НУДИСТ ПОНЕВОЛЕ

Снилось Семену Петровичу утро в аду. Черти в шортах, жвачку жуют, матерятся. У одного дебильник на шее, провода из волосатых ушей торчат. Он паралитично дергается в такт музыке и кочегарит огонь под чаном со смолой. Второй, в темных очках, рубил дрова, декламируя при этом: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» Черти были с похмелья, злые…

Не через щелочку смотрел Семен Петрович невеселую картинку. Трое чертей, громко чавкая жвачкой, связали его по рукам и ногам и начали смолить бедолагу, словно он лодка-плоскодонка. Один щедро поливал спину Семена Петровича из черпака, двое швабрами растирали липучую смолу. А она с огня… Больно живому телу.

— Больно! — Семен Петрович кричит.

— Терпи, через пень твою в колоду! — черти ругаются. — Терпи, грешник твою по башке.

Да нет никакого терпежу, печет…

С этим Семен Петрович вынырнул из адского сна, но легче не стало. Без восторга обнаружил себя лежащим на пустынном берегу. Ау! Где я? Песок раскаленный вокруг, Иртыш в десяти шагах. Спина, ноги и то, что располагается ниже спины и выше ног — болят от перезагара. Голова трещит. Ей бы пивной поток вовнутрь принять, а на нее солнечный извне льется спасу нет. Семен Петрович вскочил на ноги и с ужасом обнаружил себя в нудистском виде. Часы на руке, очки на носу, а дальше только природой данные члены тела. То бишь — в чем мама родила.

А родила сорок пять лет назад, поздновато нагишом загорать. Семен Петрович поспешно прикрылся руками, воровато огляделся: теплоход вдали, чайка вблизи, и ни клочка одежды по всему берегу. Задачка с неизвестно где потерянными трусами. Семен Петрович с тоской посмотрел на противоположный берег и начал догадываться о местоположении нижнего белья и верхних штанов.

Вчера друзья соблазнили на рыбалку. Поехали, дескать, развеемся. И не на вонючем автобусе, на экологически чистом катере. Развеиваться начали сразу, отвалив от причала. За город вылетели с дружной песней. Киль катера полосовал волны Иртыша, а команда рванула волжскую разбойную: «Из-за острова на стрежень!..»

Мотор призывно ревел, ветер подгоняюще свистел, кружка носилась по кругу со скоростью едва не взлетающего катера. К берегу рыбацкая ватага подлетела с бурлацким гимном: «Эй, ухнем!» Закидушки ухнули на рыбные глубины, и вскоре на смену холодно-сухомятным закускам подоспела уха. Да не сопливо-ершовая — стерляжья. Звездная ночь опустилась на пикник. Семен Петрович вспомнил, что этим летом еще не купался.

— Оно надо трусы на ночь мочить! — не откликнулся на призыв к водным процедурам народ.

— Че бы я их мочил? — хохотнул Семен Петрович, направляясь к воде. — Занудим как на западе!..

…Семен Петрович вглядывался в берег со штанами, теряющийся в солнечном мареве. Плавал он отменно, но надо же так расслабиться, Иртыш перемахнул на автопилоте. И без порток.

«Занудил, — подумал Семен Петрович, — хорошо хоть народу нет».

Тут же появился народ. В кустах раздались приближающиеся голоса. Семен Петрович ужом заскользил к реке, крокодилом вполз в воду, заспешил на скрывающие главные нудистские атрибуты глубины. И поплыл, с каждым гребком приближаясь к берегу со штанами. Теоретически. Практически Семену Петровичу казалось — заветный берег все также далеко и, когда достиг фарватера, отмеченного бакеном, силы были на исходе. Семен Петрович зацепился за бакен в гамлетовском раздумье: плыть или не плыть к штанам? Вопрос не дал закрыть рев мотора. По серебру воды летел катер.

«Наш!» — обрадовался Семен Петрович.

И закричал, замахал рукой: SOS! Помогите!

Катер понесся к нему.

«Ух!» — облегченно вздохнул Семен Петрович и тут же занервничал. Капитанила женщина.

«Баба на корабле к несчастью!» — подумал Семен Петрович и прикрылся свободной от бакена рукой. Что было излишним. Иртыш в переводе с тюрского — Землерой, это не прозрачный Байкал, где нудист на глубине 50 метров виден как на ладони.

Сегодняшний день можно было назвать днем ужасов. С ужасом обнаружил себя Семен Петрович где попало и в чем попало, с ужасом увидел, что на катере была Екатерина Павловна. Та самая, которая не без сомнения приняла его вчера на работу.

По жизни Семен Петрович был инженером-электриком в конструкторском бюро. И был там штыком. По кабэвски штык — это мужик, который в своем деле не одну собаку съел и от ста собак отбрешется на любой технической комиссии. Его на мякине не проведешь, на арапа не возьмешь. На таких КБ держалось. От рожденья Семен Петрович имел легкомысленную фамилию Улюлюк, но был серьезным штыком в вопросах электроиспытания ракет. Здесь перед ним снимали шляпы смежники, отдавали честь военные специалисты, пока социализм строили. А потом стройку взяли и отменили. Теперь, говорят, капитализму воевать с нами нет резону, мы теперича не то что давеча — не идейные враги, мы теперича — кореша. Посему: штыки в землю и всем гамбузом айда на мирный капиталистический труд.

Семена Петровича в прямом смысле в землю не втыкали, но за ворота КБ новые хозяева помещения попросили. Побежал бывший штык с бешенным огнем безработного в глазах по ярмаркам рабочих мест, службам занятости, предпринимателям, где быстро прояснили мозги, что капитализм — это молодость мира, и его возводить молодым, а кому за сорок: бывайте здоровы и дуйте до хаты!

Хоть из кривого ружья стреляйся. Хорошо, друзья удержали, навели на коммерческо-строительную фирму с монументальным названием «Монолит».

Принимали туда как в космонавты.

— Любитель? — первым делом спросила грозная начальница, щелкнув себя по горлу.

— Нет! — замотал головой Семен Петрович.

— Что — профессионал?

— Только соточку в праздник, — взял грех на душу против истины Семен Петрович. Он и двумя соточками не ограничивался.

Дальше начальница нарисовала картину, в которой сплошняком шло «нельзя»: болеть! опаздывать! выпивать! сачковать! Можно только вкалывать, вкалывать, вкалывать по 12 часов. Но и платили за это в пять раз больше, чем в КБ. Правда, работать в командировочном режиме в районах области.

Семен Петрович клятвенно подписался под всеми «нельзя».

И вот кругом вода, а он без штанов, только мутной водой прикрытый, ведет светскую беседу с крутой начальницей.

— Я вам кричал, думал, наш катер, — посматривая вниз, как там интим на просвет, заискивающе сказал Семен Петрович.

— Каким ветром вас сюда занесло? — строго спросила начальница.

— Отдыхаю.

— Смотрите, на автобус не опоздайте! — назидательно бросила начальница и дала по газам.

«Как ведьма на метле!» — подумал Семен Петрович, после чего отдался воле волн.

До отхода вахтового автобуса оставалось пять часов. И хоть город находился вниз по течению — вплавь не успеть. Но и в обнимку с бакеном ничего не высидишь. Слева по курсу открылся песчаный карьер с экскаватором. Семен Петрович резко поплыл к последнему. В закрытой кабине узрел робу. Даже через стекло она была грязнее грязи. Но Семен Петрович заревел от радости. И тут же ссыпался под экскаватор, тесно прижимаясь к гусенице. Из кустов раздались голоса. В подэкскаваторную прохладу всунулась морда овчарки. «Хоть штаны не порвет», — хозяйственно подумал Семен Петрович и тут же пожалел себя за бесштанность. Рядом с оскаленной мордой появилось миловидное личико. Везло сегодня на прекрасный пол. Прямо как мухи на мед.

— Вы живы? — спросило личико.

Семен Петрович даже не пытался прикрыть свои нижеспинные телеса.

— Живой, — ответил он обречено.

Морда с личиком исчезли.

— Нудист какой-то, — пояснило кому-то личико.

Оскорбленный Семен Петрович подождал ухода не прошенных гостей, затем выбрался на свет и начал битву с экскаватором за робу. Она была в полуметре, но не наденешь, дверца крепко-накрепко закрыта. Наш взломщик орудовал палкой, потом приволок с берега корягу… Оторвал ручку… Тем не менее, операция «отвори мне калитку» успеха не имела. Наконец, высмотрел каменюку килограммов на пять и вышиб ею стекло.

С какой радостью истосковавшееся по одежде тело погрузилось в вонючие от мазута и солярки огромные жесткие штаны, приняло на саднящие плечи грязную куртку. Теперь можно искать людей.

Они не заставили себя долго ждать.

— Стой! — услышал за спиной Семен Петрович, отойдя шагов двадцать от экскаватора. — Стой!

К нему бежал здоровенный экскаваторщик с той самой каменюкой-отмычкой в руке.

«Мне роба нужнее!» — пустился наутек Семен Петрович.

— Убью! — разорялся экскаваторщик скряга.

Над ухом просвистел каменюка. Прорезая просеку в зарослях, он снарядом ушел в сторону Иртыша. Семен Петрович сбросил куртку в надежде, это остановит погоню. Штаны решил не отдавать до последнего. Они слетели сами. Тесемка, игравшая роль ремешка, порвалась, и штаны остались на тропе. Налегке Семен Петрович быстро оторвался от погони.

Опять он нудил всеми частями истомленного солнцем тела. В то время как часы показывали десять минут второго. Семен Петрович устало сел в чаще на корягу. Расслабиться не давали комары. Они старались куснуть в самые нежные места, которые у жертвы были как на ладони. Выбираясь от кусучих злыдней к воде на ветерок, Семен Петрович обнаружил, что он в данном месте не одинок в нудизме.

На берегу страстно обнималась парочка. Ей был до фонаря окружающий солнечный мир. Семен Петрович пристально наблюдал из кустов. Но без сладострастного интереса. В происходящем средь бела дня интиме его интересовала только яркая малиновая юбка на песке. Казалось бы, джинсы парня больше подходили для Семена Петровича… И размер почти тот же…

Вот только, если бы парень поступил логичнее. Юбку-то он снял с дамы, а джинсы, несмотря на жару, оставил на себе.

Даже юбку Семену Петровичу не так просто было незаметно стащить, а уж джинсы — тем более. Он пополз к юбке. Сцена для кинооператора была объеденье. Особенно — вид сверху. Речная волнишка. Дышащий зноем песок. Упоенная счастьем парочка. И голый деловой мужчина, разведчиком в тылу врага ползущий к юбке. Вот он уже рядом, да истрепанные нудизмом нервы сдали в шаге от юбки. Мужчина вскакивает на ноги, хватает трофей и вихрем летит в кусты.

— Ой! — говорит девушка.

— Плевать, — говорит парень. — Новую куплю… Потом…

После долгого нудизма Семен Петрович чувствовал себя в юбке прекрасно. «Пусть думают: я шотландец», — вышагивал он босыми ногами по горячему асфальту дороги, ведущей в город. Голову покрывала пилотка из вчерашней газеты, опаленные загаром плечи — пончо из сегодняшних лопухов.

Времени дойти в срок к вахтовому автобусу хватало. Но это, если ориентироваться на часы Семена Петровича. На самом деле, ночной заплыв стоил получасовым отставанием. Об этом Семен Петрович с ужасом узнал, войдя в город. В данной ситуации про дом с переодеванием думать не приходилось.

И опять бы доброго кинооператора…

Полуголый, красный, как рак из кипятка, мужчина в юбке бежал по утомленному солнцем городу. Юбка языками малинового пламени моталась вокруг волосатых жилистых ног. Лопуховое пончо обтрепалось. Газетная пилотка расползалась от пота. Прохожие весело тыкали пальцем в маскарадного Семена Петровича. Последнему было не до вопроса «как я выгляжу?» Он побеждал быстротекущее время. Но и время не хотело сдаваться. Ровно в пять Семен Петрович был на финише.

Где зашатался от известия о финансовом крахе «Монолита».

Домой вернулся убитый горем. На что жена упала в обморок от радости. Пикниковые друзья принесли ей похоронную весть: от мужа одни плавки остались.

А он хоть и в юбке, но живехонький.

— Черт с ней, с работой! — вытирала жена обильные слезы счастья. — Хорошо, что не утонул!»

«А хорошо ли? — философски засомневался Семен Петрович и тут же, меняя чужую юбку на родные штаны, участливо подумал. — А вот девушке на берегу без юбки точно плохо… Хорошо, если ей сегодня не на работу».

Он поделился с женою терзаниями совести.

— Так она, поди, на берегу и работает, — сказала супруга.

Чем и успокоила совесть Семена Петровича.

ГОРЕ ГОРЬКОЕ

Когда-то они вместе бегали на лыжах и по девушкам, теперь были разной степени бизнесменами. В результате Костя Сутункин раскатывал на «БМВ», Толик Синявин ездил на «Ауди», Гена Журавкин мотался на «шиньоне», то бишь двухместном «Москвиче»-фургончике. Их бизнесменства никаким боком не пересекались, как раз поэтому друзья изредка собирались семьями.

На этот раз к себе пригласили Сутункины. Костя снимал застолье на видеокамеру. Он недавно приобрел данный аппарат, еще не наигрался досыта.

— Высший класс! — возбужденно отрывался от объектива перехватить рюмашку и грибок. — Прикиньте, лет через пятнадцать какой будет исторический документ! Вика со Светкой уже невестами станут.

— А мы старыми бабками, — весело продолжила взгляд в будущее раз-наряженная в платье с обширным декольте супруга Синявина, которая ничуть не верила, что когда-нибудь на нее наедет старость.

— Мне сейчас предложи кто купить фильм, где я на горшке, — сказал Костя, — «БМВ» отдал бы не задумываясь.

— Я раз летом на горшке напрягаюсь, — вспомнил Толик, — вдруг петух, скотина, подлетает и бац под глаз клювом!

— Представляешь, сейчас бы у тебя эти кадры? Обхохочешься смотреть, р как ты верхом на горшке глазенки Е выпучил, тужишься, и вдруг петух!

— Стул после петушиного терроризма, наверняка, жидкой консистенции стал? — предположил Гена.

— Отец этой скотине тут же голову топором секернул! А у меня на всю жизнь шрам остался.

Сидела компания друзей, выпивала-беседовала, в один момент надумала позабавить себя демонстрацией интеллектуальных достижений наследников. Костя документировал достижения на видео.

Пигалица Вика Сутункина ходила в дорогой детский сад с сильно иностранным уклоном. От горшка два вершка соплюшка, половину русских букв не могла толком выпустить изо рта, но пропищала на чистейшем языке Шекспира песню «Битлз». Потом прогундосила стихотворение на французском.

— Еще на фортепиано отдадим, — с гордостью сказала Сутункина.

«Е-мое, — подумал Журавкин, — моя-то Светка что умеет?» И испепеляюще посмотрел на жену, которая никакой инициативы в развитии дочки не проявляла. «Тут с утра до вечера задница в мыле, мотаешься побольше заработать, а ей, кроме сериалов дебильских да „тетриса“ идиотского, ни хрена не надо».

Шкет Синявиных вышел со скрипкой. Казалось, его пальчонками только фигушки воробьям крутить да в носу ковыряться. Он же ловко заперебирал ими по струнам, задвигал взад-вперед смычком, извлекая музыку.

— Профессор из консерватории учит, — шепнула Гене Синявина, — домой к нам приходит. Сначала возили к нему, потом надоело.

«Опозоримся со Светкой, — опять занегодовал мысленно в адрес жены Гена. — На кой ее сюда взяли, к бабке надо было забросить. Не читать же после скрипки „Муху-цекотуху“. И ту до конца не выучила».

Светка в пять лет ни одной буквы не знала. Любимое занятие было залазить куда повыше — на шкаф, вешалку — и прыгать зверем на спину зазевавшимся домочадцам. Тещу до истерики доводит. Или на двери катается, пока под задницу не получит. У Сутункиных в детской был спортивный уголок с канатом, по нему Светка то и дело обезьяной взмывала под потолок. Слезет, банан с тарелки цапанет и с фруктом в зубах наверх. Костя визжал от восторга, снимая эти джунгли на видео. Светка ошкуривала банан прямо на верхотуре. Канат ногами обхватит, одной рукой в него вцепится, а другой и зубами банан в секунду, только шкурки в камеру летят, распотрошит. Маугли, а из умственных достижений показать нечего.

— У нас Вика такая впечатлительная, — сказала после скрипичного концерта мама-Сутункина. — Как-то смотрю, она плачет перед телевизором, там собаку машиной раздавило.

— Ха! — подскочил Гена и позвал дочь на сцену.

Раздался грохот, Светка спрыгнула с каната и с довольной рожицей нарисовалась у стола — зачем звали? ? Все примолкли в ожидании следующего номера. Папа-Гена засосал пол, набрал полную грудь воздуха и забасил народную трагедию:

Светкина мордашка, на которой до сей поры было написано блаженство от каната и бананов, начала плаксиво сжиматься.

Папа-Гена, для усиления эффекта, повернулся к дочери спиной, продолжая живописать в стену жуткую картину:

На «застрелился» из Светкиных глаз фонтаном брызнули слезы.

Она, загипнотизированная ужасом песни, вкопано стояла перед столом, по щечкам бежали горькие ручьи. А Гена ревел, описывая «горе-горькое»:

На «закопать» Светка заревела в голос. Она стояла как старушка, сгорбившись, ручонки висели плетьми, и навзрыд оплакивала кончину «буйного стрелка».

Зрители покатывались от смеха. Толик, размахивая руками «ой! не могу!», зачерпнул рукавом полтарелки холодца и плеснул на декольтированную часть супруги. Сутункина то и дело пищала: «Ай! девочки! обмочусь! Ай! обмочусь!» Костя рыготал, распахнув рот на полстола, забыв про видеосъемки.

Довела Светка взрослых до смехоэкстаза. Но как только папа-Гена перестал петь, слезы мигом высохли, Светка пошмыгала носом и, получив кусок ананаса, как ни в чем ни бывало убежала.

— Вот это номер! — вскочил Костя. — А если я? Он ринулся в детскую, рявкнул во все горло:

Горе-горькое по свету шлялося…

И по новой:

Горе-горькое…

После чего вернулся, руки трясутся в нетерпении:

— Слова напишите, не знаю.

Накатали слова. Костя с ними скрылся в детской, душераздирающе заревел по бумажке.

Зрители сидели с напряженными ушами: заплачет — не заплачет?

Почти как на стадионе: забьют или нет?

Забили. Светкин пронзительный рев раздался под потолком.

— Во шапито! — влетел восхищенный Костя. — Блеск Светка!

— А як же! — гордо сказал папа-Гена.

— Надо заснять! — схватил Костя камеру.

На съемки пошли все. Светке дали банан. Она трескала, ничего не подозревая. Папа-Гена с удовольствием завыл:

Средь высоких хлебов затерялося…

Первый «блин» не удался — кассета закончилась на самом интересном, когда Светка заплакала, месте. ? Второй дубль оператор, просмотрев, забраковал, решил: в кадре должны быть вместе и поющий, и ревущий. А то непонятно, что к чему.

— Все, снято! — наконец крикнул он. Одним словом, весело гульнули. Костя позвонил Гене через пару дней:

— Я сейчас показал цирк со Светкой корешам, они не верят: не косячь, говорят, ее за кадром щипали. У меня в некоторых местах коряво снято, до пояса брал. Так что хватай Светку и приезжай.

— Поздно, — сказал Гена, — Светку спать укладываем.

— Плачу сто баксов! — горячо убеждал Костя. — Сразу!

Гена поколебался немного и схватил Светку в охапку. Такие деньги на дороге не валяются.

У Кости тоже. Он поспорил с дружками на 200 долларов, что Светка завоет от «горя-горького».

И Светка дядю Костю не подвела. На первых словах песни заревела в три ручья!..

ЗАНАКА

Никола Наумов успел бы к выносу тела, кабы не заминка в Тюмени. Вышел на перрон размять засидевшиеся ноги, навстречу наряд милиции. Никола в носках совершал променад. Обувь, стоит заметить, и летом не сезонная, тем более — в октябре. И одет Никола был непрезентабельно: брюки на заду лоснящиеся, на коленях пузырящиеся, обремканные по низу. Рубашка как из мусорного ведра. Да и то сказать, не с тещиных блинов возвращался мужик — с северной нефтевахты. Четырехдневная щетина на скулах, столько же дневный перегар изо рта. Скажи кому, что слесарь шестого разряда — ни за что не поверят. Бомж и бомж.

За бомжа и приняли. Поезд тем временем ту-ту. Только на следующий день упросил Никола милицию позвонить в свою контору. Особых примет у Николы на банду уголовников хватит: рыжий, косоватый, передних зубов нет, лысина…

Одним словом, портрет по факсу можно не посылать. Сличили Николу по телефону с оригиналом и отпустили. Не извинились, но стоптанные тапочки дали…

Счастливый приезжает Никола домой, а ему обухом по голове — Петруха-сосед, дружок первейший, помер. Вчера последний путь совершил.

— В чем похоронили? — ошарашенно сел Никола на порог. — В чем?

— В гробу, — ответила жена Николы.

— Понятно, не в колоде. В костюме каком?

— В каком! У Тамарки, сам знаешь, деньги куда идут! Один приличный костюм всю жизнь у Петрухи, в нем и схоронили.

Это был еще один удар, причем ниже пояса. Его, Николы, тысяча долларов накрылись медным тазиком, точнее — крышкой гроба.

Удружил Петруха.

Его жена Томка была профессиональной больной. За год всаживала себе уколов больше, чем нормальный человек за всю жизнь. Без горсти таблеток за стол не садилась. В поликлиниках врачам всех кабинетов дурно становилось, когда Томка переступала порог учреждения. Она любому доктору на раз могла высыпать кучу симптомов болезней, гнездящихся в ее членах.

Богатырский был у Томки организм. Хилый давно бы окочурился от такой прорвы химии, что прогоняла через внутренности Томка. А ей хоть бы хны. Два раза даже заставляла врачей оперировать себя. Раньше-то, при бесплатной медицине, было проще, сейчас профессионально болеть в копеечку влетало. Но Томка уже не могла остановиться. Большая часть заработков Петрухи уходило на лекарства. Петруха не жаловался. Чем бы дите ни тешилось, лишь бы не вешалось.

На «КамАЗе» дальнобойщиком Петруха неплохо зарабатывал. На лекарства хватало. И все же мечтал Петруха о катере. Имел он слабость к водным просторам. Любил, когда ветер в лицо, брызги за шиворот, а днище волну мнет, как хочет. Не зря служил когда-то в морфлоте на эсминце «Стремительный», именем которого хотел назвать катер. Кабы не Томкины хвори… Но если у тебя машина под задницей и голова на плечах, а не то место, для которого сиденья в кабине ставят, всегда можно подкалымить. Что Петруха и делал, заначивая на катер. Прятал занаку от Томки в костюм, под подкладку. В кармане делал прореху, в нее — ни за что Томка не догадается — доллары просовывал и зашивал клад.

Катер он уже подсмотрел. Классный катерок. За две с половиной тысячи баксов. Тысяча была, а тысячу занял от всех втайне Никола. Свои доллары Никола тоже заначивал от супруги (ей только покажи — враз на тряпки растренькает), копил на подарок сыну — компьютер. До дня рождения было три месяца и компьютеры дешевели.

И вот баксы в могиле. Жалко Петруху. На рыбалку ездили, в бане парились… До слез жалко. Но и деньги Николе не жар-птица в клювике принесла. Как-то надо вызволять горбом заработанный компьютер. Но как? Обнародуй, что в могиле его тысяча долларов, кто поверит? «Больную женщину оббирать?!» — как резаная закричит Томка. Она больная-больная, а если что — из глотки вырвет.

Посему действовать нужно было по-партизански.

На следующий день вечером Никола, сказав дома, что поедет к брату в район, отправился на мотоцикле на кладбище. Сторожу наплел, дескать, брата похоронили в его костюме, а в кармане он забыл права и документы на машину. И пообещал 50 долларов.

— Сто, — запросил сторож, дедок с прохиндейской физиономией.

«Заплачу из Петрухиных, — подумал Никола, — по его вине вляпался в катавасию».

— И давай на берегу договоримся, — сказал сторож, — я тебе в копательном деле не товарищ! И если что: ты меня не знаешь, я тебя — первый раз вижу! Гроб поднять помогу, есть приспособа, милиция как-то пользовалась и забыла.

К Петрухе они пошли, когда кромешная тьма пала на кладбище.

Сторож выдернул крест, обезглавил могилу и ушел вместе с фонариком: «Тебе здесь светиться не след!» Оставил Николу один на один с бугорком.

Из темноты грозными рядами надвинулись кресты и памятники. Где-то за кладбищем завыла собака. Ветер недовольно зашелестел сухими венками. Луна трусливо нырнула глубоко в тучи.

Когда-то они с Петрухой, шишкуя в тайге, переходили топкое болото. «Не ссы в штаны, я рядом!» — подбадривал Петруха вибрирующего в коленках друга. Сегодня поддержать Николу в трудную минуту уже не мог.

«Прости, Петруха!» — вонзил лопату в бугорок Никола.

Ветер могильным холодом ударил в лицо, еще громче взвыла собака. Запахло погребом. Но отступать от долларов было некуда. «Прости, дружище!» — откинул в сторону землю Никола…

Приближаясь к Петрухе, не переставал беседовать с ним, — за разговором было веселей: «Тебе-то деньги на кой? Твою долю Томке отдам…»

«Она все на лекарства спустит, — вдруг застыл с лопатой. — На что доброе бы… Опять же привяжется: откуда взял? Если сказать — из могилы, по судам затаскает… С нее станет придумать, что долларов лежало в десять раз больше… Плюс моральный ущерб за осквернение памяти».

«Не беспокойся, Петруха, отдам, — отбросил сомнения вместе с очередной порцией могильной земли, — навру что-нибудь… А может, катер купить? И назвать, как ты мечтал — „Стремительный“?..

В процессе колебаний достиг искомой глубины… Сторож помог поднять гроб, открыл крышку и ушел.

— Ты тут сам, — бросил Николе, — не люблю покойников.

«Прости, Петруха», — сказал Никола и осторожно, чтобы не оголить лица усопшего — видеться с Петрухой не тянуло — полез под покрывало. Подпорол бритвочкой подкладку пиджака, проник в тайник… Действовал Никола, как минер, доверяясь чутким пальцам, которые страсть как жаждали прикоснуться к долларам, но избегали Петруху.

Покрывало резко белое, ночь жутко темная — луна стойко отказывалась быть свидетелем финансовой эксгумации. Зато кресты назойливо лезли в глаза, которые Никола трусливо отводил от домовины. Где-то за спиной ветер, выдерживая издевательские паузы, клацал металлическим венком по памятнику. На каждый стук сердце Николы трусливо екало, срывалось на свинячий галоп.

Однако вскоре он забыл все страхи. Принялся обшаривать Петруху, как хулиганы пьяного. Все подкладочное пространство до самых плеч прошуровал. Долларов не было. Зачем-то полез в брючные карманы. И там был голый нуль. Сердце заныло-заломило по всей площади груди…

«Куда девал?» — в отчаянии откинул Никола покрывало с Петрухи.

Откинул… и сам чуть не откинулся. В призрачном свете — луна во всю любопытную рожу вылезла поглядеть на Петруху — в домовине лежал усатый… Петруха отродясь эту растительность не носил.

«Подменили!» — нокаутом шарахнуло Николе в голову.

Хотелось завыть вместе с собакой.

«Что у них там под землей делается?» — возмутился.

И тут взгляд упал на лежавший рядом с могилой крест. На табличке было написано: «Бургасов».

Петруха по жизни был Васков. Никола подбежал к соседней могиле. Вот же зараза без глаза — промазал с эксгумацией клада! Друг лежал рядом. Никола даже ударил кулаком по Петрухиному кресту. Баран! Поверил сторожу!..

Но вдруг настроение подскочило вверх. Че горевать?! Главное — доллары целы. За такую сумму можно еще на кладбище попотеть.

Теперь уж точно Томке всю ее тысячу не отдаст.

— Готова дочь Петрова? — вдруг раздалось за спиной.

Ноги у Николы подкосились: усатый заговорил!

Никола рухнул без чувств на Петрухин бугорок, в самую гущу венков.

— Э-э! — подбежал сторож. — Смотри, не окочурься! Давай возвертай могилу в исходную позицию.

— Ты где копать показал? — отойдя от удара, спросил Никола, держась за сердце.

— Значит, вчера на этой аллее еще одного жмура положили, — почесал нос сторож и не очень расстроился. — Ты это, — сказал, — не бери в бестолковку, сегодня не успеем, а завтра приходи, помогу за те же деньги.

В две лопаты вернули усатого на место последнего приюта, остаток ночи Никола прокоротал в сторожке.

— Вечером опять поеду к брату, — объявил дома жене, укладываясь спать.

— Че эт зачастил?

— Копать еще… то есть — сарайку строить помогаю.

— Коль, слышь, я че думаю: че Петруха-то помер?

— Ну? — укрываясь одеялом, недовольно спросил Никола.

— Тамарка сегодня проболталась: она в день смерти нашла у Петрухи заначку: две тысячи долларов. Сердце у бедняги и схватило…

— Как нашла?! — вылетел из-под одеяла Никола.

— В пиджаке. Он из рейса ночью вернулся, а доллары у Тамарки. «Молодец, — говорит ему, — мне на операцию накопил!» Самое главное — у нее аптека, не дом, а нитроглицерину для Петрухи не оказалось.

— Дай мне тринитроглицерину! — зашатался Никола. — Накрылся компьютер вместе с катером…

ЯРМАРКА ЧУДЕС

Когда-то машина Юрия Власовича Александрова была ослепительно вишневой и безремонтно молодой. Песня о четырех колесах. Бывало вырвутся вдвоем на загородную трассу, пламенный мотор и ликующее сердце сольются в восторженной мелодии скорости и летят вдоль полей, лесов и перелесков. В долгих командировках на космодроме, запустив очередную ракету и приняв хорошую порцию спирта, сладко мечтал Юрий Власович на гостиничных простынях, во-первых, о жене, во-вторых — о машине. Всеми фибрами ступней чувствовал за три тысячи километров упругость педалей, всеми фибрами ладоней — нежную ребристость руля.