В нашем мире грамоте обучены все и каждый может читать библию, сколько ему заблагорассудится. И еще у нас нет обычая подкладывать молоденьких девчонок священникам и разбойникам. С нами случилось что-то непонятное и мы оказались здесь, мы долго брели через лес, а потом вышли на дорогу и встретили Тимофея Михайлова с сыном и внуком. Вместе с ними мы приехали в Михайловку и провели там ночь. Сегодня мы поехали вам навстречу, чтобы встретить тех, кто может объяснить, что вообще здесь происходит и почему, кстати, глаза у распятия загорелись желтым пламенем?
      - Божье слово, - ответил Емельянов.
      Очевидно, он считал, что сказал достаточно, но я по-прежнему не понимал главного.
      - Что еще за божье слово? - спросил я. - Если начать молитву, у распятия загораются глаза? У любого распятия или нужно особое?
      - У любого распятия. Только слово должен говорить священник.
      - Понятно. То есть, непонятно. Зачем вообще нужно это божье слово?
      Теперь перекрестились все стрельцы, а некоторые перекрестились дважды. Емельянов глубоко вдохнул и начал вещать:
      - Слово дано истинно верующим от бога как священный дар процветания и благоговения. Нет границ для слова и нет того, что слово не превозмогает, ибо сказано, что вначале было слово и слово было от бога и слово есть бог.
      - Если я захочу погасить солнце и скажу правильное слово, солнце погаснет? спросил я.
      Новая волна крестных знамений.
      - Сказано в писании, - продолжал Емельянов, - что ежели у кого вера с гору, то слово такого человека сдвинет гору, а ежели вера с горчичное зерно, то такому и зерна не сдвинуть.
      Я, кажется, начал кое-что понимать.
      - Что может вера обычного человека? - спросил я. - Например, того монаха. Он мог меня убить?
      - Он должен был тебя убить, слово действует мгновенно и от него нет защиты. Почему ты еще жив?
      - Он не успел договорить свое заклинание.
      - Это не имеет значения, слово действует до того, как произнесено.
      Мы с Усманом переглянулись. Вот оно, значит, как. Но почему... крест?!
      Ладно, с этим потом разберемся.
      - Как можно увеличить веру? - спросил Усман. - Если я хочу, чтобы мое слово стало сильнее, я должен прочитать какую-нибудь священную книгу, помолиться... правильно? Кстати говоря, силу дает слову только христианская вера?
      Емельянов помотал головой.
      - Нет, - сказал он, - у бусурман тоже есть слово, иначе с турками не воевали бы каждые десять лет. Божье попущение, говорят.
      - Понятно. Это поэтому никому нельзя учиться грамоте?
      - Почему никому? Я, например, грамотен.
      - Да, конечно, офицеру без этого нельзя работать с картами. А крестьянам она незачем, а то еще библию прочитают и словом овладеют. Правильно?
      Подпоручик мрачно кивнул. Усмана несло.
      - И кресты нательные у вас тоже запрещены, да? По той же причине. И монахи у вас вроде как боги, только маленькие?
      - Так нельзя говорить, - возмутился подпоручик, - ересь карается...
      - Да мне плевать, чем карается ересь! - взвизгнул Усман. - У нас два автомата и пусть только попробуют покарать!
      Емельянов задумчиво посмотрел сначала на Усмана, потом на меня.
      - Я не понимаю, - осторожно начал он, - почему вы еще живы. Выстрел не может обогнать слово.
      - У хорошего бойца выстрел все может! - выкрикнул Усман и успокоился.
      Он повернулся ко мне и вопросительно взглянул мне в глаза. Я значительно кивнул.
      - Крест может быть защитой от слова? - спросил я.
      - От слова нет защиты, - ответил Емельянов, - только вера и, как символ веры, другое слово. Хороший священник произнесет слово и без креста.
      - А крест в руках неверующего? - уточнил Усман.
      - Простая побрякушка.
      На всякий случай я подошел к убитому монаху и снял с него крест. Да, канон здесь явно не тот. Если обычно Иисус дистрофически тощ, то здесь можно подумать, что на кресте распят Жан Клод Ван Дамм. И выражение лица не скорбное, а совершенно спокойное и уверенное, будто не на крест он взобрался, а на тарзанку в Парке Горького. Я вгляделся в глаза Иисуса, я попробовал передать вечно живому богу часть своей силы и получить сторицей, как он обещал ученикам, но ничего не случилось. Живой бог выглядел мертвым, а я не чувствовал в себе никаких сверхъестественных сил. Я перекрестился и почувствовал себя идиотом. "Отче наш" я решил даже не начинать.
      Усман неслышно подошел сзади.
      - Крест? - тихо спросил он. - Это твой крест нас защитил?
      Я кивнул.
      - Я не знаю, в чем тут дело, - сказал я, - честное слово, не знаю. Я понял, что должен выстрелить, и выстрелил. Я не понимаю, как я понял, крест как-то подсказал мне, что делать, но как...
      - Не грузись, - оборвал меня Усман. - Давай лучше подумаем, что будем делать с этими гоблинами. В приказ я ехать не собираюсь, на дыбу за убийство монаха мне что-то не хочется. А тебе?
      - Мне тоже.
      - Значит, надо уходить. А для этого надо поменять нашу одежду на что-нибудь более подходящее. Может, у крестьян приватизировать... Жалко, что мы с тобой не умеем ездить верхом.
      - Разве арабы не все...
      - Нет, не все. Эй, подпоручик! Кто может остановить крестьянина, путешествующего на собственной телеге?
      - Да кто угодно.
      - Но Тимофей... он же ехал по большой дороге и было непохоже, чтобы он чего-то боялся.
      - Крестьяне имеют право ездить на ближайший рынок продавать и покупать. Для более дальних поездок нужно благословение.
      - Какое еще благословение?
      - Деревянная или металлическая пластинка с изображением, символизирующим суть поездки. Может выдаваться настоятелем прихода, барином или судейским дьяком.
      - Понятно. У тебя оно есть?
      - Зачем? Мы же стрельцы.
      - Понятно. Стрельцы бывают пешими?
      - Хочешь изобразить нас? Не выйдет, стража не имеют права покидать охраняемую зону без благословения. А в охраняемой зоне нас всех знают в лицо.
      - Так это что получается, без боя никуда по любому не деться? Тогда поехали в приказ.
      - Сдурел? - Емельянова аж перекосило. - Твой друг убил монаха! Вам не выйти оттуда живыми! И нам тоже мало не покажется за то, что монаха не уберегли.
      Мне показалось что пора и мне вставить слово.
      - Сдается мне, подпоручик, - сказал я, - что ты не особо жалуешь монахов. Я прав?
      Подпоручик озадаченно пожал плечами.
      - А кто их жалует? Но против слова не попрешь. Жаль, ребята, но у вас нет выхода, кончится порох и...
      - Положим, порох не скоро кончится, - заметил Усман.
      - Ну и что с того? Против двух монахов сразу вам никак не выстоять. Если мы не вернемся к вечеру, воевода поднимет в ружье резерв. Вас загонят, как медведя на охоте.
      - Значит, у нас вообще никаких шансов? - уточнил Усман.
      - После убийства монаха - никаких, - подтвердил подпоручик. - Если только...
      - Что?
      - Расскажите-ка поподробнее, что с вами стряслось.
      12.
      У стрельцов был с собой сухой паек и мы пообедали, не слишком сытно, но в нашем положении выбирать не приходится. Странное это было зрелище, мы с Усманом в камуфляже и с калашами, десяток стрельцов в безумных камуфляжных кафтанах, поодаль стреноженные кони, пищали, состроенные в пирамиду, а рядом на траве аккуратно разложены сабли и пики. Перед тем, как отбросить все предосторожности, Усман спросил у стрельцов, кто из них самый сильный. Вызвался мрачный коренастый бородач, похожий на гнома, Усман легонько побил его, после чего сообщил остальным, что так будет с каждым, кто рискнет положиться на судьбу. Увидев судьбу бородача, стрельцы начали перешептываться, но не озабоченно, а скорее восхищенно и с некоторым благоговением.
      В общем, автоматы и бронежилеты отправились в общую кучу воинской справы, и сцена вокруг наскоро разведенного костерка больше напоминала воинский бивуак, чем временное перемирие с целью переговоров между двумя враждующими сторонами.
      Я читал в какой-то исторической книге, что раньше, в средние века и чуть позже, игры в военное благородство были довольно широко распространены. Викинги, например, огораживали поле боя особой чертой и если воин выходил или выползал за ее пределы, он считался как бы вне игры, его нельзя было убивать, потому что тогда от убийцы отвернутся боги и ему ни в чем не будет удачи. А когда эскадра Ушакова подошла к крепости Корфу, начался шторм и английский (или французский?) комендант милостиво позволил врагам укрыться от непогоды в бухте. Офицеры были приглашены в крепость на званый ужин, их накормили, напоили и показали спектакль. На следующий день море успокоилось, русские корабли вышли в море и атаковали крепость.
      Даже в русско-японскую войну имели место отдельные проявления подобных пережитков прошлого. Только в XX веке война перестала быть рыцарской забавой и окончательно превратилась в то, чем была всегда - в узаконенное убийство. Хорошо, что в этом мире время прозрения еще не подошло.
      В общем, мы грелись вокруг костерка, жрали вяленое мясо с сухарями, и мы с Усманом в десятый раз рассказывали, что с нами произошло. Нельзя сказать, что стрельцы все поняли, да и было бы странно, если бы они враз уразумели, чем "Газель" отличается от "шестерки". Но кое-какое представление о нас у стрельцов явно сформировалось.
      - Значит, этот крест тебе дала святая женщина, - задумчиво проговорил подпоручик Емельянов, которого, как выяснилось, звали Иваном.
      - Не знаю, святая она или не святая, - сказал я, - может, она вообще колдунья.
      - Нет, - Иван замотал головой, - колдунья могла сотворить любой амулет, но только не в форме креста. Над крестом власть только у святых.
      Предмет обсуждения лежал на моей ладони и тринадцать пар глаз не отрывали от него настороженно-заинтересованного взгляда. Только сейчас я понял, что не имею ни малейшего понятия о том, из какого материала изготовлен этот загадочный артефакт. Судя по весу, алюминий, но алюминий давно бы уже покрылся матовой пленкой, а крест ярко сияет в лучах солнца, когда оно пробивается сквозь сгущающиеся тучи. Как бы метель не началась. Какой-нибудь сплав на основе магния? Это можно проверить, если его поджечь, но мне не хочется так делать, потому что при положительном результате проверки крест сгорит. И откуда возьмется магний в чеченском ауле? Может, крест выточен из куска сгоревшего самолета? Пожалуй, это самое вероятное, но все равно непонятно, кто это сделал, ведь единственным христианином в тех краях была та самая святая старуха. Сама она никак не могла изготовить крест, а ни один чеченец ни за что не взялся бы за такую работу. Ладно, пусть остается тайной.
      - Ну что, бойцы? - обратился Иван к подчиненным. - Пойдем в приказ али судьбу испытаем?
      Стрельцы нестройно загомонили. Кстати, оказывается, я неправильно называл стрельцами всех скопом. Стрельцы - это те, кто с ружьями, да еще их командир. А те, кто с копьями - это копейщики.
      Так вот, стрельцы и копейщики нестройно загомонили. Двое седобородых воинов, похожих ухватками на современных прапорщиков, решительно выступили за то, чтобы вернуться и повиниться. Только не совсем повиниться, а рассказать что-то вроде того, что напали создания неведомые с пищалями ужасными, что десять раз подряд одной пулей стреляют, монаха застрелили, и всех остальных, кто убежать не успел, тоже поубивали бы.
      - Так тебе дьяки и поверили, - скептически хмыкнул Иван.
      - А с чего бы не поверить? - возразил стрелец, похожий на прапорщика. Вернемся мы не все, я же вижу, что ты с ними уйдешь. Да не делай ты такое лицо, я же все понимаю, сам молодой был. Будь у меня ни кола ни двора, окромя казенной квартиры, я бы тоже не воротился. Только мне внуков растить, сам понимаешь...
      Иван глубоко вдохнул и шумно выдохнул, после чего грузно поднялся на ноги, снял шапку и смачно ударил ей оземь. Оказалось, что его густые светлые волосы собраны на затылке в конский хвост.
      - Кто со мной? - спросил Иван.
      Таковых оказалось семь человек, трое предпочли на судьбу не полагаться. Иван значительно посмотрел на Усмана и сказал:
      - Командуй.
      Усман задумался, а потом начал говорить.
      - Вы, - он ткнул пальцем в троих отказников, - собирайте свое шмотье и проваливайте. Оружие тоже можете взять.
      - Пищали... - выдохнул Иван.
      - Хрен с ними, - отмахнулся Усман, - нам и двух хватит. Что говорить, поняли?
      - Создания неведомые с пищалями ужасающими, - продекламировал седобородый.
      - Лучше два рыцаря в пятнистой броне, - предложил молодой востроглазый стрелец лет пятнадцати, - когда поближе подошли, оказалось, что они мертвые и у них в глазах черви копошатся. А потом один замахал руками вот так вот, - он показал, как именно замахал руками мертвый рыцарь, - ударился оземь и превратился в змия крылатого с дыханием смрадным и огнедышащим.
      - Вот именно, - согласился Иван. - А еще этот змий напророчил что-то неестественное.
      - Нет, - резко сказал Усман, - сказки здесь не пройдут. Если эти самые дьяки в сказку поверят, поднимется такой шухер, что монахи в лесу каждую иголочку перевернут. А если не поверят, только хуже будет. Надо по-другому говорить. Лес, крутой поворот дороги, засада. Два десятка разбойников с луками или там арбалетами. В первые секунды положили половину, остальным пришлось отступать. А потом... или лучше нет, монах сумасшедший на вас напал! Как сказал божье слово...
      - Нет, - возразил псевдопрапорщик, - вот тогда монахи точно каждую иголочку в лесу перевернут. Лучше пусть змий, тем паче что в позапрошлом годе летал тут один.
      - Как это? - не понял я.
      - А вот так. Говорят, в Серпуховской лавре материализация чувственных идей случайно произошла. Монахов там много, только тех, что слово знают, больше сотни наберется. На пасху разговелись, выпили, поехали кататься, файерворк иллюзионный устроили. Никто и не знает, как этот змий у них народился. До осени в наших краях летал, потом, когда холодать стало, говорят, на юг откочевал.
      - Хорошо, пусть змий, - согласился Иван. - Давайте, двигайте отсюда, незачем вам слышать, о чем мы говорить будем. Да не поспешайте сверх меры.
      После короткого прощания ренегаты удалились. Они выглядели смущенными и опечаленными, но никто не сказал им вслед ни одного обидного слова. Внуки - это святое.
      - Ну что, сорвиголовы, - обратился Усман к оставшимся, - давайте, рассказывайте, где тут отсидеться можно, пока метель не началась.
      Я взглянул на небо и, действительно, тучи выглядят довольно зловеще. Если начнется метель... нет, с дороги мы не собьемся, дорога проходит через лес, а не через поле, но оказаться в метель вдали от дома более чем неприятно. Сами собой в памяти всплыли слова "день жестянщика" и я мысленно выругался. Какой, к черту, день жестянщика, когда единственный в этих краях автомобиль валяется на боку в густой чаще километрах в тридцати отсюда и никогда больше никуда не поедет.
      - А что тут рассказывать? - произнес Иван. - Тут и думать нечего, в Михайловку ехать надо, деда Тимоху брать за вымя, пусть рассказывает, как к Аркашке пробраться.
      - К какому такому Аркашке? - не понял Усман.
      - Есть тут один барин дикий, Аркадием зовут. Слово знает. Ватага у него, душ, наверное, пятнадцать будет, а если с бабами да детьми считать, то и полсотни наберется. В лесу они живут, а где, никто, кроме Тимохи, и не ведает. Они на большой дороге кормятся, а через Тимоху краденое сбывают. Честно говоря, когда на вас донос пришел, я сначала на Аркашку подумал, опять, думаю, непотребство учудил.
      - Значит, решено, - подвел итог Усман. - Вначале в Михайловку, потом к разбойникам. Федька! Разворачивай оглобли, поехали!
      13.
      Дед Тимофей встретил нас у околицы. Он совсем не выглядел удивленным. Когда наша кавалькада поравнялась с ним, он задумчиво пошамкал губами и проговорил:
      - Эх, стрельцы, стрельцы... Не бережет вас начальство, сразу аж семеро в лес собрались. Куда Россия катится? И какой дурак удумал на такое дело стрельцов без монаха посылать?
      - Был монах, - ответил я, - не волнуйся, дед, был там монах.
      - Неужто пристукнули? - изумился дед. - Сильны божьи воины, ничего не скажешь.
      - Он его из пищали, - подал голос Федька, - прямо промеж глаз, аж мозги брызнули!
      - Не ври, - вмешался Усман, - ты все дело под телегой просидел, где ж тебе было видеть, у кого как мозги брызнули.
      - А вот и не все! - возразил Федька. - Я потом сбегал, посмотрел.
      - Врешь ты все, - поддержал я Усмана, - и никуда ты не бегал. Такая пуля мозги не вышибает, она первую кость пробивает, а от второй отражается, выходного отверстия вообще нет.
      - Волшебная пуля? - заинтересовался дед. - Ох, хорошо! Теперь понятно, почему у вас пищали такие маленькие. Если пуля волшебная, большая пищаль не нужна. А пистолеты ваши тоже волшебными пулями стреляют?
      - Что-то ты, дед, слишком хорошо в военном деле разбираешься для простого крестьянина, - заявил Усман.
      - Нешто Ванька вам не рассказал ничего? - удивился дед.
      - Рассказал, - признался Иван.
      - Тогда чего ж ты шутки шутишь? Вам ведь Аркашка нужен?
      - Нужен, - согласился Усман.
      - Подождать придется, - дед тревожно взглянул на небо. - Вот снег уляжется, тогда и пойдем. А сейчас и думать нечего, заплутаем в лесу и поминай как звали. Ну что, гости дорогие, размещайтесь, устраивайтесь. Только в палате места только на троих хватит, остальным по избам придется, уж не взыщите. И баню у нас только вчера топили.
      - Ничего, дед, - сказал Иван, - не нужна мне твоя баня, я на той неделе мылся уже. Не волнуйся, не обидимся.
      14.
      Метель длилась три дня, а четвертый день мы ждали, пока снег уляжется. Не понимаю, зачем нужно было ждать этого целый день, но деду виднее.
      Дни тянулись медленной тоскливой чередой. Когда снег сыплется с неба сплошной стеной, и даже возвращаясь из отхожего места, трудно не заплутать, совсем не хочется вылезать на улицу без большой нужды, извините за каламбур. А внутри делать нечего. Не то чтобы совсем нечего, крестьяне всегда находят себе дело, женщины то кормят и переодевают детей, то что-то вяжут или вышивают, мужчины с утра до ночи развлекаются починкой лошадиной сбруи, у всех есть дело, кроме почетных гостей. Дед Тимофей взялся организовать наш досуг по высшему разряду, и каждого из почетных гостей постоянно и неотступно сопровождали две-три пригожие девицы. Даже когда кто-то из нас отправлялся в отхожее место, одна девица освещала факелом дорогу, а другая светила другим факелом у дверей, чтобы почетный гость не испытывал затруднений по возвращении. На второй день заточения я понял, что означает русское слово... ну вы поняли, какое. А на третий день это понял и Усман.
      Дедов самогон стал казаться не то чтобы приятным, но и не совсем отвратительным. Все время сидения взаперти мы с Иваном регулярно прикладывались к бутыли, что вызывало косые взгляды Усмана, у которого, впрочем, хватило ума не вмешиваться не в свое дело.
      Большую часть времени я спал, а когда не спал, то либо ел, либо валялся на жаркой печке, рассеянно разглядывая клубы печного дыма под потолком и держа в одной руке стакан с дедовым пойлом, а в другой - очередную пригожую девицу. Иногда я пытался петь, и мое пение вызывало тихий ужас - мужики украдкой крестились, бабы строили страшные гримасы и через некоторое время начинали тихо подвывать. Даже намазы Усмана не создавали такого всеобщего страха.
      Я узнал, почему мое пение вызывает такой ужас. Оказывается, монахи и священники, когда творят особо мощную волшбу, сопровождают свои действия пением священных гимнов или псалмов или как они там правильно называются. Любая песня непонятного содержания воспринимается как волшебство, а непонятное волшебство всегда страшит. Я представил себе, как подействовала бы на них абсолютно непонятная песня и пожалел, что не знаю ни одного иностранного языка. Я поделился этой мыслью с Усманом, тот начал петь Smoke on the water и лучше бы он этого не делал. В общем, мой песенный репертуар ограничился "Сектором газа".
      На третий день снег настолько засыпал входную дверь, что она перестала открываться и сортир переместился в подклеть. Никакой параши там предусмотрено не было, и запахи в избе (в палате, как говорил Тимофей) стали совсем непереносимы, и когда на четвертый день снег перестал падать, я вышел на улицу, вдохнул полной грудью свежий воздух и подумал "это хорошо". Крест на груди отозвался смутной, еле уловимой мыслью, он согласился со мной, что это хорошо.
      До обеда мы развлекались тем, что очищали от снега проходы к сортиру и к соседним домам. В принципе, это не входило в обязанности почетных гостей, но возвращаться в провонявшую избу не хотелось, а стоять на улице без всякого дела глупо и холодно. В общем, первая половина дня прошла в труде.
      Вторая половина дня прошла в воинских упражнениях. Оказалось, что в рукопашном бою свежезавербованные бойцы уступают даже мне, не говоря уж об Усмане, и никто из них не умеет метать ножи. А вот в фехтовании ни Усману, ни, тем более, мне, ничего не светит против самого наихудшего стрельца или копейщика. В стрельбе мы не упражнялись из-за ограниченности боеприпасов.
      Стемнело, последовал обильный ужин по случаю установления хорошей погоды, он сопровождался обильным возлиянием, а завершился замечательной оргией, в которой принял участие даже Усман. Раньше он отказывался, говорил, что это не по шариату, но теперь махнул рукой и невнятно пробормотал что-то вроде "какой тут, к шайтану, шариат". Вот так и слабеет вера под натиском соблазнов, похлебку на свином сале он с первого дня ел, так, глядишь, и водку пить начнет. А какой же он тогда мусульманин?
      15.
      Мы шли целый день. На лыжах можно было добраться за полдня, но нам нужно отвести в лес стрелецких лошадей, слишком хороших, чтобы принадлежать крестьянину. Большая часть пути проходила по болоту, вроде бы замерзшему, но, все равно, еще опасному. Впрочем, Устин, сын Тимофея, назначенный нашим проводником, сообщил, что это болото опасно круглый год. Подозреваю, что к укрытию загадочного разбойника Аркадия ведет и другой путь, менее опасный, а может, и более короткий, но если такой путь и есть, его держат в секрете. Мы шли тяжелым путем.
      Кстати, Устин оказался вовсе не дебилом, а совершенно нормальным мужиком. Это лицо у него такое.
      Лыжи застревали в невидимых под снегом корягах, лошади все время норовили провалиться в бездонную пучину, наполненную ледяной водой, стрелецкие пищали то и дело цеплялись за деревья, мы совершенно выбились из сил, и когда я увидел тигра, то подумал, что от усталости начались глюки.
      Тигр был большой и красивый, точь-в-точь, как уссурийский тигр из сериала "Дикая природа Би-би-си". Он настороженно смотрел на нашу спотыкающуюся и матерящуюся процессию, и в его глазах не было злобы, а было в них только любопытство. Я замер на месте, как вкопанный, несколько раз сморгнул и убедился, что это не глюк. Откуда в Подмосковье уссурийский тигр? Здесь, что, биология другая?
      - Кажися, пришли, - выдохнул Устин. - Привет, Шерхан! - обратился он к тигру. - Не узнаешь?
      Шерхан узнал Устина, повернулся к нам задом и бесшумно скрылся среди деревьев. Удивительно, как такой огромный зверь такой яркой расцветки умеет так хорошо прятаться в черно-белом зимнем лесу.
      - Это сторож Аркашкин, - пояснил Устин. - Вы, кстати, Аркашку Аркашкой в глаза не называйте, только Аркадий Петрович. Гневаются они.
      Через полчаса, когда уже начало смеркаться, мы вышли на большую поляну, на которой размещалась самая настоящая деревня, нисколько не меньше, чем Михайловка. Только если Михайловку на глаз можно отнести веку к семнадцатому, то эта деревня как будто пришла из времен татаро-монгольского нашествия. Потому что она была окружена частоколом, над котором виднелись шапки часовых.
      Мы подошли к воротам метров на пятьдесят, и в снег перед Усманом, шедшим впереди, воткнулась стрела. Из двух бойниц, проделанных по обе стороны от ворот, высунулись дула пищалей, а над частоколом, чуть в стороне от ворот, нарисовалось нечто, похожее на миномет. Кулеврина, вспомнил я, так оно правильно называется.
      - Кто такие? - донесся из-за стены немного шепелявый и совсем не властный голос. - С чем пожаловали?
      - Это я, Аркадий Петрович! - крикнул Устин. - Устин Тимофеев из Михайловки.
      - Сам вижу, что Устин, - согласился голос. - Ты кого это сюда привел?
      Усман вышел вперед и сказал следующее:
      - Я Усман ибн-Юсуф Абу Азиз эль-Аббаси. Со мной мой друг Сергей Иванов, семь стрельцов, вставших под мое начало, и Устин Тимофеев, который любезно вызвался проводить нас до этих мест.
      - Бусурманин? - заинтересовался голос.
      - Да, мусульманин. Но это неважно, потому что мы с Сергеем явились сюда из другого мира, а об обстоятельствах этого события лучше говорить внутри, чем снаружи. Здесь холодно и скоро стемнеет, мы устали от долгой дороги и хотим отдохнуть.
      - Нет уж, - усмехнулся голос, - говорить будем здесь. Так, значит, Тимоха начал в самогон коноплю добавлять? Из другого мира... Нет, ребята, вы лучше с этим не балуйтесь, ни к чему хорошему травка не приведет. Так откуда вы взялись?
      - У Сергея амулет против магии, - сообщил Усман, - и еще у нас очень хорошее оружие. Если потребуется, мы возьмем вашу крепость штурмом, притом без особых проблем.
      Голос расхохотался. Усман состроил перекошенную гримасу и выстрелил вверх из подствольника. Рискованный выстрел, хорошо, что сейчас нет ветра и граната не упадет нам на головы.
      Граната разорвалась внутри частокола. Двумя прыжками я рванулся к стене, прислонился к ней спиной, а потом быстро перебежал метров на пять в сторону, не хватало еще, чтобы мне на голову обрушили что-то тяжелое. Усман повторил мой маневр, он стоял рядом со мной, тяжело дыша, и я удивился его поведению, ведь ему лучше было бы занять симметричную позицию по другую сторону ворот.
      - Твой амулет, - шепнул Усман одними губами, - я предпочитаю находиться под его защитой.
      Стрельцы попадали в снег и проворно отползали в стороны, стремясь побыстрее оказаться вне сектора обстрела пищалей, стволы которых торчали из бойниц и судорожно подергивались. Очевидно, стрельцы внутри крепости пришли в замешательство, и я их понимаю.
      Усман перезарядил подствольник.
      Минуту-другую ничего не происходило, а потом снова раздался тот же голос. На этот раз он донесся сверху, со стены.
      - И вправду амулет, - сообщил голос. - И оружие у вас забавное. Но это не помешает залить вас смолой, когда будет нужно. А если отбежите от стен, попадете под обстрел.
      - Следующая граната будет зажигательной, - пообещал Усман.
      Он блефует, в нашем боекомплекте все гранаты осколочные и осталось их девять штук на двоих. Нет, эту крепость нам не взять.
      - У кого амулет? - спросил голос. - А, ну да, ты говорил, у друга... значит, у тебя... принеси клятву и я прикажу открыть ворота.
      - Какую клятву? - не понял я.
      - Повторяй за мной. Клянусь отцом и сыном и святым духом, что не причиню никакого зла сему замку и его обитателям. А если нарушу сию клятву, пусть мой амулет утратит силу.
      Замку? Он называет это замком? Ну-ну, каждый сходит с ума по-своему.
      Я повторил клятву и крест колыхнулся. Он как бы сообщил мне, что понял смысл произнесенного и что мне лучше не нарушать эту клятву. Интересно... это что, получается, здесь надо выполнять обещания?
      Пищали втянулись внутрь бойниц, миномет мелькнул над стеной и убрался куда-то вниз. Ворота со скрипом приоткрылись, ровно настолько, чтобы человек смог протиснуться внутрь.
      Усман протиснулся в щель, я последовал за ним, а за мной внутрь частокола просочились Иван и Устин.
      Аркадий Петрович больше всего походил на Дениса Давыдова из старого, еще советского, фильма. Коренастый бородатый мужичок небольшого роста и неопределенного возраста, на первый взгляд совершенно неотличимый от крестьянина. Но, если приглядеться, обращаешь внимание на тонкие черты лица, тщательно скрытые под густой растительностью, и еще на то, что в его глазах скрывается куда больше разума, чем кажется с первого взгляда. В руке Аркадия Петровича был кремневый пистолет, а нацелен он был в грудь Усману.
      - Бросайте оружие, - приказал Аркадий Петрович. - И нечего дергаться, бусурманин, не потребовал ответную клятву - сам виноват. И ты не дергайся, а то амулет рассыплется и не жить тебе.
      Лишь на мгновение лесной князь отвел взгляд от Усмана, но этого оказалось достаточно. Неуловимое движение всего тела, удар ногой, выстрел, пистолет, кувыркаясь, падает в снег, рука Усмана скользит за спину и вот уже в горло разбойника упирается автоматический пистолет Стечкина. Усман не успел снять его с предохранителя, но Аркадий Петрович этого не знает.
      - Принести клятву никогда не поздно, - проговорил Усман, тяжело переводя дыхание. - Повторяй за мной. Клянусь отцом и сыном и святым духом, что не причиню никакого зла сим путникам. А если нарушу сию клятву, пусть мое слово утратит силу.
      Аркадий Петрович растерянно хмыкнул и повторил клятву. Стальные объятия разжались, Аркадий Петрович отступил на пару шагов, потер шею и задумчиво проговорил:
      - А ты силен драться, как там тебя...
      - Усман.
      - Аркадий, - он протянул руку и состоялось рукопожатие.
      Аркадий повернулся ко мне.
      - Сергей, - представился я и пожал протянутую руку.
      Иван рукопожатия не удостоился.
      - Давай, Усман, командуй своим, пусть заходят, - сказал Аркадий. - Да пусть не боятся, никто их теперь не тронет. А мы пойдем в горницу, выпьем по рюмке чая, - он хихикнул, - поди, устали с дороги?
      16.
      Эта изба выглядела век примерно на девятнадцатый. Печка была с трубой и обложена изразцами, украшенными абстрактным узором. В углу кухни висел обычный деревенский умывальник с деревянным соском, две комнаты были обставлены совершенно нормальной мебелью, на полу лежал совершенно нормальный ковер, явно недорогой и сильно вытертый, но все-таки ковер.
      Аркадий достал из совершенно нормального серванта (только без стекол) прозрачную бутыль литра на два и три стакана.
      - Тишка! - крикнул он куда-то в пространство. - Притащи из погреба огурчиков да сала... хотя...