Как уже здесь говорилось, глубинная суть дебатов с гуманитариями состоит ни много ни мало – в признании или непризнании наличия инстинктивных мотиваций в поведении человека. Гуманитарная позиция, прямо или косвенно основанная на концепции «чистого листа», состоит в том, что у человека инстинктов нет, а если какие и есть, то они полностью заменяются поведенческими установками, сформированными окружающей обстановкой в ходе воспитания и социализации. Естественники же более склонны руководствоваться каноном Ллойда-Моргана (вынесенным в эпиграф), который фактически является антитезой концепции «чистого листа». Ни та, ни другая концепция, доведённая до абсолюта, разумеется никак не может адекватно отражать действительность (о чём кстати хорошо написал Добжанский в ), весь вопрос в пропорциях; кто из них более прав и в каких случаях. Что на это можно сказать? Специфика наук о человеке такова, что проверить экспериментально многие гипотезы невозможно – по этическим, юридическим и многим иным причинам. Можно лишь наблюдать за естественным ходом событий в обществе, и пытаться интерпретировать увиденное в пользу той или иной гипотезы. Однако в условиях большой неопределённости исходных данных и условий, интерпретаций одного и того же факта может быть великое множество. Не всегда даже удаётся однозначно понять, где причина, а где – следствие. К примеру, обнаружена корреляция (примерная взаимосвязь) между уровнем потребления алкоголя и материальным достатком человека. Чем больше человек пьёт – тем он как правило беднее. Алкоголизм – причина бедности? Очень похоже на правду, однако нельзя исключать и обратной зависимости – пьёт человек для снятия стресса, вызванного бедностью! Чем её, надо полагать, усугубляет. Кроме того, правомочна и третья гипотеза – существует некая не бросающаяся в глаза причина, одновременно толкающая человека в пучину и алкоголизма, и бедности. Или такой факт, как сложность характера у старых холостяков или старых дев. Что здесь – причина, а что – следствие? Порча характера – следствие одиночества, или одиночество – следствие изначально плохого характера? С позиций концепции «Tabula Rasa», верно конечно первое, ведь с этой позиции все люди при рождении должны бы быть одинаковы, а разными их делает обстановка (в данном случае – одиночество). Но лично мне второе объяснение представляется ничуть не менее убедительным, хотя самоусиление дефектов характера в результате одинокой жизни вполне возможно, почему бы и нет? Сходная дилемма возникает при обсуждении взаимосвязей между интеллигентностью как поведенческим феноменом, и формальным образовательным статусом. В среднем образованные люди более интеллигентны, да, но что здесь причина, а что – следствие? Формирует ли процесс получения образования интеллигентное поведение, или лишь отфильтровывает исходную интеллигентность натуры? Tabula Rasa предполагает, что раз всё воспитывается, то и интеллигентность – тоже формируется в ходе воспитания и получения образования. Однако многочисленные исключения, когда встречаются интеллигенты по духу среди совершенно необразованных людей, и напротив – трамвайные хамы среди обладателей высоких научных званий наводит на мысль, что именно интеллигентная натура человека способствует возбуждению его интереса к получению высокого образования, и облегчает этот процесс, что и порождает замеченные корреляции. Ведь природный интеллигент может в силу житейских препятствий просто не получить возможность поступить в учебное заведение, и наоборот.
      И такая многозначность, несмотря на все усилия исследователей, всегда имеет место при интерпретации почти любого поведенческого акта человека. Тем не менее большинство гипотез такого рода так или иначе раскладываются (если не рассматривать теологических, т.е. религиозных и близких к ним трактовок) на две большие группы, о которых мы неоднократно говорили выше – на гуманитарную (социально-психологическую) и естественную. Ещё раз напомню, что гуманитарная предполагает, что все, или практически все поступки и поведенческие предпочтения являются следом каких-то воздействий, происходивших с человеком после рождения (говоря научно – в ходе онтогенеза, то есть развития конкретной особи); а естественная, отнюдь не отрицая роль прижизненных воздействий полагает, что существует мощный пласт наследственно-обусловленного поведения (сформировавшийся в ходе филогенеза, то есть развития всего вида), влияние которого на практические поступки сравнимо с влиянием воспитания и обучения. Хотя на первый взгляд разница между ними может показаться непринципиальной, фактически разногласия между ними настолько глубоки, что можно говорить о различных парадигмах, то есть – мировоззренческих базисах. Гуманитарная интерпретация часто бывает самой простой и заманчивой, хотя бы потому, что воспитание действительно значит очень много в развитии ребёнка. Вспомним хотя бы многочисленных «Маугли», то есть – детей, воспитывавшихся в обществе животных. Не единожды случалось, что дети в раннем детстве оказывались на воспитании у животных, после чего они уже не могли стать людьми в полном смысле этого слова. Здесь как бы сам собой напрашивается вывод, что все поведенческие модели и принципы формирует именно влияние среды, раз уж ребенок, воспитанный животными  настольконе похож на людей, что не может есть ничего, кроме сырого мяса (к примеру).
      Однако не будем спешить. А обратим лучше внимание на то, что из описанных случаев вовсе не вытекает отсутствие у человека врождённых поведенческих схем или предпочтений. Вспомним, что человек приобрёл современный анатомический облик, и видимо стал по настоящему разумным лишь около 100-200 тыс лет назад, 30-40 тыс лет имеют признаки начала перехода к производящей экономике и зачаткам социальной культуры в нашем понимании этого слова; и только 5-7 тыс лет длится историческая эпоха. Между тем, эволюция приматов начиналась где-то в третичном периоде, около 20-30 млн лет назад, а такие важные инстинкты, как подчинение стадной иерархии, вообще существуют едва ли не столько же, сколько существует жизнь. Разумеется, за столь короткие эволюционные промежутки времени инстинкты не могут исчезнуть – они формируются естественным отбором медленно и постепенно, как и морфологические признаки, и исчезают столь же медленно. А вот специфичные для цивилизаций современного типа поведенческие навыки, типа умения пользоваться вилкой-ложкой, как раз исключительно молоды, и не могут быть инстинктивными, передаваясь лишь через воспитание или подражание. Вот этого-то примера для подражания-то и не было в случае с «Маугли»! К слову, сама возможность столь гибко воспринимать окружающую обстановку в процессе формирования поведения является безусловно врождённой – многорукого осьминога вряд ли можно научить по человечески кушать вилкой с тарелки, хотя это далеко не самое глупое живое существо на Земле.
      Я привёл эти рассуждения, имея в виду не доказательство решающего превосходства естественного объяснения перед гуманитарным, а как пример того, что любой поведенческий феномен может быть объяснён с позиций самых разных парадигм, и принятие одной из них, при наличии примерно равной убедительности доводов – это уже больше вопрос внутренней приемлемости (если угодно – веры) для каждого из нас того или иного мировоззрения. И пусть слово «вера» в данном контектсе не смущает приверженцев строгих доказательств – ведь даже в самом строгом исследовании всегда неизбежны какие-то допущения, постулаты, которые мы должны принимать на веру, ибо истинность их возможно доказать лишь косвенно, что всегда оставляет пространство для сомнений. Вот вам исторический пример: Галилею, впервые применившему телескоп для наблюдений небесных светил, долгое время отказывались верить – дескать что истинного можно увидеть сквозь два кривых стекла, поставленные одно за другим? Да, если направить эту бесовскую трубу на наземные объекты, то можно увидеть совершенно правдоподобное изображение людей и других знакомых предметов, но корректно ли полагать опыты на греховной земле доказательством истинности изображений божественных небес? И эти сомнения, строго говоря, правомочны. Ведь универсальность и изотропность законов природы – это всего лишь постулат, то есть – утверждение, принимаемое на веру, и доказываемое косвенно или «от противного». Сходным образом взаимодействуют и дисциплины, изучающие поведение человека. Естественники полагают, что закономерности, изученные на животных, переносить на человека в принципе можно, конечно зная меру. Гуманитарии же в этом сильнейшим образом сомневаются, трактуя любое сомнение (а они, как сказано выше – неизбежны), как доказательство некорректности такого переноса, что можно рассматривать как некую «презумпцию неинстинктивности» (раз инстинктивность строго не доказана, значит – инстинктивность не имеет места). Но поскольку абсолютно строгая уверенность в чём бы то ни было вряд ли может получена в ходе практически возможного исследования поведения человека , то доказать с позиций такой презумпции инстинктивность человеческих мотиваций практически невозможно безотносительно к действительному положению дел. Можно сказать, что презумпция неинстинктивности просто запрещает полагать, что инстинкты играют какую-то роль в поведении человека; но правомерно ли запрещать что-либо в науке, не имея на то исчерпывающих оснований? Можно запретить рассматривать проекты «вечного двигателя» – на основании строго доказанного закона сохранения энергии, но в поддержку принципа неинстинктивности аналогичных по строгости доказательств не существует, одна лишь подсознательная убеджённость определённого сорта людей…
      Изложение естественнонаучного взгляда на поведение человека – цель данной книги, ибо для её автора подобные взгляды разумеется более приемлемы, а «презумпция неинстинктивности» соответственно – приемлема менее. Хотя автор и отдаёт себе отчёт в том, что возможны и другие объяснения. Но оставим эти самые «другие объяснения» адептам другого мировоззрения.
 

      Как я уже упоминал во введении, существует много определений и пониманий понятия «инстинкт»; однако все они содержат указание на то, что инстинкты содержат те или иные врождённые предпосылки, а также на то, что они влияют на практическое поведение.
      Одно из, на мой взгляд наиболее удачных академических определений инстинкта гласит: инстинкт (лат. instinctus – побуждающий) – неприобретённая, характерная для данного вида тенденция или предрасположенность реагировать определённым способом, возникающая при определённых стимульных условиях и при определённых состояниях особи.
      Замечу, что сюда входит также врождённая предрасположенность легко воспринимать в ходе воспитания и обучения поведенческие и когнитивные схемы определённого типа, и неохотно воспринимать схемы другого типа. К примеру, дети животноводов, даже контактирующие с животными гораздо чаще, чем с людьми, тем не менее не перенимают поведение животных; на вышеупомянутых «Маугли» они совсем не похожи, ибо видоспецифическое человеческое поведение усваивается ими гораздо охотнее и легче. Чтобы ребёнок усвоил явно чуждое ему поведение, он должен быть лишён примера людей практически полностью, тогда и только тогда этот вакуум будет заполнен столь чужеродным содержимым.
      Ещё обращаю внимание на то, что речь идёт именно о тенденции или предрасположенности, норме реакции, но не о каком-то строго фиксированном действии, хотя как частный случай это очень возможно. Другими словами, включившийся инстинкт порождает не поступок, а желаниечто-либо сделать, или какое-нибудь неконкретное чувство, ощущение, настроение, которое может субъективно не осознаваться как потребность именно в поступке (таково к примеру ощущение, что «зачесались кулаки» – человек ощутил потребность в агрессивном акте), но тем не менее – создаёт эмоциональный настрой, влияющий на принятие решений. Ах, я сегодня в подавленном настроении, и не мог поступить иначе…
      Инстинкты, как и морфологические признаки формируются естественным отбором медленно и постепенно, и на более-менее длительных эволюционных промежутках времени «пришлифовываются», и становятся адекватными обстановке, в которой живёт вид. Ну конечно с оговорками на сигнатурность, неизбежным следствием которой является некоторых процент ложных срабатываний даже в стабильной обстановке. Но в общем и среднем в такой обстановке инстинктивное поведение вполне логично и целесообразно. Но при резкой смене условий существования вида такое поведение начинает выглядеть необъяснимо и загадочно – ведь человеку искренне хочется сделать так, а не иначе, и в силу искренности этого чувства желание воспринимается как «правильное», хотя объективно оно уже не соответствует новой обстановке.
      Человечество, «изобретя» бурную социальную эволюцию, радикальнейше ускорило темп изменений условий обитания; существующие же механизмы видообразования за столь стремительными изменениями поспеть никак не могут. К счастью у человека есть способность приспосабливаться к таким изменениям иными средствами, чем коррекцией врождённых программ поведения; однако упомянутые древние консервативные механизмы никуда не делись, и продолжают влиять на наше поведение, хотя их время возможно уже давно ушло.
      Можно ли как-то перепрограммировать эти врождённые программы поведения? Перепрограммировать – нет, но можно заблокировать, предложить альтернативную поведенческую линию, которая при определённых условиях, внешней поддержке может заменять врождённые программы. Однако это будет существенно менее устойчивое положение. Как только ослабнет внешняя поддержка этих альтернатив (что происходит в годы войн и смут), или под влиянием внутренних процессов (наркотики, деструктивные процессы в ЦНС), так человек снова возвращается к своему первобытному состоянию. Да и как можно изменить инстинктивные программы, если не знать об их существовании или отрицать его?
      Да, разумеется, человек – это не муха, и даже не ящерица, для которых желание – это практически и есть действие (хотя бы попытка действия). Кора головного мозга, особенно – лобные доли для того и существуют, чтобы желания проходили какой-никакой контроль и отбор, и чтобы не все из них доходили до практических поступков. Но что если нельзя, но оченьхочется? Сатирик говорит, что тогда можно… Хотя в целом ряде случаев, к примеру – немотивированной агрессии, он (сатирик то есть) глубоко не прав. Иначе говоря, человек отличается от животных (лучше так – «других животных») не тем, что у него нет инстинктов, а тем, что инстинктивные мотивации властвуют над поведением человека в существенно меньшей степени, чем над поведением низших животных. Человек (в отличие вышеупомянутой мухи) может поступить вопреки своим чувствам и желаниям – если захочет. Но часто ли так бывает? Редко ли мы поступаем так, а не иначе лишь потому, что нам простозахотелось?
      Таким образом, этологическое понимание понятия «инстинкт» существенно отличается от веско преобладающего в гуманитарной или просто бытовой среде понимания, как правило предполагающего некое до беспамятства машинальное действие, которому абсолютно нельзя противостоять. Иррациональность инстинктивных желаний – не в их всевластности над человеком, а в порой загадочной непонятности причин возникновения их.
      В то же время упорство, с которым гуманитарии отрицают влияние инстинктивных механизмов на человека, безусловно заслуживает внимательного рассмотрения; причины его явно не исчерпываются несовпадением в понимании термина «инстинкт», о чём сказано выше. Похоже, что в глубине этого отрицания лежит подсознательная приверженность концепции божественного творения человека, чаще всего явно не осознаваемая, да и вообще не ассоциируемая ни с каким конкретным богом. Достаточно того, что в рамках этой концепции постулируется божественность (в смысле – полная идеальность) «природы», и всего, что ей (природой) порождается. А следовательно, «природа» человека тоже объявляется идеальной, а все мерзости его поведения объявляются результатом позднейших искажений, извращений и вредоносного влияния извне. Но инстинктивные модели поведения присущи человеку (в той или иной форме и степени) от рождения, следовательно, их тоже следует назвать частью природы человека. В то же время, очень многие инстинктивные проявления в поведении человека совершенно отвратительны, и никак не укладываются в представления о чём-то божественном. Тут бы в ответ на это и предположить, что «природные» мотивации – это вовсе не святое, это просто поведенческие программы, которые были созданы для совсем других условий жизни, и нечего на них молиться. Но у многих людей это никак не может уложиться в голове – вместо этого отрицается природность (читай – инстинктивность) всяких нехороших поведенческих актов. Кстати, на ту же веру в идеальность природы указывает миф про то, что дескать хищные животные не убивают добычи больше, чем им надо для пропитания; только «забывший свою мать-природу» человек убивает «просто так». На деле хищные, да и не очень хищные животные вполне могут убивать больше, чем им нужно; внутривидовые убийства у них тоже отнюдь не выглядят исключительными событиями.
      А что, можете удивиться вы – разве человек не может ничего захотеть просто так? Разве у человека не бывает чувств и переживаний не связанных с инстинктивными механизмами? Представьте себе – нет. Такого рода возражения приходится выслушивать более чем часто – дескать, никакой это не инстинкт, а просто мне захотелось… Но просто так и чирей не вскочит, а уж желание и подавно просто так не возникает. Способность испытывать эмоции , как самовосприятия того или иного состояния организма – древнейшая способность живых существ, наделённых нервной системой, а возможно даже и не наделённых – гуморальное управление организмом существует столько же, сколько и сама жизнь, и отнюдь не отмерло и у «венца творения». Эта древнейшая способность всегда отражает какие-то биологически значимые состояния или предвкушения организма – рассудочные рассуждения сами по себе эмоциями не возбуждаются и не сопровождаются; эмоции в этих случаях рождаются постфактум, за счёт того, что итог рассуждений может попутно «задеть», какой-нибудь инстинктивный релизер. К примеру – радость научного открытия порождает положительные эмоции в силу сходства открытия с победой в каком-то поединке, или какой-то очень вкусной находкой (а человек по своей природе – собиратель).
      Нередко возникающее впечатление, что многие желания у человека никак не связаны с его биологией, проистекают из, помимо прочего, – излишне упрощенного взгляда на биологически обусловленное поведение, когда под биоцелесообразным поведением понимается практически голая физиология: понизился уровень глюкозы в крови – возникло желание поесть; наполнился кишечник, сработали соответствующие рецепторы – возникло желание его опорожнить, ну и далее в том же духе. Существование же сложнейших врождённых программ, регулирующих взаимодействие между особями как внутри группы, так и вне её; а также программ, регулирующих и другие, весьма тонкие аспекты жизни как особи, так и вида, очень многим людям неизвестно, или безосновательно отрицается.
      Крайне важным для понимания инстинктивных странностей является также понимание принципов их функционирования. Нервные структуры, реализующие сложное врождённое поведение (у млекопитающих это главным образом лимбическая система и гипоталамус), возникли в глубочайшей древности; рассуждать, что-то анализировать и даже просто экстраполировать – для них непосильная задача. Им лишь по силам довольно формально сравнить обстановку с неким известным им схематичным и статичным шаблоном, состоящим из набора сигнальных признаков, которые могут случайно походить на реально требуемые. И возбудить соответствующую эмоцию. Такой шаблон называется сигнатурой , а отдельные ключевые (сигнальные) признаки, из которых она состоит – релизерами. Хрестоматийный пример – рыба-колюшка. У Н. Тинбергена в «Социальном поведении животных», хорошо показано, что самка рыбы-колюшки, начиная брачный ритуал, реагирует всего лишь на красный цвет брюшка самца, очень слабо – на цвет спинки, и форму глаз, и более ни на что.
      У высших позвоночных сигнатуры конечно сложнее, но суть от этого не меняется – реагирование происходит без минимального анализа, по сути – автоматически. Как только обстановка совпала с шаблоном – то при соответствующем внутреннем состоянии возникло и желание. Собака, облаивающая проезжающие автомобили, ведёт себя вроде бы бессмысленно, однако если знать о сигнатурности работы инстинктивных механизмов, то ничего удивительного в этом не будет. Есть большой движущийся объект – возникает желание погавкать (сторожевой инстинкт). Аналогично у людей бессмысленной может выглядеть, например, немотивированная жестокость. Агрессор во многих таких случаях не имеет никаких прагматических выгод от избиения, а то и убийства своей жертвы; кроме того, он затрачивает на это изрядное количество калорий! Так зачем же?
      Примерно затем же, зачем лает на проезжающие автомобили собака. При сильном внутреннем настрое на иерархический поединок (хочется удовлетворить свои иерархические амбиции, а не на ком), наличие в поле зрения существа, выглядящего более низкорангово, вызывает желание его победить, хотя с прагматической точки зрения эта победа бессмысленна, и даже влечёт риск репрессий со стороны государства. Но хочется самоутвердиться… Но в чём прагматический смысл самоутверждения? Вот в чём ещё один вопрос, достойный Гамлета…
      Кстати, сигнатурным анализом широко пользуется не только инстинктивная подкорка – мы к нему часто прибегаем в практической жизни. К примеру, при проверке большого количества контрольных работ у учащихся проверяющий может абсолютно не вникать в ход рассуждений проверяемого, но лишь сравнивать полученное учащимся решение задачи на предмет совпадения с эталонным ответом (система этих эталонных ответов и будет сигнатурой в данном случае), и на основании этого совпадения выставлять оценку знаний. Очевидно, что несовпадение с ответом может быть следствием как незначительной опечатки, так и серьёзного незнания предмета; величина же оценки будет одинакова, хотя уровень знаний может отличаться радикально. Но при сигнатурном анализе такие ошибки неизбежны. На сигнатурном анализе также зиждется система примет; «Солнце село в тучу – жди дождя»; «пробежала черная кошка – жди неприятностей». Никакого анализа – визуальный признак порождает решение без промежуточных рассуждений. Хотя очевидно, что чёрная кошка как критерий принятия важных решений, скажем так малодостоверна. И примета о солнце садящемся в тучу тоже не слишком надёжна, а в Хабаровске просто ошибочна – ведь туда циклоны приходят с востока, однако сила авторитета общепринятого мнения такова, что эти и другие приметы кажутся многим людям более важными доводами, чем прогноз погоды, хотя он статистически достовернее при всех его невпопадках. Реализаторы врождённого поведения действуют по сходному принципу, с тем важным различием, что не имеют «внутреннего голоса», и если они чего решили – делают своё дело молча, без объяснений и комментариев – только возбуждая эмоцию. Если, пользуясь приметой, мы хоть можем объяснить, что вот дескать мне некий авторитетный человек сказал про неё (не объясняя, естественно, физического смысла), то здесь даже этого нет. Молча возникает какое-то чувство, желание, причины возбуждения которого никак не сообщаются. И тут-то неокортекс (рассудок, проще говоря) начинает заниматься подгонкой под ответ. «Зачем ты избил этого гражданина?» – «А чё у него пуговица не застёгнута!». На деле это желание возникло от того, что гражданин производил впечатление низкорангового члена иерархии, но рассудком эта мотивировка не осознавалась, причём совершенно искренне.
      Можно отметить также такую особенность инстинктивных реакций как бинарность, весьма тесно с сигнатурностью связанную. В нашем случае это означает прежде всего склонность к гиперболизации реакций и огрублению оценок. К примеру, чуть загрязнённый сероватый снег может быть назван чёрным; но не вследствие дефектов зрения, ибо при подробных расспросах человек может оценить его цвет вполне точно, а потому, что не очень чистый снег вызвал у этого человека неприятные ощущения, которые гиперболизированно выразились у него в употреблении предельной цветовой характеристики. Полутонов как бы не существует как оценочных категорий, только два крайних значения – чёрное и белое. Одна моя знакомая произносила слово «катастрофа» каждый раз, когда при жарке яичницы у неё расплывался желток – для мелких неприятностей как бы не существует названий…
      Удобно наблюдать такую бинарность за детьми, которые естественно более примативны. К примеру, ребёнок может закатить целую истерику, требуя питья, и искренне утверждать при этом, что выпьет большую кружку воды. И это в большинстве случаев вовсе не сознательный обман взрослых, а искреннее убеждение, что его потребность в воде очень велика. Но практически он делает пару глотков, и всё…
      Бинарность примативных реакций возникает потому, что эмоция при высокой примативности вовлекает в возбуждение почти весь мозг, доводя восприятие вполне незначительной проблемы до уровня мировой трагедии; впрочем аналогично происходит реагирование и на позитивные эмоции. Событие оценивается либо как ужасающее, либо как восхитительное, полутоновые же эпитеты употребляются весьма неохотно. Бинарность в сочетании с сигнатурностью порождает весьма характерные для высокопримативных людей поведенческие реакции, при которых какому-нибудь малозначимому признаку придаётся абсолютно важное значение; часто такие реакции патологичны и носят характер маний или фобий. К примеру, человек может опасаться прикосновений к дверным ручкам, за которые брались другие. Количественно степень опасности заразиться не анализируется – сам факт такой возможности достаточен, он абсолютизируется, а в силу сигнатурности принимается во внимание только он один, хотя вероятность заразиться при разговоре в общем и среднем гораздо выше.
      Тут закономерно возникает вопрос о том, как рассудочные и инстинктивные мотивы поведения уживаются в одном человеке? Можно ли назвать их взаимодействие сотрудничеством, или антагонизмом? Скорее нечто третье. Сосуществование – наиболее подходящий термин.