***

С высоты девятого этажа город поблескивал умытыми витринами, свежеполитыми улицами, а торопящиеся далеко внизу люди, казалось, были преисполнены радостного нетерпения. Залитый солнцем Ксенофонтов стоял на своем балконе, испытывая возвышенное желание воспеть свой город, написать что-то сугубо положительное о мороженщице из киоска возле редакции, о водителе поливальной машины, которая пересекала сейчас площадь, распустив роскошные водяные усы, ему хотелось написать о своем друге Зайцеве, тем более что он обещал это сделать уже не один раз…

Да, утро было такое, что никакие осуждающие и клеймящие мысли не приходили ему в голову, а если и приходили, он с отвращением отбрасывал их в сторону, как отбрасывают нашкодившего кота.

Потом Ксенофонтов удачно побрился, не затронув усов, а единственный порез возле уха был почти незаметен. И кофе получился вполне пристойным, и свежая рубашка нашлась, и по радио пели про удачу, которая может стать неплохой наградой за смелость.

Короче – утро было замечательное и не предвещало никаких тревожных, а уж тем более опасных событий. Поэтому, когда Ксенофонтов, потолкавшись у газетных витрин в сквере, неожиданно увидел под ногами новенькую, зелененькую пятидесятирублевку, сложенную пополам и покачивающуюся на утреннем ветерке, как диковинная бабочка, сердце его радостно дрогнуло и сбилось с привычного такта. Подняв деньги, Ксенофонтов счастливо рассмеялся в душе. Зайдя с другой стороны витрины, чтобы увидеть разиню, он беспомощно оглянулся – вокруг никого не было. Только он, Ксенофонтов, интересовался в то утро газетами.

Вот тебе, старик, и награда за преданность производственным и сельскохозяйственным новостям, подумал Ксенофонтов и, сунув деньги в карман, расположился на влажной еще после ночной росы скамейке – не прибежит ли кто, запыхавшись, с круглыми глазами, нервный и несчастный. Но нет, никто не прибегал. Ксенофонтов пощипывал ус и смотрел на часы. Нельзя сказать, что он хотел вернуть деньги, нет, ничто человеческое ему не было чуждо, но в то же время надо заметить, что он отдал бы находку не колеблясь, даже немного гордясь собой.

Как бы там ни было, перед обедом Ксенофонтов позвонил Зайцеву.

– Старик, – сказал он, – а не пообедать ли нам?

– Договорились. Встречаемся, как обычно, в вареничной.

– Где?! – переспросил Ксенофонтов, стараясь наполнить свой вопрос брезгливостью и пренебрежением.

– В вареничной. А что?

– Чтобы я пошел в эту вонючую забегаловку? Да никогда! Старик, мы обедаем в ресторане. Вот так. В «Астории». Я позвоню туда и закажу столик. Не опаздывай. – И Ксенофонтов, положив трубку, захихикал, довольный ошарашенным молчанием Зайцева.

Придя в ресторан и расположившись в углу под фикусом, Ксенофонтов удовлетворенно поглядывал на себя в зеркало, находя в себе все новые достоинства, которых не замечал вчера. Зайцев вошел быстро и деловито, будто не в ресторан, а в служебный кабинет. Посмотрел озадаченно на Ксенофонтова, присел.

– Внимательно тебя слушаю, – сказал он с некоторой скорбью в голосе. – Что случилось?

– Да ничего не случилось… Я вот подумал – а почему бы мне не пригласить в ресторан лучшего друга, почему бы мне не посидеть с ним в этом приятном месте.

– В этом? – Зайцев потер лист фикуса, вытер салфеткой пальцы. – Ну ладно… Некоторые сидят в местах и похуже.

– Обижаешь, старик, обижаешь, – проворковал Ксенофонтов, вчитываясь в меню. – Вот у них тут есть заливная говядина…

– Нет заливной говядины, – бросила официантка, проходя мимо со стопкой грязных тарелок. – Дежурный обед, молодые люди. Суп с яйцом, гуляш с макаронами и компот из сухофруктов.

Ничего, – утешил Зайцев погрустневшего друга. – Ты же сам сказал, что главное – посидеть. Хорошо сидим. Ну, выкладывай, наконец.

– Полсотни нашел, старик. – Ксенофонтов без радости вынул из кармана и положил на стол хрустящую бумажку.

– Спер, наверное? – подозрительно спросил Зайцев. – Признавайся, чистосердечное раскаяние облегчит твою участь.

– Да нет, все проще… У газетных витрин в сквере, знаешь? Кто-то так зачитался, что не заметил, как деньги потерял.

– Совсем новенькая, – проговорил Зайцев, рассматривая водяные знаки на купюре. – Надо же так увлечься… Не иначе как твою статью прорабатывал.

– Да, скорее всего, – согласился Ксенофонтов. – Когда меня читаешь, можно забыть о чем угодно.

– Ты имеешь в виду хвалебный гимн во славу пекаря Фундуклеева?