Банда (№3) - Банда 3

— Ты ему сообщил? — напористо спросил Пафнутьев все тем же тоном, хотя радости в его голосе резко поубавилось.

— Да, Паша... От меня он узнал.

— Зачем ты это сделал?

— Так уж получилось... Жизнь, Паша, это...

— Я знаю, что такое жизнь, Леонард. Я, видишь ли, сам немного иногда вижу... Объяснять мне, что такое жизнь, не надо. Скажи лучше — как понимать?

— Ты ведешь дело Бильдина, общаешься с Ерховым... Ты немного знаком с методами Неклясова?

— Немного, — Значит, мне нечего объяснить.

— Вон ты как, — озадаченно проговорил Пафнутьев. — Но это... Твое мужское достоинство при тебе?

— Похоже, при мне... Хотя до сих пор хочется время от времени в этом убеждаться.

— Тогда привет юной парикмахерше.

— Спасибо... Лена больше не стрижет, она у меня кассиром работает.

— Значит, все равно стрижет! — уверенно заявил Пафнутьев. — Но теперь уже зелененькие, а?

— Можно и так сказать, — уныло согласился Анцыферов, чувствуя тягостность и от выпитого коньяка, от которого он начал уже трезветь, а это состояние всегда ему было особенно неприятно, и от бестолковости разговора, в котором Пафнутьев куражился, злился и поддевал, как в былые времена. — Я тебе немного помог, Паша?

— Ты помог Неклясову. А меня угробил.

— Ну... Так уж угробил...

— Когда сообщил Вовчику адрес? — жестко спросил Пафнутьев.

— Сегодня утром.

— Посмотри на свои золотые часы, Леонард! Сколько они показывают?

— Четвертый час.

— Ты дал Неклясову на проведение операции не меньше пяти часов. Правильно?

— Где-то так, — вяло проговорил Анцыферов. — Где-то так...

— А после этого спрашиваешь, сильно ли ты мне помог? Плывешь, Леонард, плывешь. Лагеря тебя не закалили. Хотя с некоторыми это случается. И раньше ты был слабаком, и сейчас им остался...

— Если бы я сказал тебе об этом раньше, он бы меня убил.

— Леонард! — вскричал Пафнутьев. — Ты дурак. Ты круглый дурак. Я бы просто устроил небольшую автомобильную аварию, его роскошный «мерседес» нечаянно столкнулся бы с мусороуборщиком. Гаишники всех бы задержали на несколько часов, Ерхов за это время переселился бы в другое место...

— Вообще-то да, — согласился Анцыферов. — Я как-то не подумал...

— Да ты никогда не думал! Ты только думательные позы принимал! Как мне жаль, как мне ее жаль! — простонал Пафнутьев.

— Кого?

— Леночку, твою юную кассиршу. С кем ей приходится жизнь коротать! Бедное дитя!

— Может быть, ты скрасишь ее существование? — с обидой спросил Анцыферов.

— Интересное предложение... Не ожидал... Я подумаю.

И Пафнутьев положил трубку. И тут же набрал номер служебной квартиры, где залечивал раны Ерхов, где он в тишине и безопасности давал свои показания. Номер не отвечал. Пафнутьев позвонил снова, чтобы исключить всякую случайность и знать наверняка, что звонит он туда, куда требуется. Нет, все правильно. Длинные, безответные гудки были ответом. Положив трубку, он тяжело обмяк в кресле. Ему все стало ясно. Неклясов нанес удар, Ерхов мертв. Суда не будет. Неклясов остается на свободе, и все начинается сначала.

— Отошли в предание притоны, — нараспев произнес Пафнутьев слова старой, забытой песенки, которая в молодости казалась ему чрезвычайно смелой и крамольной. — Кортики, погоны, ордена... Но не подчиняется законам трижды разведенная жена... Кортики, погоны, ордена, — со вздохом повторил Пафнутьев и опустил лицо в ладони.

* * *

Все получилось, состоялось, сбылось, как хотелось. Неклясов был нервен, возбужден и радостен. Быстрой, легкой походкой, едва касаясь земли своими маленькими, остренькими туфельками, опережая собственное длиннополое пальто, которое развевалось где-то сзади и едва поспевало за ним, с непокрытой головой и развевающимися небогатыми светлыми волосенками вышел он из подъезда, откуда только что, за секунду до этого, два его амбала выволокли бледного Ерхова. Он был еще в бинтах и после перевязки пребывал в тошнотворном состоянии. Но был, вот он, живой и подлый, предавший и выболтавший.

Ерхова с разгона вбросили на заднее сиденье «мерседеса», охранники зажали его с двух сторон, а Неклясов расположился на переднем сиденье, в последний момент подобрав полы и захлопнув за собой дверцу «мерседеса». Захлопнул легко, небрежно, этаким бросающим жестом руки. И откинулся на спинку сиденья. И весело, шало, обнажив беленькие свои зубки, взглянул в зеркало на поникшего Ерхова. И вздохнул облегченно, и уронил руки на колени, обнажив белоснежные манжеты. Выглянув из черных рукавов пальто, они создали в машине какое-то траурное настроение. Так оно и было, так и было, это понимали все, прежде всего сам Ерхов. Полуприкрыв глаза, он привалился к одному из охранников, не в силах уже выпрямиться.

— Здравствуй, Славик! — бодро приветствовал его Неклясов. — Давно не виделись, а?

— Давно, — прошептал Ерхов. — С тех пор как вы бросили меня истекать кровью в ресторане и слиняли, как подлые твари.

— Не надо так, Славик, не надо. Мы исправимся. Веришь?

— Верю...

— Мы теперь будем уделять тебе очень много времени, мы уделим тебе все наше время без остатка... Веришь?

— Верю...

— Поехали, — Неклясов вытянул вперед тощую, слегка искореженную болезнью ладошку, обнажив на секунду золотой браслет «ролекса». Любил Неклясов роскошь и по наивности своей, глубинному невежеству полагал, что такие вот вещи подтверждают власть и вызывают уважение. И был прав, да, он был прав, потому что люди, окружавшие его, тоже стремились к таким же вещам, тоже мечтали о них и преклонялись перед теми, кто этими вещами обладал.

Было дело, как-то вошел Неклясов в лавку на Кипре, в столичном городе Никосии. Долго ходил вдоль витрин, посверкивающих золотом, настолько долго, что хозяин, заподозрив неладное, нажал невидимую кнопочку и вызвал в зал еще двоих сотрудников откуда-то из глубин помещения. А Неклясов, пройдоха, вор и бандюга, все это видел, все понимал и усмехался тому, что сейчас произойдет. Хозяин попытался было обратиться к нему на нескольких языках, а он только усмехнулся, смотрел устало и, наконец, произнес единственную фразу:

— Моя твоя не понимает, иди к такой-то матери...

Но хозяин понял, побледнел от оскорбления и отошел к кассе. А Неклясов остановился, наконец, у самой дорогой вещицы, у швейцарских часов «ролекс» с золотым браслетом и золотым корпусом. И молча ткнул пальцем — хочу, дескать. Хозяин не осмелился ослушаться, покорно подошел к витрине, щелкнул замочком, снял с полки часы и протянул странному посетителю. Стояла жара, остров задыхался от зноя, улицы были пусты и раскалены солнцем так, что плиты тротуара жгли сквозь подошву. И никого, никого больше в лавке не было. Неклясов примерил часы, повертел рукой — браслет подошел. И, не снимая их, он вынул из кармана пачку долларов, отсчитал прямо на подоконник десять тысяч, хотя стоили они где-то десять с половиной, и, сделав небрежный жест рукой, вышел в слепящий жар Средиземноморья.

Получилось красиво, и он любил рассказывать об этом случае, подвыпив, а приятели хотя и знали историю наизусть, каждый раз слушали с неподдельным интересом, прикидывая, как бы и самим в будущем совершить нечто подобное.

— Как здоровье, Славик? — обернулся Неклясов к Ерхову, который все так же полулежал на заднем сиденье.

— Спасибо, Вовчик, хорошо...

— Говорят, новые друзья появились?

Ерхов промолчал.

Машина выехала из опасного для Неклясова квартала и углубилась в городские окраины. Теперь найти его будет непросто. Да и хватятся Ерхова тоже не сию минуту, если, конечно, Анцыферов не продаст. А он не продаст, решил Неклясов. И трусоват, и повязан. Как он может продать, если сам же и назвал адрес... Теперь Анцышка завяз навсегда, усмехнулся Неклясов. Он мог отмыться от взятки, даже от ресторанных своих дел, но вот от этого... Ни перед кем не отмоется и ни от чего не отвертится.

— Как поживает друг Пафнутьев? — неожиданно прервал Неклясов собственные мысли, снова повернувшись к Ерхову.

— Спасибо, хорошо, — ответил тот механически, даже не вдумываясь в вопрос и не пытаясь вспомнить, кто такой Пафнутьев.

— Часто встречались?

— Как придется, — ответил Ерхов, опять не в полной мере сознавая, о чем идет речь.

— Говорят, скоро суд? — спросил Неклясов.

— Я не судья...

— Знаю, — рассмеялся Неклясов. — По тебе видно. Теперь я судья. Мне и процесс проводить, и приговор выносить, и исполнять приговор... Верно?

— Как скажешь, Вовчик, — Ерхову больше всего хотелось, видимо, просто прилечь и замолчать. По всему было видно, что чувствовал он себя неважно, каждую секунду мог потерять сознание. Злая напористость Неклясова слегка взбадривала, но он тут же закрывал глаза и голова его клонилось к мощному плечу охранника.

— А знаешь, гнездышко-то наше разорили, — опять обернулся к нему Неклясов. — Нет уж у нас прежнего гнездышка.

— Новое будет, — обронил Ерхов, едва шевеля губами.

— Правильно мыслишь, молодец! — одобрил Неклясов, — Умница. Ты всегда был сообразительным. Гнездышко у нас будет, но вот тебя, суки, там уже никто не увидит.

— Это хорошо...

— Я тоже так думаю.

— Кончать будете? — Ерхов задал первый вопрос за все время, пока Неклясов со своими амбалами взламывали дверь, брали его под руки, волокли по лестничным переходам, за все время поездки в машине.

—  — Обязательно! — радостно ответил Неклясов. — А нам иначе нельзя. Ну, посоветуй, как поступить? Ты уже столько наговорил, столько наболтал дурным своим языком, что поставил нас перед необходимостью... Я читал твои показания, следователь давал читать... У тебя, Славик, хорошая память, все запомнил, обо мне мнение имеешь, к хорошей жизни стремишься... Твои стремления осуществятся очень скоро, получишь хорошую жизнь, не здесь, правда, не на земле, но это уже досадные и ненужные подробности.

— Подзалетишь, Вовчик...

— Конечно! — с еще большей уверенностью воскликнул Неклясов. — Конечно, я на этом сгорю синим пламенем! Но разве ты не заметил, сучий потрох, что именно к этому я и стремлюсь?! А? Я же дебил, — Неклясов опять заговорил на любимую свою тему. Видно, терзали его болезни, понимал, что даже при хорошем уходе жить ему оставалось не очень много. — Хочется напоследок немного расслабиться, чтобы ребятам было о чем поговорить после моей смерти, чтоб хоть немного у них, хоть что-нибудь в памяти осталось...

— Останется, — прошептал чуть слышно Ерхов.

Действия Неклясова всегда поражали какой-то болезненностью, изощренной выдумкой. И отрезанные уши, и девочки, похищенные чуть ли не из детского сада — он фотографировал их голыми, с голыми мужиками... От этих фотографий мамаши с ума сходили. То, что он затеял с Ерховым, тоже выдавало натуру не просто преступную, а больную. Ему мало было пристрелить оказавшегося слишком разговорчивым Ерхова, хотелось остаться в памяти хотя бы своих же соратников. Его болезненность делала поступки непредсказуемыми, и предугадать действия Неклясова, принять какие-то упреждающие меры было совершенно невозможно.

— Как поживает наш друг Бильдин? — неожиданно спросил Неклясов у одного из охранников.

— Выздоравливает... Иногда появляется на службе... Руководит банком, — хмыкнул амбал, сидевший рядом с Ерховым.

— Новые уши не выросли?

— Показались Только... Маленькие такие, розовенькие, нежные... Но подрастают. Уже пушок на них появился.

— Слышишь, Славик? — рассмеялся Неклясов. — Ты вот срезал банкиру уши, а они опять растут... Придется опять срезать, а?

— Это уже без меня...

— Думаешь, не сможем?

— Научитесь, освоите... Дело нехитрое... Были бы уши.

— Ох, Славик, как мне не хочется с тобой расставаться.

— Ничего, — обронил Ерхов. — Ненадолго...

— Да? — резко обернулся к нему Неклясов. — Это как понимать?

— Да вот так и понимай. Сам же видишь, никак мы с тобой не расстанемся надолго... Вот и опять свиделись. И опять встретимся... Здесь ли, там ли...

— Разберемся, — прервал неприятный разговор Неклясов. — Так... Ближе к делу... Этот, как его... Анцышка... Ты понял, да? — Неклясов, не оборачиваясь, обратился к одному из амбалов.

— Все будет по плану, Вовчик.

— Не промахнись... Чтобы все было именно по плану. И судья, Осоргин его фамилия... Славик очень хочет его повидать... Может быть, немного не те условия, может быть, немного преждевременно, но я думаю, нас простят, а, ребята?

— Куда им деваться, — равнодушно произнес охранник. — Простят.

— А поймут?

— И поймут, — так же спокойно, почти сонно произнес он. — Чего тут понимать? Жить-то хочется всем. И Славику вот тоже хочется. Хоть и нашла его бандитская пуля, но умелые руки хирурга спасли непутевую жизнь... Ненадолго, но спасли. Поймут, — охранник вернулся к своей мысли. — Не дураки.

— Время! — предупредил Неклясов. — Чтобы все было до минуты. Ясно? Пять минут ожидания — и вся затея летит к чертям. Дуем из города, в городе находиться нельзя. Важно пораньше выскочить, а то через полчаса Пафнутьев уже будет знать о том, что его лучший друг куда-то делся... Нужно побыстрее проскочить гаишные посты. Останови здесь, — Неклясов положил ладонь на колено водителя. — Прижмись к обочине.

Неклясов проследил, чтобы все машины, которые шли за ними, проскочили мимо. Теперь сзади дорога была свободной — это убедило его в том, что хвоста нет.

— Выходи, — сказал он одному из амбалов, который сидел с правой стороны. — Пять часов — очень хорошее время... Это уже сумерки, начинает темнеть... Будет очень красиво... Мне нравится, когда красиво... А тебе, Славик?

Ерхов не ответил. То ли он заснул, то ли потерял сознание от слабости и перенесенных волнений.

— Растолкать? — спросил амбал.

— Не надо, — великодушно махнул рукой Неклясов. — Пусть спит, ему нужно набираться сил... Не можем же мы привезти полутруп... Он нужен нам сильным, молодым и здоровым... Правильно? — Неклясов засмеялся, но амбал лишь выдавил из себя кислую улыбку. Похоже, предстоящее и для него было крутоватым.

Около часа на средней скорости «мерседес» шел по трассе, потом свернул на боковую дорогу. Еще через пятнадцать минут въехал в лес, хороший чистый лес с мощными соснами, изредка перемежающимися ельником, березняком. Видимо, водитель был здесь не первый раз, потому что все ехали молча, о дороге не говорили, повороты не уточняли. Закончился асфальт, и «мерседес» мягко свернул на заснеженную грунтовую дорогу.

От перенесенных волнений Неклясов притомился, возбуждение, охватившее его в начале поездки, прошло, и он дремал, откинувшись на спинку сидения. Молчали и остальные — водитель, охранник на заднем сиденье и Ерхов, который, похоже, был даже рад этой передышке. Каждое слово давалось ему с трудом, он все время зябко ежился, стараясь поплотнее завернуться в куртку, которую ему в последний момент, выводя из пафнутьевской тайной квартиры, набросили охранники. Не из жалости, а чтобы не вызвать подозрений у соседей.

Наконец, выехав на небольшую поляну, машина остановилась. Сосны, стоящие вокруг, гудели на весеннем ветру, кричали птицы, потревоженные нежданными гостями. Неклясов опустил стекло и молча, полуприкрыв глаза, смотрел наружу. Непонятно было — то ли он не понимает, куда приехал, то ли вспоминает, зачем приехал. Но и водитель, и амбал на заднем сиденье, прекрасно знали, чем кончится это его сумеречное состояние, чем обернется недолгое забытье — вспышкой энергии, внезапной, кратковременной и болезненной.

Неклясов замедленно открыл дверцу, подобрав длинные полы черного пальто, вышел на снег, прошелся до ближайшей сосны, проваливаясь остроносыми туфельками в похрустывающий, подмерзший снег. Подойдя к стволу вплотную, он уперся в него руками, выглядевшими на мощной коре сосны особенно маленькими и даже чуть ли не фиолетовыми от холода. Неклясов стоял, опустив голову, и смотрел себе под ноги. Вряд ли он колебался, он никогда не отступал от задуманного, даже когда вдруг выяснялось, что затея дурная, опасная, обречена на провал. В таких случаях Неклясов повторял услышанное где-то слова Наполеона о том, что главное — ввязаться в бой, а там будет видно. Слова нравились ему безрассудной дурью, освященные именем известного человека, они звучали убедительно, в них чувствовался непреодолимый соблазн.

Оттолкнувшись от ствола, Неклясов подошел к машине, и только тогда из нее вышел водитель и амбал, охранявший Ерхова на заднем сиденье.

— Приехали, — сказал Неклясов. — Явились — не запылились... Как он там? Живой?

— В порядке. Глазками моргает.

— Это хорошо, — Неклясов посмотрел на свои часы, сверкнувшие на закатном зимнем солнце красноватым бликом, — Три с гаком, — сказал он. — Через час начнут прибывать гости. Пора начинать подготовку.

— Ничего не отменяется? — спросил водитель.

Неклясов вдруг так резко, с такой ненавистью взглянул на него, что тот поспешил тут же повернуться к машине, к багажнику и завозился, завозился вокруг него суматошно и бестолково. Откинув крышку, водитель вынул складной дачный столик, несколько низких стульчиков с брезентовыми сидениями. Сложив все это на снег у машины, он вопросительно посмотрел на Неклясова.

— Вот здесь, — сказал тот, указав кривым пальцем на льдистую площадку метрах в десяти от сосны, у которой только что стоял, приходя в себя после дороги. — А? — повернулся он с вопросом к амбалу, на все смотревшему не то недовольным взглядом, не то попросту сонным.

— Годится, — одобрил тот. — Вполне... И видно все хорошо, и безопасно...

— И убедительно! — рассмеялся Неклясов. Ерхов все это время оставался в машине. Заглянув к нему, Неклясов убедился, что тот спит, забившись в дальний угол. Воротник его солдатской куртки был поднят, шапка надвинута на глаза, руки поглубже втянуты в рукава.

— Отдыхай, дорогой, — пробормотал Неклясов, отходя. — Тебе сегодня предстоит небольшая, но очень ответственная работа.

Водитель тем временем установил перед сосной столик, убедился, что он не шатается, не скользит по льдистой поверхности подмерзшего снега. Два стульчика уместились вдоль длинной стороны стола, по одному стулу — у коротких сторон. Видимо, знакомый с предстоящими событиями, водитель поставил боковые стульчики не прямо к столу, а как-то боком, с таким расчетом, что люди, севшие на них, окажутся лицом к сосне.

— Как? — спросил он, закончив.

— Порядок, — кивнул Неклясов. — Сойдет. — Я вот только думаю, не придвинуть ли все это ближе к сосне? — он обернулся к сонному амбалу.

— Не стоит, — ответил тот. — Мало ли...

— Ладно, — согласился Неклясов. — На твою ответственность.

— Здесь не больше семи-восьми метров.

— А я бы и в трех метрах расположился, — Неклясов вопросительно взглянул на помощника.

— Нельзя, — тот покачал головой. — Испугаются, обгорят, разбегутся...

Пока они разговаривали, водитель не вмешивался, занятый своими хлопотами. Он вынул из багажника большую, литровую бутылку «Абсолюта», четыре хрустальных стакана, все это расположил на столике. Потом принес уже нарезанную свиную вырезку, баночку с хреном, напротив каждого стульчика аккуратно, с соблюдением всех требований сервировки, поставил небольшие тарелочки, с правой стороны от каждой положил по ножу, с левой — вилки. И ножи, и вилки были изысканных ресторанных форм, скорее всего, и взятые напрокат в каком-нибудь ресторане, а если попытаться дознаться, то, скорее всего, у того же Леонарда.

— Может, рановато? — спросил водитель.

— Накрывай, — сказал Неклясов. — На холоде не пропадет. Даже лучше будет... И водка остынет, и мясо, и приправа... У нас сегодня холодный стол... Горячего и без того хватит.

Он отошел в сторону и побрел между соснами, четко выделяясь в своем черном пальто на белом снегу. Иногда Неклясов прислонялся спиной к стволу, поднимал голову, втягивал тонкими, бледными ноздрями холодный воздух, и лицо его было непривычно печальным, чуть ли не одухотворенным. Видимо, давние воспоминания посетили его, о тех временах, когда не был он еще самым крутым бандитом города, не был таким богатым, злым и больным. В лучах закатного солнца по соснам яркими искорками вспыхивали белки, почуявшие весну, прыгали, бесшумно проносясь по ветвям. Глядя на них, Неклясов с горечью убедился, что только одна мысль и пришла ему в голову:

«А ведь совершенно трезвые белки-то... Иначе шустрости поубавилось бы у них...»

Вернувшись к месту стоянки, он увидел, что у машины нервно расхаживает Анцыферов. Неклясов и вернулся, услышав шум приближающейся машины.

— Как понимать, Вовчик! — воскликнул Анцыферов, увидев Неклясова среди сосен. — Что происходит?

— Здравствуй, Леонард! — Неклясов протянул руку и улыбнулся широко и радушно. — Рад приветствовать тебя, дорогой друг! Располагайся, обживайся, наслаждайся!

— Что происходит? — нервно повторил Анцыферов. Впрочем, последнее время он все события воспринимал нервно, возбужденно, с какой-то пристальной подозрительностью. — Меня хватают твои бандиты, волокут в машину, куда-то везут, я оказываюсь в лесу... Здесь ты разгуливаешь весь в черном...

— Преувеличиваешь, Леонард. Никто тебя не хватал, никуда не запихивал... Посмотри на себя... Одет, обут, при шляпе, в перчатках... Значит, дали тебе возможность собраться, поцеловать в ушко любимую женщину... Пригласили в машину... Ты знаешь, сколько это стоит — доставить тебя за город, в лес, к накрытому столу? Тысяч двести, не меньше. Я же с тебя не требую денег... И прошу только об одном... Раздели со мной этот часок, поприсутствуй на моем празднике... Выпей со мной рюмку водки... И все, Леонард! И все! И мы снова с тобой рука об руку идем по жизни, помогая друг другу, выручая, подставляя локоть в трудный момент...

— Ну, ты даешь, Вовчик! — недоверчиво проговорил Анцыферов.

— Посмотри, вот мои ребята уже стол приготовили, как говорится, поляну накрыли... Еще кое-что найдется.

— Так вот для чего тебе посуда понадобилась! — озаренно воскликнул Анцыферов.

— Конечно, Леонард! Конечно!

Да, Неклясов был не очень образован, совершенно невоспитан, но обладал каким-то звериным чутьем, обостренным криминальной жизнью, болезнью, непроходящей озлобленностью — да, и озлобленность придает мышлению тонкость и проницательность. Все это позволяло ему без труда общаться с людьми, куда более начитанными и просвещенными, более того, он умел их одурачить, обвести вокруг пальца, выставить на посмешище.

Анцыферов подошел к столу, окинул его взглядом, убедился, что все достаточно достойно, и хотел было высказать свое мнение Неклясову, но тот уже шел навстречу еще одной машине. Когда она остановилась, Анцыферов с удивлением увидел в ней судью Осоргина.

— Жора, — протянул он озадаченно, и, осознав необычность происходящего. Одно дело — он, бывший прокурор, а ныне владелец ресторана, оказавшийся в одной компании с воровским авторитетом, но чтобы здесь появился судья, причем тот самый, который вынес постановление об освобождении Неклясова из-под стражи, судья, которому предстояло рассматривать уголовное дело Неклясова...

Осоргин вышел из машины, быстро оглянулся по сторонам. Заметил Анцыферова, узнал, замер на месте. Был он худ, высок, сед, строен и напоминал вышедшего в отставку полковника. Седые колючие брови, под ними такие же колючие глаза, небольшие, голубые, быстрые. Решив, что единственный человек, который его достоин и с которым он может перекинуться словом, это Анцыферов, Осоргин направился к нему, решительно, даже с какой-то непримиримостью. На Неклясова, который шагнул было навстречу, он даже не посмотрел.

— Здравствуй, Жора! — пропел Анцыферов, освоившись быстрее, он чувствовал даже некоторое превосходство перед возбужденным, разгневанным Осоргиным, — Как поживаешь?

— Значит так, Леонард, — Осоргин подошел к Анцыферову, взял его под локоть и повел в сторону. — Я не знаю, как ты здесь оказался, но меня попросту похитили. Ты понял? Я — похищенный.

— С чем тебя и поздравляю! — рассмеялся Анцыферов. Ему сразу стало легко и непринужденно, поскольку нашелся человек, гораздо более перепуганный.

— Леонард, я заявляю официально... Я — похищенный! — повторял Осоргин, не сознавая комичности такого определения. — Меня силой запихнули в машину и привезли сюда. Представляешь? Я выходил из суда на обед... Ты знаешь, где я обедаю, у нас небольшое кафе почти напротив. Когда я спустился по ступенькам, внизу остановилась машина. Водитель ко мне обратился с каким-то вопросом, и пока я соображал, что к чему, два каких-то... Не знаю, как их и назвать...

— Два амбала, — подсказал подошедший Неклясов.

— Совершенно верно! — покосился Осоргин в сторону Неклясова. — Подходят два амбала, берут меня под белы руки, усаживают в машину, дверца хлоп — и мы поехали.

— Ты успел вовремя! — рассмеялся Анцыферов. — Мы еще не начинали, — он кивнул в сторону накрытого стола, на котором к этому времени появились куски копченой полупрозрачной рыбы, темная, матовая приземистая бутылка коньяка с замысловатыми золотыми надписями.

— Но представляешь мое положение?! — прошипел Осоргин. — Ты представляешь, что меня ждет?

— Тебя ждет прекрасная выпивка и закуска, — сказал Неклясов, похлопав судью по плечу. — Не дрейфь, Жора, не пропадем.

Осоргин дернул плечом, будто на него села какая-то тварь, и покосился на Неклясова с неподдельной опаской.

— Напрасно ты так, Жора, — сказал Неклясов. — Компания у нас подбирается неплохая даже с профессиональной точки зрения. Смотри... Прокурор есть, преступник на месте... Как ты думаешь, я сойду за преступника? Судья прибыл, народные заседатели стол накрывают... Не хватает только адвоката, но и он вот-вот подъедет... А? — Неклясов расхохотался, взглянув на оцепеневшего от изумления Осоргина — тот только сейчас понял назначение каждого гостя и самого хозяина.

— Я не понимаю, — сказал он растерянно. — Я сразу должен...

— Если хочешь сразу, давай, — Неклясов сделал приглашающий жест к столу.

— Нет-нет, вы меня не правильно поняли, Владимир Аркадьевич...

— Называй меня Вовчиком, — Неклясов доверительно похлопал судью по плечу. — Я так больше привык. — Вот когда приговор будешь зачитывать, можно и Владимиром Аркадьевичем, а пока — Вовчик... Заметано?

— Право, не знаю, — Осоргин задыхался в дружеских жестах, словах, улыбках, похлопываниях, беспомощно оглядывался по сторонам, словно искал, кто бы спас его и избавил от этого человека. И он совсем растерялся, пошел красно-бледными пятнами, когда увидел, что один из тех, кто привез его сюда, один из амбалов Неклясова, сидит в машине и, свесив ноги из распахнутой дверцы, без устали фотографирует его беседу с Неклясовым и Анцыферовым. — Нас снимают? — повернулся он к Неклясову.

— Еще нет... Пока оставляют на занимаемых должностях. Но могут и снять, — Простите, но...

— Шучу, — Неклясов доверительно приник к Осоргину, и в этот момент опять раздался еще слышный щелчок фотоаппарата. — Простите, должен вас оставить... Едут гости, я должен их поприветствовать... Кстати, это уже последняя машина, — Неклясов показал на «жигуленок», который, переваливаясь с боку на бок, приближался к поляне. — Вы пока беседуйте, — и Неклясов быстрой, возбужденной походкой, в развевающемся пальто, в длинном до колен белоснежном шарфе зашагал к остановившейся машине.

Осоргин проводил его взглядом, повернулся к Анцыферову и вопросительно уставился на него.

— Жора, минут двадцать назад я оглядывался по сторонам с таким же выражением, какое сейчас написано на твоей физиономии. Я тоже ничего не понимаю. Но смирился с происходящим и попросту жду, когда нас пригласят к столу. И больше ни о чем не хочу думать.

— Да, Леонард, тебе хорошо...

— Конечно, мне хорошо! — раздраженно подхватил Анцыферов, — Изгнанный, проклятый, неприкасаемый... А ты ведь чистенький, весь при исполнении, весь в надеждах на продвижение по службе... Мне легче. А тебе тяжелей. Но скажи мне, пожалуйста, кто выпустил Неклясова из-под стражи? Кто взял у него подписку о невыезде?

— Видишь ли, Леонард...

— Ответь на мой вопрос... Кто?

— Я. Ну и что?

— Ничего. Больше вопросов нет. И на все твои последующие недоумения я отвечаю коротко — не знаю. Меня привезли точно так же, как и тебя. И привезли еще кого-то... Мне, например, сейчас интересно — кто следующий? Потому что компания подбирается довольно странная... Смотри... Это Бильдин.

Да, из машины вышел бледный как снег, такой же серый и, похоже, такой же холодный от ужаса... Бильдин. Человек, который прославился в городе тем, что ему отрезали уши, требуя денег.

* * *

Выбираясь из машины, он пошатнулся, Неклясов подхватил его под локоть, помог стать на ноги.

— Не ожидали? — радушно улыбнулся он, заглядывая в глаза полумертвому банкиру.

— Что вы решили отрезать на этот раз? — спросил тот, справившись с неожиданностью.

— Ха! — расхохотался Неклясов. — Ну, ты даешь! Молоток парень! Одобряю.

— Так что же? — настаивал Бильдин.

— На этот раз мы решили ничего не отрезать... На этот раз мы пришивать будем.

— О Боже! — Бильдин, кажется, упал бы навзничь, если бы Неклясов снова не подхватил его.

— Шучу! — поспешил исправить он свою оплошность. — Шутка, понимаешь? Милая такая, непосредственная, немного наивная шутка... Ну? — он похлопал Бильдина по щекам. — Уже лучше?

Скрывая отсутствие ушей, Бильдин отпустил длинные волосы, оказавшиеся, на его счастье, достаточно густыми, да еще и вьющимися. Когда он, откинувшись назад, чуть было не упал на снег, а Неклясов подхватил его, волосы обнажили место, где когда-то росли уши, и Анцыферов, увидев это, невольно содрогнулся. Но Бильдин уже взял себя в руки, а когда заметил Анцыферова и стоящего рядом Осоргина, снова чуть было не потерял сознание.

— Как... — прошептал он. — Как.., вы — одна банда?

— Конечно! — весело согласился Неклясов. — Теперь и ты будешь с нами... Крещение прошел, испытание выдержал... Будем работать вместе, дорогой.

— Лучше еще что-нибудь отрежьте, — слабо улыбнулся Бильдин посеревшими губами.

— За этим дело не станет! Только скажи, дорогой, что тебе мешает жить? Тут же и оттяпаем, не сходя с места, как говорится!