Москва
      Экемод
      2006 
      ББК 86.31 П80 
      Оформление серии художника Н. Кудря
      На переплете использована иллюстрация художника П.
      Трофимова
      Прозоров Л. П 80 Боги и касты языческой Руси. Тайны Киевского Пя-тибожия. -
      М.: Яуза, Эксмо, 2006. - 320 с. - (Загадки и коды Древней
      Руси).
      ISBN 5-699-16641-6
      Не первый век ученые спорят - отчего перед крещением Руси князь Владимир поставил на Киевском холме языческих идолов? Почему именно столько и почему именно этих? Автор указывает на схожие культы у наших дальних родичей по индоевропейской семье - галлов и индийцев. В поисках ответа на загадки киевского святилища приходится отвечать и на множество других - свои или заемные Боги стояли на Киевском холме и правда ли, что русские люди позабыли Их вскоре после крещения? Был ли культ Пятерых нововведением Владимира - или продолжением Традиции? Были ли на Руси касты? И кем был загадочный Семаргл? И, наконец, зачем Владимиру потребовалось возводить капище именно этим Богам?

      Глава 1. Загадка Киевского Пятибожия и ученые… 5
      Глава 2. Пятибожия у русов и других народов… 55
      Глава 3. Пять каст, пять сторон света…. 83 
      Глава 4. Касты в Древней Руси…104 
      Глава 5. Пять Богов на Киевском холме….184
      Приложение 1. Опыт славянской хиромантии… 268
      Приложение 2. Перун - змееборец или?…. 269
      Список использованных источников и литературы.. 274
      Именной указатель… 295
 
      Ликовали на Почае! В било медное били! И великих
      Богов на пиру не забыли:…Грозному Перуну-громобою быка за рога сволокли гурьбою! Дажбогу - владыке дневного неба поднесли каравай аржаного хлеба!.. Ветровею Стрибогу решето муки натрясли на дорогу! Рубахе-парню
      Яриле - пива-меда котел наварили! Душе-девице
      Заре-Зарянице
      С поклоном подали воды из криницы!
      Виктор Максимов «Это было на Почай реке»

      Пятибожия и ученые
      Уникальное свидетельство. Первые попытки осмысления. «Реформа
      Владимира»? Киевский Пантеон? Книжная химера? Открытие киевских археологов. Предположение Рыбакова. Вопросов все еще больше, чем ответов.
      Ни в какой части науки так ярко не высказывался дух систем и априоризма, как в разысканиях о древнейших формах веры. Всякий видел в них то, что ему хотелось найти, от самого грубого фетишизма до самой возвышенной философии. Страсть так легко обманывает людей, что невозможно означить предел, на котором ошибка систематика перестает быть невольною.
      А.С. Хомяков, «Семирамида. История человечества»
      Начнем, читатель, со знакомства с главными героями моей книги.
      «И нача княжити Володимеръ в Киев… единъ, и по-стави кумиры на холму вн… двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хърса Даждьбога, и Стрибога, и Семарьгла, и Мокошь. И жряху имъ, наричюще я богы»…
      Так говорит «Повесть Временных лет» под 6488 годом от сотворения мира, по нашему летоисчислению - 980. Через три года вокруг этого самого капища произойдет до крайности странная история: сын некоего крещенного в Византии варяга Феодора Иоанн примет участие в выборе по жребию жертв Перуну после удачного похода на ятвягов. Поскольку даже христианские писатели не берутся утверждать, что к этой жутковатой лотерее киевляне когото принуждали насильно, мотивы юного христианина не ясны мне совершенно. Юношеская тяга к риску, к экстриму, как сейчас принято выражаться, взыграла, что ли? Выиграет - что называется, «по закону подлости». Бросится искать убежища на отцовском дворе. Оскорбленные киевляне явятся туда за ним - и услышат от отца горе-экстремала оскорбления в адрес своих Богов. И Феодор, и его сын будут убиты разъяренной толпой. Еще через пять лет князь, возведший святилище и чтивший его человеческими жертвами, предаст древних Богов и прикажет разрушить возведенное им восемь лет назад святилище. Но пока пять Богов высятся за оградой теремного двора киевских князей.
      Это свидетельство летописи по-настоящему неповторимо. Ни в ней, ни где-либо в других русских источниках мы более не находим описания святилищ наших Языческих предков. Более того - в русской средневековой книжности мы нечасто встретим и сами упоминания Языческих Богов. Собственно, в летописи, кроме этого места, они упоминаются разве что в договорах Языческой Руси с Византией (точнее, один из них, Перун), то бишь в цитате из другого документа. Более того, в почти единственном жанре средневековой русской литературы, кроме летописи, который упоминает «кумиры» язычников, в жанре, в котором без них просто не обойтись - в поучениях против язычников и двоеверцев - списки Богов явно отдают «списыванием» с летописного перечня кумиров, возведенных будущим крестителем Руси. Судите сами, читатель:
      «Слово об идолах»: Перун, Хоре, Макошъ и Вилы (в виду, конечно же, имеется не сельхозинвентарь, а крылатые девы, своего рода воздушные русалки, культ которых прожил значительно дольше у южных (сербы, болгары) и западных (чехи, моравы) славян. Под слегка измененными именами они попали в либретто балета «Жизель» (виллисы) и… одного из романов о Гарри Поттере (вейлы). В ином месте того же «Слова об идолах» - Перун, Хоре, Макошъ, Переплут, Род и Рожаницы.
      «Слово христолюбца»: Перун, Хоре, Макошь и Вилы, Симаргл, Род и Рожаницы.
      «Слово Иоанна Златоуста»: Перен, Хурс, Макошь. В ином месте - Стрибог, Даждъбог, Переплут.
      И уж конечно, влияние этого перечня заметно там, где и рассказывают про Владимира - в его житии («и изби вся идолы: Перуна, Хърса, Даждьбога, Мокошь и прочая все идолы»), в «Памяти и похвале» Иакова Мниха («поганьскы Богы, паче же и бесы, Перуна и Хъроса, и ины многы попра»).
      Слово сказано - «бесы». Именно в этом причина поразительной сдержанности рассказывающих о Язычестве книжников, чаще всего - людей церковных. Для средневековых христиан Боги их Языческих предков - и немалого числа современников - отнюдь не были какими-нибудь безобидными «литературными образами» или «олицетворением явлений природы». «Боги язы-цей - бесы!» возглашает верховный авторитет христиан, считающееся вдохновенным самим Господом Священное писание. И Ветхий Завет, и Новый вполне единодушны в этом вопросе (Втор, 32, 16-17, Пс. 105, 37, Коринф, 10, 20). А потому - «Не вспоминайте имени богов их» (Ис. Нав. 23, 7) и «не помяну их имен устами моими» (Пс. 15, 4). Что ж, по-своему разумно - ведь до сих пор говорят: «Помяни черта - и он явится».
      Еще в XVII веке безымянный автор Густынской летописи и создатель «Слова об идолех Владимировых», окрестившийся в православие прусский выходец И. Ги-зель сочли совершенно необходимым подчеркнуть, что описываемые ими Боги - «бесы», «пекельные» - т.е. адские Боги. Авторы сразу заявили, что говорят об этом «бесовском отродье» не как о достойных воспоминания, но ради доказательства «дьявольской» и «безумной» природы Язычества.
      Вот как долго христианские авторы обставляли извинениями и «идеологическими» экивоками всякое упоминание о Языческих Божествах[ ]!
      Надо сказать, суровое отношение к их упоминанию - даже чисто литературному - церковь сохранила до «просвещенного» XVIII столетия включительно[ ]. В 1786 году архиепископ Платон объявил «сумнитель-ными и могущими послужить к разным вольным мудрствованиям» романы о Языческой Руси Василия Лев-шина, бывшего своего рода предтечей нынешнего «славянского фэнтези» и вдохновившего Пушкина на поэму «Руслан и Людмила». И если сегодня даже, в начале XXI века, иеромонах Василий Уткин пишет «под именем Перуна и Святовита поклоняется он (язычник - О.В.) реальным духовным силам ада», то можно себе представить, насколько серьезнее все было в Средние века!
      Поэтому ясно, отчего авторы поучений против Язычества и двоеверия век за веком повторяли и цитировали приведенный в летописи список «бесов». Этим как бы отводили от себя гнев Христов - а кто-то и их устрашающее внимание. Ведь это же не они называли Перуна, Хорса «и иных многих» - это автор летописи! И грех вроде бы меньше. Ведь не сами ж - за святым Нестором повторяем!
      Впрочем, через полтысячи лет после написания «Повести» и через три столетия после того, как отгорели огни последних погребальных костров и жертвенников русских язычников, страх перед «бесами» поутих, напротив, пробуждался интерес к вере пращуров. Возникло желание узнать про них побольше - а спрос, как известно, рождает предложение. И список начали расширять, что называется, правдами и неправдами. К перечню Богов на киевском холме присоединяли то имена Богов и Богинь, по всей видимости действительно почитавшихся славянами, но в списке «Повести» не значившихся - Велеса, Ладу, Лелю, то названия Языческих праздников - Купала, Коляда.
      Доходило до совершенных недоразумений: иноземец Гербенштейн, австрийский дипломат XVI века, прочел - и записал в своем сочинении - летописное «усъ златъ» как «Услад» - и «бог» с таким именем на долгие годы водворился в книгах по религии славян, да и сейчас еще обретается в любительских «Словарях славянской мифологии» и сочинениях иных «неоязычников». Был еще один путь «умножения» киевских Божеств - непонятные по древности имена начинали «толковать» в меру своих способностей. Особенно «повезло» бедному Семарьглу, которого еще в XIV веке разложили на «Сема» и «Ерьгла» (Сима и Регла, Сима и Рыла и т.д.). Под пером польских толкователей он превратился в «Зимерзлу» («богиню» зимы - от слова «замерзнуть», конечно), «Зимцерлу» («богиню» зари - очевидно, от слова «мерцать») и «Зимстерлу» («богиню» весны - «зиму стирающую»). Чуть меньше досталось Хорсу, «превращавшемуся» в «Корса», по созвучию со словом «корец» - ковш - обращенного позднейшими книжниками в эдакого «русского Бахуса», и в «Хворста» - «бога болезней». Особенно хорошо, что в иных изданиях по Язычеству обретаются разом и Семарьгл, и «Зимцерла» с «Зимерзлой», и Хоре, и «Коре», и «Хворст»!
      Очень заметно, что все эти измышления шли большей частью от модного тогда представления о «жизнерадостном» Язычестве - «розовом вине и ляжкам нимф среди цветов», как ядовито замечал валлиец Артур Мэйчен в статье «Язычество». Отсюда и старательные поиски «славянского Диониса» в лице «усладов» и «корсов», и размножение всевозможных «богинь».
      Обсуждая облик Перуна, позднейшие книжники также проявили немало фантазии. Так, поляк Стрыйков-ский в XVI веке переделал «золотые усы» Перуна, уже превращавшиеся в отдельное «божество», в «золотые уши» и, может быть, по примеру известных ему идолов литовского громовика Перкуна[ ] наделил киевский кумир железными ногами, «громовым камнем» в руке, глазами-рубинами. Поэт XVIII столетия, масон Херасков, в своей «Владимириаде» воспевший крестителя Руси и, понятное дело, ругательски изругавший Язычество, счел золотые усы скучными и неинтересными и снабдил описанный им кумир Громовержца золотыми… рогами: «Златые на челе имел велики роги». Как видим, даже масоны-просветители, в трогательном единодушии с православными монахами, видели в Русских Богах «бесов рогатых».
      Примерно тогда же расцвело буйным цветом обыкновение объяснять славянских Богов - прежде всего именно из «киевского перечня» - через знакомые «всякому образованному человеку» того времени мифы Эллады и Рима. Началось еще со средневековых западнославянских авторов. Из тех же соображений, что и их русские коллеги и современники, они опасались воспроизводить подлинные славянские имена Богов. Только они нашли другой выход из щекотливого положения. Вместо того чтоб отмалчиваться или повторять чужие слова, западнославянские авторы подменили «опасные» имена античными (видно, античные «бесы«-Олимпийцы, уже много столетий как «повергнутые» крестом, считались менее опасными[ ]). Козьма Пражский «заставляет» чешских язычников, своих предков, упоминать Марса, Юпитера, Беллону и «зятя Цереры». Латинскими и греческими именами поясняет славянских Богов «Хроника нотария короля Белы», словарь «Mater verbo-rum» («Матерь слов») в XIII веке.
      Во времена Возрождения традицию продолжили из иных соображений - славянское Язычество, особенно в высших слоях общества, среди людей, читавших и писавших книги, прочно отошло в прошлое. Польский пан, современник Длугоша, Меховского, Стрыйковского, Перуна уже вряд ли знал, зато Юпитера - отлично. Его крепостные, правда, в это самое время чествовали Перуна и Даждьбога жертвами и песнями, но не станет же ясновельможный шляхтич, наипаче - образованный, обращать внимание на темные суеверия грязных хлопов!
      Поневоле вспоминается случай с некоей интеллигентной дамой, зашедшей в конце 1970-х - начале 1980-х в церковь. Батюшка, заметив, как она вглядывается в купольный образ Христа, подошел к ней - и был наповал сражен простодушным вопросом: «А это у вас там кто - Зевс?»
      Некоторые вещи не меняются…
      Мода таким образом комментировать славянскую мифологию просуществовала многие века, дожив до конца XVIII столетия, когда ей отдали дань и неприметный Левшин, и титан Ломоносов («Сей богом грома и молний почитавшийся Перун был Зевс древних наших предков», «древнее многобожие в России, сходствовавшее с греческим и римским» и т.д.). Первый издатель «Слова о полку Игореве» в сноске к имени Стрибога поименовал его «славенским Эолом» еще в 1800 году. Особенно увлекались такого рода сопоставлениями авторы всевозможных «Абевег славянских суеверий» и «Славянских и российских мифологий», в конце XVIII - начале XIX столетия, в духе модного энциклопедизма, обобщавшие скудные сведения о славянских Богах и духах, как правило, в алфавитном порядке. Чулков, современник Левшина и его соперник в праве называться дедушкой славянского фэнтези, писал про «Полеля», который есть «славенский Гименей, сын Ладин», и про Болотов - «сии страшилища были великаны и значили у славян то же, что у греков Гиганты». Еще один их общий современник и конкурент Попов величал Хорса «Славянским Эскулапом». Андрей Кайсаров, в начале следуьощего столетия, сравнивал русалок с нимфами и наядами, леших - с сатирами, Леля называл Купидоном. Можно сказать, что это была первая ласточка сравнительной мифологии, самые первые, младенческие шаги подхода, которому в грядущем предстояло «вырасти» в солидный научный метод. В равной мере и сопричтение к киевскому перечню Лады, Лели, Купалы и прочих были первыми попытками выстроить стройную картину славянского Язычества и привлечь для этого материалы этнографии - эти задачи впоследствии также будут решать многие ученые. Однако к героям нашей книги - Богам, чьи кумиры были возведены на киевском холме за восемь лет до крещения, - все это имело довольно слабое отношение.
      Надо отметить Михаилу Васильевича Ломоносова. Титан русской науки и здесь оказался на высоте - он едва ли не первым со времен Возрождения не стал приукрашивать на свои вкус перечень киевских кумиров «Усладами» и «Колядами». Он же, описывая Перуна, не стал, в отличие от иных авторов, снабжать его «золотыми ушами» или «золотыми рогами», а добросовестно повторил летописное описание. В теории о значении Божеств киевского святилища Михайло Васильевич вдаваться не стал, а только отметил, что летописец-де ничего об этом не говорит, просто перечисляя имена.
      И для исследователей всей русской истории, и для исследователей русского Язычества тема возведенного Владимиром святилища казалась… слишком проходной, что ли. Рассматривались более глобальные, объемные вопросы: летописные варяги - скандинавы это или славяне? Какие из летописей достоверны, какие - нет? Мифологи выстраивали величественные картины битвы Громовника с его врагом - «воплощением тучи» - за сокровища или красавицу - «воплощение Солнца», разрабатывали неисчерпаемую золотую жилу славянского фольклора.
      Однако некоторое внимание киевским Богам уделяли. Как-то исподволь установилось мнение, что устроенное Владимиром святилище было его же, Владимира, собственной выдумкой. Так и пошло - «Владимировы боги», «Владимиров пантеон». Часто добавляли, что Владимир уже тогда видел неприспособленность Русского Язычества для государства (как будто не было до и после Владимира Языческих держав - Египта, Ассирии, Эллады, Рима, Золотой Орды, Китая, Японии и многих, многих других), вот и пытался его «реформировать», «упорядочить» - что своего порядка в «этой стране», конечно, не было и не могло быть, «образованной публике» уже тогда было «совершенно ясно». Как писал А.К. Толстой, пародируя официальные «Истории государства Российского», «Страна у нас богата, порядка только нет».
      П.М. Строев еще в 1815 году высказал мысль, что в числе тех Божеств, кумиры коих были возведены Владимиром, славянскими были только Перун, Стрибог и Даждьбог. Мокошь, Семарьгла и отделенного от Даждьбога Хорса он считал Богами неславянских племен. «Владимир.., кажется, сделал только то, что почитаемых разными Славянскими, Финскими племенами (может быть, также и Варягами) богов собрал в одно место и, так сказать, объявил их общими целого Государства и его покровителями. Самая здравая Политика не могла бы приискать ничего лучшего для совершеннейшего и неразрывного соединения разных народов, составлявших тогда Владимирово Государство, как дать им общую религию, составив ее из почитания всех тех божеств, кои порознь у каждого или, по крайней мере, у главнейших из них находились…». Итак, по мысли Строева, Владимир собрал воедино Божества всех племен своей державы из политических соображений (когда позднее ученые-атеисты стали объяснять чисто политическими соображениями крещение «святого» Владимира, православные очень обижались… как говорится, «а нас-то за что?»). Точно так же когда-то поступил правитель Римской империи Адриан, во втором веке воздвигший в своей столице гигантское здание, под куполом которого объединил статуи всех наиболее почитаемых Богов своей страны - тут нашлось место и Олимпийцам эллинов, и азиаткам Астарте и Кибеле, и египетским Исиде и Осирису. Здание так и назвали - Пантеон, от греческих слов «Пан» - все, и «тео» - Бог. Пантеон - Всебо-жье. Так и повелось величать кумиров пяти Богов «киевским Пантеоном» или «Пантеоном Владимира». То же истолкование давали ему большинство ученых (последним с такой идеей выступил Игорь Яковлевич Фро-янов). Не могли разве что договориться о том, кто из Богов какой народ должен представлять: Хорса считали хазарским (И.Е. Забелин), полоцким (А.Н. Робинсон, очевидно, оттого, что полоцкий князь Всеслав в «Слове о полку Игореве» «перерыскивает» путь великому Хор-су) и даже иранским и торкским (хотя к 980 году никаких иранских племен, вроде скифов или сарматов, давно уже не было у русских границ, а торки-огузы, дальние родичи туркмен и азербайджанцев, наоборот, подошли к этим границам почти через век после крещения Руси). Мокошь большинство исследователей дружно относили к «финским» Божествам (еще одна ученая мода, и ныне не угасшая - выискивать в остатках славянского Язычества финское влияние). Очевидно, от имени мордовского племени мокша - других оснований производству киевской Богини в финны я не вижу. Семарьгл побывал и невнятным «богом степных народцев» (Е.В. Аничков), и иранским Божеством. Не избежали печальной участи и те Боги, коих Строев отнес к безусловно славянским - так, Перуна подозревали в том, что он-де «замаскированный» скандинавский Громовержец Тор: надо же как-то объяснить, что в русском Язычестве нет и тени пресловутых «норманнских» варягов и «скандинавских» русов! Это воззрение воплотилось даже в поэзии: в стихотворении Александра Кондратьева «Перун - Велесу» Громовержец горделиво заявляет:
 
Нет, я не брат тебе, о Волос, бог скотов, Бог племени
рабов, покорно гнущих выи, Варяжских витязей дружины
боевые Меня к вам принесли от дальних берегов…
 
      И чтобы не было неясности, про каких именно варягов идет речь, добавляет:
 
Для викингов-князей я тот же древний Тор.
 
      Другие ученые видели в нем литовского Бога (того же Перкуна). Вытащили даже албанское (!) не то божество, не то просто слово «перынди» или «перенди». А.Н. Робинсон определил Стрибога совершенно изумительным образом: это, оказывается… «славяно-половецкое Божество». С какой стороны этот Бог с насквозь славянским именем оказался причастен к степнякамполовцам, предкам татар, казахов и алтайцев, лично я, читатель, постичь не в силах. Что до Даждьбога, то самые рьяные сторонники «теории заимствований» не сумели отыскать на него какого-нибудь компромата. Чересчур уж прозрачным было славянское звучание его имени. Словно бы в отместку, его почитание постарались сузить до неприличия - Даждьбог оказывался то киевским Божеством (все тот же Аничков), то черниговско-северским (польский исследователь Хенрик Аовьмянский).
      Если Вас, читатель, изумит этот странный аукцион, на котором славянские ученые словно старались побыстрее сбыть на сторону Богов своих предков, я охотно объясню, в чем дело. Дело во времени. Вторая половина девятнадцатого столетия и первая половина столетия двадцатого были временем величайшей смуты в умах - смуты, которая с неизбежностью выплеснулась в 1917 году на просторы реальной России и залила их кровавым потопом. Со смертью государя-рыцаря, железного императора Николая Павловича, умы русского общества охватило брожение, вылившееся в два основных направления: западничество и славянофильство. Западники, либералы-прогрессисты, не находили ничего хорошего в прошлом России, наблюдая там одну дикость и отсталость. Во имя прогресса России следовало, по мнению этих господ, как можно скорее отказаться от всех «пережитков прошлого» и как можно больше подражать таким светочам прогресса, как Англия и Франция. Славянофилы-почвенники, напротив, смотрели на западные народы, как на чужаков, и видели спасение России в возвращении к православным ценностям и объединении под знаменем этих ценностей всех славян, коим надлежало (исключительно по мнению славянофилов, сами славяне, особенно поляки, относились к этим проектам без всякого энтузиазма) слиться в единой братской семье под сенью православного креста и скипетра русских царей - вкупе с «братскими» инородцами Сибирской тайги. Кавказских гор, болот Карелии и Поволжья, кочевников степей и тундр. Казалось бы, ничего общего у этих течений быть не могло - однако не все было так просто. Много позже один из этих людей сравнил их споры с образом византийского орла, герба империи: «Головы смотрели в разные стороны, но сердце билось об одном». Вот уж воистину… как только доходило до дела, яростно спорившие «мыслители» оказывались полностью единодушны. Это проявилось, скажем, в изумительных по бессмысленности балканских войнах. Русских парней-рекрутов из нищих, лапотных, завшивленных, неграмотных русских деревень отправляли погибать за сытых усатых «братушек» из чистеньких благополучных домов под добротной черепичной кровлей, не торопившихся не то что погибать за «славянскоправослав-ное братство» или «во имя торжества прогресса над османским мракобесием», но даже и делить щедро намазанную коровьим маслом кукурузную лепешку с полуголодным русским солдатиком. И, однако, ни западники, ни славянофилы своего протеста не выказали. Одних устраивало то, что солдаты «отсталой» России гибнут во имя интересов «прогрессивных» Франции и Англии. Других - все то же «братство», до которого никому, кроме них, дела не было - ни сербским князьям, проигрывавшим друг дружке в карты пожертвования русских добровольцев. Ни бугаямболгарам, прятавшим зерно от русских фуражиров и рассыпавшимся по подвалам и кукурузным полям при первом появлении на горизонте турецких войск. Ни матери какого-нибудь Про-шки или Федьки, разорванного бомбой или поднятого на турецкие штыки за тридевять земель от родной избенки под соломенной крышей.
      Столь же трогательное единение «непримиримые оппоненты» выказывали, портя отношения России с ее единственным надежным союзником в Европе и, кстати, наиболее близким родичем славян по крови - немцами. Короче говоря, сравнивший западников-прогрессистов и славянофилов с двухголовым византийским мутантом был насквозь прав. А замечательный русский поэт А.К. Толстой высказался по этому поводу и вовсе исчерпывающим образом:
      Идут славянофилы и нигилисты,
      У тех и у других ногти нечисты,
      Ибо, хотя они не сходятся в теории вероятности,
      Но сходятся в неопрятности.
      И оттого нет ничего слюнявее и плюгавее
      Русского безбожия и православия. [ ]
 
      В отношении русских Богов из выстроенного Владимиром капища оба лагеря проявляли то же трогательное единение. Западники в очередной раз рады были показать, что ничего своего «в этой стране» отродясь не бывало, и даже Языческих истуканов-де русские завозили из-за границы. Что до славянофилов, то тем очень хотелось доказать, что хорошие славяне, в отличие от ужасных тевтонов, никогда не были язычниками, не ставили кумиров, не приносили жертв. Эти кроткие, милые люди просто были созданы для православия. То есть я хочу сказать - того сказочного, лубочного, прянично-суса-льного православия, что, как и всеславянское братство, существовало лишь в мозгу славянофилов, не имевшего ничего общего с реальным историческим византийским православием, с его пытками и казнями, и жуткой практикой поголовной продажи в рабство сел, где приносили жертвы Языческим Богам или хотя бы клялись Их именами. «Когда вспоминаешь, как крестился русский народ - заливался слезами славянофил Аксаков - невольно умиляешься душою. Русский народ крестился легко и без борьбы, как младенец». На самом деле и летописи («Добрыня крестил огнем, а Путята - мечом»), и жития святых, и народные предания рисуют картину совершенно иную. А археология одним страшным штрихом ставит точку в дискуссии - двадцать девять процентов поселений конца десятого столетия, исследованных археологами, не пережило крещения Руси. ТРЕТЬ сел и городов были уничтожены крестителями или оставлены бежавшими от насильственного крещения людьми. Археологических данных во времена Аксакова еще не было, но были и летописи, и жития, и предания уже записывались, но - увы. Славянофилы, как и их «оппоненты», были достойными представителями российской интеллигенции с ее извечным принципом: если факты противоречат теории - тем хуже для фактов. Поэтому славянофилы охотно поддержали идею, что кумиров для своего капища Владимир приискал где-то на стороне, а потому-де и расстался с ними народ «легко».
      В конце XIX столетия такой взгляд на Богов возведенного Владимиром капища стал едва ли не общепринятым (а уж излагался его сторонниками именно как общепринятый, безо всяких «едва ли»). Профессор Корш сурово заявлял, что-де «теперь не может быть и речи» о славянском происхождении этих Богов (даже Громовержец Перун, как мы видели, не избежал общей печальной участи). Да и, заявляли сторонники теории заимствований, достаточно посмотреть на деревенский фольклор - нигде не упоминаются Перун, Даждьбог, Стрибог, Мокошь и Семарьгл, только русалки, домовые и лешие. А значит, Боги, поставленные Владимиром «у двора теремного» - искусственное, «от ума», собрание недолговечных, по большей части заимствованных, не оставивших в народной памяти никакого следа идолов.
      Это рассуждение - не забытое и по сей день - отмечено двумя чертами, общими для всех построений тех ученых, что любят величать себя «рационалистами» и «объективными». Оно, вопервых, неверно логически, а во-вторых, опирается на ложное утверждение. Ведь и шведская, скажем, деревня конца позапрошлого - начала прошлого столетия помнить не помнила Одина, Аоки, Тора и прочее население Асгарда, зато хорошо помнила и почитала альвов-эльфов и троллей, лесных дев скульдр и никс-водяниц, да домовых-кобольдов. Однако что-то не слышно, чтоб кто-то из шведских ученых делал на этом основании далеко идущие выводы о заимствовании Тора или Одина у лопарей или, скажем, шотландских горцев, о поддельности Старшей и Младшей Эдды, или что знаменитое капище в Упсале было попыткой какогонибудь конунга «реформировать примитивный культ» скандинавов.[ ]
      Может, все оттого, что у скандинавов нет интеллигенции?
      Во-вторых, фольклорные записи с упоминанием Перуна, Даждьбога, Стрибога, Мокоши именно ЕСТЬ - мы подробно рассмотрим их там, где будем знакомиться с Богами, стоявшими на киевском холме. И даже с загадочным и труднопроизносимым Семарьглом все не так уж, как увидим, безнадежно.
      Так что, как говаривал один персонаж Михаила Афанасьевича Булгакова - поздравляем вас, господа, соврамши.
      Уже упоминавшийся Аничков отличался любопытными воззрениями на развитие Языческих религий - по его мнению, Боги язычников возникали из домашних кумирчиков, поэтому общенародным мог стать только Бог семьи, вставшей во главе народа. То есть не могло быть не то что общеславянских, но даже и общерусских Божеств, и даже Перун был-де всего лишь родовым и дружинным Божеством «киевских Игоревичей». Ничего подобного нельзя было сказать ни про эллинское Язычество, ни про Язычество скандинавское - зато построения Аничкова находились в полном соответствии с модными теориями об «эволюции общества» и «истории религии», а стало быть, «образованной публикой» принимались на «ура». Тем паче что на построениях громимых Аничковым мифологов лежала ужасная тень подозрения в самом страшном для российского образованца грехе - ПАТРИОТИЗМЕ! Уж сам-то Евгений Васильевич был от такого подозрения совершенно свободен. «Особенно убого было Язычество Руси, жалки ея боги, грубы культ и нравы - разливался соловьем эволюционист. - Не поэтически смотрела Русь на природу, и не воссоздавало воображение никакой широкозадуманной религиозной метафизики». Доводы господина Аничкова были «простыми, как мычание» - мол, по описаниям греков и арабов, жизнь славян была грязна, жалка и убога - куда уж этим нищим дикарям до развитой мифологии! И вновь перед нами ложная логика, основанная к тому же на откровенном вранье. Вопервых, что ж с того, если жители богатого Востока и находили бы быт славян убогим и грязным? Про быт норманнов в Хедебю араб Ибрагим ат Тартуши высказался жутче некуда - тут и грязь, и вонь, и гниющие на улицах коровьи туши, и пение, похожее на вой зверей, и младенцы, которых вынуждены топить с голоду их же нищие родители. Однако все перечисленное не помешало быть ни двум Эддам с их роскошной мифологией, ни блистательному капищу Упсалы. Быт самих арабов, когда пророк Мухаммед создавал ислам, не назовешь ни особенно богатым, ни слишком чистым - обычный быт кочевников с их одеялами из верблюжьей шерсти, кишащими верблюжьими же клещами, палатками, замотанными до глаз женщинами - и твердой верой в то, что «смывая грязь - смываешь удачу».