* * *

Вообще-то атаку деревянных танков Зверев представлял совсем иначе, но вариант гуляй-города оказался в чем-то даже лучше. Бревенчатый ящик на колесах с лошадью и людьми внутри имел скорость и маневренность сонной черепахи. Телеги же, на каждой из которых лежало по два щита, катились очень даже ходко. Отдохнувшие лошади разгоняли их, пожалуй, километров до пятнадцати в час.

Первым на рассвете ушел вперед передовой полк под рукой князя Воротынского. Боярские дети, идя на рысях, с рогатинами наперевес, легко сбивали малочисленные польские дозоры и расчищали путь длинному обозу. Схизматики даже не пытались вступить в безнадежную схватку и лишь следили издалека за продвижением врага. Скорее всего, в стане агрессора уже поднялась тревога, но пока еще это не имело никакого значения. Ведь средневековый воин – это не автоматчик, который АКМ схватил и к бою готов. У него зачастую вообще доспехи сняты: рыцарский железный «костюмчик» жесткий, в нем отдыхать невозможно. К тому же, даже при толщине брони всего в миллиметр, весит такое железо заметно больше двух пудов – особо не побегаешь. Стало быть, без коня не повоюешь. А его еще привести из табуна надобно, оседлать, коли налегке скакун бегал… Телеги за это время не то, что пять верст – все пятнадцать прокатятся.

Приотстав от головного полка минуты на три, Андрей с повозками миновал озеро, поднялся на пологий взгорок, с которого оказались видны вдалеке высокие крепостные башни Острова, скатился вниз, пересек довольно бурную из-за недавней весны речушку Веретье – летом, сказывали, в ней воробей лапы не замочит, а тут чуть не по колено вода поднялась. За рекой новик опять въехал на взгорок и теперь уже увидел примерно в трех километрах широкий польский лагерь, заставленный белоснежными полотняными шатрами. Там царила суета, беготня. Перед станом выстраивались пешие смерды, над головами у них колыхались, точно ветки болотного кустарника, тонкие черные копья. Видать, готовились удержать русскую конницу. Однако боярские дети, остановившись от вражеского лагеря примерно в полукилометре, принялись лениво забрасывать их пехотными стрелами с характерными широкими, поблескивающими на солнце, наконечниками.

Проехав еще с километр, Зверев оказался посреди распаханного и заборонованного поля, на котором уже пробивались молоденькие светло-зеленые ростки, и махнул рукой холопам:

– Давайте через одного – один за мной, один за боярином…

Он свернул влево на поле, Василий Ярославович – вправо. Телеги, подпрыгивая на земляных кочках, начали разъезжаться в стороны. У поросшего молодыми березами овражка новик опять повернул на север, к противнику, и когда овраг вильнул в сторону, по широкой дуге направился обратно к дороге. Выехав на грунтовку, махнул рукой:

– Ставь!

Холопы, спрыгнув с облучков, принялись устанавливать бревенчатые стены: разобравшись по четверо, сталкивали их с телег, а когда щиты падали краем вниз, то подпирали верхнюю часть слегами, поднимали до наклона примерно на семьдесят градусов к стене, втыкали комли палок в землю и перебегали к следующей телеге. Получалось не так быстро, как хотелось бы, но стена гуляй-города росла на глазах, счет шел на минуты. Пять минут – и на поле поднялись стенок тридцать с десятиметровыми просветами между ними. Еще пять – зазоры сократились до пяти метров. Всего четверть часа – и в сторону Острова уже смотрел бойницами натуральный острог, пусть не очень высокий и не имеющий сплошной стены.

– Пахом, пищали готовь! – Андрей спешился у щита, что стоял слева от дороги, кинул повод коня на оглоблю, отпустил подпруги.

– Проходы-то загородить, новик?

– Нет, не нужно. Коли головному полку трудно станет, он через щели эти к нам в укрепление уйдет.

В польском лагере и вправду готовились дать отпор русским ратникам. Кавалеры-князья-паны и шляхта рангом помельче наконец-то облачились в сверкающие доспехи, разобрали пики, сбились в плотную толпу и начали обходить свою пехоту, разгоняясь для таранного копейного удара.

– Эй, мужики! – крикнул Зверев чужим холопам, что переминались у своих щитов. – Рогатины свои разбирайте и у щелей, у бойниц вставайте. Коли поганые за нашими погонятся, то как свои пройдут – в проходы копья рожном ставьте, а через бойницы колите всех, кого достанете.

Сам новик, подсыпав на полку каждой пищали пороха и везде сунув в держатель замка уже запаленный дядькой фитиль, снял из-за спины бердыш, поставил рядом на расстоянии вытянутой руки, прильнул к бойнице. Головной полк с многократно превосходящими числом ляхами рубиться не стал – витязи, повернув коней и продолжая пускать стрелы из-за спины, помчались к гуляй-городу. Через пару минут они, уставшие, запыленные, проскочили меж щитами и отъехали в сторону. Многие поднялись на стремена, выискивая своих холопов.

– Стрелы, стрелы давайте! Стрелы! – звучало со всех сторон.

Поганые таранить бревенчатые щиты красивыми длинными лэнсами не стали, прорываться через узкие проходы не рискнули. Сила тяжелой конницы – это один-единственный слитный удар, который сносит, затаптывает врага, подавляет волю, вызывает смертный ужас, внушая бессилие перед неуязвимым противником. Пробиваться же во вражеский стан по одному, рубиться там с ловкими, быстрыми русскими на равных рыцари не рискнули. Тяжелый доспех к долгому бою не располагает. Человек – не машина, он имеет неприятную склонность уставать и выдыхаться.

Слева вражеские всадники неосторожно приблизились к щитам метров на сто пятьдесят – Зверев тут же повернул туда ствол, нажал спуск. Пищаль с оглушительным грохотом выплюнула облако дыма, три коня упали вместе с рыцарями, остальные ляхи поспешили отъехать подальше.

Через мгновение грохнула пищаль справа от дороги, но там картечь достала только одного схизматика. Однако тут в бой опять вступили бояре, успевшие наполнить колчаны стрелами, принялись через щиты стрелять в противника, одну за другой выбивая из-под седел лошадей. Поганые отошли еще дальше, потом еще – теперь уже русские витязи начали напирать, выезжая в поле через проходы гуляй-города. Медленное отступление длилось больше часа и стоило жизни примерно полутора сотням лошадей. Из шляхты, судя по всему, не пострадал никто.

Оказавшись уже совсем рядом с пехотой, поляки еще раз попытались начать битву, по сигналу горна опустив копья и ринувшись на русских, – но бояре снова стремительно умчались под прикрытие гуляй-города пополнять колчаны, а Зверев шуганул поганых парой выстрелов, не нашедших для себя жертвы, но заставивших ляхов держаться подальше. Опять защелкали тетивы луков, посылая в гущу врагов летающих вестниц смерти. Полторы тысячи детей боярских, у каждого в колчане по сотне стрел, каждый эти колчаны уже три раза успел поменять или наполнить у холопов на телегах… Не меньше четверти миллиона стрел успело за утро обрушиться на польскую конницу и прикрывающую лагерь пехоту.

Схизматиков перед гуляй-городом было, конечно же, намного меньше, нежели собрал Сигизмунд для наступления на Остров, от силы тысяч десять. И хотя из десяти стрел цель находила только одна, хотя от смертельных попаданий полегло всего несколько сотен скакунов – но больше чем у половины находящихся под седлом польских коней уже сидело в теле хотя бы по одной стреле. У кого в крупе, у кого в шее, у кого в плече. Стальные наконечники причиняли боль скакунам, напоминая о себе при каждом шаге, заставляя несчастных животных сбавлять шаг, не слушаться шпор и поводьев.

Схизматикам на такой напор ответить было нечем: лук никогда не входил в состав рыцарского вооружения. Подводить же лучников из лагеря – значило отдать их на расстрел более умелыми русскими стрелками; значило прикрывать их своими телами, продолжая стоять под ливнем остро отточенных граненых наконечников. Поляки предпочли снова отступить – и опять дети боярские потянулись вслед за ними, продолжая донимать стрелами.^[8]

По дороге мимо Зверева проехал князь Воротынский, подмигнул с седла:

– Ну что, новик? Получается поганых твоей хитростью бить?

– Даже скучно, Михаил Иванович. Бердыша в руки ни разу не брал.

– Ты погоди, может статься, доймем ляхов, и на бердыш твой полезут…

Воевода головного полка взмахнул плетью и поскакал нагонять своих воинов.

– Не устал, сынок? – окликнул Андрея через дорогу боярин Лисьин.

– Чего уставать, отец? – развел руками Зверев. – Что мы делаем?

– Ты глянь, полки правой руки подходят, воеводы Чевкина. Мыслю, коли силы у нас новые появились, может, холопам указать костер покамест развести? С утра ведь не снедали. А чего сухомяткой питаться, коли мясо парное кругом лежит?

– Вот именно, – сплюнул новик. – Битва называется. Не о враге больше заботишься, а о том, чем брюхо в обед забить. Ладно, пусть парного запекут, коли дров найти смогут.

– У оврага для костра место найдется. А пока рать вся не подошла, то и дрова собрать еще получится.

Битва тем временем продолжалась с той активностью, что сравнима разве с пылом маляра, работающего после бутылки водки. В воздухе часто мелькали стрелы – но опустошать колчаны боярские дети не спешили, долго приглядываясь к врагу перед каждым выстрелом. Поляки опять отступили чуть не до самого своего лагеря, оставив на траве с полсотни бьющихся в предсмертных судорогах скакунов и ни одного человека. Их смерды продолжали стоять, выставив перед собой щиты и подняв к небу копья. Среди этих бездоспешных бедолаг раненых и убитых было наверняка не меньше, чем среди лошадей – но в неподвижном строю это не так замечалось. По дороге от русского лагеря вяло, без особой спешки, подтягивались основные силы: бояре, князья, холопы спешивались, подходили к бойницам, наблюдали за происходящим. Андрей подумал, что и вправду может спокойно пообедать – и совершенно ничего не потеряет.

– По коням! По коням! – внезапно призвал всех витязей клич рассыльных, раздалось пение медных труб.

У польского лагеря схизматики опять затеяли копейную атаку, заставив головной полк повернуть назад, и Зверев напрягся, ожидая, что сейчас произойдет что-то интересное. Ему даже захотелось вместе со всеми подняться в седло, взяться за рогатину и, опустив ее перед собой, помчаться в лихую атаку… Но – увы, пока что ему следовало оставаться рядом с «огнестрелами». На сегодня он был едва ли не единственным в русской рати, кто понимал, как лучше использовать это громогласное оружие.

В проходы между щитами стали заскакивать уставшие за день, запыленные бояре головного полка, которые сразу проезжали к своим холопам – где чьи телеги, все уже успели запомнить. И вот тут поляков встретил нежданный сюрприз: из-за щитов гуляй-города по ним ударили не полторы тысячи вымотавшихся за столько часов лучников, а несколько тысяч свежих стрелков. Лошади поганых начали скатываться с копыт, словно налетали на натянутую над землей стальную проволоку, многих всадников в толчее, похоже, даже затоптали. Схизматики резко отвернули назад, а вслед за ними, с веселым залихватским посвистом и криками «Ур-ра-а-а!!!» из-за стен укрепления начали выхлестывать русские сотни.

В такой ситуации тоже порядком уставшие ляхи встречать врага не стали, а погнали во весь опор к лагерю, перед самой пехотой расступились, обходя копейщиков справа и слева. Смерды опустили пики, а русские ратники… отвернули вправо, осыпая их стрелами. Хотя пехотинцы и прятались за щиты, некоторых из них смерть все-таки достала. Только из первого ряда упали человек двадцать, не меньше. Правда, полтора десятка из них поднялись и. кто ползком, а кто и на ногах, прихрамывая, стали пробираться вдоль строя, торопясь уйти с поля возможной сечи. С левой стороны, из-за лагеря, на смену уставшей коннице подходили новые тысячи. Осторожный Лука Юрьевич до столкновения дело доводить не стал – едва ляхи начали разгоняться для копейного удара, ратники развернулись и ушли к гуляй-городу.

И опять несколько пустых выстрелов из пищалей, сделанных чисто для острастки, и затем ливень стрел заставили схизматиков отступить, потом дальше и дальше – пока русские опять не вышли вперед, продолжая забрасывать врага из луков на предельно возможной дистанции.

Поляки, судя по всему, не очень понимали, как поступить со странным укреплением, к тому же огрызающимся огнем и стрелами. Бросить на него конницу? Но всадники не способны штурмовать крепости, у них нет ни лестниц, ни веревок. Коннице нужен простор, это оружие для поля боя, оно не умеет проламывать деревянные стены. Послать на штурм пехоту? Но из-за щитов странного укрепления в любой момент может вылететь тяжелая кованая конница, которая легко перебьет пеших врагов. Обычные крепости такого фокуса не выкидывают. Скорее всего, поганые хотели теперь только одного – передышки, возможности подумать и подготовиться для решительного боя. Но как раз этого поместное ополчение им и не позволяло. На захватчиков непрерывно сыпались стрелы. И тогда, когда они наступали, и когда бежали, и когда стояли, и когда хотели отдохнуть. Избавиться от такого натиска, разогнать лучников или навязать ближний бой поляки, благодаря изобретению новика из рода бояр Лисьиных, никак не могли.

Врагов развела только ночь. В опустившемся мраке смертельные маневры обеим сторонам пришлось остановить. А утром ратники увидели, что незваные гости сворачивают лагерь, и длинный обоз уже ползет в сторону совсем близкого Литовского княжества. Вести осаду мощной крепости, имея на боку крупный вражеский отряд, вцепившийся чуть не в мясо крепкой бульдожьей хваткой, польский воевода не рискнул. Под прикрытием пятитысячного, закованного в железо полка обоз ушел, к полудню вовсе скрывшись из глаз. А следом пригородные поля оставил и арьергард. За ляхами поскакали русские дозоры, следя, чтобы те не выкинули какой-нибудь подлости, но было ясно, что очередная порубежная стычка закончилась. Помещики могли возвращаться по домам.

Ночь полной Луны

Входящих в усадьбу ратников встречали восторженными криками, цветами и поцелуями. Звереву тоже один достался – от «мамы», Лисьиной Ольги Юрьевны. Хотя отряд холопов поредел почти вдвое, но с собой погибших и раненых боярин не вез, а потому поводов для плача и причитаний не нашлось. Павшие были уже оплаканы, отпеты и похоронены. Ныне же настало время радости и пира. Тем более что вернулись воины не просто из похода – пришли победителями, с добычей. Из взятого на поляках после первой сечи добра четверть, по общему боярскому решению, досталась новику Лисьину. Еще четверть – княжичу Федору Друцкому. Ну а уж остальное – между всеми прочими делили. Так что на телегах, поверх оставшихся припасов или щитов от несостоявшихся деревянных танков, лежали для всеобщего обозрения прочно увязанные кирасы, мечи, поножи и наручи, шлемы – все то, что потом под ударами кузнечного молота превратится в лемехи и косы, в ножи и петли. А коли железо хорошим окажется – то и в кольчуги, пищали, ерихонки, Для сабель и бердышей, само собой, хорошая сталь требовалась, булатная – такая, что слишком дорога даже для доспеха, от которого порой жизнь зависит. Еще от ляхов новику досталось полсотни седел, ремни, упряжь, меховые и полотняные плащи. Будет в чем холопам и дворне пощеголять в праздничные дни, в чем выехать в город или в гости в другую деревню. В одеждах дорогих, панских да княжеских. Да и то слово – не носить же боярам одежонку с чужого плеча?! А продать из того, что на поле боя полежало, далеко не все потом можно…

– Ты не поверишь, матушка, как дитя наше в сече отличилось, – после первых же объятий, не успев осушить корца со сбитнем, сообщил боярин хозяйке. – Чуть не един все войско поганое возле озера Горохового держал! Полдня отбивал схизматиков, пока ратники наши после первого напора ляхского в себя приходили!

Женщина отпустила мужа, опять привлекла к себе сына, крепко обняла. Никакого восторга и радости во взгляде ее не читалось. Исходил лишь страх.

– Славно повеселились, матушка, – пытаясь ее утешить, шепнул Андрей. – Не под юбкой же бабьей мужчине отсиживаться, когда враг на землю приходит? Смерд я – или боярин?

– Боярин, – тихо согласилась Ольга Юрьевна. – Боярин… Но ты еще и кровинушка моя… – Она отступила, провела ему ладонью по щеке, кивнула. – Да вы снимайте железо-то… В трапезной бабы стол накрывают, баня затоплена. Сейчас подкрепитесь маленько, да парок и поспеет.

Вслед за отцом новик вошел в дом, поднялся на второй этаж, принялся разоблачаться. Расстегнул пояс с оружием, повесил на специально вбитые в стену клинышки; впервые за много дней снял с плеч шелестящую байдану, что легла на сундук бесформенной кучей из толстых стальных колец размером с пятирублевую монету каждая, потом жаркий войлочный поддоспешник, толстые юфтевые сапоги, смотал портянки. Вытряхнул из рукава кистень, покатал в ладони и кинул обратно под локоть – без грузика на руке он чувствовал себя как-то непривычно. Тут дверь распахнулась, и в светелку со стопкой чистого белья на руках вбежала негромко напевающая Варя.

«Ну да, разумеется, – поморщился Зверев. – И так она от меня подальше старается держаться, так надо ей и притащиться именно тогда, когда от меня воняет, как от роты старых козлов. Нет чтобы после бани зайти!»

– Ой, простите, Андрей Васильевич, – наконец-то заметила его Варя. – Я вот… Хозяйка белье поменять велела.

– Я вижу, – кивнул новик. – Не бойся, я раздеваться не собираюсь. После парилки в чистое переоденусь. Хотя ты к тому времени все равно занята будешь…

– Нет, не буду. – Почему-то покраснев, холопка откинула с постели покрывало. – Праздник ведь, вы с батюшкой Василием Ярославовичем вернулись. Стало быть, работ сегодня более не будет.

– Правда? – не поверил своим ушам Андрей. – Так, может… Может, погуляем вечерком у озера?

– Как скажете, Андрей Васильевич, – облизнула губы девушка. – Я тогда после трапезы вечерней у колодца подожду. Посижу до первой луны. Ладно так будет?

– Еще как, Варенька! – не смог сдержать радости от неожиданного согласия Зверев. – Тогда до вечера. А сейчас, извини, мне бежать нужно. Сегодня без меня отец точно пира не начнет.

* * *

Заранее о возвращении боярина с холопами в усадьбе не знали, а потому угощение было простым. Потчевали тем, что просто из погреба достать и на стол поставить можно: копченая рыба, тушеная свинина, грибы соленые, огурцы маринованные, капуста квашеная, моченые яблоки. Ну и, естественно, хмельной мед, рейнское вино, горячий сбитень. Подкрепившись, воины отправились в баню. Пару часов они парились, поливая раскаленные камни пивом и его же употребляя внутрь, надраиваясь щелоком, довольно покрикивая от охлестываний березовыми и можжевеловыми вениками, смывая пот и щелок водой. Потом, переодевшись в чистые рубахи и порты, воины вернулись к столу. Теперь к прежним яствам прибавились печеные половинки куриц, разного рода уха: и рыбная, и яблочная, и сливовая, – нежная буженина, залитая густым коричневым соусом убоина.

Андрей посидел с сотоварищами около часа, хорошо подкрепился, но выпил полный кубок только два раза: когда за боярина здравицу кричали и когда за него самого. «Нарезаться» до полусмерти перед первым свиданием ему никак не хотелось. Зато остальные воины имели возможность оторваться «по полной» и, похоже, уже не очень обращали внимания, кто еще за столом держится, а кто сполз «отдыхать». Посему Зверев, не прощаясь, поднялся, отступил назад за скамью, быстрым шагом обошел стол вдоль стены и вскоре очутился за дверью.

На крыльце оказалось куда прохладнее, нежели в трапезной, солнце уже клонилось к горизонту – если так можно было назвать неровную линию сосновых вершин в стороне тех стран, что служили темным силам, смерти, разрухе и разбою. Ну да, от Пятого Креста границу света на двести верст к закату русские уже сдвинули. Бог даст, и еще дальше, до самого моря отнесут.

Новик поежился, вернулся в свою светелку, достал из сундука и накинул на себя суконную епанчу, подбитую на вороте и на плечах мохнатым енотом, после чего вышел во двор, повернул направо, на стену, по ней дошагал до терема. Глянул на двор за конюшню. Там, у колодца, и вправду маячила одинокая фигурка. Пока все веселились и праздновали, она тут на ветру скучала.

– Пришла, – с улыбкой пробормотал довольный Андрей и подмигнул стоящему в дозоре над воротами холопу.

Новик быстро спустился вниз, выбежал за усадьбу, нарвал ромашек, васильков и колокольчиков, вернулся с этим букетом, прошел к колодцу и протянул Варваре:

– Привет.

– Ой, спасибо, Андрей Васильевич. – Она опять зарделась, прижала букетик к груди, поправила завязанный под подбородком платок. – Благодарствую за такое ко мне внимание.

– Это всего лишь цветы, – усмехнулся новик. – Так пойдем, погуляем?

Варя кивнула. Они вышли за ворота, спустились к озеру, к основанию водяного креста. От берега тут же поплыли несколько коричневых уток, а сзади, словно предупреждающе, низко звякнул церковный колокол – на Филаретовом храме, что между усадьбой и озером стоял.

– Никак, опять бесы балуют? – испуганно прижалась девушка к Андрею. – Может, назад вернемся?

– Какие бесы? День еще на дворе!

– Дык ведь, Андрей Васильевич, полнолуние вот-вот случится. Известно дело, на Сешковской горе в такую пору даже днем нечисть балует. Не дай Бог на глаза им попасться!

– Ты, никак, креста нательного не носишь? – поинтересовался Зверев.

– Как же не носить? Ношу! – Девушка торопливо полезла в вырез сарафана, вытянула за льняную ниточку маленький серебряный крестик. – Вот он, при мне!

– Так чего же тебе бояться? С крестом нечисть человека трогать боится, не подходит.

– Ну да, батюшка Феофан то же сказывает. А о прошлом годе, вестимо, у нас мужик деревенский, из Бутурлей, возле Козютина мха аккурат накануне полнолуния сено косил. Дык токмо он возок свой нагрузил, конь вдруг как молвит человеческим голосом: «Никуда ты отсель не стронешься», – да и замер. Никак его мужик с места двинуть не мог. И тянул, и толкал, и понукал, и вожжами бил, и уговаривал, и манил – встал конь, и никуда с места не шел. Вконец отчаялся его хозяин. А ночь уж спустилась, нежить болотная к телеге сбираться начала. Мужику страшно, ан коня с повозкой бросить жалко. Снял он одну оглоблю, да и стал вокруг ходить, помахивать. Как полезут, размыслил, так ужо оглоблей этой отбиваться станет, добро свое оборонять. Ну нежить, на это глядючи, спужалась да назад на болото, за реку ушла. Мужик смотрит – ан конь у него с места сошел и давай ржать от радости. Ровно человек живой – понял, что порча черная спала. Мужик запряг его и домой поехал. Токмо к рассвету, сказывали, вернулся. Индо поседел весь, когда во двор свой заехал. А все оттого, что на Козютином мху колдун древний, бессмертный живет. Лютобор по имени. Вот! И никакой крест того мужика не спас, хоть и крестился он, и креста не снимал.

– Как же не спас, коли он жив остался? – хмыкнул Зверев. – Сама же говоришь, жив вернулся. И колдовство это на него не подействовало, только на коня. Мерин-то, поди, некрещеный?

– Кто же лошадей крестит, Андрей Васильевич?

– Вот потому мерин один от колдовства и встал. – Андрей снял епанчу, кинул на траву. – Давай хоть здесь посидим, раз идти боишься. Ты понюхай, как травой и цветами тут пахнет. Рай просто кругом. А в усадьбе, куда ни прячься, ан аромат хлева все едино любой дух перебивает.

– Да, Андрей Васильевич, хорошо. – Варя оглянулась на усадьбу, потом уселась на край плаща, оставив обутые в низкие сапожки ноги на траве. – А крест от колдуна сильного, от порчи, от сглаза или лихоманки не спасает, это ты зря так надеешься. Вон сколько народу у нас от колдовства пропадает! Нечто от Лютобора бессмертного таким малым крестиком обережешься?

– А кто мне это рассказал, Варя, угадай? – опустился рядом с ней Зверев. – Лютобор и научил. Коли от бога христианского не отрекаешься и символ его на груди носишь, то и Бог тебя в беде не оставит.

– Значит, ты, Андрей Васильевич, и впрямь к колдуну на болото бегаешь? – испуганно перекрестилась девушка. – Почто же ты, батюшка-боярин, душу губишь?

– Зачем губить? – пожал плечами Зверев. – Лютобор говорит, богов на Руси много. Коли еще и для Христа требы честно исполнять, хуже не станет. Посему на молебен благодарственный, в честь завершения похода, я завтра пойду. И молиться стану.

– А к колдуну зачем бегать? Можно ведь и у святых помощи попросить.

– В деле, которое для меня важно, святые не помогут. С ними говорить трудно: не отвечают. А Лютобора спросить можно, посоветоваться. Он не жадный, знанием своим делится.

– Чем же колдун лесной с человеком простым поделиться может?

– Много чем, Варя, – пожал плечами новик. – Заговоры от стрел он знает, от меча, копья. От пут любых заговоры. Они и веревки, и замки любые отпирают. Оружие мое он заговорил, чтобы одного меня признавало, а другим в руки не давалось. Научил, как людей от пьянства, от болезней, от порчи, от бесплодия заговаривать, как привороты делать, красоту девицам навевать. Научил меня проходить сквозь стены, в чужие сны заглядывать, будущее и прошлое узнавать. Про зеркало Велеса никогда не слыхала?

– Чем же он плату за такую мудрость берет? Кровь твою пьет? Душу купил? – Девушка опять перекрестилась и даже чуть отодвинулась. Но не ушла. Женское любопытство, известное дело, сильнее любого страха.

– Ты все равно не поверишь, – отмахнулся Андрей. – Считай, что вообще без платы учит.

– Ну скажи, батюшка-боярин, чем? Право слово, никому не передам.

– Говорю же, ничем… – Зверев поднял голову к темнеющему небу: – Гляди, звезды уже зажигаются. И подмигивают, как кокетки. Красиво.

– Ну скажи, Андрей Васильевич, не мучай! А вдруг и я соглашусь? Тоже пойду к нему в ученицы, ведьмой настоящей стану. Буду бури вызывать, привороты творить, падеж на недругов насылать… Ой, прости, Господи, прости, Господи, прости, Господи… – Она спохватилась, что наболтала лишнего, и стала поспешно креститься.

– Тебя не возьмет.

– Почему?

– Платить нечем, – усмехнулся Андрей.

– Нечто у меня души нет? Али кровь не та?

– Да говорю же, Варя, не берет он платы ни душой, ни кровью. Смотри лучше, какие звезды, – откинулся он на спину. – Ты можешь себе представить, что вот так вот, сверху вниз, ничуть не меняясь, они уже миллионы лет на Землю смотрят. И еще миллионы смотреть будут. И что четыреста шестьдесят лет для них все равно, что для нас всего одно мгновение?

– Дык ведь мир всего семь тысяч лет назад сотворили, Андрей Васильевич.

– Ну да, конечно, – не стал спорить с общеизвестной здесь истиной Зверев. – И эти семь тысяч лет для них как раз, как один миг, промчались. Скажи, Варя, а как ты в усадьбу попала? Про Трощенка, отца твоего, я слышал, ан не видел ни разу.

– Нешто не видел, Андрей Васильевич? – повернулась к нему девушка. – Он же летом, в середине грозовика, мед на оброк привозит, и по осени, перед Покровом.

– А-а, так это он… – Говорить, что оказался в теле барчука только нынешней зимой, Андрей, естественно, не стал. – Как же ты сюда попала?

– Отец сказывал, порчу на нас соседи навели. Он ведь бортник, зажиточно завсегда жил. Цыганскую порчу сделали – на полный извод и разорение. И маму мою любил сильно, счастливы были вместе. Хорошо жили. Вот и сделали из зависти. У нас в едино лето и маму сухотка сожрала, и сестер двух моих тоже. Мы с братьями и отцом тоже много кашляли, но уцелели. Однако же еще и заморозок средь грозовика ударил, на полях все вымерзло, токмо репы маненько уцелело да моркови. А хуже всего – ульи все погибли. А мы сеяли-то мало, токмо так, для стола. И подворье было маленькое. Так получилось, на всю зиму с пустым погребом и амбаром остались.

– Так, небось, у соседей тоже все померзло… – осторожно намекнул Андрей.

– Померзло, – обхватила руками коленки девушка. – Да токмо, когда от десяти чатей две трети вымерзло, то остается на новый урожай надеяться да убыток считать. А когда от половины чати двух третей не стало, то до новой весны ужо жрать нечего получается. Отец ведь больше на мед, на бортничество надеялся. С того и докупал, чего не хватало. И хлеб покупал, и убоину, и сечку для кур. А тут разом без всего остались… Как папка понял, что не прокормить нас зимой будет, отвел меня к боярину. Заместо отступного, за оброк, за подъемные. Хотел вовсе уйти. Но Василий Ярославович уговорил как-то. Остался отец. Серебро взял, братьев моих в Луки Великие отправил, к родичам дальним, ремеслу учиться. Кожевенному делу. Мне тогда токмо девять годков сполнилось. В закупе^[9] пользы никакой. Вот в холопки и продали.

– Может, и не порча? Может, просто беда случилась?

– Порча это, Андрей Васильевич, порча. Я даже знаю, кто навел. Прасковья это, что вдова Ёреминская. Как мы маялись, она все к нам захаживала. Глядела, как мучаемся. И на отпевании что-то свое бормотала.

– На чужого покойника некоторые заговоры читают, – вспомнил Зверев. – На избавление от пороков, на деньги, от суда неправедного.

– А ты порчу наводить умеешь, Андрей Васильевич? – вдруг встрепенулась девушка. – Тебя Лютобор учил?

– Ну учил кое-чему, – нехотя признал новик. – Как душу чужую выпить учил, чтобы силу получить. Как врага извести… Да только надо ли это, Варя? Колдун сказывал, любая порча троекратно пославшему возвернется. Поэтому самому наводить ее нельзя, разве только деваться совсем некуда. Надо так извернуться, чтобы другой кто-то этот грех на себя взял.

– Я возьму! – с готовностью согласилась Варвара.

– Зачем тебе? Если Прасковья порчу навела, то на нее она уже и вернулась. Пусть Бог ее карает, сама не марайся.

– Долго что-то Бог выжидает… – Она перекрестилась и, поскольку говорить сидя, через спину, было неудобно, прилегла на епанчу рядом: – А чем ты за учение платишь, Андрей Васильевич? Скажи, не мучай. Изведусь ведь. А то сама к Лютобору сбегаю и больше предложу!

– Не предложишь, – улыбнулся Зверев. – Должок у него передо мной, потому и учит волхв старый. Помнишь, зимой он меня от разговора баечникова исцелял? Так вот кое-что неправильно он сделал. И очень сильно неправильно. За то учением своим и отдаривается.

– И ты теперь таким же могучим колдуном, как он, станешь?

– А чего в нем сильного, Варя? Обычные люди да вера греческая его с родного места в лес глухой загнала, и ничем он воспротивиться не смог. А парня приворожить, глаза отвести, скотину больную вылечить – разве это сила? Так, баловство мелкое. Приработок, чтобы от голода не пухнуть. Что пользы в заговоре от меча, коли сам на поединок с мечом не ходишь? А как раз меча у старика и нет.