ПРОЛОГ

Луной эта планета не обзавелась, а звезды светили так тускло, что толку от них не было.

Когда солнце уходило за горизонт, на дюны ложилась кромешная тьма и сразу же появлялся ветер. Острые края песчаных волн начинали дымить. С поверхности недалекого озерца поднимался наклоненный столб плотного пара и, растворяясь в холодном воздухе, полз вместе с пылью на запад, вслед за ушедшим светилом.

Вьюга рождалась каждый вечер. Каждую ночь она пыталась превратить его в кособокий курган, а утром, с медленным возвращением солнца, постепенно стихала, оставляя за собой новую, незнакомую топографию. Когда-то он сопротивлялся: стряхивал песок, переезжал с места на место, но это ему давно надоело. Он понял, что даже если всю ночь простоит без движения, то до конца его не засыплет. Он все равно выберется из-под оранжевой толщи и подставит остывший бок горячей безымянной звезде. Разогревшись, он съездит к озеру, и если не найдет там ничего интересного, то примется за изучение нарисованного ветром ландшафта.

Он мог бы запомнить весь пейзаж сразу, но для этого пришлось бы подключить резервную память. Он был способен проследить за ночной миграцией песка, но в темноте не обойтись без инфразрения. Он имел много дополнительных возможностей, но использовать их не любил — они напоминали о его превосходстве над человеком. Любым человеком, который рано или поздно умрет.

Он не хотел думать о смерти. Какой смысл думать о том, чего нет?

ЧАСТЬ 1

СУДЬБА “43 — 74”

— Как тебя зовут? Тимофей? Я еще не со всеми познакомился. Тимофей, ты что не купаешься?

— Тихон. Мое имя ты запомнишь скоро.

— Вот как... — Воспитатель снисходительно улыбнулся и присел рядом. — Мне говорили, что ты трудный. Я не поверил.

— Напрасно, — не поворачивая головы, сказал Тихон.

— Погода сегодня какая! Шел бы, окунулся. Девчонки у вас в группе хорошие, выросли совсем. Вон та особенно. Как ее?.. Лена? Ты знаешь, Тихон, моя палатка стоит с краю, я бы вас пустил на полчасика.

Воспитатель придвинулся ближе и попытался заглянуть ему в глаза. Честолюбивый. Мечтает стать начальником Лагеря. Даже не потрудился прочесть его психокарту, сразу поперся налаживать контакт. Он думает, это легко.

— Алена, а не Лена, — поправил Тихон. — Можешь сам, она не откажет. Не бойся, я не заложу, мне плевать, что вы там делать будете.

— Откуда такая апатия? Тебе сколько лет — шестнадцать или девяносто?

— А тебе?

— Двадцать шесть, — охотно ответил воспитатель. — Кстати, Филипп.

Он решил, что Тихон начал поддаваться. Еще немного, и начнет совать свою холеную ладошку. Или похлопает по плечу.

— Я, Филя, в твоем возрасте буду умнее. Если доживу, конечно.

Тихон откинулся на спину и запустил пальцы в шелковистую траву. Прямо над головой болтала листьями здоровенная осина, поэтому на солнце можно было смотреть, почти не щурясь. У воды раздался смех. Алена, он узнал ее по голосу. Видно, кто-то из ребят все-таки дотянулся до ее круглой задницы. Алене нравилось. Когда не нравилось, она тоже смеялась, но совсем по-другому.

— Ладно, пессимист, встретимся на ужине, — сказал Филипп, поднимаясь. Инициатива была упущена, но последнее слово должно оставаться за ним — так его учили.

Тихон молча перевернулся на живот и упер подбородок в кулаки, слишком маленькие для шестнадцатилетнего парня. Он вообще во многом уступал сверстникам — ив росте, и в силе, и особенно в жизнелюбии. Высматривая его по Лагерю, новый воспитатель ожидал встретить либо малолетнего демона, либо закомплексованного юношу, добровольно заточившего себя в скорлупу одиночества, но Тихон оказался самым обыкновенным. Прямые светлые волосы он стриг так коротко, что в расческе они не нуждались. Глаза предпочитал не поднимать — не из-за боязни прямого взгляда, а потому, что знал: ничего нового в чужих зрачках не найдешь. Лишь изредка подходя к зеркалу, он по несколько секунд смотрел на себя в упор, но и там видел только безразличие.

Высокую осину Тихон выбрал не случайно: мимо, прячась в рваной тени деревьев, проходила извилистая полипластовая тропинка, стилизованная под утоптанную глину. Она начиналась у станции переноса и вела через аккуратную рощицу прямо к водоему. Озеро со слюнявым названием Нежень было неотличимо от натурального, но выглядело слишком красивым и удобным. Воспитатели пугали отряд опасными глубинами и притаившимися на дне корягами, но их предупреждения были похожи на элемент игры. Лагерь выезжал сюда уже пять лет, и за все это время никто так и не утонул.

Не удалось этого и Владу, единственному человеку, с которым Тихон мог хоть как-то общаться. Влад был на год старше и имел явные суицидные наклонности, но составители психокарты списали их на обычную депрессию. Влад любил далеко отплывать от берега и подолгу не выныривать — это видели все, включая воспитателей, но никто, кроме Тихона, не догадывался, чего добивается его товарищ.

С озером у Влада не вышло, но какой-то способ он все же нашел. Месяц назад Влад исчез. Отряду объявили, что он решил прервать курс начального воспитания и перейти к независимой жизни. Тихон поразился цинизму взрослых, но потом понял, что их формулировка не лишена логики. Полная независимость — вот к чему так стремился Влад. Впервые воспитанник покидал Лагерь заочно, минуя обязательный ритуал прощания, и это означало, что у Влада получилось.

Тихон пристально следил за тропинкой, хотя уже почти разуверился кого-нибудь увидеть. Три дня он, вместо того чтобы купаться, лежал под деревом и ждал. Он мог бы махнуть рукой и поваляться на песчаном пляже: в конце концов, тот, кто за ним прибудет, обязательно его разыщет, однако Тихон хотел обнаружить посланника первым.

Он появился так незаметно, что какое-то время Тихон не реагировал и продолжал отрешенно наблюдать за трудовыми муками рыжего муравья. Мужчина лет тридцати пяти, помахивая кривой веткой, не спеша прогуливался вдоль дорожки и, кажется, что-то напевал.

Дойдя до края рощицы, незнакомец остановился и приложил ладонь к глазам козырьком. Очки с широким черным моностеклом так и остались висеть на его запястье. Мужчина покрутил головой, обозревая длинную полосу золотого песка, потом надел очки, но тут же снял и убрал обратно в футляр. Его лицо приняло озадаченное выражение, он определенно кого-то искал, а людей в воде было не меньше сотни.

Посланник с досадой закинул ветку в траву и, стянув легкую рубашку, направился к пляжу. Руки и спина незнакомца вызвали у Тихона разочарование. Того, кто за ним придет, он представлял атлетом с хищной пружинистой походкой, облаченным в униформу и увешанным всяким спецснаряжением. А этот тип больше смахивал на воспитателя. Но воспитателем он, конечно, не был.

— Я здесь, — подал голос Тихон.

Мужчина обернулся и заинтересованно на него посмотрел. В отличие от Тихона посланник увидел именно то, что ожидал. Если б доброволец оказался загорелым крепышом, окруженным влюбленными девицами, вербовщик даже не стал бы разговаривать, но — слабый, необщительный юноша его вполне устраивал.

— Ты Тихон? — требовательно спросил он.

— Да.

— Сейчас проверим.

Он отстегнул очки и на мгновение приблизил их к глазам. Тихон почувствовал, как по открытым участкам тела прошла теплая волна. Это ощущение было знакомым, то же самое он испытал во время первой встречи с людьми из Школы. Они считали генотип Тихона и объяснили, что посланник опознает его при помощи сканера.

— Действительно, ты, — мужчина надел рубашку и протянул руку. — Карл.

Карл — твое настоящее имя?

— Не нравится это, придумай другое, — пожал он плечами. — Должен же ты меня как-то называть. Пошли.

— Прямо сейчас? И никому ничего не скажем? — Тихону даже в голову не приходило, что можно просто взять и уйти из Лагеря.

— А ты хотел с кем-то попрощаться?

— Не знаю...

Он окинул взглядом пестрый от купальщиков пляж. Алена, как всегда, визжала — двое воспитателей с оттопыренными плавками учили ее нырять. Солнце слезло с зенита и по-черепашьи поползло к далекому хвойному лесу. Через три часа ужин. Еще через три его бросятся искать. Тихон без сожаления посмотрел на разноцветный палаточный городок и уже собрался развернуться, как заметил Филиппа, бодро шагавшего в его сторону.

— Я что хотел сказать, Тимофей, — начал тот на ходу, делая рукой загребательные движения. — Мы с соседним отрядом решили в хэдбол сыграть, сейчас команду собираем...

— Ты кто такой? — недружелюбно спросил Карл.

— Филипп, воспитатель. А ты?

— Нас с Тихоном издали хорошо видно?

— Ах, да, Тихон. Совсем не видно, вы с травой сливаетесь. Так кто ты?

— Склероз, — буднично ответил Карл. В его руке показалась раздвигающаяся телескопическая трубка, которую он наставил точно между глаз оторопевшего Филиппа. Тихон ничего не успел понять — воспитатель закачался и медленно осел на землю. Трубка тут же втянулась обратно.

— Здорово, — сказал Тихон.

— У тебя будет настоящее оружие, а это так, баловство. Нам ведь свидетели не нужны, верно?

— А станция переноса? Там всегда кто-то есть.

— Не о том думаешь. Пойдем, пока остальные не сбежались.

Тропинку пора было чистить: на матовой поверхности тут и там лежали листья, палочки хвороста и прочий лесной мусор. Зверье не желало мириться с тем, что его территорию пересекает какая-то искусственная полоска, и как могло боролось. Темно-коричневый полипласт был усеян беличьей лузгой и птичьим пометом, а в одном месте Тихон даже приметил паутину с сухой, скрюченной мухой.

— А я сразу понял, что это ты, — гордо сказал он.

— Серьезно?

— Ты не по дорожке шел. Вот и сейчас. Не наступай на землю, это в глаза бросается.

— В каждой колонии свои причуды, на всех не угодишь, — ответил Карл, но к совету прислушался.

— Ты и на других планетах бывал? И как там?

— Глупый вопрос. Сам увидишь.

— Если повезет, конечно, — суеверно добавил Тихон. Карл с сочувствием глянул на него сверху вниз, но промолчал.

Деревья стали редеть, и за ними показалась яркая зелень ухоженного луга. На холме стояла аккуратная постройка “под старину”: двухэтажный домик цвета топленого молока с багровой черепичной крышей и открытым балконом.

— Обычно здесь дежурит целая бригада, — беспокойно предупредил Тихон. Он сильно сомневался, что Карл, человек совсем не спортивного вида, сможет справиться с несколькими противниками.

У крыльца их встретил незнакомый техник. Внутри находился просторный ангар, в котором несли вахту еще трое. Никого из них Тихон раньше не видел. Это было странно: в бригаде иногда появлялись новички, но основной состав оставался неизменным все те пять лет, что Лагерь выезжал на озеро.

Человек со знаком старшего техника кивнул Карлу и коротко осведомился:

— Чисто?

— Не совсем. Одна единица, сброс на семь минут.

— Разберемся. Счастливо, — пожелал старший и, уважительно посмотрев на Тихона, сказал:

— Не жалей их там, малый.

Тихон с Карлом поднялись на выступающую из пола квадратную плиту. Платформа переноса чуть качнулась и замерла; в следующую секунду сверху обрушился поток нестерпимо яркого света, и Тихон запоздало прикрыл глаза ладонями.

Воспитатели им внушали, что внепространственный перенос — дело крайне опасное. Переправка отряда обычно занимала около часа: сначала их нудно делили на группы по пять-шесть человек, выдавали светонепроницаемые маски, бесконечно инструктировали и только потом, держа каждого под руку, заводили на платформу. Техники сосредоточенно проверяли аппаратуру, что-то там налаживали и постоянно запрашивали станцию-получатель о наличии свободных мест.

Тихон и раньше подозревал, что весь этот спектакль разыгрывается только для того, чтобы отбить у воспитанников охоту к самостоятельным путешествиям. Теперь он окончательно убедился, что перенос не сложнее, чем приготовление завтрака в универсальной печи. Его смутило только одно: Карл не назвал адреса. Техники заранее знали, куда он направляется, и они не были похожи на простую бригаду обслуги, особенно тот, первый.

Свет померк, и Тихон открыл глаза. Ангар сжался до размеров небольшой комнаты и обзавелся мебелью.

Похоже, платформа была установлена в частной квартире. Ни о чем подобном он никогда не слышал.

— Спасибо за твое решение, доброволец, — сказали сзади. — Но еще не поздно передумать.

В углу в глубоком кресле на магнитной подвеске покачивалась немолодая, но достаточно привлекательная женщина. Незнакомка странным образом смягчала согласные, из-за чего у Тихона возникло впечатление, что с ним сюсюкают. Ему это не понравилось.

— Мы можем тебя вернуть и, если понадобится, вполне достоверно объясним твое отсутствие.

— И сделаете мне “сброс”, — предположил он, выразительно почесав переносицу.

Женщина удивленно качнула головой и закинула ногу на ногу.

— Без скидок на возраст? — спросила она у Карла. — Да, Вера.

— Хорошо, доброволец, садись.

Тихон сошел с дрогнувшей платформы. Незнакомка с интересом следила за тем, какое из трех свободных кресел он предпочтет, но для него выбора не было: одно стояло вплотную к Вериному, второе — рядом с чудным сиреневым деревцем, торчавшим прямо из пола. Тихон, не колеблясь, расположился в том, что занимало противоположный от Веры угол.

Кроме платформы и никчемного растения, в комнате стоял еще низкий столик, а под потолком болтался изогнутый лист — не то качели, не то деталь безумного интерьера. Стены были расписаны под панораму с фантастическими животными. Тихон пришел к выводу, что жильцы злоупотребляют психоактиваторными средствами. Он бы в этой квартире не протянул и суток.

— Что ты знаешь о войне? — спросила Вера.

— На войне убивают.

— Это естественно. Я имею в Виду нашу войну. Что ты знаешь о ней?

— Что она неизбежна, — сказал Тихон. Он не понимал, чего от него добиваются.

— И?..

— И мы должны в ней победить, — по-мальчишески браво заявил он.

— Хотя бы не проиграть, — уточнил Карл. Он уселся возле дерева и, сорвав с ветки мясистый листок, отправил его в рот. — Зачем тебе война?

— У меня заготовлен десяток красивых ответов. Какой из них вы хотите услышать?

— Честный.

— Я не знаю, — признался Тихон. — Просто мне нужно вырваться с Земли. Как можно дальше и желательно навсегда.

— Это нетрудно, — усмехнулась женщина и взглядом показала на боковую стену.

Рисунок стал блекнуть и вскоре растворился на прозрачной поверхности, открыв чудовищный пейзаж в малиновых тонах. Над иззубренным горизонтом тлело маленькое розовое солнце, наполнявшее мутный воздух светло-фиолетовым сиянием. Скалы неровными уступами спускались к долине с беспорядочно разбросанными пирамидальными сооружениями. Ничего похожего на дороги видно не было, пространство между домами заросло кудрявым сиреневым ковром, по которому шла компания почти обнаженных людей.

— Где мы?

— Это Аранта.

— Кошмар, а не планета.

— Да, земляне здесь не приживаются. На Аранте надо родиться.

— Когда начнется война? — ни с того ни с сего спросил Тихон.

— Она уже идет, доброволец. Целых тринадцать лет.

— Сколько?!

— Нам пока нечем похвастаться, поэтому она не афишируется. Конфедерация опасается бегства из приграничных колоний. В принципе любое население можно эвакуировать за несколько дней, но где этим людям жить? Представь, что на Земле появится сто миллионов арантийцев с собственными законами, праздниками, табу и так далее.

— Ладно, кончай свою лекцию, — прервал ее Тихон. — Вы меня берете или будете здесь держать еще тринадцать лет, пока они не завоюют столицу?

— Отлично, доброволец, — сказала Вера. — То, что ты говоришь, нас устраивает. Тесты у тебя превосходные, в том смысле, что для гражданской жизни ты совершенно непригоден. Ты просто опасен для общества, и мы разведем вас по разным углам. Там, куда мы тебя отправим, будет мало людей и совсем не будет деревьев. Тебе понравится. Ты принят, курсант.

— А Лагерь? Они ведь будут меня искать по всей Земле.

Карл вышел из комнаты и вернулся с плоским, не толще трех сантиметров, чемоданчиком.

— Мы возьмем у тебя несколько клеток, — сказал он, извлекая из контейнера узкий металлический треугольник. — К вечеру вырастим твоего клона и придумаем ему правдоподобную смерть.

Карл приблизился к Тихону и провел острым концом железки по его запястью. На руке осталась белая, едва заметная царапина.

— Друзья огорчатся, но тут уж ничего не поделаешь, — проговорила Вера. — Издержки неизбежны.

— У него их нет, — отозвался вербовщик, деловито копаясь в чемодане. — Раньше был один, но... ты ведь очень переживал, правда, Тихон?

— Он получил то, что хотел.

Карл закончил свою возню и понес контейнер к двери. По дороге он сорвал еще один листок и на секунду остановился у окна. Картина не изменилась: солнце висело над той же скалой, люди все так же гуляли по сиреневым кудрям, и даже перистые облака цвета потемневшего серебра оставались на прежнем месте.

— Роса сегодня будет хорошая, — с чрезмерной для мужчины нежностью заметил Карл. — У меня все.

— У меня тоже, — сказала Вера. — Вставай на платформу, курсант, тебя ждут в Школе.

— Счастливо, Тихон. Не жалей их, они того не стоят.

— Никого не жалей, — добавила Вера.

На этот раз Тихон успел зажмуриться. Желтый огонь, рухнувший сверху, пробился сквозь стиснутые веки, но не ослепил. Мысль о том, что ему удалось побывать в одном из закрытых поселений, восторга у Тихона не вызвала. Аранта, второстепенная планета Конфедерации, смахивала скорее на преддверие ада, чем на заповедник, каковым она считалась. Если здесь кто-то жил, значит, условия были приемлемы, но вот что заставило первых людей поселиться в этом фиолетовом мире, Тихон понять не мог. Он вспомнил природу средней полосы с ее цветочными полянами, вспомнил свое лежание под деревом, занесенную сором тропинку и прозрачную воду озера — вспомнил и испытал... облегчение. Ему было одинаково неуютно и на Аранте, и на Земле.

Он очутился в большом круглом зале с коническим потолком. Перед платформой стоял костистый человек неопределенного возраста с аксельбантом младшего офицера. Его пергаментная, в тонких морщинках кожа прилегала к черепу так плотно, что, казалось, о скулы можно было пораниться. Нос с крутой горбинкой походил на перевернутый вверх ногами трамплин, а глаза сидели так глубоко, что напоминали вишню на дне высокого стакана.

Насколько Тихон разбирался в званиях, мужчина был лейтенантом. Черная форма сидела на нем идеально, и Тихон решил, что если ему дадут такую же, то для полного счастья этого будет почти достаточно.

Он вдруг подумал, что совершенно не знает, зачем сюда прибыл. При первой встрече, полгода назад, вербовщики намекали на его уникальные способности, однако сам Тихон о своих талантах мнения был невысокого. В шестнадцать лет уже пора определиться и встать на прямую дорогу — примерно так ему говорили воспитатели, да он и без них это понимал. Каждый месяц Тихон ходил на тестирование, но психологи только разводили руками и советовали пробовать себя в разных областях.

А потом появился вербовщик. Лагерь выехал в Азию и расположился у мелкой речки с каким-то собачьим названием — не то Лай Люй, не то наоборот — Люй Лай. Воспитанников застращали дикой природой и отсутствием цивилизации, но в первый же день Тихон увидел постороннего.

Плюгавый, донельзя скучной внешности старичок ходил между деревьев с крайне странной целью: он искал грибы. Старик обратился к Тихону за помощью, и тот, заинтригованный, в течение получаса безуспешно шарил по траве. Дедок сказал, что раньше грибы срывали и ели, и Тихона это рассмешило. Незаметно они разговорились, потом постепенно перешли от пищи к войне, и Тихон дал принципиальное согласие.

Затем его навестили еще раз, это было совсем в другом месте, у Черного моря. Не выдержав соблазна, Тихон скинул одежду и разбежался, чтобы нырнуть, когда у самой воды вдруг споткнулся о ногу здоровенного мужика. Воспитатели, почуяв возможные неприятности, ринулись на подмогу, но мужчина объявил, что претензий не имеет, а когда все разошлись, между прочим спросил, не передумал ли Тихон насчет грибов. Вторая беседа оказалась более содержательной: ему объяснили условия вербовки и назначили примерную дату.

Но никто так и не сказал Тихону, что от него потребуется.

— Иди за мной, — велел лейтенант. — Меня зовут Игорем.

— А я Тихон.

— Я знаю, — сухо ответил он. — Со всеми вопросами, пожеланиями, капризами обращаться только ко мне, ясно? Я буду тебе вроде няньки, — Игорь говорил быстро и раздраженно. — Ты в Школе самый молодой, но на льготы не рассчитывай. С твоими соплями здесь никто возиться не станет.

— Да я и не...

— Дальше, — жестко оборвал его лейтенант. — Кто ты и откуда — забудь. И к другим с этими вопросами не лезь. Разрешаю спросить только один раз. Давай, спроси меня, кто я такой.

— Кто ты такой? — послушно повторил Тихон.

— Игорь, в Школе с две тысячи двести четырнадцатого, звание лейтенанта получил в две тысячи двести семнадцатом. Вот так, курсант, это вся моя биография. А у тебя и того нет. Ясно?

— Ясно...

Они подошли к низкому своду, за которым начинался бесконечно запутанный тоннель. Через каждую сотню шагов его пересекал точно такой же коридор с пепельными стенами и закругленным потолком. Опасаясь заблудиться, Тихон постоянно оборачивался, однако это еще больше сбивало с толку: во все стороны расходились одинаковые серые кварталы. На полу попадались широкие красные стрелки с белыми цифрами, но что они означали, понять было невозможно.

— Система простая, — сказал лейтенант. — Первое число — собственный номер прохода, второе — номер прохода, с которым он пересечется. Стрелки показывают направление от меньшего к большему. Четные проходы перпендикулярны нечетным. Всего их по сорок пять. Ну, где мы сейчас?

Тихон дошел до следующей отметки и прочитал:

"43-68”. Просто четыре цифры, ничего более.

— Идем по сорок третьему проходу, сейчас пересечемся с шестьдесят восьмым, — заунывно объяснил Игорь. — Раз движемся по стрелке, то следующий перекресток будет... с каким?

— С семидесятым, — неуверенно ответил Тихон.

— А что будет написано после него?

— Сорок три — семьдесят два.

— А после?

— Сорок три — семьдесят четыре. А после девяностого?

— Упрешься в стену, — отозвался Игорь.

— Так мы под землей? На Аранте или где? Офицер замедлил шаг и выразительно посмотрел на Тихона.

— Тебе что, не сказали? Место расположения Школы знают человек пять, а может, и меньше. Остальным известно только то, что она находится внутри блуждающей планеты.

— Кто мне мог это сказать... На Земле и о войне-то ничего не слышали.

— Серьезно? До сих пор? — удивился Игорь. — Вот стадо!

Он остановился у стрелки “43-74” и показал на дверь.

— Жить будешь здесь. Панель в центре — сканер.

Кроме тебя и меня, в твой кубрик никто не войдет. Дотронься.

Тихон прикоснулся к поперечной перекладине, и створка быстро ушла в потолок. Квадратная комната без окон напоминала промышленную тару. Узкая кровать в центре подчеркивала пустоту помещения и делала его еще более нежилым. Тихон вошел в кубрик и осмотрелся. Комната ему понравилась — главным образом тем, что была рассчитана на одну персону. В левой стене он увидел несколько шкафов, маленький белый экран, утилизатор и встроенную печь. Значит, питаться в компании жующих морд тоже не придется.

На кровати Тихон нашел сложенную конвертиком форму. Не удержавшись, он развернул ее и приложил к себе. Аксельбанта на рубахе, естественно, не было — не было ни погон, ни даже дохленького шеврона, только на груди, над левым карманом, светилось желтое тиснение: “43-74”.

— Старые тряпки бросишь в мусорник, — распорядился Игорь. — Потом помоешься. Санблок в том углу. Встанешь на ступеньку — откроется. Поешь и отдыхай. Когда проснешься, явишься в кубрик тридцать девять — восемнадцать. Запомнил?

— Во сколько явиться?

— Ты не проспишь, — заверил Игорь. — Да, вот на будущее: повышенное внимание к женскому полу в Школе не приветствуется. С зовом природы справляйся сам. Научить?

— Владеешь в совершенстве? — не выдержал Тихон. Лейтенант озадаченно поморгал и вдруг рассмеялся.

— Сублимация, курсант. Это не совсем то, что ты подумал. Но так тоже можно.

Он вышел в коридор, и створка двери тут же опустилась. Тихон в точности выполнил указания Игоря: разделся, запихнул гражданскую одежду в лоток утилизатора, постоял под горячим диагональным душем, затем вернулся в комнату — называть ее странным словом “кубрик” пока не поворачивался язык — и заказал ужин. Впервые он ел не то, что рекомендовали в Лагере, а то, что выбрал сам: огромную порцию баранины и черешню. Тихон догадывался, что это не очень полезно для желудка, но забота о здоровье ему показалась смешной.

Всякие слюнтяи вроде Филиппа стараются дожить до ста пятидесяти и даже не подозревают, что на окраинах Конфедерации гибнут целые колонии. Как Ассамблея умудряется это скрывать? Почему добровольцев набирают скрытно? Карл вырастит его клона и подбросит к Лагерю. Воспитатели найдут кусок мяса, похожий на Тихона, и, сделав скорбные лица, закопают в землю. Или торжественно объявят, что он прервал курс начального воспитания. Да, прервал. Кто-то чувствует себя взрослым после первой неуклюжей случки с девушкой из старшего отряда, кто-то, как Тихон, понимает, что это еще не повод для гордости. Алена и все ее подруги, вместе взятые, не стоят того, чем он теперь занимается. Пусть продолжают плескаться в красивых озерах с гладким искусственным дном. Тихон решил себя посвятить единственному настоящему делу — войне. Он присоединился к тем, кто...

Тихон неожиданно вспомнил, что по дороге от платформы до кубрика не встретил ни души. К кому он присоединился — к свирепому лейтенанту, иссохшему от регулярной сублимации? Где же армия? Судя по тому, сколько в Школе комнат, здесь должно быть более тысячи курсантов. Хотя Игорь упоминал каких-то женщин. Может, сейчас ночь, и все спят? Тихон попытался отыскать часы, но в кубрике их не было.

Он представил себе мертвый космический объект, в недрах которого копошатся несколько человек в красивой черной форме. Без часов, без новостей с Земли, втайне от всей Конфедерации летят куда-то в кромешной тьме. Блуждающие планеты живут отдельно от звезд. У Школы нет своего солнца...

— Сорок три — семьдесят четыре! — прокричал потолок. — Через тридцать пять минут прибыть в класс тридцать девять — восемнадцать.

Тихон открыл глаза и некоторое время соображал, где он находится. Угол комнаты развернулся на пол-оборота, и в смежном отсеке включился душ. Дверца печки самовольно открылась, и из стены выехал поднос с небольшим блюдом. Нехотя поднявшись, Тихон прошлепал к завтраку. Стопка бесцветных сухарей, три ореха и стакан молока. Это что за фокусы? Он кто — солдат или... Солдат!

Его подбросило и понесло в санблок. Что они сказали? Какие-то цифры: сорок, тридцать, восемнадцать... белиберда полная. И ведь не повторяют. Неужели не понятно, что с первого раза, да еще спросонья, все эти номера не запомнить? Во сколько ему приказано явиться? Через пятнадцать минут? Нет, “пятнадцать” точно не звучало. Через пять!

Издеваются, понял Тихон.

Толком не досушившись после душа, он принялся торопливо одеваться. Попутно схватил с подноса кусок и хлебнул молока. Гораздо хуже, чем он ожидал. Рисовый сухарь был абсолютно пресным, а жидкость в стакане оказалась подкрашенной водой. Вероятно, такая пища считалась здоровой, но жрать ее было невозможно.

Форма пришлась впору. Магнитная пряжка затянула широкий ремень как раз настолько, насколько требовалось. Ботинки до колен показались тяжеловатыми, но облегали щиколотки так плотно и мягко, что лишний вес им Тихон простил. Он на секунду заскочил в санблок и глянул в зеркальную стену — более внушительного зрелища он еще не видел. Сейчас бы в Лагерь, да чтоб Алена...

Тьфу, дешевка, обозлился на себя Тихон. Он здесь совсем не за этим.

Куда идти-то? Игорь вчера сказал “тридцать девять — восемнадцать”, без труда припомнил Тихон. Или не вчера? Сколько он спал? Здесь не поймешь. Но почему его разбудили так поздно, с тоской подумал он. Пять минут давно уже истекли. Нехорошо это — начинать службу с опоздания.

Коридор был по-прежнему пуст, лишь где-то вдалеке слышались невнятные голоса. Обрадовавшись, Тихон пошел на звук, но тут же себя одернул: нужно было искать тридцать девятый проход.

Он добрался до ближайшего перекрестка и побежал против стрелок. Преодолев два квартала, затормозил и глянул на пол: “76-39”. Вот, черт! Откуда “76”, если он только что был на сорок третьем? Его охватило отчаяние. С подъема прошло минут пятнадцать — значит, Игорь ждет уже десять минут. Он развернулся и помчался в другую сторону, но вскоре опять остановился. “76-45”. Нет, не то. Запутался, как ребенок. Стыдно.

Голоса стали громче — по боковому коридору двигалась группа из четырех человек. Стараясь выглядеть не очень жалким, Тихон понесся навстречу.

Из знаков отличия на их форме были только желтые номера — такие же, как и у него, бирки с адресом, однако возраст курсантов вызвал у Тихона недоумение. Первой шагала приземистая желеобразная тетенька лет шестидесяти с багровым носом и вялыми седыми кудряшками. Ее квадратное, выпяченное вперед пузо мощно волновалось при каждом шаге, и магнитная пряжка — ему почему-то бросилось в глаза именно это — ездила по ремню туда-сюда, словно живот дышал.

За кудрявой шла дама постарше. Она имела строгое аристократическое лицо и держала спину до того ровно, будто проглотила что-то прямое и длинное. Остальные двое, еще одна женщина и мужчина, казались по сравнению с ней почти подростками, но на курсантов также не тянули: обоим было не меньше тридцатника.

— Доброе утро, — сказал Тихон.

Все четверо понимающе переглянулись.

— Я тут заплутал немножко. Лейтенант велел прийти в комнату тридцать девять...

— Так ты Тихон? Новенький?

— Да, вчера прибыл.

— Ну, если вчера, тогда понятно, — загадочно отозвался мужчина. — Пойдем, нам по пути.

— Лучше скажи, как найти дорогу, а то я опаздываю, — Тихон от нетерпения переступил с ноги на ногу. И в движениях, и в разговоре курсанты были нарочито неторопливы, а Игорь, между прочим, ждал уже полчаса.

— Никуда ты не опаздываешь, еще целых семь минут. Меня, кстати, Филиппом зовут.

— Филиппушка, а нас ты не представишь? — строго спросила аристократка.

— Ах, да. Это Анастасия...

Дама-линейка медленно, со значением кивнула.

— Это Зоя...

Тучная Зоя шмыгнула носом и радостно затрясла головой.

— Марта.

— Привет, Тихон, — она протянула руку и мягко сжала его пальцы — так, как это делала Алена.

Марта была красива и, что особенно насторожило Тихона, до неприличия чувственна. Ремень она носила укороченный, на нормальном человеке такой не сойдется. Ниже и выше талии начиналось пышное роскошество, казавшееся теплым даже сквозь плотную ткань. Рот был приоткрыт, но это объяснялось не насморком, а врожденном свойством ее пухлых розовых губ. Ей пошли бы длинные, вьющиеся волосы, но Марта была стрижена “под мальчика”, что делало ее чуть грубоватой. И она скорее всего об этом знала.

Поглаживая его ладонь, Марта настойчиво смотрела ему в глаза, и Тихон, не вытерпев, ответил ей быстрым, злым взглядом.

— Доброе утро, — выдавил он.

— Забудь это слово, — посоветовала Марта.

— “Доброе”?

— Нет, “утро”, — рассмеялась она. — И “вечер”, и всякие “вчера-сегодня-завтра”. В Школе свое времяисчисление. Скоро привыкнешь.

— Марта, ты случайно не... — начал Тихон, но запнулся.

Он хотел спросить: “Ты случайно не с Аранты?” Уж очень ее говор напоминал речь вербовщицы Веры, однако Тихон вовремя вспомнил предостережение Игоря.

— В Школе с две тысячи двести девятнадцатого года, — внятно произнесла Марта.

Она как-то сразу потеряла к Тихону интерес и вернулась к Филиппу. Зоя давно уже трепалась с Анастасией — та, по крайней мере, делала вид, что слушает, и изредка кивала. Тихон почувствовал, что, еще толком не познакомившись, уже выпал из коллектива, но навязывать свое общество никому не собирался. Преодолевая желание обогнать четверку, он медленно брел сзади и пытался разобраться в символах на полу.

Дойдя до пересечения сорок пятого прохода с восемнадцатым, курсанты повернули. Через три квартала показалась стрелка “18-39”, и Тихон наконец осознал, что “39-18” — это то же самое, только с другого бока.

На полулежал прямоугольник яркого света — створка была открыта, и за ней, прохаживаясь из стороны в сторону, ожидал лейтенант.

— Отлично, — похвалил он. — Секунда в секунду.

— Я опоздал, Игорь, — развел руками Тихон.

— Нет, ровно тридцать пять минут, все нормально.

Но в следующий раз добирайся сам, иначе не научишься.

— Время прибытия всегда дается разное, — пояснила Зоя. — Тебе нужно подойти не раньше и не позже. Очень развивает.

Курсанты вошли в учебный класс и расположились вдоль ряда больших красных капсул, похожих на обтекаемые гробы. Тихон неловко пристроился сбоку и только потом обнаружил капитана, сидевшего у мертвых экранов. Появление курсантов офицер никак не отметил и продолжал пялиться на огромную, от угла до угла, клавиатуру. Кроме семи яйцеобразных саркофагов, в помещении находился широкий, выступающий из стены пульт и несколько обыкновенных стульев.

— Ничего нового, — сказал Игорь. — Продолжаем отрабатывать стандартные задачи. Зоя — в субъекте водителя, маскировка на лесистой местности. Филипп — то же самое в пустыне. Марта — стрелок, поддержка диверсионной операции. Анастасия... — Лейтенант шагнул назад и нервно постучал носком ботинка. — Марта, ты на территории противника, понятно? Трах-бах устраивать ни к чему. Анастасия, разумеется, водитель.

Старушка подошла к ближней капсуле, и крышка . плавно откинулась — внутри Тихон увидел удобное ложе с явно самодельной бархатной подушечкой в изголовье. Анастасия обернулась и сурово зыркнула на Филиппа.

— Пардон, — шутовски вякнул он и подал ей руку.

Взявшись за его ладонь, она с достоинством переступила через низкий бортик и улеглась в плавающее кресло. Любопытство Тихона Анастасии не понравилось, но она была слишком воспитанна” чтобы это показать.

Старушка-курсант приладила на лобик эластичный обруч и, прикрыв глаза, показала большой палец. Крышка вернулась на прежнее место, и Тихон снова подумал, что капсула напоминает скоростной гроб.

Остальные трое также залезли в саркофаги. Класс опустел, и Тихон вряд ли смог бы вспомнить, кто где лежит. Мониторы на стене передали изображения каких-то пейзажей, на сенсорной клавиатуре высветились строчки разноцветных иероглифов, и капитан принялся за работу.

— Ну, а у тебя сегодня вводная лекция, — проговорил Игорь. — Вон та кабина будет твоей.

Он показал на свободную капсулу, и Тихон мысленно повторил: “Третья слева”.

— Чего растерялся, запрыгивай! Привыкай к кабине сразу, в ней пройдет большая часть твоей жизни.

— А война? — изумленно спросил он.

Капитан многозначительно хмыкнул, но ничего не сказал.

Тихон приблизился к саркофагу, и крышка бесшумно поднялась. Лежак оказался очень даже удобным. Бархатной подушки, само собой, не было, но Тихон и без нее чувствовал себя вполне комфортно. Игорь помог ему надеть прозрачный обруч и сообщил:

— Все датчики индивидуальные. Создаются под каждого оператора отдельно.

— И под меня? — почему-то обрадовался Тихон.

— У тебя же брали копию генотипа? Или ее с собаки считывали?

Капитан громко заржал.

— А оператор — это кто?

— Это ты, — сказал лейтенант, отходя от кабины. Пролежав с минуту, Тихон попробовал согнуть ноги — колени уперлись в близкий потолок. Как в могиле. Вылезти? Позвать Игоря? Он уже собрался крикнуть, но испугался, что капитан опять станет смеяться.

Тихон тревожно пошевелился и решил посмотреть, что будет дальше.

Постепенно глаза к темноте привыкли, и ему действительно удалось кое-что разглядеть. Впереди, прямо у лица, парил блестящий шарик. Вместо того, чтобы удивиться, Тихон зачем-то взял его в руку — хотя знал, что руки находятся в полном покое. Шарик был тяжелым и холодным, но, самое главное, он пах нелюбимой Тихоном клубникой, вонял так, что хотелось отбросить его подальше.

— Эволюция, — внезапно прогремело в пустоте, и он увидел дрожащий комок слизи. Тихон уже не лежал в кабине, он вообще нигде не находился — просто существовал, но не в одиночестве, а рядом с большим мутным сгустком.

— Вся живая природа развивается на основе одного универсального принципа, — снова, сказал никто.

Из куска слизи вылупились две бактерии. Та, что была побольше, карикатурно обнюхала маленькую и, разинув зубастую пасть, немедленно ее проглотила.

— Естественный отбор, — торжественно заключил голос.

Представление было довольно наивным, зато выразительным. Хищного микроба пожрал другой, а того — третий, впрочем, это уже был не микроб, а заяц, легко удирающий от хромого и тощего волка.

— Нет никаких оснований полагать, что с появлением человека путь эволюции изменился. Он все тот же: выживает сильнейший. Двигатель эволюции — борьба.

Тихон почувствовал себя оскорбленным. Программу начального образования ему преподносили как нечто сокровенное.

— Настала пора встречи человечества с конкурирующим видом. Наша уникальность оказалась иллюзией. Природа ничего не дает даром, в том числе — и права на жизнь. За это право надо бороться. И мы будем бороться. Естественный отбор продолжается. Конкурентам требуется та же среда обитания, что и нам. Но дело не в том, что им не хватает своих колоний, и не в том, что Мы не желаем терпеть чужого присутствия. Война — это не сознательный выбор, это воля природы. Сильный подчинит слабого и станет еще сильнее. Борьба может длиться тысячелетия. Наша задача — не проиграть.

В лозунге “не проиграть” звучала какая-то обреченность, и Тихон вспомнил, что уже слышал эти слова на Аранте.

— Для полной победы у нас не хватает сил, — моментально отозвался голос. — Так же, как и у наших врагов. Война будет долгой и, с точки зрения отдельного человека, бессмысленной. Но таков закон эволюции. Это необходимо для вида. Конкуренты, для краткости — конкуры, представляют собой в целом не агрессивную, но стремительно развивающуюся расу. Социально-экономическая организация их общества не определена. Наличие культуры не установлено. Способ мышления не ясен. Биологически конкуры близки людям.

Перед Тихоном возникла новая иллюстрация, и он почувствовал смесь страха и отвращения. Из всех тварей он боялся только змей и больших червяков, что, в сущности, было одно и то же, но конкур оказался слишком похож на человека. Рук и ног он имел по три штуки, однако с этим еще можно было смириться, если б не их противоестественная гибкость. Поверх тела обозначилась схема скелета, и Тихон понял, что у конкура нет суставов — основу конечностей составляли позвонки, мощные в ногах и более тонкие, удлиненные в руках. Живой рисунок повернулся спиной — теперь стало видно, что собой представляет третья нога. Она начиналась прямо от копчика и служила продолжением позвоночника. Рядом для сравнения появился скелет кенгуру: ничего принципиально нового природа не создала.

Внимание Тихона переключилось на верхние конечности. Здесь дело обстояло иначе: одна рука справа и пара слева. Каждая ладонь заканчивалась тремя вполне человеческими пальцами. Тихон хотел для интереса посчитать фаланги, но тело сменил крупный план головы.

Глаз у конкура было также три: центральный, расположенный прямо над переносицей, и два ближе к ушам. Не совсем как у лягушки, но и не так, чтоб назвать физиономию симпатичной.

— Строение и компоновка внутренних органов в общих чертах совпадают с нашими, — вновь заговорил голос. — Биологические процессы, за исключением одного, тоже сравнимы. Различие заключается в способе размножения. Для оплодотворения самки необходимо участие двух самцов. Прародина конкуров неизвестна, но это была планета, сходная с Землей. Сила тяжести, состав атмосферы, температурный режим и другие характеристики их колоний аналогичны нашим.

— Если б они хоть чем-то отличались! — сказал вслух Тихон.

— Мы бы не представляли друг для друга никакой угрозы, — поддержал голос. — В этом случае человечеству пришлось бы воевать с кем-то еще, и, возможно, другой . противник оказался бы не таким опасным. Стартовые условия конкуров были более выгодными. Три мощных ноги обеспечили им хорошую устойчивость и высокую скорость передвижения. Три необычайно гибких руки способствовали быстрому освоению трудовых навыков. Есть предположение, что путь конкуров от стада к обществу был в десятки раз короче, чем наш. Поскольку в размножении участвуют три особи с тремя разными наборами хромосом, то эволюционные возможности конкуров богаче. Кроме того, их популяция на две трети состоит из самцов. Конкуры — очень перспективная цивилизация.

— Мы хоть в чем-нибудь их превосходим? — нетерпеливо спросил Тихон.

— Объективно — нет, но наше сознание лучше приспособлено к войне. Человек воевал всегда, даже тогда, когда еще не был человеком. Что касается мыслительного аппарата конкуров, или базы понятий и мотиваций, то для людей он непостижим. Человеческая система мышления построена на симметрии и противопоставлении, то есть двоична. Система же мышления конкуров, исходя из их анатомии и физиологии, троична. Так, число “два” в представлении человека является наиболее продуктивной семиомой и универсальным символом начала, а “три” означает либо итог, либо некий промежуточный результат. В сознании конкуров значение основы имеет число “три”...

— Слишком сложно, — запротестовал Тихон.

— Пытаться понять их логику бесполезно. Пропасть между нами образовалась сразу же, как только наши предки научились думать.

— Прервись, — сказал кто-то посторонний, и Тихон обнаружил себя лежащим в темном футляре.

Игорь открыл крышку и снял с Тихона датчик.

— Как самочувствие? Голова не кружится?

— Нормально.

— Ну-ка, пройдись.

Тихон выбрался из капсулы и сделал несколько шагов по классу. Его кинуло в сторону, и он чуть не завалился на капитана.

— Все усвоил? — спросил Игорь.

— Кажется, да.

— Посиди пока, отдохни.

— Вынимай Филиппа, я его засек, — не отрываясь от пульта, сказал капитан. — Ничего из него не выйдет. Сброс до самой жопы, и чистая анкета. Лучше займись вплотную новеньким, у него на двадцатой секунде полное влипание.

Услышав про влипание, Тихон невольно напрягся. Офицер сказал это как-то между прочим, и догадаться, что он имел в виду, было сложно.

Игорь открыл капсулу Филиппа и, рассеянно наблюдая, как тот поднимается, невпопад спросил:

— Ты серьезно?

— Двадцатая секунда, — подтвердил капитан. — И это с первого раза.

— Такого даже у Анастасии не было.

— И я о том же. Прямо второй Алекс. Задаст он им, если, конечно, раньше времени не...

Умолкнув, капитан резко потянулся к дальней клавише, но на полдороге передумал и раздосадованно щелкнул пальцами.

— Загоняли меня твои девицы.

Игорь глянул на экраны и уважительно покачал головой.

— Ну что, будем переводить на Пост.

— Давно пора. А к этому ты присмотрись. Перспективный.

— Посмотрим, — задумчиво отозвался Игорь. Открылись еще две капсулы, из одной донеслось довольное фырканье, из другой требовательно высунулась сухонькая ручка Анастасии. Филипп помог ей спуститься и привычно подвинул стул. Старушка ответила сдержанным кивком и чинно уселась. Зоя осталась внутри, но это, кажется, никого не волновало. Капитан отвернулся от своих приборов и с полминуты покачивался в кресле, пристально следя за курсантами.

— В скором времени кое-кого ожидают перемены, — сказал наконец он. — Филипп, от имени армии выражаю тебе...

— Нет, — тихо молвил Филипп и попятился к кабине. Наткнувшись на ее выпуклый бок, он приложил ладони к сияющей поверхности и опустил веки. — Нет, не надо. Я попробую еще. Я буду стараться.

— Здесь не Лагерь, Филя...

Тихон вздрогнул. Смысл происходящего был предельно ясен. Филипп, еще недавно такой улыбчивый, такой безмятежный, за минуту посерел и сник. А ведь офицеры толковали и о Тихоне тоже. А теперь к чему-то помянули Лагерь.

— ...и не клуб интерментальных развлечений, — жестко закончил капитан. — Поиграть в войну можно и дома. Воспоминания о Школе мы тебе сбросим, будешь нормальным человеком.

— Вы же знаете, что нормальных здесь нет! — воскликнул Филипп. — А после влипания вообще... все! Конец!

— Твои трудности, — холодно произнес лейтенант. — Отправляйся в кубрик и жди распоряжений.

Женщины проводили Филиппа равнодушными взглядами и в ту же секунду выбросили его из головы.

— По поводу перемен, — напомнила Марта. — Надеюсь, с нами Школа так не поступит? Сколько мы их сейчас намолотили?

— Я не считал, — отмахнулся капитан. — Но если вы покажете хотя бы половину результата в условиях реального боя...

— Значит, перевод?! — радостно взвизгнула она.

— Успеется, — сказал Игорь. — Где там наша Зоя?

— Спряталась, — хохотнул капитан. — Так спряталась, что до сих пор найти не могу.

— Хорошо. Ну что, передохнули? Меняемся: Марта — водитель, Анастасия — стрелок. Тихон, ты как, готов к продолжению? Тогда все по местам.

Тихон разместился в лежачем кресле и самостоятельно натянул датчик. Еще до того, как Игорь опустил крышку, он уловил тошнотворный аромат клубники и, вспомнив лихой жест старушки, показал лейтенанту большой палец.

Снова вертящийся шарик и тяжесть в руке. Клубничный запах стал почти невыносимым.

— Космос — это всего лишь гигантский объем пустоты, — как ни в чем не бывало продолжил диктор. — Единственное, за что стоит сражаться, — это пригодные к заселению планеты. В настоящее время их разведано около тысячи, Конфедерации принадлежат только сто двадцать шесть. На основе косвенных данных можно предположить, что конкурами освоено, по крайней мере, вдвое больше. Поскольку рождаемость в развитых колониях Конфедерации сравнима со смертностью, численность конкуров уже сейчас превышает нашу на пятьсот — пятьсот пятьдесят процентов.

В шесть раз, ужаснулся Тихон.

— Такое соотношение послужило толчком для скорейшего развития революционных технологий. С первых лет войны личный состав сил Конфедерации в боевых действиях почти не участвует. За людей воюют машины.

Тихон припомнил кадры из какого-то интеркино про вторжение инопланетян. Там были страшные зубастые роботы с желтыми полосками...

— Искусственный интеллект — такая же фикция, что и бессмертие. Каждым механизмом управляет человек — либо прямо, либо опосредованно. Первые машины подчинялись обычному радиосигналу. В настоящее время на вооружении Конфедерации находятся машины нового поколения.

Мрак неожиданно выключился, и Тихон увидел бесконечную равнину с серой щеткой травы. Это могла быть и Земля. Аляска или Камчатка, или...

— Не отвлекайся, — приказал голос.

Тихон на мгновение провалился в невесомость и-вдруг почувствовал свое тело — не ладонь с холодным шариком, а всего себя: кожу, мышцы, глаза, каждую косточку и каждый нейрон в отдельности. Он ощущал плоть как миллион мелких деталек, организованных в единую систему. Тихон повернул голову, и панорама крутанулась в обратном направлении, но прежде он зафиксировал натяжение сотни тонких нитей в области шеи.

Шаг вперед — тундра понеслась навстречу с такой скоростью, что он инстинктивно вытянул руки. Одновременно с этим впереди раздались два несильных взрыва. Локтевые суставы ответили гудением, как после резкого поднятия тяжести. Он недоуменно посмотрел на свои ладони, но на их месте торчали... две короткие трубы.

— Внимание, — вмешался Игорь. Теперь Тихон легко отличал его от диктора. — Как ты, курсант?

— Не знаю... Вроде ничего, — сказал он, и губчатая трава вокруг заплясала от беспорядочной стрельбы.

— Не волнуйся, я буду с тобой. Если что — сразу вытащу

— Где я? — Еще две короткие светящиеся очереди в свинцовое небо.

— Ты влип, Тихон.

Смысл фразы и интонация, с которой говорил Игорь, странно расходились: угрожающие слова “ты влип” он произнес как сердечное поздравление.

— Куда?

— Лучше помолчи, а то весь полигон перепашешь, — сказал лейтенант.

— Тело оператора остается в кабине, — вновь проклюнулся ничейный голос. — Сознание транслируется в командный блок машины. На время внедрения психоматрицы оператора в КБ он, оператор, субъективно становится самой машиной.

— Не внедрения, а влипания, — поправил Игорь. — У нас это называется так.

Тихон попытался на себя посмотреть, но у него не получилось. Машинная физиология позволяла вращать головой на все триста шестьдесят градусов, произвольно менять остроту зрения и даже наблюдать несколько предметов сразу — кажется, он имел не менее пяти независимых глаз. Однако, получив новые возможности, Тихон утратил кое-что из того, что без труда мог сделать любой человек, например, увидеть свой живот.

Он отошел назад, и почва стремительно вылетела из-под ног. Тихон снова безотчетно взмахнул руками, покрывая почву неглубокими воронками, хотя уже знал, что упасть для него крайне затруднительно: впереди, там, где он стоял, остались три широкие колеи.

— Согласись, танк с ногами был бы просто смешон, — отозвался на его мысли Игорь.

— Танк?!

— А что же ты думал? Ладно, для первого раза достаточно, вынимаем.

Тихон вернулся к исходному состоянию, то есть к полному отсутствию тела. Он снова парил где-то в небытии.

— Любуйся, — сказал лейтенант, и рядом материализовалось то, чем — или кем? — Тихон был секунду назад.

Сверху броневик оказался квадратом со стороной в три с половиной метра. Три гусеницы-трака, установленные то ли для проходимости, то ли в ответ на троичную моду конкуров, придавали ему сходство с перевернутым конвейером, на котором крутится планета. Вооружение, напротив, подчеркивало его земное происхождение: нижняя башня, широкая и приплюснутая, имела две короткие, но внушительные пушки; верхняя, чуть поменьше, ощерилась четверкой узких длинных стволов.

— Вот в этом обличье ты и будешь воевать, если, конечно, научишься себя контролировать. Название простое: “Т-12”. Тактико-технические данные постарайся запомнить сразу. Энергетическая установка — неисчерпаемый берклиевый реактор. Скорость на пересеченной местности до двухсот пятидесяти километров в час. Вооружение — два больших и четыре малых всплесковых орудия. Стрельба ведется плазменными сгустками. На орудия заряд поступает из реактора через накопитель. Танк “Т-12” — модель субъективно двухместная: водитель плюс стрелок.

— А зачем двое? — с детской непосредственностью спросил Тихон.

— Чтоб было с кем потрепаться, — смеясь, ответил Игорь. — Управлять машиной и одновременно вести прицельный огонь трудно. Так уж устроен человек: если возьмется сразу за два дела, то оба провалит.

— А вот я... На полигоне мне...

— Померещилось, — утешил лейтенант. — Буксовать на месте и при этом палить во все стороны — много ума не надо. Представь, что ты мчишься по оврагам, уклоняешься от конкурских ракет, попутно обрабатываешь данные минной разведки, отслеживаешь два десятка целей, наиболее удобные поражаешь, сам при этом стараешься не подставиться... — Игорю надоело перечислять, и он на секунду замолчал. — Естественно, тебе помогает компьютер, но ведь он — часть танка, а танк — это ты сам. Про “Т-12” пока хватит, с дополнительным оборудованием познакомишься во время тренировок. Поехали дальше. Утяжеленный танк “УТ-9”, попросту — “утюг”.

Тихон увидел черепаху, утыканную разнокалиберными стволами. Впечатление “утюг” производил донельзя угнетающее. Высота — семь метров, длина — двадцать. На его пологих склонах — назвать их бортами было невозможно — располагалось несколько полуметровых террас.

— Каждый уступ — независимо вращающаяся секция. Тот же “Т-12”, только страдающий манией величия. Субъективный экипаж — шесть человек: командир, водитель и четыре стрелка. Скорость до ста. Двенадцать траков. Два реактора. Орудия четырех классов общим числом восемьдесят шесть. Торчат, заметь, во все стороны, так что целиться почти не надо Площадь в радиусе километра выжигает за полторы минуты. В бою держись от “утюга” подальше: во-первых, может зацепить, во-вторых, энергия самоликвидации у него под три гигаватта. А вот тебе еще одно пугало.

Черепаху сменила хищная птица с опущенным клювом и четырьмя скошенными вперед крыльями.

— Перехватчик-истребитель, или “перист”. Аппарат малоэффективный и крайне ненадежный. Горит, как бумага. Средняя жизнь в бою — около сорока секунд. Специальная модель для поэтов и самоубийц. Управляется одним оператором. Реактор упрощенный, дохленький. Шесть лазерных орудий, все их положительные стороны исчерпываются экономией и компактностью. Перист — машина беспосадочная. Если по случайности не бывает сбит, то через полчаса ресурс реактора заканчивается, и перист идет на таран.

— А что с операторами? — насторожился Тихон.

— То же, что и с тобой. Сейчас я тебя отключу, и пойдешь обедать.

В подтверждение своих слов Игорь откинул крышку капсулы и подал Тихону руку.

— Оператор в отличие от конкура никогда не умирает. Ну, разве что от старости. Как голова? Не кружится?

— Ничего, терпимо. — Он осмотрелся и, убедившись, что Анастасии нет, тихо спросил:

— А вот эта бабулька, она... тоже?

— Возраст и сила роли не играют. Ты ведь и сам боец не ахти. — Тихон смутился, но лейтенант этого демонстративно не заметил. — Чтобы лежать в кабине и воображать себя танком, физического здоровья не требуется. В каком-то смысле даже наоборот. Обычный человек на это не способен. Капитан, например. То, что ты пережил, когда влип в КБ, ему не выдержать.

— Выходит, мы какие-то особенные?

— Точно, — с грустной улыбкой кивнул Игорь. — Особенные. Те, кому среди нормальных людей делать нечего. Отправляйся, курсант, на обед. Не заблудишься? Поешь и можешь вздремнуть немного, отдых тебе не помешает.

— Немного — это сколько?

— Я тебя разбужу, — пообещал лейтенант. — И вот что. Читал твою психокарту. Понравилось. На должность оператора ты годишься, даже слишком годишься. Поэтому не делай глупостей.

— Ты о чем?

Сам знаешь. Иди. Курсант! — окликнул лейтенант, когда Тихон уже вышел за створку. — Соберешься вешаться — позови меня, я тебя лично пришибу. Ясно?

— Да вроде не...

— Это я так, на будущее.

Цифры на полу привели Тихона к кубрику, идти по стрелкам оказалось совсем несложно. Пообедал он лужей морковного пюре и стаканом уже знакомой белой воды — добиться от печки чего-либо другого ему не удалось. Впрочем, как Тихон понял, на голодном пайке его держали неспроста: в кабине он забывает о собственном теле и, возможно, в чем-то перестает его контролировать.

Глотая приторную массу, он невольно водил глазами по стенам — жизнь без часов выглядела неестественной. Отсутствие в кубрике привычного циферблата смущало Тихона сильнее, чем недавнее превращение в танк. Поймав себя на этом, он крепко задумался, но так ни к чему и не пришел. Кажется, он действительно особенный. И Марта особенная, и Зоя, а уж про Анастасию и говорить нечего. А Филипп... черт его знает. Филипп, наверно, недостаточно... Чего недостаточно? Недостаточно особенный, что ли...

Тарелка выскользнула из его рук и прокатилась по полу, оставляя розовую морковную дорожку. Тихон пару раз клюнул носом и медленно завалился набок. Это был первый случай, когда он заснул сидя.

Проснулся он сам. Полежал, тупо глядя в потолок, и, не дождавшись вызова, поплелся умываться. Дневной сон — хотя само понятие “день” в Школе было довольно условно — выбил Тихона из колеи и окончательно расстроил ориентацию во времени.

Приняв душ, он вернулся в кубрик и с недоумением уставился на экраны. Если в ближайшие полчаса его не вызовут, то останется... снова лечь? А досуг? Сидя в четырех стенах, недолго и свихнуться. Не это ли имел в виду Игорь, когда говорил про повешение?

Тихон бестолково побродил по комнате и улегся на кровать. То, что он так ценил в Лагере — одиночество, — вдруг начало его тяготить. Теперь, когда за одиночество не нужно было бороться, оно утратило всякую ценность.

— Новости, — потребовал он, и на экране высветился активный каталог. Тихон просмотрел разделы и сказал. — Школа.

— Школа. Нет допуска, — любезно отозвался экран.

— Война, — попросил Тихон.

— Война. Нет допуска.

— Земля.

Одна из ячеек каталога выросла и рассыпалась новым меню: Наука. Культура. Воспитание. Граждане. Спорт.

— Граждане, — выбрал Тихон.

Ему вдруг пришло в голову то, о чем он раньше никогда не думал, да и остальных воспитанников Лагеря эта странная идея также не посещала. Тихону захотелось найти своих родителей.

О родителях он знал только одно: это были мужчина и женщина. Тихон не имел ни малейшего представления о том, являлись ли они супругами, любовниками или, как часто бывает, матери пришлось зачать его от анонимного донора. Тихон слышал, что даже самым ярым мужененавистницам в конце репродуктивного возраста приходилось рожать — в этом вопросе государство поблажек не давало. Однако Тихон предпочел бы появиться на свет в результате обоюдоприятного занятия, а не от механического оплодотворения. Впрочем, особой разницы нет. Главное, чтобы женщина выполнила свой долг перед обществом — родила двоих детей, а что за способ она выберет, никого не касается. Так же как и ее мало волнует дальнейшая судьба ребенка — для этого существует институт Лагерей.

Ходили слухи, что на Земле еще осталось несколько стариков, воспитанных индивидуально, то есть в семье, но этот факт был скорее из области исторических казусов. В отряде данная тема не поднималась. Сверстники предпочитали смотреть не в прошлое, а в будущее — все ждали двадцатилетнего рубежа, когда срок обучения закончится и начнется самостоятельная жизнь.

Почему Тихону захотелось выяснить свое происхождение, он не знал и сам. Ему было скучно.

— Требуется установить дату и место рождения, — он назвал свой личный код.

— Обратитесь в архивную базу, — немедленно ответил экран.

— Почему в архив?

— Разыскиваемый погиб, — сказал голос и, будто спохватившись, добавил. — Сожалею.

Тихон закусил губу и с минуту сидел, вяло теребя подушку. Ему вдруг подумалось уж совсем невероятное: а что, если родители, или хотя бы мать, вот так же захотят его найти и получат такой же ответ? Ну и что, одернул он себя. Вот глупость! Шестнадцать лет не вспоминали, а теперь...

— Архивная база, — против воли выговорил Тихон. Он не заметил, как створ поднялся и впустил двоих военных. Он даже не успел разглядеть их знаки отличия — тот, что допрыгнул до кровати первым, нанес ему прямой удар открытой ладонью, и Тихона отнесло к санблоку. Второй перевернул его на живот и, прижав шею коленом, завел ему руки за спину.

За ними вошел Игорь. Прежде чем обратиться к Тихону, он снял допуск со всех программ, включая спортивные новости.

— Без интервидения поживешь. Да, талантливые дети — это беда. А я ведь тебя предупреждал. Зачем ты полез в базу?

— Хотел найти.

— Кого? У тебя, кроме Школы, ничего нет. И никого, ясно?

— Себя хотел найти.

— Себя?! Это красиво.

— И родителей.

— Родителей? — изумился Игорь. — На черта они тебе?

— Так просто.

— Молодец. Достойный ответ для солдата. Закрыли все, что могли: и платформу, и каналы связи, так нет, нашелся умник, начал посылать какие-то подозрительные запросы. Может, ты шпион?

— Что, не похож? — разозлился Тихон. — Вон, посмотри на заднице — третья нога растет.

— Ценю чувство юмора. Кару получишь со скидкой: всего четыре балла. Это мало, в следующий раз будет больше.

Молчаливые парни с сержантскими шевронами подняли Тихона за локти и вынесли из кубрика. Его поволокли по стрелкам в сторону восемьдесят девятого прохода. В коридорах оказалось неожиданно много народа — у каждого был желтый штамп курсанта, и все, как один, смотрели на Тихона. Он пытался разглядеть в их лицах поддержку или хотя бы сочувствие, но их глаза не выражали ничего, кроме любопытства.

На восемьдесят седьмой стрелке Игорь свернул вправо, и конвоиры последовали за ним. Курсанты неторопливо шли сзади, из боковых проходов к ним присоединялись все новые и новые люди, и вскоре из них образовалась целая толпа. Если б не униформа, их можно было принять за обычных граждан, среди которых попадались и девушки, и дряхлые старики.

Где-то в самом углу, у последних четных коридоров, лейтенант остановился и приложил ладонь К гладкой панели. Широкие ворота раздвинулись, и Тихона втащили в большую комнату, залитую ярким светом. Помещение было пустым, лишь в центре, на круглом возвышении, стояла плоская койка с четырьмя вертикальными мартами по углам.

Курсанты вошли и расположились амфитеатром, оставив узкий проход от ворот к несимпатичному ложу. Тихоном овладела смутная тревога. Несомненно, кровать предназначалась для него, однако едва ли наказание сводилось к прилюдному сну или чему-то в этом роде, да и металлические столбы выглядели жутковато.

— Я ни в чем не виноват, — запротестовал он, заранее зная, что это бесполезно.

— Курсант Тихон, кубрик сорок три — семьдесят четыре, в Школе с две тысячи двести девятнадцатого года, — представил его лейтенант. — Совершил действие, противоречащее здравому смыслу. С учетом глубокого раскаяния... — Игорь вопросительно взглянул на Тихона и вновь поднял голову к потолку. — ...раскаяния и обязательства не повторять подобных поступков назначается кара в четыре балла.

Сержанты подвели Тихона к возвышению и, силой уложив на кровать, тут же отскочили в стороны. Мачты издали угрожающее гудение, и он осознал, что не может подняться. Невидимая сила прижала его к холодной поверхности и прошла вдоль тела упругой волной. За ней прокатилась другая, быстрее и плотнее, потом третья и четвертая — волны превратились в свинцовую рябь, сдирающую кожу и дробящую кости.

Тот, кто придумал слово “боль”, вряд ли хорошо представлял, что это такое, иначе он выбрал бы другое созвучие, длинное и мучительное, как завывание издыхающего зверя. Тихон не мог кричать, судорога стиснула ему горло, но то, что он испытывал, то, что творилось в его каменеющем мозгу, было самым настоящим ревом.

Тихона трясло всего несколько минут, но за это время он пережил куда больше, чем за все шестнадцать лет жизни. Он увидел, как белый потолок мутнеет и завязывается в узел, как четыре согнувшиеся мачты пьют его кровь, но самым страшным казалось то, что он был не в силах ни увернуться, ни закрыть глаза. Тихон так и не понял, за что его наказывают.

Он перекатил зрачки вбок — курсанты стояли по периметру, отрешенно наблюдая за его страданиями. Примерно сто человек, явившихся для того, чтобы полюбоваться на чью-то смерть.

Внезапно он заметил Анастасию. Сжав острые кулачки, она слегка раскачивалась из стороны в сторону и что-то неслышно напевала. Тихон никогда не пробовал читать по губам, но сейчас у него получилось. Анастасия повторяла одно и то же:

— Терпи, мальчик, мы все прошли через это.

Фраза была нескладной и острой, точно кривая иголка, и никак не хотела укладываться в голове. Все прошли... Зачем? И кто — все? Сотня курсантов? Сотня, осенило Тихона. То, что коридоры пустуют, ни о чем не говорит. Когда надо, люди покидают свои кельи и собираются вместе. Школа существует. Курсанты учатся. Значит, у Конфедерации есть еще какая-то армия, и они еще кому-то нужны.

Но почему они так равнодушны? Люди, живущие внутри мертвой планеты, должны быть как братья. Братья по оружию ближе, чем биологические родственники. Которых он никогда. Никогда! Никогда не будет искать.

Перед тем, как глаза затянуло черным студнем, Тихон увидел хмурого лейтенанта. Тот, как и Анастасия, что-то беззвучно нашептывал. Тихон сконцентрировался и за секунду до обморока успел расшифровать:

— Школа держится на дисциплине, дисциплина держится на страхе. Помни, курсант.

Это была не месть, мстить ему не за что. Это был урок.

— Сорок три — семьдесят четыре! — гаркнули сверху. — Через двадцать две минуты прибыть в класс тридцать девять — восемнадцать.

Печка была уже открыта — на подносе Тихон обнаружил пяток мутно-прозрачных сухарей, орехи и обезжиренное молоко. Поспешно проглотив еду, он метнулся в санблок.

Как он ни старался, восстановить в памяти недавние события ему не удалось. Когда закончилась пытка, кто принес его в кубрик — все это осталось где-то позади, за толстой броней шокового порога. Для тела экзекуция прошла бесследно, даже наоборот, ощущался небывалый прилив сил и какая-то бесшабашная радость, схожая с реакцией на психоактиваторы. Что касается души, то Тихон предпочел затолкать эту болячку подальше, привалив ее тряпьем сиюминутных забот.

Он вышел из душа и оделся. Черная форма уже не казалась чем-то самодостаточным. Сто курсантов, которых он видел вчера — или не вчера? — носили точно такую же, но все они были разные в том смысле, что представляли неодинаковую ценность для Конфедерации. Все сто — уникумы, способные отождествить себя с машиной. Травмированные личности, не нашедшие себя в нормальном обществе. Изгои человечества и его защитники. Тихон собирался стать среди них первым.

— Двадцать две с половиной, — вместо приветствия сказал лейтенант. — Опоздал на тридцать секунд. Ладно, для новичка терпимо. Проходи.

Три женщины уже стояли у кабин, капитан восседал за своим пультом — все было как и в прошлый раз, только без Филиппа. Никто не подал вида, что знает о перенесенном Тихоном испытании. Будто ничего выходящего за рамки обычного не случилось. Игорь раздал задания и, когда дамы улеглись в капсулы, повернулся к Тихону.

— Живой?

— Еще пара таких сеансов...

— А ты не нарывайся, — доброжелательно сказал он. — Марш в кабину, порулишь немножко.

Второе превращение в танк Тихон перенес спокойно. Плавно пошевелил ступнями — теперь машина не носилась, как бешеная, а точно выполняла его... указания?.. пожелания? Тихон не управлял двигателем так же, как и человек не управляет ногами во время ходьбы. Человек просто ходит — и Тихон просто-напросто передвигался по степи. Никто, если он специально на этом не сосредоточивается, не ощущает в отдельности колени, бедра и пятки. Тихон понятия не имел, где находится реактор и как устроены траки. Ему нужно было подойти к кочке с голым, засохшим кустом, и он к ней ехал — с той скоростью, которая его в данный момент устраивала.

— Повернись, — приказал Игорь, все это время присутствовавший где-то за затылком.

Тихон оглянулся, с удовлетворением заметив, что отныне движения его головы не ограничены гибкостью шеи.

— Нет, ты вращаешь башней, а я хочу, чтобы ты повернулся сам, всем корпусом.

Тихон замер в растерянности. Команды вперед — назад дались ему сравнительно легко, но ничего другого он пока не пробовал.

Берегись! — внезапно раздалось в левом ухе, и

Тихон рефлекторно отскочил вправо, заняв боевую позицию.

— Вот видишь, все получается, надо только расслабиться. Забудь о том, что ты танк. Личность может классифицировать все, что угодно, только не саму себя. Никто из людей не считает себя разумным млекопитающим. Вот ты. Кто ты такой?

— Я? — Тихон задумался. — Не знаю. Я — это я.

— Правильно. Не человек, не танк, не шестнадцатилетний парень с тонкими ручками и сутулой спиной. Не вонючий засранец, который за первые двадцать часов службы умудрился...

— Хватит!

— Ты — это ты, — согласился Игорь. — Повернись еще.

На этот раз у него получилось легко и естественно. Стоило Тихону отвлечься от мысли, что он чего-то не умеет, как выяснилось, что он умеет все.

— Отлично. Теперь побегай. Не бойся, это детская площадка, ям и ловушек здесь нет.

"Кто боится-то”, — про себя огрызнулся Тихон, запоздало вспомнив, что лейтенант находится не где-нибудь, а прямо у него в мозгу.

Он наметил ровную дорожку и ринулся вперед, стремительно набирая обороты. Никаких приборов перед глазами не было, как, впрочем, не было и самих глаз, тем не менее Тихон остро чувствовал темп и в любой момент мог сказать, с какой скоростью движется. Гладкая поверхность осталась позади, и он все чаще наскакивал на трамплины кочек, подбрасывавшие его высоко вверх. Пролетая по несколько метров, он грузно врывался траками в сырую почву и, раскидывая мягкий лишайник, мчался дальше.

Этот бег напоминал что-то из глупого и счастливого детства, возрождал в памяти ощущение полной свободы и был особо приятен тем, что ни капли не утомлял. Скорость уже перевалила за сто пятьдесят; серая растительность неслась навстречу, сливаясь в пунктирные полосы. Тихон выбрал крупный пригорок и сделал мощный рывок, намереваясь от души насладиться полетом. Он на выдохе преодолел крутой склон и уже оторвался от земли, когда увидел, что внизу ничего нет. За гребнем начиналась пустота.

Если б Тихон был человеком, он бы обязательно закричал, ведь это самая логичная реакция на смертельную опасность. Логичная для людей. Тихон сжался в комок, вытащил себя из механических членов танка, сгруппировался в сверхплотную материальную точку и... вновь очутился на серой равнине.

— Где я? — ошалело спросил он.

— Все там же, на полигоне. Ты надеялся, что он бесконечный? Слишком большая роскошь.

— Так это был обман?

— Симулятор. Кто тебе позволит гробить настоящую технику? Над пропастью не испугался?

— Немножко, особенно в последнюю секунду. Там было что-то такое...

— Инстинкты. В командный блок заложено несколько базовых законов, в том числе — самосохранения и самоликвидации. Оказываясь в безвыходном положении, ты уничтожаешь себя и, по возможности, противника. Это трудно. Суицид мучителен даже для танка.

— И как часто приходится это делать?

— Каждый раз, когда нас побеждают. Всегда.

— Поэтому в Школу и набирают одних...

— Заболтались мы, — недовольно произнес Игорь. — Двигаешься нормально, теперь попробуй поохотиться. Переключаю на субъект стрелка, расслабься.

После такого совета Тихон невольно пошевелился, но машина осталась на месте. Это было похоже на паралич: Тихон бился изо всех сил, чтобы хоть чуть-чуть сдвинуться, однако ноги не слушались, их как будто и не было.

— В паре со вторым оператором легче, — проговорил лейтенант. — Каждая психоматрица занимает свою нишу, и роли четко распределяются. А сейчас ты не только стрелок, но и немножко водитель, вернее, тебе так кажется. Да не дергайся ты! Работай руками.

Тихон сжал кулаки, и в пасмурное небо полетели четыре редких светящихся очереди.

— Здесь все намного сложнее, с бегом не сравнить. Научишься хорошо стрелять — станешь оператором, не научишься...

— А как научиться-то?

— Пробуй, — коротко отозвался лейтенант.

Энергии, которую сжег Тихон, хватило бы на годовое освещение среднего города. Незримо присутствовавший Игорь упорно молчал — то ли не хотел мешать, то ли не знал, как помочь.

Тихон барахтался сам: сгибал и разгибал локти, водил плечами, складывал из пальцев какие-то фигуры. Машина откликалась, но все время по-разному. Через несколько часов вокруг не осталось ни одного куста, ни единой травинки, а Тихон так и не уяснил, каким образом пушки связаны с руками.

Он в сердцах впечатал бесплотный кулак в воображаемую ладонь, и все шесть орудий разразились непрерывными залпами. Шквальный огонь продолжался до тех пор, пока не иссяк накопитель. Тихон испытал тревожное чувство сродни кислородному голоданию и нетерпеливо прислушался к организму: реактор учащенно пульсировал, наполняя батареи жизнью.

— Они никак не связаны, — сжалился наконец Игорь. — Руки и пушки — что у них общего?

— Но ходьба и ноги...

— То же самое. Не ногами ты ходишь, а головой, ясно? Ты ведь не думаешь о том, как оторвать пятку от земли, перенести ее вперед и так далее.

— Движение — это что-то понятное, но стрельба... У человека нет такого органа.

— А у танка есть. Видишь вон ту канаву? Разозлись на нее, обзови, ударь!

— Ругаться с ямой? — недоверчиво переспросил Тихон.

Несмотря на абсурдность этой затеи, он впился взглядом в маленький овраг и принялся аккумулировать злость. Долго ждать не пришлось — многочасовая попытка приручить голубой огонь смерти высосала из него все соки и залила вместо них жгучую ненависть. Спустя секунду его уже переполнял настоящий гнев. Нет, Тихон не потерял рассудок, он знал, что канава — всего лишь углубление в земле, но вместе с тем он понимал: эта самая канава является тем барьером, который отделяет его от Школы. Он не мог позволить себе в чем-то усомниться, слишком свежа была память об отчислении Филиппа.

Тихон упустил тот миг, когда накал достиг предела. Возможно, он шевельнулся, или что-то шепнул, или только подумал — одно из орудий исторгло мохнатую струю пламени, похожую на ветвистую молнию, и овраг захлебнулся белым сиянием. Рыхлая почва зашипела, обращаясь в пар, в дым, в ничто, и вознеслась к небу медленным грязно-серым столбом. ,

— И, заметь, без рук, — удовлетворенно произнес Игорь. — Стреляют не руками, а чем?..

— Головой.

— Потренируйся еще, это не так утомительно, как кажется.

Тихон и не устал. Накопитель был полон, реактор мерно дышал в штатном режиме, словно заверяя: я всегда буду рядом, я не подведу.

Следующие два часа ушли на отработку достигнутого. Тихон переехал на свежий участок с тщедушными кустиками и планомерно его обуглил. Выстрелы ложились не абы как, а в намеченные цели — сначала в расход отправилась вся торчащая растительность, потом мелкие пригорки, и, когда он уже замахнулся на целый холм, Игорь без всякого предупреждения вытащил его в. класс.

Тихону и раньше не нравилось присутствие лейтенанта в танке, это смахивало на вторжение в частную жизнь, теперь же, насильно выдернутый из машины, он едва сдержался, чтоб не высказать своих претензий.

— Орел, — бесцветно молвил капитан, разглядывая Тихона.

— Не порть мне юношу, — хмуро сказал Игорь. — Зазнается — опять под кару полезет. Ну, птица, проголодался? Обедать пора.

Он обошел первые три капсулы и пооткрывал крышки. Марта и Зоя бодро соскочили на пол, Анастасия чинно перешагнула через борт только после того, как Игорь подал ей руку. Тихон спохватился, что мог бы помочь старушке и сам, ведь она тоже поддержала его во время экзекуции, но его остановила мысль о том, что этот ритуал выполнял Филипп, который теперь обретается дома, и не просто так, а со сброшенной памятью. Тихон никогда раньше не думал о приметах, он вообще о многом не думал, например, о том, как он ходит: оторвать пятку от земли, перенести вперед...

— Эй, проснись!

Его подтолкнули в спину, и он, споткнувшись, чуть не упал.

— Не выспался? — спросила Марта, как-то по-особенному шкодливо улыбаясь. — Мешает кто?

— Я один сплю, — буркнул Тихон.

— Мы здесь все поодиночке. Не всегда, конечно, — тихо добавила она, взяв его под руку.

Такое внимание ему оказывали впервые. Щипки и взаимные хватания, крайне популярные в Лагере, не в счет — там было не влечение, а сплошное ребячество, да и не очень-то Тихон этим увлекался. Весть о том, что в некоторых отрядах собираются ввести новый практический предмет — сексуальную этику, вызвала в нем двойственные чувства: с одной стороны, он вместе со сверстниками испытывал к этой теме повышенный интерес, с другой — не представлял, как сможет переступить через себя. Уж очень отвратительным казалось ему то, чем занимается Алена со старшими воспитанниками.

Зоя и Анастасия отстали, а на очередном перекрестке вовсе исчезли — может, их кубрики находились где-то в другом углу, а может, они попросту не хотели мешать. Марта была на полголовы выше и в стрелках на полу ориентировалась куда лучше, но держалась так, будто не она ведет Тихона, а он ее.

Мастерица, решил про себя Тихон. Она, должно быть, многое умеет.

— Кстати, мы с тобой соседи, — вкрадчиво произнесла Марта. — Угостишь обедом?

— Угощу, — сказал он, борясь с желанием послать ее к черту. — Там, наверное, опять морковь. Пойдем, дерьма не жалко.

Марта ничего не ответила, а лишь мелко затрясла локотком. Тихон исподлобья глянул на ее лицо и увидел, что она смеется.

— Я думала, ты шутишь, — воскликнула она, ковырнув пальцем розовое пюре. — И вот этим тебя кормят?

— Однажды умудрился пожрать, как человек. Обратись к Игорю, он поможет.

— Нет уж. В классе у меня с ним все нормально, а вот вне занятий...

— Не переживай, он со всеми новичками так.

— Марта, а ты давно в Школе?

— В Школе с две тысячи двести девятнадцатого года, — сразу помрачнев, отчеканила она.

— “Не переживай”... — усмехнулся Тихон. — Это ты переживаешь. Что вы как запрограммированные? Ты откуда, с Аранты?

— В Школе с две тысячи двести девятнадцатого года, — повторила она, поднимаясь с кровати. — Спасибо за морковь, я поем у себя. Кубрик сорок один — шестьдесят два. Заходи как-нибудь.

— Как-нибудь, — кивнул в ответ Тихон. — Приятного аппетита.

На этот раз прилечь ему не дали. Когда он доскреб постылое пюре, с потолка явился голос и велел прибыть в класс в течение девятнадцати минут.

— Почему девятнадцать, а не восемнадцать и семь десятых? — возмущенно бросил Тихон, не надеясь, что его услышат.

Он задвинул поднос обратно в печь и по-быстрому умылся, на большее времени не оставалось. Прогулочным шагом до класса около шестнадцати минут, скорым — примерно одиннадцать. Откуда у него эти сведения, Тихон не знал, его опыт был совсем невелик, однако в точности расчетов он не сомневался.

Выскочив из кубрика, он чуть не столкнулся с группой незнакомых курсантов. Пятеро парней — молодые, обаятельные, веселые.

— Добрый день, — вякнул тот, что повыше.

— Где ты видишь день? — зло спросил Тихон.

— Ну... по идее, сейчас день.

— Не уверен.

— Ты не подскажешь, нам нужна комната...

Курсант наморщил лоб, и другой за него закончил:

— Номер сорок три — восемьдесят.

— Прямо, четвертый поворот направо, — не задумываясь, ответил Тихон.

— Здорово, — восхитились они. — И ты вот так, запросто?..

— Это нетрудно.

— Давно, наверно, в Школе? — с уважением поинтересовался долговязый.

— В Школе с... — механически начал Тихон, но умолк и, бросив “счастливо”, пошел прочь.

Растерянно потоптавшись, пятерка направилась по своим делам. Тихон пожалел, что у него мало времени, ему вдруг захотелось вернуться и поговорить с курсантами по-человечески, тем более что парни явно были такими же воспитанниками-недоучками, как и он. В Лагере Тихон общительностью не отличался, но теперь это казалось таким естественным: познакомиться, выяснить, из какой они колонии, посетовать, что, кроме Земли, нигде не бывал.

И еще мельком, каким-то краешком сознания Тихон успел удивиться, как быстро он привык. Давно ли он в Школе? Всю жизнь.

— Опоздал на сорок секунд, — прокомментировал его приход Игорь.

В классе никого не было, пустовало даже кресло капитана.

— Встретил там, — невольно стал оправдываться Тихон. — Пятеро, бестолковые такие.

— Новый экипаж “утюга”, — пояснил лейтенант. — Только что пятнадцать человек отправили на Пост.

— Идут, хохочут, — сказал Тихон с завистью, но прозвучало это почему-то как осуждение. Дураки. Игорь, у меня в печке меню странноватое, — потерзавшись, начал он. — Хотелось бы слегка разнообразить.

— Потерпи еще часов двести, будет тебе разнообразие.

— А раньше никак?

— Претензии не ко мне, а к твоему организму. Войдешь в ритм, тогда и поговорим.

— Ритм? Да вы сами его сбиваете! Часов нет, календаря нет, ни дня, ни ночи — ничего!

— Вот и я о том же, — спокойно сказал лейтенант. — Пока сам не ориентируешься, все будешь делать по сигналу.

— И какой сейчас сигнал? — с сарказмом спросил Тихон. — В кабину?

— А зачем еще ты здесь нужен?

— Стрелком или водителем?

— Наблюдателем. Познакомишься с конкурентами. Раз — крутящийся шарик остановился, и Тихон разглядел неровности на его боку. Два — шарик приобрел массу и стал зеркальным. Три — в нос ударил запах клубники, такой концентрированный, что его чуть не стошнило.

Мимо, смешно переваливаясь через кочки, ехал угловатый драндулет на гипертрофированных колесах.

— Модель пассивная, создана только для демонстрации, иначе ты давно был бы ранен, — раздался голос лейтенанта. — Одноместный броневик, истребитель наземных целей. Это он с виду такой медлительный. Выжимает до двухсот, на сильно пересеченной местности тебя обгонит. Мы называем его “блохой”. Вооружен слабо: три электромагнитных ускорителя, стреляющих ртутными каплями массой около одной сотой грамма.

— Чем-чем он стреляет?

— Видишь три обрубка?

"Блоха” повернулась анфас, и на ее тупой морде Тихон заметил короткие тонкие трубочки размером с карандаш.

— Вообще-то, ускорители длинные, почти по два метра, просто скрыты в корпусе. Ртуть покидает ствол с субсветовой скоростью, в результате на расстоянии до ста метров ты получаешь точечный удар, равный своей массе. Броня у тебя хорошая, но если эта сволочь подкрадется сзади, то секунд за семь разрежет пополам. Уничтожить ее можно одним выстрелом из большого орудия или двумя-тремя из малых, но ты к этому не стремись. Беда в том, что их всегда очень много, всех перебить не успеешь. Достаточно вывести из строя ходовую часть. Ускорители встроены в корпус. Когда “блоха” обездвижена, способность вести прицельный огонь она утрачивает.

— Управляется одним оператором? — уточнил Тихон.

— У них нет операторов. В каждой машине сидит живой конкур.

— Чтобы залезть в этот ящик, нужно быть смертником.

— Они и есть смертники. Не установлено, но вероятно, что конкуры решили проблему клонирования второго порядка. В клонировании первого порядка нет ничего сложного. Мы можем вырастить живое тело, но оно будет обладать лишь наследственной информацией. Способность к обучению с возрастом резко падает, поэтому клон-младенец предпочтительней клона двадцатилетнего. Как вид размножения клонирование годится, как способ пополнения армии — нет. Конкуры же, возможно, штампуют готовых воинов, с рождения обладающих необходимым запасом знаний. По крайней мере, живой силой они особо не дорожат. Да и сами солдаты ведут себя так, будто смерть их совсем не пугает.

— А религия? Может, у конкуров какое-то своеобразное верование? — попытался блеснуть эрудицией Тихон.

— Может, — вяло отозвался Игорь. — Но нам от этого не легче. Продолжаем.

"Блоха” отъехала в сторону, и на ее месте появился парящий низко над землей диск.

— Медуза, — без энтузиазма объявил лейтенант. — Поганая штука. Где зад, где перед — не поймешь. По краям — двенадцать пусковых установок, ракеты с интеллект-управлением. Заряд неизвестен, но температура взрыва до трех с половиной тысяч по Цельсию. Одно удачное попадание, и твой танк отправляется на покой. Сколько внутри народу, мы не знаем, предположительно три-четыре твари. Самое главное: “медуза” — на воздушной подушке, и от ландшафта ее скорость не зависит. Количество ракет ограничено, боезапас в районе сорока штук. Когда они кончаются, “медуза” сматывается в укрытие, отсюда ее назначение: исключительно оборонительное. Встречаются в конкурских колониях и на тех планетах, где есть их военные базы. А это недоразумение называется “слоном”. Аналог нашего “утюга”.

На втором плане возник черный айсберг размером с хороший пригородный дом. Сколько из его стен-утесов торчало стволов, сосчитать было невозможно, но их количество явно превышало сотню. На плоской крыше гнездились какие-то букашки, издали похожие на присосавшихся комаров.

— Мобильная крепость. Если ты сможешь ее хотя бы остановить, честь тебе и хвала. Все те же ракеты, только большего радиуса действия, плюс знакомые ускорители. Масса капли в них достигает одного грамма. Был бы ты физиком, я б тебе объяснил, что такое грамм, помноженный на скорость света, а так поверь на слово: расшибет в брызги.

Сверху — взлетная площадка, на ней три десятка “мух”. Летательные аппараты конкуров еще более одноразовые, чем наши “перисты”. Сбиваются плевком из малого орудия. Опасности не представляют, в основном играют роль раздражителей: когда у тебя на радаре полсотни противников, начинаешь поневоле ошибаться.

— Для чего нужна вся эта фиктивная авиация? — удивился Тихон.

— Э-э, фиктивна она только в лобовом столкновении. Что касается разведки и особенно уничтожения колонистов, то здесь эффект налицо. Гонять тяжелую технику за пятью сбежавшими особями нерентабельно, к тому же есть такая неприятная штука, как лес. Теоретически ты можешь передвигаться по чаще, выжигая приличную просеку, но на практике это не применяется, слишком хлопотно. Да и лесные пожары в глубоких континентальных зонах нежелательны; нам ведь отвоеванную планету предстоит заселять, а кто захочет жить на пепелище?

— Значит, нападая на планету, мы истребляем население полностью?.

— А как ты думал, курсант? Если человек осушает болото, он убивает миллионы насекомых, червей и прочей мерзости. Но при чем тут убийство? Он просто расширяет свой ареал.

Довод про червей показался Тихону убедительным. Действительно, жалость — чувство мелкомасштабное. Когда речь идет об интересах расы, эмоции неуместны. Одновременно он вспомнил недавний урок анатомии — гибкие конечности конкуров смахивали на змей, и это еще больше утвердило его в мысли, что жалости они не достойны.

— Кроме тридцати “мух”, “слон” может нести от пятидесяти до ста десантников, — сказал лейтенант. — Видеть ты их будешь редко, их задача — диверсии и операции против населения. Маскировка и снаряжение варьируются в зависимости от местности, но обычно это эластичные бронекостюмы, шлемы со средствами связи и наведения и еще индивидуальные мины. Укрепляются, как правило, на спине и связаны с сердцем. После смерти срабатывают автоматически. Если найдешь мертвого или раненого конкура, не приближайся, это приманка. Вооружение самое разнообразное: от облегченного электромагнитного ружья до переносной пусковой установки. Надеюсь, ты понимаешь, что эта информация — самая общая и достаточно приблизительная. Есть и другая техника. Некоторые образцы пока недоступны, некоторые, наоборот, уже устарели. У тебя еще будет масса времени, чтобы лично со всем ознакомиться. Уясни главное: твоя безопасность не дает тебе права расслабляться. Да, как бы танк ни уделали, ты, оператор Тихон, останешься в живых, но чем меньше ты будешь об этом думать, тем успешнее окажется твоя война.

— Моя война... — медленно повторил Тихон.

— Конкуры — настоящие фанатики, в бою до безумия храбры и самоотверженны. И мы обязаны им соответствовать. Готов к продолжению или передохнешь?

Это, видимо, означало, что приборы капитана не показывают ничего тревожного, и Тихон за себя порадовался. По его прикидкам, он пребывал в кабине уже третий час. Раньше к этому времени он начинал испытывать безотчетное волнение, теперь же ничего подобного не было. Если честно, его не очень-то и тянуло назад — в класс, в неживые коридоры, в убогую аскетичность кубрика.

— Нормально, курсант, можешь, — хрипло проговорил капитан, словно прочел его мысли на одном из мониторов. — Когда станет худо, я тебя выдерну. Так что дерзай, пока здоровье позволяет.

— Постреляем, курсант, — сказал Игорь. Парад конкурской техники растаял в воздухе, лишь нелепая блоха осталась на месте и, разбросав повсюду свои отражения, поехала. Тихон сосчитал машины — их было тринадцать, и все, как одна, медленно катили слева направо, меланхолично раскачиваясь на ухабах.

— Была в старину такая тупая игра, тир называлась. Лично я в ней ничего увлекательного не вижу, но как тренинг — подходяще. Давай.

— Что “давай”? — озадачился Тихон.

— Стреляй, — пояснил лейтенант. — Быстро. И желательно метко.

Тихон не сообразил, когда он успел влипнуть в танк — влиться в машину, стать ее частью, и не какой-то шестеренкой, а частью самой что ни на есть главной. Он опять пропустил миг единения с железом, однако это было неважно: руки налились силой, и в каждом пальце зазвенела такая мощь, от которой захватывало дух.

— Крайняя блоха уже скрылась из поля зрения, и Тихону пришлось развернуть малую башню. Собственно, ни о какой башне он не думал — ему понадобилось посмотреть, что происходит справа, и он шевельнул чем-то неопределенным, заменяющим голову. Он вспомнил прошлое занятие и попытался разгневаться на вражескую машину, это было куда проще, чем злиться на яму или на сухую ветку.

Выстрел дался без особого труда: земля перед первой блохой взметнулась вверх и окуталась огненной шалью. Черные комья грунта превратились в пепел и пыльной дымкой повисли чуть в стороне. Броневик провалился колесом в небольшую воронку и, преодолев не слишком сложное препятствие, поехал дальше.

— Промахнулся, — с виноватым смешком отметил Тихон.

— Неужели? — картинно изумился Игорь и нетерпеливо добавил:

— Давай, давай, курсант, не тяни. Что ты каждый выстрел обсасываешь? Тринадцать целей поражаются на одном дыхании: р-р-раз, и готово!

Тихон сосредоточился и, уставившись на неповрежденную блоху, возненавидел. Взрыв разнес приличный бугор между первой и второй машиной; кочка метровой высоты превратилась в пологое углубление, и проезжая его, блоха издевательски-благодарно кивнула.

— Оставь большую пушку в покое, такая мощность не нужна. “Блоху” можно прикончить, затратив втрое меньше сил. Надо только попасть.

— Ты же говорил, что энергия дармовая, — нашелся Тихон.

— Емкость накопителя не безгранична. Если израсходуешь весь запас да еще будешь ехать на предельной скорости, то до следующей перезарядки пройдет секунд десять. А сколько секунд нужно одной блохе, чтобы продолбить твою шкуру?

— Семь.

— Правильно. Поэтому никогда не разбрасывайся тем, чего может не хватить. Пробуй еще.

Тихон постарался взять себя в руки и умерить ненависть до слабой, но стойкой неприязни. Затем устремил взгляд на ближнюю блоху и внезапно понял, что в движущийся объект он никогда не попадет. Внутреннее напряжение, необходимое для выстрела, вызревало не сразу, ему требовалась небольшая пауза, блоха же тем временем успевала сместиться в сторону. Тихону приходилось переводить взгляд, и это сбивало весь настрой. Он сосредоточивался снова, и история повторялась. Чтобы подстрелить блоху, нужно было сконцентрироваться с некоторым упреждением, то есть невзлюбить пустое место, на котором вскоре окажется — если не свернет, конечно, — проклятая машина.

Как бороться не с одной блохой, а с десятком, Тихон вообще не представлял. О том, что реальный бой, в отличие от упражнения, будет проходить на бешеных скоростях, ему и думать не хотелось. Возникло тоскливое ощущение, что он взялся не за свое дело, сволочная память тут же подкинула провокационное воспоминание о жалком Филиппе, и на душе у Тихона стало совсем погано.

— Не раскисать! — прикрикнул лейтенант. — Сразу ни у кого не получается, на то и тир, чтоб тренироваться. Кроме оружия, танк оснащен целым арсеналом приборов, но научиться азам ты обязан без них.

— Какие приборы? — с тихой надеждой спросил он.

— Рано тебе еще, курсант. Стреляй.

— Может, лучше в должности водителя? Мне это удается...

— А в должности военного музыканта не хотел бы? Мне видней, куда тебя поставить, ясно? Стреляй, я сказал.

Индифферентные блохи продолжали ездить по кругу, нагло подставляя свои близкие и доступные бока. Тихон мысленно вздохнул и вновь обратился к ним. Проблемы со злостью потеряли свою актуальность — настроение было таким, что его хватило бы на уничтожение целой планеты, но этого от Тихона, к сожалению, не требовалось.

Несуразные машины конкуров, годные разве что для разгона голубей, медленно переваливались по степи, и он ничего не мог с ними поделать. Следующие два выстрела, произведенные скорее спонтанно, чем сознательно, добавили к скучному пейзажу еще пару ямок, таких же необязательных, как и присутствие Тихона на полигоне.

Броневики неторопливо кружили, будто их это не касалось. Тихон начал подозревать, что над ним попросту глумятся — не блохи, конечно, а офицеры, управляющие симулятором из чистенького и удобного класса.

"Надо что-то делать, — решил он. — Нельзя вот так сорок три минуты наблюдать за этой дурацкой каруселью. Расколошматить хотя бы одного, чтоб отомстить за унижение”.

Как уничтожить одну машину, Тихон уже знал. Выбрав на пути замыкающей блохи куст повыше, он вперился взглядом в запаршивленные листья и стал потихоньку закипать. Как только броневик приблизился к растению, Тихон дозированно взъярился, и ровно через секунду два из четырех малых орудия выбросили длинные голубые хвосты.

Молнии ударили прямо в центр блохи — бурая, в прихотливых разводах броня треснула и раскололась, и в тот же миг машина взорвалась, раскидав по окрестностям какие-то крупные черные куски с рваными краями. На ее месте осталась лишь покореженная ходовая часть с фрагментами заковыристых механизмов — между ними торчало, болтаясь из стороны в сторону, что-то живое или, точнее, бывшее недавно живым.

Подчеркнуто натуралистичная картина чужой смерти Тихона нисколько не взволновала. Даже если б он не знал, что полигон — не более чем галлюцинация, если б он принял гибкий отросток за агонизирующую ногу конкура, то и тогда не стал бы печалиться.

"Милейший, вам снесло череп? Простите, такая уж у меня работа. Война все-таки”.

— Мне нравятся циничные операторы, — прорезался голос капитана.

— Ладно, зачтем это как попадание, — сказал Игорь. — Но ты же понимаешь, что в бою такая уловка ничего не стоит. Когда ты вместе с противником несешься по ухабам, никакие привязки к местности невозможны.

— Понимаю, — нехотя согласился Тихон.

— Хватит с тебя, а то переутомишься. Отлипай, курсант.

Это было что-то новенькое.

— Ты имеешь в виду — возвращаться? — на всякий случай переспросил Тихон.

— Да, да.

— А как это?

— Думай.

До сих пор лейтенант вынимал Тихона сам: отключал его от симулятора, и Тихон просыпался в мягком глухом гробу капсулы. Ему даже в голову не приходило, что он способен пробудиться по собственной инициативе.

Тихон осмотрелся — по серой степи упорно тащились двенадцать блох. Другой реальности не было и быть не могло: отсюда, из перепаханной взрывами тундры, именно класс с семью красными капсулами выглядел как болезненная фантазия. Почва под гусеницами была не то чтобы совсем твердой, а чуть проминающейся, сырой и рыхлой — настоящей. Угрюмое небо со скупым светом, льющимся неизвестно откуда, неряшливость ландшафта, переходящего к горизонту в сплошные холмы, — все это казалось подлинным, и, хотя Тихон уже побывал за горизонтом, уже убедился, что весь полигон умещается в ничтожном чипе, его разум был не в состоянии смириться с эфемерностью данного мира.

Тем не менее ему нужно было уйти, вернуться в класс, в кабину, в свое родное, такое слабое и бесполезное тело.

— Как ты? — спросил лейтенант. — Сейчас мы погасим установку на самосохранение — в программе, естественно. Останется еще одна — та, что заложена в тебя с рождения. Она в каждого заложена, но не каждый способен ее преодолеть.

Его опять испытывали. Правда о войне, потом превращение в танк, потом наказание болью, чего еще от него хотят? Игорь выразился вполне определенно: они ждут, когда он покончит с собой. Понарошку, не насовсем, а так, чтобы отлипнуть, чтобы вновь стать человеком. Но это только с их точки зрения!

Унылый полигон, осточертевших блох и свое железное тело Тихон воспринимал как абсолютную явь. Можно попытаться убедить себя в обратном, но поди докажи это страху! Не рассудок, падкий до парадоксов, не совесть, всегда готовая к сделке, а страх — вот кто твой верховный правитель. Его трон не отлит из золота, не украшен женскими гениталиями — он сплетен из нервов, давших мощные корни в постамент под названием “жизнь”. Он будет держаться до последнего.

Тихона затрясло, и из всех шести орудий вразнобой заскакали ослепительные тропинки. Еще одна блоха разбилась, точно антикварная посудина, однако это случайное попадание Тихона не обрадовало. Он вдруг вспомнил Влада, желавшего уйти из жизни, и его коронную фразу, взятую откуда-то из средневековья. Все там будем. Да, он так говорил. И при этом — кусал сладкую травинку, и щурился на солнце, и загребал ладонью шелковый песок.

Подстреленная блоха едва дымилась. Сбоку раздвинулся лепестковый люк, и из него появились три змееподобных конечности. За ними возникла голова, издали похожая на человеческую, а потом и все тело. Водитель был ранен или оглушен, если только с конкурами такое бывает. Двигался он медленно и как-то потерянно. Из дымных внутренностей броневика конкур выволок длинную трубку с широким треугольным наконечником и недвусмысленно направил ее на Тихона.

Тихон инстинктивно дернулся, но малое орудие исторгло лишь хилую струйку — суматошная пальба оставила в накопителе какую-то кроху энергии, недостаточную даже для беззащитного солдата. Скудный клубок белого пламени коснулся живота конкура, и тот отлетел к блохе, ударившись о мясистое колесо машины. Из его вскрытой груди выглядывали развороченные внутренности, и Тихон увидел, что кровь у конкура такая же красная.

Противник задрал голову и подтянул ружье к ноге. Средний глаз был закрыт. Из-под века сочился черный ручеек и, огибая маленький острый нос, терялся в разомкнутых губах. Тихон проведал накопитель — туда уже поступила первая порция силы из реактора. Он посмотрел, как враг поднимает трубку, и послал в его сторону новый импульс, чуть сильнее предыдущего.

Издыхающий конкур не вскрикнул, не принял драматической позы, как это делают герои из интеркино, он просто умер — смирно, заурядно, с каким-то невысказанным облегчением. Просто выронил ружье и перестал шевелиться. И все.

Одиннадцать блох по-прежнему разъезжали, ожидая своего часа. На смерть они не обратили никакого внимания. Смерть на войне не страшна. Она привычна. В ней нет ничего особенного. Умереть — значит присоединиться к большинству. Все там будем.

— Молодец.

Он не сразу понял, о чем это. Сверху окатило светом, и чьи-то руки протянулись к его голове. Лейтенант снял с Тихона датчик и, приводя его в чувство, похлопал по щеке.

— Вставай, тебе сейчас полезно размяться.

Тихон вылез из гроба и погулял по классу — суставы похрустывали, перед глазами висела навязчивая мутная пленка.

— Кажется, скоро в войне наступит перелом, — проговорил капитан, смешав шутку и серьезность в такой пропорции, что трактовать фразу можно было как угодно. — Второй Алекс, да и только, — добавил он, и Тихон. вспомнил, что уже слышал это имя.

Вторым ему быть не хотелось.

— По стрельбе результаты неважные, — сказал Игорь. — Отвратительные результаты. Все остальное нормально.

— Точнее, превосходно, — поправил его капитан. Игорь пожал плечами, но, поймав вопрошающий взгляд Тихона, улыбнулся:

— Согласен. Девять часов в кабине, и самостоятельный выход. Для клубники это большое достижение.

— Для чего?

— Для новичка. Хотя, нет, ты уже не новичок. Не без помощи Егора, конечно, — это ведь он, добрая душа, подкинул тебе конкура из второй блохи.

— Егор, — капитан подал руку, но прежде он приподнялся в кресле, и для Тихона этот жест был дороже любых комплиментов. — Смерть — паскудная штука, ее нельзя не бояться, но когда скармливаешь смерти других, сам начинаешь понимать, что зубы у нее мягкие и нежные.

— Слушай его, курсант, он дело говорит, — вставил Игорь.

— Есть и другой способ, но он гораздо сложнее, — продолжал Егор. — Вот, самоубийцы. Думаешь, они жаждут смерти? Ни черта, они ее боятся похлеще нас с тобой, ведь для них она не только вероятна, но и осязаема. Фокус в том, что жизнь им представляется еще большей гнусностью.

— Выбирают из двух зол? — уточнил Тихон.

— Примерно так. Каким образом ты будешь отлипать — внушишь себе, что жизнь — дерьмо, или, как сейчас, честно покончишь с собой, — это твое дело. Конечно, ты никогда не забудешь, что в танке сидит всего лишь отражение твоей психоматрицы, но легче от этого, поверь, не становится. Хотя я напрасно тебя учу, ты и сам справился, не накатав даже сотни часов. Если не сорвешься, то можешь отправиться на Пост уже со следующей партией.

— Я ему сорвусь, — шутливо пригрозил Игорь, помахав костлявым кулаком.

— А почему нельзя выдергивать оператора со стороны, как раньше?

Егор открыл рот, но в последний момент передумал и молча кивнул лейтенанту.

— Такое решение принимается на основе множества факторов, — сказал тот. — Состояние машины, степень выполнения задачи, оперативная обстановка, ну и, наконец, самочувствие. Долгое пребывание в кабине каждый переносит по-своему. Кроме того, отлипая, ты уничтожаешь танк, и сделать это желательно в толпе врагов, а не под боком у своих. Чтобы за всем этим уследить, понадобится целая армия наблюдателей.

— А что, если... — Тихон замялся: вопрос был несуразным, но почему-то именно эта глупость его по-настоящему взволновала. — Что, если остаться в машине? Надолго остаться.

— Помрешь, вот и все, — равнодушно ответил Игорь. — Тело без души — это мясо.

— Вообще-то был один случай, — сказал капитан.

— Это какой?

— С Алексом.

— Ну, Алекс — другое дело. Он был слишком странным даже для оператора. Мог по семьдесят часов не вылезать из кабины, а самоликвидацию совершал с таким удовольствием, что жутко становилось.

— Какой случай? — напомнил Тихон.

— Однажды Алекс задержался в танке настолько, что схватил инсульт. Тело спасти удалось, все функции восстановились, а в сознание он так и не пришел. Говорят, душа Алекса навечно влипла в машину, но это красивая легенда. Даже если бы Алекс продолжал жить в танке — сколько он там продержится, в чужой колонии?

— Между прочим, бойцом он был непревзойденным, — заметил Егор.

— Никаких шансов, — отрезал Игорь.

— А что со вторым оператором?

— Не было его. Как раз обкатывали экспериментальную модель для психов вроде Алекса, он там и за водителя, и за стрелка старался. Короче, танк был одноместный.

— Давно это произошло?

— Примерно десять тысяч часов назад. Или одиннадцать, не помню уже.

— Это сколько?

— Я же тебе сказал.

— А по-нормальному, в днях или месяцах?

— Нет у нас такой единицы. Если у тебя блажь, то сам и считай! — неожиданно рассердился Игорь. — А лучше не надо. Не тем голову забиваешь, курсант. Ты сейчас должен лететь к кубрику и хотеть спать, а не вопросики всякие идиотские... Свободен. Стой!

Лейтенант подошел к Тихону и, медленно перекатывая бесцветные зрачки, сказал:

— Не нравится мне твоя грустная физиономия, курсант. У меня на тебя действительно большие надежды, но вся беда в том, что чем оператор лучше, тем хуже у него с мозгами. У тебя с самого начала были нелады. Не тревожь меня, курсант, не надо. Про Алекса забудь, это сказка. А с настроением со своим что-то делай. Еще раз увижу на морде печаль — порву губы до ушей, чтоб всегда улыбался, ясно? Вот теперь свободен.

Тихон шел к себе, но спать ему вопреки предписанию лейтенанта не хотелось.

"Нужно себе внушить, что жизнь отвратительна, — зло думал он. — Разве в этом есть необходимость?”

По мере приближения к кубрику Тихона все сильней и сильней влекло обратно в класс, в кабину. Там было что-то такое... как это называется, он не знал, возможно, это “что-то” вовсе не имело названия, просто в танке Тихону было уютно и покойно.

Только теперь он окончательно понял, что не ошибся в выборе. Лагерь давил его своим искусственным озером, рациональным отдыхом и вымученной дружбой. Здесь отсутствовало и то, и другое, и третье, и еще многое из того, что Тихон не любил.

Он останется — в Школе, на неведомом Посту, где угодно, лишь бы не потерять возможность иногда влипать в не совсем пока послушный танк. Бывать вдалеке от всех. А стрелять он научится, не глупее же он толстухи Зои. Ему еще вербовщики говорили про какие-то особые способности. Вот и Егор — тоже. Тихону льстило, что капитан сравнивает его с живой легендой, ему только не нравилось, что живая легенда умерла.

За последним поворотом он увидел Марту — она сидела на корточках, уперевшись спиной в стену. Ее круглые колени были разведены в стороны, и магнитная застежка брюк натянулась упругим треугольником с едва заметной, скорее угадывающейся, чем видимой, вертикальной ямкой. Тихону показалось, что удовольствия в этом не много — когда жесткий шов впивается в тело. А может, наоборот. Кого ждешь?

— А чей это кубрик? — иронически спросила Марта, хватаясь за его пояс, чтобы подняться.

— Мой, — растерянно молвил Тихон. — Долго тут отираешься?

— Да минут семнадцать. Поздно тебя отпустили.

— Поздно, рано — здесь не поймешь. Вот что сейчас: вечер или утро?

— А какая тебе разница? Не думай о времени. Проголодался — ешь, устал — ложись спать.

Тихон прижал ладонь к идентификационной панели, и створ поднялся. За ним тут же вспыхнул свет: мятая кровать, встроенный шкаф, ступенька санблока и бесполезный экран блокированного интервидения. Он сделал шаг в комнату но, спохватившись, уступил дорогу даме. Марта с трудом протиснулась между ним и краем створа, хотя проем был достаточно широк. Зайдя внутрь, она с непонятным выражением лица потянула руку на себя — Тихон обнаружил, что его ремень она так и не отпустила.

— До сих пор был в классе?

— Нет, в речке купался.

— Какой ершистый, — рассмеялась Марта и провела пальцами по его волосам.

Тихон порывисто уклонился, но уже через секунду пожалел: то, что она сделала, было приятно.

— Угостить тебя, что ли, морковной пастой?

— А другого ничего?

Она как-то неопределенно стояла рядом, продолжая, словно по забывчивости, держаться за его пояс.

— Еще есть баранина и устрицы, но я увлекаюсь морковью, — неуклюже сострил он.

— У тебя голова только жратвой забита? — мурлыкнула Марта, придвигаясь к Тихону.

Она подошла совсем близко, так, что он уже не видел всего лица, а мог сфокусировать взгляд лишь на длинных, пушистых ресницах. Нижней губе стало щекотно — к ней притронулось что-то нежное и мягкое.

Тихон вспомнил складку на брюках Марты. Это было как-то связано — и плотные тугие штаны, и ее неторопливый язык. Тихон не знал, почему, но вдруг понял, что, когда касаешься губ другого человека, получаешь право распоряжаться его одеждой.

Марта подалась назад и увлекла его за собой. Ремень глухо ударился о пол, но она продолжала держать Тихона маленькой уверенной ручкой. Он и не думал сопротивляться, только опасливо оглянулся на закрытый створ и послушно потащился к кровати.

Она что-то беззвучно сказала, и Тихон почувствовал ее гладкие теплые зубы. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного. Он даже не мог представить, что чужие зубы, которые ты можешь потрогать своим языком, — это хороший повод, чтобы жить.

— Ты хочешь, чтобы я все сделала сама? — лукаво спросила она, чуть отстранившись.

Тихон густо покраснел. Марта, очевидно, ждала не ответа, а каких-то действий — причем не каких-то, а непременно уверенных и красивых. Он принялся судорожно ковырять ее пряжку. Замок не поддавался, и Тихон физически ощущал, как убегает бесценное время.

Справившись наконец с поясом, он осоловело завертел головой, соображая, куда бы его положить. Взгляд нечаянно наткнулся на собственные брюки. Ничего особенного из них не торчало, в конце концов, сам он созерцал эту деталь по несколько раз в день, и женщинам он ее тоже показывал, но все те женщины были врачами — эту деталь они видели совсем в другом состоянии и даже если брали ее в руку, то совсем не так, как Марта.

— С тобой все ясно, — насмешливо произнесла она.

Что-то мгновенно изменилось. Описать это словами было невозможно, просто волшебная тишина впиталась в стены, воздух стал прозрачней и жиже, а свет — резче.

Марта села на кровать и кратко его чмокнула — с таким умилением, точно это был резиновый зайчишка.

— Раздевайся, чего стоишь? — буднично сказала она и, закинув ногу на ногу, взялась за обувь.

Тихон не мог и шевельнуться, ему казалось, что, как только он сделает первое движение, остатки тягучей сладкой сказки тотчас растворятся.

Марта разулась и, поставив ботинки на пол, приступила к застежкам на рубахе.

Ощущение утраченной тайны понемногу возвращалось. Чем выше поднимались ее пальцы, тем большее волнение овладевало Тихоном — вот сейчас она расстегнет верхнюю кнопку, и ему откроется что-то такое...

Марта сняла рубаху, затем деловито ее свернула и положила к ботинкам. Если б она сделала это чуть медленнее... А так получалось, что Тихон для нее вроде той женщины в белом халате, которой можно показывать все, что угодно, и при этом ничего не чувствовать.

Она на мгновение замерла и, подняв голову, поймала его одурелый взор.

— Нравится?

Да, ему нравилось. У Марты была большая налитая грудь, слегка — самую малость — свешивавшаяся от тяжести. Она сильно отличалась от бесполых, невыразительных холмиков, что вольно или невольно Тихон видел у сверстниц, но главное, она не была запретна. Даже ее изображение заставляло Тихона переживать, теперь же он мог не просто любоваться, но и делать с ней то, о чем так исступленно мечтал.

От мысли, что он до нее дотронется, у Тихона закружилась голова. Он будет ее гладить, прямо сейчас — столько, сколько захочет, и Марта не станет возражать.

— Ну, что же ты? — шепнула она, снова прикасаясь к нему ласковыми пальцами.

Тихон согнул окаменевшую руку и потянулся к ее груди. Кожа у Марты была смугловатая, как от умеренного загара, тем соблазнительней выглядели родинки возле большого темного круга с напряженной горошиной посередине. Тихон собрался с духом и прижал ладонь к соску — он оказался гораздо тверже и горячее, чем Тихон представлял. От этого неожиданного и счастливого открытия в голове что-то лопнуло и мгновенно разлилось по всему телу. Он на миг захлебнулся медовым блаженством — стены с потолком искривились, а пол заходил ходуном так, что Тихон еле удержался на ногах.

— На ужин морковное пюре, — нервно хохотнула Марта.

Он не сразу понял, что произошло. Марта вытерла руку о кровать и начала одеваться.

— Вот ведь, связалась, — раздраженно бросила она. — Не пялься, милый мальчик, на тетеньку, лучше иди помойся. Нет, сначала выпусти меня отсюда.

Марта ушла так быстро и бесследно, словно ее здесь и не было. О позоре напоминал только валявшийся ремень и расстегнутые штаны — в них пульсировало, стыдливо сжимаясь, то, что Тихон успел возненавидеть. Он с укором разглядывал ненужный орган, раз и навсегда испоганивший ему жизнь. Марта никогда его к себе не подпустит, и тем ужасней то, что он уже изведал ее тепло, ее умелое внимание — пусть даже и в такой форме, но это было дороже, чем доступные объятия Алены и ее подруг, которых он всегда сторонился.

"Если бы ничего не было, — со жгучей тоской подумал Тихон. — Если б она не затевала этой торопливой страсти”.

Он не мог взять в толк, почему она обошлась с ним так жестоко. Тихон знал — не из практики, а из какого-то наследственного опыта: стоило чуть-чуть подождать, и у него бы получилось. Через несколько минут он пришел бы в себя и тогда сделал бы ей все — все, что только она могла пожелать. А потом еще раз, и еще. Он молодой, сил у него много, и он быстро учится. Но Марта не захотела дать ему второй попытки, как будто он намеренно ее оскорбил. Как будто она приходила лишь за тем, чтобы его растоптать и продемонстрировать ему, насколько он беспомощен.

Жить дальше с этой язвой в душе было невыносимо, и он бешено заметался по кубрику в поисках чего-нибудь такого, что помогло бы прекратить его муку.

Он дважды залетал в санблок, но ничего подходящего там не нашлось. Почему в Школе не выдают личное оружие?! Можно было разбить экран и получить хороший острый осколок, но, стукнув кулаком по белому стеклу, Тихон заранее сдался.

Пробегая по комнате в двадцатый раз, он неожиданно споткнулся о ремень и сразу успокоился. Вот оно. Тихон задрал голову, изучая потолок, но приладить петлю было некуда.

— Не выйдет, — сказал за спиной лейтенант. Створ поднялся еще не до конца, поэтому, чтобы войти, ему пришлось немного пригнуться.

— На пряжке стоит ограничитель, дальше талии пояс не затянется. Дай-ка, — он взял ремень и повернул его внутренней стороной вверх. — Здесь есть острая кромка, и умные люди предпочитают вскрывать вены. Это лучше, чем задыхаться.

— Ты что, пробовал?

Лейтенант молча вернул пояс и испытующе посмотрел на Тихона.

— Рискнешь?

— Не знаю, — потерянно произнес он. — Что мне делать?

— Для начала задрай переборку, а то шланг простудишь.

Воспитатели в Лагере так не говорили. Пенис они именовали пенисом, и никак иначе. Это воспитанники, соревнуясь в изобретательности, выдумывали для своих любимцев разные эпитеты, но все они оказывались неудачными. А “шланг” Тихону понравился. В этом не было позерства и желания преувеличить его размеры или значение. Так его называют между собой взрослые мужики, которые не пудрят друг другу мозги всякими фантастическими историями. Просто потому, что они себя уважают.

— Успокаивать тебя я не буду, — сказал Игорь. — Переживи это сам. Так надо.

— Ты... ты в курсе?

— Догадываюсь. Я ее встретил.

— Что мне теперь?..

— Ширинку застегнул? Уже хорошо.

Лейтенант повернулся к печке и вполголоса сделал заказ. Дверца долго не реагировала, а когда открылась, на подносе стоял обыкновенный стакан воды.

— Выпей, и спать.

Тихон страдальчески посмотрел на Игоря. Какой, к черту, сон?! Ничего-то он не понимает, только прикидывается. Советы дает полезные. Спаси-ибо! А насчет острой пряжки идея неплохая, подумал Тихон.

Он все же взял стакан и сделал пару больших глотков. Язык тотчас запылал, Тихон кашлянул, и пламя, распространившись по всей гортани, заструилось через ноздри. Игорь приподнял донышко и насильно влил в