– И тебе здоровия желаю, гость дорогой, – кивнул Зализа. – Садись к огню, угостись, чем Бог послал, расскажи, кто таков, из каких земель, откуда и куда путь держишь?

То, что купец знал его по имени, опричника не удивило. Коли по Луге дела свои торговые ведет – не может не знать.

– Нынче я из Персии, Семен Прокофьевич. Милостью государя нашего Ивана Васильевича, по Волге наши струги ходят ноне невозбранно до самого моря, и торговля стала ох как хороша, – вежливо, без особого подобострастия выразил свое благожелательное отношение к власти купец. – Привез по осени бумагу сарацинскую, доспехи и оружие кузнецов тамошних, а так же шелка невесомые. Хочу, пока зимний путь стал, лишний товар в Ганзу перепродать, а то летом туда ходить недосуг.

Купец засунул руку за ворот огромной шубы, способной вместить никак не меньше трех взрослых людей и извлек резную деревянную шкатулочку, открыл крышку и ловким отработанным движением выдернул оттуда невесомое шелковое покрывало. Покрывало раскрылось в воздухе и, паря над шкурами, стало неторопливо опускаться вниз. Таким же умелым жестом гость сдернул его к себе, не дав коснуться земли и опустил назад в шкатулку. Хлопнула, опустившись, крышка и купец, слегка склонив голову, протянул ее опричнику.

– Прими от меня скромный подарок, Семен Прокофьевич, не чини обиды. Я, Кондрат Логинов, сын Василия, много хорошего о тебе слышал.

– Ну, спасибо, гость дорогой, – принял подношение Зализа. – Стало быть, из Новагорода путь свой держишь?

– Из него самого, Семен Прокофьевич. Волхов, почитай, до самого дна опять промерз, ладьи на берегу весеннего солнца ждут. Вот, решил пока мелочной торговлей побаловаться. Двенадцать саней всего в обозе, да еще пара людишек на подхвате.

«Пара людишек на подхвате» почти наверняка означало двух доспешных всадников при оружии, а то еще и с рогатинами. Да и те, что на санях, наверняка тоже из бывалого люда: трусы за тридевять земель с товаром не ездят. И сразу возник у опричника вполне резонный вопрос: а сам-то торговец нигде по пути не поозоровал? Хотя, если с Новагорода идет, то плохого дела сотворить не мог – негде. Тут всего-то, почитай, полтора десятка верст, да и дорога накатанная. Давно бы погоня по следу шла, дабы татя в допросной избе на дыбу подвесить.

– Что слышно в городе хорошего, Кондрат Васильевич?

– Мор черный наконец-то ушел. Почитай, несколько недель никто не кашляет. Построены две церкви, деревянная на Скудельницах во имя Жен Мироносиц и каменная на Печерском подворье во имя Одигитрии Богородицы.

– А плохих вестей до Новагорода не доходило?

– У низовских опять смута какая-то в Москве, сеча случилась недавно с литвинами. А так все спокойно…

Теперь о роду-племени торгового гостя можно было не спрашивать. «Низовские» – именно так новгородцы называли весь остальной мир. Все московские, киевские и владимирские смуты, войны, татарские набеги проходили у них под одним понятием: «у низовских опять смутно», и они запросто могли не заметить смены хозяина московского трона, или опустошительной эпидемии на всей остальной Руси. И хотя дед нынешнего Ивана Васильевича, Иван Васильевич по прозвищу Грозный привел полвека назад под стены Новагорода немалое войско, научив северян называть себя и своих потомков подданными Москвы, нет-нет, да и вспоминали в вольном городе былые времена.

Пожалуй, впервые в жизни опричника порадовало, а не покоробило чванство новгородца. Про болезнь государя они могли ничего и не знать – просто не обратить внимания – и дурных вестей по земле не разносили.

А поутру они вставали,
Кругом примятая трава.
Да не одна трава примята,
помята молодость моя!

Звонкий голос, разорвавший тишину совсем рядом, едва не оглушил собеседников. Купец от неожиданности пригнулся, да и Зализа, уже успевший познакомиться с голоском иноземной девицы, тоже вздрогнул.

– Что это? – ошарашено поинтересовался торговый гость.

– Девки балуются, – небрежно отмахнулся опричник. – Про купца Баженова к тебе, Кондрат Васильевич, вестей не доходило?

– Ну как же не доходило! – всплеснул руками гость. – Илья Анисимович немалую артель людей мастеровых с собою увел, скобяного товара скупил несчитанно, одних гвоздей два бочонка, да камни мельничные, да сало и жернова. Зерна еще взял полсотни кулев, и хряков много живьем. Сказывают, намедни еще уходить собирался.

– Странно, почто же я его не встретил? – удивился опричник.

– Может, разминулись? Может, он не ввечеру, а поутру отправился?

– Тогда могли и разминуться, – признал Зализа.

– Вы, Семен Прокофьевич, – осторожно поинтересовался купец, – вниз по Луге, смотрю, рать ведете?

– Ни к чему это, – покачал головой опричник. – Луга река спокойная, на ней отродясь ничего не случалось. Просто на смотр поместное ополчение собрал, благо место здесь удобное.

Торговый гость вежливо кивал, но в глазах его затаилось недоверие – незнамо ему, что ли, как смотры проводятся? Уходить ради этого в леса вовсе ни к чему.

– Я вблизи в круг встану, Семен Прокофьевич, – оставив при себе сомнения, испросился купец. – Рядом с ратью ночевать завсегда сподручнее.

Тут ночную темень опять разорвал девичий голос, заставив Кондрат Васильевича испуганно пригнуться и несколько раз перекреститься:

– Свят, свят…

Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча.
Пожалей, моя зазнобушка,
Молодецкого плеча!

Похоже, Юле удалось-таки переломить упрямство певицы и заставить ее продемонстрировать свои возможности. Говорить что-либо теперь оказалось невозможно и Зализа выразил свое согласие простым кивком. Купец торопливо направился к саням.

Выди, выди в рожь высокую!
Там до ночки погожу,
А завижу черноокую —
Все товары разложу.

Чистый, звонкий и насыщенный голос перекрывал все звуки, раскатываясь на десятки верст в стороны, и далеко в Раглицах не успевший прикрыть сарай мужик удивленно поднял голову, не понимая, откуда доносится девичий голосок, а деревенские собаки откликнулись дружным лаем.

Утро началось со звонкой песни горна. На этот раз он нисколько не хрипел – похоже, отогрелся за ночь у костра. Кавалер Иван стремительно поднялся, передернул плечами, прикрытыми толстой шерстяной рубахой, перекрестился на стоящий в углу палатки складень. Легко выдохнул – изо рта вырвалось облачко пара. Холодно. Хотя, конечно – высокая жаровня за ночь выгорела полностью, а снаружи разводить костры близко к стенам палатки нельзя, загорятся.

Откинулся полог, внутрь устремились орденские сервы, знающие, что командующий армией всегда встает вместе с сигналом трубача. Следом вошел его оруженосец, Курт де Лекс, мальчишка из семьи бедного австрийского дворянина, рассчитывающий честной службой заслужить-таки право вступить в Орден.

– Ночью в лагере ничего не случилось, мой господин, – поклонился Курт.

«Хитры пути твои, Господи…», – подумал рыцарь, глядя на оруженосца и покачивая головой.

Де Лекс по возрасту отставал от него всего на год, но кавалер Иван был крестоносцем, значимым человеком, властителем, а де Лекс – всего лишь оруженосцем, которых принято считать чуть ли не детьми. Паж происходил из древнего дворянского рода – а его господин ни разу не произнес вслух своей фамилии, и жестоко рубился на мечах с одним нахальным бароном, рискнувшем сделать это в его присутствии. Даже обращение «мой господин» появилось из необходимости как-то обходить этот странный момент. И тем не менее, родовитый, пусть и бедный, дворянин носит потасканную кирасу, взятую из пыльной оружейной комнаты Ордена, и держит в руках покрытый тонкой чеканкой и позолотой нагрудный доспех с большим орлом, выгравированным в самом центре. Доспех, предназначенный не для него, а для сына поварихи, которому подчиняются бароны и графы, крестоносцы простые ливонские рыцари.

А все потому, что помощник Великого Магистра Ливонского Ордена Готард Кетлер оказался излишне честным человеком. Он сохранил католическую веру тогда, когда больше половины рыцарей перекинулись к учению Лютера; он сохранил целибат в то время, как все вокруг рвали свои клятвы и брали жен; он сохранил верность единственной женщине, простой горожанке тогда, когда даже те, кто по своей воле захотел вступить в брак, не помнили имен всех своих дам, а возле каждого орденского замка уже скоро сто лет, как пристраиваются дома терпимости. И в конце концов – он не отказался от собственного сына, в то время как это делал хоть раз в жизни каждый мужчина.

Только благодаря честности крестоносца мальчик по имени Иван смог вырасти в достаточно зажиточном доме, получить отличное воспитание в Кельнском университете, а вернувшись назад – вопреки всем существующим правилам и законам стал рыцарем Ливонского Ордена. И не просто рыцарем: он смог, где с помощью отца, где своей волей, получить золото и набрать армию для похода в русские земли, дабы подтвердить свое право на звания и регалии, полученные с помощью всем известного, но так и не поделившегося своим именем родителя.

– Кнехты поднимаются, или еще ползают по своим подстилкам?

– Поднимаются, мой господин, – кивнул де Лекс.

– Хорошо, – кивнул рыцарь, – оставь мою кирасу и помоги одеть поддоспешник.

Сын Кетлера внял совету отца и вместо красивых и дорогих курток и колетов взял в зимний поход дублет из толстого грубого войлока с застежкой на спине и кольчужными накладками под мышками, на груди, и по бокам. Ради возможности носить этот дублет он пожертвовал даже тонкой турецкой кольчужкой, которую всегда поддевал под доспех – на всякий случай. Пожалуй, теперь только эта войлочная рубаха, одетая поверх шерстяной, и спасала его от лютого холода, не давая промерзшей стали прикоснуться к телу. А что она напоминает грубую попону лошади нищего серва – так под железом все равно никому не видно.

– Ну и где они? – недовольно буркнул кавалер, когда оруженосец перестал возиться у него за спиной.

Полог откинулся, словно кнехты дожидались приказа командующего у входа, внесли и поставили на стол блюдо с обжаренном на костре гусем, украшенный темными сапфирами медный кубок и кувшин с высоким тонким горлышком персидской работы. Рыцарь, стараясь хоть как-то соответствовать древнему облику крестоносца, чурался излишней роскоши и обходился в посуде без золота и серебра.

Присев к столу, кавалер Иван сперва выпил бокал подогретого вина, отвернул гусю ногу, крыло, вспорол кинжалом грудь и отрезал немного мяса вместе с похрустывающей на зубах кожей, поднялся, поманив дворянина:

– Курт, давай.

Рыцарь отлично знал, что если не дать оруженосцу несколько минут для завтрака, то собирающие шатер рабы моментально сожрут все, не оставив де Лексу ни косточки. Тот торопливо перекусил, растер гусиный жир по рукам – чтобы не так мерзли, налил себе вина, выпил. Теперь настала пора заняться одеждой.

Кнехты кинулись убирать стол, походный складень с иконами, сворачивать постель, а Курт тем временем, приложив господину на грудь его красивую кирасу работы итальянских мастеров, поднял наспинник, перекинул через плечи ремни, стянул половинки доспеха поверху, затем по бокам. Отошел за ножными доспехами, а командующий поводил плечами, привыкая к новому состоянию.

Помимо огромной стоимости, любые цельнокованые доспехи объединяла еще одна беда – их следовало изготавливать по фигуре рыцаря. Каждая откованная молотком ремесленника деталь обязана не просто вставать на свое место, а хорошо облегать тело заказчика, не оказаться длиннее или короче, не сжимать и не натирать. Кавалер Иван, а точнее – его отец мог себе позволить выписать из Италии изготовленный по снятым меркам нагрудник, а затем в Саксонии, в самом Дрездене дополнить его всеми остальными, менее заметными, но не менее важными деталями. А вот на оруженосце выданная начетником кираса постоянно съезжала набок, не очень понятно почему. То ли плечи он держал не так, как неведомый уже рыцарь, для которого ее изготавливали, то ли ремни иначе затягивал. При попытке стянуть половинки туже Курт почти совершенно терял способность двигаться, если не стягивать – нагрудник натирал правую ключицу и край шеи сзади, заметно выпирая на левую сторону.

Причем его оруженосец мог хотя бы выбрать то, что подходило ему больше всего остального. А призванным к оружию сервам кирасы выдавались зачастую просто наугад. В лучшем случае они менялись между собой, в худшем – подкладывали под кирасу тряпье или лесной мох, поддерживали ее при ходьбе за края, просто снимали и несли на спине, торопясь одеть только при угрозе схватки. Некоторые и вовсе предпочитали драться беззащитными.

Курт принес латные башмаки с наголенниками, сбоку надвинул их на ноги и с внутренней стороны застегнул на крючки. Хорошие башмаки – если не считать того, что под них можно одеть только пару плотно облегающих ногу суконных чулок, и с началом морозов у рыцаря постоянно мерзли ноги. С налядвенником было проще – фактически он постоянно лежал сверху на ноге и мастер сразу снабдил его толстой, мягкой ватной подбивкой, оказавшейся к тому же и достаточно теплой. Настала очередь латной юбки: она состояла из двух полотнищ, собранных из металлических пластин и крепилась к подолу кирасы шестью широкими ремнями – разумеется, закрывая их сверху от возможного режущего удара. Сын Кетлера плечами чувствовал, как заметно потяжелел, но тут ничего не поделаешь – полный максимилиановский доспех стал единственной достаточно надежной защитой от столь часто свистящих над полем боя мушкетных пуль, да и в сече надежно защищал воина.

Для завершения обмундирования ему оставалось совсем немного: плотный шерстяной подшлемник с нашитой, чтобы не сползала со своего места, кольчугой; широкое стальное ожерелье с воротником, закрывающим шею и широкими краями, спускающимися поверх кирасы. К ожерелью с обеих сторон толстыми ремнями пристегивались наплечники с уже приклепанными к ним наручами и налокотниками. Наруч, кроме того, застегивался еще и сбоку, изнутри. Двадцать две заклепки, ни одна из которых за весь год ни разу не вылетела из своего гнезда и ни приржавела на месте, обеспечивали руке достаточную подвижность.

Оставалось одеть только краги, заканчивающиеся сдвигающимися и раздвигающимися черепицей пластинками, скрепленными еще двадцатью четырьмя подвижным заклепками. Почти все. Теперь можно взяться за шлем – новенький остроклювый армет с выпирающим подбородком, горловым прикрытием, двумя большими заклепками, позволяющими сдвигать забрало, небольшой ручкой, за которую забрало проще ухватить неуклюжей латной рукавицей и трубкой на затылке, чтобы вставлять красочный плюмаж. На этот раз рыцарь решился обойтись без шлема, повесив его на приклепанный справа к кирасе крюк для удержания копья в походном положении.

– Вам помочь дойти до коня, мой господин? – поинтересовался оруженосец, но кавалер только презрительно отмахнулся: еще не хватало!

Уверенной походкой он вышел на улицу, вдохнул оказавшийся после палатки неожиданно морозным воздух, огляделся: без шлема окружающий мир казался неожиданно большим и широким. Одни кнехты, бросив догорающие костры, уже собирались в походную колонну, другие лихорадочно заканчивали грузить на сани свернутые палатки господ рыцарей. Но, что неприятно поразило командующего, дерптский епископ уже возвышался в седле, в своем черном меховом плаще – настолько длинном, что одновременно он мог служить и попоной для гарцующей под седлом лошади. Можно подумать, он ждет пробуждения лагеря чуть не с самого вечера!

Священника окружало семеро конных воинов, одетых в коричневые и синие суконные гарнаши с длинными рукавами. Кавалер подумал о том, что снизу у них наверняка поддеты или кирасы, или кольчуги – но внешне небольшой отряд выглядел подчеркнуто мирно среди сверкающей железом армии.

Кавалер Иван, придерживая левой рукою рукоять меча, решительно направился к своему коню, также одетому в железо, оглянулся на оруженосца и кнехтов. Те подбежали, помогли ему вставить ногу в стремя, потом дружно подняли наверх. Высокая лука седла надежно зажала воина спереди и сзади, приняла на себя часть тяжести доспеха. Сын Кетлера перевел дух, снял с крюка шлем и перевесил его на седло. Курт подал лэнс и побежал к своей лошади. Рыцарь установил копье вертикально, закрепил его за крюк, легонько кольнул шпорой коня, направляя его к священнику.

– Нам еще долго бродить по лесу, господин епископ? – громко спросил он. – Помнится, именно вы взяли на себя обязанности проводника.

– Нам осталось пересечь два озера, господин кавалер и пройти по одной протоке. Я думаю, сегодня к вечеру мы выберемся на Лугу. Если, конечно, не станем ожидать заката здесь.

– Не станем, – на щеках командующего заиграли желваки. – Трубач! Играй поход!

Разумеется, еще не все кнехты успели уложить палатки своих господ на повозки, и часть лошадей все еще бродят без седоков – ничего. Через час-другой нагонят и встанут в общий строй. Впредь наука: укладываться быстро, а не тянуть со сборами до полудня. Покамест армия находится в диких необжитых лесах, можно поменьше беспокоиться о враге и побольше – о дисциплине.

Зализа проснулся от звука коротко тренькнувшей тетивы, откинул край медвежьей шкуры и выглянул наружу. Бояре в большинстве уже успели подняться, тут и там горели костры, над наволоком полз запах горячего варева. Опричник вздохнул и выбрался из теплого логова наружу.

С луком баловался латынинский новик – видать, не давало ему покоя мастерство тощей иноземки. Купец Логинов, выстроивший свои сани в круг на лужском льду, разворачивать обоз явно не собирался и тоже разводил огонь. Оно и понятно. Его полтора десятка людишек от татей али скоморохов, может, и отобьются, но против армии, естественно, не выстоят. А потому пристроиться к поместному ополчению торговому человеку было очень с руки.

– Не отстанет, – понял Зализа. – Пока к Пагубе не свернем, так и останется за спиной висеть.

– Эй, Семен! – окликнул его боярский сын Старостин. – Подходи, каша поспела.

Это дело упускать было нельзя, и опричник немедленно извлек из спрятанной в валенок тряпицы свою изрядно погрызенную, но все равно любимую ложку. Потому, как Нислав тоже оказался принять в общую артель, у котла все восемь человек не помещались, и пришлось строить круг – первый воин зачерпывал гречневую кашу с длинными мясными волокнами, отходил в сторону и, прихватывая губами разваренную крупу, отходил в конец очереди. К тому времени, когда он снова приближался к котлу, ложка как раз опустошалась и пора было зачерпывать новую.

– Ты мои припасы в общий котел тоже сосчитай, – сказал Феофану опричник, когда в котелке показалось дно. Опричник тщательно облизал ложку завернул ее назад в тряпицу и добавил. – Не назад же мне их везти? Только это мы на вечер отложим. А пока пошли седлать.

Бояре разобрали из табуна на реке своих коней, уложили на место скатки и котомки, затянули подпруги и вскоре все поднялись в седло. Зализа неторопливо двинулся вперед, по уже изрядно проторенной купеческими санями дороге.

Торговый гость Кондрат, как он и предполагал, пристроился в хвост колонны, благо излишне погонять упряжных лошадей не требовалось – опричник вперед не торопился. Так, не походным маршем, а неспешным ленивым шагом рать двигалась еще часа два, пока после очередной излучины впереди не открылся довольно протяженный участок реки. Здесь Зализа и вовсе остановился.

Его нагнал Феофан Старостин, остановился рядом, немногим впереди Нислава. Чуть позже подъехали соседи – бояре Мурат и Иванов, пристроились с другой стороны, не решаясь прервать раздумья государева человека.

– А ладно стреляет иноземка, – неожиданно вспомнил Дмитрий Сергеевич. – Хорошо, что мы летом их не нагнали. Половину витязей бы изранила.

Опричник повернул к нему голову, и боярин Иванов тут же поинтересовался:

– Так пошто стоим, Семен Прокофьевич?

– Нислав, – вместо ответа повернулся к своему телохранителю Зализа. – Ерошинского новика найди. Скажи, нужен.

К тому времени, когда бывший милиционер высмотрел в воинской колонне знакомое лицо и поманил паренька за собой, к опричнику успели подтянуться купец Логинов со своими «подхватными людишками» одетыми в толстые тегиляи и еще несколько взрослых, опытных бояр.

– Рассказывай, – приказал Зализа новику, объехавшему его спереди. – С самого начала. Что я приказал?

– Пройти отцу с нами до Гдова. И гонцов посылать, коли все в порядке.

– Откуда?

– От Бора, с Пагубы перед устьем, от Лядов, ну и самому отцу возвращаться, коли все ладно будет.

– Как вы шли?

– Перед Раглицами первый раз остановились, потом в Бору заночевали, и отец меня назад послал. Дальше я не знаю.

– Когда новик вернулся? – поинтересовался боярин Батов.

– Позавчера ввечеру, – ответил Зализа.

– За день Пагубу всю пройти можно, – почесал нос рукоятью плети Феофан. – А то и назад вернуться.

– Это да, – согласился боярин Батов. – День туда, день назад. Вернуться должен уже вестник. Давно вернуться. Что делать станем, Семен Прокофьевич?

Зализа молчал. В памяти его с внезапной ясностью всплыло предсказание невской нежити: «Чую я, кровь проливается на рубежах земли русской, у большого озера в той стороне, где садится ввечеру Ярило ясное. Чую, не остановится ворог у стольного града, пойдет дальше, смерть и муки неся». Опричник не верил в то, что Орден рискнул вторгнуться в русские пределы – но никак, никак не мог вытряхнуть из памяти страшные слова.

Дерптский епископ ехал впереди в гордом одиночестве, и сыну Готарда Кетлера время от времени начинало мерещиться, что ветер под ногами коня священника дует не в ту же сторону, как по всей реке, а начинает кружиться вокруг него, вздыматься вверх и опадать обратно. Да и сам властитель западных берегов Чудского озера с кем-то явно разговаривал. Или он просто молился? Правда, за все время похода одинокий всадник не перекрестился ни разу.

Но вот епископ неожиданно натянул поводья и остановился, оглядываясь на собранный из крестоносцев головной отряд:

– Впереди первое из озер, господин кавалер, – сообщил он и указал на чахлые полупрозрачные заросли за невысоким сугробом. – Оно откроется сразу за ними. Но на этих озерах часто рыбачат местные чухонцы. Они могут нас увидеть.

– Пусть смотрят, – с кривой усмешкой кивнул командующий и громко обратился к дворянам: – Господа кавалеры, настало время дать возможность отличиться нашим оруженосцам. Пропустите их вперед, и пусть покажут, на что они способны.

Отряд замедлил шаг, разомкнулся, давая дорогу полусотне легко вооруженных всадников. Их кони не носили доспеха, сами воины из защитного снаряжения ограничивались только кирасами и, иногда, поножами. Но зато в руках у них красовались смертоносные длинные копья, а на поясах висели длинные мечи.

– Давай, Курт! – приободрил он проезжающего мимо де Лекса. – О нашем приходе в эти земли не должна знать ни одна живая душа!

Кони и люди, успевшие замерзнуть долгим зимним утром, с одинаковым удовольствием перешли на широкую рысь, разгоняясь над замерзшей рекой и вихрем вырвались на широкий белоснежный простор озера Врево. Два темных пятна примерно в миле друг от друга на сахарно-чистом зимнем просторе не увидеть было невозможно, и конники, разделившись на два неравных отряда, ринулись в атаку, стараясь оказаться между чухонцами и недалеким от них лесом.

Рыбаки, занятые вытягиванием из проруби длинной сети и перебором улова, по сторонам особо не смотрели, и никакой опасности от утекающей в глухие необитаемые леса Пагубы не ожидали.

Первыми под удар попались двое рыбаков, занимавшихся своим делом на западной стороне озера. Определить их возраста было невозможно – длинные, но без седины, волосы и бороды у обоих свидетельствовали лишь о том, что они ужо давно не дети, но еще и не старики. Распарившиеся, они скинули тулупы на спину понуро свесившей голову лошаденке, оставшись лишь в кожаных, до пояса, бахилах и коричневых холщовых рубахах с длинными рукавами. Мужики дружно тянули за веревку с множеством крупных узлов – уже затягивая снасть обратно под лед. На санях высокой серебристой горкой лежал свежий улов, и многие красноперые рыбешки все еще продолжали трепыхаться, не веря в свою близкую кончину.

– Ой, а енто сызнова хто? – удивленно выпрямился один, увидев накатывающийся конный отряд только тогда, когда всадники уже огибали его немудреную повозку.

Вместо ответа один из воинов с восторженным выкриком вогнал граненый наконечник копья ему в грудь и промчался мимо, оставив холодное древко в теле еще стоящего на ногах, но уже мертвого врага. Второй рыбак, оглянувшись, успел отреагировать быстрее, поднырнул под копье и кинулся в сторону, бежать, перескочив через узкую установочную прорубь – но он был один, а оруженосцев желающих показать удаль и мастерство – больше десятка. Потому, вместо чистого поля несчастный увидел перед собой сразу трех несущихся на него с копьями наперевес чужаков. От смертного ужаса он заорал во все горло и попытался остановить несущий гибель наконечник руками, и даже вроде смог отпустить его от груди вниз, но копье все равно вошло ему в живот, разрывая и выворачивая на лед внутренности, откинуло в сторону, прямо на прорубь. В чистой прозрачной воде, медленно уходя вниз, стали расплываться бурые кровавые разводы.

– Ты видел? Нет, ты видел? – громко спросил Курт де Лекс, спускаясь со своего коня. – Я вогнал ему лэнс точно в сердце! Он рта раскрыть не успел!

Молодой воин поднял копье, в несколько рывков выдернул его из тела и принялся снегом счищать кровь.

– А мой как орал ты слышал? – захлебываясь от восторга, отозвался другой оруженосец. – Он и крутился, и уворачивался, но я его все равно достал!

Остальные всадники, которым похвастаться оказалось нечем, просто столпились вокруг саней с рыбой и следили за происходящим у другого края озера. Там язычники услышали предсмертный крик, успели осознать опасность и кинулись врассыпную. Один по дикарской своей глупости даже заскочил в сани и принялся погонять лошадь – словно на повозке можно убежать от верхового.

Первым из троих рыбаков погиб тот, что кинулся к близкому лесу. Нагнавший его оруженосец очень красиво, и даже изящно вонзил свое копье ему между лопаток, причем вогнал не на половину древка, как де Лекс, а лишь самый кончик – ровно настолько, чтобы убить, но чтобы ленс не застрял и его удалось сразу вытащить обратно.

Вторым попался тот, что удирал на санях. Пару раз оглянувшись, он понял, насколько быстрее мужицкой повозки скачут преследователи, спрыгнул с нее – но споткнулся, несколько раз перекувырнулся, и больше не вставал, поскольку рядом с ним уже начали стучать в лед кованые копыта. Наверное, язычник надеялся, что с высокого рыцарского седла достать его мечом не удастся, или что его примут за мертвого и не тронут – но один из всадников опустил копье и пришпилил рыбака ко льду – уже без всякого изящества, просто по необходимости.

Дольше всех прожил молодой безбородый и безусый паренек, бездумно кинувшийся бежать вдоль вытянувшегося на несколько миль озера. За ним погнались такой же юный Фридрих фон Фосс, пятый сын в довольно известной дворянской семье и виконт де Поншартрен, которого отец, граф Монфор Симон Адольф желал воспитать настоящим воином, а потому доверил Ордену. Родовитые дворяне, скача в двух десятках шагов позади язычника, долго обсуждали, кому из них надлежит нанести смертельный удар – пока рыбак сам не рухнул на снег от усталости. Оруженосцы приблизились, остановились рядом. Паренек попытался встать, сделал пару шагов, упал на колени, окончательно обессиленный. Атаковать такую жертву по всем правилам воинского искусства ордынцам показалось скучно, поэтому они просто потыкали ему в спину мечами и повернули к своим.

Дорога освободилась – и воинская колонна уже вытягивалась неспешным шагом на лед озера, больше не боясь быть обнаруженной неприятелем.

– Лошадь, что ли из упряжи вырезать? – задумчиво предложил один из оруженосцев. – Будет заводной конь.

– Оставь, – посоветовал де Лекс. – Все равно кетлеровский сын кому-нибудь из пеших ливонцев отдаст. Пусть начетник разбирается.

Рыцарские пажи поскакали в сторону головного отряда.

Ехавший первым дерптский епископ внимательно вглядывался в стену леса по левую руку. Поначалу она казалась неразрывный, но вот внимательный взгляд священника обнаружил просвет, черный всадник повернул туда, удовлетворенно кивнул и призывно махнул рукой. Протока со странным названием Быстрица, соединяющая два озера начиналась именно здесь.

Зализа не верил, что Орден смог проникнуть в русские пределы, никак не выдав своих намерений ни торгующим в Ганзе торговым гостям, ни собирающим в Ливонии дань монахам, ни православным священникам, что наверняка предупредили бы единоверцев о грядущей опасности. Не верил. Но знал он и то, что самые глупые правила поведения рати в походе продиктованы большой кровью, пролитой русскими людьми во многих землях. Одно из них гласило: внезапно исчез разъезд – считай, что там подкрадывается враг. Веришь, не веришь – а обычай соблюдай.

– Боярин Мурат, – повернул он голову к осевшему в Северной Пустоши татарину. – Бери своих смердов и сыновей, да скачите по Луге на день пути вперед.

– Вестника прислать, али как? – хищно оскалился шуйский волостник.

– Вестника ты в Бор зашли, пусть про мой дозор поспрошают. А сам, встретишь, не встретишь, кого всем разъездом к вечеру назад возвращайся.

– Понял, Семен Прокофьевич, – татарин поворотил коня и разбойничьим посвистом стал сзывать своих витязей.

– А ты, Дмитрий Сергеевич, – повернулся Зализа к боярину Иванову, пройди две версты ниже по реки и поставь по обоим берегам ратников в засеку.

– Сделаю, Семен Прокофьевич, – кивнул тот.

– Феофан, разбивай лагерь. В слепую я ополчение не поведу.

– Это верно, Семен, – боярин Старостин отправился выполнять распоряжение.

– Так что, Семен Прокофьевич, – не очень уверенно спросил купец, внезапно ощутивший себя в самом центре военной компании. – Гуляй-город рубить?

– Гуляй-город? – переспросил опричник, и вспомнил еще одно очень важное на войне правило: лучше сделать лишнее, чем оказаться без необходимого. Зализа вздохнул, и уверенно кивнул: – Рубить!

Воинская колонна опять свернула на широкий наволок. Бояре скидывали на заснеженную землю котомки и чересседельные сумки, расседлывали коней, пуская их порезвиться на снежном просторе. А вот купец на этот раз ушел с реки и, высматривая между соснами просветы или срубая невысокую поросль, стал заводить обоз в лес. Углубившись на пару сотен саженей, работники Кондрата Васильевича принялись спешно разгружать товар. Впрочем, несколько людишек уже начали выбирать сосенки в полобхвата толщиной и умело рубить их под самый корешок.