Глава 15

— Видно, свалился с балкона второго этажа. Если только его не сбросили.

Виргилий рассказывал Пьеру и Чезаре, с чем они столкнулись во дворе Розария. Мариетта была бледна и напугана и все время держалась поближе к Виргилию.

— И балкон-то расположен не очень высоко над землей, он мог легко оправиться от падения. Но он явно летел через перила головой вперед. Подозреваю, что свалился он не по доброй воле. Между большим и указательным пальцем у него был зажат кусочек пергамента, казалось, он и после смерти не желает расставаться с письмом Фламеля: могу поспорить, именно этот документ сжимал он в руках перед падением. Это он вместе с Лионелло напал тогда на нас в мастерской, за то и поплатился. Да, Зорзи мертв, да так, что мертвее не бывает.

— Значит ли это, что убийца Зорзи, похитивший у него пергамент, завладел и камнем, спрятанным в драконе? — поинтересовался Пьер.

Сам он бегом добрался до церкви Сан-Лио, обследовал всех монстров на портале и вернулся ни с чем. Его вопрос повис в воздухе. Все молчали, слышался лишь хруст — это дядя поедал поджаристые оладьи, сочащиеся маслом и сиропом. Покончив с последним, он вытер пальцы и как ни в чем не бывало заявил:

— Дракон Розария — вовсе не тот, что изображен на первой картинке и описан вашим алхимиком.

Три пары глаз уставились на него. Не спеша, растягивая удовольствие от того, что заставляет всех томиться неизвестностью, дядя встал из-за стола и подошел к сундуку с выпуклой крышкой, на котором примостился Занни. Только когда он согнал кота, друзья увидели книгу.

— Книга Марко Поло, — провозгласил он, потрясая фолиантом. — Напечатано в Венеции восемнадцать лет назад благодаря попечению синьора Рамюзио, географа. Перевод на итальянский с латинского принадлежит Пипино, а на латынь перевод был сделан с французского, ибо книга была написана по-французски.

— Книга чудес! — вскричал Виргилий.

— Рассуждение о Мире, — воскликнула Мариетта.

— А как еще? — спросил Пьер.

За что получил подзатыльник от Чезаре: мол, плохо знаешь историю литературы. Дядя счел себя обязанным просветить студента-медика.

— Тысяча двести семьдесят первый год: венецианец Марко Поло семнадцати лет от роду покидает родные берега и отправляется с дядей и отцом — Маттео и Никколо — в плавание за иноземными товарами. Они совершают кругосветное путешествие, длящееся три года, и попадают в святую святых загадочного Востока: Анатолия, Иран, Памир, Туркестан, пустыня Гоби и, наконец, Катэй[104]. А там уж легендарная столица Пекин и двор великого хана Кублая. Они провели у него в гостях восемнадцать лет! Когда же вернулись в Венецию, в монгольских одеждах, постаревшие, никто их не узнал, даже близкие. Рассказывают, будто в подкладках необычных нарядов были зашиты сокровища. И что свой венецианский дом они украсили роскошными тканями, расшитыми золотом и серебром. Несколько лет спустя, во время морского сражения между венецианцами и генуэзцами, Марко Поло был взят в плен. Произошло это седьмого сентября 1298 года в канале Курзола. Оказавшись в одной темнице с Рустикелло да Пиза, он поведал тому тысячу и одну историю, приключившиеся с ним во время путешествия по Азии и пребывания у великого хана. Рустикелло записал его рассказы по-французски, положив начало произведению с множеством названий: «Книга Марко Поло», «Книга чудес», «Миллион», «Книга Великого татарского хана», «Рассуждение о Мире».

Пьер протянул руку за знаменитой книгой, Чезаре отдал ему ее. Книга сама раскрылась у него в руках, и перед его изумленным взором предстали строчки, подчеркнутые красным:

«Стены чертогов сплошь покрыты золотом, тоже и спален, а еще серебром, и повсюду драконы, звери, птицы, рыцари, сценки, и зело много всякого другого».

Пьер положил книгу на середину стола так, чтобы и остальные могли прочесть. При виде описания дворца Куб-лай-хана, вышедшего из-под пера Рустикелло, Виргилий и Мариетта не могли сдержать возгласов удивления.

— Но как ты сопоставил это с письмом Фламеля? — пробормотал Предом.

Прежде чем ответить, дядя сходил за вином.

— Мне показалось занятным, что фраза на французском языке затесалась в латинский текст, — начал дядя, откупоривая бутылку. — Так вот, я и прикинул: Венеция вкупе с французским текстом, вкупе с драконами, да еще стародавние времена, до тысяча четырехсотого года, — что у нас в итоге? Марко Поло! Алхимия, ничего больше! На вашем месте я бы побродил возле дома Поло, там есть двор, который носит название Миллион[105]!

Тинторетта щелкнула пальцами, в глазах ее запрыгали огоньки, скулы порозовели от прихлынувшей к ним крови.

— Это же так очевидно! Розетки во дворе Миллион! Это разом все объясняет: на рисунке два дракона — и на розетках животные представлены попарно. А кроме того, рабби Леви дал нам наказ — сообразовываться с алхимическими животными. Все вдруг встало на свои места. За мной!

Она вытянулась на мысочках, обвила руками шею Чезаре и чмокнула его в заросшую щеку.

— Браво! В вашем роду дяди такие же бесподобные, как и племянники! — шепнула она ему.

Чезаре запыхтел и выпил за ее здоровье. Три раза хлопнула входная дверь.

Старинный особняк, принадлежавший семейству Поло, находился за церковью Святого Иоанна Златоуста, в нескольких метрах от двора Влюбленных, где Виргилий впервые хотел поцеловать Мариетту. Стены его были украшены розетками в венето-византийском стиле, а оконные проемы — оживальными арками. Над третьим этажом шел фриз из пяти окружностей с лепниной — сплошь животные, среди которых были и павлины. Павлины фигурировали на рисунке, найденном в бумагах Тициана. Глядя на этот рисунок, каббалист Леви и дал им наказ: «Ищите ворона, лебедя, птицу-феникс, пеликана, павлина, орла и льва». «Ну конечно же, павлины и навели Фламеля на мысль использовать это место для тайника своего первого камня», — сделал вывод Предом. Пьер дергал его за полу камзола, увлекая к арке с розетками, в которых был целый ряд парных животных: две лани, повернутые головами друг к другу, два голубка, соприкасающиеся клювами, и… два переплетенных дракона. И в довершение всего у этих драконов были хвосты как у сирен и головы как у дромадеров — все как у монстров на рисунке номер один.

— Что будем делать дальше? — спросила Тинторетта изменившимся голосом.

— Дальше? Справа или слева? — ответил Виргилий.

— Справа, — отозвался Пьер.

— Слева, — проговорила Мариетта.

Виргилий протянул руку к розетке слева и принялся ощупывать ее: каждую трещинку, каждый выступ. Но так ничего и не нащупал. Тогда он обратился к правой розетке. Рука дрожала. За ухом дракона как будто бы обнаружилась щелочка, он сунул туда ноготь. Затем поджал пальцы и надавил на песчаник. Пыль и осадки почти два века трудились над тем, чтобы как следует запечатать камень. Еще усилие. Он вскрикнул: ноготь сломался. Тинторетта достала из волос заколку и протянула ему. Железо лучше сопротивлялось камню. Предом был словно Персей, сражающийся с драконом. Тот не выдержал натиска, голова его отскочила и покатилась по земле. В открывшемся тайнике тускло поблескивал черный камешек с какими-то знаками.

Ровно через три месяца та же компания собралась за столом у Чезаре. Перед ними лежал черный камешек. Было двадцать первое марта 1577 года, едва брезжил утренний свет. Самого Чезаре посреди ночи позвали к больной, и он до сих пор не вернулся. Не было и Пальмы, но он дал Мариетте обещание во что бы то ни стало присоединиться к ним днем. День им предстоял необычный, ради него французы вновь совершили путешествие из Падуи. Правда, Предом появился в Венеции раньше, семнадцатого марта, чтобы отпраздновать день рождения своей возлюбленной — ей исполнился двадцать один год[106]. В качестве подарка он преподнес ей апельсин, утыканный бутонами гвоздики, с которым она не расставалась. Пьер присоединился к ним накануне. Холода отступали от обескровленного чумой города. Как всегда, распускались почки на деревьях, в садах цвела мимоза, а в тени Павильона Духов меланхолично покачивались фиалки. Но сердце Виргилия больше не разрывалось при виде фиалок, он был влюблен в менее мрачный и скрытный цветок, который играл для него на лютне и клавесине, — он был влюблен в ландыш.

Еще полгода назад, четвертого сентября, друзья ломали себе головы, что могла означать вторая картинка Фламеля: бородатый мужчина и женщина в покрывале.

— Некая лента, обвитая вокруг их тел, связывает их, — заметил тогда Пальма.

— Я тоже обратила на это внимание. Что бы это значило? — рассуждала вслух Мариетта.

— А что по этому поводу сказано в письме?

Виргилий, знавший текст почти наизусть, прочел вслух:

— «Муж, изображенный здесь, весьма меня напоминает, а женщина — не меньше напоминает Перренель. Причина, почему они похожи на нас, не столь важна. Их сходство с нами здесь ни при чем».

— Ничего не понимаю! Так это чета Фламелей или нет? — Тинторетту одолевало желание рассмеяться и сокрушенно развести руками.

Студент-медик отважился на синтаксический разбор текста:

— Тут написано: «их сходство с нами здесь ни при чем». Вследствие чего, по моему скромному мнению, этот мужчина и эта женщина не Николя и не Пернель. Речь идет просто о каком-то мужчине и какой-то женщине. Или скорее о мужчине и женщине как таковых.

— Об Адаме и Еве! — Тинторетта рассмеялась. — Отец создал для Братства Пресвятой Троицы в Дорсодуро три полотна: сотворение Адама и Евы, первородный грех и явление перед Богом. Но здесь речь, конечно же, о других Адаме и Еве.

Все улыбнулись ее словам, за исключением Пальмы, некоторое время назад впавшего в странное состояние столбняка. Вдруг он плашмя ударил рукой по столу.

— На фасаде Дворца дожей иные капители украшены библейскими сценками из Ветхого Завета: Ной, Соломон, Адам и Ева.

— Адам и Ева! — рванулось разом из трех глоток.

— Прямо-таки макиавеллистский тайник, вроде на виду у всех, а поди догадайся! — заметил Виргилий.

— Некоторые сценки нам не подойдут по времени. Например, «Суд Соломона» Бартоломео Бона относится к пятнадцатому веку. А вот «Искушение Адама и Евы» создано до тысяча триста девяносто девятого года. И это нам вполне подходит.

Мариетта в мужском костюме склонилась к Пьеру:

— Ну что, в путь, за вторым камнем?

Только Пьер собрался кивнуть, как в дверь постучали. Виргилий спустился на первый этаж открыть. Каково же было его удивление, когда на пороге он увидел рабби Леви в сопровождении незнакомца. Виргилий побывал у Леви, едва появившись в Светлейшей, всего несколько дней назад. Мудрец показал ему доставленную из Кастилии рукопись — длинный комментарий к «Пентатеке» Иосифа Анжеле — «Прозрачность сапфира». Виргилию пришлось вновь окунуться в мистику и эзотеризм. «Я ищу изумруд, а не сапфир», — хотелось ему выкрикнуть. Но он не посмел и пикнуть. Соломон Леви явно был увлечен текстом. И вот раввин в желтой шапке, как ему было предписано законом, явился сам.

— Шалом, племянник, — приветствовал он Виргилия, — привел тебе кое-кого, — и кивком указал на своего спутника.

Тот церемонно приветствовал парижанина.

— Жоао Эль Рибейра, — представил его раввин. Виргилий не удержался от возгласа удивления. Перед ним был один из приглашенных к Атике, седьмой подозреваемый собственной персоной! Некоторое время он молча разглядывал его: из-за морщин, кругов под глазами, пигментных пятен и седины он выглядел на все восемьдесят, хотя на самом деле ему было гораздо меньше. В отличие от раввина его голова не была покрыта позорной желтой шапкой. Он был низкого роста, плешив, зато борода была длинной и белой. Сразу бросалась в глаза нездоровая худоба: свое легкое тело он поддерживал с помощью деревянной трости. Одежда из черного полотна еще больше усиливала впечатление нездоровья и слабости, исходившее от него. Виргилий предложил им войти. Соломон Леви пропустил его вперед, а сам схватил Виргилия за рукав и потащил в угол, где зашептал:

— Племянник, доказать то, о чем я сейчас скажу, я не могу. И все же я делаю это, поскольку уверен: доказательств обратного нет у тебя.

Виргилий поднес руку ко лбу, испугавшись, что раввин вновь погрузит его в мистику. Однако речь зашла совсем о другом.

— Я глубоко уверен, что Ари Бени Израэль ни в чем не виновен: ни в убийстве Атики, ни в убийстве Бонфили, ни в уничтожении посредством заражения Тициана и его сына, если таковое имело место. — Раввин развел руками, чтобы показать свою искренность и беспомощность. — Если ты спросишь, что мне известно, я отвечу, что знаю лишь то, что он мне сказал, но это меня убедило. Он подтверждает, что куртизанка ему угрожала, шантажировала его и разорила. То, что она умерла, стоило ему вручить ей определенную сумму, — первое совпадение. То, что он покинул Константинополь почти сразу после убийства, — второе.

— А то, что он вернулся, узнав о болезни Тициана, — третье? — с иронией подхватил юноша.

— Не так, племянник. Он пустился в путь, потому как подозревал, что письмо Фламеля попало в руки кадорца. Разве не Тициан сделал их всех адептами герметизма? Куртизанка мертва, художник мертв — письмо могло попасть в любые руки. Для того он и вернулся: завладеть письмом, отыскать все пять камней, свершить Великое Деяние, извлечь философский камень и обрести вечную жизнь уже с двадцать второго декабря будущего года. Только надежда на это и поддерживает его в борьбе с недугом, который его гложет.

Виргилий почти поверил каббалисту и понял, чего тот ждет от него:

— Поскольку письмо и первый камень в наших руках, вы, видимо, желаете чтобы мы приобщили Рибейру к нашим поискам и находкам?

«Вот именно», — мог бы ответить один из сынов Авраама, но он промолчал, за него все сказали его глаза.

— Что же, — раздумчиво проговорил Виргилий. — Можно ли отказать больному в отсрочке от смерти на девять месяцев?

Жоао Эль Рибейра сел к столу и достал из кармана рисунки Фламеля.

— На втором изображены мужчина и женщина. Я догадался, что это может быть. А вы?

Слушатели поздравили его с прозорливостью. Он не мог подавить улыбки, от которой еще больше сморщилось его лицо цвета желтого пергамента. В компании молодых людей приободрился и он, исходящая от них энергия подействовала на него заразительно.

— Вперед! — взявшись за трость, бросил Рибейра.

Продвижение к герцогскому дворцу происходило медленнее, чем хотелось бы, поскольку приходилось считаться с португальцем. И вот наконец они у цели, их внимание приковано к капителям колонны и скульптурным группам, украшающим углы, образованные частями здания. Пьяный Ной, над которым посмеялись его дети, женские фигурки, игроки на лютне, бородатые волхвы, пухлые ангелочки, лебеди с длинными шеями.

— Лебедь — герметическое животное, которое нам рекомендовал искать Леви, — проговорил Виргилий, истолковавший присутствие лебедя как магический знак того, что они на верном пути. В углу, образованном фасадом, выходящим на лагуну, и фасадом, обращенным на пьяцетту, помещалась колонна с горельефом из белого истрийского песчаника: Адам, Ева и змей-искуситель. Обступив колонну, они подняли головы. «Кончится тем, что я заработаю какую-нибудь болезнь шеи», — подумал Виргилий, которому беспрестанно в Венеции приходилось задирать голову. Где же мог быть запрятан камень?