— Я этого не говорил! — заорал Анцыферов.

— Как? Уже отказываетесь?! Но вы же сказали, что пистолет Колова фигурирует в деле... Ведь в деле есть пистолет?

— Пистолет есть, но...

— И прекрасно! — подхватил Фырнин. — Понимаю, вы не можете сказать всего, следствие не закончено, но даже то, что сказали... Очень вам благодарен, очень! Я позвоню из Москвы и зачитаю все места, где приведены ваши слова.

Дверь открылась и в кабинет заглянул Пафнутьев, озадаченно посмотрел на бледного Анцыферова, возбужденного Фырнина с блокнотом в руке.

— О, Павел Николаевич! Здравствуйте! Заходите, пожалуйста! — закричал Фырнин. — Леонард Леонидович рассказывает потрясающие вещи! Оказывается все скелеты на даче Голдобова — это не выдумка! Они есть! Оказывается, Сысцов, представляете — личный друг Голдобова и долгие годы покрывал его и покровительствовал ему!

Анцыферов поднялся и, пошатываясь, вышел из кабинета.

— Он, кажется, тронулся умом, — прошептал Фырнин. — Он созрел. Но и для тебя кое-что есть...

— Пройдемся. И по дороге поговорим, голова кругом идет.

Они вышли на улицу, прошлись немного и сели на ту самую скамейку, на которой несколько дней назад Пафнутьев ожидал собственной смерти, сам того не подозревая. Так же толпились люди на остановке, в киосках торговали всякой всячиной, да время от времени душераздирающе скрежетал трамваи.

— Итак, Паша... Докладываю о собственных поисках и находках, — манера разговора Фырнина изменилась настолько, что будь при их беседе Анцыферов, он бы ушам своим не поверил. Вместо бестолковых, дурацких вопросов, он бы услышал дельные слова. — Я заинтересовался машиной, которая сбила Голдобова.

— А я не успел, — сокрушенно покачал головой Пафнутьев. — Но задание ребятам дал.

— Это хорошо, но вряд ли им повезет так же, как повезло мне. — Машина принадлежит третьему автохозяйству. У них все машины во дворе не помещаются. И на ночь многие остаются на соседней улице. Но ключи сдают диспетчеру. Утром берут ключи и едут по своим делам. Дежурил в ту ночь некий дядя Петя...

— Фамилия?

— Подожди, Павел. Есть и фамилия, и показания, и его подпись. Все есть. Ты слушай. Его проведал участковый. Обходил квартал и забрел к нему. Попросил чайком угостить. Покалякали о том, о сем, и участковый ушел. Дядя Петя хвать — на доске под стеклом нет ключей. Он к машине — нет и машины. Дядя Петя сделал в журнале запись...

— Участкового упомянул?

— Дописал по моему совету.

— Молодец.

— Я или дядя Петя?

— Вы оба молодцы. Дальше.

— Под утро опять зашел участковый. Чайку выпил, покалякал и ушел. Дядя Петя глядь — ключи на месте. Дядя Петя к машине — машины нет.

— Все ясно. Машина похищена и разбита. И найдена будет лишь с рассветом. Сработано грамотно.

— Рад стараться, — улыбнулся Фырнин. И вынул из кармана маленький сверток, вручил его Пафнутьеву. — Это, Павел, тебе на память о нашей совместной борьбе с преступностью. Магнитофонная кассета. Подробный разговор с дядей Петей и с участковым. Конечно, он не сказал, что брал ключи, но что дважды приходил на дежурство, что чай пил, что видел щит с ключами и прочее, и прочее. В умелых руках запись может сработать.

— Сработает, — кивнул Пафнутьев. — Писать будешь?

— Хотелось бы... Но надо поговорить. Насовать в очерк побольше крючков... Авось кто-то клюнет.

— Клюнут. Наши еще непуганные... И потом, у них полная уверенность, что выкрутились.

— Они ошибаются? — спросил Фырнин.

— Очень.

— Поделишься добычей? Мне ведь для очерка документы нужны.

— Копии тебя устроят?

— Вполне.

— Заметано, — Пафнутьев звонко шлепнул ладонью по тощеватой фырнинской коленке. — Сегодня подведение итогов у Сысцова... Он тебя не приглашал?

— Что ты! Конечно, нет!

— Напросись, — посоветовал Пафнутьев. — Я поддержу. Услышишь много забавного. И увидишь тоже. Для полноты картины тебе только нашего сборища не хватает.

— Разрешите, Иван Иванович? — Пафнутьев заглянул в дверь и улыбнулся широко, с легким вызовом, но была в его позе и в голосе приличествующая почтительность.

— Да-да, конечно... Ждем, Павел Николаевич... Только о вас и разговоры...

Сысцов с неподдельным интересом рассматривал Пафнутьева. Тот был оживлен и радостно предупредителен. Но не настроение следователя обращало на себя внимание — Сысцов был изумлен прекрасным костюмом Пафнутьева. Благородный серый цвет, почти незаметная красная полоска, светлая рубашка, не белая, нет, чуть затемненная в еле заметную сероватость. Сысцов полагал, что он разбирается в галстуках, и его маленькой слабостью было отмечать бездарность посетителей по этой части туалета. Но тут вынужден был признать — галстук Пафнутьева в сочетании с серым костюмом и рубашкой был безупречен. Глухо-красный, с четкой серой полоской по тону темнее рубашки, но светлее костюма, он был завязан легко, свободно, с почти неуловимой небрежностью.

Пафнутьев увидел за приставным столиком Анцыферова, в кресле у окна расположился Колов, на стуле, у стены сидел Фырнин. Хотя место ему предложили не самое почетное, он, тем не менее, сумел сесть таким образом, что выглядел независимо и даже весьма значительно — расстегнутый пиджак, приспущенный галстук, нога на ногу, рука легко лежит на спинке соседнего стула. Второе место у приставного столика было, очевидно, оставлено для Пафнутьева.

— Садись, Павел Николаевич, — Анцыферов кивнул в сторону свободного стула. — Вместе отдуваться будем.

— Зачем же вместе? — подхватил Сысцов. — Отдуваться будешь ты, Анцыферов. А Павел Николаевич доложит о своих успехах, — Сысцов приподнялся я с подчеркнутым уважением пожал Пафнутьеву руку. — Говорят, вы с подлинным блеском распутали преступление, которое всех нас поставило в тупик? Расскажите, что же произошло в нашем городе на самом деле. С кем бы мне ни приходилось разговаривать, мнения совершенно различные, противоположные, взаимоисключающие... Звонят из Москвы, а я не могу сказать ничего внятного... Глупейшее положение! Спасайте, Павел Николаевич!

— Да ну! — Пафнутьев махнул рукой. — Какое блеск, Иван Иванович! Рутина. Будни. Суета.

Анцыферов поморщился, склонив голову к столу — не принято было махать вот так рукой на слова Первого. Здесь принято стоять, вытянув руки, с папкой или без, в новом костюме или старом. Всего полчаса назад он достаточно подробно рассказал Пафнутьеву, как надо себя вести в этом кабинете. Но тот, похоже, сознательно все сделал наоборот.

— Позвольте с вами не согласиться, — улыбнулся Сысцов. — То, что для вас рутина и будни, для нас, простоватых — тайна, загадка, мистика. Не томите, Павел Николаевич.

— Не тяни! — свистяще прошептал Анцыферов. — Начинай доклад!

— Спасибо, Иван Иванович, за добрые слова, но должен откровенно признаться, что это первое мое дело, связанное с расследованием убийства. И если бы не помощь, ежедневная, с утра до вечера помощь и дружеские наставления Леонарда Леонидовича, — он поклонился в сторону Анцыферова, — мне бы не скоро удалось распутать это дело.

— Скромничаешь, — улыбнулся Анцыферов. — Прибедняешься.

— Да, с прокурором нам повезло, — кивнул Сысцов. — Его опыт, знания, преданность делу все мы ценим. Думаю, нам не следует бояться столь высоких слов.

— Да, Леонард Леонидович очень активно вмешался в расследование, и мы можем только благодарить его, — солидно произнес Колов. — Это тот случай, когда опыт старшего и напор молодости дали прекрасный результат.

— Должен сказать, что у Леонарда Леонидовича с самого начала мелькнула правильная догадка, — поддержал генерала Пафнутьев, бесстыдно гладя Анцыферову в глаза. — И все дальнейшие его советы отличались необыкновенной проницательностью, которая говорит не только о высоком профессиональном уровне, но и о прекрасном знании человеческой натуры, без чего ни один юрист не может выполнить свои обязанности, — с подъемом произнес Пафнутьев, не сводя глаз с лица Анцыферова. А тот увидел столько издевки в этих словах, столько откровенного пренебрежения, что попросту не осмелился открыть рот. “Тут, пожалуй, меня занесло, — подумал Пафнутьев. — Надо бы сбавить обороты."

— А вы не стесняйтесь, Леонард Леонидович, — поощрительно произнес Сысцов. — Похвала подчиненных часто стоит куда дороже, нежели похвала начальства.

— И заслужить ее труднее, — добавил Колов.

— Благодарю, — Анцыферов поднялся и церемонно поклонился каждому, даже Фырнину, хотя тот и не произнес ни единого слова. Он только улыбался широко и даже как-то радостно, открывая для себя Пафнутьева в новом качестве — бесстрашного и мстительного насмешника.

— Итак? — Сысцов в упор посмотрел на следователя, и тот сразу вспомнил устремленный в потолок мохнатый палец Халандовского. Пафнутьев встал, подвигал плечами, чувствуя себя слегка скованно в новом костюме, задержался взглядом на лице Сысцова, на его старой руке с обвисшей кожей, помолчал...

— Все произошло по старым, но строгим законам детективного жанра, — он бросил взгляд в сторону Фырнина — слушай, дескать, внимательно. — В начале всех происшедших печальных событий стоит Илья Матвеевич Голдобов. Двадцать лет он возглавлял управление торговли. Насколько я могу судить — это прекрасный человек, честный, самоотверженный работник.

— Полностью с вами согласен, — скорбно кивнул Сысцов.

— И вдруг на самом неожиданном месте возникает конфликт. Несколько раз за последние годы Голдобов вынужден был поехать в командировку с экономистом Пахомовой. Сами понимаете, что многие вопросы без экономиста решить нельзя — отчеты, планы, сметы... Но, к несчастью, мужем этой женщины оказался личный водитель Голдобова, некий Николай Пахомов. Человек, надо сказать, не самого лучшего пошиба. И только великодушие Ильи Матвеевича, его терпимость, может быть, даже простодушие, позволяли Пахомову какое-то время оставаться на этой работе.

Сысцов согласно кивнул, а Анцыферов, увидев этот, почти неприметный, кивок, поспешил поддержать Пафнутьева.

— Да-да, совершенно с этим согласен. Прекрасный человек. Что касается Пахомова, у нас есть несколько его писем... Это какой-то кошмар! Вы не поверите...

— Продолжайте, — Сысцов кивнул Пафнутьеву, останавливая не в меру разволновавшегося Анцыферова.

— И этот человек, буквально ошалев от ревности, потеряв всякий человеческий облик...

— Это Пахомов? — уточнил молчавший до сих пор Фырнин.

— Именно! — твердо сказал Пафнутьев. — Он засыпал своими кляузами все мыслимые и немыслимые инстанции. Журналы, газеты, прокуратуру! Здесь присутствует корреспондент “Личности и права” Валентин Алексеевич Фырнин... Он приехал с одним из писем Пахомова и может подтвердить мои слова.

— Да, мы получили письмо Николая Константиновича Пахомова, — кивнул Фырнин. — Это письмо отличалось от многих других... Его невозможно было не заметить.

Сысцов с подозрением посмотрел на Фырнина, видимо, не услышав в его словах безусловного мнения. Склонив голову к одному плечу, что-то чиркнул ручкой на листе бумаги, лежавшем перед ним.

— В этих письмах Пахомов обвинял Голдобова во всех смертных грехах. Взяточничество, поборы, завышение цен, подкуп высших должностных лиц города, строительство сверхдорогих дач, валютные операции... Продолжать не буду, все мы знаем, в чем можно обвинить человека в наше время. Не ограничившись этим, Пахомов начал вымогать у Голдобова деньги.

— Какая наглость! — обронил в тишине Фырнин, и Сысцов опять пристально посмотрел на него. Что-то не понравилось ему в самой интонации корреспондента, не понравилось и замечание — слишком уж оно было категоричным. Где-то рядом таилась если и не издевка, то насмешка. Но Фырнин оставался серьезным, и Сысцов успокоился.

— И надо признать, — продолжал Пафнутьев, — что Илья Матвеевич поступил не правильно — он дал деньги своему водителю. Вместо того, чтобы сразу обратиться к нам, смалодушничал.

— Скорее, проявил неуместное великодушие, — поправил Анцыферов, довольный тем, что смог наконец вставить слово. То, что все внимание было обращено на Пафнутьева, которому именно он, Анцыферов, дал это выгодное расследование, раздражало его и повергало в уныние.

— Может быть, — снисходительно кивнул Пафнутьев. — Как бы там ни было, он дал деньги. Пахомов потребовал новую машину. И Голдобов дал ему новую машину. Но постоянно видеть этого человека, держать его рядом с собой в качестве личного водителя он уже не мог. Это, в общем-то, понятно. Голдобов переводит Пахомова на другую работу, не столь легкую, не столь почетную. Переводит, кстати, в полном соответствии с действующим законодательством. И тут выясняется, что Пахомов действовал не в одиночку, а вкупе со своими давними приятелями — Заварзиным, Махначом, Подгайцевым и Феклисовым. Такая вот сложилась теплая компания. Деньги, преступным путем полученные от Голдобова, они делили между собой. Кроме того, упомянутые лица организовали авторемонтный кооператив. Естественно, им потребовались запчасти. Где их взять? Опять приходит на выручку Пахомов — он свой человек в автобазе управления. Аппетит, как говорится, приходит во время еды.

— Совершенно правильно, — сказал Сысцов. — Полностью с вами согласен. Обратите внимание, Павел Николаевич не вдается в мелкие, незначительные подробности, он мыслит крупно и социально. Это именно то, чего всем нам не хватает в работе с людьми. Путаемся в параграфах, статьях, инструкциях... Да, это все необходимо, но совещания подобного уровня, — он обвел всех отцовским просветленным взглядом, — требует углубленного подхода. Надо видеть суть событий, а не их... — он помялся и, не найдя нужного слова, обернулся к Пафнутьеву. — Простите меня... Продолжайте.

— Как всегда бывает в таких случаях, кто-то нарушает договоренность. Приятели выяснили, что Пахомов их обманывает, что часть денег, предназначенных для всех, попросту присваивает. Они несколько раз предлагали погасить долг, но он не придавал слишком большого значения их требованиям, пренебрег угрозами. И напрасно. Они его убили. Об этом говорить подробно не буду, об этом весь город знает.

— До сих пор письма идут, — кивнул Колов. — Требуют покарать убийц.

— А это ваша вина, — живо обернулся к нему Сысцов. — Вместо того, чтобы сразу объяснить жителям, что произошло, как понимать это происшествие, кто погиб, от чьей руки, по какой причине... Вы жалуетесь на то, что от вас требуют объяснений! Так объясните!

— Теперь, когда следствие закончено, мы обязательно это сделаем, — заверил Пафнутьев. — Раньше было бы преждевременно. Все-таки тайна следствия должна соблюдаться.

Колов благодарно взглянул на Пафнутьева, показав поднятый вверх большой палец — молодец, дескать, вовремя поддержал. Анцыферов же смотрел на Пафнутьева со все возрастающим изумлением — он не ожидал той ловкости, с которой следователь выстраивал версию происшедшего.

— Разумеется, все это время Голдобов находился во взвинченном состоянии, — продолжал Пафнутьев. — И его можно было понять. Постоянные угрозы вымогателей, смерть Пахомова, с которым он проработал не один год... И хотя сам Голдобов в это время был в отпуске, он вынужден был еще и оправдываться, доказывать свою невиновность.

— Бедный Илья! — воскликнул Сысцов. — Как же мы все-таки не ценим друг друга, как редко приходим на помощь!

— Да, мы ничем ему не помогли... Он как-то обратился в прокуратуру, я... Посоветовал набраться терпения. А что я еще мог посоветовать? — горестно пожаловался Анцыферов. — Вот-вот должно было закончиться следствие и тогда все стало бы на свои места.

— Надо обязательно подумать о достойных похоронах, — заметил Сысцов. — Он заслужил благодарность земляков. Не помешала бы статья в городской газете... Многие наши горожане даже не догадываются, какого человека потеряли.

— Будь Илья Матвеевич в более спокойном состоянии духа, никогда бы не произошла эта глупейшая автомобильная авария, — внес Пафнутьев и свою долю сочувствия. — Но мы не можем предусмотреть все неожиданности, которые подстерегают нас каждый день! Голдобову позвонили с его же дачи! Позвонили вымогатели, которые в отсутствие хозяина забрались туда, прихватили с собой какую-то девчонку, может быть, не самого лучшего пошиба, не исключено, что она сама в погоне за приключениями села к ним в машину, надеясь развлечься в тот вечер... Предполагать можно разное. Однако суть заключается в том, что эта компания забралась на дачу Голдобова и устроила там разнузданную пьянку. Перепившись, они начали звонить к нему домой, угрожать, глумиться, требовать денег... Нетрудно предположить, чем она могли угрожать — конечно, речь шла о поджоге. Мы знаем, как достаются в наше время дачи, и нет ничего удивительного в том, что Илья Матвеевич, сломя голову, среди ночи, помчался на свою дачу... Вскрытие подтвердило, что он был" трезв.

— Но никакое вскрытие не может сказать, в каком состоянии был человек в момент столкновения, — безутешно сказал Колов, потупив глаза. — Он был трезв, а я грешным делом подумал — выпей он на дорогу сто грамм коньяка, глядишь, и ничего бы не случилось.

— Да, все это очень печально, — согласился Сысцов. — Продолжайте, Павел Николаевич.

— Я заканчиваю. Не дождавшись Голдобова, пьяная братия обратила внимание на девку, приехавшую с ними — ее они тоже напоили... Ну, что сказать... Конечно, они вели себя не очень нравственно...

— Как я их понимаю! — расхохотался Колов.

— Протрезвев наутро, девица сама ужаснулась той дикой оргии, которая произошла ночью. И, улучив момент, удрала. Кое-что прихватив у своих благодетелей. В том числе пистолет. Да, в деле фигурирует пистолет. Судя по номеру, о его пропаже нигде не заявлено. Добравшись до укромного уголка, наша девица... Выстрелила в себя. То ли повлияло тяжелое похмельное состояние, то ли это была неосторожность, любопытство... Судить трудно. Выстрел оказался смертельным. К тому времени я уже знал, где ожидать дальнейших событий.

— Павел Николаевич по оперативности превзошел все мыслимое! — воскликнул Анцыферов, снова вклиниваясь в разговор. — Вы только представьте, Иван Иванович! Девка, которую никто не знает, нет даже заявления о розыске, из чего можно предположить, что она частенько не ночевала дома, не известны ни ее имя, ни адрес... Павел Николаевич знал лишь, что какая-то девица в штанах подсела в машину к какой-то странной компании. И уже к середине следующего дня он нашел ее в маленькой деревеньке.

— Я немного опоздал, — сокрушенно сказал Пафнутьев. — Я даже слышал выстрел, когда ворвался в сарай, она была еще жива... Но... Составили протокол, деревенские жители подписали его в качестве понятых... Могу сказать, что этот факт для следствия совершенно ясен и не вызывает никаких сомнений.

— Но вызывает сомнения другой факт, — подал голос Фырнин.

— Какой? — живо обернулся к нему Пафнутьев.

— Мне случайно удалось узнать, что по результатам экспертизы выстрелы звучали и на даче Голдобова. Найдены гильзы, установлены прижизненные повреждения в некоторых останках...

— Могу предположить, но с достаточной степенью уверенности, — Пафнутьев невозмутимо посмотрел на Фырнина. — Да; выстрелы на даче прозвучали. Более того, установлено, что стреляли именно из данного оружия. Это подтверждается и тем, что когда я изъял пистолет, в нем оставалось всего три патрона. Подсчет найденных гильз, баллистическая экспертиза, извлеченные пули доказывают — стреляли из этого пистолета. Что могло произойти... Напившись до бессознательного состояния, наши герои перессорились. Не исключено, что они стреляли друг в друга. Возможно, девице удалось выбраться из дома не без помощи пистолета... Как бы там ни было, пулевые повреждения обнаружены не во всех останках. Это говорит о том, что не все были ранены. Поэтому вывод не подлежит сомнению, — перепились, подожгли дачу и сгорели вместе с ней.

— Собаке собачья смерть! — крякнул Колов. — Скажите, Павел Николаевич... По моим каналам стало известно, что, якобы, в происшедших событиях несколько раз мелькнула винтовка необычной модели... Это так?

— Нет, — спокойно ответил Пафнутьев, глядя Колову в глаза. — О винтовке мне ничего не известно. Вот бутылок было много.

— Позвольте, но вы ничего не сказали еще об одном убийстве... — напомнил Сысцов. — А этот... как его... Заварзин?

— Это чисто бытовое убийство и к нашим событиям не имеет никакого отношения.

— Но он тоже был знаком с Голдобовым? — спросил Фырнин.

— Да, они были знакомы, но общих дел между ними следствием не установлено. Единственное, что нам удалось узнать — Илья Матвеевич иногда пользовался услугами Заварзина как водителя. Но этими услугами пользовались многие в городе. Дело в том, что у Заварзина был “мерседес” и он, как говорится, попросту подрабатывал. Каждому лестно проехаться в столь престижной машине.

— А убит Заварзин не из того ли пистолета?

— Пуля найдена, к пистолету она не имеет никакого отношения.

— Вы уже написали обвинительное заключение? — спросил Сысцов.

— Да, и я вам его только что изложил.

— Что ж, мне оно показалось весьма убедительным. А вы, генерал, что скажете?

— Очень грамотное, добротное расследование. Я, как говорится, старый по этому делу, и то не нахожу ни единого шва. Хотелось бы только пожелать следователю не пренебрегать подробностями. Суд убеждают именно подробности. Время, место, свидетели, показания...

— Но суда не будет, — заметил Анцыферов. — Некого судить.

— Что касается подробностей, их предостаточно в деле... Просто я не считал нужным утомлять вас, — заметил Пафнутьев.

— И правильно сделали! — поддержал его Сысцов. — Подожди, Леонард, — он поднял ладонь, заметив, что Анцыферов хочет что-то сказать. — Подожди. На всех совещаниях ты жалуешься, что у тебя нет людей, способных мыслить смело, самостоятельно, творчески... А теперь вижу, что ты просто морочишь голову! Вот этот человек, перед нами! Прекрасный специалист, профессионал высокого класса. Как я заметил, он мыслит куда шире, нежели многие другие, которым мыслить положено по должности, а, Леонард?

— Да, Иван Иванович, полностью с вами согласен.

— Э, нет, так не пойдет! — весело воскликнул Сысцов. — Я никогда не говорю комплиментов, тем более в этом кабинете. И все, что сказано о Павле Николаевиче, сказано для дела. Ты как-то плакался, что некого назначить начальником следственной части. Был разговор?

— Да, у нас один товарищ исполняет обязанности, — промямлил Анцыферов.

— Леонард, ты меня понял?

— Вполне, Иван Иванович.

— И согласен со мной?

— Разумеется.

— Поздравляю, — Сысцов поднялся, протянул Пафнутьеву руку. — Вы заслужили эту должность. И, надеюсь, сможете теперь проявить свои способности гораздо шире, масштабнее, я бы сказал.

— Спасибо, Иван Иванович, — Пафнутьев тоже встал и пожал прохладную ладонь Сысцова. — Рад стараться.

— Все, товарищи, — Сысцов обвел взглядом у частников встречи. — Благодарю за участие, всего доброго! Павел Николаевич... Задержитесь на минутку. Присядьте, — Сысцов тоже сел, нетерпеливо поглядывая на дверь, ожидая, когда все выйдут в приемную. — Меня заинтересовала, Павел Николаевич, в вашем рассказе, одна подробность... Пистолет. Вы сказали, что девица похитила его у этих бандитов?

— Да, так это и было. Она сама мне сказала перед смертью.

— А откуда у них пистолет?

— Следствие этим не занималось, но, судя по номеру на пистолете...

— Говорите, я внимательно вас слушаю, — поощрительно улыбнулся Сысцов, показав роскошные искусственные зубы.

— Боюсь огорчить, Иван Иванович.

— Не бойтесь, вам не удастся меня огорчить.

— Хорошо... Это пистолет генерала Колова. Не знаю, стоит ли отражать в обвинительном заключении...

— Отразите, — посерьезнел Сысцов. — Поскольку суда не будет, мне кажется, одна-две строчки в заключении не получат широкой огласки. А без них следствие будет неполным.

— Да, действительно, — охотно согласился Пафнутьев.

— Тем более, что этот пистолет сыграл большую роль в происшедших событиях. Колова тревожить не стоит, я сам поговорю с ним. И возьму с него объяснение. Жизнь продолжается, Павел Николаевич, не так ли?

— Конечно! И будет продолжаться еще некоторое время.

— Вполне с вами согласен. Скажите... Нет ли у вас соображений... Как мог пистолет генерала попасть к этим забулдыгам?

— Видите ли, Иван Иванович... У милиции предусмотрены особые методы работы. Им приходится иметь дело с... далеко не лучшими представителями общества. И часто эти отношения...

— Перерастают в дружеские? — подсказал Сысцов.

— Совершенно верно. Известны случаи, когда подонки... Пользуясь своими особыми отношениями, брали оружие как бы в долг, как бы в аренду...

— Но не у генералов же! , — У генералов проще... Никому и в голову не придет.

— Тоже верно, — с сомнением проговорил Сысцов. — Вы можете свои соображения внести в обвинительное заключение?

— Отчего ж... Конечно.

— Внесите. И еще одно... Меня настораживает корреспондент. Мне показалось, что у него свой взгляд на события... Вам не кажется?

— Думаю, после этого совещания он изменит свое мнение, — сказал Пафнутьев.

— Ну, что ж... Это прекрасно, — Сысцов встал, протянул руку. — Еще раз поздравляю вас! Пригласите как-нибудь в свой новый кабинет!

— С радостью!

— Но при одном условии, — Сысцов предупредительно поднял палец, — только в качестве гостя!

— Разумеется, Иван Иванович! — широко улыбнулся Пафнутьев и не мог не подумать: “Встретимся на очной ставке, дорогой! У меня для вас с Кодовым найдется пара очень забавных вопросов...” И еще подумал: “Как же я напьюсь сегодня с Аркашкой и Фырниным, как же я напьюсь!"

И радость предвкушения озарила его лицо.