– Да, я слушаю.

– Привет, это Сергей. Ты не хочешь сегодня вечером попить пивка?

– Хорошо. Я освобожусь в десять.

Вот так. Ни единого лишнего слова, никаких вопросов о том, удобно это мне или нет, почему так долго не появлялся, как мои дела. Она освободится в десять! Остальное ее не касается.

Однако до десяти оставалось еще три часа, которые следовало с толком использовать.

Я достал купленный полгода назад на «Казакова»^[7] лазерный диск с милицейской базой данных. Хоть он и считается чем-то не совсем легальным, но никакой особой информации на нем нет – только фамилии, адреса и телефоны, да еще номер паспорта. В общем, ничего секретного. Правда, очень часто большего знать о человеке и не требуется: две сестрички жили на Комендантском аэродроме; Копелевич на Чкаловском проспекте; Костенко в Купчино, а верхолаз Рыжков – на улице Ленсовета. А вот Николаев Викторовичей Ретневых выпало сразу два. Один жил на улице Трефолева, другой – на Передовиков. У меня сразу появилось ощущение, что оба – не те. Не знаю, откуда. Просто, так показалось.

Что ж, теоретическую часть расследования можно считать законченной. Теперь пора садиться на мотоцикл и ехать по адресам.

Лесовета, восемьдесят. Теплые сумерки наполняет густой запах лип, хотя самих деревьев я не увидел. Во дворе стоит типовой детский садик, между ним и домами раскинулся широкий пустырь с несколькими тропинками, выложенными бетонными плитами и десятком гаражей. На скамейке перед третьим подъездом чинно восседают две бабульки, одна из которых зажимает между колен деревянную клюку.

«Это к удаче», – подумал я, и на губах невольно появилась улыбка.

– Добрый вечер, – как можно доброжелательнее поздоровался я. – Вы не знаете, Игорь Рыжков здесь живет?

– Ну ты смотри, – удивилась та, что с клюкой, – сколько уж нет человека, а к нему все идут.

– Много приходят? – тут же заинтересовался я.

– А как же, – подхватила вторая. – Золотые руки у парня были. Чего только не делал! Бывает, видишь, затаскивают к нему в гараж какую-то рухлядь, смотреть не на что. Вон его гараж, коричневый который. А пройдет неделя-другая, глядь, а выезжает такая красавица, глаз не оторвешь. Сверкает вся, фары светятся.

– Через них и пропал, – вздохнула старушка с клюкой.

– Что, в аварию попал? – чуть не шепотом уточнил я, боясь спугнуть везение.

– Нет, – замахала руками бабуля. – Он и не ездил совсем. «Победа» у него была. Красивая, как новая. Поехал он как-то в выходной на перешеек, Карельский, познакомился там с иностранцем каким-то. «Жалко, – рассказывал, – отдавать, но уж очень он меня упрашивал. Коллекционер какой-то» Этот иностранец приезжал сюда, раза три. Игорек ему еще машину сделал. «Волгу» старую, с темным верхом таким, – бабка попыталась изобразить что-то руками. – А потом и сам за границу ехать собрался. Гараж продал, вещи. А тут вдруг слышим – разбился. С вышки упал. И чего его туда понесло?

– Жалко… – кивнул я.

– Очень жалко, – вздохнула бабка с клюкой. – Золотые руки у парня были. Смотреть приятно было, как он трудился. Все сверкало у него, все его слушалось.

– А вы сами здесь живете? Из окна его видели?

– Да, – несколько забеспокоилась старушка. – Вон мои окна, на третьем этаже.

– А как вас зовут? – я уже откровенно вынул блокнот.

– А что случилось, зачем?

– Все хорошо. Просто, мне интересен этот парень. Можно, я потом задам вам о нем еще несколько вопросов?

– А чего он вам? – продолжали сомневаться старушки.

– Ну, ему-то все равно, – напомнил я, – а вот память остается.

– Да, да, – поцокали они языком, и та, что с клюкой, призналась: – Марья Никитична я. Ты заходи, я Игоречка с детства знала.

– Спасибо, зайду.

В блокноте появились новые записи:

Автослесарь.

«Победа», «Волга».

Иностранец.

Не знаю, насколько это могло пригодиться в будущем, но дело, похоже, сдвинулось с мертвой точки.

В конце дома стоял круглосуточный ларек. Я посмотрел на часы, купил четыре бутылки «Балтики», кинул в заплечную сумку, вернулся к мотоциклу и неторопливо потарахтел в Веселый поселок. Алла как раз должна работу заканчивать.

На улице к половине одиннадцатого уже стемнело, а вот Аллины окна, наоборот, зажглись. Я подкатил к самому дому, посигналил, дал газу и заглушил мотор. По таким звукам меня трудно с кем-нибудь перепутать.

– Привет, – она посторонилась, пропуская меня в квартиру.

– Здравствуй, – я закинул шлем на полку и достал пиво.

– Четверочка, – одобрительно кивнула она, проходя на кухню. – Рулет будешь?

– Рулет с пивом? – поморщился я.

– О, подожди, – задумчиво вскинула она палец. – Кажется, у меня оставалась копченая рыба.

Алла полезла в холодильник, долго там громыхала, но ничего не нашла.

– Ну и ладно, выпьем всухомятку. – Я откупорил бутылку. – Как дела у тебя?

– Как-как. Мэрия, суки, денег ни хрена не платят, зарплату давать нечем, работяги того и гляди кипишь поднимут. Прямо хоть сама иди им отдавайся. Как считаешь, возьмут?

– Понять неверно могут, – покачал я головой. – А вдруг просто зажарят и съедят?

– Запросто, – засмеялась она. – У нас народ такой. А у тебя как дела?

– Не знаю, Алла, – я допил свой стакан и потянулся за следующей бутылкой. – Тебе не знаком такой Якушин Валерий Алексеевич? У него контора на васькином острове, в детском садике? Серьезный человек, или можно плюнуть и забыть?

– Не слыхала, – покачала она головой. – Но завтра спрошу. Позвони мне после обеда.

– Интересно, какого рода деятельностью он занимается?..

– Я же сказала, завтра. А сейчас пошли в постель.

Вот так. Нет, понятно, что после двух бутылок пива за руль я сегодня уже не сяду, никуда уезжать не собираюсь, и спать мы будем под одним одеялом. Но какая-то она… прямолинейная.

А разрыва нашего Алла точно не заметила.

Глава 3

Начал я с самого сложного – с сестричек. Жили они в новостройках.

В старых районах люди знают соседей гораздо лучше: вместе растут, вместе ремонта требуют, вместе придумывают, как выкрутиться. Опять же, коммуналок масса, в них – как в одной камере, ничего от чужих глаз не скроешь. Увы, Комендантский район, считай, новорожденный, да еще спальный. Люди друг друга только в час пик, по дороге на работу видят, а это не самое лучшее время для знакомства. Бед у них общих еще не накопилось, квартиры отдельные. Ну, столкнутся изредка нос к носу, когда один двери отрывает, а другой еще закрыть не успел, вот и все. В лицо порой «земляков» не знают, не то что интересный фактик про жизнь близких рассказать. Ну, да деваться некуда.

Сестрички покинули этот мир из длинного синего «корабля» на Долгоозерной улице. Невероятная глушь. Одно удобство – рядом «кольца» почти всех видов транспорта, так что выбор есть, да и сидячее место всегда занять можно.

На шестой этаж я поднялся пешком, внимательно оглядываясь по сторонам. Ничего интересного: загадить подъезд еще не успели, разве только какая-то гнусь на четвертом потолке десяток спичек к потолку прилепила; краска на стенах блеклая, но не облупившаяся, свеженькая еще… Точно никто ничего друг про друга не знает.

На лестничной площадке шесть квартир. С виду все приличные. У неудачливых эмигранток дверь даже обшита жженой рейкой. Я позвонил на всякий случай, но никто, естественно, не открыл. Тогда начал обзванивать соседей. В двух квартирах никто не ответил, в третьей дверь неожиданно распахнулась, на пороге стояла девчонка лет десяти.

– Никогда не открывай незнакомым людям, – назидательно сказал я. – А вдруг я бандит?

– А у меня папа дома, – звонко заявила она. – Он пулемет чистит!

– Так шутить тоже не следует, – посоветовал я. – Кто-нибудь может поверить, вызвать милицию. Взломают дверь, устроят обыск, перевернут все вверх тормашками. Бывали прецеденты.

– А чего вы тогда звоните? – внезапно обиделась девчонка.

– Скажи, а ты знала тетенек из сто двадцатой квартиры?

– Знала, – хвастливо пискнула она. – Там теперь другая тетя живет.

– Ну, спасибо, – чего еще у такой пигалицы спросишь?

– Пож-жалуйста! – и она с силой захлопнула дверь.

– Кто там? – ответил на звонок женский голос из следующей квартиры.

– Здравствуйте! – вежливо начал я. – Скажите, вы знали сестер из сто двадцатой?

– А вам зачем?

– Стайкин, Сергей Александрович, газета "Час Пик", отдел социальных проблем, – пришлось начинать привычную канитель. – Мы готовим материал о самоубийствах среди молодежи. Так вы их знали?

– И знать не хочу! Шалавы! Сучки панельные. Туда им и дорога!

– Спасибо, – усвоил я полученную информацию и перешел к последней двери.

– А?! – откликнулся старческий хрип.

– Здравствуйте!

– А!?

– Вы знали сестер из сто двадцатой квартиры?! – перешел я на крик.

– Чего?!

– Вы знали сестер из сто двадцатой квартиры?!

– Кто?!

В общем, и здесь все ясно.

Значит, «шалавы». Про пьянь, наркоманов да проституток обычно и вправду все знают, уж очень они портят жизнь окружающим. А с другой стороны, может этой тетке сестрички просто не нравились? В конце концов, раз они «за бугор» намылились, то деньжата имелись, а потому клиенты должны были посещать их солидные, не из тех, что пьяные песни орут и пустыми бутылками в стены кидаются. А значит, и такого внимания, как обычный притон, погибшие привлекать не должны. Я вернулся к двери пигалицы.

– Кто там? – на этот раз спросила она.

– Правильно, – одобрил я. – И открывать незнакомым не нужно, никому, чтобы они ни говорили.

– Совсем?

– Совсем, – подтвердил я. – Даже мне.

– Не открою, – пообещала пигалица.

– Скажи, – спохватился я о своем интересе, – а правда, что у тетенек часто бывали гости, приезжали разные дяди на красивых машинах?

– На «тойоте», на «форде», на «лексусе», на «паджеро» – внезапно поправила она. Я аж онемел от неожиданности.

– Еще на «крайцлере» приезжали, – добавила девочка.

– Спасибо, – спохватился я. – Большое спасибо!

Информации набралось не густо, но куда больше, чем ожидалось. Теперь можно гнать на Чкаловский. Там «старый фонд», там все будет проще…

… Но я никак не ожидал, что до такой степени.

Личность, открывшая толстую деревянную дверь, молча развернулась и ушла в глубь дома, оставив меня на произвол судьбы. В нос резко ударила плотная табачная вонь, застарелый перегар.

Сразу за прихожей, слева, располагалась кухня, в которой висел пар от забытого на плите чайника. Я выключил газ, потом направился по ярко освещенному коридору – прямо из него, во двор-колодец, выходили большие окна. Дальше внезапно обнаружилась большая светлая мансарда с застекленным потолком. Здесь валялось множество мольбертов… Ну, пять-то точно. На стенах висели картины. Некоторые сильно напоминали что-то музейное, некоторые были сделаны наполовину – часть полотна выписана с предельной тщательностью, а остальное только загрунтовано. По углам составлены рамы с натянутым холстом. Посреди всего этого царства рисования стояла девица в домашнем халате, с большой, слабо коптящей трубкой в зубах, держала в левой руке грязную палитру, в правой – кисть, и задумчиво ими помахивала, зажмурившись и тихонько мурлыкая.

Пахнуло явной психушкой. Я осторожно прокрался мимо и оказался в комнате, выложенной матрацами. В центре, на небольшой скамеечке, пребывала тарелка, с лаконичной щедростью усыпанная мелко порезанным рогаликом. Рядом имелись две пиалки и заварной чайник. Вокруг мини-стола валялись серые, сильно помятые бесполые личности в поношенных джинсах, засаленных суконных жилетках, с бисерными браслетами и бусами, и с длинными патлами. А я-то думал, что времена хиппи давно отошли.

– Ребята, – не особо надеясь на трезвый ответ, спросил я, – кто-нибудь из вас знал Копелевича?

Некоторое время они просто лежали, потом начали вяло шевелиться.

– Да-а, Копелевич это мужик, – задумчиво сказал один.

– Талант Копелевич, – подхватил другой, – таких больше нет.

– Человек, – прорезался женский голос, – жалко, что уехал.

– Таможня достала, – парировал кто-то еще. – Ничего не вывезти.

– Да, – подхватил женский голос. – Чем больше таланта, тем хуже живется.

– Нет, ну ведь свинство это, мужики! Почему я, сам, свои собственные картины вывезти не могу? Почему решение комитета какого-то спрашивать должен?

– Да тебя-то как раз никто и не вывозит!

– Ну и что? Я в принципе!

– Авантюрист был ваш Копелевич, – это подошла девица в халате. – То Сурикова пишет, то японскую гравюру на стекле, то языки под гипнозом изучает, то реставрируемые картины по новой переделывает, то таможню обмануть пытается. Чего ему тут не жилось? Денег не хватало? Славы? Только ведь в силу вошел!

Говорила она на удивление связно, не то что квелая масса, которая начала медленно, тягуче укорять:

– Ты-то как можешь?.. Он же тебя пригрел… Он к тебе с душой…

– Трудно понять, – повернулся я к ней. – Как это: таможню обмануть?

– Его последнее время охотно покупать стали, – вздохнула девица. – А вывозить не разрешают, произведением искусства считается. Вот он и решил туда съездить, прямо там работать. Талант, он ведь здесь, – она постучала себя кулаком по лбу, – его таможня конфисковать не может.

Оставленные без внимания хиппи постепенно затихли.

– Обкурились, что ли? – кивнул я на них.

– Не знаю, – пожала она плечами, – может быть.

– Если не секрет, а что вы делали там… в мастерской?

– Ничего. Просто мне его… не хватает.

Она неожиданно всхлипнула.

– Значит, вы знаете… – я запнулся, подбирая слова. – Про мост Строителей?

Она кивнула, губы ее задрожали.

– Уходите… Пожалуйста… – Вдруг она резко повернулась и убежала.

Приставать к ней дальше смысла не имело: кое-что, в первом приближении, узнать удалось, а если возникнут новые вопросы, то сюда, в отличие от Комендантского, всегда можно приехать и расспросить поподробнее.

В Купчино мне достался четырнадцатиэтажный дом-точка. Дверь в бывшее жилище новопреставленного раба божьего Костенко оказалась открытой, и там вовсю шел ремонт. Из соседей дома обитала только тетка в бигудях, которая дверь незнакомому человеку открыть решилась, но про погибшего не знала ничего. Пришлось идти во двор и прочесывать греющихся на солнышке, как змеи по весне, пенсионерок.

– Здравствуйте, вы не знали Костенко, он в этом доме жил, на четвертом этаже?.. Извините. Здравствуйте, вы не знали Костенко, он в этом доме жил, на четвертом этаже?.. Извините. Здравствуйте… – и так до бесконечности, до зубной боли. Госпожа удача улыбнулась, наверное, на двадцатой попытке, когда я перешел к опросу гуляющих с колясками мамаш.

– Это Олежку, что ли? Конечно, знала. Мы с ним в школе вместе учились. Чуть не поженились даже. – Она вздохнула. – Разбился он. В метро под поезд бросился, дурачок.

– А почему «дурачок»?

– Да он всю жизнь любимчиком судьбы был. Школу кончил без экзаменов, в университет поступил вне конкурса. Распределили здесь, какой-то закрытый институт заявку дал. Потом, когда все рассыпаться стало, долго на грантах сидел. Это когда иностранцы деньги дают под какую-то работу. В интернете еще чего-то зарабатывал. Вот уж не представляю, как. Ладно, чей-то заказ неизвестно из какого уголка света можно выполнить, но деньги-то как получить? Они ведь здесь нужны, наши, конкретные.

Молодой мамаше явно надоело скучать в одиночестве, и она с удовольствием рассказывала все, что знала. Мне оставалось только молча кивать и мотать на ус.

– Потом вдруг уезжать начал готовиться. Кто-то там на работу его пригласил. Я, грешным делом, отговаривала. Какая там жизнь, какие люди – неизвестно. Мало ли что? Кто поможет, кто поддержит? Раскрой карман шире, поддержит: там даже говорить спокойно ни с кем нельзя! Так и норовят сожрать. То в сексуальных домогательствах обвинят, то в унижении меньшинств. Да и по английскому ему всегда трояк с минусом с трудом вытягивали. А он только смеялся. «Зато, – говорил, – я Ассемблер хорошо выучил. С ним нигде не пропадешь». А кончилось вот чем…

– Да, – сочувственно кивнул я и потянул на свет свой блокнотик. – Простите, а вы не оставите мне свой телефон? На тот случай, если возникнут вопросы.

– Какие вопросы? – моментально насторожилась женщина.

– Об Олеге Костенко. Понимаете, я из газеты, мы готовим материал о самоубийствах среди молодежи. Молодой, многообещающий парень, и вдруг – под поезд. Странно.

– А вы знаете, – тут же встрепенулась она, – у нас в квартире унитаз треснул, и протекает. Это ведь ЖЭК должен менять, правда? Мы уже полгода бьемся, а они только отбрехиваются, да обещают…

– Вы свой телефон дадите? – пришлось вежливо перебивать.

– Да, конечно.

Я записал ее координаты, спрятал блокнотик и предложил:

– Вика, хотите, историю расскажу, из своего опыта? Есть у меня приятель, в переулке Гривцова живет, в коммуналке. Освободилась у них там комната, и он в соответствии с законодательством начал хлопотать ее себе. Под это дело заставили его делать перепланировку, – из отдельной в проходную комнатенку почему-то переделать требовали. Проект, комиссия, ремонт, новая комиссия. Все ведь официально пришлось оформлять, куча денег, нервов, грязи, сил. А как все сделал, началась волокита. «Да» и «нет» не говорят, мычат невразумительно, намекают, вроде не получится ничего. Он ко мне, «караул!» кричит. Я, честно говоря, обрадовался. Материал – шик-блеск-красота! И главное, чисто ведь, не придерется никто. Ну, и чтобы в суд за клевету не попасть, прошу: «Мне, Миша, на твои слова ссылаться мало. Ты напиши заявление, и пусть они тебе откажут», а сам уже руки злорадно потираю. Проходит неделя, другая – пропал друг мой Миша. Тут уж я сам к нему направился. «Где, – говорю, – обещанная бумажка?» А он: «Извини. Пришел я туда с заявлением, попросил отказ наложить, а они мне на следующий день ордер выписали». Так что, Вика, зря вы с ними бьетесь. Нужно просто написать заявление, принести и тихонько попросить проставить входящий номер. Клянусь, унитаз вам поменяют в течение недели. Нового не поставят, но исправный, пусть старый, найдут. Сейчас много людей свои удобства на фирменные-импортные меняют. Если ваш разбит, то это будет вполне приемлемый вариант.