— Все «девятки» любят, — кивнул Ковеленов.

— Не останавливаются ни перед чем.

— Есть трупы?

— Есть.

— Это не наши. Приезжие.

— Возможно... Последний раз их было четверо. Один — высокий, в спортивном костюме... Длинные волосы, собирает их на затылке в пучок. Еще один — совсем вроде как малыш, за школьника можно принять... Специалист по дверям.

— Понял.

— Третий — короткий ежик, спортивного склада. Черная куртка, зеленые штаны... О четвертом слушай внимательно... Невысокий, широкоплечий, смуглый... И сам одевается в черное. Не исключено — левша. Главная убойная сила.

— Кавказ?

— Не знаю.

— Кавказцы любят черный цвет. — А в Средней Азии?

— Не так... Там поярче предпочитают. Что еще?

— Жестокий. Может уложить человека без видимой надобности. Из интереса.

— А левша... Это точно?

— Есть основания так думать.

— Сложно. Такие группы закрыты наглухо. Они не входят в контакт с нашим братом.

— Будь все попроще, мы бы не встретились.

— Понял.

Ковеленов, не торопясь, ехал по какой-то малоприметной улице, позволяя обгонять себя всем, кому хочется. Поглядывая время от времени в зеркало, убеждался — все спокойно, хвоста нет. Высадить Пафнутьева он собирался точно так же, как и взял его, но в другом месте, в другом конце города. Машина останавливалась, Пафнутьев нырял в кустарник, пересекал двор и выходил к трамвайной остановке.

— Приехали, — сказал Ковеленов, останавливая машину. — Рад был повидаться.

— Ты там... В старом доме, возле универмага... Ничего не затеваешь?

— А что?

Пафнутьев усмехнулся, заметив как напряглись руки Ковеленова, лежащие на руле.

— Отставить. Засветился.

— Спасибо, — кивнул вор.

Пафнутьев открыл дверцу и вышел на дорожку сквера. Проводив взглядом неприметный «жигуленок», зашагал к трамвайной остановке. Надежды на Ковеленова было немного. Пафнутьев и сам знал, что угонщики не общаются с воровским миром, что это особая секта и люди в ней чаще всего новые, несидевшие. Поэтому и выйти на них сложно, разве что удасться задержать. Но это чрезвычайно опасно, поскольку без оружия на дело они не идут, могут и: очередью из автомата полоснуть, и из гранатомета пальнуть. Если это, конечно, не школьники угнали машину покататься, чтобы было что утром девицам рассказать. Забавы с уголовщинкой стали уже признаком мужества и достоинства. Прыжками с парашютом или боксерскими призами уже никого не удивишь. Вот украсть, угнать, избить.. Это ценится куда больше. Но знал Пафнутьев и другое — Ковеленов обладал потрясающей интуицией. Если хоть раз увидит Мясника, он его не отпустит, мимо не пройдет. И еще... Ковеленов у него в долгу. Пафнутьев сознательно предупредил об опасности, которая подстерегала его в квартире старого дома возле универмага. А для Ковеленова оказаться в долгу — вещь совершенно невозможная.

Подходя к прокуратуре, Пафнутьев издали заметил странное существо, которое подпрыгивая и размахивая руками, неслось ему навстречу, расталкивая прохожих и разбрызгивая лужи. Прошло еще какое-то время, прежде чем он узнал эксперта Худолея. Глаза его радостно сияли, руки совершали какие-то непонятные движения — не то Худолей пытался взлететь, не то удержаться за бренную землю. Уже по тому, что он заметил следователя метров за триста, Пафнутьев догадался, что Худолей давно уже выглядывал его, поджидал и томился.

— Паша! — кричал он издали. — Паша... Удалось! Получилось! Все состоялось, — прошептал он уже совершенно без сил, доковыляв, наконец, до следователя и чуть не упав ему на грудь.

— Скажи мне, ради Бога, что у тебя состоялось? С женщиной, наверно, что-то сумел сотворить, признавайся!

— После такого, Паша... Можно и с женщиной.

— Думаешь, получится?

— У меня теперь все получится! Вот! — и Худо-лей протянул Пафнутьеву размокший под дождем клочок газеты и даже отступил на шаг, чтобы лучше видеть потрясение Пафнутьева.

— Что это? — следователь брезгливо взял газетную четвертушку, повертел ее перед глазами. — Где подобрал? Зачем?

— Вот! — Худолей с картинной капризностью выгнув руку, ткнул указательным пальцем все в тот же клочок газеты. Лицо эксперта сияло от еле сдерживаемого восторга, но была, была в нем и легкая тень затаенного ожидания. Впрочем, вполне возможно, что Пафнутьеву это только показалось — ведь он хорошо знал все тайные надежды эксперта.

— Паша, — шептал тот, потеряв самообладание. — получилось... Удалось и свершилось.

— если ты не заткнешься, я пройду мимо и больше никогда тебя даже не узнаю, — тихо, но внятно произнес Пафнутьев.

— Паша, прости, — прошептал Худолей свистяще. — Уж больно велика радость! За тебя радость, Паша! Твой гениальный замысел свершился самым блестящим, самым потрясающим образом... Смотри! — Худолей развернул клочок газеты и Пафнутьев увидел неожиданно большой портрет женщины, который нашел Овсов в кармане Зомби. — Читай... Надя Притулина, лучшая конфетка кондитерской фабрики имени Джордано Бруно!

— Это который сгорел? — Пафнутьев рассмеялся, вчитавшись в несуразные строки текста под снимком.

— Кто сгорел? Я сгорел?! — ужаснулся Худолей.

— Джордано Бруно сгорел... Лет пятьсот назад... Или около этого. Ну, да ладно. Чем нелепее, тем лучше.

— Ты хоть представляешь, чего мне стоило уговорить ихнего фотографа Боловина пойти на эту провокацию?

— А зачем было говорить, что это провокация?

— А я и не сказал! Ты что же думаешь, я круглый дурак? Да? Думаешь, что я кретин и идиот? Да? Тогда так и скажи! Скажи!

— Ладно... Как я понимаю, тебе это далось нелегко, — примиряюще проговорил Пафнутьев.

— Ох, Паша... Опять ты о своем! Просто не можешь ни о чем говорить, не намекнув на бутылку водки!

— Это я? — возмутился Пафнутьев. — Хорошо... Только я не понимаю, почему твоему другу и собутыльнику Боловину не пойти тебе навстречу и не опубликовать снимок? Тем более, что на гонорар ты тут же покупаешь бутылку, которую с тем же Боловиным и выпиваешь? Ты в самом, деле не сказал, что эта публикация — провокация?

— Что ты, Паша! Если бы я сказал, то мне пришлось бы ставить ему не бутылку, а ящик!

Пафнутьев с Худолеем подошли к самому крыльцу прокуратуры и остановились, пропуская посетителей — не то жалобщиков, не то ответчиков.

— Послушай, — негромко сказал Пафнутьев. — Эта фотография — только полдела. Главное — вызвать поток возмущенных писем и звонков, чтобы читатели сообщили, кто это на самом деле... Твой Боловин должен проследить, чтобы гневные письма и звонки не затерялись в общем потоке... Ты понял?

— О! — Худолей махнул бледно-розовой, как мороженный морской окунь, ладошкой. — Не боись. Если прозвучит хоть один звонок... Боловина вызовет главный редактор и немедленно его уволит.

— Ну, уволит, — засомневался Пафнутьев. — Может быть, не стоит до этого доводить, а?

— Паша, он его каждую неделю увольняет по два раза.

— За что?!

— За ошибки. За нарушение морального облика... И потом... Знаешь, резкость у него часто хромает... Снимки нерезкие получаются.

— Почему? — не понял Пафнутьев.

— Ну как.. Мы с ним повстречаемся, покалякаем о том, о сем... И это... Резкость у него после этого сразу падает. Но через день восстанавливается. И редактор его опять принимает в штат. Только это, Паша... Полдела, но сделано... И неплохо, а? Как ты думаешь?

— Все понял, — кивнул Пафнутьев. — Через полчаса зайдешь ко мне в кабинет и за шторой у окна на полу найдешь все, чего твоя душа желает.

— А ты знаешь, чего желает моя душа?

— Об этом знает вся прокуратура, редакция городской газеты...

— Нехорошо говоришь, Паша, очень нехорошо, — погрустнел Худолей. — Но я зайду.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— И я в тебе, Паша, не сомневаюсь.

Худолей вошел в кабинет Пафнутьева не через полчаса, как обещал, а через час. Следователь удивился, но спрашивать ничего не стал, да и весь вид Худолея не располагал к расспросам — он вошел в мокром плаще, с которого стекали ручьи осеннего дождя, с мокрыми волосами и была в нем какая-то значительность, что-то он такое знал, но вот так просто сказать не мог, ему, видимо, хотелось, чтобы его расспрашивали, интересовались, и наконец, когда все изнемогут, он скажет что-то такое-этакое...

Войдя в кабинет, Худолей, не торопясь, снял плащ, бросил его на стоячую вешалку у двери, подошел к столу, сел, отвалился на спинку стула, закурил. Задумчиво так, невозмутимо.

— Тебя повысили? — спросил Пафнутьев.

— Я только что из редакции, — помолчав, ответил Худолей.

— Как поживает Боловин?

— Его уволили.

— Давно?

Худолей посмотрел на часы, опять помолчал, стряхнул пепел, перегнувшись через весь стол, так что Пафнутьеву даже пришлось отшатнуться. — — Полчаса назад.

— За что? — спросил Пафнутьев, начиная понимать с какими вестями заявился к нему эксперт.

— За плохое отношение к служебным обязанностям, — сказал Худолей со скорбью в голосе.

— Что же он натворил? — усмехнулся Пафнутьев.

— Опубликовал непроверенные данные. Перепутал фамилии, имена, фотографии... Читатели возмущены, звонки идут потоком, все телефоны в редакции раскалены... Выход завтрашнего номера газеты под угрозой... Кошмар какой-то, — Худолей нервно затянулся подмокшей сигаретой — у него и сигареты оказались подмокшими.

— Ты, наверно, имеешь в виду тот снимок, который подсунул, воспользовавшись его доверчивостью, дружеским расположением... А?

— Да, но меня к этому подтолкнули... Люди, которых я искренне уважаю, преклоняюсь перед их человеческими и служебными качествами... Вот как они с нами поступили.

— С кем это, с вами?

— Со мной и с моим другом Боловиным.

— Как же мне теперь искупить вину?

— Ха . Сам знаешь Не впервой.

— Это что же получается, — закручинился Пафнутьев. — По бутылке на брата?

— Мы и от твоей не откажемся, — Худолей скромно потупил глаза — и надеясь на третью бутылку, и боясь в нее поверить.

— Не справитесь, — сказал Пафнутьев.

— Не сразу... И потом, у нас с Боловиным друзья... Они все за нас рады... Когда я рассказал им о твоей проницательности, справедливости, человеческом участии... Они все пожелали выпить за твое здоровье, Паша. Вот так, — Худолей состроил странную гримасу — потупив глаза и вскинув брови. Получилось очень достойно и прилично.

— Ладно, — согласился Пафнутьев. — Свою отдам. Но на третью не потяну.

— Ну что ж... Нет, так нет... Жила бы страна родная и нету других забот.

— Ну, говори уже... Хватит душу мотать.

— Ее зовут Цыбизова. Запиши, а то забудешь... Цыбизова Изольда Федоровна.

— Причудливо!

— К красоте люди тянутся, — Худолей поднялся, подошел к окну, откинул штору. — Была, здесь только одна, — Худолей посмотрел на следователя со смешанным чувством удивления и обиды.

— Я же не знал, что ты так быстро все сделаешь... Приготовил одну. Приходи завтра в это же время... Там будет стоять вторая. Но ты не сказал, где она живет, чем занимается" телефон" семейное положение...

— Паша! — вскричал Худолей, — Ты.., ты неблагодарная... Прости, — спохватился он. — Но об этом не было разговора.

— Среди профессионалов это само собой разумеется. Ладно, спасибо и за фамилию, С меня причитается. Родика тебя не забудет — Родина — ладно... Бог с ней. Главное, чтоб ты" Паша, об этим помнил. А я, — Худолей обернулся уже от двери, — я, честно говоря, об этом помню постоянно. А если уж совсем откровенно, — Худолей улыбнулся и его тощая мордочка приняла страдальческое выражение, — я только об этом и помню. И о твоем обещании, Паша. О благородстве и бескорыстии... О великодушии твоем и щедрости...

— Был случай, чтобы я забыл? — резковато спросил Пафнутьев.

— Ни единого! — твердо сказал Худолей, прижав розоватые ладошки к груди.

— И не будет!

— Какие прекрасные слова, — со вздохом промолвил Худолей и вышел из кабинета осторожно прикрыв за собой дверь — чтобы не хлопнуть слишком громко, чтобы не выронить бутылку, торчащую из кармана штанов, чтобы не нарушить ход начальственных мыслей.

Пафнутьев проводил взглядом Худолея и еще некоторое время сидел, уставившись в дверь, за которой скрылся эксперт.

— Цыбизова, — бормотал он про себя. — Изольда Федоровна... Очень красивое имя... Тут уж не собьешься с цели, — он положил перед собой фотографию и еще раз всмотрелся в женское лицо. — Значит все-таки опознали тебя, красавица, наши бдительные граждане, значит, не стерпели неточности в газете, не смогли допустить, чтобы слава досталась кому-то другому... И для Зомби будет сюрприз...

Что-то екнуло в душе Пафнутьева, когда вечером оперативник положил ему на стол сведения о Цыбизовой. В справке был и ее адрес, и телефон, и род занятий — страховым агентом, оказывается, работала очаровательная молодая женщина. «Ну что ж, — пробормотал Пафнутьев, — пусть так, пусть страховой агент... Значит, у нее достаточно свободного времени, она может выкроить себе не только денек-второй, но и, пару недель... Что еще? Она посещает состоятельных граждан, знает сколько стоит их дом, мебель, видеотехника, машина... Ей доверяют не только материальные, но матримониальные тайны... Прекрасная работа».

Прочитав справку, Пафнутьев не ощутил ни успокоения, ни разочарования. Пришла уверенность в том, что этот портрет не случайно оказался в кармане убитого, но выжившего человека. Чего-то похожего он ожидал. Впрочем, нет, не ожидал, скорее, надеялся на что-то похожее. Вот если бы действительно она Оказалась работницей кондитерской, швейной или мебельной фабрики... Тогда — другое дело, тогда все гораздо менее интересно...

— А как у нее насчет друзей, подруг? — спросил Пафнутьев у оперативника.

— Никто внятно сказать не мог. Если и есть друзья, а они наверняка есть, то они хорошо законспирированы, — оперативник сидел у двери, мял в руках вязанную шапочку, которая за день промокла насквозь, переставлял промокшие ноги в расползшихся туфлях и, похоже, единственно, о чем мечтал — это добраться до ванной.

— Что она страхует? — спросил Пафнутьев.

— Все. Квартиры, детей, молодоженов...

— Машины? — нетерпеливо перебил Пафнутьев.

— Да... Как и все агенты. Тут она ничем от прочих не отличается. Кстати, это одна из наиболее выгодных страховок. И вещь дорогая, и взносы большие, и отчисления ей идут неплохие... Да и угонов все больше.

— Замужем?

— Нет.

— И не была?

— Говорят, не была. Во всяком случае, никто не помнит ее замужней... Что, в общем-то, странно.

— Почему?

— Соблазнительная бабенка.

— И никаких ухажеров?

— Ходят смутные разговоры о каком-то настойчивом хахале. То ли он был ее мужем, то ли все ограничилось пламенной любовью, то ли они собираются внести поправку в свое семейное положение — Но разговор такой есть. А она на подобные темы ни с кем не говорит.

— О чем же она говорит?

— Ни о чем.

— Молчит? — уточнил Пафнутьев.

— Нет, она не молчит,. — поправил оперативник и пересел на другое место, поскольку под стулом, на котором сидел, образовалась лужа. — Цыбизова очень разговорчивая женщина, красивая, себя держит в полном порядке... А вот говорит она ни о чем.

— Это как?

— Вчерашние телепередачи, помолвка Аллы Пугачевой, черный муж Понаровской, способы похудения, цены, поездки, наряды... Ну, я так далее.

— У нее самой есть машина?

— Есть. Старенький «жигуль», чуть ли не первых лет выпуска, на вид неказистый, но на ходу. Я видел его... И покрасить бы не мешало, и зарихтовать есть что, и лобовое стекло нуждается в замене...

— Водит сама?

— Сама.

— Гараж?

— Нет, машину оставляет во дворе.

— Что же она так неосторожно?

— Эту машину я бы не стал угонять, — усмехнулся оперативник.

— Ей действительно нужна машина?

— Круглый год. Страховому агенту без машины тяжело... Клиенты разбросаны по нескольким кварталам, есть и в других районах города...

— Я смотрю, ты достаточно плотно с ней познакомился?

— Она подвезла меня немного... Разговорились, — усмехнулся оперативник. — Хорошая девочка... Но...

— Самое интересное для меня, когда ты произносишь «но»! — воскликнул Пафнутьев. — Продолжай, пожалуйста, именно с этого слова «но». Хорошая девочка, но...

— Больно четкая. Рядом с ней я себе показался простоватым. Недотепой каким-то. Цены, моды, валюты, курсы доллара, акции...

— До чувств дело не дошло?

— Чувства у нее есть, но, похоже, они нисколько не влияют на поступки... Очень конкретная девочка.

— У нее были случаи больших выплат клиентам?

— Были.

— Угоны?

— Да.

— Бывала за рубежом?

— В прошлом году круиз по Средиземному морю. Большой белый корабль, артисты, фокусники, бизнесмены, конкурс красоты... Ну и так далее. Я бы не отказался.

— Даже с ней? — усмехнулся Пафнутьев.

— Особенно с ней.

— Уж не влюбился ли ты случаем?

— Если и дальше буду ее разрабатывать, то не исключено.

— Но денек-второй выдержишь?

— Постараюсь, Павел Николаевич. Хотя... Это будет нелегко.

— Надо же... Но в круиз вряд ли сможешь ее пригласить... Даже по Волге, не говоря уже о Средиземном море.

— Она пригласит, — усмехнулся оперативник.

— Ну-ну... Как она сама объясняет этот круиз? Даже по нынешним временам это... Из ряда вон.

— Поговаривают о каком-то благодетеле. То ли сама проболталась, в чем я сомневаюсь... Скорее всего сознательно назвала источник, чтобы не задавали лишних вопросов. Спонсор — и все тут. Женщина, говорит, я молодая, на здоровье не жалуюсь, а организм своего требует.

— Раскованная девушка, — пробормотал Пафнутьев.

— Да, это качество все отмечают. Но другие в страховых агентах и не задерживаются. Надо уметь и расколоть человека, и в доверие втереться, и убедить в собственной надежности.

— И для нашей работы подошла бы?

— Вполне, — не колеблясь ответил оперативник. — На ней висит что-то серьезное?

— Пока не знаю.

— Но не исключено?

— Да, так можно сказать... Послушай, Миша, уж коли она так тебе по душе пришлась... — Пафнутьев помолчал, преодолевая собственные сомнения. — Сделай полную фотографию ее рабочего дня. От того момента, когда вспыхнет свет у нее на кухне, до того момента, когда свет погаснет в спальне. Разумеется, она не должна об этом знать.

— Можно.

— Давай прямо завтра. Не откладывая.

— С удовольствием.

— И еще... Она ведь при каком-то районном управлении, верно?

— Наверняка.

— У них должна вестись картотека, ведь дело связано с выплатой больших денег.... Карточки на клиентов, карточки на агентов... Понимаешь? Потрудись, ладно? Кто ее клиенты, что застраховано... И это... Самое главное — списки выплат. Когда, за что, сколько... — Есть такая возможность?

— Я там кое-кого знаю, в этом управлении. Помогут.

— А кто там у тебя?

— Не помню, как ее зовут... Симпатичная такая...

— Все понятно, — усмехнулся Пафнутьев. — Не настаиваю. Пусть будет по-твоему. Возникнут неожиданности — звони.

— Не хотелось бы мне, чтобы она влипла, — сказал оперативник, поднимаясь. — Ох, не хотелось бы!

— Знаешь, Миша, мы ничего изменить не можем. Если влипла, то уже влипла. И, как я понял, ты этого не исключаешь?

— В том-то все и дело, Павел Николаевич. Уж больно рисковая девочка. И чует мое оперативное сердце — может пойти на серьезное. Может.

— Что я тебе, Миша, скажу, — Пафнутьев поднялся, проводил оперативника до двери. — Злобствовать не будем, от мстительности удержимся... Но дело свое сделаем. Чтобы было за что уважать себя, чтоб рисковым девочкам было за что нас любить.

— Красиво говорите, Павел Николаевич, — улыбнулся оперативник. — Прямо записать хочется.

— Валяй, дорогой! Записывай, — проворчал Пафнутьев.

Вика и Андрей несколько раз сталкивались в кабинете Пафнутьева — то ли везло им по молодости, то ли лукавый Пафнутьев подстраивал встречи. Как бы там ни было, встречались, все больше знакомились, но не возникало ничего трепетного между ними, не возникало. Андрей уже работал в прокуратуре водителем и бывал довольно замкнут. И по своему внутреннему состоянию, и по должности — водителю не положено быть слишком уж разговорчивым. А Вика, приходя в кабинет Пафнутьева, вольно или невольно все внимание уделяла хозяину кабинета. И Пафнутьев вынужден был откликаться на ее внимание, на блеск ее глаз и дерзкие слова — ведь к нему в кабинет пришла, его жизнью интересуется, в него шпильки свои невинные запускает.

Понимая двусмысленность происходящего, Пафнутьев частенько выходил из кабинета, оставляя их вдвоем, иногда задерживался и у Анцыферова, и у Дубовика, принимая участие в допросах, которыми мог и пренебречь. А возвращаясь, нередко заставал в кабинете одну Вику или одного Андрея. И, может быть, самое удивительное было то, что Пафнутьева это нисколько не огорчало. Он и сам этому удивлялся — делал все, чтобы ребята сошлись поближе, и ничуть не огорчался, когда видел, что этого не происходит.

Сложные процессы происходили в душе начальника следственного отдела и он не стремился расследовать собственные чувства, уклонялся. Знал Пафнутьев, прекрасно знал, что с ним происходит, но избегал называть вещи своими именами. Устраивая иногда неожиданные встречи Вики и Андрея, он этим словно снимал с себя какую-то вину, будущие обвинения, которые могут прозвучать из тех или иных уст. А куражливое, вызывающее поведение Вики облегчало эту задачу, позволяло говорить вещи важные, но в то же время не нагружать их угрюмой значительностью.

— Не любите вы меня, Павел Николаевич! Не жалеете! — горько восклицала Вика, уходя из кабинета.

— Что ты. Вика! — притворно ужасался Пафнутьев! — Как ты можешь так говорить! Люблю я тебя всей душой и всегда буду любить!

— Всегда? Может быть... Но это уже не Важно.

— А что же важно. Вика? — Пафнутьев ловил себя на том, что ему нравится как можно чаще произносить ее имя.

— Важно, что вы не любите меня именно сейчас! Сегодня! В эту минуту!

— Люди вокруг. Вика!

— Но меня эти же самые люди не смущают!

— А меня смущают, — краснел Пафнутьев, краснел и Вика это видела. И забавлялась. Не по испорченности, не по надменности характера, а скорее от беспомощности — она тоже не решалась перейти на отношения серьезные и ясные.

— Так вы стеснительный?

— Да, — Пафнутьев виновато разводил руки в стороны, по-дурацки кланялся, прося извинить его неуклюжесть и такую вот слабость — стеснительность.

— Придется вами заняться, — говорила Вика, протягивая узкую свою ладошку.

— Займись, Вика, буду тебе чрезвычайно благодарен.

— Больше некому?

— Видит Бог — некому!

— Это наводит на размышления, Павел Николаевич!

— Да, Вика! — охотно подтверждал он. — Но на грустные размышления. Только на грустные! — Пафнутьеву нравилось подольше стоять вот так в дверях и подольше пожимать прощально руку.

— Заметано! — решительно говорила Вика. — Я подумаю, что с вами делать, Павел Николаевич! Берегите себя! Нынче бандитские пули летают по городу, как никогда часто и прицельно.

— Знаю, Вика, знаю, — вздыхал Пафнутьев, закрывая за ней дверь. Некоторое время он еще смотрел в дверной проем, словно в нем еще присутствовал контур этой женщины. Но через минуту наваливались дела и он забывал о Вике до нового ее появления. И она появлялась, как обычно некстати. Но он терпел, легко и охотно откладывал дела, отлагательства не терпящие.

Выйдя из кабинета Пафнутьева, Андрей и Вика остановились на крыльце, привыкая к мелкому осеннему дождю. Постояв с минуту, оба как-то неловко посмотрели на небо, на поредевшую листву деревьев и наконец, просто вынуждены были взглянуть друг другу в глаза.

— Тебе в какую сторону? — спросила Вика.

— Туда, — Андрей неопределенно махнул рукой вправо, только потому что стоял справа от Вики.

— А мне туда, — она показала в, противоположную сторону, хотя идти ей надо было тоже направо. — Пока.

— Всего, — ответил Андрей.

Вика сбежала по ступенькам, раскрыла на ходу зонтик и словно бы отгородилась им от Андрея. По тому, что она ни разу не оглянулась, не махнула рукой, не улыбнулась на прощание, Андрей понял — обиделась. «Ну и пусть — подумал. — За всеми не угонишься...»

Да и не хотелось. Именно это и пугало его последнее время и не хотелось. Не было ни малейшего желания ухаживать за кем бы то ни было, общаться, улыбаться, а о более плотном общении он вообще думал с легким содроганием.

— Послушай, тебе нужно познакомиться с хорошей красивой девушкой, — сказал ему как-то Пафнутьев.

— Не стоит, Павел Николаевич.

— Встанет! — заверил Пафнутьев, направив разговор в другой смысл.

Больше они к этому не возвращались. И сейчас, глядя как оскорбление трепыхается на длинном ремне кожаная сумка Вики, глядя на ее четкие, напряженные, тоже оскорбленные шаги по мокрому асфальту, Андрей лишь усмехнулся своему пониманию. Печальному пониманию, можно добавить, потому что понимание всегда печально. Он как-то отстранение, словно на экране видел Вику — она шла в серой плащевой куртке, капюшон был отброшен на спину, гладкие волосы едва достигали плеч, красно-бело-синий зонтик четко отражался в лужах, и фигурка ее, удаляясь, становилась все меньше, недоступнее.

— Вика! — неожиданно для себя крикнул Андрей. И по тому, как быстро она оглянулась, как резко остановилась, догадался — ждала его окрика. — Подожди! — и он, сойдя со ступенек, подбежал к ней. — Провожу.

— Надо же, — протянула она с защитной насмешливостью, н опять он догадался — Обрадовалась.

— Уж холи мы с тобой втянулись в криминальные знакомства, оставлять тебя без присмотра опасно.

— Всем нам лучше не оставаться без присмотра, — проговорила Вика, беря Андрея под руку.

— Договорились.

— Ха! Скажите, пожалуйста! Он решил и мы уже договорились! — Вика явно дерзила, отыгрываясь за согласие пройтись с Андреем. — Крутовато!

— Ладно, кончай, — примирительно сказал он.

— Что-что?! — Вика резко остановилась и повернулась к нему, распахнув невинные глаза. — А что ты сделал, для того, чтобы я кончила?

— Ну, ты даешь! — растерялся Андрей, — Далеко не каждому! Далеко! Что бы не рассказывал твой распрекрасный Пафнутьев.

— Вика! — взмолился Андрей. — Дай дух перевести! Я не поспеваю за тобой!

— Ладно, дыши, — сжалилась Вика. — Привет! — она помахала кому-то рукой. — Пиши! Звони! Заходи!

— Слушай, а чем ты вообще занимаешься? — спросил Андрей, когда Вика снова повернулась к нему.

— Чем занимаюсь? Хм... Живу.

— А в свободное время?

— Знаешь, считается, что учусь. Хотя на самом деле я не стала бы этого утверждать. Что-то из меня готовят, а какое блюдо получится... Одному Богу известно. Все перепуталось в этом мире. О чем говорить, если сейчас самая распространенная и уважаемая профессия — сиделка в коммерческом киоске.

— Почему сиделка?

— Да по той простой причине, что в киоске больше делать нечего, только сидеть. Или отсиживать, как тебе больше нравится. У них же ничего не покупают, А на киоске написано, что работают круглосуточно. Могу себе представить их ночные смены... Где-то с двух, до пяти... А? — Вика шало посмотрела на Андрея.

— На кого ты все-таки учишься?

— Поступала в библиотечный. Но скажи, кому нужны сейчас эти разнесчастные библиотекари? В этом тысячелетии — не понадобятся. Не до книг. Не до чувств. Не до истин.

— Почему... Покупают книги, сам видел. Вон, посмотри, какие прилавки!

— Эти книги в библиотекарях не нуждаются. Так же, как и покупатели.

Они миновали скрежещущий трамвайный поворот, Прошли Мимо длинных книжных рядов с детективами, мистическими сочинениями, астрологическими Откровениями, рекомендациями по колдовству, по белой и черной магиям, мимо: христианских и буддийских изданий, мимо всех тех книг, о которых совсем недавно никто и слыхом: не слыхивал. А сейчас, многократно и роскошно изданные они лежали совершенно доступные; не привлекая внимания редких прохожих, которых чаще всего останавливали только жутковатые обложки и не менее жутковатые цены.

— Посидим? — предложила Вика и первой села на свободную скамейку. — Не могу в это время домой идти.

— Что так? — спросил Андрей уже раскаиваясь в своей минутной слабости — согласился проводить Вику.

— Понимаешь... Придется, наверно, квартиру менять. У тебя ничего на примете нет? Хорошая однокомнатная квартира, девятый этаж, лоджия, все удобства, телефон, паркет...

— А чем плоха?

— Соседями. Был в прошлом году хороший сосед, да нечаянно с балкона свалился... Дружки помогли.

— Жехов, что ли? Слушай, давай лучше пройдемся... Мокрая скамейка, — Андрей поднялся.

— А ты откуда его знаешь? — Вика тоже встала.

— , Пафнутьев немного рассказал о подробностях.

— Ну так вот, — Вика перепрыгнула через лужу и снова взяла Андрея под руку, распахнув над ним цветастый зонтик. — Квартира жеховская освободилась. И тут выясняется, что он то ли продал ее еще при жизни, то ли завещал, то ли в момент убийства подписал какую-то бумагу... Как бы там ни было, теперь в его квартире обитает странная компания... Кошкин дом... Вон они, мои соседи... Сидят на скамейке... Дышат.

— А чем занимаются?

—  — Не то воруют, не то торгуют... Скорее всего и то и другое. А где начинается одно и заканчивается другое, наверно, и Павел Николаевич не разберется.

— Южных кровей ребята?

— Южных, — кивнула Вика. — В том-то все и дело... Пришлось летом побывать в Челябинске, Мурманске, Иркутске... И везде они. Ни в одну гостиницу не попасть. Слушай, Андрей, может это какая-то тихая бескровная оккупация?

— Насчет бескровной я сомневаюсь... А что касается оккупации... То очень может быть, — Андрей посмотрел на часы — через полчаса начиналась тренировка и он не хотел ее пропускать. Но Вика сразу заметила его настроение.

— Все! Будь здоров, дорогой. Очень рада была с тобой поговорить. Иди, а я еще похожу, подышу, — она протянула руку.