Часть первая

Все они почему-то умирали...

Весна наступила ранняя, причем какая-то бурная, самоуверенная, и уже через несколько дней после первого мартовского потепления по улицам бежали пружинистые, мускулистые ручьи, а солнце играло в лужах, обещая горожанам все, чего только они сами могут себе пожелать. На то и весна, чтобы обещать несбыточное. А того, чего можно добиться легко и просто, никому не хотелось.

Хотелось чего-то из ряда вон — почувствовать себя молодым и встревоженным, увидеть улыбку на лице встречной красавицы, посетить человека, который давно тебя ждет и готов принять в любом виде, придешь ли ты с бутылкой водки, или же ему придется доставать свою, вручишь ли ты букетик жеванной мимозы, доставленной в город кавказскими беженцами, или раскошелишься на розочку, которая по цене явно тянет на пенсию средних размеров.

Ручьи бежали по обочинам дорог, посверкивая радужными от бензиновых разводов бликами, бесстрашно уходили в темноту канализационных люков, выбирались на поверхность где-то за городом среди заснеженных еще полей и лесов, ныряли в тяжелые серые сугробы и продолжали, неудержимо продолжали свой путь к далекой речке, чтобы влиться в нее и исчезнуть в мутных весенних водах, наполненных щепой, прошлогодними прелыми листьями, а то и жутковатыми какими-то предметами, которые каждую весну неизбежно появляются из-под тающего снега, из-под сошедшего льда.

Да, напряженная криминальная жизнь в городе не затихала и зимой, поэтому многие зловещие отходы этой жизни возникали перед глазами только по весне, когда весело журчали ручьи, блистало в лужах солнце и хотелось пусть самого малого, но несбыточного.

Павел Николаевич Пафнутьев, гладко выбритый, но сонный и не вполне причесанный, медленно брел по улице, щурился на солнце, поддавал ногой камешки, которые изредка попадались на его пути, а сам напряженно и опасливо всматривался в себя, прислушивался к себе — отзовется ли в душе хоть что-нибудь, хоть маленькая какая-нибудь несчастная струнка на приход весны.

Почему-то всегда это его волновало — вздрогнет ли нутро, запросит ли несбыточного?

И не сразу, далеко не сразу смог он себе ответить: что-то отозвалось, что-то слабо, почти неслышно зазвенело в его истерзанной кровавыми преступлениями душе — захотелось теплой лунной ночи, узкой девичьей ладошки, мерцающего в темноте взгляда захотелось и собственного страха. Но не того, когда холодит тебе висок ствол бандитского пистолета или пляшет у горла лезвие ножа, захотелось страха, который испытываешь, столкнувшись лунной ночью в зарослях сирени со взглядом таинственным и зовущим...

— Ох-хо-хо! — вслух простонал Пафнутьев и тут же оглянулся по сторонам — не застал ли кто его за мечтаниями глупыми и запоздалыми. Но нет, никто не смотрел в его сторону, никого не интересовал странный тип с припухшей после сна физиономией, с выражением, которое если не было туповатым, то каким-то простоватым наверняка. Такое лицо может быть у сантехника, которого собираются выгнать за пьянство, у ночного вахтера к концу смены, у водителя тяжелого грузовика, переночевавшего у спущенного колеса, у пустого бензобака.

Но Пафнутьев не был ни сантехником, ни вахтером, ни водителем, он был начальником следственного отдела прокуратуры, и ему, наверное, положено было иметь выражение лица совершенно другое — быстрое, уверенное, пристальное. Во всяком случае так думали многие из тех, с кем ему приходилось сталкиваться по службе, в какой бы роли они не выступали. Однако Пафнутьева устраивала собственная физиономия, и он не торопился подстраиваться под убыстряющийся бег жизни, и, как ни странно, ему удавалось поспевать даже там, где другие, шустрые и несущиеся, постоянно запаздывали и растерянно хлопали глупыми своими глазами.

Весеннее настроение затронуло Пафнутьева куда сильнее, чем ему вначале показалось. Прошло совсем немного времени как он, сам того не замечая, запел, замурлыкал себе под нос что-то давнее, полузабытое...

— Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил, и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил, — Пафнутьев улыбнулся, осознав вдруг ясно и четко, куда он идет, к кому и по какому поводу...

Шаланда сидел за своим столом и, уставившись в пыльное стекло, под которым были выложены календари за последние несколько лет, телефоны начальства, морга, странная девица, вырезанная из какого-то журнала — видимо, чем-то тронула она сердце Шаланды, чем-то она его растревожила. Отвлекаясь на секунду от своей опасной многотрудной деятельности, Шаланда встречался с ней взглядом, и глаза его теплели, в них снова возвращалась жизнь. Девица была почти раздета, а обильные ее формы уже не первый год утешали Шаланду и давали ему какие-то надежды на будущее. Судя по тому, что снимок был достаточно замусоленным, Шаланда общался с девицей не только через стекло.

— А, Паша, — Шаланда со вздохом оторвал взгляд от красавицы и накрыл ее папкой уголовного дела. — Как поживаешь, Паша?

— Весна, — ответил Пафнутьев, присаживаясь у стены. — Природа оживает от зимней спячки... Душа выбрасывает робкие зеленые побеги... Всем хочется любви и ласки...

— Это хорошо, — кивнул Шаланда. — Вчера из-под снега вырыли два трупа.

— И что же?

— Опознаем. О чем и сообщаю. Тебе положено об этом знать. Какой-никакой, а все следователь, — не удержался, кольнул Шаланда.

— Да уж сообщили, порадовали.

— Это только начало. Еще одного выловили в речке. Но тот хоть с документами.

— Везучим оказался, — сказал Пафнутьев.

— Не очень... Сообщили родне... А те ни в какую не хотят своим признать.

Не похож, говорят. А как он может быть похожим, если всю зиму в речке отмокал?

Он и в самом деле не похож ни на одно земное существо. Не хотят забирать.

— Почему?

— Хоронить не на что, обычная канитель. Сейчас вот начнут из-под снега показываться руки-ноги, они ведь, Паша, того... Не все убитые, не все замученные. Половина своей смертью померла. Хоронить дорого, разорение...

Вынесли, снегом присыпали и будь здоров, не кашляй, как говорится.

— Значит, и до таких времен дожили мы с тобой, значит, и в этих временах нам побарахтаться придется.

— А дальше? Паша, что будет дальше? — Шаланда поднял на Пафнутьева маленькие глазки и посмотрел на него с нескрываемой растерянностью. — Это же ведь полный отпад, а?

— Еще не полный, — усмехнулся Пафнутьев.

— Будет круче?

— Конечно! — беззаботно ответил Пафнутьев. Поднявшись, он подошел к столу Шаланды, сдвинул уголовное дело в сторону, всмотрелся в игривую улыбку красавицы под стеклом. — Пора менять, — сказал он. — Не надоела? А то нынче другие в моде... Показывали вчера по телевизору — сиська в ведро не помещается, на полтора ведра сиська. Одна!

— Да я к этой уже привык, — смутился Шаланда и снова сдвинул серую папку, будто стесняясь показывать чужим людям наготу своей избранницы. — Пусть будет.

— А то мне недавно попали очень смелые снимки, — улыбнулся Пафнутьев. — Могу подарить.

— Не надо, — нахмурился Шаланда, словно его склоняли к чему-то дурному, безнравственному. — И оставим это. Тут у меня другое... Я тебе поэтому и звонил, — Шаланда испытующе уставился на Пафнутьева, словно все еще колебался — стоит ли говорить все, что знает, не проболтается ли, не выдаст ли важную государственную тайну.

— Давай, Шаланда, не тяни, — сказал Пафнутьев. — Можешь мне довериться...

Шаланда смахнул со стола какие-то крошки, видимо, перед приходом Пафнутьева перекусывал наспех, положил тяжелую руку на папку с уголовным делом, подержал ладонь на картонном переплете, как бы наливаясь какой-то злой силой, и, наконец, в упор посмотрел на Пафнутьева.

— До чего, Паша, дело дошло, не поверишь...

— Поверю.

— Старики звереют.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Пацаны — уж ладно, к этому я привык... Все эти юные алкоголики, наркоманы, нюхачи... Ладно. Злобное племя растет. Не представляю даже, что будет делать, как будет вертеться тот мужик, который когда-нибудь на мое место сядет... Ошалеет.

— Не ошалеет, — Пафнутьев махнул рукой. — Он будет из той же стаи. Он сам из них будет, из юных и злых... Поэтому не надо его жалеть. Пусть вертится. Так что твои старики?

— Один старик, Паша. Но до чего злобный... Я его боюсь. Он и меня чуть не порешил. Глаза у него вроде даже подслеповатые, но до того звероподобные, Паша... — большое лицо Шаланды выражало искреннюю растерянность.

— Что же он натворил, этот дед?

— Человека хотел зарезать.

— И все? — усмехнулся Пафнугьев. — Читай оперативки, Шаланда! Нет ночи, нет дня, чтобы кто-то кого-то по пьянке не зарезал, не зарубил, не расчленил. И тут всего лишь попытка?

— Подожди смеяться, Паша. Попытка ладно, но это... Есть труп в наличии, и шило, которое отняли у старика, очень уж хорошо входит в ту дырку, которую на трупе обнаружили. Так хорошо входит, так хорошо, что просто лучше не бывает.

— А что говорят эксперты?

— Вот то и говорят, что я тебе доложил.

— А старик?

— Молчит. Ни слова, Паша, ни звука.

— И ни взгляда? — усмехнулся Пафнугьев.

— А вот тут ни фига, Паша! Взгляды он такие бросает, что я не решаюсь с ним в кабинете один на один оставаться.

— Крепкий старик? Гигант? Монстр?

— Опять же, ни фига. Хилый старикашка, занюханный дальше некуда, пенсионер, бывший дорожный рабочий. Живет здесь недалеко, шатается по этим же вот улицам.

— Обыск?

— Пусто.

— Оружие? Наркотики? Взрывчатка? — перечислил Пафнутьев обычные находки, с которыми он сталкивался едва ли не каждый день, едва ли не при каждом обыске.

— Коробка из-под фотоаппарата «Зенит», а в ней ордена и медали. За взятие Будапешта, Варшавы, Берлина, Парижа, Лондона, не знаю, что он там еще брал в своей жизни. Если бы не остановили, наверняка и Вашингтон бы взял запросто. И это... победитель соцсоревнования... Большим ударником был, оказывается, Сергей Степанович Чувьюров. Ты когда-нибудь слышал такую фамилию — Чувьюров? Что-то в ней слышится чреватое, а, Паша? — Шаланда приник тяжелой грудью к столу и уставился на Пафнутьева с таким напряжением, будто и в самом деле фамилия задержанного таила в себе опасность.

— А ты когда-нибудь слышал фамилию Пафнутьев? — спросил Пафнутьев. — А фамилию Шаланда слышал?

— Да ладно тебе! — Шаланда махнул тяжелой ладонью. — Старику седьмой десяток. Парень, который его скрутил и доставил, настаивает, что тот порешил и его друга. Неделю назад. Понимаешь? Друга зарезал, а теперь и за ним охоту начал. Безнаказанность, она, знаешь, к чему приводит?

— К чему? .

— К беспределу! Она толкает все на новые и новые преступления. Понял? — сурово спросил Шаланда.

— Понял. Значит, что же получается? — медленно проговорил Пафнутьев, начиная, наконец, проникаться заботами Шаланды. — Выходит, оба пострадавших — и тот, недельной давности труп, и свеженький, который доставил к тебе этого страшилу — знакомы друг с другом?

— Да, — кивнул Шаланда. — Очень хорошо знакомы. И оба знают старика. Паша, я тебе сейчас такое скажу... Такое скажу... Эти ребята под два метра... Амбалы, понял? Самые настоящие амбалы.

— Какие ребята?

— Ну эти... Труп и тот, который притащил старика к нам. У парня в боку дырка от штыка, но он смог. Дырка оказалась несерьезной... Малость промахнулся старик, понял? Промахнулся. А намерения были еще те... — Шаланда выдвинул ящик и со стуком положил на стол длинный черный штык времен второй мировой войны. Штык был заточен до такой остроты, которую можно было сравнить разве что с игольной.

Лишь у самого основания оставались ребра бывшего штыка, только по этим выступающим ребрам и можно было установить, что это все-таки не заточенная арматурная проволока, а самый настоящий штык, боевое оружие. Рукоять представляла собой намотанную на утолщенную часть штыка изоляционную ленту. Но она была очень удобна, поскольку позволяла обхватить рукоять намертво. Лента просто прилипала к руке, сливаясь с ладонью, и заточенный штык становился смертельно опасным оружием даже в немощной руке старика. Нетрудно было себе представить, как он входил в тело — с такой легкостью, будто проникал в подтаявшее масло.

Пафнутьев взял штык, взвесил на руке, повертел перед глазами, а когда положил на стол, увидел на своих пальцах черные следы изоляционной ленты.

— На экспертизу отдавал? .

— Никаких следов крови... Прежней крови, — уточнил Шаланда. — Лента совсем свежая. Если это действительно он, то старик сменил ленту. Представляешь, Паша, какая хитрость, какая сатанинская предусмотрительность! Мы ищем следы крови, а их и быть не может! Лента-то новая.

— А при обыске?

— Нашли ленту, эту самую. Но Чувъюров и не отрицает, что это его штык. Он ничего не отрицает. И ничего не подтверждает. Он молчит. И сверкает глазами. И все. Да, и желваками ворочает. У него такие бугристые, выступающие желваки. По ним только и можно догадаться, что он все-таки слышит мои вопросы.

Пафнутьев помолчал, что-то прикидывая про себя. Мелькнувшая невнятная мысль тут же ускользнула, и он мучительно пытался понять, вспомнить — что же промелькнуло сейчас перед ним? Не то догадка, не то вопрос, который мог бы все поставить на места...

— Значит, ты говоришь, — начал он медленно, но Шаланда, не поняв его состояния, перебил:

— Старика сейчас доставят сюда. И ты можешь сам с ним поговорить, если тебе, конечно, это удастся.

— Подожди, Шаланда, заткнись, — поморщился Пафнутьев. Приближающаяся догадка опять растворилась в воздухе. — Не суетись. Значит, ты утверждаешь, что труп... Что старик был знаком с трупом? Разумеется, когда тот еще был живым человеком? И со вторым пострадавшим, которого он поцарапал, тоже знаком, так?

— Да. Он знал обоих.

— Хорошо. Идем дальше... Оба парня тоже были друг с другом знакомы?

— Да, Паша! Ты правильно понял. Они, можно сказать, друзья.

— Что же объединяло двух молодых амбалов и старика? Почему они все оказались знакомы? Что их связывало? И нет ли в этой связке кого-либо еще?

Может, они все друг за дружкой охотятся?

— Оба парня работали в одной фирме. «Фокус» называется.

— И оба под два метра?

— Да.

— В эту фирму набирают людей по росту?

— Паша! — Шаланда неожиданно обиделся и покраснел, решив, что его недооценивают или же пытаются выставить придурком. С кем бы ни разговаривал Шаланда, он постоянно подозревал, что с ним хотят поступить именно так — выставить придурком. — Если ты не знаешь, так я тебе скажу... Сейчас в любой фирме набирают по росту. И чтоб были у людей твердая рука и верный глаз. И чтоб знали они десяток-другой приемов из разных там единоборств. Эти ребята служили в «Фокусе» не то телохранителями, не то снабженцами, а скорее всего занимались и тем, и другим.

— Может быть, в этом фокус?

— Паша, ты так удачно шутишь, что общаться с тобой — сплошное райское наслаждение. Но ты вот что пойми: этот старик — маньяк. Злостный убийца, который просто тронулся умом, крыша у него поехала. Он зарезал одного человека, пытался зарезать другого. По чистой случайности парни оказались из одной фирмы.

Я наводил справки — фирма в порядке. Все в норме — лицензии, допуски, регистрации.

— И с налогами полный порядок?

— Да. Я специально наводил справки.

— Но так не бывает! — усмехнулся Пафнугьев.

— Бывает, Паша, все бывает! — с неожиданной горячностью заверил его Шаланда. — Бывает. Эти ребята жили в одном подъезде и только поэтому стали жертвами маньяка.

— Они братья? — спросил Пафнутьев.

— Нет.

— Родственники?

— Нет.

— Квартиры по соседству?

— Они жили в одной квартире.

— Понял, — кивнул Пафнутьев. — Гомики.

— Нет! — выкрикнул Шаланда с таким гневом, будто его самого заподозрили в позорном мужеложстве. — Они просто жили в одной квартире. Так бывает.

— В этой квартире еще кто-то живет? Кроме них?

— Не знаю, — покраснел Шаланда. — Не устанавливал. Пока не занимался этим. В конце концов, они пострадавшие. Жертвы. Меня больше интересовал преступник. Вот о нем спрашивай, о нем могу рассказать побольше.

Пафнутьев подошел к окну и долго вслушивался в перезвон капель, которые срывались с мокрой крыши и падали на жестяной карниз. Эти весенние звуки, видимо, нравились ему, что-то напоминали или пробуждали в его душе, и он простоял так несколько минут, склоняя голову то к одному плечу, то к другому.

— Весна, — наконец, выдохнул Пафнутьев с печалью в голосе. — Ручьи бегут, девушки прыгают через лужи... Ты заметил, Шаланда, как укоротились юбки за последний год?

— Я заметил, как с каждым годом укорачивается у людей жизнь, — мрачно ответил Шаланда, не желая поддаваться на весенние призывы Пафнутъева.

— Все в мире взаимосвязано, Шаланда, — вздохнул Пафнутьев и вернулся на свой стул. — Не замечая укороченных юбок, Шаланда, ты очень многое упускаешь в своей жизни и в своей служебной деятельности. Печально, Шаланда, но это так.

— Ты убедился в этом на собственном опыте? — усмехнулся Шаланда, радуясь, что и ему удалось укусить Пафнутьева.

— Ну, не на твоем же, — Пафнутьев поставил локти на колени и подпер щеки кулаками. — Где нашли труп?

— На лестничной площадке. Он истек кровью. Его утром обнаружил какой-то жилец, который первым собрался на работу.

— А где было совершено нападение на второго амбала? На той же лестничной площадке?

— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросил Шаланда. — Я тебе этого не говорил.

— Почему-то подумалось... Странный маньяк у тебя завелся... Обычно маньяки так себя не ведут. Знаешь, как они себя ведут? Никогда не догадаешься, что разные нападения совершает один и тот же злодей. Эти маньяки, оборотни, нетопыри, вампиры меняют районы города, меняют оружие — то удавкой сработают, то ножом, то вдруг туристский топорик на работу прихватят... Кошмар какой-то! А этот... Одним и тем же штыком, в одном и том же, причем, своем подъезде, на одних и тех же ребят, которые его хорошо знают... Как понимать?

— А вот так и понимай! Жизнь, она, знаешь, какая бывает?

— Какая?

— Непредсказуемая.

— Да? — удивился Пафнутьев. — Ну, ладно. Наверно, ты прав. Труп давно нашли?

— С неделю, — вяло ответил Шаланда, видимо, осознавший странности преступления. — Я уже тебе говорил.

— Зачастил твой старик, зачастил... Так нельзя. Это плохо.

— Да уж хорошего мало.

— А как он у тебя оказался? Как ты вышел на этого злостного вампира?

— Да не выходил я на него! — отчего-то разозлившись, закричал Шаланда.Говорил же тебе! Он напал на парня, тот увернулся, скрутил старика, отобрал штык и приволок сюда. Затолкал в мой кабинет, положил штык на стол, задрал свой пиджак... А там рана. Проникающая, между прочим, рана. Вызвали врача, составили протокол, изъяли штык... Со свидетелями опять же, с понятыми. Не сомневайся, все сделано, как положено.

— А как положено?

— По правилам! — Шаланда вынул из тумбочки стола рыхлый уголовно-процессуальный кодекс и с такой силой бросил его на стол, что из кодекса выползло медленное облачко пыли.

— Ох, Шаланда, — вздохнул Пафнутьев и опять направился к окну, но на этот раз оставался там недолго. — Старик один жил в квартире? — неожиданно обернулся он.

— Откуда знаешь? — подозрительно спросил Шаланда. — Ты уже занимался этим делом, а? Признавайся, Паша.

— Я всю жизнь этим делом занимаюсь, Шаланда. Что там у тебя намечено? На какое мероприятие ты меня зазвал?

— Очная ставка. Хочу провести допрос старика в присутствии потерпевшего.

Может, он при нем заговорит, как ты думаешь?

— Может и заговорит, — пожал плечами Пафнутьев. — Кто ж его знает... Чужая душа потемки.

— Глядишь, и ты какое словечко кстати вставишь, — усмехнулся Шаланда, словно заранее был уверен в том, что уж от Пафнутьева-то наверняка никакой помощи он не дождется.

Пользуясь своим положением, Пафнутьев мог, конечно, сесть за стол Шаланды, принять начальственный вид и взять очную ставку в свои руки, провести ее так, как сам счел бы необходимым. Но он поступил иначе — зажался в угол между батареей парового отопления и фанерным шкафом вдали от стола, за которым неприступно возвышался сам Шаланда. Для постороннего человека Пафнутьев мог вообще показаться случайным здесь человеком. Может быть, водителем, который дожидается Шаланду, может быть, дальним родственником, которому позволили поприсутствовать при необычном для него деле — очной ставке между опасным преступником и невинной жертвой. Мешковатый костюм, сонная физиономия, простоватое выражение надежно маскировали начальника следственного отдела.

Первым пришел пострадавший.

И хотя Пафнутьев в упор, не отрываясь, рассматривал его, гость скользнул по нему равнодушным взглядом, сразу вынеся Пафнутьеву приговор как человеку недалекому, ненужному, незначительному. На госте был малиновый пиджак, черные брюки, лакированные туфли на тонкой кожаной подошве, из чего Пафнутьев заключил, что гость прибыл на машине — невозможно было в такую мокрую, сочащуюся снегом погоду пройти даже несколько шагов в таких вот туфельках.

Гость был и без пальто, конечно же, пальто осталось в машине. Машину тоже представить было нетрудно — какой-нибудь «джип» или, на худой конец, «мерседес». Любая другая машина унизила бы достоинство этого амбала. Пожав руку Шаланде, он тут же болезненно скривился, напоминая, что человек он раненый, что перенес опасное для жизни бандитское нападение и нуждается во внимании и сочувствии.

И Шаланда, о, простая, бесхитростная душа, дрогнул, склонился в поклоне, руку пожал полыценно, и даже в улыбке его, во взгляде промелькнула зависимость.

Он хотел было представить потерпевшему Пафнутьева, но тот успел замахать руками — не надо, упаси Боже, дай посидеть спокойно и неузнано. Шаланда недоуменно пожал плечами, как хочешь, дескать. И, выйдя из-за стола, с какой-то слоновьей галантностью предложил гостю стул. Тот сел, небрежно закинул ногу на ногу, но, вспомнив, что у него страшная рана в боку, тут же прижал к ней ладонь и закусил губу, сдерживая готовый вырваться стон.

Пафнутьеву достаточно было бросить беглый взгляд на двухметрового детину, чтобы сразу понять, что за человек пожаловал в кабинет Шаланды. Малиновые пиджаки отошли года два назад, но парень, видимо, не мог насладиться им в то время, не позволяли финансовые возможности. Скорее всего, деньги у него появились недавно, и, конечно же, он немедленно исполнил свою мечту, не считаясь с тем, что ни один уважающий себя фирмач такой пиджак не наденет.

Значит, со вкусом у него дела неважные, со здравым смыслом тоже, да и умишко, похоже, слабоват. Декоративный малый, решил про себя Пафнутьев. Скорее всего, шестерка, даже на семерку не тянет. Но тогда как понимать Шаланду, который уж не знает, каким боком повернуться к гостю, какой улыбкой его одарить, о чем таком трепетном спросить?..

Не вслушиваясь в вежливую беседу Шаланды со своим уважаемым гостем, Пафнутьев поднялся, бочком протиснулся к окну и выглянул во двор. Так и есть — на служебной площадке стоял «мерседес» цвета мокрого асфальта. На месте водителя сидел еще один малиновый пиджак в черных очках и с таким же тяжелым, выстриженным затылком. «Видимо, и труп, который лежал где-то в морге, был таким же, разве что без малинового пиджака», — подумал Пафнутьев, но тут же устыдился, осознав, что не ощущает жалости к безвременно погибшему молодому парню от руки престарелого маньяка.

— ...рана оказалась глубокая, но хирург сказал, что ничего важного не затронуто, — донеслись до Пафнутьева слова парня. — Я об одном только жалею — что не добил этого поганого старикашку там же, в подъезде! — неожиданно громко произнес парень и оглянулся на Пафнутьева — хоть и пустой человечишко сидит где-то в углу, но пусть и он знает, кто пожаловал к начальнику милиции, пусть и он оценит силу его гнева и ненависти.

— Не стоило пачкаться, — заметил Шаланда, — Это был бы самосуд. Вы правильно поступили.

— Я полностью уверен, что и Коляна он порешил!

— Этим занимается следствие, — проговорил Шаланда, смущенно косясь в сторону Пафнутьева, который, конечно же, слышал этот пустой разговор. "Откуда у Шаланды, самолюбивого и тщеславного, может быть зависимость от этого красавца?

— озадаченно думал Пафнутьев. — Наверняка тот что-то подарил моему другу Шаланде, наверняка что-то сумел ему сунуть. Или поприжал? Нет, из-за подарка Шаланда не станет вот так пластаться... И запугать его непросто".

— А если будет доказано, что именно старикашка Коляна убил, что ему?

Расстрел?

— Суд решит, — промямлил Шаланда, хотя мог бы совершенно твердо сказать, что за подобное расстрела не полагается, за подобное можно, в худшем случае, получить лет десять. Но, видимо, не хотел расстраивать гостя.

— А я бы таких стрелял на месте! — парень оглянулся на Пафнутьева, догадавшись, наконец, что не зря сидит в углу этот человек, не зря его терпит Шаланда.

— Кажется, ведут, — сказал Шаланда и выразительно посмотрел на Пафнутьева — для него он произнес эти слова, хотел предупредить, дать время подготовиться.

Но Пафнутьев никак на его слова не отозвался — его лицо оставалось таким же сонным. Откинув голову к шкафу, он, кажется, даже немного подремывал.

— Ваш человек? — вполголоса спросил парень у Шаланды, кивнув в сторону Пафнутьева.

— Наш, — сдержанно ответил тот.

В это время открылась дверь, и на пороге возникла сухонькая фигурка невысокого человека со сведенными назад руками. Был он сутул, седые волосы всклокочены, смотрел исподлобья из-под густых, кустистых бровей. Конвоир, видимо, подтолкнул его сзади, и старик резко шагнул в кабинет, но тут же попятился.

— Ну что, батя, фазу тебя добить или постепенно? — поднялся парень во весь свой громадный рост.

Старик не ответил, но и не отвел глаза в сторону, не попятился.

— Спокойно, спокойно, — Шаланда наконец проявил решительность и, выйдя из-за стола, оттеснил парня от старика.

— Все равно ему не жить! — во весь голос заорал парень. — Найду и через десять лет, и через двадцать... Вот этими руками задушу, чтоб знал, от кого смерть принимает и за что! — парень потряс растопыренными ладонями перед лицом старика.

— Начнем очную ставку, — проговорил Шаланда, усаживаясь за стол.Потерпевший, скажите, этот ли человек совершил на вас нападение в подъезде дома, где вы живете?

— Он самый! — кивнул парень. — Этого вонючего старикашку я и среди ночи узнаю. Я его на ощупь узнаю! Почему мне не удавить его там, на лестнице, понять не могу!

— Не все же тебе давить, — хрипло проговорил старик. — И на тебя управа найдется.

— Ха! Заговорил! — не столько возмутился, сколько обрадовался парень.Надо же! Голос прорезался!

— Скажите, гражданин Чувьюров, — вмешался Шаланда. — Признаете ли вы, что совершили нападение на присутствующего здесь Оськина Евгения Николаевича?

В этот момент старик пошатнулся и, чтобы не упасть, оперся рукой о спинку стула. Справившись со слабостью, он снова распрямился.

— Сядь! — Шаланда властно указал на стул, за который только что держался старик. Не глядя, тот нащупал спинку стула и осторожно опустился на него, сложив руки на костистых коленях. — Отвечайте, Чувьюров! Это вы нанесли рану гражданину Оськину?

— Было дело, — кивнул Чувьюров.

— И Коляна ты убил, дерьмо собачье? — взвился Оськин. — Признавайся, сучий потрох! Ты убил Коляна неделю назад?!

Старик поднял голову, в упор посмотрел на красного от злости Оськина и негромко, почти шепотом произнес:

— Сам ты сучий потрох.

Оськин, не сдержавшись, вскочил, шагнул к старику, захватил на его груди все одежки, приподнял так, что ноги старика оторвались от пола, и прошипел в лицо:

— Я тебе этого не забуду! Понял? Подыхать будешь, а меня вспомнишь!

Собственными кишками удавишься!

Рванувшийся из-за стола Шаланда разнял их и снова усадил на стулья.

— Предупреждаю! — заорал он. — Друг друга не касаться! Иначе обоих рассажу по клеткам. — Понял? — обернулся он к Оськину, решившись, наконец, повысить голос. Но тот, кажется, не заметил перемены в поведении Шаланды. — Повторяю — рассажу по клеткам!

Шаланда с грохотом выдвинул ящик стола, вынул штык с черной ручкой и припечатал его к столу рядом со стеклом.

— Твой штык? — спросил он у Чувьюрова.

Тот в ответ лишь криво усмехнулся и отвернулся к окну, где сидел Пафнутьев, молча наблюдавший происходящее.

— Отвечай — твой штык?

— У тебя же спрашивают, пидор ты позорный! — Оськин опять вскочил, бросился к старику, но тот увернулся, попытался было шагнуть к двери, но Оськин догнал его, схватил сзади за лицо и поволок обратно к столу Шаланды. Он так захватил старика, что ладонью перекрыл ему и рот, и нос. Не в состоянии вдохнуть, тот лишь умоляюще вращал глазами. Но Шаланда, видимо, решив проучить гонористого преступника, не торопился придти ему на помощь.

И тут произошло нечто совершенно неожиданное — когда парень волок старика мимо стола, тот в последний неуловимый момент успел схватить штык со стола и, не глядя, наугад, с силой несколько раз ткнул им за спину, в то место, где должен был находиться Оськин.

То ли старик так удачно рассчитал направление ударов, то ли находился в таком положении, что просто не мог промахнуться, но все три или четыре удара достигли цели — штык каждый раз до рукоятки погружался в полноватое, мясистое тело Оськина, мимо распахнутого малинового пиджака, сквозь белую рубашку, уже после первого удара покрасневшую от хлынувшей крови.

Оськин замер на какой-то миг, на лице возникло выражение бесконечного удивления, которое тут же сменилось гримасой страшной боли. Выпустив Чувьюрова, он схватился руками за то место, куда несколько раз вошло длинное, отточенное лезвие штыка. Постояв несколько секунд, медленно опустился на колени и тут же, смертельно побледнев, опрокинулся навзничь вдоль прохода, у самого стола Шаланды.

Кровь продолжала хлестать из ран, подбежавший Пафнутьев вырвал штык у Чувьюрова, впрочем, тот и сам протянул штык, с облегчением освобождаясь от этого самодельного, но страшного оружия.