Александр Прозоров

МЕДНЫЙ СТРАЖ

Предисловие автора

Среди пустынь и пересохших степей Азии и Ближнего Востока то тут, то там вздымаются руины древних городов: полуобвалившиеся кирпичные стены, ямы безводных арыков и колодцев. Каменные остовы торчат кое-где и в безлесой истоптанной Европе, напоминая современникам о величии сгинувших во тьме времени народов. Но редко удастся заметить что-либо подобное среди густой тайги, что зеленеет на бескрайних просторах Сибири, приуральских равнинах, да и на самом Урале. Леса быстро поглощают оставленные жителями улицы и площади, засыпают валежником рвы и колодцы, дожди превращают деревянные дома и крепости в груды перегноя, который тут же прорастает молодой зеленью. Пройдет два-три столетия, и забредший в бывшее городище охотник и не догадается, переваливая очередной взгорок, что одолевает неприступную твердыню, шагает по оживленному некогда торгу.

Обитателям здешних мест ни к чему было тесать камень или обжигать кирпич: вокруг в достатке векового леса – строй, не хочу. А дерево – материал недолговечный. Коли огонь его вмиг пеплом не обернет, так все едино гнильца сожрет потихонечку. Перестал человек следить – за пару десятилетий крытого дранкой дома не станет. Только холмик на месте избы да ямка как напоминание о погребе. Оттого и кажется, что просторы таежные испокон веков стояли пустыми и безжизненными, а цивилизация развивалась где-то в другом мире: на юге, на востоке, на западе.

Однако вот что говорят об этом историки:

«…во второй половине нашего века археологам удалось развернуть практически по всей территории Приуралья, Горного Урала и Зауралья планомерные массированные разведки и раскопы… Результатом… стало раскрытие совершенно неожиданно нового мира, того мира, который создали предки уральских народов в эпохи бронзы (конец третьего тысячелетия до нашей эры – восьмой век до новой эры), железа (седьмой век до новой эры – девятый век новой эры), раннего Средневековья (десятый – тринадцатый века новой эры). И главной его приметой стала развитая сеть городов…»

«…На участке всего-то протяженностью в 8-9 километров обнаружены довольно хорошо реконструируемые остатки 60 городищ и многих сотен тяготеющих к ним поселений…»

«Уже около пяти тысяч лет назад на Южном Урале, в Прикамье и в Зауралье сформировались, как утверждает археолог Е. Н. Черных, самостоятельные металлургические центры, опирающиеся на собственное сырье и топливо… Горняки, люди тяжелой профессии, уже тогда поедали неимоверное количество мяса – с раскопа площадью всего 64 квадратных метра собрано около 50 тысяч различных костей животных»^[1].

«В Челябинской области, на реке Большая Караганка, обнаружено городище синташтинского типа возрастом предположительно около пяти тысяч лет. Населяло его, по различным оценкам, от двух до трех тысяч человек. После выработки находящегося рядом месторождения медной руды (Воровская яма) селение было подожжено жителями одновременно с четырех сторон и оставлено».

В могильниках найдены воины с оружием, которое позднее назовут вооружением катафрактариев, первые в истории человечества колесницы, в болотах – древние настилы идущих неведомо куда дорог, в городищах – уникальные, не имеющие аналогов в мире плавильные печи, совмещенные с колодцами.

Все это вместе взятое означает одно: в те самые времена, когда зарабатывали свою славу магрибские колдуны и закладывали основы Каббалы вавилонские мудрецы, среди сибирских лесов тоже возникали и исчезали великие цивилизации – со своими ремеслами, со своими верованиями и искусствами, со своими богами и тайными знаниями.

Засим я начинаю мое почти правдивое повествование…

Проклятие горка

Поземка струилась под брюхо коней снежными струйками, словно река на песчаном мелководье. На лошадиных мордах, на шерсти возле ноздрей нарос серебристый иней; порывы ветра иногда пробивались сквозь густой лисий мех и касались прохладой потной шеи. Наверное, в степи было холодно. Точнее Олег определить не мог, поскольку термометров в здешней Руси еще не изобрели, да и нужды в них особой не испытывали, а сам он никакого мороза не чувствовал. Какой мороз, если под пластинчатую бриганту поверх голубой атласной рубахи надет войлочный поддоспешник в полтора пальца толщиной, сам бархатный доспех щедро подстеган ватой, да еще на него овчинный тулуп накинут. На ногах – меховые штаны из сшитого мехом внутрь каракуля, выпущенные поверх мягких, войлочных, с кожаными подошвами чуней, на голове – волчий треух, подаренный месяц назад радостным селянином, сыну которого ведун в плату за ночлег заговорил «волчанку». Олегу Середину было так тепло, что он даже рукавицы сунул в карман тощей чересседельной сумки и придерживал заледеневшее ратовище рогатины голой ладонью.

– Пожалуй, ниже минус десяти, – негромко решил ведун. – Будь теплее, я бы и шапку скинул.

Шапку снять хотелось – голова раскалывалась после вчерашнего княжеского пира и просила прохладного компресса, рассола, кваса или, на худой конец, укропной воды. Но в суровых походных условиях излишеств воинам не полагалось: только кислое греческое вино и хмельной русский мед. И, как оказалось, смешивать эти напитки не стоило.

Олег стащил шапку, тряхнул головой, впуская свежий воздух под корни волос… Ох, надо, надо обриться наголо, как все бояре ходят. Не придется о гигиене заботиться, пока в дальних походах баню устроить невозможно, расчесываться ни к чему, никакие насекомые никогда не заведутся. Да и ветру лысину подставить опосля хмельной ночи куда как приятнее.

Морозец начал ощутимо покусывать мочки ушей еще до того, как холод успел остудить макушку, и ведун, вздохнув, напялил треух обратно: похмелье проходит быстро, а вот обморожение – годами.

– Глянь, боярин, – неожиданно окликнул его Будута. – Не иначе, дозор поганых будет.

Олег перевел взгляд в указанном направлении и действительно разглядел у горизонта несколько черных точек. Откуда в зимней степи возьмутся черные точки? Прав холоп княжеский, торки это, конные дозоры. Тоже вокруг лагеря своего глаза и уши распускают, местоположение ратей муромских проверяют.

– Молодец, – вслух похвалил паренька Середин. – Первым углядел.

Кто-то из дружинников хмыкнул: дескать, давно уж ворога заприметили, токмо языком молоть не стали, – однако ведун пропустил этот намек мимо ушей. Ну и что, что полтора десятка опытных воинов уже не один поход за плечами имеют и опыт ратный, а он всего лишь гость княжеский? Назначил князь Гавриил его старшим – значит, прав будет тот, кто ему первым доложится, а не сам с усам зоркостью гордится.

Точки далеко справа неожиданно превратились в крохотные фигурки всадников – видать, чужой дозор поднялся на взгорок и стал виден целиком, а не высовывался кончиками пик и меховыми шапками. Тоже полтора десятка воинов.

– И-и, эх… – Опять, не дожидаясь приказа, дружинники начали скидывать шапки и цеплять поверх мягких округлых тафий островерхие шлемы. Оно и понятно – какой же русский, врага заметив, не повеселится, удаль молодецкую не покажет, в драке не разомнется?

Однако Олег принимать решение не торопился. В конце концов, дозоры не для того рассылаются, чтобы в мелких стычках ратников терять, а дабы князю весть о враге доставить, внезапного нападения не допустить, чужие силы разведать. Зачем же сечу затевать? Ничего она в ходе войны многомесячной не изменит…

А если честно – ну никак не хотелось ведуну с больной головой столь шумное и тряское дело затевать. И без того плохо.

Увы – торки тоже зачем-то захотели опробовать крепость своих копий на русских щитах и перешли в галоп. Они стремительно приближались, то проваливаясь в выемки между пологими степными холмиками, то внезапно вырастали в полный рост, чтобы опять укрыться в низинку.

– Ну же, воевода! – опять подал голос один из дружинников.

– Не нукай, не запряг! – огрызнулся Олег. – Не видишь, сами скачут? Чего нам коней попусту утомлять? Прискачут ближе, тогда и вдарим. А коли ноги затекли, так слезай и пешим побегай. Времени маленько еще есть.

Среди воинов пробежал смешок, и ведун понял, что принял правильное решение.

– Будута, ну-ка, назад отступи, – продолжил Олег. – У тебя брони нет, только тегиляй да шапка бумажная. Нечего тебе под пики лезть, последним ввяжешься. А вы, мужики, рогатины да щиты с петель снимайте.

– Сам-то тоже без брони, боярин… – обиженно огрызнулся парень.

– Давай-давай, делай что сказано, – повысил голос Середин. – Моя броня – не твоя забота. Успеешь еще живот за землю русскую сложить.

– Ты бы и вправду, боярин, – кашлянул рыжебородый дружинник, – назад отступил. Мы в железе, нам первым бить сподручнее.

– Ништо, не пропаду, – вскинул подбородок Олег. – За чужие спины прятаться не привык.

Мысленно он в который раз поблагодарил киевского князя Владимира за царский подарок – чешуйчатую броню, крытую сверху драгоценным бархатом. По виду бриганта казалась всего лишь дорогим нарядом, хотя являла собой доспех, мало уступающий самой прочной кольчуге. Для врагов – сюрприз неприятный, для друзей – лишний повод храбростью ведуна восхититься. Впрочем, секрета своего Середин не собирался открывать никому. Тайна дорогого доспеха – основной залог его надежности.

– Смотри, боярин, – покачал головой дружинник. – У торков копья не игрушечные.

– Коли что, на меня вали, – отмахнулся ведун, вынул рогатину из петли и перехватил ее поудобнее, выше по древку. – Дескать, я так приказал. Ну, братья мои, не посрамим земли русской!

До врага оставалось от силы метров триста – самое время разогнать свежих скакунов, да и вдарить с разгона по подлому врагу.

– Ул-ла!!! – завопили торки. Ур-ра-а-а-а!!! – дружно ответили ратники, опуская рогатины.

Двести метров, сто… Несколько мгновений скачки – и дозоры столкнулись.

Олегу достался уже пожилой, судя по морщинистой коже и седым усам, степняк. Ведун отбил щитом вражеское копье вверх, но и противник смог отбросить его рогатину в сторону. Почти ничья… Но прежде чем они успели разъехаться, торк, уже понимая, что удар отбит, опустил щит – Середин бросил копье, сжал кулак и впечатал его поганому в подбородок, тут же невольно вскрикнув от боли: на скорости почти шестьдесят километров в час удары незащищенной рукой даром не проходят.

Впереди на него летел другой поганый: молодой, бездоспешный, если не считать стеганого халата и широкого ремня с медными наклепками. Олег вскинул щит почти горизонтально, чтобы трехгранный наконечник вражеского копья не вонзился в древесину, толкнул пику степняка вверх, пригнулся, подныривая под нее и удерживая щит на уровне груди – они с пареньком разъезжались левыми плечами, и железная окантовка тяжелого деревянного диска врезалась торку под мышку, проминая одежду и ломая ребра. Несчастный жалобно вскрикнул, выпучив от неожиданности глаза, и медленно повалился с седла.

Впереди открылась чистая степь: дозоры разъехались. Олег потянул поводья, больше зажимая левый, развернулся, положил правую руку на рукоять сабли, но сжать ее не смог: отбитые пальцы не слушались. Рядом вытягивали оружие, придерживая горячащихся коней, десять дружинников…

– Нет, девять, – наскоро пересчитал своих ведун. Еще двое, Будута и рыжебородый, крутились пешими, выискивая врага остриями мечей.

Торков пешими оказалось тоже двое, причем один еще копошился в снегу возле своего мертвого скакуна, то ли ища потерянное оружие, то ли пытаясь вытянуть зажатую ногу. А вот верхом после скоротечной сшибки степняков осталось всего трое.

– Ул-ла!!! – размахивая саблями, кинулись в самоубийственную атаку поганые.

Дружинники ринулись навстречу, Олег же своего коня придержал: тут и без него все было ясно.

В последний миг перед сшибкой степняки внезапно прыснули в стороны. Ратники по инерции пронеслись прямо, а пока разворачивались – торки успели умчаться почти на полверсты. Середин понял, что один из пеших степняков исчез – ведун и не заметил, как его подхватили товарищи и посадили на круп одного из скакунов.

– Трусы!!! – заорал вслед княжеский холоп. – Курицы мокрые! Мыши степные! Идите сюда, я вас сталью угощу!!!

Остатки разгромленного дозора продолжали уноситься прочь. Впрочем, окажись ратная удача на стороне поганых, русские, скорее всего, повели бы себя точно так же. Почетно – кто спорит! – не дрогнуть перед напором вражеским, грудью кончину свою принять, до последнего мига с ворогом сражаясь. Да только кто тогда весть князю отнесет о степняках замеченных, о числе их и судьбе товарищей своих? Дозор – не крепостная стража. Иные у него цели и законы свои.

Дружинники гоняться за быстрыми степняками не стали – этак недолго в одиночку на крупную засаду налететь. Они кинулись ловить растерянно топчущихся вокруг лошадей, что лишились седоков.

– Не жилец. – Рыжебородый остановился возле копошащегося торка, размашисто перекрестился и милосердным ударом прекратил его мучения. Потом отошел к распластанному неподалеку своему товарищу, перевернул на спину, наклонился ухом к губам, чуть подождал, опять перекрестился, закрыл ему глаза. Двинулся к следующему. По пути попался степняк, еще скребущий пальцами мерзлую землю – воин мимоходом вогнал клинок ему в затылок.

Ведун отвернулся. Он уже научился соблюдать законы мира, в который его закинуло из рафинированного двадцать первого века, научился сам поступать согласно этим законам – но привыкнуть к ним все равно никак не мог.

Степь продолжала невозмутимо подметать наст поземкой, заравнивая следы ног и копыт, присыпая дымящуюся на морозе кровь, закапывая просыпанный из чьей-то сумки ячмень.

– Гляди, живой! Ладно ты его, боярин, приложил… – Это радостный, как перед колядками, Будута заматывал руки за спину пожилому торку. Тому самому, что получил от ведуна нокаут и, похоже, еще не пришел в себя.

Олег попытался сжать и разжать пальцы правой руки – кисть не подчинилась. Середин недовольно поморщился, достал из чересседельной сумки рукавицу, натянул на отбитую конечность. Переломов как будто нет. Значит, дней за пять кисть отойдет, будет как новенькая. Главное – не отморозить, пока чувствительность потеряна.

– Ну, боярин, ну ты богатырь. Зараз двух коней на копье взял и полонянина одного.

– Одного скакуна себе возьми, второго, вон, дружиннику отдай. Не пешими же вам бегать, – приказал ведун. – Ты, Будута, возьми в повод коней, на которых раненых посадили. Вертайся к рати, доложись воеводе Дубовею о разъезде поганом, с коим мы столкнулись, о сшибке. Пусть настороже будет. Прощупывают они нас, прощупывают.

– А ты как же, боярин? Вон, вижу, руку прячешь.

– Меня до сумерек в дозор послали, – отрезал Олег, подбирая поводья. – Как сменят, тогда и вернусь.

– За коня благодарствую, – подал голос рыжебородый, – ан погоди маненько, боярин. Пусть холоп и почивших, и добычу возьмет. К чему она нам на службе?

Ведун посмотрел на Будуту, кивнул. Коли с уважением, боярином называют – стало быть, признали. Не грех и самому уважение к чужому мнению проявить. Тем паче, что надолго дружинники не задержат, за четверть часа управятся. Середин подъехал к оглушенному торку, что только начал шевелиться, уже связанный и лишенный оружия, халата и сапог, посмотрел на пленного сверху вниз.

– Незнатного он рода, боярин, – сообщил, увязывая тюки из потников, рыжебородый. – Доспех старый, подгнил местами. Упряжь простецкая. Десятник разве, да и то вряд ли. Не станут за него выкуп платить. Зарезать – меньше хлопот будет.

– Пока жив – может, князь али воевода расспросить его о чем захотят, – пожал плечами ведун. – Пусть холоп к дружине отвезет. Зарезать никогда не поздно.

* * *

Когда Середин увидел пленника в следующий раз, тот оказался обнажен совершенно, лицо приобрело густой багровый оттенок, ноги были обуглены до колен, руки превращены в мочало, а спина – в мясной фарш. Ведун негромко крякнул, прошел мимо, перешагнув холодное кострище, расстегнул левой рукой пояс и скинул оружие у войлочной стенки походного княжеского шатра.

– Боярин Велеслав на день ангела своего пригласил. Святого то есть, – словоохотливо сообщил Будута. – От и нет никого. Пируют.

– Велеслав – значит славящий Велеса, скотьего бога, – прищурился ведун. – Значит, сегодня день Велеса?

– Велеса? – запнулся холоп. – Не, не христианский это святой… А, Велеслав – мирское имя боярина будет. А после крещения он другое принял. Агарий, кажется…

– А этого кто разукрасил? – кивнул на пленника Середин.

– Князь молвил: «Чего жалеть нехристя дикого», – пожал плечами Будута. – От и спрошали его каты без снисхождения. Где рать поганая, каким числом, каковы помыслы хана торкского? Как к твердыням торкским идти сподручнее…

– Сказал? – полюбопытствовал ведун, присев рядом с запытанным степняком.

– Кто ж его знает? Я, боярин, харчеваться к котлам бегал.

– Ты… – неожиданно приоткрыл заплывшие глаза торк. – Будь ты проклят, сын блудливого шакала. Пусть ноги твои никогда не знают покоя, а душа пристанища. Пусть находят тебя враги в самых ласковых руках и безлюдных пустынях. Пусть семя твое никогда не прольется в лоно женщины, пусть…

Пленник закашлялся кровью.

– Не нравится в полоне быть? – поинтересовался Олег. – А знаешь ты, торк недобитый, что сородичи твои почти две сотни моих сотоварищей по походу прошлогоднему, сонным зельем опоив, в рабство караханидам продали?

– Русские и должны быть рабами, – скривил губы торк. – Так вам на роду написано; на нас работать, пока мы баб ваших брюхатим.

– Ну коли так, то вам на роду написано сгинуть всем до последнего, чтобы и на племя не осталось, – наклонился к самому уху пленника Олег. – Мы перебьем всех мужей от мала до велика и скормим свиньям, продадим мальчиков византийцам для гаремов, а женщин – вонючим латинянам и бриттам для ночных утех, засыплем колодцы, запашем требища, дабы и имени рода вашего в веках не осталось. Вот так аукнутся вам рабы русские, степняк. Коли добрыми соседями жить не умеете, будете соседями мертвыми. С нынешней зимы и до скончания веков. Ты меня слышишь, недобиток?

– Проклинаю… – опять захрипел торк. – Рабом тебе жить, рабом… – выдохнул он и затих.

– Проклятие мертвеца… – как снег побелел Будута. – Как же теперь будет?

– Никак, – выпрямился Олег. – Выкинь его из шатра и забудь. Не тебя ведь прокляли, чего трясешься? Лучше воды мне горячей найди и горчицы. Руки совсем не чувствую.

– Я про се князю Муромскому сказывал, – торопливо сообщил холоп. – Князь Гавриил повелел кланяться, завтра на пир звал да при мне отцу Амбросию наказал за здравие твое, боярин Олег, до утра молиться…

– Неуч ты, Будута, – усмехнулся ведун. – Нечто не знаешь, что молитвы без распаривания пользы не приносят? Давай, шевелись, пощипай княжеские закрома. Чай, не убудет от провозвестника христианского…

Олег скинул налатник и принялся расстегивать на боку крючки бриганты.

В этот раз с походом ему, можно сказать, повезло. Хотя началось все с крайне неудачного путешествия за Черниговским кладом. Тайну схрона князя Черного, как выяснилось, знало немало народа, и к реке Смородине вышло больше двух сотен ратных людей со своими боярами, да еще и с посланниками храма Сварога с острова Руян. Почти всех их и продал, опоив сонным зельем, торкам боявшийся конкурентов князь Рюрик. Не тот, знаменитый, а его тезка из Муромских краев.

Самой великой подлостью был даже не захват в полон: в руки ворога попадают многие из честных воинов, – а то, что дружинников, как простой скот, продали в дальние земли, лишив их возможности освободиться, дать за себя победителям выкуп. Именно за это попрание всех норм человечности и нравственности шел сейчас мстить Муромский князь. Можно иногда победить русского витязя, захватить его, держать в неволе. Нельзя лишать его права на освобождение, права сообщить о своей беде родичам и откупиться от беды. Никогда не лишали такого права своих врагов русские князья – и того же требовали от соседей.

Как ни старались предатель и его товарищи, но запродать пленников так далеко, чтобы ни один не вернулся, не удалось. Жрецы Сварога, Олег и еще несколько человек выбрались на родные земли, горя жаждой мести, и той же осенью князь Рюрик отправился под родовым вымпелом с золотым соколом на белом фоне через Калинов мост, за которым с нетерпением ждали его многие почившие враги.

Отомстить торкам родичи обиженных призвали Муромского князя. Многие из пропавших пришли из его земель, рядом с его рубежами оказались владения Рюрика, в его вотчине проживали и главные свидетели: боярыня Верея и сам ведун, задержавшийся у нее в гостях почти на месяц.

Впрочем, главным аргументом оказался священный христианский крест. Как и большинство искренних новообращенных, князь Гавриил горел желанием нести свою веру язычникам, и дикие торки подходили для поднятия его славы как никто другой: родичей средь русских князей у них почти нет, никто не заступится, да еще подлостью невиданной степняки сами поставили себя вне закона. Руби – не хочу, никто слова поперек не скажет, совестью не попрекнет.

Для Олега же основной удачей стало то, что князь Муромский помнил его. Помнил свое приглашение и помощь ведуна в разгроме хазар. Оттого в детинце разместили Середина со всем уважением, потчевали только за княжеским столом, дали в прислужники курчавого веснушчатого холопа лет шестнадцати – поджарого, как гончий пес, и вечно голодного, как коккер-спаниель, – а в походе отвели крыло в богатом княжеском шатре. Не единоличные хоромы, разумеется, а вместе с еще двумя десятками избранных бояр и гридней – но и то уважение. В снегу, завернувшись в шкуру, ночевать не пришлось.

Попики княжеские, коих увязалось с ратью аж пятеро, поглядывали на странного боярина, никогда не крестящегося, не молящегося перед едой и вроде не гнушающегося магией, с подозрением. Но Олег оставался тем самым человеком, что вместе со святым Каримандитом боролся с нечистью и сохранил его последнюю волю, который вместе с князем Владимиром принял от Византийского престола крещение и рассказал о нем во многих землях, в том числе и в Муроме. И потому ведуна предпочитали не задевать.

– Ну, чего стоишь? – поторопил холопа Олег, снова набрасывая на плечи налатник. В палатке хоть ветра и нет, а холодрыга – как снаружи. – Давай, шевели коленками.

– А кулеш горячий не подойдет? – предложил Будута. – Аккурат перед вечерней зарей для дружины варили…

– Мне руку распарить, олух, – вздохнул Середин. – Что же я ее – в кулеше стану греть?

– А че? Он горячий будет, как и надобно.

– Зачем продукт портить, Будута? Куда ее потом девать, кашу с горчицей?

– А я и съем, – охотно согласился холоп. – Нести?

– Воду! – повторил ведун. – И горчицу. Гляди, разозлишь – превращу в лягушку.

– Какая же лягушка зимой, боярин?

– Ты будешь первой. Где моя сумка?

– Да несу я, несу, – попятился холоп и выскочил за полог.

Припоминая слова заговора на исцеление костей, Олег еще раз внимательно осмотрел поврежденную кисть. Уж очень много в ней косточек, хрящей и сухожилий. Зачастую про перелом узнаешь, только когда он зарос давно, а тебе снимок руки понадобился. Хотя тут до ближайшего рентгена еще веков десять топать…

– Есть! – радостно заскочил в палатку Будута с дымящимся кожаным мешком в руках. – У кашеваров набрал! Они аккурат мясо закладывать сбирались. И заместо горчицы я с них перцу вытребовал для княжьего гостя. О, целую горсть дали!

– Олух ты, – беззлобно вздохнул Середин. – Мне же не суп варить, а руку парить. Ладно, давай. Обойдусь перцем.

Он растер несколько шариков перца между пальцами, кинул в горячую воду, немного подождал, чтобы он намок и утонул, помешал мизинцем, затем медленно погрузил руку в ведерко. Торопливо забормотал:

– Встану я, Олег, до заката и пойду, где ветра богато. В чисто поле, во широко раздолье. В чистом поле, в широком раздолье лежит белый камень Латырь. Под тем белым камнем лежит мертвый богатырь. Не болят у него суставы, не щиплют щеки, не ломит кости. Разбужу я богатыря мертвого, покажу ему боли горькие. Ой ты, богатырь черный, богатырь вечный, не болят у тебя суставы, не щиплют щеки, не ломит кости. Так бы и у меня, Олега земного, не болело – в день при солнце, ночью при месяце, на утренней заре, на вечерней заре, на всяк день, на всяк час, на всякое время. Тем моим словам ключ и замок…

– Чародействуешь? – шепотом поинтересовался Будута.

– Пятерню грею, – поморщился в ответ ведун. – Жилы расширяются, кровь быстрее течет, раньше исцеление наступает. Огонь лучше разожги. А то стемнело уж, ничего не видно. И продых в потолке откинуть не забудь, задохнемся.

– Нешто я не понимаю! – обиделся холоп и побежал на улицу дергать нужные веревки. Да так и пропал.

Прогрев руку до ощутимой красноты, Олег спрятал кисть назад в рукавицу. Есть все равно не хотелось, поэтому он нащупал сверток со своей походной шкурой, размотал ее, потом закрутился, уткнувшись носом в густой медвежий мех, и отключился до того момента, когда его вытряхнули из дремы истошные вопли:

– Торки! Торки! Торки!!!

Мигом откатившись от стенки, Олег вскочил, схватился за саблю, щит… И охнул: клинок выскользнул из слабых пальцев. Ведун тихо выругался, в общей толпе выбежал из палатки.

Дозоры сработали безупречно: вражеская рать еще только нарастала на горизонте, а упрежденные дружинники уже стояли наготове – пусть и не совсем одетые, но с оружием в руках.

– Колчаны, колчаны несите! – слышались со всех сторон выкрики бояр.

Послышался тихий шелест, и у ног ведуна из утоптанного снега внезапно выросло древко с белым тройным оперением. Потом что-то гулко застучало по приготовленным для княжеского очага чурбакам. Олег вскинул щит над головой, а шелест падающих стрел, нарастая, превратился в непрерывный зловещий шепот. Слева впереди кто-то болезненно вскрикнул. Еще кто-то ругнулся за спиной. Верные своей излюбленной тактике, степняки стремительно проносились вдоль вражеского лагеря, забрасывая незваных гостей тучами стрел. Но столкнулись они на этот раз не с медлительной греческой пехотой или неуклюжими персами, а с теми, кто и сам с детства любил пострелять из лука воробьев, а в седло садился раньше, нежели толком начинал ходить. Дружинники, бояре, приближенные княжеские богатыри опустошали колчаны со стремительностью станковых пулеметов, успевая выпустить две стрелы еще до того, как первая долетала до цели. Особой точности не требовалось – по плотной конной лаве промахнуться трудно, и было видно, как то тут, то там катятся по снегу выбитые из строя всадники.

Русской рати доставалось куда как меньше: лошадей для дружины конюхи подвести еще не успели – скакуны паслись почти в двух верстах за лагерем, – а дружинники для стрелы цель неудобная: в шлемах, в кольчугах, в колонтарях. В отличие от Середина, снимать на ночь доспех почти никому в голову не пришло. Так что стреле разве сдуру в руку незащищенную оставалось ткнуться или ногу через штанину порезать. Как ни крути, а основная цель для лучников – кони.

Показалось – всего минута прошла, а атака уже закончилась. Бояре, тяжело дыша, опустили луки. Холопы принялись торопливо собирать вражеские стрелы – авось, сгодятся. Многие ратники устремились к бьющимся на снегу вражеским коням: кто из торков ранен остался – добить, кто мертв – обобрать. Стрелы собрать, опять же. Да и сами кони – парное мясо. Не поленишься – вечером наваристый бульон в котле забулькает, либо хороший окорок на вертеле над огнем удастся запечь.

Впрочем, среди степняков потерь тоже почти не было – с полсотни пеших поганых, взмахивая полами халатов, убегали в степь. За многими возвращались товарищи, подхватывая на коня и сажая за спину. Никто не стрелял – колчаны на время опустели. Враги только переругивались издалека, предлагали помериться мечами, поминали родственников и животных. Но до прямой стычки дело не дошло.

– Не война, а конобойня какая-то, – вздохнул ведун, опуская щит. – Кто сражается – мы или лошади?

– Не скажи, боярин, – ответил какой-то дружинник. – Десятка три-четыре поганых мы повыбили.

– А лошадей – не меньше трехсот, – кивнул в степь Олег. – Эх, нет на вас зеленых человечков.

– Луговых, что ли? – не понял бородатый воин.

– Их самых. Пойду, оденусь. А то, чегой-то, не травень на улице.

Больше всего в здешних войнах Олег жалел именно лошадей. Люди хоть понимали, на что идут, ради чего жизнями рискуют и муку принимают. Коняги же несчастные просто теряли животы по преданности своей людям и беззащитной доверчивости. Причем на каждого воина их погибало с десяток, не менее.

Впрочем, заботы ведуна тут не понимал никто, да и не мог понимать. Мясо здешние обитатели не привыкли покупать в магазине, да и кожу ради поделок разных тоже чаще всего сами добывали. А после того, как несколько раз собственноручно зарежешь на дворе милую ласковую скотинку, освежуешь да стушишь на зиму ее теплый бочок, поставишь в погребок в обвязанных промасленными тряпицами глиняных крынках – поневоле относиться к братьям меньшим начнешь как к ходячим консервам, с бонусом в виде мягкой шкурки и костей для поделок. С какой бы любовью ни относился дружинник к своему боевому коню, ратному товарищу и спасителю в жестоких сечах – а сожрет, чуть что не так, и не поморщится.

– Вертай, Радо, к пологу, завязки заледенели! – услышал перекличку прислуги Олег и заторопился назад в шатер.

Нужно было успеть одеться, схватить оставшееся оружие и прочие вещи до того, как княжеские холопы свернут хозяйскую палатку и отправят вперед, к новой стоянке. В головном отряде, известное дело, завсегда кашевары и наместники идут – чтобы к приходу основных сил успеть костры запалить, ужин сытный сварить, шатры и палатки для князя и бояр богатых поставить, очаги внутри запалить. Не в холодный же снег родовитым воинам спать ложиться!

Пока холопы сворачивали войлочные стены и складывали решетки каркаса, ведун только-только успел влезть в бриганту, с трудом застегнув здоровой рукой крючки, накинул налатник, скатал шкуру.

– Тута я, боярин, – наконец показался холоп, ведущий в поводу серединских коней. – А че, сеча без меня случилась? Глянь, стрелы торчат повсюду…

– Сам понимаешь, – пожал плечами Олег. – Углядели торки, что главный богатырь земли русской Будута великий к табуну за конями поскакал, да и решили удачу попытать, пока не так страшно.

– А че, – сдвинул овчинную шапку на затылок паренек. – Я бы не осрамился, святым Панкратием клянусь!

– Это кто такой? – поинтересовался ведун, отступая от шкуры. – Кинь узел чалому на холку, мне одной рукой несподручно.