Павел намек понял. Поднялся наверх, в лабораторию Царева, а если точней, то Бондарчука. Царева не было, а самый крутой шифровальщик Союза сидел, закинув ноги на стол, и свистел с идиотским видом.

— Привет.

— Угу, — вяло кивнул Бондарчук.

— А где Царев?

— На полигон поехал. Еще утром. Готовить базу для Цыганкова.

— И что ты думаешь?

— Да ничего. Надо было еще тогда не выгонять его, а переучивать. Хотя тогда он срался с Моравлиным, добром бы это не кончилось. Ты глянь, чего с Полем творится, — Бондарчук снял заставку с монитора динамического сканера. Изображение красиво переливалось разными цветами, порождая сполохи северного сияния. — Мерцает.

— И что?

— Да ничего. Такая дрянь перед инициацией кого-то крупного случается. Человек просто ходит, постоянно щупает Поле на разных ступенях, а оно волнуется.

— Значит, Вещий Олег дозрел?

— Или Филька. Нам индифферентно.

Павел помолчал.

— Шур, кто ж Вещий, а?

— Хочешь откровенно? У меня только две версии. Это или опытный “рут” валяет дурака — как мы его упустили, вопрос в данном случае десятый, — или… Или это Черненко. У него энергетический потенциал — как у хорошего корректировщика.

— А тесты?

— Что — тесты? У Вещего минимум седьмая в потенциале. На такой ступени автоблокаду ни один тест не прошибет. И ни один полигон. Вас туда гоняли по одной причине: надеялись, что ступенька пониже. Ну, или на неопытность рассчитывали. В расчетах обломались.

Павел покачал головой. Конечно, полигон штука неприятная, и вспоминать его не хотелось, но особой обиды он не чувствовал. Работа с Полем требует несколько иных допусков. Тут будут рисковать, даже если вероятность успеха всего один процент. На карте-то — человечество.

— Шур, только это сильно между нами. Закономерность одну подметил. Практически во всех ситуациях, где вылезал Вещий, замешана девчонка из нашей группы…

— Не практически, а во всех, — уточнил Бондарчук. — Оля Пацанчик, да?

— А она-то какую роль играет?

— Ты будешь смеяться. Никакую. Я специально звонил Моравлину-старшему. Она ни по каким прогнозам ни у кого не проходит. Абсолютно левый человек.

— Не может быть.

— Ну, мне тоже так кажется. А с другой стороны — почему нет? Вон, Филька тоже всплыл не вовремя. Как логично привязать его к Вещему, да? Были ж у него могущественные враги, не могли не быть, чем сильней враги героя, тем больше у него шансов попасть в легенду. А только они друг другу совершенно параллельны. Вот так и с Олей вашей. Просто путается под ногами.

— Ты знаешь, что она будущее предсказывает?

— Многие предсказывают. Нет, конечно, я тебя понимаю. Ты молодой и рьяный, хочется быть первооткрывателем если не корректировщика, то хоть прорицателя. И даже больше: на мой сугубо посторонний взгляд девчонка эта — наша. Явно наша. Я даже не исключаю, что она на самом деле сильно как замешана в этом чертовом прогнозе. Но это я. А специалисты говорят — ни фига. Я тебе секрет открою: Савельев на самый верх запрос посылал. Ответ пришел — исключить ее из рабочего диапазона. Она ни при чем. Так что мы можем думать все, что нам хочется, но работать с ней мы не будем. Потому что решение по Оле принимал сам Стайнберг.

— Ее Цыганков окучивает.

— Ну и что?

— А до того на ней паслось минимум двое антикорректоров.

— Вот ты о чем… Знаешь, а вот это уже интересно. — Бондарчук встал, нервно походил по комнатушке. — Дельфийский дар, что ль? А с Филькой она как?

— Незнакома.

— Слушай, познакомь! Если и Филька на ней повиснет… Прости. Совсем забыл, что у тебя еще и личные интересы есть.

Павел скривился:

— Забудь. При таком количестве претендентов на ее сердце от одного лишнего хуже уже не станет. Самый опасный там давно пасется.

Бондарчук хитро на него посмотрел, но ничего не сказал.

— Шур, тебе Моравлин рассказывал про тридцать сребреников?

— Как и всем. Это его любимая теория. Что Христос простил Иуду не потому, что любил даже врагов своих, да? Знаешь, тут сложно сказать. Конечно, он корректировщик, видит не так, как остальные. А с другой стороны: что есть правильно? Не то, что истинно, вовсе нет. То, что понятно. Людям на фиг не надо этой истины, потому что она оправдывает предательство. Им вообще не нужны корректировщицкие истины. Не поймут.

— Я не о том. Что для Моравлина тридцать сребреников?

Бондарчук долго молчал. Потом спокойно, без осуждения сказал:

— Паш, эту ошибку делают многие. Думаешь, если Моравлин получит свою мзду и исчезнет с горизонта, она будет только на тебя смотреть? — Помолчал. — Не знаю я, что для него тридцать сребреников. Никто не знает. Да если бы и знал… вряд ли ты сможешь удовлетворить аппетиты корректировщика. Так что плюнь и действуй методами обычного соперничества. Больше шансов. Это я тебе как мужчина мужчине.

— Шура, я ходил за ней два года, веришь?! Два года я просто дышать в ее присутствии боялся! А тут буквально в один момент появляется кто-то, и я оказываюсь просто в стороне! В лучшем случае приятель, знакомый, однокашник! Все, чего я добился! Ну сколько можно-то?!

— Ага, а теперь представь. У Моравлина родители дали ему жизнь, кормили, растили, воспитывали, да? А потом узнали, что все это делали не для себя, а для какого-то левого Вещего Олега. Думаешь, им не обидно? — Помолчал. — Самое главное, чему люди не научились и никогда не научатся — это умение отпускать любимых.

— Так, может, людям на самом деле и ни к чему это, и даже вредно?

— Может. Только мы здесь не по человеческим законам живем. Вот так-то.

Павел молча встал и поплелся на математику. Хоть чему-то учиться, если уж ему высшие законы недоступны.

02 июня 2083 года, среда

Селенград

Перед политаттестацией Оля разволновалась так, что чуть не плакала. У нее вообще было плохое настроение. Илья, очевидно, смирился, потому что сегодня даже не смотрел в ее сторону. И состав комиссии по политаттестации ей доверия не внушал. Лида Зубкова с экономического, Миша Пискунов с роботехники, и, конечно, вреднющий Ковалев — в роли председателя. Еще был наблюдатель, секретарь академического комитета МолОта Фил Дойчатура собственной персоной. Вот если бы не он, Оля, может, не так волновалась бы. Уж больно он крут для обычной проверки политзнаний, наверняка у этой проверки серьезные последствия грядут.

Политаттестация проводилась на третьей паре, вместо геополитики. Это было хорошо, во-первых, потому, что Оля задолжала реферат и опять забыла его составить, а во-вторых, если б политаттестация была после уроков, группа наверняка разбежалась бы. Плохо было то, что Оля ровным счетом ничего не знала, ответы на базовые вопросы учила уже на месте.

Подошла Олина очередь по списку. Вреднющий Ковалев тут же заявил:

— Пацанчик пойдет последней! И пусть сидит здесь.

Ну и ладно, думала Оля, ну и посижу. Посмотрю, как наши сдают, зато мне потом никто очки втереть не сможет. Все сдавали хорошо. Ковалев все время косил глазом на Олю и строил такие рожи, чтобы она поняла: она-то не сдаст точно. Он ее завалит.

Открылась дверь, Оля вздрогнула и занервничала: пришел Цыганков. Что-то сказал на ухо Филу. Фил посмотрел на Олю, едва заметно улыбнулся. Оле стало плоховато: что ему мог сказать Цыганков?!

Когда все отстрелялись, Ковалев принялся за Олю. Оля не сомневалась, что он отомстит за то, что она отказалась с ним гулять, но не думала, что будет мстить так откровенно! Это ж кошмар какой-то, он вел себя так, будто это не политаттестация, а госэкзамен по политологии. Задал почти двадцать вопросов и все никак не желал угомониться. За Олю заступился сам Фил:

— Дмитрий, хватит. Уровень подготовки выше среднего. Для первокурсницы — просто замечательный результат.

Какой же у него был ледяной тон! Оля поразилась: все почему-то считают Фильку своим парнем. А он был высокомерным, как настоящий партиец, и замашки у него были как у серого кардинала. Каждый его жест был исполнен той значимости, какой отличаются лишь причастные к государственным тайнам лица.

Пискунов спросил у Оли, тяжело ли было готовить группу. Потом предложил ей принять участие в подготовке еще одного мероприятия, полегче. На первое июля, День Города, мэрия обычно выделяла площадки для самодеятельных концертов, и от Академии должны были выступить артисты с двумя номерами. Оле нужно было подойти к музыкальной руководительнице, там будут еще ребята. Все вместе должны отобрать артистов из числа студентов и отрепетировать два основных и два резервных номера. Оля согласилась.

12 июня 2083 года, суббота

Селенград

Быть или не быть? Ехать или не ехать?

Оля всю неделю решала этот простой вопрос. Наташа достала два билета на концерт Джованни Бертоло. В Красноярске, на одиннадцатое, вечером. С одной стороны, чтоб успеть на концерт, надо лететь дневным рейсом, а на него они не успевают по причине третьей пары. Теоретически можно прогулять, благо, не спецдисциплина, всего-то физвоспитание. Практически же лучше прогулять спецдисциплину, потому что педантичный физрук требовал отрабатывать пропущенные занятия, без них не ставил зачет, а без зачета не давали допуск к экзаменам. До сессии же оставалось всего две недели, а у них с Наташей и так уже четыре прогула. Когда отрабатывать, спрашивается?

А с другой стороны, Бертоло в Союзе гастролировал первый раз. Может, и последний. В Сибирь второй раз точно не поедет. Неизвестно, удастся ли еще когда-нибудь попасть на его концерт, и не придется ли потом жалеть о пропущенном зрелище всю жизнь. И вообще, сколько можно думать только об учебе?! Живем-то один раз. Тем более, что Наташа летела всяко.

Решила лететь.

В стратопорт Оля с Наташей примчались буквально за минуту до старта. Плюхнулись в кабинки и только тут сообразили, что сделали глупость: надо было сразу при оформлении билета “туда” заказать билеты и на обратную дорогу. Но эти мысли быстро вылетели из головы.

Концерт шел в “Астре”, крупнейшем зале Красноярска. Свободных мест не было. Оля удивилась: не думала, что у Бертоло в Сибири так много поклонников. Она знала его больше по фильмам, и то — преимущественно комедийным. Итальянские комедии она всегда предпочитала всем остальным, даже американским. Ну, разве только английские на ее вкус были лучше… если без русского перевода.

Бертоло-певца знала хуже, хотя характерный его хрипловатый голос узнавала всегда. Итальянскую популярную музыку любила, а ее все любили, но все ж девчонки больше говорили про молодых артистов — красавца Санчини, например. Бертоло был из старой плеяды.

Сцена была пуста. Ни цветоэкранов, ни лазерных установок. Бертоло появился на сцене точно в срок, не задерживаясь подобно прочим “звездам”. Аккомпанировал себе на пузатой акустической гитаре, без всякой электроники. Внизу, в партере, где обычно размещался танцпол, сейчас был оркестр. Небольшой, относительно, конечно.

Два часа она провела в другом мире. Огромный зал буквально заливали потоки доброты, и Оля подумала, что шоу, если б оно было, только испортило бы впечатление. Бертоло сосредоточил все внимание на себе. Он неплохо знал русский, и между песнями общался с залом.

Удивительный он был. Оле с Наташей достались места сбоку, но в самом первом ряду, и они отлично видели Мастера. Больше всего он был похож на свежевыбритого шимпанзе — длинные, до колен, руки в черной курчавой шерсти, в разрезе майки на груди выбиваются такие же волосы, щеки до самых глаз — синие. Тяжелые надбровные дуги, глубоко посаженные черные глаза, как вишни, отвисшая нижняя губа… И — энергия. Колоссальная, животная, покоряющая. Всю ее он переработал во что-то удивительно высокое, от его песен порой хотелось плакать — от счастья, от сознания того, что на свете есть такие люди. Он был Человеком. И Артистом с большой буквы.

Зал его обожал с первых же звуков его голоса. Обожал и преклонялся, искренне, без пошлой похоти и стремления оторвать кусочек от кумира на память. Оля даже не думала сопротивляться этому общему порыву, любить ведь так приятно, так легко…

Сейчас Оля нисколько не жалела, что полетела. Да, если бы она пропустила этот концерт, в ее жизни осталось бы пустое пятно.

На улицу выползли слегка оглохшие, счастливо улыбающиеся, не понимая, в каком они мире. Сели на скамеечку, глубоко вдыхая поздневесенние ночные запахи. И далеко не сразу вспомнили, что им еще возвращаться в Селенград.

На ночной рейс билетов не было, только на утренний. Девушек это не расстроило, даже наоборот: все равно пришлось бы полночи куковать в Улан-Удэ, пока маршрутка ходить не начнет. Лучше переждать здесь, потому что Красноярск не сравнить со скучным Улан-Удэ. Ночи сейчас теплые, можно погулять, а отоспаться — днем, дома. Все равно ж воскресенье.

Ходили по ночному, но вовсе не спящему Красноярску, потом забрели в парк, улеглись на траве под небом, и начали мечтать. Намечтали чего-то очень хорошего — и чтобы войны на Венере не было, и чтобы после летней сессии никого из группы не выгнали, и чтобы все у них всегда получалось…

— Наташ, а как ты думаешь, чудеса бывают?

— Не знаю. Наверное, иначе бы люди не придумали такое понятие.

— Представляешь, случится чудо, и все, что мы загадали, — сбудется. Вот если б ты точно знала, что сбудется, что еще ты загадала бы?

— Чтоб у меня был хороший муж и умные дети, — не колеблясь, ответила Наташа. — В роли мужа можно Сашку. А еще, чтоб я Академию закончила.

Оля долго молчала. Потом сказала:

— У меня в детстве, классе в третьем была смешная мечта. У меня была подруга, как сестра, даже ближе. Мы всегда вместе были. И как-то зимой гуляли и мечтали. Что никогда не поссоримся, что после школы обе поступим в Академию педагогики, потом будем работать в одной школе. Выйдем замуж обязательно за близнецов, чтоб у нас все было одинаковое. Родим детей… Еще купим сенбернаров, обе собак любили, и зимой будем запрягать их в санки, чтоб они наших детей катали, — Оля засмеялась. — Правда, смешно?

— Ага. А я мечтала выйти замуж за Невзорова, который в “Семейном кладе” снимался. Мне тогда было лет четырнадцать, и одна девчонка предложила познакомить с ним. И предупредила: с ним нужно трахаться прямо с первой встречи, иначе ничего не получится. Я подумала — и раздумала. Ну а если не сложится? Так же нельзя, без любви. Лучше все-таки, чтоб парень был один, на всю жизнь. Поэтому сначала проверить надо, любит или нет. И то — не гарантия. Моя одноклассница встречалась с парнем четыре года, все уж знали, что они поженятся. Ну, она ему дала. А он ее бросил после первой ночи.

— Что-то мы о грустном.

— Да. Кстати, ты сама-то чего не загадала, чтоб у тебя с Ильей все получилось?

— Ты что? А вдруг сбудется?! — испугалась Оля.

Через секунду они уже катались по траве, звонко хохоча на весь Красноярск.

— Ну ты сказанула! — ликовала Наташа.

Оля тоже смеялась.

— Ты не хочешь, что ли, чтоб все получилось? — удивилась Наташа.

— Хочу, — вздохнула Оля. — Только когда начинаю представлять, что да как, мне так страшно становится, что даже глаза зажмуриваю. И сердце обрывается, вообще биться перестает.

Наташа пожала плечами:

— Ну тогда загадай что-нибудь другое. А то нечестно, я загадывала, а ты — нет!

— Хорошо. Пусть мы с Ильей помиримся, — решила Оля. — И еще, вот. Чтоб мы встретились и помирились до пятнадцатого декабря. Ведь это ж невозможно, правда? У него же практика, он в Академии не появится. Если так случится, будет чудо.

Стало прохладно. Поднялись с травы, отряхнулись, решили провести остаток ночи в стратопорту. Выбрались на тропинку и вдруг увидели на скамейке темную фигуру. Взвизгнув, промчались до освещенного перекрестка, там остановились.

— Напугал! — гневно крикнула Наташа в темноту.

— Ты знаешь, кто это?! Это Робка Морозов, из В-2024! — у Оли были круглые глаза. — Господи, он же слышал весь тот бред, который мы несли!

Тут уже присела Наташа. Потом сообразила:

— Он же не знает, что это были мы. Мало ли в Красноярске Сашек и Илюх! Ему-то откуда знать, что мы про наших?

— Да он видел нас! И узнал.

— Как ты думаешь, расскажет?

Оля подумала:

— Не знаю. Вообще-то он не трепло. Слушай, а что он делает в Красноярске ночью?!

— То же, что и мы? — предположила Наташа. — Да может, это и не он. Просто похож.

Оля с трудом согласилась, решив, что проверять ни за какие коврижки не станет. А если Роберт намекнет на то, что подслушал их разговор, — от всего отопрется. Нет, ну надо же как они опозорились со своими загадками! Как знала, не хотела про Илью говорить.

03 августа 2083 года, вторник

Московье

— Я тебя не узнала! — воскликнула Валерия.

Олю это насмешило. Узнать ее и вправду было сложно — она постриглась и никак не могла привыкнуть к шапке коротеньких волос, не нравилась сама себе и мечтала только не попасться на глаза Илье, пока волосы не отрастут.

С волосами была связана своя история. Оля после летней сессии, стоившей ей огромных нервов, долгое время плохо себя чувствовала. И хотелось что-то сделать, такое, чтоб все изменилось. В это время у нее начали страшно сечься волосы, за три дня голова превратилась в покрытую спутанным искусственным мехом болванку. Что сделал бы нормальный человек? Правильно, наведался бы в парикмахерскую. Оля же взяла ножницы и постриглась сама, умостившись между двух зеркал. А утром записалась к мастеру, уже повинуясь острой необходимости: было страшно взглянуть на собственную обглоданную голову. Хорошо еще, это случилось после сессии, и никто из знакомых ее в таком виде не застал.

А всем тем, кого Оля встретила в Московье, стрижка понравилась. Оля еще выпросила у мамы ее платье, мама немного располнела, а Оле оно было в самый раз. Строгое, классических линий, с чуть расклешенной длинной юбкой. Оля в нем была тоненькой и строгой. А глаза из-за стрижки были в пол-лица.

В качестве места встречи был выбран Старо-Рузский парк, и Оля с Валерией полтора часа ехали на метро, а потом еще на электробусе минут двадцать. После прибайкальских лесов парк показался Оле собранием комнатных цветов, зачем-то вынесенных на улицу и расставленных на асфальте.

Они приехали почти самыми последними. С Валерией заискивающе здоровались, девушки льстиво отмечали ее вкус в выборе костюма. Странно, Оля, пока училась в московской академии, не замечала, что в их группе сложились такие отношения. И тут же вспомнила, что она, в сущности, всегда была где-то вне группы. По Оле бывшие однокашницы скользнули поначалу равнодушным взглядом, потом кто-то узнал, и пополз шепоток: “Пацанчик приперлась, гляди-ка… Слушай, как она изменилась… А чего это с ней? И Лерка с ней…” Потом с независимым видом подошла Катя Епихина, окинула Олю оценивающим взглядом:

— Ничего прикид. Сколько отвалила?

Оле вдруг захотелось что-нибудь отколоть такое, чтоб у них всех рты пооткрывались. Потому она наивно похлопала ресницами и удивилась:

— Нисколько, разумеется. Это униформа, ее всем девчонкам в Академии Внеземелья выдают. Ну, чтоб свою одежду в мастерских на практике не портить. Я так подумала — едем на природу, чего я буду выпендриваться, правильно? Я ж забыла, что это у нас в Селенграде — природа. А тут — парк.

Катя отошла с отвисшей челюстью. К Валерии тут же подошли еще две девчонки, обе натянуто улыбались, а сами жадно щупали Олю взглядом. Валерия посмеивалась, Оля понимающе с ней переглядывалась.

В качестве “насеста” Валерия выбрала самое удобное место: за костром, между двумя деревьями, там, где свет был неярок. И похлопала по скамье рядом с собой, приглашая Олю. Девчонки поджали губы. Подошел Белов, глядя на Олю сальными глазами, протянул пластиковый стаканчик с вином. Оля отказалась:

— Я не пью.

— Ты чего? Винцо классное, мне предки из Киева прислали.

— Белов, ты не понял. — Оля холодно улыбнулась. — Пить уже не модно. В Селенграде никто не пьет.

— Да что такое этот сраный Селенград? — скривился Белов. — Провинция.

— Думаешь? — осведомилась Оля. — Вы за поездку в Америку бешеные бабки выкладываете, а нам еще и приплачивают, чтоб мы туда поехали.

Белов выпучил глаза. Оля едва сдержала смешок. А что такого? Ведь тем, кто стажируется в Америке, действительно платят деньги. Они там работают.

— Правда-правда, — подтвердила Валерия. — А ты думал, почему Академия Внеземелья — самый престижный вуз в Союзе?

— А, так это Академия Внеземелья, — протянул Белов с таким видом, будто знал, что это такое. — Так бы сразу и сказали…

Явилась Ленка Соколова. Как всегда, дорого и со вкусом накрашенная, одета с иголочки, походка — как на подиуме. Разумеется, ей тут же выложили все новости про Пацанчик. Ленка лениво повернулась, скользнула взглядом по ногам Оли — и Оля порадовалась, что надела новые туфли, — но подходить не стала.

Самым последним приехал Павел. Его приветствовали, как кинозвезду на вечеринке. Особенно обрадовалась Соколова. С рафинированной грацией обняла, вроде как старого друга, но притом постаралась, чтоб остальные зарубили себе на носу: этим вечером Павел — ее и только ее. У Павла на этот счет было свое мнение. Отвел руки Соколовой, осмотрелся:

— Где-то тут Лерка с Олей должны быть… Я только из-за них приехал.

— Что — из-за Пацанчик? — не сдержалась Ленка.

— Ну да, — кивнул Павел.

И тут же увидел Олю с Валерией, пошел к ним и уселся на землю у ног Оли, оперся затылком о ее колени. Оля машинально перебирала ему волосы, перехватила взгляд офонаревшей Соколовой. Валерия потом объяснила:

— Это по вашим меркам такая ласка — дружеская. У вас условия другие, потяжелей, вам некогда себе извращения придумывать. А здесь все вывернуто наизнанку. Если б Пашка тебя облапал при всех, никто бы и ухом не повел. А вот то, что ты сделала, — уже интим, это уже о чем-то говорит. Например, о том, что вы друг другу нравитесь.

— Я б не позволила дотронуться до себя человеку, к которому равнодушна.

— Поверь, это на самом деле куда легче, чем уступить человеку, который тебе нравится. Любовь — это чувства, переживания, волнения. А просто секс — ничего не чувствуешь. Физическая разгрузка. Как умыться сходила. Они здесь все так живут. И хвастаются, кто равнодушней.

Весь вечер Оля провела рядом с Валерией, практически не участвуя в общем разговоре. Смотрела на кривляк, бывших ее однокашниц, и изумлялась: как она раньше могла зависеть от мнения этих людей?! Куда интересней было обмениваться шутками в тесном кругу: она, Валерия и Павел.

— Интересно, меня сегодня кто-нибудь назовет лохушкой или нет? — слегка кокетничая, спросила Оля. — А то как-то непривычно, не чувствую родной московской атмосферы.

— Я этому кому-нибудь назову, — грозно пообещал Павел. — Так назову, что мало не покажется.

Оля засмеялась.

— А ты научилась держаться в обществе, — негромко сказала Валерия. — Вон, все наши ребята глаз не сводят.

— Они всегда с нее глаз не сводили, я-то знаю! — возразил Павел.

Оля не чувствовала ни малейшего смущения. Это все Академия, думала она. В Московье она так и осталась бы забитой лохушкой с кретинской фамилией. А в Селенграде в людях ценилось совсем другое, вот Оля и расцвела.

Белов быстро напился и стал делать Оле неприличные намеки. А когда Оля встала за газировкой, подошел сзади, шумно дыша перегаром, попытался обнять. Оля легко скользнула в сторону и совершенно не удивилась, что между ней и Беловым тут же оказался Павел. Белов убрался, бормоча под нос всякие гадости. Девчонки на Олю глазели с нескрываемой завистью. Оля не понимала, чему тут удивляться или завидовать: они же с Павлом в одной группе учатся, все равно, что родные.

Ночевала Оля у Валерии, на старом раскладном кресле-кровати среди мягких игрушек: в Дубну ехать поздно, и назавтра они все равно собирались прогуляться по Старому Центру. Оля еще хотела купить средство для быстрого ращения волос, потому что со стрижкой чувствовала себя не девушкой, а воробышком. Хотя тому же Павлу понравилось.

Конечно, полночи они протрепались. Сначала Валерия спросила про Павла:

— Оль, может, я и бестактна, но что-то не поняла: что за отношения у тебя с Котляковым?

— Нормальные. Знаешь, по крайней мере, я больше не считаю его недосягаемым, привыкла видеть каждый день… Он с моей бывшей подругой встречается.

— Опять подруга! — трагически воскликнула Валерия. — Я ж его предупреждала!

— О чем?

— Ну, о подругах. Что если ему хочется наладить отношения с тобой, то ни в коем случае нельзя через подруг подъезжать!

— А он хотел наладить, да?

— Можно подумать, ты сама не догадалась, как он к тебе относится.

— Догадалась, — призналась Оля. — Только, Лер… Знаешь, я в Академии с таким человеком познакомилась, что… В общем, то, что у меня с ним происходит, это я вообще никак описать не могу. Не с чем сравнить. Безумие какое-то. Мне с ним легко, с одной стороны, я совершенно не стесняюсь с ним заговорить, как с Пашкой стеснялась, а с другой — я абсолютно себя не контролирую во время этих разговоров! Мы ссоримся не реже двух раз в месяц, и это еще счастье, если так.

— Рассказывай, — потребовала Валерия, переворачиваясь на живот и подвигая подушку под грудь, чтоб удобно было видеть Олю.

И Оля рассказала. Все-все. Кроме имени, конечно. И почувствовала невероятное облегчение от того, что выговорилась.

— Вы как в романе, — вздохнула Валерия. — Такие страсти, даже завидно.

— Знаешь, у меня иногда странное ощущение. Особенно когда я начинаю кадрить кого-нибудь. Будто он стоит рядом и смотрит на меня. Мне все время стыдно становится.

— Воображение… — пробормотала Валерия.

— Еще я всегда знаю, где он и чем занимается. Один раз рассказала ему, он обиделся и решил, что я выслеживаю его.

— Ну и дурак. Сейчас не двадцатый век, чтоб в телепатию не верить.

— Он верит, — вздохнула Оля. — Сам телепат. Только я с такими подробностями рассказала, что он так вот подумал. На самом деле я эти подробности не видела, придумала для красоты, а получилось так, что совпало.

У Валерии все было просто. Она со школы встречалась с парнем, который был старше нее на пять лет. Сейчас он служил в армии, на Венере, а Валерия его ждала. Вернется, поженятся.

Утром поехали в Старый Центр. Валерия посоветовала уникальное средство для волос:

— За год ниже лопаток отрастут.

Купили сока и булочек, пристроились перекусить тут же, в смехотворно маленьком кафе на два столика. К ним подскочила очень старая, маленькая, по пояс Оле, но шустрая женщина. Валерия посмотрела на нее с ужасом, а та замахала на нее руками:

— Уйди, не для тебя, не для тебя, у нее глаза ясные, ей скажу, ей надо.

Валерия шарахнулась прочь. Старушка схватила Олю за руку и быстро забормотала:

— Смерть тебе от него будет, девять месяцев будешь ждать, как ребеночка, без смерти нет рождения, из-за него пойдешь, из-за него… Больно будет, слезки капают, капают, а все равно пойдешь, не бойся, ребеночек тоже думает, что умирает, а на самом деле рождается, назло ему пойдешь, ты часочки-то считай, вот как увидишь, так и вспомни, сколько часочков-то, да девять еще, вот и умрешь тогда, а он за тобой, за тобой пойдет, связаны вы, крепко повязаны, через руки и через головы, через сердце да по небу связаны-повязаны, за ниточку потянешь — он и пойдет, не бойся, а деньги мне не нужны, ты их себе оставь, не надо мне денег, не забудь, что девять да еще часочки…

И попятилась. Отошла шагов на двадцать и нырнула в подворотню. Оля пожала плечами. Валерия со страхом приблизилась:

— Первый раз в жизни настоящую цыганку вижу.

— А те, которые в Измайлово, — поддельные?

— Актрисы. А эта — настоящая. Только не рассказывай, что говорила, их предсказания нельзя рассказывать.

Взгляд Оли упал на табло уличных часов. Ровно три. Можно еще часика три погулять, и пора домой. Валерии в Каширу ехать, а Оле — в Дубну.

Сходили в парк Горького, покатались на аттракционах.

— Да чушь это все! — в сердцах сказала Оля, после этого предсказания ходившая как на взводе. — Я сама такого могу наговорить, может, и быстрей еще сбудется! А почему предсказания цыганок нельзя рассказывать?

— Не сбудутся.

— А! — обрадовалась Оля. — Вот и хорошо. Она мне предсказала, что я умру из-за того парня, я тебе вчера рассказывала. Или из-за него, или от его руки, она что-то там плела про руки и головы. Особенно упирала на какие-то часочки и на число девять.

Точно повторить слова цыганки Оля не смогла, да и не хотела. Бред какой-то. Валерия тоже так сказала, подумав.

Стрелки часов неуклонно близились к шести вечера, а они были в дальнем конце парка. Сначала хотели прогуляться пешком до метро, но у Оли изменилось настроение. После вчерашнего ночного трепа, а особенно после этого предсказания ей вдруг невыносимо захотелось увидеть Илью. А увидеть его негде, и потому Оля впала в легкую хандру. Направились к станции маршрутки, ходившей вдоль набережной, потому что ноги гудели, а до метро еще три километра пешедралом.

Ей оставалось всего три шага до бордюра посадочной площадки, когда сердце, отчаянно взбрыкнув, рухнуло в колени и там затаилось. Угол зрения рывком раздвинулся до пределов сферы, разом охватив и отпечатав в сознании небывалой четкости триграфию: Московье, голубовато-металлическая зыбкая поверхность реки Москвы, замершие во всех жизненных проявлениях люди и даже остановившиеся в воздухе молекулы. И уже в следующую секунду Оле показалось, что сердце не заработает снова никогда, а она умрет на месте.

Прямо передо ней стоял Илья. Она узнала его сразу, едва увидела, хотя он стоял спиной. Валерия успела сделать еще полшага и тоже остановилась, глядя на Олю.

Сердце забилось отчаянно быстро, кровь прилила к ушам и щекам. На всякий случай Оля попятилась, отступила в сторону и повернулась к нему спиной.

Боже, как он здесь оказался?! Он никогда не говорил про Московье, в Селенграде у него была своя квартира… Что он здесь делает? Именно здесь?!