- Ага! вышла! И ушла вместе с Олегом Максимовичем.
      - Это кто?
      - Друг. Первый раз пригласила, положительный мужчина...
      - Приворожить что ли?
      Но ответа на тему приворота не последовало. Инна бросила трубку. Очищение продолжалось...
      СОЛДАТ ПРОИЗВОДСТВА
      Авантюрный рассказ с грустинкой
      - Неужели красивее твоей Светки была? - спрашивал Виктора Семина через много лет после нижеописанных событий хороший знакомый.
      Они сидели вдвоем за столом, который украшала бутылка, рюмки тонкого стекла, веселой расцветки тарелки. Слегка портили картину сало и малосольные огурцы, нарезанные торопливыми кусками. Зато пучок петрушки лежал живописно.
      - Ты когда-нибудь росистым утром наклонялся к траве? Солнце уже начинает пригревать, но трава еще влажно сверкает, лицо поднесешь - пахнет такой чистотой, такой свежестью, так обдаст ароматом луга! Такая была Алина. Кожа, будто росой омыта, светится! Эх!..
      И опрокинул рюмку.
      Убедительно говорил Виктор. Этим даром обладал на зависть. Стоило загореться идеей, на десять рядов вокруг себя воспламенял окружающих. Раскочегаривал цепную реакцию - не устоишь в сторонке. Одного в свою пользу склонит, тот - второго туда же переманит, который третьего в веру Семина обратит, и пошло-поехало.
      Женился как? Сам из себя средне штампованной внешности, а за Светкой пол-института ухлестывало. Первейшие звезды студенческого небосклона увивались без перерыва на каникулы. Королева была лицом и остальными статьями. Но Витька как вспыхнул любовным жаром, так конкуренты скукожились на пять улиц вокруг. И не буром нахрапистым пер. Зачитал стихами, завалил цветами, окружил сумасшедшим азартом. Рядом с возлюбленной до последней пуговицы светился. Никогда, кстати, Светка не жалела о выборе.
      Распределившись после института на завод, обожаемый муж стал солдатом производства. Сначала мастером, а потом начальником цеха. Был из тех, кто тянет лямку, пользуясь авторитетом и сверху, и снизу. Денно и нощно Виктор пропадал в цехе: освоение новых изделий, проблемы с планом, штурмовщина конца месяца. Некогда было королеву вниманием окружать. Хорошо, она была из принцесс рабоче-крестьянского замеса, с понятием.
      На период рассказываемого случая Виктор находился в поре мужского расцвета, чуть за сорок перевалило. Как-то возвращался не ранним вечером домой. Отнюдь не угнетенный производством. Перед уходом из цеха в честь дня рождения заместителя дернул граммов сто пятьдесят коньяка. Отчего настроение рвалось в высоту, хотелось праздника, общения с девушками. А рядом в троллейбусе молодая женщина сидит, и больно смотреть, какая поникшая. Старуха горем измотанная, а не особа двадцати пяти, не более, годов от роду. Этакого диссонанса поющей душе Виктор стерпеть не мог.
      Заговорил с участливым напором, и женщина поведала грустную историю. Работает в сельхозинституте, живет при нем в бараке, а там всю зиму убийственная иллюстрация к выражению: хоть волков морозь. Институт ни угля, ни дров не завозит, а у жильцов такие сумасшедшие заработки, что денег на топливо не хватает. Маленькая дочь то и дело болеет. Откуда веселью взяться? Хоть ложись и помирай, так не хочется в эту дыру.
      - Вы что? - сказал Семин. - Зачем помирать в расцвете красивых лет?
      И проехал свою остановку.
      Зима сыпала февральским снегом. По завьюженной, сугробистой дороге подошли к бараку, где жила Алина. Вытянутое строение имело чуть жилой вид с подслеповатыми, замерзшими окошками. Никак не скажешь, что мысль преподавательская брызжет за этими стенами ключом. Какой-то семнадцатый век в дремучей спячке...
      Внутри дочь укутанная на кровати сидит. Несчастнее деток Виктор только в телевизоре видел.
      - Завтра дрова будут! - рубанул он кулаком холодный воздух.
      На следующее утро собрал в кабинете доверенных мастеров, объяснил необычную задачу. Как говорилось ранее: убеждать был мастак. Позвонил в цех, который деревообработкой занимался, отсюда имел отходы в виде обрезок, что продавали на дрова. Параллельно договорился в транспортном цехе, друзей было ползавода, насчет двух машин.
      Еще засветло они подъехали к бараку.
      - Дрова привез, - зашел Виктор к Алине.
      - Как это? Вы что? - не может та поверить в счастье. - Такое богатство!
      - Скликай живых на разгрузку, машины надо отпустить!
      Высыпали бараковские к дровам и спрашивают тактично, надеясь на отрицательный ответ:
      - Алине складировать?
      Оправдалась мечта замерзающих:
      - Нет, всем вам.
      Восторг у жильцов, будто поголовно премию отхватили. Одни с кузова дрова с шутками-прибаутками подают, другие к поленницам галопом тащат, третьи печки кочегарят, так по теплу истосковались. Детишки под ногами путаются, помогать норовят, мордашки солнышками светятся. Алинина дочь-крохотулечка схватила дрын-горбыль, длиннее себя в три раза, муравьем к крыльцу тянет, чтобы скорее мамочка тепла понаделала.
      Виктор, глядя на радостную суету, сам чуть не запрыгал на одной ножке, всего ничего поднапрягся, а какой праздник всенародный.
      Повторил завоз обрезков на радость сельхознауки в начале марта. Раза три без дров к Алине забегал. Надо сказать, жарких проявлений интимности не было. Где-то стеснение держало за руки обоих, где-то присутствие дочурки.
      А потом и вовсе весна теплом нагрянула, в топливе необходимость отпала, на заводе свистопляска началась с новым заказом. Забыл Виктор дорожку к бараку. Однако в середине июля, золотистым субботним вечером, по дороге с завода ноги свернули в знакомую сторону и понесли, чем дальше, тем быстрее.
      Толкнул Виктор в нетерпении дверь, чтобы зайти и сжать Алину в объятиях, отбросив неловкость. А дверь закрыта. Ну, что ты будешь делать? Подергал ручку. Соседка выходит.
      - Вы нам дрова привозили! - узнала спасителя. - Ой, спасибо. Мы вас помним.
      И сообщила пренеприятнейшее известие: Алина на практике со студентами в подсобном хозяйстве сельхозинститута под Тарой.
      Но и секунды не горевал от крушения надежд Виктор. Ринулся в речной порт. И вовремя: нужное судно стояло у причала. "Везет дуракам", - весело подумал Виктор.
      Никогда Виктора в старинный городок Тару не заносила судьба, но восторгаться его красотами было недосуг. Чуть причалили, помчался на почту в поисках телефонной связи с подсобным хозяйством и Алиной.
      Времена стояли легендарные - начало семидесятых двадцатого века. Связь в глубинке не поражала всеохватностью и мгновенным проникновением в медвежьи углы. Подсобное хозяйство занимало один из них. Но Виктор так горячо нырнул в окошечко почты, с такими глазами попросил "край надо дозвониться!", что телефонистка чутким на любовь женским сердцем решила соединить во что бы то ни стало. А было в какие непроходимые тупики уткнуться. Прямой линии с подсобным хозяйством не было. Она пролегала через колхозную контору. Где в воскресенье на личные телефонные нужды работать не желали. Отговаривались производственным совещанием руководителей. Но не на ту напали. Тарская телефонистка нашла железобетонные рычаги, и Виктор услышал дорогой голос:
      - Ты где?
      В таких случаях пишут: "горло пересохло", "сердце ухнуло". Виктор помнит - вдруг географию переврал на тысячу километров:
      - В Туре!
      - В Таре! - уточнила телефонистка.
      - В Таре! В Таре! - поправился Виктор.
      - Не может быть! - выдохнула трубка.
      Сбивчиво рассказала Алина, как добраться на попутках.
      Щедро давая шоферам грузовых машин на бутылки, Виктор помчался на перекладных. Наконец шофер говорит: "Я сворачиваю, а ты иди по дороге в гору. Тут километра два".
      Заспешил Виктор в указанном направлении. Сердце кровь девятым валом гонит, с частотой швейной машинки колотится. Сейчас, сейчас он увидит эти глаза, чуть выпуклые губы, щеки, подсвеченные румянцем.
      А природа вокруг! Солнце час назад за полдень перевалило. Лето в самой поре. Все цветет, растет, соками переполняется. Дорога на подъем, и картина вдаль не передать! Поле огромных площадей, то ли овес, то ли пшеница, то ли рожь (не разбирался Виктор в зерновом вопросе) золотом до зеленой полосы леса колышется.
      - Эге-гей! - приоткрыл клапан восторга Виктор. - Эге-гей! - стравил чуток напряжение в груди.
      Никто не осудил за блажь, неподобающую солидному мужчине при галстуке. Некому. Одни кузнечики заливаются от восторга летней жизни.
      И вдруг ухнуло сердце десятым валом. Женская фигура в кремовое платье возникла на дороге. Летяще-парящая. Сорвался Виктор навстречу, как юнец желторотый.
      В этом месте рассказа и спросил друг после рюмки:
      - Неужели краше твоей Светки была?
      - Ты когда-нибудь росистым утром наклонялся к траве? Солнце вот-вот припекать начнет, но у земли вся трава влажно сверкает, лицо поднесешь, пахнет такой свежестью, такой чистотой, так обдаст ароматами жизни, упал бы и растворился!.. Такая была Алина. Кожа светится, будто росой омыта...
      Влетели они в объятья. Слились губы. А руки еще робкие, стеснительные...
      - Так хорошо ни до, ни после не было! - признался товарищу Виктор. Все сошлось... У обоих...
      Кузнечики пиликали, жаворонок заливался, в высокой сини ветер толкал перистые облака... Ни звука рукотворного происхождения. Чтобы трактор тарахтел, самолет гудел или мотоцикл трещал заполошно. Будто скопом земляне отбыли в космос... Мир на двоих, и солнце на карауле...
      Упали они в пшеницу (или рожь, или овес - так и не спросил Алину)...
      Эх, счастье-счастье, ну почему ты как пух тополиный: чирк спичкой - и поминай как звали?
      Почти сутки, забыв обо всем на свете, гнал Виктор время. Ускорял, чтобы "наклониться к росе", наполнить сердце восторгом.
      И вдруг, жадно глотнув воздуха на вершине блаженства, вспомнил, как обухом по темени: завтра в девять утра директорская оперативка!!!
      И будто сквозняком ликующий настрой унесло над полем ржи или пшеницы.
      Человек дела до последней застежки, он отрезвел в один миг.
      - Витенька! - Алину опалило резким похолоданием. - Что случилось, родной?
      А "родной" про оперативку дятлом заевшим талдычит.
      - Ну и пропустишь!
      Много позже думал: "Дурак стоеросовый! Не остановился бы завод! А выгнали, тут же назад позвали. Один из лучших начальников цехов".
      Но тогда мысли не допускал сачкануть оперативку.
      - Теплоход ночью из Тары идет, - Алина успокаивает. - Часов шесть до него.
      - Сколько ему против течения плюхаться? Не успею! Только самолетом!
      Со слезами счастья и горечи побрела Алина в гору, а Виктор, заряженный новой идеей, рванул без всяких сантиментов в обратную сторону.
      И снова Тара. Где на аэродроме сторож зевает от безделья. Никакой тебе авиакутерьмы, когда форсажно ревут двигатели, взлетают серебристые лайнеры, пассажиры с поклажей носятся. На летное поле хоть коров пастись выгоняй. Одна предприимчивая коза уже щипала травку. Аэропорт Тара круглосуточностью авиаперевозок не отличался. И пусть вечернее солнце еще светило, летный день закрыли до утра.
      Да не тот Виктор человек, чтобы упасть у взлетно-посадочной полосы и грызть ее от бессилия, когда несколько самолетиков стоят у ВПП с винтами и крыльями.
      - А то как же, - сказал аэрофлотский сторож, - есть летчики. Один наш, тарский, другой у вдовушки поселился.
      Дал адресную ориентировку на летунов. По ней двинул Виктор реализовывать авиазатею. Случай тяжелый, это ежу понятно - не на обочине рукой попутке махнуть, довези браток. Как летчиков уломать?
      У русского человека первый вариант ответа всегда на поверхности прилавка лежит. Виктор оперативно узнал, в каком направлении продмаг и повернул туда.
      Но если до встречи с Алиной все шло как по маслу, здесь затормозило. Магазин встретил мрачным замком.
      Напиши я дальше: "Виктор сел на крыльцо и зарыдал от невезухи", - ты, читатель, обвинил бы автора в фальсификации правды характера.
      И правильно сделал. Виктор порысил к месту проживания продавщицы.
      - Открой магазин, - начал умолять хозяйку торговой точки.
      - Как вы мне осточертели! День и ночь одна песня: "водки!", "водки!", "водки!". Когда только зальетесь? Не дам!
      - Коньяк есть? - не стал обижаться Виктор.
      - Кому он сдался? Два ящика полгода из угла в угол переставляю.
      - Мне нужен.
      Нарисовался муж продавщицы, с ходу громко поддержал сварливое ариозо супруги. Да на третьей ноте сменил партию, узрев, что проситель не из клуба колдыряющих. Не для горящих колосников питье просит.
      - Ну продай ты! Видишь, надо человеку!
      - Один пузырь вам! - сказал Виктор защитнику.
      - Вот ему! - соорудила кукиш жена. - Облезет и скачками обрастет! Айда!
      Затаренный пятью бутылками коньяка, Виктор направился к пилоту-тарчанину.
      Тот встретил в майке и трусах, этакий штангист неслабой весовой категории, что подтвердил костоломным рукопожатием.
      - Слушай, Андрей, - познакомившись, приступил к делу Виктор, - позарез надо лететь в Омск!
      - Соображаешь, что несешь?! - обиделся пилот. - У вас об авиации мнение, как о гужевой лошади, запряг и щелкай бичиком: но, мерин Махно! Самолет не телега с дышлом, куда хочешь туда и вышло!
      Виктор не стал оглашать свои анкетные данные, что знает о летающей технике не из плакатов, сам строит самолеты и ракеты, а резко переменил направление разговора с неба на землю.
      - Давай хлопнем! - достал коньяк.
      - Лететь нельзя, а выпить с хорошим человеком запросто! - забыл обиду за авиацию тарчанин.
      После первой бутылки Виктор вернулся к теме перелета в Омск. Начал убеждать летуна:
      - К любимой женщине ездил, ты понимаешь, что это такое? А завтра директорская оперативка, голову оторвут, если не приеду! Полетели, а!
      - Ты че?! Я же пьяный! Пиво перед полетом не моги циркнуть, я стакан коньяка загрузил!
      Но, заметьте, категоричная позиция, что самолет - не гужевой транспорт, потеряла строгие очертания. Авиационное сознание скользнуло в сторону от неукоснительных инструкций.
      - Пошли к Димке, - пилот поднялся из-за коньячного стола.
      Димка - коллега по крыльям и винтам - отнюдь не вдохновился идеей чартерного рейса в Омск.
      "Он на авиазаводе начальником цеха работает, - убеждал выпивший летчик трезвого, - завтра министр приезжает, а он к любимой женщине ездил и опоздал на "Ракету".
      Хитрый Димка, отнекиваясь от явной авантюры, зацепился за вескую отговорку. На тот момент связи между Омским аэропортом и Тарой не было. Что-то со станцией случилось.
      - Ты в воздухе свяжешься! - парировал довод нетрезвый коллега.
      - И че я им буду бурагозить? Мужику запоносилось в Омск, я за бутылку везу. Меня в двадцать четыре секунды уволят, а на двадцать пятой посадят!
      Прав был Димка. Самолет тарский не реактивный лайнер, а все одно - не колхозная сивка-бурка. И летный отряд - не артель по сбору березовых веников. Полувоенная организация с некоторым порядком.
      Но и мужики не лыком инструкций шиты, берестой законов подпоясаны. Заряженные Виктором, нашли выход из авиатупика.
      - Надо из него больного сделать! - придумал наконьяченный Андрей.
      - Вы что? - заволновался Виктор. - Мне завтра на оперативку.
      - Не в плане членовредительства, - успокоил Андрей.
      - Понял, - сказал Димка. - С бумагой из больнички можно слетать.
      Двинули втроем к медикам, и с порога дежурному фельдшеру на стол бутылку коньяка. Тот не стал кочевряжиться.
      - Наливай, - махнул рукой.
      После первой летчики принялись уговаривать медтарчанина в отношении справки.
      На что белый рукав описал вторую призывную дугу...
      Осадив и этот стакан, доктор бросил:
      - Даже в бестолковых домах по три раза наливают!
      А закрыв счет на "три", выдал смертельную бумагу, что Виктор - холерный больной, его следует срочно этапировать в областной центр, так как в Таре нет условий на сто процентов изолировать на корню страшные вирусы во избежании эпидемии.
      До катастрофического ужаса сгустил краски.
      Виктор был под коньяком, тем не менее предусмотрительно затемнил паспортные данные, назвался Телегиным в справке. Пообщавшись с летчиками, понял, затея пахнет не духами с одеколоном.
      - Теперь можно лететь! - сказал Димка, забирая оправдательный документ.
      Самолет У-2 с четырьмя крыльями, на деле на мотоцикл смахивал. Кабина открытая. Плексигласовый козырек перед лицом пилота - вот и вся защита от встречного потока. И всего два места, одно за другим.
      Больше, собственно, Виктору и не требовалось.
      Летчик сел впереди, пассажир за его спиной угнездился.
      Мотор взревел, Виктор повеселел, лучше плохо лететь, да вовремя успеть. Однако в воздухе радость поугасла: гоп с оперативкой праздновать рано. Светлый вечер прошел в уговорах. На момент взлета темень обволокла Омскую область. У такого воздушного судна, как У-2, навигационные приборы в голове пилота сосредоточены. По наземной местности прокладывает курс. Ночью лесные стежки-дорожки плохо видать. Точнее - хоть глаз коли. Это не Западная Европа, где населенных пунктов с лампочками как сельдей в бочке. Здесь темнота безлунная ориентиры одной краской заляпала. А у Димки филина в родстве не было. Поэтому зацепился за Иртыш. Тот поблескивал чернотой. Иногда пароходики внизу ползли. Жалко, тек не по прямолинейному маршруту, вилял как взбредет. Димка параллельно туда-сюда виражи закладывал, заодно пытаясь связаться с аэропортом назначения.
      Наконец, Омск ответил. Неприветливо. Дескать, вы что там в Таре очумели от свежего воздуха? Ночь на дворе, ни живой души на аэродроме!
      В Омске местные авиалинии тоже только в светлое время функционировали. Димка не сдается, требует зажечь посадочные огни во что бы то ни стало. "На борту инфекционный больной!" - врет и не морщится. Сам прет дальше согласно Иртышу. А тот выводит на море городских огней. Вон факелы нефтезавода, вон телевышка торчит. А вот и аэропорт местных авиалиний под крылом образовался. "Гоп" можно говорить, а Виктору не до "ура!". Суета наземная не понравилась: машины "скорой помощи", милиция с мигалками.
      "Сейчас сграбастают, - тоскливо подумалось в небе, - упрячут в изолятор с решетками. Заставят сдавать мочу и кал по полной программе, а потом ждать взаперти результатов". Оперативка накрывалась медным тазиком.
      Самолет приземлился, снизил скорость.
      "Катапультируйся!" - приказал себе Виктор.
      Не прощаясь с пилотом, выбрался на крыло, спрыгнул, распластался на бетонке, чтобы не долбануло хвостовым оперением. А когда самолет удалился, шмыгнул в кусты зеленого ограждения, росшие вдоль рулежки.
      И затих. Сдержал сумасшедшее желание бежать подальше от анализов. "Надо переждать, чтоб не засекли".
      К самолету устремились белые халаты с носилками, люди в погонах, аэродромные работники.
      - Где пассажир? - кричат.
      Хотят поскорее изолировать заразу от города.
      - Сзади! - отвечает пилот.
      - Где "сзади"?
      Димка обернулся.
      - Выпал! - ужаснулся увиденному.
      - Как это "выпал"? Это что мешок?
      - Больной человек... Наверное, когда я над Иртышом крутил...
      "Выпавший" под шумок разборок отполз в темноту, где удачно наткнулся на дорожку, которая вывела к дыре в заборе. Народную тропу для облегчения жизни натоптали аэродромные работники, дабы не делать здоровенного кругаля к проходной. Виктор нырнул в неофициальный выход...
      Ровно в девять он как ни в чем не бывало сидел на директорской оперативке.
      МЫШИНЫЕ ДОЙЧМАРКИ
      Яша Шишкин жил в сильно северном районе, но не из тех был, кто на деревенской улице герой, чуть в город попал - тише воды, ниже любого газона. Яшу хоть в Кремль помести, хоть к американцам в Белый дом забрось - не забьется в дальний угол известку тылом обтирать. Через пять минут он как всю жизнь там обретался. Через десять - душа компании. Такой Яша экземпляр. Обожает быструю езду, чтобы спидометр дымился, хоть верхом на лошади, хоть на мотоцикле. В последнее время на машине. Возраст - сорок пять - требует соответствия. Еще Яша любит пареную калину.
      Но не об этом речь.
      Рост у Яши, прямо скажем, ниже скромного, зато плечи со скамейку, грудь как стол, ручищи - такими медведей душить.
      Но не об этом речь.
      Должность у Яши неслабая. Главный человек в районе по березам, соснам, кедрам и другой флоре. Лесничий.
      Но не об этом речь.
      Огород в огород с Яшей живет тетка Амалья с нерусской фамилией Штырц. Теткой Яша ее по-соседски зовет, а так бабуля семидесяти пяти годков. Объеденье, какие окорока коптит. Что уж в дрова подмешивает, когда в огороде коптильню, из железной бочки сооруженную, кочегарит? Ветчина получается исключительно знатная. По национальности тетка, как поняли догадливые, немка. Сын с семьей перебрался пятнадцать лет назад в палестины, из которых предки при Екатерине II в Россию сквозонули. В Германию. Звал мать с собой, наотрез не согласилась. Тут дочь, тут внуки, могилка мужа... Сын на исторической родине умер, а дочь Фридка в Сибири вела беспутный образ существования.
      С некоторых пор тетку Амалью стал навещать внук германский Зигфрид. Заскочит на день-другой, конфет, печенья привезет, марок немецких чуток отщипнет - "купи, бабуля, что-нибудь из одежды", спросит "не продает ли кто иконы?" и опять "пока-пока".
      Зигфрид - парень хваткий, в Россию не со слезой по родственникам ездил. В Германии надыбал нишу на рынке. Немцы, с их разлинованной до миллиметра страной, уважают полотна художников на темы вольных русских просторов. У кого-то ностальгия о прошлом, а кто-то, глядючи на луга и березки, о будущем России под протекторатом Германии бредит. Как бы там ни было, бюргерские стены украшают картины нашей природной действительности, с реками, полями, соснами, цветами.
      В тонкостях искусства бюргеры не больно разбираются, на этом Зигфрид и организовал прибыль. Да еще на слабом денежном содержании русского рисовального населения.
      Познакомился Зигфрид в Омске с восторженной любительницей живописи Людой, которая, добрая душа, вовсю бросилась помогать немецкому другу. Фроендшафт у них международный образовался. Где сама рисовала, но большей частью носила коллегам с кистью каталоги, по которым те делали нужные копии. Кто лучше, кто хуже, но для немецких "чайников" сойдет. Контингент копировальщиков постоянно менялся, так как Зигфрид вечно тянул с выдачей гонораров. Платил, надо сказать, слезы, и страсть как не обожал расставаться с дойчмарками. То придумает историю "обокрали" или другую легенду найдет потянуть с расчетом.
      В Германии русские полотна, само собой, по другой цене впихивал бюргерам. Бизнес был выгоднее, чем в народной мудрости: за морем полушка, да рубль перевоз. Товар такой, что в ручной клади умещался. Себе на билет потратил, вот тебе и все расходы на перевоз. Первое время, с месяц, у Зигфрида с Людой были чисто деловые отношения на почве любви к искусству, а потом неудержимо открылся зов плоти. Месяцами Зигфрид жил в Омске у Людмилы, точнее - с Людмилой на жилплощади ее родителей, собирая очередную партию картин. Кроме березок, сюрреализм возил в фатерлянд, некоторые продвинутые немцы слюни пускали от полотен, когда без шнапса не разберешь, то ли черт с копытом, то ли ведьма с метлой, то ли почище аллегория закручена. Зигфрид систематически окучивал в Омске честолюбивый молодняк от живописи, который без ума был, что шедевры из-под его кисти в Европу отбывают да еще на пиво перепадает.
      Как-то тетка Амалья в огороде завидела Яшу Шишкина:
      - Яшенька, в Омск не собираешься?
      - Жениха, тетка Амалья, привезти городского?
      - Мои женихи давно райские яблочки кушают.
      - С рогатыми?
      - Да ну тебя! Игорь мне деньги немецкие привозил. В нашем магазине не берут. Я в мешочек собирала, в кладовке прятала. Фридке дай - пропьет. Думала, может, когда сама в город соберусь. А все никак. Позавчера глядь деньги мыши погрызли.
      - Даешь ты, тетка Амалья! Мышей марками кормить! Много в чулок набила?
      - А я разбираюсь? Поменяй на рубли, хоть конфет куплю.
      Вынесла бабка "чулок". Пухленький, надо сказать. Некоторые купюры изрядно мышам понравились. Вплотную к номерам подобрались.
      Взялся Яша обменять. Как не пособить соседскому горю?
      - За это, тетка Амалья, окорок зимой закоптишь.
      - Конечно, Яшенька.
      Прикатил Шишкин в Омск по лесным вопросам, между делом заскочил в банк. За компанию взял с собой непосредственного областного начальника и одновременно хорошего приятеля. Яша знает, с кем дружбу водить.
      И вот эта парочка подруливает к солидному банку. Яша впереди в парадной форме лесничего - благородно темно-зеленый китель с иголочки (Яша из дремучего леса, а одежду, когда надо, как лорд носит), в петлицах горят отличительные значки, башмаки начищены, физиономия здоровьем лоснится от лосятины, гусятины и кабанятины. Ну, генерал и генерал! Заходит беспрепятственно в банк. А сзади его областной начальник вышагивает. Тоже неслабо упакован: длинное кашемировое пальто, норковая шапка... На две головы выше подчиненного. Яшу пропускают безоговорочно, а начальника... Не успел тот глазом моргнуть, как на пути охранник грозно вырос, профессиональными руками давай шмонать по всей протяженности сверху донизу. "Сдать, - приказывает, - оружие!"
      За Яшиного телохранителя принял.
      Яша хохочет от такой обозначки. А в банке очередь. Ни раньше, ни позже всем понадобились валютные операции. Клиент, естественно, не базарный. Чинно стоит. Одного Яшу распирает распрекрасное настроение. Как не поделиться таким богатством. Накануне похода в банк с начальником бутылочку коньячка раскатали. Принялся Яша рассказывать посетителям финансового учреждения про тетку Амалью.
      - Вот народ у нас! Бабка, соседка моя, валютой мышей кормила! Оказывается, этим грызунам только дай дойчрубли. Может, немцы шпигом их смазывают для долговечности? Бабка в чулок марки лет восемь пихала. Дочь, конечно, у бабки пьет, мужиков меняет, но ведь внуки есть. Нет, лучше в чулке пусть деньга преет. Она бы и дальше складировала, кабы мыши не почикали. Я со смеху чуть не кончился, как увидел эту торбу. Внучок у бабки в Германии дурит немецкого брата мазней русских художников. Они здесь за рублевые гроши малюют, он там за недешево впаривает. И ведь находятся лопухи, берут, валюту не жалко! Как-то подкатил: продай ему икону. Есть у меня, от бабушки осталась. Я, конечно, послал его по прямому проводу. Купец заморский! В детстве вечно сопливый бегал, по чужим огородам промышлял. Всю дорогу Игоряном звали, а теперь не хвост собачий, а собачачий исключительно Зигфрид.
      Развлекает Яша публику, для наглядности рассказа достал мешочек с погрызенными марками: полюбуйтесь, люди добрые, на чудеса в "чулке". И вдруг из очереди выскакивает дама пенсионного возраста и прямо на Шишкина прыгает:
      - Это наши деньги мыши жрут! - кричит в Яшу. - Отдайте!
      И хвать Шишкина мертвой хваткой за руку.
      У Яши, конечно, глаз выпал. Все-таки не в сумасшедшем доме, в передовом банке области. И вдруг почище базарных рядов выходка.
      Через две минуты глаз в другой раз выпал. Дама, отталкиваясь от подпорченных мышами дойчмарок, продолжила Яшин рассказ с обратной стороны живописной медали.
      Как ни жил Шишкин в крайне северном районе, а все одно мир тесен. Оказывается, Людмила, что пособляла немецкому любителю искусства днем и ночью, - не кто иная, как родная дочь дамы, вцепившейся в тетки Амальин "чулок". Можно сказать, произошла неожиданная смычка города с деревней на почве валюты Зигфрида.
      Он, как поведала дама, на третьесортных копиях поднялся и захотел скупать полотна у без дураков художников. Компаньона подыскал, тот был тертый калач в картинном бизнесе, но без выхода за рубеж. Зигфрид говорит: чем я не выход! Бьют по рукам. Российский купец подобрал партию картин и за десять тысяч долларов предложил немецкому негоцианту. "Без базару", согласился по-новорусски тот и повез товар на реализацию. Столковались, что через пару месяцев компаньон приедет в Висбаден за американскими деньгами, параллельно расслабится по-европейски.
      Прилетает наш бизнесмен от изобразительного искусства в объединенную Германию, кошелек неслабый прихватил под десять тысяч долларов. Накануне созвонился с Зигфридом. "Все абдемах, - докладывает тот, - деньги жгут мою ляжку!" И попросил гостинца - вкусной водки "Гжелки". Обрадованный партнер водчонку под мышку и на самолет. Но в аэропорту назначения никто в объятья гостя из России не сграбастал. Отсутствовал Зигфрид и по висбаденскому адресу. Неделю компаньон наугад рыскал по городу, вторую, язык на плече, с достопримечательностями знакомился - вдруг среди них наглая физиономия Зигфрида мелькнет, - нервничать начал: как вернуть картинные доллары? От перевозбуждения в одиночестве, как алкаш последний, "Гжелку" выхлестал. Вместе с водкой виза закончилась, немцам наплевать на издержки живописного производства, дранг нах остен указали.
      Рассвирепел компаньон. "Ах ты, фашист! - начал обзываться в самолете. Ах ты, Геббельс! Ах ты, немчурина недобитая! Развел меня, как лоха!"
      И Курскую дугу не устроишь с утюгом на животе, кирпичом, к мошонке притороченном.
      На подлете к Омску чуток успокоился обманутый бизнесмен. Прямо с аэропорта к Людмиле на такси рванул. А у той сын, Александр Зигфридович, пол животом полирует, ждет, когда папка, как давно обещал мамке, заберет их на постоянное жительство в Германию. Компаньон обрадовался наличию подрастающего поколения, говорит Людмиле:
      - Ты мне должна десять тысяч долларов. Через месяц не отдашь, я этого немчуренка за ноги и об стену шарахну! Ферштейн, фрау?
      Никакого человеколюбия! А ведь не сивушно-водочный предприниматель, с образцами высокого искусства коммерцию имеет.
      - Связывайся со своим Геббельсом, пусть шлет долг! Или квартиру продавай! Мне лично по барабану! Но через месяц деньги на бочку.
      На следующий день еще раз проведал Людмилу, в компании с двумя мордоворотами, но с тем же шкурным интересом.
      - Мы квартиру продали! - ревела теща Зигфрида в банке. - Купили халупу в деревне, крыша течет, туалет завалился... Это наши деньги мыши жрут! Наши! Отдайте!