приветливую, узнающую. Ружин усмехнулся.
      – Я рад тебя видеть,- сказал он.
      – Я тоже,- бодренько отозвался Горохов.
      – Не ври,- сказал Ружин.- Мне не надо врать. Я умный.
      – Я помню,- кивнул Горохов.- Помню.
      – И все равно я рад,- Ружин протянул руку. Горохов торопливо пожал ее.Как ребята? Все живы? Здоровы?
      – Да,- радостно ответил Горохов.- Все живы-здоровы.
      – Ну и замечательно.
      – Конечно. Это самое главное, когда все живы и здоровы…
      – Я вот тут завтракаю.- Ружин махнул рукой за спину.- Давно не бывал.
      – Да, здесь неплохо,- согласился Горохов.- Уютно. Кухня хорошая. Я вот тоже решил, дай, думаю, позавтракаю. Вкусно.
      – Уже уходишь?
      – Да не совсем,- поспешно откликнулся Горохов.- Еще кофе… Ружин увидел, как неприметная дверка возле эстрады открылась и кто-то вышел из нее, двое. Ружин узнал Рудакова и прокурора Ситникова.
      – Не будет тебе кофе, Горохов,- сообщил он. Горохов оглянулся и опять превратился в вышколенного официанта, развернулся суетливо, плечи упали, подтаяли словно, голова вперед подалась, навстречу.
      – Что с тобой? - искренне удивился Ружин. Горохов вздрогнул, но не обернулся.
      – Не знаю, Серега,- сказал он тихо.- Не знаю! Что-то случилось, а что и когда, не знаю. Жить, наверное, спокойно хочу. Два дня назад Рудаков стал начальником управления. Вот так.
      – Как же это?..- растерялся Ружин, он похлопал себя по карманам, ища сигареты, не нашел, деревянно повернулся, сделал шаг в сторону своего столика, не заметив стула, стоящего перед ним, споткнулся о ножку, не удержался и, вытянув руки, повалился на сервировочный столик, уставленный грудой тарелок и бокалов, тарелки посыпались на пол, раскалываясь с сухим треском, один за другим захлопали по паркету пузатые бокалы, и вилки потекли со стола, и ножи,- серебряный водопад.
      – Кто это там? - поморщился Рудаков.- Ружин? Опять пьяный? Видите? - грустно сказал он прокурору.- Я был прав. Нечистоплотным людям не место в милиции.
      Они неторопливо направились к выходу, сбоку мелко семенил Горохов и что-то вполголоса говорил, то и дело показывая рукой на Ружина, строгий, непримиримый.
 
      …Ветер дул порывами, то вдруг закручивал яростно в невесомые воронки песочную пыль, тонко обсыпавшую смерзшийся уже пляжный песок, выдавливал снежно-белую пену "барашков" из черного морского нутра, и был он тогда холодным и злым, хлестал по лицу мокро и колко, впивался в глаза, мешал дышать, остро выстуживая ноздри, губы, и Света кричала тогда, отчаянно дергая Ружина за рукав: "Уйдем, уйдем! Мне холодно! Мне страшно! Я не хочу! Зачем?! Зачем?!"… То вдруг стихал мгновенно, разом, будто кто-то выключил его, не выдержав и в сердцах опустив рубильник, и оседала грустно песочная пыль, не дали ей порезвиться, покуражиться вволю, и таяли "барашки", как льдинки под летним солнцем, и предметы вокруг приобретали ясные и четкие очертания, и цвет приобретали, виделись уже объемными и весомыми, а не плоскими, призрачными, как минуту назад, это свою природную прозрачность восстанавливал вычищенный влагой воздух…
      Ружин сидел на песке и рассеянно с тихой полуулыбкой смотрел на море. Света рядом переминалась с ноги на ногу, озябшая, съеженная, теребила машинально его плечо, повторяла безнадежно:
      "Уйдем, уйдем…" Ружин посмотрел на часы.
      – Они уже в аэропорту,- определил он.- Шутят, веселятся, громко, гораздо громче, чем обычно, тайком ловят взгляды друг друга, может, кому-то так же паршиво, как и мне, и я не один такой, трусливый и мерзкий выродок… Нет, вон у этого на миг потемнели глаза, и у того, и у того… Нет, не один, значит, я не самый худший, значит, это норма… и я смогу, и я сделаю все, что потребуется. Надо!Ружин потер руками лицо, посмотрел на ладони, мокрые, он усмехнулся, это всего лишь водяная пыль, море.- Помнишь того подполковника белобрового? Он правду сказал, мне два раза предлагали туда. И два раза я находил причины, чтобы не ехать. Не потому, что видел, что война эта зряшная. Боялся. Если бы ты знала, как долго и упорно я ломал голову, чтобы найти эти причины. Здесь на нож с улыбочкой шел, а туда боялся. Там шансов больше, понимаешь? Понимаешь? Я был бравым и смелым сыщиком,считал себя элегантным, красивым парнем, правда, правда, а когда меня арестовали и я попал в камеру, понял, что я во все это играл только, играл и ничего больше, я дрожал как заяц, когда меня вызывали на допрос, я перестал бриться, мне было совершенно наплевать, как я выгляжу, мне, наоборот, хотелось быть маленьким, страшненьким, незаметным.- Он поднял глаза на Свету, усмешку, презрение ожидал увидеть на ее лице, но нет, она будто и не слышала его, по-прежнему подрагивают посеревшие ее губы, томится прежняя мольба в глазах, и бессильным голосом она повторяет: "Уйдем, мне холодно, холодно…" Ружин неожиданно рассмеялся, непринужденно, искренне: - А знаешь, чего я еще всегда боялся? Холода. Обыкновенного холода. Я всегда боялся простудиться, до чертиков боялся простудиться. Не пил холодную воду, где бы ни был, закрывал окна и двери, чтобы не было сквозняков, начинал купаться в море только в июне, а заканчивал в начале августа. Интересно, правда?
      Ружин вдруг быстро встал, покопался в карманах куртки, не глядя на девушку, протянул ей ключи, бросил отрывисто:
      – Уходи!
      – А ты? - потянулась к нему Света.
      Он оттолкнул ее и крикнул, зажмурив глаза:
      – Уходи!
      Света невольно попятилась назад, остановилась, растерянная, готовая заплакать.
      – Я прошу тебя,- проговорил он, сдерживаясь.- Мне надо побыть одному.
      Она сделала несколько шагов назад, потом повернулась к нему спиной, побрела, ссутулившись, вздрагивали плечи, длинный плащ путался в ногах. Ружин подождал, пока она отойдет подальше, скроется за деревьями, курил жадно, потом бросил сигарету, разделся, не суетясь, оставшись в плавках, пробежался до кромки воды, остановился на секунду, выдохнул шумно и ступил в воду.
      Он плыл быстро и уверенно. Все дальше, дальше. Опять задул ветер, тот самый, злой и колкий, с готовностью вынырнули "барашки", понеслись неудержимо друг за другом. "Давай! Давай!" - вскрикивал Ружин, отфыркивался и, истово вспенивая вязкую воду, короткими сильными гребками толкал себя вперед.