Пролог

Сейчас она скажет: «Посуду вымоешь ты». Я заною: «Почему опять я?» Она устало вздохнет: «Но ведь я и стираю, и убираю, и готовлю».

Вздох — ее любимая реплика. Как я раньше этого не замечал? Далее по сценарию я выкидываю окурок в форточку и плетусь к раковине.

— Миша, я сегодня так замоталась… Помой посуду, а? Мефодий!

Почти в точку.

Забавляясь, стремительно набрасываю фартук и хватаю со стола грязную тарелку.

— Конечно, Ален, отдохни. Шурик новую повесть закончил — там, на диване лежит. Почитай, интересно. По ящику все равно ничего нет.

Ее брови выползают на лоб и застывают у самой челки.

— Сударь, вы решили стать идеальным мужем?

— Иди, иди, пока я добрый.

Алена, одолеваемая сомнениями, уходит с кухни, а я не спеша занимаюсь привычной когда-то работой: чашки на полку, тарелки в сушку, вытереть со стола. Да, еще ополоснуть раковину. Все.

Все это уже было, и неоднократно. Можно спорить, можно скандалить, финал будет тот же: посуду придется мыть мне. Такая уж у нас традиция, и ломать ее не хочется. Тем более что до конца нашего брака осталось всего полгода. Через шесть месяцев наступит десятое апреля. Эту дату я запомнил навсегда.

Десятого апреля я вернусь окрыленным: у меня наконец примут повесть. В издательстве я встречу Кнута, и там же, в буфете, он раскрутит меня на небольшой банкет, поэтому домой я приду поздно, зато с огромным букетом розовых гвоздик. Однако цветам будет суждено отправиться в мусоропровод, поскольку прямо с порога я узнаю, что жены у меня больше нет.

О разводе Алена объявила буднично и неэффектно, кажется, пригоревшие котлеты взволновали бы ее сильнее. Деловито укладывая в чемодан многочисленные блузки, она обронила «Я ухожу», и ее голос потонул в фанфарах какого-то рекламного ролика.

— Вот так сразу? — растерянно спросил я.

— Не сразу, Мефодий, не сразу. — Она назвала меня моим настоящим именем, хотя прекрасно знала, что я этого не выношу. — У нас с тобой давно все кончилось, Миша. Разве ты не замечал?

Я, не в силах собраться с мыслями, лишь пожал плечами. Кончилось? Давно?! Да ведь все только начинается! Именно сегодня, сейчас…

— Не замечал. — Алена оторвалась от чемодана и одарила меня печальным взглядом.

Она ушла, а на следующий день вернулась и потащила меня в ЗАГС — подавать на развод. Сопротивляться? Какой смысл? Я даже не спросил, куда Алена перевезла вещи. Мне было не до этого — я пил водку и плакал. Но это произойдет в апреле. Через полгода.

Алена лежала на диване и лениво листала красочный журнал. Картонный скоросшиватель с Сашиной рукописью, как я и ожидал, переместился на пол. Я скинул тапочки и пристроился возле жены. Потом мягко взял журнал и отодвинул его в сторону.

— Опять? — Во взгляде Алены появилось недоверие. — Мефодий, ты что, начал принимать какие-то таблетки? Тебя не узнать.

Минут через сорок Алена, делая большие глаза, направилась в ванную. Докуривая сигарету, я еще немного повалялся, потом встал. За эти два дня, таких обыденных и невероятных, я чуть не забыл о самом главном, о том, зачем я сюда вернулся.

Я разыскал тетрадь в клетчатой обложке и, открыв ее на чистой странице, сделал короткую запись. Раньше у меня не было этой дурацкой привычки, но десятое апреля многое изменило. Теперь у меня, как у всякого нормального гения, появился свой пунктик, и я повсюду таскаю с собой сборник кошмаров, обернутый в желто-коричневый коленкор.

Я надел брюки и на всякий случай похлопал по карманам. В правом — прямоугольная плоская коробочка, в левом — дискеты. Компьютер, коротко бибикнув, включился, и, пока я копался с принтером, в комнату вернулась супруга.

— Опять муки творчества? — спросила она равнодушно. — Ладно, не буду мешать.

Я кивнул, выражая одновременно согласие и благодарность. Алена нечасто бывала такой покладистой.

Принтер — родная «Радуга», а не какой-нибудь лицензионный «Хьюлетт» — тонко запел, отпечатанные листы с убаюкивающим шуршанием поползли в прозрачный приемный лоток. Четыре романа, которые если и не потрясут мир, то уж по крайней мере заставят его выделить и отгородить для меня местечко. Четыре толстые книжки, написанные моей собственной рукой. Две тысячи страниц, из которых я пока не прочитал ни единой.

— Это тебя, — Алена ткнула мне в лицо телефонной трубкой.

Я снова не услышал, как жена вошла. Странно, раньше она любила по-старушечьи шаркать шлепанцами. Я посмотрел на ее ноги — на них были мягкие вельветовые тапочки с задниками. Таких я у нее не видел.

— Мишка? Салют, — раздалось в трубке.

— Здрасьте. Кто это?

— Костик. Не узнал, что ли?

— А, Костик, привет! — Я замялся, ожидая от абонента следующей реплики. О чем с ним говорить, я не представлял, потому что ни с каким Костиком знаком не был.

— Ну что, ты надумал?

— Да, — ответил я, не понимая, о чем идет речь.

— Значит, договорились, — уточнил неизвестный Костик.

— Да, — сказал я и отключил телефон.

— Миша, я пришла. — Голос за спиной раздался неожиданно, но вздрогнул я не от этого. Интонация, с которой Алена напоминала о себе, вернула меня в те давно ушедшие, здорово намарафеченные памятью времена, когда мы жили вместе.

Мне есть что вспомнить. Тогда, до развода, вокруг происходило какое-то движение, и я, сам того не желая, в нем участвовал. У меня была жизнь. После развода не было ничего. Четыре года — ничего. Только бесконечная писанина, когда вялая, когда запойная, но одинаково безрезультатная. Все мои опусы вызывали интерес лишь у собрата по перу Кнутовского.

Вот если бы меня напечатали до развода, возможно, Алена стала бы относиться ко мне иначе. Увидела бы во мне что-то еще, кроме пустых амбиций и бесполезного корпения над рукописями. И у нас все сложилось бы по-другому.

— Уважаемые телезрители! Свои вопросы героине передачи вы можете задать… — сказали мне в самое ухо.

— Я буду смотреть телевизор, — сообщила жена.

Это была боевая стойка: Алена давала понять, что ее право на просмотр очередного ток-шоу священно и неотъемлемо.

— Ален…

— Я и так тебя целых полчаса не трогала.

— Да я не об этом.

— А… Нет, Миша, хватит. У меня там уже все болит. Оставим на завтра, хорошо?

— И не об этом тоже.

— А о чем? — Она посмотрела на меня так, будто я ее чем-то шокировал. Но я только собирался.

— Алена, как ты думаешь, мы с тобой нормальная пара? Ну, в смысле, у нас все хорошо?

Черт, ведь совсем не то хотел сказать. Уж больно издалека получается.

— Ты на что намекаешь?

— Да не намекаю я. Просто интересно, за что ты меня можешь бросить.

— …конечно, стать заместителем генерального директора такой крупной компании совсем не просто. В восемьдесят пятом году, то есть шестнадцать лет назад, я была простым менеджером… — заговорила вальяжная дама, сидевшая по ту сторону экрана.

— Опять ты со своей философией! — раздраженно бросила Алена. — Вот, из-за тебя вопрос пропустила. О чем ее спросили?

— А это так важно?

— Слушай, мотай на кухню!

— Не бойся, мне твой ящик не мешает. Делай что хочешь, сегодня твой день.

— А завтра? — не растерялась она.

И завтра, и послезавтра — вплоть до десятого апреля. Все будет так, как сейчас, только эти полгода пройдут без меня, я их уже пережил. В понедельник все вернется на свое место, это кресло у компьютера займет тот, кому оно принадлежит. У него еще все впереди: и повесть, которую сначала примут, а потом вернут, и гвоздики, которые придется ломать, потому что они не влезут в мусоропровод, и смазанный фиолетовый штампик «Брак расторгнут».

Один роман был готов. Я утрамбовал пачку и отделил еще теплый последний лист. Страница пятьсот три. Ого!

— Миша, когда ты успел подстричься?

— Вчера утром.

— Ой, а это у тебя что, седой волос? — Алена оторвалась от телевизора и подошла ко мне.

— Где, на виске? Здрасьте, опомнилась! — Я заставил себя усмехнуться, хотя внутри все сжалось.

Неужели я действительно изменился? И как теперь будет оправдываться тот, другой? Прическа — дело поправимое, но седина… Надо было закрасить.

— И похудел здорово…

Я с надеждой посмотрел на экран. Там, как назло, шла реклама. Мне вдруг захотелось все ей высказать, выдать на одном дыхании, что живу я теперь в паршивой квартире у черта на куличках, женщин вижу преимущественно во сне, питаюсь концентратами, оттого и отощал, и все потому, что в один весенний день моя жена собрала вещички и исчезла. Самое обидное, что по прошествии четырех с половиной лет я так и не узнал — зачем, куда, к кому.

— Мы продолжаем разговор о том, как достичь вершин успеха. Наш новый гость — директор-распорядитель фонда имени…

— Нет, показалось, — успокоила себя Алена и упорхнула на диван.

Я облегченно вздохнул. Два дня все шло как по маслу, а под занавес такой прокол.

Отыскав в столе папку побольше и поновее, я уложил в нее рукопись. Тесемки еле сошлись, бантик вышел маленьким и неаккуратным. Сойдет, мне только до издательства довезти, а там папка уже не понадобится.

Рецензент отнесет роман главному редактору, через неделю тот позвонит и, захлебываясь комплиментами, предложит подписать договор.

Это я знаю точно. Мою книгу выпустят в целлофанированном переплете, на котором будет изображен танк под большим зеленым деревом. А вверху, в розовом небе, будет написано: «Михаил Ташков. НИЧЕГО, КРОМЕ СЧАСТЬЯ».

Я ее видел и даже держал в руках, но оставить себе не смог, ведь до ее выхода еще целых семнадцать лет.

ЧАСТЬ 1

ИЗНАНКА

Если бы я верил в приметы, все могло бы сложиться иначе. Но я в них не верил и многократные предупреждения свыше оставил без внимания.

С самого утра меня обманули на рынке, так что я сразу понял: день пошел насмарку. Главное, ведь не обвесил наглый латинос, даже не обсчитал — запретные плоды из дружественного Гондураса весили ровно полтора килограмма, и особых вычислений здесь не требовалось, — просто прибавил к сумме рубль. Широко улыбаясь и глядя прямо в глаза. И я, не выдержав этой психической атаки, безропотно уплатил, вякнул «спасибо» — воспитанный! — и поплелся прочь. Шел и грыз себя за проклятую бесхребетность. А на спине ощущался густой плевок его насмешливого взгляда.

Да, ты победил, мой смуглый младший брат, ну и черт с тобой! Подавись ты этим рублем. Купи на него конфет и отошли своим голодным волчатам в Коста-Рику, или где они у тебя там.

Конечно, бедным и убогим следует помогать, но почему они так быстро садятся на шею? Вот и этот деятель из Панамы — может, из Мексики? — не успел получить долгосрочную визу, а уже заматерел. Вернуться бы сейчас, пригрозить ему заявлением в иммиграционную службу и полюбоваться, как загар покидает небритые щеки.

Злоба разрасталась, словно крапива в запущенном саду, и я почувствовал необходимость прижечь язву души стопкой-другой. Подходящее заведение находилось всего в пяти шагах от рынка, и ноги сами повернули на девяносто градусов.

Харчевня со смачным названием «Покушай», аккуратный павильончик-стекляшка, являла собой образчик чистоты и порядка. Народ здесь собирался приличный, поэтому ни пьяных посиделок, ни танцев с мордобоем в «Покушай» никогда не случалось.

Все столики были свободны, лишь в углу, у самого хвоста болтавшегося под потолком картонного дракона, засыпала над книгами какая-то студентка.

Грузный китаец лет сорока со скандинавским именем Ян стремительней циркулярной пилы шинковал пушистую экзотическую зелень, но, увидев меня, тут же воткнул нож в доску над головой и вышел навстречу.

— Миша? Как приятно тебя видеть! Ты намерен покушать плотно, как подобает мужчине, или только раздразнить желудок? — Ян говорил с легким акцентом, но фразы строил на удивление правильно.

— Я тебя огорчу, есть я не буду совсем. Только перекушу.

На столе появилась широкая рюмка на короткой ножке и расписанное иероглифами блюдце с маленьким кривым огурчиком. Ян вернулся было к своей зелени, но, постучав ножом несколько секунд, снова отвлекся.

— Миша, что-то случилось?

— Да нет, все нормально. Как дела у тебя?

— У меня проблемы. — Китаец нахмурился и принялся рассматривать ногти.

— С бизнесом?

— Если бы, — отмахнулся Ян. — Иммиграционный инспектор сказал, что гражданства мне не будет. В лучшем случае — вид на жительство.

— А я думал, ты давно уже получил. И какова причина?

— Говорит, что ваш парламент со следующего года урезал квоты. Слишком много иностранцев. Миша, разве я делаю для твоей страны что-то плохое? Я уже семь лет в России, много работаю и всегда плачу налоги. А какой-нибудь лентяй из Заира целый день шляется по киношкам и пропивает свое пособие — только потому, что приехал раньше меня.

Я невольно вспомнил латиноса с рынка. Бедный Ян. Неужели на земле нет такого места, где все устроено справедливо, по совести?

— За тебя могут ходатайствовать трое коренных граждан… нет, только не я, — мне пришлось опустить голову, потому что видеть его глаза было невозможно. — Правда, Ян. Кто я такой? Ни семьи, ни работы, только арестованная кредитная карта и голые мечты. Инспектор на меня даже бланк тратить не станет.

Я оставил «Покушай», жалея, что вообще туда заходил. Погода, словно учуяв мое настроение, слепила тяжелую тучу и вытрясла из нее несколько крупных предупредительных капель. Откуда-то дунул ветер, и мне на лоб прилепился вялый, как мокрая промокашка, березовый листок. Я вытер лицо и с негодованием посмотрел вверх. Метрах в десяти над землей висела большая неряшливая ворона, тщетно боровшаяся с воздушными потоками. Возможно, птица воображала, что куда-то летит.

— Земляк, огня маешь?! — крикнули сзади. Со стороны стройки ко мне спешил югослав в темно-синей робе.

— Недобрый климат, пичку его матэр, — посетовал он, прикуривая.

— В дупэ такой климат, — согласился я.

— Научился юговских словей? — ухмыльнулся строитель.

— Коллекционирую матерщину всех стран и народов.

— О, у нас есть один такой, Мирек звать. Вон он — электросварка. Когда-нибудь приходи, сделаем соревнование. Или размен опытом, а?

— Когда-нибудь приду, — пообещал я.

Стройка завораживала. Полгода назад, весной, на этом месте находился серый пустырь, приспособленный под собачий сортир. Теперь же было готово двенадцать этажей, и это позволяло надеяться, что в следующем году башня начнет заселяться.

Я вошел в свой подъезд и, отдавая дань старой привычке, проверил почтовый ящик. От кого мне ждать писем? Единственный друг и еще пара-тройка человек, с которыми я общался по необходимости, могли при желании просто позвонить. Ритуал, обозначающий какую-то связь с миром, — не более того.

Рука на что-то наткнулась, и тактильная память сообщила: конверт. Ошиблись адресом? В графе «Кому» было написано только одно слово: «ТЕБЕ». Занятно. «Святое письмо»? Такой ерундой я не баловался лет с десяти. «Мальчик переписал послание четырнадцать раз. Через месяц ему было счастье». Неужели до сих пор кто-то верит в такую чепуху?

В ожидании медлительного лифта я встретил соседку по площадке Лидию Ивановну. Соседка была до неприличия любопытной, поэтому конверт я от греха спрятал в карман. По дороге на седьмой этаж мы обсудили правительство, погоду и новую экономическую политику, а под конец Лидия Ивановна разразилась такой страстной речью, что я насилу от нее отвязался. Когда я уже почти скрылся в своей норе номер восемьдесят восемь, старушка вдруг насторожилась и спросила:

— У тебя гости?

— Нет, — тряхнул я головой, тихо возмущаясь ее беспардонностью.

— Мне показалось, кто-то разговаривает. Ах, это телевизор. Ты, наверное, забыл выключить. Знаешь, Миша, это очень опасно, телевизоры иногда…

— Показалось, — кивнул я и захлопнул дверь.

Лучше спятить самому, чем иметь шизанутых соседей.

Я включил свет, и тоска подступила к самому горлу. Мою квартиру нельзя назвать большой. Ее и маленькой-то не назовешь, самое подходящее слово — мелкая. Вытянутая, как слепая кишка, комнатенка и пятиметровая кухня. Если ко мне кто-то приходит, то я веду его сюда. На кухне я стесняюсь старого гарнитура, оставленного прежними хозяевами, и того, что здесь прекрасно слышно шуршание и бульканье в канализационном стояке.

Кто бы ни сидел по другую сторону расшатанного стола, я непременно испытываю иррациональное чувство вины за крошечную кухню, убогую квартиру, за всю свою скучную жизнь. Эти тесные кубометры спертого воздуха, насыщенного запахами пепельницы и жареного лука, насквозь пропитаны обидой и одиночеством, и, обедая, я стараюсь смотреть в окно.

Только так, наблюдая за работой гастарбайтеров из Югославии, можно на какое-то время отвлечься от тягостных раздумий. Каждую неделю югославы разбирают опалубку, под которой оказывается готовый этаж здания. Потом пластиковые щиты перемещаются выше, туда, где только что появилась частая решетка арматуры, и в этих циклических операциях угадывается некий закон природы.

Говорят, в новый дом переселят весь наш микрорайон, но я в этом сомневаюсь. Мне всегда достается все самое худшее: и вещи, и жена, и судьба. Вот и после развода, когда двухкомнатная квартира в приличном районе была разменена на две конуры, бывшая супруга заняла ту, что получше.

Алена сказала: «Мефодий, ты должен быть джентльменом». И я согласился. Хотя никогда им не был и скорее всего уже не стану. Быть джентльменом слишком дорого, а я привык жить по средствам.

Беспорядок в комнате был естественным и вечным, как человеческое стремление к счастью. Какое-то время после переезда я периодически брал в руки веник и вступал в схватку со своим естеством, однако без окрика Алены это происходило все реже…

Я стащил джинсы и не глядя бросил их на кресло — промахнуться было невозможно. Затем через голову снял рубашку и отправил туда же. Напялил теплый махровый халат, сполоснул принесенные яблоки. Сигареты у меня есть, значит, пару дней можно будет посидеть дома. Это особенно важно сейчас, когда план большого романа полностью готов.

Вот он, в красивой папочке с хитрым зажимом, — на самом почетном месте в верхнем ящике стола. Хребет и ребра, опутанные прозрачной паутиной нервной системы, да несколько дохленьких сосудиков, обозначивших направления подачи крови к предполагаемым органам. Скелету еще предстоит обрасти мышцами событий, жирком размышлений и кожей диалогов. Если, конечно, у меня получится.

План на сорока двух страницах. Идея, сюжет. Две сотни записанных через тире тезисов. Краткие истории главных героев и их конфликты. Отрывки, наброски, даже схема развития интриги — все, чему смог и успел научить школьный преподаватель литературы. Дальше, на странице сорок три, начинается свободное плавание. Провалы ненаписанных глав заполнятся бойким текстом, разрозненные куски плоти-бытия воссоединятся в захватывающую и нетривиальную историю — если только у меня получится.

Я давно уже дал себе клятву, что эта папка, в отличие от всех предыдущих, не переместится в ящик с условным названием «разное», она вырастет в роман, пусть несовершенный, но законченный. Хватит разорванных черновиков, пустых мечтаний и болезненной рефлексии. Как там — дорогу осилит идущий? Верно.

На ужин будут яблоки. И сигареты. А завтра я сделаю тушенку с макаронами — быстро и питательно.

Вентилятор в системном блоке допотопной «четверки» загудел живо и одобрительно. Пальцы, чуть подрагивая, легли на разбитую вдрызг клавиатуру.

"ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Глава первая.

Все началось с того…"

Я разыскал зажигалку и прикурил. Что это — предстартовый мандраж или полная импотенция? Ведь знал же, точно знал, с чего начать и как продолжить. Куда все делось — вышло в свисток?

«Это был день, когда…»

Н-да… Я вышел на кухню и включил чайник. Кофе кончился еще на прошлой неделе, остался только чай. Мерзкий лимонный «Липтон» в пыльных пакетиках, ломкое крошево низкосортной заварки в грязном конверте.

Вот и нашлась отговорка, повод на какое-то время оторваться от мучительного процесса самовыражения. Кого я обманываю — себя? Ну да, а что такого? Не впервой.

Письмо с универсальным адресом «Тебе» выпало из кармана и лежало прямо посередине прихожей. Судя по всему, я даже умудрился на него наступить: обратная сторона конверта была пропечатана зубчатой подошвой моего ботинка. Выкинуть не читая? Нет, тогда придется сразу вернуться к компьютеру и Плану Гениального Романа, а на сегодня это дело безнадежное. По крайней мере до наступления ночи, с приходом которой меня обычно терзают приступы вдохновения.

В конверте находился сложенный вчетверо листок хорошей белорусской бумаги. Развернув его, я прочел: «ОТКАЖИСЬ». Больше там не было ничего. Только восемь безликих букв, не дающих возможности получить хоть какое-нибудь представление о почерке отправителя. Только одно слово, которым неизвестный шутник умудрился повергнуть меня в смятение. Что ж, краткость — сестра таланта.

Интересно, сколько народу в нашем подъезде получило сегодня такие вот депеши? Хотелось бы знать, чьих рук это дело — одинокого подростка, мстящего человечеству за свою девственность, или целой шайки оболтусов, насмотревшихся шпионских фильмов?

А что, может, плюнуть на все и отказаться? Знать бы только, от чего.

Я вернулся на кухню, чтобы проведать остывающий чай, но в этот момент в дверь позвонили. От неожиданности я вздрогнул и почему-то слегка испугался. Кто бы это мог быть? А вдруг Алена? — мелькнуло в голове болезненное, но пронеслось дальше, не зацепившись ни за одну из извилин. Нет, серьезно, кто? Кнут? Он без приглашения не является. Ко мне вообще приходят так редко, что порой бывает непросто вспомнить, какую мелодию играет дверной звонок. Ах да, «Соловей». Электронная трель нещадно стегала по нервам.

Презирая себя за подобную низость, я подкрался к двери на цыпочках. Когда же я наконец вставлю глазок? Была бы Алена — проблема решилась бы сама собой. Ну почему, почему меня обязательно надо заставлять?

— Кто? — спросил я, придавая голосу твердость.

— Миша, открой, — требовательно отозвались снаружи.

— Кто там?

— Открой, Мефодий.

Это прозвучало как пароль. Мое имя, записанное в паспорте. Людей, знающих, что на самом деле никакой я не Миша, а Мефодий, всего трое, максимум — четверо, не считая, конечно, работников ЗАГСа и прочих чиновников, которым я до лампочки. Даже Кнут, а с ним я общаюсь лет пять, и тот не в курсе.

Левая рука потянулась к замку, правая предательски дернулась к цепочке. Чикатило, Роговцев и Еремин тоже были вежливы и обходительны — до определенного момента. Но кто учится на чужих ошибках? Разговаривать сквозь узкую щель казалось постыдным и недостойным здорового мужика. Будь что будет. Переспрашивать третий раз просто неприлично.

За дверью стоял ничем не примечательный мужчина лет пятидесяти. Короткие седые волосы, проницательный взгляд и крупный подбородок — в целом лицо не аристократическое, но достаточно одухотворенное. Одет он был в длинный белый плащ, полностью скрывавший ноги, за исключением подозрительно чистых туфель. Для человека, перепутавшего квартиру, незнакомец держался слишком уверенно. Мужчина смотрел на меня с непонятным, но явным превосходством. Казалось, он даже не собирался смущаться, оправдываться, виновато трясти головой — ничего из того, что обязан делать позвонивший не в ту дверь. Ясно, аферист.

Подтверждая правильность этой догадки, он сделал шаг вперед и не могучим, но жилистым плечом оттеснил меня к узкому простенку. Растерявшись от такой наглости, я покорно посторонился. Незваный гость бесцеремонно прошелся по квартире, заглянул в папку на письменном столе и пренебрежительно кивнул. Потом посмотрел на меня удивленно и непонимающе, будто только что заметил, и как-то по-домашнему попросил:

— Миша, закрой дверь, дует.

С начала вторжения прошло всего несколько секунд, но для меня они превратились в неоправданно затянувшуюся немую сцену: я стоял как вкопанный, не в силах даже моргнуть. Хамство седого меня парализовало. Тот, кто таким образом входит в чужую квартиру, наверняка имеет на это основания. Тихо паникуя, я пытался вспомнить читанные когда-то правила поведения в экстремальных ситуациях, но где там!

Я повернулся и толкнул дверь — движение получилось скованным и неживым, и на место испуга пришла злость. «Дай ему по морде! — заорал во мне адреналин. — Он один и стоит слишком близко. Даже если у него в кармане пистолет, он не успеет. Короткий удар в нос, потом еще раз!» Руки болтались, как две мокрые тряпки. Драться? Нет, это не для меня.

— Чего вам надо? — выдавил я наконец.

— Миша, ты не волнуйся, — неожиданно тепло произнес незнакомец. — Ты меня боишься, что ли? Тьфу, черт! Извини, ладно? Ну, конечно, я должен был предвидеть.

— Кто вы? — Шок понемногу отпускал. Гость вел себя развязно, но не враждебно. Может, действительно все в порядке? Старый приятель отца или дальний родственник. Но как он меня разыскал?

— Пригласишь на кухню? — спросил он более чем утвердительно и тут же прошел, уселся на мое место напротив маленького телевизора в углу. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним и встать у холодильника, скрестив руки на груди, чтобы не мешались.

— Ждешь объяснений, — констатировал мужчина.

— Угу, — буркнул я.

Происходящее тяготило меня настолько, что я был бы рад и наихудшему исходу, лишь бы все закончилось побыстрее.

— Понимаешь, Мефодий… — Незнакомец сделал паузу, проверяя мою реакцию. — Для начала мне нужно добиться от тебя во-от такой ерунды, — он свел большой и указательный пальцы, оставив между ними зазор около миллиметра. Похоже, это и были размеры «ерунды». — Добиться, чтоб ты мне поверил.

Я сел на свободную табуретку и закурил.

— Кто вы такой?

— Гм. Это и есть то самое, чего ты не поймешь. — Он дружески улыбнулся и, расстегнув плащ, достал паспорт в прозрачной обложке.

Паспорт был как паспорт, ничего особенного. Внутри оказалось довольно качественное цветное фото, под которым значилось: «Ташков Мефодий Алексеевич».

— Так мы с вами тезки? Очень приятно. Ну и что дальше?

— Полные тезки, — уточнил субъект. — И еще — однофамильцы.

— Из этого следует, что вы будете у меня жить, — предположил я, двигая к себе чашку.

— "Липтон"? — спросил незнакомец, рассмотрев бирку на пакетике. — Помню, был такой. Дерьмо, а не чай. Нет, жить я у тебя не собираюсь, — добавил он, подумав.

Я без сожаления пожал плечами.

— Надеюсь, мое пребывание здесь не затянется, но прежде я должен заставить тебя… Я почему-то считал, что, увидев паспорт, ты сам догадаешься.

— Ну! — потребовал я, снова закипая.

— Посмотри день моего рождения. И год.

Я заглянул в нужную графу и увидел то, к чему в какой-то степени был уже подготовлен, только не воспринимал такой вариант всерьез, поскольку он выглядел слишком анекдотично. Из записи в паспорте следовало, что мы с Мефодием-старшим родились в один день одного и того же года.

— Еще и ровесники. Признаться, для своих тридцати выглядите вы неважно. Много курите?

Однофамилец, увидев, что номер с фальшивыми документами не проходит, заметно погрустнел.

— Мне пятьдесят лет, — сказал он. — Ты — это я, только на двадцать лет моложе.

— А, усек. Параллельные миры с разным темпом времени. Любимая тема одного моего знакомого.

— Да, Кнут никогда не забирался в космос. Он убежден, что все двери Вселенной открываются на Земле.

Тезка-ровесник произнес это так просто, что я сначала кивнул и уж потом спохватился.

— Вы знакомы с Шуриком?

— Уже лет двадцать пять.

— Ему всего тридцать.

— Сейчас. Так же, как и тебе. А через двадцать лет…

— Мы состаримся на двадцать лет, — легко согласился я. — Так откуда вы его знаете?'

— Случайно познакомились в библиотеке, на встрече с одним писателем. Сказать, с каким?

— Нет, не надо. Я все понял. Передайте Кнутовскому, что я восхищен его остроумием. Что же он, не мог придержать эту идею до первого апреля?

Ровесник-однофамилец замолчал и машинально отхлебнул чаю.

— Ну и дерьмо!

— Вы повторяетесь. Наверное, Кнут спланировал полномасштабный розыгрыш. Знаете, мне даже немного жаль, что я расколол вас так быстро. Это действительно могло быть забавным.

— Правильно. Именно так я все и представлял. Я не ждал легкой победы.

Он скинул плащ и принялся расстегивать рубашку необычного покроя.

— Эй, эй! Вы ничего не перепутали? — К такому повороту я был не готов. Кнут что, совсем свихнулся? Кого он ко мне прислал?

— Ужасно пошло, но ничего другого не остается. Приступаем к телесному осмотру. Ты хорошо помнишь свои родинки? — Седой говорил без всякой иронии. — Если тебя не убедит вот это и это… — он указал на крестообразный шов у локтя и крупное родимое пятно под левой лопаткой, — …то я могу рассказать несколько случаев из своей биографии. Например, как я… то есть ты бросил Людмилу. Подробности интересуют? Деньги на Люсин аборт ты занял у…

— Заглохни! — не выдержал я.

Его слова придавили меня, как могильная плита. В голове пульсировала бешеная мысль: «Откуда он это знает?» А рядом всплывало, прорывалось сквозь стальные кордоны обычного человеческого «Не может быть» жутковатое понимание того, что я ему уже верю. Верю! Потому что единственное рациональное объяснение — это…

— Ну, Миша! Соображай! Ты фантаст или кто?

Сосед за стенкой вышел из туалета, о чем свидетельствовал надсадный рев его бачка. На югославской стройке гудел, передвигаясь, башенный кран. Передо мной стоял давно остывший и подернувшийся блестящей пленкой «Липтон». Рядом, задумчиво поигрывая пакетиком, сидел пятидесятилетний мужик, только что доказавший, что он — это я. С лестницы слышался исступленный лай дурной собаки. Все происходящее воспринималось естественным и монолитным, и я уже не знал, какой из элементов бытия считать «правильным», а какой — нет. Все объединилось и слилось в одну картину, и у меня не было оснований полагать, что Мефодий-старший менее реален, чем сосед, неоправданно часто спускающий воду в бачке.