Вспомним Феофилакта Болгарского. Можно вспомнить и византийца Кедрина, писавшего, что печенеги не знают договоров, смеются над клятвами и почитают лишь силу. Как надо было разбить это племя, чтобы два поколения из памяти степняков не изгладились три страшных слова: Киев, Русь, Игорь?
      И не просто разбить. Обратите внимание — Игорь "воевал на печенегов". Не отбил набег. Даже не разгромил нашествие. Пошел на них. Значит — в степь. И победил.
      За полторы тысячи лет до Игоря в ту же степь вторгся персидский царь царей Дарий, по заслугам, в общем-то, прозванный Великим. Греческий историк Геродот сообщает, что в войске царя царей шло семьсот тысяч воинов. Для сравнения — Великая армия императора Франции Наполеона Бонапарта насчитывала "всего" шестьсот тысяч. Чингисхана с крестоносцами можно даже не упоминать. Врагом Дария в той войне были дальние предки печенегов — скифы.
      Все, что смог Дарий — с трудом спас себя и жалкий остаток своих полчищ. Действительно, Великий: его предок Кир, основатель Персидской державы от Средней Азии до Египта, потерял и войско, и голову, сунувшись в степь. После Дария один из полководцев Александра Македонского, победителя персов, захватившего их страну вкупе с Балканами и Египтом, канул в той степи, как камень в воду, со своей армией. Не спасся никто. Римляне, покорив полмира, в степь благоразумно не совались, а это одно о многом говорит.
      Вооружение Игоря и его воинов ничем, в принципе, не отличалось от такового же у Дария, Кира или римлян. И тем не менее "бездарный" Игорь стал первым полководцем земледельческого, оседлого народа, разбившим кочевников на их же территории, в степи. И не просто разбившим — превратившим в вассалов. На сорок восемь лет внушившим разбойным дикарям ужас перед именем Русь. Избавившим два поколения русских людей от страха перед степью, от гари спаленных сел, от свиста стрел и арканов, от рабского горького пота.
      Для сравнения — следующие после печенегов кочевые соседи Руси, половцы, за сто пятьдесят лет предприняли пятьдесят крупных нападений на русские земли. Легко подсчитать… гораздо сложнее представить себе, каково жить, считая время от набега до набега. Знать, что возводимый тобою дом станет пеплом через три года. Что зерна третьего урожая втопчут в пашню неподкованные копыта мохноногих степных лошадок. И ты сам вовсе не обязательно будешь три года спустя жив и свободен. Так жили на Руси XI-XII веков. При Игоре так не жили!
      Иноземцы-современники вторят летописи. Араб Ибн Хаукаль называет печенегов "острием в руках русов", которое те обращают, куда захотят. Его земляк Аль Масуди называет — при Игоре! — Дон "Русской рекой", а Черное море "Русским, потому что по нему, кроме русов, никто не смеет плавать". Византиец Лев Диакон называет Босфор Киммерийский (нынешнюю Керчь) той базой, откуда Игорь водил на Византию свои ладьи, куда возвращался из походов. Из договора с Византией 944 года явствует, что Игорь контролировал и устье Днепра, и проходы в Крым из степи.
      И все это совершил "бездарный полководец"? Сохранил в течение четверти века "безрассудный авантюрист"?
      Полезно сравнить все это с деяниями недостойного внука Игоря, коего славят, как великого борца с "печенежской опасностью" за выстроенные на Десне(!), Остре, Трубеже, Суле, Стугне городцы с гарнизонами из чуди, мери, словен и кривичей. При нем была непрестанная "великая брань" с печенегами, едва ли не ежегодно прорывавшимся к киевским предместьям.
      Боги, кто постигнет логику историков? Сделавший Дон "Русской рекой" — "бездарный полководец", а строивший по Десне острожки от печенегов — "государственный муж". Тот, кто на полвека обезопасил страну от набегов и превратил врагов в покорных вассалов — "авантюрист", а тот, при ком эти враги только что не зимовали под столицей, кто прятался от вассалов деда то под мост, то за широкую спину ремесленника-кожемяки, конечно, "гений".
      Не стоит, конечно, стричь всех под одну гребенку. Обязательно надо назвать имена историков, смывавших с памяти отца Святослава клеймо "бездаря" и "слабого государя". Это Д. И. Иловайский, А.Н. Сахаров, И.Я. Фроянов (именно в работах Игоря Яковлевича я и наткнулся на "воеваша на печенеги") и некоторые другие. Однако, как писал тот же Честертон в рассказе "Скандальное происшествие с патером Брауном", "просто поразительно, сколько людей слышали эту историю и не слышали ее опровержения". Государь, заслуживающий памятников, остается увековеченным в карикатуре.
      И этот-то великий государь и полководец безоглядно сунулся в расставленную своей же жадностью ловушку? За мехами и медом — после золота и шелков?
      Опять вспоминается "Сломанная шпага": "Один из рассудительнейших людей на свете безо всяких оснований поступил, как безумец". Словно про Игоря, точнее, про "Игоря" — летописную карикатуру — сказано. Нет, все это не заслуживает даже названия версии. Много уместнее — байка. Кем она могла быть рассказана? И кто все же сделал из нее версию — официальную, в летопись вошедшую?
 

3. Загадочная дружина.

 
Ай дружинушка моя все молодая,
А молодая вся ненадежная…
Не дружинушка тут есте хоробрая,
Столько одна есте хлебоясть.
 
Былина "Вольга и Микула".
 
 
      Но сперва поговорим об еще одной нелепости летописной байки, нелепости, наименее очевидной для современного читателя.
      Представьте — поход за данью на землях покоренного племени. И правитель говорит дружине: "Поезжайте домой, я вас нагоню"… Нет, я не о том, что приказ самоубийственно глуп, а Игорь вроде бы не самоубийца и уж определенно не глупец. Об этом мы уже говорили. Говорили о том, почему он не мог отдать такой приказ. Но даже если бы и отдал — дружина не могла его послушаться!
      По той же летописи Игорь советовался с дружиной и поступал, как она скажет. Его сын именно недовольством дружины объяснял матери свое нежелание креститься. А его внук при первом признаке недовольства дружины деревянной посудой прикажет подать ей золотую. Еще одного их общего потомка разъяренные дружинники буквально заставят порвать почти подписанный мир с осажденным Торжком: "Мы их не целовать пришли".
      Князь дружине не хозяин и даже не командир, а дружинник — не боевой холоп позднейшей Московии и не солдат. Приказы он обсуждает, и еще как! Примеров тому в летописи множество. Чему там нет примеров, так это тому, чтобы дружина в походе оставила своего вождя, по приказу или без. И не у одних русов: от Исландии до Японии викинг, дружинник, нукер, самурай никогда бы не поступил так — из страха бесчестья, что хуже смерти.
      Тацит о германских дружинах:

       "они сражаются вместе с вождем и почитают за бесчестие жить после его смерти".

       Ибн Фадлан о воинах "царя русов" в 920 году (во времена Игоря!):

       "они умирают после его смерти и подвергают себя смерти за него".

       Летопись:

       "где твоя, князь, голова ляжет, там и свои сложим".

 
      Они не могли оставить князя. Но оставили!
      Что же это за загадочная дружина, которой закон чести не писан?
      Во-первых, как мы помним, незадолго до того Игорь сильно пополнил свою дружину выходцами с Варяжского моря. То есть большинство княжеской дружины в ту злополучную осень — новички-варяги, не прошедшие с князем ни одной битвы. Уцелевшие старые соратники либо в "малой дружине", либо остались беречь Киев — не на без году же неделя своих варягов его оставлять?!
      И вот эти новички возвращаются в Киев. Одни. Без князя. И именно они — кто ж еще? — рассказывают дикую байку о внезапном приступе жадности у старого государя и его ближних соратников, — их тоже нет — и о том, что их князь, видите ли, отпустил.
      Во-вторых, в первый поход на Византию в дружине князя, видимо, почти не было христиан. Летописи говорят, что русы не только громили церкви и монастыри — такое-то и христиане творили, мы еще убедимся. Но, свирепо тешась с пленными греками, их, помимо прочего, распинали. А такого не станет делать ни один христианин. Не станет приравнивать казнью врага к своему богу.
      Зато именно так поступали в Балканских провинциях Византии славяне-язычники в VI веке. И именно так мстили пленным немцам за сожженные храмы и разоренные города балтийские славяне — ближайшая родня варягов-руси.
      А вот после второго похода, в договоре 944 года говорится, что заметная часть русов присягает в соборной церкви Ильи-пророка на Киевском Подоле. И летописец поясняет: "Ибо многие варяги христиане." И это те самые варяги, что Игорь нанимал, другим взяться неоткуда, другие — потомки бойцов Рюрика и Олега — это как раз ярые язычники, в охотку жегшие церкви и распинавшие священников. "Русин или христианин"!
      Эти варяги-христиане и отсоветовали Игорю биться с греками: "Если так говорит цесарь, то чего нам еще нужно, — не бившись, взять золото и серебро, и шелка?". Дело в том, что это совершенно не языческий подход, уж во всяком случае, не язычников с Варяжского моря, будь то славяне или скандинавы. Для язычника война, — прежде всего ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ Богам и духам. Те же скандинавы именно поэтому долго не принимали замену кровной мести на выкуп — "мы не станем носить в кошельках мертвых друзей!". Кровь убийцы насыщала не абстрактное чувство справедливости, а более чем конкретный дух погибшего! "Навий пир" называли битву норманнские скальды. И те, кому от битвы были нужны лишь "золото и серебро, и шелка" — явно не язычники.
      И еще — язычники Севера Европы всегда изумляли иноземцев, — например, Гельмольда, автора "Славянских хроник", — своим бескорыстием и щедростью, часто переходящей в расточительность. В свое время римляне то же писали о германцах. Но вот же диво: стоило тем же саксам-германцам и славянам-полякам принять христианство — и тот же Гельмольд сетует на "жадность саксов", а про поляков пишет, что те из-за жадности к добыче "часто наилучшим друзьям причиняют зло, будто врагам".
      Совершенно ясно, что в дружине Игоря пребывали варяги-христиане, и в немалом числе. Недаром князь, хоть и по иным причинам — не утихли за три года в ушах вопли горящих заживо воинов, — прислушивается к их советам, а летопись упоминает их перед почитателями Перуна. Византийцы варягов-"варангов" выводили из "Германии", как со времен Тацита называли все земли между Дунаем и Балтикой, кто бы там не жил: настоящие германцы, славяне, балты, кельты. К чему здесь говорить об этом? К тому, что современник Игоря, византиец Лев Диакон, которого мы уже вспоминали и еще не раз вспомним, пишет, будто Игоря убили… "германцы".
      Между прочим, христианство на берегах Варяжского моря называли тогда… "Немецкой верой".
      Слова "варанг" в Византии тогда еще не знали. Зато знали древлян-"дервиан", и германцами их никто не звал, напротив, ясно называли "славинами". Итак, не просто поведение дружины Игоря предельно подозрительно, но даже сохранилось свидетельство современника, позволяющее обвинить новых дружинников в убийстве вождя.
 

4. Христианский след.

 
Он — дитя языческого дома,
А они недавно крещены.
Где за веру спор,
Там, как ветром сор,
И любовь, и дружба сметены.
 
Й.-В. Гете "Коринфская невеста".
 
 
       Как все же погиб Игорь? Лев Диакон говорит, что "германцы" его привязали к согнутым верхушкам двух деревьев и, отпустив их, разорвали надвое. Это не случайное убийство в угаре, скажем, пьяной ссоры. Месть "поганым" за распятия в Византии, за орду степных дикарей в православной Болгарии? Но тогда дружине следовало бы повернуть коней куда-нибудь подальше от Киева. Например, через волынскую землю — в Польшу, а то и — по Бугу — в родное Варяжское море.
      Еще быстрее должны они были бы уходить, будь они простыми наемниками. Разве что удальца бы к заказчику выслали — голову "клиента" к ногам бросить. Был ведь позже пример. В скандинавской "Саге об Эймунде" рассказано, как наемники Рагнар и Эймунд по приказу "конунга Ярицлейфа" (Ярослава Мудрого) убили его брата "Бурицлейфа" (Борислава, Бориса), привезли заказчику голову и тут же сбежали в Полоцк, к "Вартилафу"-Брячиславу. Вовремя сбежали, кстати: вскорости дружину, где служили оба головореза, перебили "стихийно взбунтовавшиеся" новгородцы. Тех, в свой черед, порешили люди Ярослава, зазвавшего бунтовщиков на пир. Ярослав убирал свидетелей, готовился "повесить" братоубийство на старшего брата — Святополка, тогда еще не "Окаянного". Однако убрал не всех. Главные исполнители успели унести ноги. Потому и стало известно о подлинном братоубийце.
      Читатель, вам эта череда побоищ ничего не напоминает?..
      Однако крещеные варяги, не в пример почти землякам Эймунду с Рагнаром, никуда не бегут. Они преспокойно едут в Киев, рассказывают нелепую историю — и она входит на страницы летописи. Это не простые наемники, и в Киеве их ждали те, кто достаточно влиятелен, чтоб заставить остальных поверить их рассказу и в то же время не настолько, чтобы видеть в варягах-христианах пешку, сделавшего свое дело мавра. Кто?
      Не позже IX века в Киеве возникает христианская община. Судя по могилам, то были купцы и воины из Моравии. Могли, конечно, быть и раньше христиане — среди рабов из Византии, например, но об этом ничего толком не известно. В конце IX века новую веру принимает князь Оскольд, в крещении Николай. После казни Оскольда-Николая язычником Олегом Вещим христианская община надолго сходит со сцены. По преданию, один из ближних бояр Оскольда, Житомир, имея, очевидно, причины опасаться участи государя, бежал после его смерти в… Древлянскую землю. Между прочим, именно через нее должны были идти из Великой Моравии в Киев христианские купцы и проповедники.
      При Игоре в Киеве появляется соборная церковь. Ведь четверть века мира с печенегами и контроля над Днепром — это и четверть века торговли на Черном, Русском море. Торговли с Херсонесом-Корсунью, где еще Кирилл-Константин видел Евангелие, написанное "русскими письменами", с православной Болгарией, наконец, с Византией. Плыли и купцы из этих стран в Киев, селились там. Христианская община богатела и росла, а с появлением дружины крещеных варягов обрела и серьезную вооруженную силу.
      Но какую выгоду получала она, убив столь терпимого к ней государя? Чего добивалась? И как вообще смогла оказаться так близко к княжескому престолу? Через Ольгу? Конечно, великая княгиня-христианка если не идеальная глава для христианской партии, то, по крайней мере, идеальное знамя. Да ведь она в те времена была язычницей — так говорит летопись. Только вот летописный рассказ о времени и обстоятельствах ее крещения вызывает не меньше вопросов, чем рассказ о гибели ее мужа, а доверия вызывает еще меньше.
      Летопись говорит так: приехала Ольга в Константинополь, и так приглянулась цесарю Константину Багрянородному, что тот начал домогаться ее руки и сердца. Хитромудрая вдова в ответ потребовала у императора лично крестить ее, а потом, едва покинув купель, срезала незадачливого жениха: мол, я тебе теперь дочь во Христе, как же ты на дочери женишься?
      О поездке этой, об ее причинах и результатах, поговорим особо. А пока скажу сразу — в историю эту не верится. И не потому, что чересчур похожа на сказку — сказка и жизнь вообще чаще друг на дружку походят, чем многие думают. И не потому, что император был женат. Мало ли у ушлых греков было снадобий без цвета, вкуса и запаха, как раз на такой случай? И мало ли монастырей приняло в свои стены опостылевших мужьям императриц?
      Дело в том, что Константин оставил подробные заметки об этом визите. То, что в них — ни слова об его сватовстве, понять еще можно: кому приятно вспоминать неудачу? Странно иное — Константин не только не говорит ни слова о крещении Ольги, но и упоминает в ее свите священника Григория.
      Вот уж, как говорила Алиса, все страньше и страньше… Грекам выгодно приписать крещение правительницы Руси себе, но они молчат о нем и считают ее христианкой. Киевский летописец, вместо того, чтоб пуще прославить Ольгу, в языческой стране узревшую "свет истины", замалчивает это событие и "переводит стрелки" на греков. Приблатненное выражение тут в самый раз. Полное впечатление, что летописец или его источник создает Ольге… алиби. И создавать его начали по горячим следам: уже в "Хронике продолжателя Регинона" Х в. упоминается о крещении "Елены, королевы ругов" в Константинополе. Но зачем?
 

5. Странная месть Ольги.

 
Боже! Сколько правды в глазах государственных шлюх,
Сколько веры в руках записных палачей!
Боже! Ты не дай им опять закатать рукава,
Ты не дай им опять закатать рукава суетливых ночей!
 
Ю. Шевчук.
 
 
      Из книги в книгу кочует рассказ, как Ольга мстила за мужа "по жестокому языческому обычаю". К чести летописца, он тут не при чем. Описывая зверства будущей святой, он ни разу не вспоминает любимое "были же люди погани и невегласы". Да и то — что такое пять с небольшим тысяч взбунтовавшихся данников-древлян? Поколение спустя в Константинопольском ипподроме на потеху столичной толпе по приказу православного цесаря Василия II казнят 48 тысяч пленных болгар, — между прочим, православных христиан! А лет за полтыщи до того благочестивейший император Юстиниан Великий на том же ипподроме заманил в ловушку и вырезал пятьдесят тысяч участников восстания Ника, чистокровных византийцев и, конечно, тоже православных. А уж что творили образцы добродетели из священного писания христиан!
 

       "А народ, бывший в городе, он вывел и положил под пилы, под железные молотилки, под железные топоры и бросил в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами аммонитскими" 
(2-я Цар.12:31).

 
      Перед такими деяниями любимца всеблагого господа, кроткого царя Давида Ольга вообще гуманистка, нежнейшей души женщина.
      Более того, Ольга как раз действовала вопреки языческим обычаям. Начать с того, что обычаи эти строго ограничивали круг мстителей. Это брат, сын, отец убитого, сын брата или, на худой конец, сын сестры. То есть не только жена, но и вообще женщины как мстители не рассматривались.
      В преданиях, правда, встречаются жены-мстительницы. Это Гудрун из "Старшей Эдды", Сигрун из "Саги о Вольсунгах", наша Рогнеда. Все они мстили, — успешно или нет — мстили мужу, убившему отца и братьев, истребившему всех мужчин в роду. Все это — явно не про Ольгу. И еще — все они не один год пестовали месть, не спешили с ней. Северная премудрость гласит: "Только раб мстит сразу, только трус — никогда". Резня, учиненная древлянам Ольгой, менее всего похожа на "жестокий языческий обычай". Ольга как раз спешит, торопится, суетится…
      Но почему Ольга спешит? Почему берется за не положенную ей месть? Неужто и впрямь боится древлянского войска под стенами Киева? Ведь у ней, по летописи, большая, уцелевшая часть дружины мужа, своя "малая дружина". И ополчение полян встретило бы "заклятых друзей" в топоры. Древляне воевали и с северой, так что за тыл Ольга могла быть спокойна. Более того — Северская земля в этой войне выставила бы под киевские стяги столько воинов, сколько могла.
      Нет, не месть. Что-то иное. Что? Вспомните Ярослава в Новгороде. Тот, совсем как Ольга, заманивал и резал толпами, не щадя невинных. Лишь бы быть уверенным — не спасся ни один, кто мог что-то знать, видеть, хотя бы слышать. Не вышло.
      И у Ольги не вышло. В 1890-х годах фольклорист и историк Н.И. Коробка записал в Овручском уезде, на месте столицы древлян Искоростеня, множество сказаний о княгине Юльге (Вольге, Ольге), убившей своего мужа, Ригора или Игора.
      Неясно только, кем в этой истории оказываются древляне, явно ничего дурного от Ольги не ждавшие. Речи их послов — с "добрыми" князьями-пастырями, "волком" Игорем, "овцами", — напоминают скорее выдержку из христианской проповеди, чем речи лесных охотников и пахарей. Кто же они — древлянские христиане, соучастники убийц? Или это убийцы посмертно вложили в уста жертв привычные слова? Кого убивали на княжеском дворе и у Игоревой могилы — свидетелей или подельников?
      Между прочим, следует заметить и еще одну сторону вопроса. Ольга по языческим обычаям не имела права не только мстить за Игоря. Наследовать ему она тоже не могла. Ни у скандинавов, ни у славян вдовы не наследовали власть мужей. Легендарные правительницы чехов и поляков, Либуше и Ванда, с которыми часто сравнивают Ольгу, наследовали не мужьям, а отцам. Наследовать Ольга могла, только будучи беременна наследником, и вполне возможно, что в год смерти мужа Ольга носила младшего брата Святослава Глеба (или Улеба). Глеб вырос христианином, и возможно, что христианская партия именно его рассматривала, как наследника. В Киевской Руси наследником мог стать тот представитель княжьего дома, кого выкликало вече. Но, так или иначе, править Ольга могла лишь в отрыве от языческих обычаев. И опорой ей были порвавшие с ними люди — христиане. Дождавшись естественной смерти Игоря, Ольга со товарищи могли дождаться и вхождения Святослава в совершеннолетие…
      Все сходится, увы… Так что же, убийца Игоря — Ольга? Убийца собственного мужа? Все против нее, но… не будем спешить. Мне думается, патер Браун, с воспоминания о котором мы начали распутывать древлянский детектив, не поддержал бы этого обвинения. Нет, не потому, что княгиня — христианка. "Он был логичен (и правоверен), а потому не вывел из этого факта, что она невиновна. От него не укрылось, что среди его единоверцев были крупнейшие отравители" ("Сельский вампир"). Тут дело в другом: он не зря говорил в "Странном преступлении Джона Боулнойза", что "из всех невозможностей самая существенная — невозможность нравственная". Патер Браун мог представить любому суду защитника Ольги. Им оказывается Святослав.
      Совместимо ли с нравом Святослава и его верой не только оставить в живых убийцу отца, но и жить рядом с нею, доверить собственных сыновей? Традиционная мораль Европы в таких случаях скорее простила бы матереубийство: вспомните Ореста, Бову королевича из русской сказки или рыцарей Артура, братьев Гавейна, Гарета, Агравейна и Гахериса. Все они убили матерей за соучастие в убийстве отца или хотя бы за связь с убийцей. При этом Оресту ставили алтари и храмы, Гавейн считался одним из лучших рыцарей Круглого стола (с него начались поиски Грааля), а Бова — один из самых любимых сказочных героев. Гамлет с его "быть или не быть" — герой гораздо более поздней эпохи. Впрочем, реальный Гамлет — к слову, внук Рюрика по матери, и значит, двоюродный брат нашего героя, — на шекспировского ничуть не походил, знаменитым вопросом не маялся. Он долго, как истинный викинг (Дания, IX век!) готовил месть. В конце концов, он зарубил дядю-братоубийцу, а его приспешников спалил в деревянных хоромах. И Саксон Грамматик, поведавший нам эту историю, не говорит, пощадил ли принц свою мать, Яруту Рюриковну, жившую в тех же хоромах!
      Ни о какой сыновней любви Святослава в источниках речи нет. Он "гневался на мать" и в лучшем случае терпел ее. И пощадить он ее мог, только твердо зная, что Ольга не была организатором убийства. Соучастницей — возможно, укрывательницей — наверняка, но не убийцей (собственно, и в преданиях полешуков часто говорится, что Ольга убила мужа по ошибке, не узнав). Мы никогда не узнаем, ЧТО знал молодой князь. От нас так прятали вину, что спрятали оправдание. И нам остается лишь поверить нашему герою. Ибо только такая версия объясняет все — от летописных нелепостей по поводу смерти Игоря до отношения Святослава к матери.
      Так что же все-таки было? Хотя бы — что могло быть?
      Было, вероятно, так: верхушка христианской общины и дружина христиан-варягов решились на переворот. Дожидаться совершеннолетия Святослава им было никак не с руки, могли подтолкнуть и неведомые нам обстоятельства. Великий князь мог обнаружить христианство жены и поссориться с ней; могло стрястись еще что-нибудь, ясно одно — у киевских христиан не было времени. Князь, все это время снисходительный, стал, очевидно, опасен. Столь же очевидно, что Ольге не сказали всего. Пообещали "поговорить" с Игорем, быть может, пообещали заставить принять христианство… а к христианам-эмигрантам в Древлянской земле, — условно говоря, к Житомиру, — уже торопились гонцы. Игоря выманили подальше от Киева. Могли сообщить об очередном мятеже древлян. Могли и сам мятеж устроить — с помощью того же Житомира или его потомков. Князь отправился наводить порядок, не подозревая, что идет в западню. Только "мудрая" Ольга могла всерьез поверить, что Сына Сокола можно "заставить" принять что-то, вынудить на компромисс. Вспомним Царьград. Вспомним печенегов. Игорь привык доводить до победного конца дела, за которые брался. Это ясно даже нам, а современники знали князя лучше. Того, кого не переубедил "греческий огонь", могла остановить только смерть. А Ольга теперь повязана с заговорщиками кровью. Кровью своего мужа и государя.
      Ольга в панике, в истерике: "Кто видел? Кто мог видеть? Убрать!!! На вече обвинить во всем древлян — и вперед!". Что ж, это в интересах заговорщиков — свидетели или подельщики, древляне больше не нужны. Мал сделал свое дело, Мал может уйти… а Ольга, приняв на себя месть за мужа, становится в глазах киевлян его преемницей. И еще крепче привязывает себя к заговору. И спешит, спешит — к подходу из Новгорода Святослава и Асмунда все должно быть готово. Свидетели и соучастники убийства — уничтожены, Ольга в глазах киевлян — стать мстительницей за мужа и государя, а отношения с древлянами доведены до той степени, когда никто не станет доискиваться истины.
      Но была или не была Ольга убийцей своего мужа — это именно ее деяния увековечили клевету на него. И это в ее имя чернили государя-язычника иноки-летописцы последующих веков. Дабы оттенить тусклую звездочку ее "премудрости", заволакивали туманами лжи ясное солнце его государственного и полководческого гения.
      Я вовсе не посягаю на святыни. Не мне судить, была или не была Ольга христианской святой, велики или малы ее заслуги перед Христом. Но давайте же не смешивать с Русью и русским народом того, кто прямо говорил: "царствие Мое не от мира сего" (Ио,18:36). Давайте не делать из святой государственного деятеля, тем более ценой клеветы на того, кто действительно был им. По моему скромному разумению, русскому христианству это только пойдет на пользу. Ибо, как говорил почтеннейший патер Браун,

       "вполне возможно, что ложью можно послужить религии, но я твердо верю, что Богу ложью не послужишь"
("Чудо "Полумесяца").

 
 

5. ДЯДЬКА АСМУНД: СУМЕРКИ СЕВЕРА.