И Шишкин отдал "чулок".
      - Зачем? - спросил начальник в машине.
      - Все одно их вроде как мыши съели!
      - А соседка?
      - Куплю сладостей и будет довольна.
      - Она, поди, не совсем дура. Понимает, не на кило пряников в чулке было!
      - Не боись, Марфута, все сходится - ребеночек не наш! - захохотал Яша и похлопал себя по карману. - В мешке только сильно погрызенные были, марок двести, остальные триста у меня. Тетку Амалью забижать нельзя, окорок обещала закоптить. Привезу на пробу, пальчики оближешь.
      - О правнуке ей не трекни!
      - За кого меня держишь?
      - За Яшу Шишкина!
      - То-то!
      И они поехали в другой пункт валютного обмена.
      ДЕТЕКТИВНОЕ КОЛДОВСТВО
      Есть переделанная из давнишнего шлягера песенка: "Любовь-любовь, ах, чтоб ты сдохла! Ой, Жигули вы, Жигули!" Само собой, для смеху поется, но в ней намек, красным девицам урок - не всякая любовь впрок. Сколько раз было молоденькая да свеженькая втюрится в экземпляр на две головы старше, молью травленный, женой запиленный. Вцепится дуреха всеми руками в поношенное добро и не хочет отбежать на пару шагов, трезво оглядеть портретную и остальную сущность Ромео. Ладно бы он из себя Аполлон или творческого пошиба: на сцене играет, стихи в книжки пишет. Ничего рядом не пробегало: ни экстерьера, ни внутреннего интеллекта. А она рвет сердечко на клочки. Пусть бы круглый день носил благоухающий цветочек на руках... Он едва не на пинках... Нехотя завоешь: "Любовь-любовь, ах, чтоб ты сдохла!"
      Катюху Алимпиеву поразила такая страсть. Двадцать лет от роду, кожа чистый атлас, щечки - маков цвет, а втрескалась в мужика, у которого вместо аполлонства и поэзии сорок лет от роду, из коих три лагерной биографии сидел, внешность из разряда пересортицы. Жена, двое детей. И с головой не дружит. Вот расщедрился, подарил белье - дорогое да шикарное. Катюха и так принцесса, тут - вообще! Хоть в газету на конкурс снимок посылай. Да не успела перед зеркалом крутнуться, трах-бах - разругались. Кавалер наезжает: отдавай подарочные тряпки! Катюха тащит презент со слезами. Не так из-за кружевных лоскутков влагу пускает, как из-за ссоры с любимым. В другой раз возвращай ему деньги, что потратил, когда в ресторан водил. Рыцарь без стыда и с упреком.
      Подруга со школьных лет Люся Гавричкова не одобряла данный выбор. Но Катюха уговорила ее на разведку сбегать, узнать, что за жена у ненаглядного.
      "Сходи, - канючила, - посмотри. Завтра вечером его как раз дома не будет".
      Что ни сделаешь ради дружбы.
      Вместо жены сам дверь отворил. Красаве-е-е-ц! Люся исплевалась на обратной дороге. Лысина в полчерепушки, в трусах семейных, на груди с одной стороны купола церковные синеют, с другой - русалка с голливудским бюстом хвостом машет.
      "Он хороший!" - защищала Катюха.
      И перспектив-то супружеских ни два, ни один с половиной. Вроде как обещал жениться, да все "после-после".
      Люся пыталась втолковать подружке: "После будет шиш да в подоле малыш". Та или хохочет, уши затыкает: не учи ученого. Или ревмя ревет: опять у них нарастопырку, нижние подарочные тряпки в обратную сторону требует.
      В тот раз Катюха веселая пришла. Она медсестрой в больнице работала. Кстати, раз пошла речь о вопросе занятости - Люся в университете уму разуму училась.
      Катюха принялась рассказывать больничный прикол. Пациенту надо обследовать почки. Он пятьдесят лет розово витал в облаках - не для его органов хвори с армией врачей. В поликлинику дорогу только с кариесом знал. И вдруг здоровье беспутно вильнуло хвостом, почки развякались мочи нет - на стенки гонят. Направили бедолагу в стационар. Лежит сам не свой, думку невеселую мнет-крутит - отгарцевался, теперь пойдут клизмы, таблетки и стариковские валенки вместо тапочек.
      - Знаешь, как мужики над ним прикололись? - Катюха хохочет.
      Перед тем как идти дилетанту от медицины на обследование, соседи по палате принялись с умными физиономиями учить, что да как. Почки, де, исследуются зондом, что через задний проход вводится в недра организма. Придешь в кабинет, объясняют, врач скажет: идите готовьтесь. Проследуешь в соседнюю комнатку, разденешься догола и становись раком на кушетку. "Носки обязательно сними!" - наказывают. "Носки-то зонду как мешают?" - удивляется обреченный. "При этом обследовании в пот кидает, ноги шибко потеют, особенно - в носках. Врачи на вонь злятся".
      - Прикинь, поверил, - Катюха хихикает. - Разделся, как учили, да от волнения носки забыл стянуть. Врач, Наталья Арнольдовна, заходит, а он на четырех костях во всей красе выставился. Кушетка так стоит, что голой задницей как раз в Наталью Арнольдовну нацелился. Она дамочка манерная, как закричит: "Вы что?" Думала, за-ради издевательства над ее женским достоинством задница. Больной подхватился: "Извините! забыл!" И давай носки с себя срывать! Ржачка!
      Похохотали над больничным анекдотом, потом Катюха принялась жаловаться на судьбу-непруху. Опять у нее с женатиком нелады.
      - Сдался он тебе, - в который раз просвещает задуренную голову подруги Люся. - Давай с кем-нибудь с нашего факультета познакомлю.
      - Он хороший, - защищает свое добро Катюха.
      Почирикали, на следующее утро вскочила Люся в университет бежать, глаза промыла-накрасила, хвать-похвать, а золотого кольца и цепочки из того же драгматериала нет. Перерыла все - увы и ой-е-ей!
      "Петька что ли?" - погрешила на младшего брата. Тот "твое-мое" хорошо усвоил. Запросто мог в кошелек к сестре залезть не с празднолюбопытной целью.
      "Уже до золота подрос?" - злилась Люся. И вдруг вспомнила: брат третий день с родителями на даче.
      "Может, сорока украла?"
      На даче белобока зеркальце может со стола умыкнуть, мыла кусок.
      "Сорока не моль, - рассуждала дальше, - мимо зрения в квартиру впорхнуть-выпорхнуть. И не с ридикюлем ведь под крылом - одним приемом кольцо с цепочкой уволочь?"
      В тот день только Катюха была у них.
      - Что ты менжуешься! - наседала на Люсю университетская подружка Полина Шкурапет. - За горло возьми, чтоб вернула! Это не заколку невзначай прихватить!
      - Вдруг не Катюха!
      - А кто? Связалась с уголовником и сама по воровству пошла!
      - Я когда в седьмом классе ноги ломала, мама столько не сидела в больнице, сколько Катюха.
      - Ты еще времена декабристов вспомни!
      Мозг Полины кипел негодованием и сварил коварную задумку - прикинуться колдуньей для разоблачения.
      - Катюха, говоришь, девушка впечатлительная. Это хорошо. И меня не знает. На этом поставим комедь с нравственным уклоном...
      Полина жила с родителями. В приданое имела однокомнатную квартиру. Пустующую жилплощадь выбрала для хитротонкого трюка.
      Люся разрекламировала Катюхе гадалку-колдунью. Дескать, та прорицательница, ясновидящая, делегат всемирного конгресса психоаналитиков и колдунов. Корректирует судьбу, выправляет кривизну ног. Девчонки к ней табунами ходят. Одной сняла венок безбрачия, у другой на парне порча была бывшая возлюбленная-ведьма мужской потенциал на ноль с минусом свела. Колдунья исправила изъян так, что подружку за пропуски скоро из университета выпрут, полгода не могут с дружком из медового месяца выйти.
      Одним словом - на все любовные случаи мастерица. Мужей от любовниц отваживает.
      Полина решила во время сеанса нагнать жути на Катюху, задурить белибердой и подкинуть наживку про кольцо с цепочкой. Если ее рук воровское дело, обязательно разоблачится.
      - Только не молотком в лоб действуй! - умоляла Люся Полину. - Вдруг не она.
      Полина не жгучая брюнетка, как ведьме положено, и очи не выдающихся размеров, но так может стегануть взглядом, рука сама креститься дергается. Нос... для красоты лучше поменьше, для ведьмы - в самый раз. В объемах худобой не назовешь. Здоровьем пышет, с первого взгляда чувствуется: дай диск или копье, зашвырнет, с собаками не отыщешь. Представительная особа.
      Чтобы веселей комедию гнать, подружку Вику Мухамедзянову призвала в подручные. "Прогоним дурочку, - с большой охотой откликнулась позабавиться Вика, - что не брала - приволокет".
      Девки тумана чертячьего нагнали в "колдовской квартире". Полумраку бордовыми шторами напустили. Свечек запашистых нажгли. Разорились на сигару, углы обкурили. Заходишь с улицы, сразу ясно - не на чай с шанежками сюда ходят.
      Не разбираясь в магии, постановили, чем дурнее - тем лучше.
      - Пусть волос хахаля несет, - наказала Полина.
      - Он же лысый, - хохотнула Люся.
      - Тем хлеще! Но строго-настрого накажи: волос добывать незаметно! О ворожбе зек не должен знать ни под каким гарниром! А то еще прищучит ножичком!
      Любовь у Катюхи была с абортом. "Пойдет! - обрадовалась колдунья роковому факту "истории болезни" пациентки. - В самый раз для ясновидения козырь!"
      В назначенный час заходят Люся с Катюхой в квартиру, там свечи горят, табачище вперемежку с духами и свечным ароматом шибает. Полина за столом в черном платье восседает, Вика рядом стоит. Парик для убедительности напялила. Была крашеной блондинкой, стала пепельно-фиолетовой мамзелью вульгарного разлива. На столе среди всякой всячины щипцы слесарные.
      "Они-то зачем?" - удивилась Люся.
      Сама с Катюхи глаз не спускает. Та заметно вибрирует.
      - Волос принесла? - колдунья даванула тяжелым взглядом пациентку.
      - Да, - дрожащими ручонками разворачивает Катюха носовой платочек с пегим волоском.
      - Что-то волос не такой! - подмастерья Вика наклонилась к атрибуту ворожбы. - Откуда взяла?
      - С пиджака, - испуганно ответствовала Катюха и принялась жевать нижнюю губу.
      - Если не его, - Полина выстрелила пальцем в пациентку, - плохо будет! Обоим!
      - Клянусь! - хлопнула себя в грудь Катюха и ускорила жевание.
      Полина подняла волос кончиками пальцев, над свечкой пронесла и принялась вещать загробным голосом:
      - Парень твой, девонька, еще в одну постель скачет. Женатый?
      - Д-да! - заикается Катюха.
      - Плохо! Ой, плохо! - гвоздит колдунья.
      Волос сожгла, в Катюхин живот, зверски прищурившись, вперилась. Долго, накапливая каменную паузу, смотрела, потом изрекла:
      - Вижу тяжкий грех! Не знаю, отмолишь, нет ли! Два младенца страдают через тебя! Мальчик и... еще мальчик! Невинные! Ой, тяжкий грех на душу взяла!
      Гонит картину, даже у Люси поджилочки екают. Достала из-за спины бутылку кроваво-красного "Кагора", в широкий бокал наливает. Да не пить. Снова магические штучки. Льет и через струю винную Катюху пристально разглядывает.
      - И ребенка своего, крошечку нерожденную, извела!
      Катюха бледнее снега деревенского стоит, губу зубами мочалит.
      - Вика, - Полина безжалостно накаляет атмосферу, - ножницы подай!
      - Вика пятое, Вика десятое, - помощница дождалась выхода на подмостки, давай изображать утомление от ведьмачества. - Крыс ловить - Вика, сало крысиное топить - Вика...
      Лениво ножницы из кухни несет.
      - Остриги ей ноготь с мизинца! - приказывает колдунья.
      Руки у Катюхи ходуном ходят. Вика без церемоний хвать за мизинец, отчекрыжила необходимую плоть. Полина капнула на нее из пузырька водой, щипцами за край подцепила, к свечке поднесла.
      - Видишь, - комментирует, - не горит! Порча на тебе! Снимать буду.
      А пациентка губу догрызает. Верхняя помадой пламенеет, нижняя как в уксусе побывала.
      Вика незаметно ноготь в жидкость для снятия лака сунула. Полина поднесла к свече. С ацетоном веселее загорелся.
      - Порчу сняла! - говорит колдунья. - Что еще хочешь? На замужество приворожить?
      - Д-да!
      - А дети как же? Мальчик и мальчик?
      - Н-не знаю!
      - Есть на тебе, девонька, еще один смертный грех, - подняла колдунья главную тему спектакля. - Подругу кинула!
      Все трое на Катюху воззрились. Та бровью не дрогнула.
      - Дорогое у нее стащила! - ясновидит Полина дальше.
      Катюха губу есть прекратила. И будто понять не может, о чем речь колдовская.
      "Не она!" - Люся в напряжении замерла.
      - Драгоценность украла! - режет правду-матку колдунья. - Да?
      Катюха плечами жмет, какие десять копеек?
      "Пора кончать издевательство", - подумала Люся и шагнула к столу.
      - Отдай кольцо! - вдруг вскочила со стула Полина со щипцами в руках. Отдай! Не то загнется твой зек от рака простаты!
      - Отдам! - бросилась к двери Катюха. - Отдам! - затарахтела каблуками по ступенькам.
      ...Не носит Люся ни то кольцо, ни цепочку. Пылятся в шкатулке.
      Восторженными пятиклассницами они с Катюхой поклялись, раскровенив иголкой левые указательные пальцы и соединив ранки, что будут свидетельницами на свадьбах друг у друга.
      Когда наступил час Люсе заказывать фату, она отыскала телефон подруги и позвонила.
      - Ага, разбежалась! - нарушила кровавую клятву Катюха, и трубка однотонно заныла.
      "Зря Полину с колдовством послушалась, - оторвала от уха тоскливые звуки Люся. - Зря".
      ЗАЛЁТНЫЙ СЕЛЕЗЕНЬ
      Лежа без сна, Нина Искрова вспомнила, как над старшей сестрой Лидой подшутили с мамой. Сестра только замуж выскочила. Куда с добром гордая. В тот вечер со своим Шуриком засели на кухне чай пить. Дверь закрыли, час воркуют, второй... Будто одни на всем белом свете. Может, другие тоже хотят чайку пошвыркать! Нина несколько раз порывалась в кухню от такой наглости, мама тормозила: "Не вредничай!"
      Потом сама не выдержала, подмигнула: "А давай пошкодим!"
      Взяла швабру, с балкона до кухонного окна дотянулась и тук-тук. Да не птичкой-невеличкой, что клювиком зимой еле слышно тюкает в стеклышко: бросьте крошку хлебца. Как хорошим кулаком саданула. Дескать, открывай, не то раму вынесу к чертям собачьим.
      Этаж даже не второй, четвертый. А за окном темень.
      Лида резано как завопит:
      - Ой, батюшки! Что это?
      Шурик, защищая молодую жену, из-за холодильника топор выхватил, которым мясо рубят. На окно нацелился секир делать, если какой Змей Горыныч прилетел за молодой женой, все три пасти на свеженинку нацелил.
      - Я кому-то постучу! - воинственно кричит в стекло. - Черепушку развалю для профилактики дурости!
      - Форточку, форточку закрой! - Лида перепугано верещит.
      Мама рот ладошкой зажала, чтоб смех не вырвался раньше срока, швабру дочери сует: "Еще стукни!"
      А когда Шурик выскочил с топором рубить ворогов, вообще сложилась вдвое от веселья.
      Нина была родом из Братска. Лида с мамой по сей день жили в гидроэлектрических и алюминиевых краях. В средине ноября сестра вызвала на переговоры и обухом по голове: "Мама в больнице. Дела неважные. Врачи предлагают операцию. Гарантий нет".
      - Я приеду! - испуганно крикнула в трубку Нина и захлюпала носом.
      - Пока не дергайся, не рви сердце, если что - сообщу.
      Легко сказать "не рви". Днем в кутерьме дел еще туда-сюда. Как спать, впору стенки грызть. Было бы рядом, а тут две с гаком тысячи километров это не через огород в тапочках перебежать. Вот жизнь! Как мама не хотела отпускать после университета в Омск: "Где родился, доча, там и сгодился". Куда там послушаться! Сами с усами и ушами.
      Нина придумала: если чаще быть мысленно с мамой, думать о ней, той станет легче. В постели подолгу лежала без сна, воскрешала в памяти картины детства.
      Самое раннее, что помнила, вокзал харьковский, Нине тогда года четыре было, клоп клопом в белой заячьей шубке, а в руках связка бубликов. Вдруг мужчина присел рядом на корточки. Как сейчас видит его масленую улыбочку. Ухватился за бублики, потянул легонько к себе. Отдать объеденье, которого в Братске нет! Ни за что! Нина вцепилась обеими ручонками. А тот увлекает за собой. И вдруг грохот за спиной. Между вокзальными диванами с высокими спинками, распинывая узлы и чемоданы, летела мама. Она отошла к кассе. Через минуту глянула, дочери на месте нет, а сцена с бубликами уже развивается у выхода в город.
      - Я пошутить хотел! - поспешил оправдаться мужчина летящему в него снаряду.
      И упал на задницу от удара в грудь. Нитка порвалась, бублики покатились по залу.
      - Мужик, - хохотала потом мама, - на две головы выше, но полетел, как пушинка.
      - Убить ведь могла!
      - Запросто! В тот момент пятерых бы расшвыряла.
      И это ее мама, которая всю жизнь за километр обходила конфликты. "Зачем, доча, трепать нервы, свои и чужие?" Но пошутить, разыграть всегда большая любительница.
      В школе Нина с первого дня маялась почерком. Вместо палочек выходили кривлялочки, вместо овалов - завалы. Буквам, несмотря на линейки, море по колено: то вверх полезут, то вниз поползут. Картина не для слабонервных.
      "Вот ты у меня писарчук!" - горестно кивала головой мама.
      Писарчуку тоже не нравилось. Читать еще до школы научилась, палочки лучше всех считала, а тут беспросветные трояки. Однажды Тамара Михайловна единицу вкатила. Не оценила Нининых стараний. А ведь та поступила, как изнуряющий себя требовательностью художник, который яростно очищает холст и пишет с нуля. Нина тоже забраковала коряво написанное, резинкой вернула "холсту" первозданность. Да бумага оказалась не тем многоразовым материалом. Второй вариант жутче первого вышел. И был оценен красным "колом".
      Нести цветастую срамоту домой было чересчур. Нина вырвала страницу и спрятала в поленнице. Жили они в частном секторе. Все бы хорошо, да умишка не хватило подальше затолкать секрет.
      Через день мама с охапкой дров заходит.
      - Это кто у нас в хозяйство такое добрище приволок? Печку будем "колом" топить или огород городить?
      И никаких воспитательных нравоучений.
      В тот же год, весной, вернулась мама с классного собрания и хохочет.
      - Ну, девки, вы даете прикурить! Лидку надо в первый класс посадить, "мама мыла раму" с ошибкой пишет, а Нинку на второй год оставлять. Вы что, думали Тамара Михайловна дурнее вас?
      Лида училась в пятом классе и писала красиво. Буквы не колобродили, слова не кособочились. Нина придумала сестру привлечь к своим проблемам, раз у самой не выходит. Поднакопила конфет и упросила переписать тетрадку. Правда, новый писарчук наделал, торопясь к конфетам, ошибок, "раму" через "н" вывел.
      - Нина, кто за тебя так красиво написал? - спросила учительница.
      - Сама, - набычилась Нина. - Мама отлупила...
      - Так, может, маме надо охаживать тебя ремнем перед каждым уроком?
      Мама вместо ремня только потрепала хитрунью по голове: "Нельзя так, доча".
      Мысленно в каждую свободную минуту Нина тянулась в Братск, к маме, всплывало в памяти давнее, почти забытое. То же переписывание... Интересно, Лида помнит? Какие-то случаи рассказывала Иришке, дочери-девятикласснице. Через день звонила сестре. Улучшений не было...
      Мужа Василия Нина впервые привезла в Братск через пять лет после свадьбы. Все не получалось. И вот собрались. Встречала гостей мама. По дороге с вокзала предложила:
      - Давайте Лиду разыграем. Василия та ни разу не видела. Пошлем вперед, пусть скажет, что сахар дешевый продает.
      - На фотографии видела.
      - Думаешь, помнит? В последнее время совсем обабилась, такая заполошная стала. Василий шапку на глаза натянет...
      Василий все, как теща наказала, сделал.
      - Сахар дешевый краснодарский нужен? - позвонил в дверь.
      - Конечно. А где машина?
      - Вон у соседнего подъезда.
      Лида выглянула в окно. Во дворе на самом деле стоял крытый "газон".
      - Если с мешком, на десять рублей дороже, - играл купца Василий.
      - Своих кулей хватает!
      И заметалась в поисках "своих". Василий было ступил в коридор. Хозяйка грубо выперла за порог: "Иди, натопчешь башмачищами! Только помыла!"
      Позже извинялась: "Откуда знала, думала, еще утащит что-нибудь с вешалки".
      Сорвала с двух подушек наволочки, посыпалась вниз по лестнице. А навстречу Нина.
      - Привет, сестра, - пролетела мимо с таким видом, будто вчера, а не два года назад, виделись.
      Но притормозила через пару секунд:
      - Ты поднимайся! Тут сахар продают. Тебе не надо? А твой где?
      И унеслась, не дождавшись ответа, за дешевизной.
      Потом, когда уже вместе отсмеялись, все не хотела поверить, что дешевого сахара нет.
      - Ну вон же машина стоит, - подходила к окну. - Может, действительно продают?
      Вспоминала Нина, лежа в ночи, хорошее, улыбалась сквозь тревогу под сердцем.
      Как-то вернулась с работы, на столе записка: "Вам телеграмма, позвонить по телефону..."
      В голову ударила молния: "Неужели мама?! Моих нет, значит, поехали за билетами на самолет". Ноги ослабли. В слезах пошла в квартиру напротив, звонить на телеграф. У соседки такой аппарат - замучаешься орать в него. Тут совсем отказал. Всезнающая соседка начала убеждать, что про телеграммы звонить можно до семи вечера, а уже девятый час.
      - Тогда надо с Братском связаться!
      И побежала к другой соседке. Из глаз слезы, в голове переполох, собирается звонить сестре, но в руке бумажка с номером телеграфа, набирает его.
      - Братск? - спрашивает.
      - Телеграф, - раздается из трубки.
      Узнала Нина текст телеграммы и запела. Двоюродный брат из Миасса следовал в Красноярск, заруливал проездом.
      Впервые за месяц настроение поднялось. Готовила ужин, когда муж с дочерью вернулись.
      - Как я перетрусила с этой телеграммой.
      - Ты сама себя накручиваешь, - Василий пожурил, - все образуется, вот увидишь.
      А через десять минут зовет:
      - Иди скорей, к нам утка на балкон залетела. Только тихо, не спугни.
      - Где? - оборвалось сердце у Нины.
      На высоком ящике сидела утка, крылья чуть разведены, головой в сторону двери кивает.
      - Не спугни, это селезень, - муж шепчет, - устал, отдохнуть сел.
      На что Нина как заревет в полный голос, на диван вниз лицом упала:
      - Что-то с мамой случилось! - заголосила. - Птица к несчастью! Боже, я не переживу!
      - Мама-мамочка, успокойся! - подбежала дочь. - Это не птица! Чучело папа принес, а я привязала и за веревочку дергала, чтоб как живое.
      - Вы что, добиваетесь моего инфаркта?
      - Нельзя так реагировать на всякую ерунду, - ушел на кухню недовольный муж.
      - Развеселить тебя хотели, ходишь, как в воду опущенная, - гладила Нину по голове дочь. - Сама ведь рассказывала, как с бабушкой над тетей Лидой с дядей Сашей шутили, в окно шваброй стучали.
      ...Ночью Нине приснилось мать. Она уходила по дороге и, обернувшись, попросила: "Молись за меня, доча".
      КУВШИН РАЗБИЛСЯ
      Вверху было торжественно и чинно. Желтая луна, серебряные звезды. Внизу было - погано. Поле, охапка соломы, фуфайка, лежащий на отшельническом ложе Юрий Антонович Лисин, в комбинезоне и сапогах. На расстоянии вытянутой руки трактор сочувственно замер, говоря всем железным видом: крепись, Антоныч, я рядом. Не те годы у Антоныча - сорок девятый катит - ночевать без простыней и подушек с трактором под боком, да куда от обстоятельств денешься!
      Сколько кувшином воду ни таскай, - гласит восточная мудрость, - а все равно одни черепки останутся. Стоит только зазеваться.
      Антоныч ругал себя и так и эдак: не потеряй бдительности, сколько еще с "кувшином" можно было... А сейчас уши от стыда горят, как вспомнишь детей и соседей, будь они неладны...
      Супруге Антоныча, Наталье Кузьминичне, в то самое время тоже подобная мудрость голову напрягала. Не зря говорят: муж и жена одна сатана. За двадцать четыре года совместной жизни даже мозги на одну фазу замыкает. Правда, кроме разбитого кувшина, думалось еще о веревочке, которой сколько ни виться, а конец известен.
      Наталья Кузьминична лежала на двуспальной кровати, заложив руки за голову и, белея в темноте еще приличной наготой, гадала: сколько лет "веревочка" у нее под носом вилась, "кувшином" жажду утоляли?
      Во всяком случае вспомнила, как вот уже который год повторяла подружкам:
      - Мой такой барин стал, в поле обедать не хочет. Не лезет, видите ли, ему сухомятка в горло. Яйца вкрутую, сало, на колене резанное. "Я, говорит, - не свинья, с земли жрать". Обязательно хочет за столом. Первое, второе, салфетки. Чуть есть возможность, тарахтит на тракторе домой. Я весь день в конторе сижу, так он сам разогреет, салат нарежет. Не ленится...
      В тот день Антоныч тоже "притарахтел" на обед, а дома Наталья Кузьминична.
      - Что такое? - удивился наличию супруги. Она работала за два километра от дома, на другом конце села. - Воспалением хитрости заболела?
      - Не радуйся. На минутку забежала. В магазин блузки завезли, я, растяпа, деньги дома забыла. Так что питайся без меня. Чего доброго разберут еще...
      - Вот вы, бабье, тряпичницы! - полез в холодильник за борщом Антоныч. Внуки растут, а ты все мимо зеркала не пройдешь, чтобы физиономию туда не засунуть.
      - Не надо меня лечить! Сам, как в гости идти, по полчаса наглаживаешься, седые волосы выдергиваешь.
      - Заметила, один раз и было...
      Наталья Кузьминична подхватила сумку:
      - До вечера.
      - Ага.
      "До вечера" не получилось, вышло "ага"...
      Каждый день у человека отмирает масса клеток головного мозга. Врачи-циники обозвали невеселое для умственной деятельности явление "мадам, уже падают листья". У нашей мадам в тот день "листья падали" особенно интенсивно. Антоныч едкой иронией в адрес женского пристрастия к ярким тряпкам отвлек супругу на секунду от кошелька, в результате сумку, куда обновку положить, взяла, а емкость с деньгами - отнюдь.
      В магазине хватилась рассчитываться за выбранную блузку и обозвала себя "дурой", у которой дырявая голова ногам покоя не дает. Почесала домой.
      Там по-прежнему у ворот стоял трактор, на столе - тарелка с недоеденным борщом, мужа не просматривалось.
      - Юра, - позвала, бросив в сумку злополучный кошелек, - где ты?
      В ответ радио бормочет последние известия, да часы тикают в сторону вечности.
      Наталье Кузьминичне в магазин спешить надо, тем не менее интересно: куда супруг запропастился? Вдруг плохо стало? Мужики ведь хлипкие. На прошлой неделе одноклассника хоронили. Сумку в багажник машины поставил, в город ехать собирался, и... ага. Инсульт. До больницы не довезли.
      Наталья Кузьминична заглянула в туалет, в огород, в дверь гаража сунула голову. И отпрянула с ужасом на лице и в горле. Рот начал дергаться, как у рыбы на свежем воздухе. Совершенно в беззвучном режиме.
      Продолжая по-немому шлепать губами, побежала Наталья Кузьминична со двора. Включились голосовые связки метров через сто на улице. Из сердца вырвался душераздирающий крик:
      - Люди! Помогите! Господи, что делается! Помогите!!!
      Люди не заставили себя долго ждать, оперативно откликнулись. Первым дед Артем. Он выскочил с багром. Когда-то на каждом доме в селе на видном месте висела фанерная табличка с нарисованным ведром, топором или багром... Кому что нести, если, не дай Бог, пожар приключится. Дабы организованно навалиться на стихию. Не то все в панике прибегут с топорами, и получится народное ополчение, а не добровольная пожарная команда. Огонь из тех врагов, кого одним топором не запугаешь. Давно истлели инструктирующие селян таблички, но у деда Артема по-прежнему начеку стоял багор.
      Пожарно оценила крик Натальи Кузьминичны и Верка Петрохина, бабенка шустрая на ногу. На язык, кстати, не менее скорая. Она прибежала с автомобильным огнетушителем.
      Максим Солодовником в душераздирающем вопле соседки услышал другую трагедию.
      - Где они? - примчался босиком, но с ружьем.
      Максим был в три раза младше деда Артема, взрослел в новые времена, когда впору прибивать на дома таблички с нарисованными пистолетами, автоматами или хотя бы оружием крестьянских восстаний - вилами. Солодовников днем и ночью держал под рукой двустволку 16 калибра. Услышав призыв о помощи, отнес причину крика к грабежу и насилию, схватил ружье и горсть патронов с желанием вершить справедливость из всех стволов.
      - Где они? - подлетел к потерпевшей.
      - В гараже! - вопила Наталья Кузьминична. - Помогите, люди добрые!
      "Люди добрые" - набралось их человек восемь - бросились к гаражу. Впереди отряда, сверкая отчаянными пятками, с пальцем на курке летел Максим. Дед Артем предусмотрительно отстал, рассуждая про себя, что пахнет не пожаром, а порохом, тут с багром много не навоюешь. Пусть уж молодые бегут вперед за орденами.
      Максим отважно рванул на себя ворота гаража и... опустил ружье.
      - Ты че орала?
      В гараже скакал на одной ноге Антоныч, безуспешно пытаясь другой попасть в гачу комбинезона. На его волосатой груди в такт суматошным прыжкам мотался нательный крестик. Обнаженной спиной к толпящимся в воротах стояла кума Натальи Кузьминичны и Антоныча - Татьяна Афанасьевна. У нее тоже возникла незадача с одеждой. Блистая черным атласом нижнего белья, старалась руки и голову засунуть в соответствующие отверстия в платье.
      - Че помогать-то? - спрашивал Максим. - Сам справиться не мог или убивал куму?
      - Кабы убивал!
      - Ух, подсадистая Танька девка! - с восхищением пробился в первые ряды зрителей дед Артем. - Ух, подсадистая!
      Верка Петрохина с огнетушителем в руках побежала по улице с горячей новостью из светской жизни.
      - Наташка Лисина в гараж сунулась, - сообщала Верка односельчанам, - а там секс во всю ивановскую! Юрка куму Таньку, как утку, топчет. Наташка умом двинулась от такой передряги. "Горим, - кричит, - помогите!" Я с огнетушителем прибежала, пламя заливать, а там из горячего только Танька в трусах! Солодовников чуть стрелять не начал. Он думал, Антоныч куму обманом затащил в гараж. Насильничать. А там обоюдополюбовно. Как бы Танькин Васька стрелять не начал этих лебедей!
      Вскоре уже Васька летел к дому, повторяя: "Не может быть! Не может быть! Убью!"
      Антоныч, наоборот, выжимал из трактора скорость в направлении полей...
      Ночью, лежа на соломе, он смотрел в небо. Ни высокие звезды, ни поэтичная луна не могли отвлечь от грустных дум. Душу терзала досада. Как жить дальше? Хоть заводи трактор да езжай, куда фары глядят.
      В это время дед Артем делился с бабкой пережитым:
      - Ух, Танька подсадистая девка! Будь у меня такая кума, тоже не утерпел бы!
      - Чем тебе твои кумушки не нравились?