Натыкаемся на стадо «зеленых» — это солдаты афганской армии. Грязные и замученные, сидят у костров, что-то едят. Несколько мешков с крупами, луком и рисом лежат на земле, а рядом связанные овцы. Это — будущий шашлык и плов. Афганцы дружески помахали руками, поздоровались. К нам подошел их командир, старый знакомый, он сносно болтал по-русски.

— Ваш батальон уже ушел дальше, опять догонять!

Роту пригласили поесть, но надо двигаться. Некогда. Как радушный хозяин, командир батальона «сарбозов» показал рукой на несколько небольших горок консервов.

— Возьмите себе, солдаты мои брать не хотят этот сухой паек. Видите сами — продуктов у нас много, а это все пропадет.

— Вот спасибо, друг! Консервы возьмем, — поблагодарил ротный и обнял его за плечи, — а тебе от нас тоже подарок. — И Иван подарил афганскому комбату трофейную финку.

— Вань! Ты чего отдал финку «зеленому»? Лучше бы мне подарил, — возмутился я.

— Она мне уже не сгодится! Сейчас домой, а там замена. Ну, а этот «братан» нам гору консервов дарит, а я в долгу остаться не могу.

Банки были болгарские — мясо с бобами, мясо с картофелем, мясо с овощами! У нас таких никогда не было. Бойцы дружно высыпали остатки банок с перловкой из мешков и разбирали новое невиданное угощение. Ура!

Дойдя до новой задачи, рота просидела на месте три дня, поглощая консервы и нахваливая Минконсервовощплодпром Болгарии. Наконец-то все обошлось без стрельбы. Хоть три дня спокойных.

Весь батальон спускался по хребту к инженерно-саперному полку. Вокруг были растяжки, много «сюрпризов». Возле них стояли саперы с указками, колонна шла медленно, собираясь невольно возле этих указок. Солдаты перешагивали через растяжки и быстро шли дальше, вновь скучиваясь у следующей из них. Так мы преодолели по узкой тропе несколько проходов. Метрах в тридцати шел майор Подорожник и группа управления батальона. Разведчики передвигались за управлением, за ними — наша рота.

Перешагивая через проводки, я чувствовал, как сердце замирало, ноги и грудь становились холодными, в висках молотом стучала кровь. Задел провод — и прыгающая смерть, мина-лягушка, начиненная множеством рваных металлических осколков, взлетит и взорвется. Разорвут тишину стоны и крики.

Не дай бог. Не дай бог.

Вдруг впереди раздался громкий щелчок, и в небо взлетел цилиндрический предмет, послышался хлопок, и предмет развалился в воздухе. Чудо. Мина была старая, не сработала.

Все инстинктивно присели, затем встали и, матерясь, пошли дальше. В стороне от тропы комбат «молотил» солдата, зацепившего растяжку.

— Ватников, сволочь! Мудило. Из-за тебя чуть несколько десятков человек не пострадало! Разведчик хренов! Пыж! В наряд его по роте на семь суток!

Пыж грустно забрал у Ватникова автомат, повесил на свое плечо. Солдат совсем ослаб и морально, и физически.

— Шагай, вояка!

Тело солдата, шаркая сапогами, побрело по хребту. Что-то в нем надломилось. Губы тряслись, глаза — пустые. Никого не видит. Руки дрожат, ноги подкашиваются. Не человек — робот, а еще спортсменом был вот так чуть-чуть не достала людей смерть, когда уже все было позади.

На броне роту встретили как героев. Командир полка обнял Кавуна и всех офицеров по очереди.

— Иван! Герои! Офицеров к орденам, отличившихся солдат тоже. Медалей не жалеть! Лично тебя к «Знамени». Заслужили! По данным разведки, вы больше двадцати трупов организовали «духам» за два дня. Расчихвостили «черных призраков» — спецназ «духовский». Командарм лично благодарность объявил всей роте! Герои!

— Мы ходили как чумные от знаков внимания. Все из управления полка жали нам руки, начальники хлопали по плечу, выражая восхищение.

Комсомолец батальона, дважды контуженый прапорщик Колобков, подбежал ко мне и обнял.

— Молодец! Наслышан о тебе лично! Не подвел! Уважаю! Перестал в моих глазах быть салагой.

— Ловлю на слове!

— Да, объявляю на весь полк! Замполит первой роты — боевик, а не «зелень»!

Я с блаженством влез на БМП и лег на башню, пушка между ног, голова между люков. Вперед! Домой! Живыми! Возвращаемся в «дурдом». Лишь бы ненадолго.

Осеннее утро до восхода солнца совсем не ласковое. Дрожь пробирает все части тела. Воздух наполнен влагой. Хорошего настроения и так нет, а от вездесущей сырости становится еще грустнее. Однако первые лучи солнца, спускающиеся в долину из-за горных вершин, облегчают страдания души. Боевая задача обрадовала еще больше. Засесть на ближайшей вершине невысокого хребта и прикрывать проход автоколонны. Роты растянулись в цепочки и поползли в горы в разные стороны, как ручейки, извиваясь по складкам хребтов. Мы прошли мимо развалин придорожной халупы. Все двери выбиты, ворота покосились, стены обрушены во многих местах. Деревья засохли, колодец завален, пыль, да песок с глиной. Пахнет смертью. В овражке перевернутый, давным-давно сгоревший БРДМ, на обочине лежат на боку два закопченных «наливняка». Засада. Смерть. Когда это произошло? Пять лет назад? Год? Кто знает. То ли «духи» отомстили за развалины, то ли наши превратили дома в руины, отомстив за засаду. Вот мы тут и будем сидеть, чтоб техника прошла без потерь. Броня встала вдоль дороги, а мы — марш-марш наверх. Подъем невысокий, всего метров триста. Это радует, потому что утренней прохлады как никогда и не бывало. За полчаса солнце растопило росу, высушило воздух и начало жестоко припекать. Сразу стало тяжело двигаться, пехота пыхтела под тяжестью снаряжения. Идти вверх всего ничего, а пока поднимались — тельняшка мокрая насквозь от пота.

На вершине узкого каменистого хребта площадок, годных для лагеря, было совсем мало. Взводы расползлись по точкам и распределились по постам. Третья рота ушла в глубину горного массива, а на соседней господствующей высоте засел комбат с управлением батальона и взводом связи, вокруг него — отдельные взводы: АГС и разведчики.

Дорога блестящей полосой лежала у подножия, влево бежала в Кабул, вправо — туда, где я еще не бывал, на Баракибарак.

Разведрота, танки, самоходки и наша техника стали сползать с дороги по проселку в долину. Вдалеке виднелся кишлак, к нему-то разведка и пошла. Артиллерия произвела несколько залпов, минометчики, танкисты и БМП «обработали» окраину. Затем все стихло, и часа два ни стрельбы, ни движения. Пусть «духи» лучше уйдут по кяризам, чем мы будем гонять их по кишлаку, теряя бойцов. А в колодцах их будут травить дымами.

Итак, внизу тишина, наверху у нас тоже тишь и гладь. За ротного в рейде Грошиков. Еще в полку он, смеясь, клятвенно обещал, что в этот раз, если в меня стрельнет, то наверняка попадет. Кавун слегка приболел. И в этот раз взводных опять некомплект, поэтому я не остался на КП роты, а командую вторым взводом.

Бойцы организовали завтрак. Я съел из баночки разогретую кашу, попил из другой баночки чай и в СПС на боковую.

Солнце палит. День кажется бесконечным. Горячий, тягучий. Минуты идут за минутами, которые нехотя складываются в долгие часы. Зной, зной, зной. Ни дуновенья ветерка. И это называется октябрь. Я уже весь коричневый от палящих лучей. В полдень подошел ко мне сержант и сказал, что взводный лейтенант Корнилов зовет в гости.

Лениво поднимаюсь. Послать к черту и лежать дальше? Смертельно надоело бездельничать. Бока от камней болят. Взял кроссовки и перебрался по каменной гряде к площадке, где расположился лейтенант.

— Чего тебе, взводяга? — спросил я у Корнилова.

— А поболтать, з-замполит?

— О чем?

— Ну, в смысле анекдотов.

— Думать надо, а мозги уже растаяли. Наверное, ни армейских, ни политических, ни про Чапаева даже не вспомню.

— А я про это и не люблю. Я люблю про «б-баб-с». У него — была дурацкая привычка в разговоре сдваивать согласные.

— Саня, про «баб-с» — это лишнее возбуждение твоего неокрепшего ума при нашей импотентной жизни. Давай лучше чайку попьем, да на горы посмотрим. И потоскуем.

— Как это на горы потоскуем?

— А ты посмотри, какое зыбкое знойное воздушное марево стоит над горами. Над морем в зной тоже такое марево. Вот сиди на камушке и представляй.

— К-короче, предлагаешь мечтать.

— Точно. Предлагаю.

Мы сели на раскаленные камни — сидишь как на сковородке. Неудобно мечтать.

— Исаков, принеси-ка, б-будь любезен, б-бронежилет.

— Зачем?

— Т-товарищ с-солдаг. Я сказал б-быстро! Пока я твое мясистое мурло не намял.

Солдат что-то забормотал по-своему, непонятное, и нехотя побрел к нам, волоча по камням бронник.

— С-солдат, поаккуратней с имуществом. И еще раз скажешь свое «ананенский джаляп», так этот «джаляп» в т-твоих зубах и застрянет. П-понял?

— Так точно, — ответил солдат уже без злобы и с заискиванием смотрел на взводного.

— Вот т-так и смотри л-ласково и п-преданно в глаза к-командиру. Шагай на пост, с-смени Джураева.

Мы уселись на развернутый бронник, а снайпер побрел уныло на пост, продолжая что-то бормотать.

— Вот в-видишь идет и бубнит, весь с-свет ругает и себя за дерзость и нас за то, что не вовремя и не там сели п-помечтать.

— Год только прослужил, а видишь, Саша, пытается зубы показать.

— Вырвем.

За спиной что-то заурчало. Мы оглянулись и посмотрели вниз на шоссе. По бетонке растянулась колонна КАМАЗов — «наливняков». Впереди шел БРДМ, который внезапно открыл огонь из пулемета по нашим позициям. Я, Александр, солдаты, сержант — все дружно рухнули за камни в мертвое непростреливаемое пространство. А эта сволочь продолжала поливать по нам свинцовым дождем.

Колонна была наша, а не афганская, поэтому стрелять не стали в ответ, да и для этого еще до оружия надо добраться. Кругом пули свистят и визжат.

— Пусти ракету, дескать, мы свои, а то этот мудак не успокоится. Там ведь внизу старые «горелики» валяются, вот он для острастки и долбит поверху, на всякий случай.

Корнилов прополз к «эСПСу» и пустил две ракеты, кинул мне «дым» и «факел». Я их быстро зажег, но пулеметчик то ли не видел их, то ли не верил, что на вершине наш пост, продолжал молотить. Корнилов вышел на ротного, тот — на комбата, комбат — на нас. Мы объяснили, что тут творится, что за стрельба. Комбат доложил в штаб полка. БРДМ стрелять закончил и умчался вслед колонне. Мы успокоились и сели вновь позагорать. Со стороны Кабула в небе медленно приближалась пара вертушек «Ми-8».

Вдруг вертолет, летевший впереди, пустил ракеты по нашей высоте. «Нурсы» вонзились в камни, метров на десять пониже лежанки. Солдаты и мы с взводным запрыгнули в считанные секунды в СПСы. Вторая серия ракет прошла там, где мы только что отдыхали, к ракетам добавился и пулеметный огонь. Черт! Точно попали. Кучно стреляют!

Все позиции батальона заволокло клубами дыма, это солдаты подали сигналы, что на горах свои. По ротам комбат начал запрашивать, все ли целы. Удивительно, но все. Никого не зацепило. Вертушки сделали еще два круга и улетели вслед за колонной.

— Все этот козел из БРДМа на нас вертолеты сопровождения направил! Наверняка, — сказал я.

— Д-да уж, больше некому. По нему из гранатомета в ответ надо было дать, но потом не д-докажешь, что не в-верблюд.

— Еще интереснее было бы вертушку завалить. Чего они, бараны, без разбора молотят? Неужели не знают, что операция армейская проводится? Ты представь, Саша, первые ракеты пришли бы метров на десять выше — легли бы все. Тут такая тушенка была бы!.. Фарш из нас тобой и всего взвода.

— Н-не хочу быть ни «фаршем», ни «паштетом», ни «рагу»! Хочу домой ж-живым, а не в ящике.

— Н-да козлизм! Не так «духи» опасны, как свои.

— Да уж, кому как не тебе это знать. Вообще от тебя, Ник, н-надо подальше держаться. Ты п-пули притягиваешь. Иди-ка к себе. Отдыхай.

— Ну, спасибо, за гостеприимство! Нет, мил-человек, я от тебя не уйду без чая.

— Джураев! Б-быстро лейтенанту кружку чая, он нас покидает. Д-да поскорее, а то штурмовики еще прилетят. Б-без тебя было т-так тихо и спокойно. А я еще хотел, дурак, с т-тобой в карты поиграть. Н-нет уж лучше посплю.

Солдат вскипятил чай в банке из-под компота, принес сухарь и сахарок. Я с наслаждением все выпил, съел, потянулся.

— Саня, а может, в картишки?

— Н-нет, нет уж. Иди, иди. От тебя одни н-неприятности. Забросив автомат за спину и повесив на грудь лифчик с магазинами,

Я побрел к себе. Проверил бойцов, поменял молодых часовых на старослужащих, прилег на спальник, прижавшись к камням. Сверху сержант над ними растянул плащ-палатку. Прямые лучи не палили, но от духоты можно было задохнуться. Вода во фляжке такая теплая, что лучше и не пить. Сон опрокинул в пропасть забытья, но чей-то противный голос вернул меня к реальности.

— Товарищ лейтенант! Ротный зовет! — меня за ногу теребил унылый солдат. Грязные потоки пота струйками стекали по его лицу.

— Солдат! Ты почему такой грязный? Салфетка есть освежающая?

— Есть.

— Ну так, физиономию и руки протри. А то так заразу какую-нибудь быстро подхватишь. Ты — Свекольников или привидение?

— Так точно! Свекольников!

— Хочешь быть здоровым и выжить «не чмырей», «не будь чмошником», а то задолбят сержанты и старослужащие. Ты, наверное, бывший студент?

— Да, почти год учился, пока не забрали. А в Афган я добровольцем, сам рапорт писал.

— Придурок!

— Почему?

— Потому что, значит, не я один такой чокнутый «дятел». Есть еще добровольцы на этой войне.

Солдатик грустно засмеялся.

— Как зовут тебя, не помню?

— Витька.

— Эх, Витька-Витька, Виктор — победитель! Мойся, стирайся, не унывай, не отчаивайся, и все будет хорошо. Домой вместе уедем. Понял?

— Понял, товарищ лейтенант!

— Чего тебе от меня надо?

— Командир роты зовет.

— В Кабул? В медсанбат? К своей малярийной инфекции?

— Нет, на высоту, на КП роты.

— На высоте сидит зам.комроты. Но вообще, ты прав, в данный момент он — ротный. «И. О. ротного» не звучит, а зам. комроты не понятно, ведь я тоже зам. ротного.

— Вы же замполит?

— Эх, Витька, это и есть зам, но только по политической части.

— Понятно, а я думал, как это «замполит»?

— Не поймешь: где тебя готовили и чему учили? Ни стрелять не умеешь, ни обратиться, как положено. Чего это «длинному» нужно от меня?

— Не знаю, он не сказал. А мы вместо подготовки в Туркмении дома строили.

— Да это я так, сам с собой рассуждаю. Знаю сам, как обучают, участвовал в этом процессе. Ну, иди, скажи: сейчас приду.

Грошиков встретил меня радостно.

— Ник! Жив и не ранен! Везучий! Как они все старались и лупили по тебе. Живучий, гад!

— А ты что хотел, что б попали?

— Что ты, что ты! Собирать тебя надо было бы по частям. Вниз тащить. Головная боль только лишняя и морока. Живи.

— Сволочь ты! Вместо сочувствия — издеваешься.

— Почему же издеваюсь? Я откровенно рад, что ты жив и не являешься в данную минуту «грузом 200».

— А уж как я этому рад, ты и представить не можешь. Это ты, наверное, их на нас навел. Самому до меня не дострелить, да и из вертолета ракетой надежнее!

— Х-ха-ха-ха! Молодец, не унываешь. Но тебе везет. Не убьют — будешь жить! Точно! Это я тебе говорю. Чаю хочешь?

— Чаю, чаю. Надоело уже чай хлебать.

— Ну, извини, водки нет!

— Да не люблю я эту заразу. Я коньяк люблю.

— Вот еще и носом крутит — коньяк подавай.

— Но ведь и водки у тебя нет, да и в этом пекле водку пить — самоубийство!

— Баночку сока хочешь в виде премии за живучесть?

— Конечно, хочу! Спрашиваешь.

Грошиков достал из мешка стограммовую баночку яблочного сока, пробил дырки, и мы распили ее на двоих.

Вдруг раздался сильный грохот. В долине, где ползала наша техника, к небу взметнулся столб черного дыма и пыли. Сергей схватил наушники радиостанции и стал напряженно вслушиваться в эфир.

Повернувшись ко мне, с побледневшим лицом произнес:

— МТЛБ на куски. Старший лейтенант Быковский и еще два «карандаша». Всех грохнуло. Фугас! Суки! Давай дуй к взводу, комбат будет по точкам на связь выходить. Быстрее.

Я бежал к взводу и соображал: "Сашка! Сашка! Мы ведь почти вместе в полк приехали. Такой здоровый парень, жизнерадостный! И вот его нет. А ведь еще пару дней назад за одним столом завтракали в столовке, анекдоты травили. Фугас заложили солидный — метров на тридцать столб дыма поднялся ".

Комбат спросил, как обстановка, как дела, как самочувствие после обстрела вертолетами. Приказал усилить наблюдение, повысить бдительность и т. д. и т. п.

Ночь прошла спокойно, день тоже. Сходил к Корнилову, поиграли в карты, поболтали.

— С-слушай, Ника, душа требует разрядки. Пострелять что ли в ущелье? А то по нам лупили, а мы даже ни р-разу не выстрелили.

— Давай сделаем так: часов в двенадцать ночи из всех стволов жахнем в ущелье. Сначала я, потом ты поддержишь. Для успокоения нервов. А то у меня на душе так гадко.

— Д-давай. Повеселимся.

Ровно в полночь со всех постов принялись молотить в ущелье, с Саниной задачи также присоединились все огневые точки. Постреляли минут пять, пустили для вида пару осветительных ракет. Тут на связь вышел комбат.

— Что за стрельба?

— Да часовой что-то в лощине заметил, — ответил я.

— Ну, так вот, в пять часов сбор, на точке оставить по одному бойцу тебе и соседу. Проходишь мимо него, и все вместе на мое КП. Полная выкладка, ничего не оставлять. Развеетесь, прогуляетесь, заодно и проверите, что в лощине творится. Времени на передвижение — один час. Опоздаете — будете тренироваться. Сейчас оружие почистить. Прием.

— Вас поняли, — вздохнул я и отправился к Корнилову.

— Ну, попали, завтра «вдует» на всю катушку. Короче, говорим, что тебе тоже было видно какое-то движение.

— Да, понятно-понятно. Почудилось, — согласился Сашка.

— Почудилось, причудилось, привиделось. Но вот, скажу тебе: пару магазинов выпустил, швырнул гранату, хоть знал, что никого внизу нет, а чуть-чуть на душе после гибели наших полегчало. Вроде как будто кокиго завалили.

— Мне т-тоже полегче стало. Ну что, утром в путь?

— Жди, только не стреляй в меня!

В пять утра бойцы засуетились, подгоняемые двумя сержантами. Все барахло сложили еще с ночи. Осталось только бушлаты да плащ-накидки приторочить к мешкам.

И в путь. В предрассветных сумерках идти неудобно. Кроссовки скользят по сырым камням, идем, то и дело спотыкаясь и чертыхаясь.

Дубино костерил на чем свет стоит себя, солдат, комбата. Меня тактично не упоминал.

Корнилов с взводом уже ждал, сидя на мешках.

— Ну, погнали?

— П-погнали.

Нам еще повезло, что КП было в принципе рядом. На высоту впереди нас я послал в дозор двух бойцов. Под их прикрытием поднялись, затем спустились и вновь поднялись. Забрезжил рассвет, лучи солнца играли на вершинах. Еще не жарко, но уже не прохладно. По склону, поднимаясь к лежбищу управления, мы брели под насмешливыми взглядами охранения.

На камнях укрытия сидели и пили чай командир взвода связи и прапорщик, начальник батальонного медпункта.

Прапорщик Айзенберг почесал переносицу, снял с длинного носа очки, подул, протер их и, усмехаясь, спросил:

— Ну что, соколы-орлы, запыхались?

— Да, есть немного. Доложи комбату — прибыли, — тяжело выдохнул я.

— Босс сказал — не беспокоить. Встретить вас и засечь время прибытия. Уложились вовремя. Передаю приказ: вернуться на позиции, организовать наблюдение, осмотреть склоны, собрать трупы врагов. Если обнаружатся. Больше не чудить. Это все.

— Т-так, Папа, — так его звали все офицеры, — а лекарство от нервов, грамм двести, девяносто шести процентного, не выделишь?

— Нет, не выделю. Кто лечится даром, тот лечится — даром. Как сказал комбат: «Гуляйте в зад». Могу дать из сострадания сигаретку.

— Спасибо, не курю.

— Я тоже не курю, — подал голос Сашка, — но рюмку хряпну.

— А как же борьба с алкоголизмом? Согласно постановлению ЦК КПСС и Правительства в Советском Союзе весь народ в едином порыве начал борьбу с пьянством.

— Так это в Советском Союзе. Вот как приедем в него, так и начнем бороться, — засмеялся Сашка.

Мы дружно посмеялись, перекинулись еще парой фраз.

— Ну ладно, Сашка! Бежим отсюда, пока командир не проснулся и воспитывать не начал.

— А чего тебя воспитывать? Ты же замом его числишься в этом рейде. Штатный Сидоренко болен, так что воспитывать будут только взводного, — улыбнулся в усы связист, старший лейтенант Чичин.

— Н-ну, я так и знал. Снова взводный — крайний. Маленького все обидеть норовят. Все, быстро сматываемся, — пробормотал Сашка.

И мы уныло побрели обратно на задачи. Солнце начало припекать, чтоб не «свариться», нужно было спешить.

Несколько дней мы медленно «варились» и «поджаривались» под палящим солнцем, а по ночам пробивала дрожь от холода. В горах стояла тишина. Время от времени что-то происходило в эфире, нас это не касалось. Техника вся работала в кишлаках, поддерживая десантников местной бригады. Однажды рано утром получили приказ на спуск. Броня, бросок к площадке подскока — и вертушками в горы. Едва высадились, как по площадке ударили из «эРэСов». Реактивные снаряды с какой-то крыши пускали по наклонной доске.

Рассредоточившись, установили пулеметы и АГС, минометы, и из всего, что стреляло, рота принялась молотить по кишлаку. «Духи», наверное, уже и пожалели, что связались с нами. У роты и задачи не было чесать «зеленку», сами нарвались.

«Духи» отвечали огнем из стрелкового оружия — «эРэСы», наверное, кончились. «Утесом» мы придавили всех, кто пытался бегать по кишлаку.

Грошиков подозвал меня к себе:

— Ники! Возьми пулеметчика Мурзаилова и держи под контролем ручей. К тебе со всех взводов спустятся за водой. Смотри, чтоб не обошли и не накрыли. У нас все внимание на кишлак, будь осторожен. Водой-то нас не успели снабдить, а что будет дальше — не известно.

— Все понял, шеф! Если что, спасайте!

— Спасем, спасем.

Я подполз к камням, за которыми лежал пулеметчик. Солдат время от времени пускал короткие прицельные очереди и что-то бурчал на родном языке.

— О чем говоришь, Сайд?

— Ни о чем, это я пою, товаришш лэйтенант.

— Н-да. Довольно оригинальное пение, гортанное. Песня горца?

— Да, я в горах вирос и всо время жил.

— Ну и молодец. Бери пулемет и патроны и за мной к ручью. Приказ ротного. Родничок будем прикрывать.

— Хорошо, товаришш лэйтенант. Вода — это хорошо!

Этот верзила, заросший щетиной, с обветренным с детства горными ветрами лицом был похож на снежного человека. Только вместо дубины на плече нес пулемет ПК, который в его руках был не больше карабина. Настоящий «ёти».

Мы собрали свои фляжки для воды и быстро спустились к роднику. Утолив жажду горной водичкой из родника и наполнив фляжки, прилегли за бугорок. Вскоре начали спускаться один за другим солдаты на водопой, обвешанные пустыми флягами и РД впереди шел Витька Свекольников, нагрудника или подсумка с магазинами на ремне у него почему-то не было.

— Солдат! Ты почему без патронов?

— Как без патронов? У меня магазин в автомате.

Я взялся за магазин и отсоединил его от автомата. В рожке торчал один патрон, второй — в патроннике. Я хлопнул два раза магазином ему по лбу.

— Ты что, гад, делаешь. Идет бой, а ты ходишь без патронов! Теперь у тебя не автомат, а дубинка. Бегом в гору, за патронами!

Еще три перепачканных солдата дружно засмеялись.

— Чего ржете? Колесо, у тебя где патроны?

— В магазине, — гордо произнес солдат и отстегнул его от автомата.

Патронов в магазине не было вообще. Солдат побледнел и, повернувшись, рванул в гору. Догнав его в два прыжка, я влепил ему звонкого пинка под зад, отчего тот получил ускорение и перешел на бег на четырех конечностях.

— Кайрымов, автомат к осмотру! (Чего смотреть — два патрона.)

Я зло посмотрел в его глупое лицо.

— Кругом! Бегом!

Пинок ускорил и его движение. Мурзаилов, лежа у пулемета, издавал гортанные звуки, напоминающие рычание льва, но это был всего лишь смех.

У Алимова в снайперской винтовке был также только один патрон. И все. Две затрещины — и на гору вернулись все посыльные без воды.

Через пятнадцать минут водоносы пришли, обвешанные подсумками или торчащими изо всех карманов магазинами.

— Быстро набирать воду и помыться! Вы что думаете: это моя глупая прихоть? Без патронов спускаетесь, а если мы на засаду нарвемся? Год назад в батальоне из третьей роты одиннадцать осло… бов, вот также за водичкой спускались налегке. Яйца их и уши у «духов» до сих пор в трофеях.

— Да тут же рядом, — начал оправдываться Алимов.

— Рядом не рядом, но вы бы и дальше так же пошли бы. Магазин пристегнут, а что в нем — неважно. Один рожок полный, а это на две минуты легкой перестрелки. А что дальше?

— Воду тяжело нести, фляжек много, — вздохнул Свекольников.

— А твое тело тащить будет еще тяжелей. Запомнить на будущее: патронов много не бывает, лучше подсумок с магазинами на боку бьет по яйцам, чем без подсумка и без яиц!

Солдаты затравленно и уныло смотрели на меня. Царегородцев явно готов был от усталости умереть на месте. Но что поделать: им нужно учиться воевать, чтобы выжить в течение этих двух лет в боевом батальоне.

— Всем помыться еще раз хорошенько и наверх.

— Да что мыться снова! Пока в гору залезешь, перепачкаешься, — вздохнул Царегородцев.

— Царь, мыться, мыться, чтоб быть на человека похожим, иначе в раз желтуху или еще что подцепишь и в госпиталь загремишь.

— Да уж, чем по горам таскаться под пулями, лучше в госпитале болеть, — промямлил Царегородцев.

— Дурак ты, братец. Здоровье потеряешь — не вернешь. А здесь — школа жизни. Через полгода будет полегче. Терпи. По взводам вперед!

Солдатики ополоснули руки, лица и побрели в горку, а чуть позже и мы с Мурзаиловым.

— Нэ переживайте, товаришш лэйтенант. Молодые, глупые. Повоюют немного — поймут. Нэ поймут — умрут.

На вершине заканчивалась суета с разбором фляжек.

— Ник! Нам задача: пройти сквозь кишлак, взять пленных и трофеи. Все хибары сжечь. Ты идешь в замыкании. Кишлак небольшой, работы нам на часик. Как мы его пройдем, быстро спускайся и бегом по вон той дорожке к нам. Сигнал — красная ракета. Дарю тебе Мурзаилова с пулеметом. Наблюдайте вокруг. Наши далеко. С той стороны броня подойдет, на ней и уедем. Район «духовский» — не спать, а то всем крышка. Ни тебя, ни нас вытащить будет невозможно.

Рота спустилась в долину при огневой поддержке моего взвода и принялась прочесывать кишлачок. Там было всего-то с десяток домов, и через пару часов из всех дворов появились дым и огонь. Время от времени слышны были одиночные выстрелы, короткие очереди или взрывы гранат.

Вдруг земля в нескольких местах на хребте вздыбилась от разрывов мин. Раздался треск очередей с вершины невдалеке.

— Мурзаилов! Видишь, откуда бьют?

— Да, вижу.

— Вот и стреляй короткими очередями туда, экономь патроны. Прижми минометчиков, не давай стрелять.

Я взял радиостанцию и передал, что нас обрабатывают «духи». По высоте и дальше за ней ударила полковая артиллерия. Накрыли гаубицы кого или нет — неизвестно. Мне дали сигнал, и мы помчались к своим. Через кишлак бежали, не задерживаясь. Вдоль дувалов и в арыке лежали несколько трупов мужчин. У дороги валялась лошадь, а за ней и всадник в неестественной позе. Вот и не ускакал. Трупный запах начинал витать в воздухе. Быстро! Было жарко, однако.

Броня подошла к окраине кишлака, и рота усаживалась на БМП. Возле командирской машины стояли семеро бородатых и небородатых аборигенов, положив руки за голову.

— Вот, видел, замполит, сколько наловили? — улыбался Сергей. — Сейчас их разведке сдадим, пусть морочатся. Подгоняемые прикладами и пинками пленники влезли на бронемашины, и колонна быстро двинулась к полковому лагерю.

Когда сидишь на башне и твои ноги отдыхают, когда пыльный ветер обдувает твое лицо, когда много еды, воды, становишься почти счастливым. Можно даже подремать, помечтать, пофилософствовать.

Например, какого черта я здесь забыл? За каким хреном меня сюда занесло? Ведь полстраны и знать не знает, где этот Афганистан. А что мы здесь воюем, вообще, почти никто в Союзе не знает. В газетах написано, что я и мои солдаты сажаем деревья, строим школы, восстанавливаем дома и мечети, помогаем убирать урожай.

Сколько же урожая я помог собрать, давя гусеницами виноградники, а как удобно ремонтировать жилье, стреляя по нему из гранатомета. Радости у местных жителей от моего присутствия не наблюдалось, глаза счастьем не светились. Никто нам был не рад. Я совсем не так себе представлял все это.

Интернациональная помощь — это как война в Испании, где полмира помогало в борьбе с фашизмом.

А что тут? Мы воюем с местным населением, а также добровольцами или наемниками со всего света. Негры, арабы, европейцы А успехи наши такие же, как и успехи американцев во Вьетнаме. Чем больше воюем, тем больше воюют против нас. На место убитого отца встает сын, за погибшего брата мстит младший брат. Так может продолжаться до бесконечности. За пять лет ситуация только ухудшилась. Контроль осуществлялся за шестнадцатью-двадцатью процентами территории страны, да и то только там, где находились военные городки, посты и заставы.

В официальной пропаганде, которую я толкаю на политзанятиях, говорилось: если бы мы сюда не вошли, то в Афган вошли бы американцы. Это, конечно, вряд ли, а если бы и вошли, то по горам вместо меня ползали бы Биллы и Джоны. Хотя им Вьетнама по самые гланды хватило.

Вероятно, Брежневу и компании захотелось расширить лагерь социализма. Экзотического социализма, в условиях средневековья. Есть же социализм в Туркмении и Таджикистане. Почему бы не построить его еще в одной азиатской стране?