Постоянная смертельная опасность, неимоверные физические нагрузки и стремительная смена событий так измотали наших героев, что они едва двигали веслами. На последнем дыхании, скрипя зубами, они гребли к фрегату. В это время старый ротмистр, как раненый зверь, метался по палубе, ругаясь последними словами, и рвал на себе седые волосы. Ведь старик не знал, что произошло на острове, пока он поджидал здесь товарищей, которые выбрались из пещеры, когда уже спустились вечерние сумерки. Пока передохнули, погрузились, не забыв прихватить с собой и несколько голов скотины, пока отчалили, наступила тропическая ночь. Остров погрузился в беспросветную тьму, пронзительно-черную, какая бывает только в южных краях.
      Сигнальный факел гребцы на шлюпке не зажгли, по причине страшной усталости они просто забыли про него. Но им повезло, на корабле горели огни, поэтому искатели сокровищ плыли в верном направлении, не блуждая зигзагами по заливу.
      Наконец Степанов услышал близкий плеск весел и громко закричал:
      — Ну, вы, проклятые! Смерти моей желаете? Я ведь волнуюсь! Меня кондрашка едва не хватила! Почему не шумнули издали?
      — Как мы должны были тебе шумнуть? — хохотнул казак-разбойник. — Воздух громко испортить? Так сил нет даже на это.
      — Кидай конец, старый ворчун! — скомандовал Серж, который опасался, как бы нежданная волна не перевернула их лодку, ищи потом сокровища на дне морском.
      — Какой я тебе ворчун! — обиделся Степанов.
      — А что здесь такого? Ворчун и ворчун, — буркнул себе в усы казак. — Радовался бы, что никто старым болваном не называет.
      Плаватели пришвартовались, разгрузились, подняли на борт животных, забрались на палубу и рухнули без сил. Отдышались, побранились, но без злобы, для разрядки, затем перекусили, чем Бог послал, то есть опять солониной, сухарями и сыром. Теперь можно было расслабиться и выпить чего-нибудь покрепче, чем вода. Мужики напоили даже девиц. Оказывается, спиртные напитки им нравились, туземки к ним пристрастились за время плавания на пиратском корабле и теперь с удовольствием трескали и ром, и джин, и вино. Во время плавания для них это была единственная возможность уйти от кошмарной реальности, состоящей из сплошного насилия. Кузя пояснил, что девиц пленили неделю тому назад.
      Внезапно подвыпившие аборигенки воспылали желанием отблагодарить своих спасителей. Серж сразу увильнул от ласк пылких темнокожих наложниц. Он до сих пор не мог забыть, как атаковали его шоколадные красотки на острове амазонок, к тому же образы любимых жен его гарема постоянно всплывали в памяти, в его воспоминаниях они были как живые. Чувство утраты и вины по-прежнему не давало ему покоя.
      — Ребята, я — пас, ничего не хочу, буду мирно спать. Развлекайтесь, раз изголодались. Я сегодня — четвертый лишний. Девиц как раз три, так что соображайте без меня.
      — Вот и ладно, не будет споров, — обрадовался казак и увлек за собой самую пышнотелую туземку.
      А юнга ни с кем не спорил, он уже давно жадно впивался в губы самой юной темнокожей красотки, нежно поглаживая ее упругое, стройное тело. Пока старшие товарищи только рассуждали о развлечениях, он уже торопливо стягивал с себя одежду, а девушку одетой и назвать было нельзя.
      — Не спеши, а то опозоришься, — предостерег его многоопытный дядя Ипполит. — До девки не успеешь добраться. Эх, молодость, где мои семнадцать лет.
      Седовласому и седобородому Степанову, самому нерасторопному из всех, досталась та аборигенка, на которую никто из товарищей не позарился. Это была туземка с пухлыми отвислыми губами, тощая и длинная, словно жердь, но со здоровенным толстым задом, словно взятым напрокат у какой-нибудь толстушки. Но, как сказал ротмистр, с лица воды не пить, а зад — будем мять. Оказалось, что в любовных утехах девица знала толк и была неутомима, как скаковая лошадь. Она до утра не могла угомониться и буквально заездила старого мерина. Таким вот образом компания победителей пиратов праздновала свою победу до самого рассвета. Пирушка плавно перешла в оргию. Юнга, робкий и не шибко опытный в таких делах, под конец так разошелся, что пришлось его усмирять, во избежание полного истощения молодого организма.
      А Серега, добравшись до кровати, мирно спал в каюте капитана. Впервые за год или даже больше он отдыхал на настоящей кровати, на мягком матрасе, положив голову на подушку. Какое это несказанное блаженство — отдых с комфортом!
      «Интересно, как дела у экипажа „Баунти"? Как здоровье бедняги Флетчера? Вероятно, тоже резвится при свете костра с юными таитянками», — какое-то время размышлял Строганов, лежа в постели, но вскоре он крепко уснул, несмотря на громкие стоны и визг девиц.
      Во сне он видел прекрасные лица своих погибших туземных жен.
 
      На рассвете, естественно, никто не поднялся и не заступил на вахту. Впрочем, и ночью на вахте никто не стоял. Такой анархии и безалаберности ни в коем случае допускать было нельзя. Строганов понимал это лучше других. Голова полковника трещала с похмелья, он пригубил вина, и ему заметно полегчало. Сотоварищи лежали на палубе в обнимку с ночными подругами, замысловато переплетаясь черными и белыми телами, и беспробудно дрыхали. Все немало поработали этой ночью.
      «Хорошо же они тут порезвились», — подумал Серж.
      Его крики, тычки и пинки на собутыльников абсолютно не подействовали. Тогда Строганов зачерпнул забортной прохладной морской водицы и плеснул ее из ведра на почти бездыханного казака. Атаман был самым крепким и выносливым среди всех гуляк, но он и выпил больше других, поэтому вид у него был страшный и одновременно смешной. Худойконь не очнулся, а лишь ругнулся во сне и пуще прежнего захрапел. Очухался от вылитого на больную голову ушата воды только ротмистр. Юнга после аналогичной освежающей процедуры даже не шевельнулся. Степанов, сидя на баке, тряс больной головой, стонал, обхватив ее обеими руками, и раскачивался, словно маятник, тупо уставившись на грязную палубу.
      Серега воротился в каюту, принес оттуда наполненный портвейном серебряный бокал, потому что стоявшая на палубе бочка с вином давно опустела, и протянул живительный напиток ротмистру. Старик с жадностью выпил и потребовал еще порцию. Темнокожая девица жалобно пискнула и тоже потянула руку к чаше с чудодейственной жидкостью.
      — Будя! Хватит лакать! — буркнул Степанов, но все же сжалился и плеснул вина прямо в рот худосочной туземки.
      Постепенно очухался атаман, и только молодой француз, сраженный наповал, продолжал спать, растянувшись на палубе.
 
      — Рановато он познал вкус вина и женского тела. Быстро выдохся, сопляк, — надсадно прохрипел Степанов, теребя седую шевелюру.
      — Это точно, слюнтяй! — согласился Кузьма Худойконь. — Французишка! Ни один европеец по-людски пить не может!
      — Сами виноваты, совратили мальчонку, — сердито выговаривал им Сергей. — Столько дел не закончено, а вы ночь напролет бражничаете!
      — И не только! — поправил полковника Худойконь. — Мы еще и гарцевали.
      — Ловеласы! Первым делом… — Сергей чуть не брякнул «самолеты», но вовремя спохватился. — Сокровища-то еще не все вывезли!
      — Не жадничайте, граф! — урезонил Сергея казак. — Давайте оставим их покоиться в пещере. Про запас. Там столько грязи, что понадобится лопатами орудовать несколько недель, чтобы достать эти драгоценности. И того добра, которое мы уже вывезли, на наш век вполне хватит!
      На том друзья и порешили — не стоит жадничать. Они поели, посовещались и без долгих споров выработали общий план действия: следует пополнить запас воды и провизии, а потом уплывать как можно дальше отсюда. Время поджимало, так как где-то рядом, по словам бывшего пирата Кузьмы, дрейфовали в открытом море еще два пиратских корабля из соперничающей шайки.
 
      Но как вывести захваченный корвет из узкой бухты? Кузьма Худойконь не матрос, он замечательный канонир, хороший абордажный боец и опытный кавалерист. И если с горем пополам палубу помыть он еще сможет, то управление парусами для него почти неразрешимая задача. Юнга к морскому делу еще во французском флоте был приучен, но в одиночку со снастями ему не совладать. Нужны помощники. А дед Степанов, тот, конечно, сможет управиться с парусами, но уже довольно стар, чтобы ползать по вантам, да и вообще его дело — руководить экипажем, прокладывать курс и вести корабль. Сергей был готов взобраться на любую мачту, лазить по канатам, но навыков в морском деле у него не было никаких, как и у Кузьмы.
      Старик чуть не взвыл от досады. Корабль есть, и команда тоже какая-никакая, казалось бы, плыви, куда пожелаешь, хоть в Россию, хоть в Европу, да хоть в Америку… А на самом деле есть только два более-менее обученных мореплавателя, старый да малый, а все остальные ничего не могут. Эх-х-х!
      — Эй, бездельники и неучи! Как быть? Ну, выйдем мы с вами в открытое море, а дальше что? — принялся ворчать Ипполит. — Первый шторм — и мы без парусов!
      Строганов вспомнил, что читал в детстве приключенческую книгу Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан», и стал рассказывать старому ротмистру о том, как юноша управлялся со шхуной в одиночку. Ротмистр тут же поднял его на смех.
      — Один сопляк при парусах и за штурвалом?! Экий же враль твой бумагомарака! Я всегда говорил, что чтение этих французских романов до добра не доведет! От этих немцев, англичан и особливо французов нам, русакам, один только вред и никакой пользы! А читать их глупые романы и вовсе нельзя! Я вот за свою жизнь прочел только три большие книги — и ничего, ничуть не страдаю. Всегда жил своим умом, а теперь вот еще и богат как Крез!
      Строганов ухмыльнулся на слова об успешно прожитой жизни ротмистра, испытавшего опалу, ссылку, бега, отшельничество на затерянном острове, но возражать старику не стал, решив не тратить силы на бесполезную перепалку.
      Опытный моряк Ипполит Степанов решил перво-наперво поднять якорь и довериться течению, затем частично поставить паруса на грот-мачте и на бизани, а по ходу дела заняться парусами на фок-мачте. Общими усилиями вытянули якорный канат и закрепили якорь. Мужчины матерились нещадно, ибо их, окончательно не протрезвевших, все еще заметно штормило после вчерашней попойки.
      Отдышавшись, все полезли к снастям. Аборигенки по вантам карабкались лучше, чем мужчины, но проку от них не было никакого. Языка они не знали, а жестами нельзя обучить работе с парусами. Это ведь не ноги раздвигать. Поэтому работали только мужчины, втроем, понукаемые снизу ехидным Степановым, а женщины весело и соблазнительно раскачивались на канатах, словно макаки в джунглях. Строганов по ходу дела осваивал морские и корабельные термины, постепенно узнавал и запоминал, что такое гик, пайол, стаксель, румпель и прочая, прочая, прочая.
      За час акробатических перемещений на верхотуре, без всякой страховки, Сергей проклял все на свете. Уж кем-кем, а обезьяной быть он не подряжался и в канатоходцы не записывался! Да и у казака дела шли не лучше, крупный и нескладный Худойконь даже едва не сорвался, но в последний момент, уже падая, успел ухватиться за свисающий сверху конец. Степанов стоял у штурвала и посмеивался над незадачливыми марсовыми.
      По мере того как ветер крепчал и надувал паруса, корвет все лучше слушался руля. Вода прибывала, и ротмистр уверенно вел корабль по направлению к естественному проходу в рифах. Пройдя его, он приказал снова встать на якорь и убрать паруса, ожидая попутного ветра и начала отлива, чтобы уйти в открытое море. Степанов молил Бога о хорошем ветре и семи футах под килем.
      Только тут мореплаватели вспомнили про скотину, доставленную накануне в лодке. Три голодные козы жалобно блеяли, а подсвинок неистово хрюкал. Больше животных с фермы брать вечером не стали — чем их кормить на корабле? Солонина в дороге пригодится, рацион-то небогатый, но и соли-то было совсем мало. Оставшихся животных Сергей вчера выпустил из загородки свободно пастись на острове, пусть себе кормятся и размножаются.
      Ротмистр занялся ревизией припасов на корабле. На большую команду продовольствия было маловато, а на семерых — вполне достаточно. Пресной воды только четыре полных пятиведерных бочки, зато много рома, джина, портвейна и мадеры. Можно было пополнить запас воды из источника на острове, но из этого родничка один литр набирался за час, большой пресный водоем превратился в лужицу мутной жижи, а из маленького озерца они поили коз и свиней. Кому же хочется стать козленочком? Никому. Цедить в час по чайной ложке — некогда. Спиртного в бочках и бочонках, в бутылях и бутылках находилось никак не менее полутонны. Значит, мучительной смертью от жажды никто не умрет. Вино — это тоже жидкость. Продуктов в кладовых было достаточно, к сухарям, плесневелому сыру и пиратской солонине с душком добавили привезенные с берега фрукты. Кроме того, живая скотина тоже скоро станет пищей.
      В тот же вечер забили животных, нажарили мяса, засолили сало, этим с радостью занялся Кузьма Худойконь. Мясо запивали вином, но в меру — неизвестно, что ждет впереди. Туземкам тоже дали передышку от ночной повинности, поэтому девицы впервые за все время жизни на корабле спали как убитые.
 
      На утренней заре мужчины подняли якорь и доверились волнам. Попутный ветер крепчал, и на отливной волне горе-судоводители сумели отойти от острова. Плаванье в неизвестном направлении началось удачно. Фортуна явно повернулась к ним лицом.
      Ротмистр по достоинству оценил захваченный корабль. Корвет был недавней постройки, замечательно слушался руля, с хорошим ходом, крепким корпусом, который еще не сильно оброс ракушками, паруса свежие, без заплаток. Но все эти прекрасные характеристики судна давали преимущество в маневре и в бою лишь подготовленной команде, а не дилетантам, которые по воле случая были вынуждены управлять этим замечательным для своего времени кораблем. Строганов долго не мог запомнить, что и как называется из снастей и такелажа, ротмистр и юнга над ним подшучивали, но терпеливо поясняли и рассказывали, что к чему и зачем.
      Аборигенок временно перестали гонять к парусам, вместо этого им доверили ведение хозяйства. Пышнотелую дамочку по имени Куа приставили к камбузу, двух других, высокую Лоло и молоденькую Мими, определили в «подай-принеси» на палубе и в каютах. Девицы, уставшие жить в сексуальном рабстве, теперь, обретя свободу, беспрестанно сновали по всему кораблю, отсутствие на них одежды то и дело отвлекало от работы неугомонных казака и юнгу. Худойконь и Гийом не давали бабам скучать, время от времени уединяясь то с одной, то с другой туземкой в укромных местах, чем вызывали возмущение ротмистра, которому вполне хватило одной бурной ночи. Кузьма обещал, что еще раз-другой и он тоже прекратит шалить, присоединится к Степанову, станет таким же степенным и серьезным человеком и неизменно прибавлял: «Старый конь борозды не портит, если он не мерин!» А Гийом наотрез отказался умерить пыл, заявил, что придется подождать, пока он состарится. Строганов предложил закрепить каждому персональную женщину, прекратить извращаться, чтобы не дошло из ревности до мордобоя.
      Казак отшучивался и просил не ревновать. Мол, старушку Лоло, тщедушную бабу, облюбованную дядей Ипполитом, он почти не трогает, ибо боится, что она совсем похудеет и тогда из-за мачты будет торчать только ее зад. Все весело подтрунивали друг над другом, пребывали в прекрасном настроении, и обстановка на корабле сложилась вполне доброжелательная. Все умерили любовный пыл и поделились на пары, только Строганов щедро отказался от права выбора в пользу товарищей.
      В первый день плавания их остров был главной деталью на горизонте, но постепенно ветер усилился, скорость возросла, и Петропавловск уменьшился в размерах сначала до зеленого пятна, потом до темной точки, а затем земля обетованная и вовсе исчезла за горизонтом, словно канула в воду. Степанов сильно переживал утрату своих владений, он сиротливо стоял на мостике, курил длинную трубку, набитую трофейным табачком, и щурил глаза то ли от ветра, то ли от слез. Время от времени ротмистр прерывал свое молчание свирепыми окриками, руганью или отрывистыми командами, стараясь таким образом скрыть от товарищей нахлынувшие чувства.
      Парусник скрипел корпусом и снастями, словно выражал презрение неумелому экипажу. День за днем шла учеба и тренировки. Постепенно у новоиспеченных матросов появились сноровка и умение, даже туземки стали справляться с обязанностями марсовых матросов. К скрипу снастей и шпангоутов все быстро привыкли, корабль, точно живой, разговаривал с ними на своем языке, и людям казалось, что они начинают его понимать.

      Надо сказать, что вопрос о направлении движения корабля остро встал в первый же день плавания. Друзья долго спорили о том, куда держать курс, обсуждали разные варианты маршрута. В Россию плыть рано, там пока еще на троне Екатерина, значит, дорога туда бунтовщикам заказана. Приближаться к английским или французским владениям тоже рискованно, местное колониальное начальство могло бы принять их за настоящих пиратов и не сильно ошиблось бы в этих предположениях. Появиться на Формозе значило самим стать жертвой азиатских морских грабителей, а направиться в Сиам тоже нельзя — Степанов там много лет назад сидел в тюрьме, и от местного гостеприимства у него остались самые жуткие воспоминания. В результате мореплаватели отметили на карте приблизительные координаты покинутого острова, прочертили курс в никуда, и корабль углубился в бескрайние просторы Великого океана.
      Наконец консенсус был достигнут — плыть на восток, к американскому континенту, где жизнь куда свободнее, а при случае можно продать корабль и купить на вырученные деньги участки плодородной земли. Сергей мечтал о посещении Сан-Франциско, если его уже построили, а если нет, то на месте будущего города должно было находиться поселение русских первопроходцев. Кроме того, он много и красочно рассказывал товарищам о живописных Гавайях, которые встретятся на их пути, о бескрайних прериях Дикого Запада, рассуждал о политике, о свободе, равенстве и братстве.
      Товарищи по несчастью слушали речи графа, разинув рты, и только ротмистр Степанов недовольно хмыкал. Он-то мечтал о собственном большом имении, о деревеньках со многими сотнями крепостных, а этот выживший из ума чудак, молодой граф, все время нес какую-то чушь про равные права людей. Где это видано, равнять права помещика и холопа?!
      Дед хмурил брови и размышлял на досуге: «Истинную правду говорил дьяк Филат: весь вред идет от проклятых латинян с их католической и протестантской ересью! Стоило человеку немного пожить за границей, и вот на тебе — моментально заразился бунтарскими идеями. Словно и не благородный граф, а безродный цыган или еще хуже — голоштанный смутьян. Прямо-таки настоящий бунтовщик, похуже самозванца Пугачева!»
      Казак Худойконь тоже часто задумывался, но он ликовал про себя и мысли его шли в противоположном направлении: «А не воскресший ли это Емельян Пугачев? Больно уж на него похож! Черноволос, чернобород, глаз как у ворона, голос проникновенный такой, прямо-таки за душу берет, только этот человек возрастом моложе». Рядом с Пугачевым во время бунта побывать ему не довелось, но Худойконь слышал его речи, пусть и издали. Они крепко-накрепко запали в его душу, ведь самозваный император Петр Третий говорил о казацкой вольности, о свободной земле, о светлой и богатой жизни мужиков на Руси.
      И лишь французик Гийом ни о чем таком высоком и не помышлял, не ломал голову над заумными идеями графа, он пропускал мимо ушей все разговоры о высоких материях. Его помыслы были примитивны и плотоядны: скорее бы прекратился треп и можно уединиться в каюте с ласковой молодой туземкой. Мими, так звали туземку, была первая в его жизни женщина, ее нежные ласки пришлись ему по душе, и юнга постоянно мечтал о новой встрече с девушкой. Любовная горячка не давала ему возможности думать о чем-нибудь другом, кроме как о прелестях чернокожей красотки.
      А аборигенки вообще почти ничего не понимали, зато жизнь их изменилась к лучшему. Они старательно запоминали новые слова, и пытались повторять их, при этом страшно коверкая. Женщины были счастливы и радовались тому, что кораблем завладели эти хорошие и добрые люди, которые убили жестоких злодеев. Рассуждали они примерно так: «Эти голубоглазые белые люди очень ласковые, они не бьют, любят, кормят, не скупясь, поят вкусной дурманящей водой, а если еще и привезут обратно на родной остров, то будет вообще замечательно!»
 
      Строганов, не раз разглагольствуя на вольные темы, чувствовал, что зашел слишком далеко в своих речах, ведь эти малообразованные люди XVIII века не способны адекватно воспринять идеи XXI столетия, они были детьми своего времени. Но едва заходил разговор на экономическую, политическую, общественную или духовную тему, как Сергей вновь и вновь начинал говорить такое!.. О либеральных ценностях, о демократии, о построении гражданского общества. Строганов гнул свою линию, и его постоянно заносило в политические дебри. Приятели сидели, пили-ели, с удивлением и сочувствием глядя на этого полоумного графа. Они усмехались, ухмылялись, качали головами и ждали, когда же иссякнет его красноречие.
      Ипполит однажды не выдержал и брякнул:
      — Совсем заучили нашего графа в этих Европах! Надо же, что наделали проклятые англичане!
      Совершенно не подготовленному к длительному плаванью экипажу первое время везло, море было спокойно. Новички-матросы кое-как управлялись с парусами и рулем, а капитан Степанов как мог командовал и вел корабль по курсу, в сторону далекой Америки. Приходилось ладить друг с другом, и члены экипажа, связанные общим делом, становились все более дружны, а присутствие на судне молодого и веселого Гийома Маню, над которым любили подтрунивать старшие, не раз разряжало обстановку.
      Первое время юнга никак не мог взять в толк, почему друзья-россияне так странно называют казацкого атамана. Русский язык он уже понимал довольно сносно, поэтому сделал вывод, что «худой» и «конь» — это два отдельных слова, а вот почему они вместе образуют странную русскую фамилию, он не понимал. Такое словосочетание было больше похоже на прозвище. Сержу пришлось на французском языке подробно растолковать парню предысторию получения казаком такой необычной фамилии, но для юноши это было слишком сложно. Порой он называл Кузьму Худым, а иногда в шутку просто Конем и постоянно просил снова объяснить происхождение фамилии. Казак каждый раз повторял свой рассказ, юнга с непроницаемым лицом выслушивал его и радостно хлопал в ладоши. Затем все повторялось. Это происходило так часто, что даже туземки запомнили полное звучание фамилии казака. Оказалось, что это был тонкий французский юмор.
 
      Потом юнга стал специально коверкать фамилию Кузьмы. Бывало, крикнет с мачты вниз: «Эй, Худойкобыла, подай конец!» Казак поправляет, а юнга извиняется за свое плохое знание русского. Атаман сердился и подавал веревку со словами: «На, Манька, держи конец, да покрепче!» — и неприлично жестикулировал. Это был уже жесткий русский юмор.
      Русаки смеялись, а юнга обижался, он уже знал, что Манька и Маня — это женские имена, и жест с концом он тоже уяснил. Но проходило время, и упрямый француз снова обращался казаку: «Тощийлошадь, лови крюк!» Гийом тотчас получал подзатыльник от казака, но через минуту опять упорно переиначивал его фамилию в Тонкогомерина или как-нибудь еще. Так они подшучивали друг над другом целый день.
      Все смеялись, даже Кузьма вроде сердился, а сам улыбался. Но если его начинала дразнить собственная девица, то расправа была коротка. Худойконь хватал ее, перебрасывал через плечо и тащил в кубрик наказывать. Наказав несколько раз, он возвращался на палубу, довольный собой и своей неослабевающей мужской силой.
      Не задействованные таким наказанием девицы хихикали, завистливо перешептывались, а подружка атамана и Гийом продолжали вести игру с Кузьмой.
 
      Судя по обозначениям на карте, по пути следования судна в океане должно было находиться множество островов, там экипаж мог передохнуть, пополнить запасы воды, провизии. Но где они? Это на мелкомасштабной маленькой карте в географическом атласе океан прямо-таки усыпан россыпью мелких островов, а в реальной жизни, на местности, куда ни кинь взгляд, одни только волны. Так всегда бывает, когда провизии и воды в обрез, то земля почему-то не показывается.
 
      Свежатины экипажу «Кукарачи» хватило на десять дней. Забитую в первый день плаванья свинку зажарили и съели, как говорится, за один присест.
      Да и чего там есть, килограммов двадцать живого веса, не больше, а народ соскучился по мясу и усердно набивал утробы. Поэтому к следующему утру жаркого не осталось ни кусочка. Сутки на мясную пищу все и смотреть не могли, потому что переели. На ванты никто из мужиков залезть был не в состоянии, впрочем, и на женщин тоже.
      Но вскоре пришлось питаться экономно, сало и солонину люди получали строго по норме. Когда съели то, что было свежее, перешли на скудные запасы солонины и вяленого мяса, которые достались от предшественников. Затем в ход пошли сухари, сыр, сдобренный плесенью, и сухофрукты. На тридцатый день блуждания по океану пища почти закончилась.
      — Надо что-то предпринять, — глубокомысленно изрек Кузьма, доедая последний сухарь. — Это же надо, так угораздило попасть впросак! Полный корабль золота, а мы с голоду пухнем! Да за одну золотую монету можно в Сиаме купить мешок хлеба!
      — Худойконь! Не замечаю появления признаков голодной смерти на твоей не самой худой среди нас харе! Наоборот, ты заметно раздобрел на свинине и козлятине, — хохотнул юнга. — Наш Худойконь совсем не худой конь, он стал Толстыйконь.
      — Возьми дублон и сходи купи еды, — ехидно улыбнулся Ипполит, обращаясь к казаку. — Разрешаю сбегать сам знаешь куда…
      Ротмистр закончил фразу витиеватым матерком, на что Кузьма выругался, покачал головой и пояснил свою мысль:
      — Нам всем не доплыть. Надо баб выкинуть за борт, а то начнем кожаные ремни есть и мочу пить. Больно много пресной воды эти девки пьют, особливо, ротмистр, твоя задастая, — ухмыльнулся казак.
      Утром горизонт прояснился от тумана, и, к счастью для путешественников, наконец-то показалась тонкая полоска земли. Вновь экипажу Бог послал чудесное спасение.
      Мореплаватели бросили якорь и отправились на разведку на видавшем виды тримаране.