Понял?

— Дальше, — проговорил Андрей, чувствуя, что внутри у него все похолодело.

— И мне хотелось бы знать — что будет дальше. Для всех нас. Или продашь, или не продашь. Назовем вещи своими именами... Ты всех крепко подвел, по твоей милости мы оказались участниками убийства, хотя договаривались совсем о другом.

— Дальше?

— Перестань повторять это слово! Нам светят срока. Про тебя не знаю, суд решит — расстрелять или посадить на пятнадцать лет. Не хочу об этом думать. Но о ребятах, оказавшихся под угрозой трех, пяти, семи лет тюряги... — Заварзин закурил и, подойдя к окну, распахнул форточку. Поднявшись на небольшую табуретку, он отвел штору в сторону, несколько раз глубоко затянулся, выпуская дым в форточку. Выбросив окурок за окно, снова опустил штору и сел в кресло. Андрей выпил воды, осторожно поставил стакан на столик.

— Хорошая вода, — сказал он, зная, что и эти его слова Заварзину не понравятся.

— И водка хорошая. Но наше положение от этого не становится лучше. Ребята согласились тебе помочь, хотя одно лишь наше молчание уже является уголовным преступлением. Это называется “недоносительством”.

— Если я правильно понял, — медленно проговорил Андрей, — от меня опять что-то требуется?

— Слушай, ты, мудак! — Заварзин вскочил, схватил Андрея за горло, но тут же отпустил. — Мне не нравится, как ты разговариваешь! Понял?! Не нравится.

— А я в полном восторге, как ты со мной разговариваешь, — Андрей поправил воротник, запихнул подол рубашки под ремень. — Только просьба — хватит. С меня достаточно. Я провинился? Хорошо. Виноват. Хотя мы сейчас оба знаем степень моей вины, верно? — Андрей исподлобья посмотрел на Заварзина. — Мы ведь оба знаем насколько я виноват и насколько не виноват? И не надо мне пудрить мозги. Тебе есть, что сказать — говори. Нечего сказать — гуляй.

Заварзин налил себе водки, бросил в стакан кубик льда, звякнувший глухо и влажно, подождал, когда он почти растаял, и выпил холодную, чуть ослабленную водку.

— Хорошо. Продолжим... Ты на крючке. Не только у следователя, но и у меня. Согласен? В конце концов, к чему бы ни пришел Пафнутьев, мы с ребятами свидетели... Если скажем, что в это время ты был в гараже, ремонтировал машину... Никто не сможет перешибить наши показания. Если скажем нечто противоположное, то и этого никто не перешибет.

— Короче!

— Должок за тобой, парень. Пора платить. Заплатишь — и можешь отвалить. Если захочешь, конечно.

— И на этот раз патроны менять не будешь? — Андрей вылил в стакан остатки воды, но ставить бутылку на стол не торопился, даже взял ее как-то странно — горлышко оказалось в кулаке, а сама бутылка торчала в сторону, напоминая короткую стеклянную дубинку.

Заварзин усмехнулся.

— Поставь. Ты мне нужен живым. Пока ты в долгу, тебя никто пальцем не тронет. Вот так, — он взял у Андрея бутылку и поставил ее в угол. — Кстати, пустая бутылка гораздо опаснее полной.

— В каком смысле?

— В прямом. Полной бутылкой можно лишь оглушить человека, удар получается мягче. А пустой — это смерть.

— Запомню.

— Сейчас тебе пригодится другое. Ты спрашивал о патронах... Патроны будут боевые. Это говорю сразу.

— И после этого отвалите?

— Как сам захочешь, Андрюша. Может получиться, что войдешь во вкус и не захочешь расставаться. Все-таки мы надежные ребята, на нас можно положиться. И работаем грамотно, не оставляя следов.

— В этом я убедился.

— Вот видишь, теперь и сам знаешь — своих следов не оставляем. Теперь ты уже наш, теперь тебя беречь будем... А если подведешь... Не будем беречь, и девочку твою не сможем спасти, если с ней что случится. Знаешь, сейчас столько хулиганья, пьяни всякой... А она девочка видная, каждый оглянется, у каждого душа дрогнет или еще там что...

— Значит и о ней заговорили?

— Я же сказал — мы работаем надежно. С подстраховкой. Говорят, с мамашей живешь, вдвоем? Видел я ее как-то, совсем старенькая... Она не перенесет, если с тобой что случится. Хорошая женщина, но жизнь, видно, у нее была несладкая... А?

— Хочешь сказать, что я хорошо влип?

— Это зависит от того, как все назвать... Может, влип, а может, познакомился с отличными ребятами.

— Это я уже знаю.

— Правильно. Тебя же ведь не дали в обиду! “Продадут, — спокойно, будто это само собой разумелось, подумал Андрей. — Ведь с кем-то разобрались, за чей-то упокой пили в тот вечер. Вот так же напьются, когда со мной разделаются. Они не будут долго колебаться — я для них становлюсь опасным. Или придется так в крови вымазаться, чтобы и сомнений во мне не возникло, или же будут постоянно испытывать заданиями с боевыми патронами... А может, не врет? В самом деле, выполнить эту просьбу, снять угрозы со Светки, с матери.. Ведь с матерью им разбираться не придется — как только узнает, что меня осудили за убийство... Для нее это будет конец. А они не остановятся..."

— Говори, я слушаю, — сказал Андрей.

— Ты готов?

— Да.

— Тогда пошли.

— Куда?

— В одно место. Не робей, все будет гораздо проще. Никаких мотоциклов, обрезов, погонь, перестрелок...

Заварзин долго возился у двери — видимо, заменил замки, но еще не привык к их секретам. Андрей, как и час назад, шел впереди, чувствуя спиной жар большого заварзинского тела. Воздух в “мерседесе” разогревался точно так же, как и в любой другой машине, и Заварзин, распахнув дверцы, подождал несколько минут, пока ветерок остудит внутренности обитой золотистым плюшем машины.

Ехали недолго, остановились на какой-то площадке с разбитым асфальтом и дальше пошли пешком. События последних дней приучили Заварзина к осторожности, теперь он избегал ставить свой “мерседес” возле тех домов, куда приезжал, а последний квартал старался пройти пешком.

— Сюда, — сказал Заварзин и первым вошел в неприметный подъезд, привычно отодвинув сорванную с петель дверь. Вместо стекол в нее были вставлены фанерки, вырезанные из овощных ящиков, вместо ручек зияли дыры, будто кто-то пытался открыть эту дверь с помощью бульдозера. Весь потолок был усеян черными пятнами, словно подъезд постоянно подвергался какому-то дьявольскому обстрелу. Но все было гораздо проще здесь тешились шаловливые ребята. Юные, непотревоженные мозги это забавляет, и потом приятно вот так безнаказанно напомнить о себе. Это же чувство толкает юношей и девушек к обрезанию телефонных трубок, вспарыванию сидений в автобусах, битью окон в проносящихся электричках, снятию глушителей с мотоциклов. И все вместе создает ощущение, что город захватили не то марсиане, не то мощная десантная группировка враждебной державы.

Заварзин открыл дверь, исцарапанную гвоздями точно так же, как были изуродованы все остальные двери, и вошел в квартиру.

Андрей с любопытством огляделся.

Полутемная, тесная прихожая с замусоленными обоями и слабой лампочкой под пыльным светильником из крашеного стекла, тряпичная дорожка, картинка в засиженной мухами рамке — не то “Незнакомка”, не то “Три богатыря”, не то “Медведи в сосновом лесу” — все эти картины смотрятся на удивление неразличимо. В единственной комнате Андрей увидел диван с накидкой и большой стол из прессованной стружки, сдвинутый к окну. В комнате стоял полумрак, поскольку плотные шторы не пропускали солнечного света, и только узкая щель напоминала, что за окном ясный день.

Еще раз окинув взглядом комнату, Андрей утвердился в своем подозрении — квартира нежилая. В ней, наверно, кто-то прописан, числится здесь и не забывает напоминать соседям о собственном существовании.

— Как гнездышко? — спросил Заварзин. Он сдвинул с дороги стул, отдернул штору, обнажив немытое окно.

— Ничего... Жить можно. А как это понимать? — спросил Андрей, показывая на полосатый несвежий матрац, лежащий почему-то на столе.

— Не все сразу, дорогой. Не все сразу. Скажу только — здесь нет ничего случайного, никто по пьянке на этом столе не спал, а матрац приготовлен для тебя.

— Даже так? Кому-то было известно, что я здесь буду?

— Конечно.

— И ты знал?

— А куда же тебе деваться? Я как увидел твою девочку в нашей конторе той ночью, помнишь? Так вот, увидел и сразу все понял.

— ,Что же ты понял?

— Мне стало ясно, Андрюша, что отныне никуда тебе от нас не деться. Но не будем об этом... Подойди сюда, — Заварзин подозвал его к окну. — Что ты видишь?

— Ничего особенного... Город.

— Правильно. Ты находишься на четвертом этаже. Перед тобой сквер. Вон там разворачивается трамвай, причем со страшным скрежетом. И во время разворота люди на расстоянии ста метров не слышат ничего другого. Только скрежет. Все они в это время смотрят на красный трамвай и ждут, когда же он закончит свой идиотский разворот, от которого все переворачивается внутри. Теперь смотри на этот сквер. Посередине клумба с прекрасными цветами...

— Вижу.

— Молодец. А чуть правее, в просвете между деревьями, скамейка голубого цвета. Видишь?

— Вижу.

— Сейчас на ней никто не сидит. А завтра, ровно в двенадцать часов дня на эту скамейку сядет человек в пиджаке и брюках грязно-серого цвета. Ты уже имел счастье общаться с ним.

— Следователь?

— Умница. Ты в это время будешь лежать вот на этом стеле, на этом матраце. В руках у тебя будет прекрасная штуковина с оптическим прицелом. Стрелять умеешь. Ты делаешь один выстрел, ставишь винтовку вон в ту кладовочку и спокойно уходишь. И мы в расчете.

— А если не соглашусь?

— Согласишься. По многим причинам. Первая — твоя девочка. Ты ведь не хочешь ее потерять? А мы вынуждены будем принять к ней меры, чтобы сохранить дисциплину в наших рядах. Вторая причина — ты на крючке. Ты же убийца, Андрюша! Тебе спасаться надо. И самое главное — я привел тебя сюда, рассказал о нашей невинной затее... И если все сделаем сами, то тем самым отдаем себя в твои руки. А мне бы этого не хотелось.

— Но тогда я отдаю себя...

— Нет, не отдаешь. Ты уже у меня в руках.

— И мы в расчете?

— Клянусь!

— А почему ты хочешь, чтобы это сделал я? Зачем еще одного человека впутывать?

— У тебя такие дела хорошо получаются. И потом... Мне кажется, ты сам искал способ расплатиться за доброе отношение... Смотри — идет трамвай. Слышишь скрежет? Это здесь, на четвертом этаже, в ста метрах от поворота... А какой ужас там, на перекрестке!

— Я никогда не стрелял с оптическим прицелом. Заварзин прошел в коридор, открыл дверцу встроенного шкафа, вынул винтовку, причем, она оказалась гораздо меньшего размера, чем ожидал увидеть Андрей. Над стволом действительно красовалась черная труба прицела с линзами, сверкнувшими зловещим фиолетовым блеском. Заварзин любовно погладил винтовку, щелкнул затвором, протянул Андрею.

— Познакомься. Очень послушная, исполнительная... Я отношусь к ней, как к любимой женщине... И она отвечает взаимностью. Вы поймете друг друга и, кто знает, между вами может возникнуть чувство... А?

Андрей взвесил винтовку на ладонях — она оказалась достаточно тяжелой.

— Еще несколько подробностей, — Заварзин подошел к окну. — Смотри, рама будет приоткрыта сантиметров на пять... Не больше. Окна грязные, сквозь них ничего не видно. Ты ложишься на стол, устанавливаешь ствол и спокойно дожидаешься, когда на голубую скамейку справа от дерева сядет известный тебе человек. Да, чуть не забыл, — Заварзин прошел в коридор и вернулся с короткой черной трубкой. — Глушитель! Выстрел будет не громче щелчка пальцев.

— И мы в расчете?

— Да! — воскликнул Заварзин. — Да, черт тебя подери!

— Завтра?

— Да, завтра, в двенадцать ноль-ноль наш приятель сядет на ту скамейку. Но может и опоздать — советская система, ничего не поделаешь. Несколько технических советов... Внутри, в этой штуковине, — он положил ладонь на прицел, — нанесено перекрестие нитей... Ты должен совместить...

— Знаю.

— Это неважно, — опять нахмурился Заварзин. — Я должен быть уверен, что ты знаешь. Не надо рвать спусковой крючок... Спокойно, нежно, понял? Не торопи выстрел. Просто дожидайся, пока эта штуковина сама решит, что пора выстрелить. Терпеливо нажимай на крючок, не торопясь. Эта красавица сама знает, когда кончить. Понял?

— И мы в расчете?

— Да! — взревел Заварзин в бешенстве.

— И я сматываюсь?

— На все четыре стороны.

— Как я войду сюда?

— Я дам тебе ключ.

— Давай.

— Завтра. Утром, за пятнадцать минут до срока, ты возьмешь ключ под ковриком у входа. Эту штуковину найдешь в кладовочке, заставленной лыжами, швабрами и прочей гадостью. И в ней будет один патрон.

— Одного мало.

— Это хороший патрон и его будет вполне достаточно. После выстрела ставишь винтовку на место, ключ вешаешь на гвоздик возле двери и уходишь. Захлопнешь дверь и отправишься по своим делам. Мотоцикл оставь где-нибудь подальше, за пару кварталов. Вопросы! есть?

— Ты уверен, что я его узнаю?

— За пять минут до двенадцати зазвонит телефон, — Заварзин поискал глазами аппарат. — И тебе сообщат, во что тот человек одет.

— Звонить будешь не ты?

— Не имеет значения. Звонить будет тот, кому удобнее.

— И мы в расчете?

— Если задашь этот вопрос еще раз, я сам прикончу тебя из этой штуковины, понял? А теперь иди и отсыпайся. Не вздумай пить. У тебя должна быть твердая рука.

— И верный глаз, — добавил Андрей, поднимаясь.

Расставшись с Заварзиным, Андрей бездумно сидел на той самой скамейке, на которой завтра в двенадцать ноль-ноль должен оказаться Пафнутьев. Вроде бы слежки не было, но Заварзин вряд ли вот так легко оставит его одного. Наверно, все-таки откуда-то наблюдают.

Андрей ждал трамвая. Действительно, приблизившись к перекрестку, тот стал разворачиваться с таким металлическим визгом, что выстрела, прозвучавшего вон там, за тем окном на четвертом этаже дома, наверняка здесь никто не услышит. Человек бесшумно откинется на скамейке и долго его будут принимать за пьяного, пока кто-нибудь не взглянет внимательнее.

Андрей осмотрелся. Никто не выглядывал из-за газетного киоска, никто не обращал на него внимания с соседних скамеек, из толпы на остановке трамвая. Но за ним легко было наблюдать сквозь немытые окна гастронома, из машин, стоявших на противоположной стороне улицы, из окон домов, окружающих этот небольшой пыльный скверик...

"Ладно, — подумал он, — авось.” И с удивлением вдруг ощутил спокойствие. То ли продуманность покушения убедила его в собственной неуязвимости, то ли принятое решение освободило от колебаний, но Андрей почувствовал вдруг какую-то опустошенность. До него дошло, что спасаться надо не только от Пафнутьева, но и от своих друзей. Вряд ли он оставят его живым после того, как выполнит задание. Хотя, им ведь и в будущем понадобятся исполнители для таких деликатных дел... И опять все начнется сначала? Так и в самом деле можно стать наемным убийцей... У него не было выхода. Или же его возьмет Пафнутьев и тогда будет суд за умышленное убийство, или же его возьмут свои и исход будет ничуть не лучше.

В последний момент, когда двери трамвая вот-вот должны были захлопнуться, Андрей сорвался со скамейки, в несколько прыжков преодолел расстояние до остановки и успел впрыгнуть в вагон. Выглянул в окно — никто не бросился вслед, никто не выскочил из-за киоска. Правда, несколько машин, стоявших перед красным светофором и у тротуара, тронулись с места. Одна из них двинулась по улице вслед за трамваем. Тут уже была какая-то определенность — если следят, то только из этого вот зеленого “жигуленка”, который бойко мчал по улице, но, тем не менее, трамвай не обгонял.

Остановка. И хотя впереди горел зеленый свет, “жигуленок” притормозил, причем, остановился не посередине дороги, как это бывает, а причалил к обочине. Но едва трамвай двинулся дальше, выполз на проезжую часть и “жигуленок”. Андрей знал, что впереди будет тупик — достаточно широкий круг, внутри которого стояли всевозможные ларьки, киоски, небольшой цветочный базар, и машина не сможет сопровождать трамвай на всем протяжении разворота. Пройдя вперед, Андрей сел у самой кабины водителя, но так, чтобы тот не мог видеть его в зеркало. Когда на последней остановке все сошли, он остался, пригнувшись на своем сидении. “Жигуленок”, казалось, пребывал в растерянности — Андрея среди пассажиров не было, но и вагон со стороны проезжей части выглядел пустым. Водитель заметался — дал задний ход, потом рванулся вперед, но там не оказалось дороги. А трамвай тем временем, не закрывая дверей, продолжал свой путь по кругу. И в тот момент, когда проходил мимо цветочного базара, Андрей выпрыгнул наружу и тут же протиснулся в узкое пространство между ларьками. Оказавшись перед дощатым забором какой-то стройки, перемахнул через него, пробежал, не останавливаясь, между завалами бетонных плит, балок, кирпичей. Стройка оказалась безлюдной, и, выйдя в распахнутые ворота. Андрей почувствовал себя в безопасности. Он был доволен собой — оторвался от преследователей, даже не дав тем понять, что заметил их.

К тому, где жила Света, Андрей прошел по дороге, которой никогда не ходил. И даже в последний момент не решился войти сразу, а лишь дождавшись, когда на дорожке вдоль дома не было ни души, проскользнул в подъезд.

Света сама открыла дверь и Андрей, войдя, тут же захлопнул ее за собой.

— Гонятся? — спросила она с улыбкой. Андрей молча смотрел на нее, не слыша вопроса. Он был уже счастлив, что видит Свету, что она дома.

— Какая ты красивая, — произнес он привычное приветствие. — Просто невероятно.

— Ты тоже ничего... Только задерганный немного... Что-то случилось?

— Ты одна?

— Одна, но мои скоро вернутся. Через полчаса... Можем успеть, а? Если постараться, конечно. Постараемся?

— Нет, — он покачал головой. — Потом... Раздался телефонный звонок, и до того как Андрей успел остановить Свету она взяла трубку.

— Да? — сказала она с улыбкой. — Слушаю! — И тут же протянула трубку Андрею. — Тебя.

— Меня?! — он зажал ладонью микрофон и с ужасом смотрел на Свету. — Но никто не знает, что я здесь... Вернее, никто не должен знать. Он назвался?

— Нет, просто попросил передать трубку. Я подумала, что ты ждешь этого звонка... Если хочешь, скажу, что тебя нет, а?

— Да уже поздно... Слушаю, — сказал Андрей в трубку.

— Ты так ловко обставил моих мудаков, что теперь-то я уверен в тебе полностью, — Андрей узнал голос Заварзина.

— А ты сомневался?

— Конечно.

— Подбери другого.

— Лучше парня мне не найти. И Свете тоже, — и Заварзин, повесил трубку.

Андрей прошел в комнату, упал в кресло и опустил лицо в ладони. Света пристроилась рядом, попыталась заглянуть в глаза.

— Ну давай, — сказала она. — Выкладывай.

— Они снова взяли меня в оборот, — произнес Андрей, помолчав. — Они снова взяли меня в оборот.

— Новый заказ?

— Да.

— Когда?

— Завтра.

— Это прекрасно! — воскликнула Света. — За ночь мы проедем не меньше пятисот километров. А при хорошей погоде и всю тысячу.

— Тысячу километров — это хорошо, — проговорил Андрей. — Но в какую сторону?

— А! — она шало блеснула глазами. — На все четыре стороны!

— Ну, ты даешь... — встал, подошел к окну, долго сквозь гардину всматривался в уличное движение и все-таки высмотрел уже знакомый зеленый “жигуленок”.

— Света, слушай внимательно. Я не знаю, как все сложится дальше, но у меня должны быть развязаны руки. А для этого ты должна быть в безопасности.

— В каком смысле?

— Если я сделаю что-то не так — пострадаешь ты.

— Пусть попробуют!

— Не надо. Света. Они могут. Ты должна исчезнуть. На неделю. За эти дни много чего случится... Я сейчас на двух крючках — у следователя и у Заварзина... Помолчи. Ты должна исчезнуть. Прямо сейчас. Я выхожу из дому, вслед за мной отъезжает вон тот зеленый “жигуль”, — Андрей подвел Свету к окну, — видишь? Ты говорила, у тебя есть подруга? Можешь к ней забраться на неделю?

— В общем-то, могу, но я не понимаю...

— Да не надо ничего понимать! — сорвался Андрей. — Я предупреждаю тебя об опасности. Я говорю, откуда она, эта опасность. Я говорю, как ее избежать.

— А я должна только слушаться?

— Да. Ты должна слушаться.

— Но сию секунду я не могу исчезнуть... Может быть, вечером? Андрей! По-моему, ты паникуешь... Ведь ничего не случится, если я чуть повременю, а?

— Ты даешь слово, что сегодня же исчезнешь на неделю?

— Даю.

— Позвони ей сейчас, своей подруге, и договорись. И главное — чтобы она держала язык за зубами. Никому. Понимаешь — в полном смысле слова.

— Все так опасно? — посерьезнела Света.

— Опасней не бывает. Знаешь, какая моя главная задача на эту неделю? Выжить.

— Может быть, нам обоим скрыться у подруги, а? Прекрасная будет неделя, Андрюша?

— Понимаешь... Это будет, конечно, прекрасная неделя, но... последняя. Я на двух крючках и мне нужно избавиться от обоих.

— Это возможно?

— Попытаюсь. Все. Мне надо идти. — Андрей поднялся, еще раз посмотрел в окно. Машина стояла на месте. — Сейчас я их уведу. И ты не затягивай. Скоро такое завертится...

— А мне не хочешь рассказать?

— Хочу. Но нельзя. Ты не должна этого знать. Так будет безопаснее. Не знаешь и все. Это сразу видно — знаешь или нет.

— Думаешь, попадусь?

— Ох, Света... Я стараюсь все предусмотреть... Ну... — он обнял ее, поцеловал в губы. — Если б ты знала, какая ты красивая!

— Не скромничай. Ты тоже ничего. Ну, ни пуха!

— К черту!

Андрей никак не мог понять — зачем Заварзину понадобилось именно его задействовать на это убийство? Ведь куда проще подключить своего боевика и без всяких хлопот убрать Пафнутьева, если уж он так мешает. Но постепенно понимание приходило к нему и он вынужден был признать, что расчет Заварзина правильный. Убийство должен был совершить именно Андрей. Следы он оставит в любом случае. Отпечатки пальцев на винтовке, наверняка его сфотографируют возле этого дома, возле той скамейки, скорее всего уже щелкнули. При необходимости его легко можно будет сдать правосудию и заткнуть им все дыры. А поскольку у них есть люди в милиции, значит, кто-то еще и звезду получит. Если в этом надобности не возникнет, то Андрей навсегда становится послушным исполнителем. Опять же, у него явная причина избавиться от Пафнутьева — ведь тот его заподозрил, если, конечно, верить Заварзину. Но тут он, похоже, не врет... Остается один выход — Пафнутьев должен исчезнуть, а Заварзин должен отстать.

Выйдя на улицу, Андрей оглянулся на зеленый “жигуль” и пошел в противоположную сторону. Машина осталась на месте. Через сотню метров опять оглянулся — его никто не преследовал. Значит, стерегли Свету.

Он вошел в телефонную будку.

— Ты еще дома?

— Да, вот собираюсь... Уже созвонилась с Леной. Она ждет.

— Подожди, пока не выходи. По-моему, зеленый “жигуль” стоит под твоими окнами.

— Знаешь, его нет. Только что уехал. Но не за тобой, а в другую сторону.

— Понятно. Будь осторожна. Главное начнется завтра.

Андрей повесил трубку, осторожно выглянул из будки, но не увидел ничего подозрительного. Ему нужно было побывать в нескольких местах, причем, оставаясь незамеченным. Это было главным условием успеха задуманного.

Сначала он прошел к дому, где жил Заварзин. Но сколько ни ходил вокруг, ничто не привлекло его внимания. Окна квартиры были, как всегда, зашторены, форточки закрыты. Тогда Андрей направился к дому на противоположной стороне улицы.

Судя по всему, здесь недавно шли ремонтные работы — вокруг разбросаны комья смолы, тут же бочка, в которой эту смолу растапливали, в торце дома был установлен подъемник. С его помощью, видно, на крышу доставляли смолу и заливали протекающие места. Дом был окружен бестолково разросшимися кустами, поэтому, когда Андрей бродил вокруг, никто не заметил его, никто не обратил внимания. Он и сам не знал, зачем забрался сюда, но чувствовал, что не зря.

— Ничего, ребята, — время от времени бормотал он себе под нос. — Дайте немного времени, совсем немного и мы все утрясем... Только не торопите меня, не толкайте под локоть...

Андрей поймал себя на том, что не хочет думать о безвыходности своего положения. Природа словно бы взяла на себя заботу о его духовном здоровье, выключив тяжкие раздумья. Он понимал, что положение скверное, но не отказывался от попытки спастись. Так начинающий шахматист, проиграв партию, все-таки не сдается, надеясь то ли на чудо, то ли на зевок противника, то ли не осознавая своего положения.

А почему они решили избавиться от Пафнутьева? — вдруг возник вопрос в его сознании. Заварзин не хочет, чтобы он вышел на меня? Но тогда куда проще избавиться от меня... Значит, он и на них вышел... И попались они по-крупному, если даже мое исчезновение их не спасает...

Андрей вдруг увидел, что сидит на скамейке, на которой завтра должен оказаться Пафнутьев. С удивлением осмотрелся, пытаясь вспомнить, как здесь оказался, какой дорогой пришел...

Трамвай долго стоял на остановке, входили и выходили люди, наконец он тронулся. Приблизившись к повороту, остановился. Горел красный свет светофора., Вспыхнул зеленый и тут же начал набирать силу скрежет колес о рельсы.

"Как я раньше не замечал этого визга, — озадаченно подумал Андрей. — Сколько вообще всего происходит вокруг, чего я не вижу... И нужны какие-то события, потрясения, чтобы это стало видимым, ощущаемым”.

Откинув голову назад, он увидел сероватую от пыли листву-. "Листья, казалось, были вырезаны из жести и раскрашены в зеленовато-серый защитный цвет. И небо, с которого лилась невыносимая жара, тоже было какого-то сероватого цвета.

— Ну что ж, — сказал он, поднимаясь. — Ну что ж...

Андрей перебежал через дорогу и прошел во двор пятиэтажного дома, из которого завтра ему предстояло стрелять. Вошел в подъезд, медленно поднялся на пятый этаж, осмотрелся. Сделанный в полотке лаз был закрыт металлической дверью. Хотя к раме были приварены петли, замка он не увидел. Спустившись вниз, зашел в соседний подъезд, потом еще в один и, наконец, в пятом или шестом нашел то, что искал — тяжелую лестницу. Не раздумывая, он отнес ее в первый подъезд и повесил на пустующие крючья между четвертым и пятым этажами. Такие лестницы должны висеть в каждом подъезде. Никто не остановил его, никто не обратил внимания.

Уже спустившись во двор, остановился. Что-то озадачило его. Подобрал во дворе толстую рейку от какой-то упаковки, снова поднялся на пятый этаж. Уперев планку в квадратную дверь на чердак, с силой надавил на нее. Дверь поддалась. Значит, не была завалена, значит ею можно пользоваться. После этого перешел в крайний подъезд с другой стороны — и здесь дверь поддалась.

Когда мать открыла дверь, он поразился, словно впервые увидел ее возраст.

— Славно тебе, Господи, — проговорила она. — Пришел...

— А ты уж и не надеялась?

— Да как тебе сказать, — мать тщательно запирала замок. — Не знала, что и думать... У тебя ничего не случилось?

— Да вроде... А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю... Почему-то подумалось, почему-то спросилось...

Андрея опять резанули маленькие открытия — ее возраст, беззащитность, готовность принять сына таким, каков он есть. Если раньше она пыталась что-то в нем исправить, что-то улучшить, то теперь этого не было.

— Мне никто не звонил?

— Света звонила... Что-то давно ее не видно... — проговорила мать как-то неловко, словно позволила себе заглянуть в недозволенное место. — У вас все в порядке?

— Можно и так сказать.

— Андрюша, ты что-то не договариваешь?

— Ты спросила, все ли в порядке? Отвечаю у нас с ней все прекрасно.

— А на работе?

— И там. Более или менее.

— Есть будешь?

— Как скажешь, — Андрей понимал, что ей хотелось усадить его за стол, накормить обедом. И хотя есть не хотелось, он все-таки сел. Потом вышел во вторую комнату, вынул из книги несколько тысячных бумажек и, вернувшись на кухню, положил их на стол. — Возьми... Авось сгодятся.

— Боже, откуда столько?!

— За два месяца заплатили... У них не всегда деньги есть, часто задерживают... Вот и дали сразу.

— А у тебя-то осталось?

— Да. На бензин есть.

Андрей не помнил, как пообедал, не смог бы наверно сказать, что ел, и осознал себя лишь за своим столиком — просматривал письма, записки, телефоны и сбрасывал в корзину все лишнее, ненужное. Вынув из-под бумажной подстилки в ящике сберегательную книжку, он положил ее сверху, чтобы мать могла найти сразу. Его охватило желание закончить все дела, подчистить свое пребывание на земле.

— Да! — воскликнул он, увидев в дверях мать. — Я пообещал свой мотоцикл Николаю!

— Какому Николаю?

— Привет! Двоюродному брату! Если объявится — скажешь, что мотоцикл может забирать.

— А сам как же?

— А! — Андрей вскочил, вспомнив, что звонила Света. (?на оказалась дома. — Ты звонила?

— Да, хотела убедиться... Ничего не отменяется?

— Все остается в силе. И даже более того.

— Я уже собралась. Тут родители пришли, сейчас пробегусь по магазинам я... Хлеба куплю, молока... И все'.

— Света, я очень тебя прошу — не тяни!

— Будь спок! — и она положила трубку. Горькое чувство охватило Андрея. Он прощался. С домом, с матерью, со Светой, прощался с самим собой. Он знал, что завтра его не будет, не будет того, кем был сегодня. И заранее разрывал отношения с собой сегодняшним. Искоса поглядывая на спину, видел в дверях мать — она наблюдала за ним, не говоря ни слова.

— Послушай, — спросил Андрей, — помнишь, у меня был тубус для чертежей? Толстая такая черная труба, а сбоку ручка?

— Посмотри на антресолях... Там твои рисунки лежат. Я как-то собрала их, все свернула, в эту трубу и засунула.

Андрей приставил кухонную табуретку, забрался на нее и через минуту спрыгнул на пол, держа в руках тубус. Когда-то он ходил в изостудию, рисовал кувшины, пластмассовые овощи, а как-то руководитель студии привел на занятие девушку, и Андрей был потрясен, подавлен, когда натурщица, раздевшись донага, спокойно поднялась на подставку. Студийцы тоже были в легком шоке, расходились, возбужденно разговаривая о чем-то постороннем — это были молодые ребята, вчерашние школьники и многие из них вообще впервые видели голую женщину.