Сниматься с Высоцким было легко. Он профессионал, работать умел, и все шло быстро, удачно.
      А отснявшись, обратно мы летели самолетом. Как известно, от взлета в Пулково до посадки во Внуково должно пройти всего сорок минут. Для меня это имело большое значение, мое время тоже было рассчитано буквально по минутам. Как только прилечу - мчусь домой и в театр, на спектакль. Но погоде на мои расчеты было глубоко наплевать: начался сильный снегопад, полосы заметало... И мы кружили над Москвой, все кружили, дожидаясь посадки. Нервы у меня уже не выдерживали, сидя рядом с Володей, я начала стонать и причитать:
      - Спектакль! Спектакль! Я не успею! Меня из театра выгонят!
      Высоцкий сначала недоумевал и ободрял меня:
      - Не может быть! Как это - выгонят? Что, заменить тебя некому? Да брось ты - заменят, куда они денутся!
      Потом утешал:
      - Успеешь, успеешь.
      Потом ушел. Потом вернулся.
      - Все, сейчас сядем. Пилоты скажут, что керосин кончается, им дадут аварийную посадку. Я железно договорился, за концерт.
      То есть он, чтобы мы сели, подбил экипаж дать на землю сигнал, что, мол, топлива в баках нет. А за это пообещал пилотам петь. Что и выполнил. Счастливые пассажиры, и я в том числе, помчались из аэропорта в город. Высоцкий остался с экипажем - давать внеочередной бесплатный концерт.
      После "Единственной" у меня было очень много фильмов, вспоминать их все - безнадежное дело. Но среди них очень ярко выделился в моей судьбе и запомнился "Ключ без права передачи", снятый режиссером Динарой Асановой. Работа над ним шла в непривычном для меня ритме и непривычном стиле богемного общения в съемочной группе. Мне такие отношения во многом импонируют, мне в общем-то вольготно в такой системе отношений между людьми. Но всерьез я не создана для этого в достаточной мере: самой-то мне вроде бы легко, нормально, а вот другим людям со мной, как мне кажется, не очень - возникают какие-то барьеры, натянутость в отношениях. В разных ритмах мы существуем, в разной степени ответственности за происходящее. Эту сложность я всегда чувствовала, и только частично могла маскировать ее какой-то поверхностной легкостью. Хотя, по большому счету, работалось нам хорошо, и картина получилась удачная.
      За роль в ней мне присудили премию Ленинского комсомола. А потом от этой самой премии все пошло так, что сначала образовался и потом перевернулся мощный, но совершенно неожиданный пласт, очень большой кусок моей жизни, который я прожила так, а не иначе именно благодаря "Ключу..." и полученной за него награде.
      Как же все это вышло? До двадцати с лишним лет я жила "в отрыве от коллектива". Ко мне такая формулировка подходит самым буквальным образом. Съемочные группы - это ведь не постоянный штат работников, каким он был в любом учреждении, от детских и учебных - до заводов, НИИ, министерств и так далее, с их неотъемлемой принадлежностью - общественно-политической жизнью. Ненормальность моей биографии вычеркнула меня не только из слоя сверстников, но и пронесла стороной все горны-барабаны, сборы, линейки, советы пионерских дружин и школьных комсомольских отрядов. Я избежала ранних идеологических прививок и их не столько прямого, сколько побочного действия, притупляющего восприимчивость к постановочным эффектам всяких массовых собраний и выступлений. И вообще весь мой внутренний склад был совсем не скорректирован по общей схеме. Снаружи, впрочем, об этом трудно было догадаться. Да и кто бы стал себя утруждать - догадываться?
      Время шло, я работала в театре, снималась в кино... Начались съемки "Ключа без права передачи" - и закончились. Фильм вышел на широкий экран, произвел большой эффект. О нем появилось много статей, открывались дискуссии в газетах и толстых журналах. Тема этой картины оказалась чрезвычайно актуальной - о новом незаорганизованном отношении к школе, к педагогике, к комсомолу. По ней писали сочинения "за" или "против", проводили семинары почти в каждой школе. Моя героиня, педагог новой формации, бунтующая против косности в отношениях с учениками, была в центре всех разборов и обсуждений. Наконец апофеозом всей этой бури внимания явилась премия Ленинского комсомола.
      После нее мне предложили стать делегатом съезда ВЛКСМ. Это мероприятие в масштабах страны считалось номером вторым после съезда КПСС. На это предложение я согласилась без особых раздумий: все-таки дышала я общей атмосферой и, по большому счету, ничего не имела против лозунга "если партия прикажет, комсомол ответит "есть!".
      Согласилась - и отправилась на съезд. Там я вдруг оказалась в мире, совершенно мне не знакомом, новом и прелюбопытном для меня. Он произвел впечатление такое же грандиозное, как несколькими годами раньше - мемориал на Мамаевом кургане. Больше всего с первых минут меня поразила степень организованности - еще бы, по контрасту-то с кинематографическим хаосом, со всякими нашими вечными несостыковками. Четкость, стройность, массовость, однородность были такими красивыми, такими вдохновляющими. Я все принимала за чистую монету: лозунги, которые скандировались всем залом, песни, которые пелись так же: дружным хором нескольких тысяч собравшихся молодых людей, хорошо одетых, радостных и оживленных.
      Пройдут годы, и у нас появится фильм "ЧП районного масштаба". В одном его эпизоде заместитель районного секретаря будет докладывать самому этому секретарю насчет репетиции некоего слета, как там все идет, что все уже доведено до уровня и состоится в самом лучшем виде. Картина эта "перестроечная", и этот ее персонаж говорит, не скрывая этакой своей усталой иронии прожженного функционера:
      - Когда звучит "Ленин - партия - комсомол", хочется встать и заплакать.
      В 1975 году никакая ирония еще не проникала в массы. И все, происходящее на съезде, в первый его день захватило меня полностью. Мне казалось, что все это так всерьез, что все это так важно - для меня, для собравшейся здесь молодежи, для всей страны - и так романтично. Первый день съезда прошел в эйфории полной. Вот так все должно быть, эти люди вокруг меня - лучшие в моей стране, они идут правильным курсом - прямо в светлое наше будущее, в коммунизм.
      И обещанный этот коммунизм, который настанет в будущем - один на всех, как царство небесное, можно было увидеть и потрогать собственными руками, уже в настоящем времени. Правда, пока не всем, а только избранным - в смысле избранным на комсомольский съезд. Зато им было можно не только увидеть-потрогать. Часть коммунизма можно было употребить сразу: комфорт в зале и в фойе Дворца Съездов, изобилие в его буфетах. А другую часть - даже принести домой.
      Я была совершенно ошарашена объемом льгот, свалившихся на меня. В моих руках, кроме программы съезда, проектов резолюций и прочих деловых бумаг, оказались талоны на дефицитные сапоги, колготки, сумочки кожаные совершенно невиданные и недоступные для простых смертных. За ними я могла по билетику какому-то в конвертике прийти в Кремль, в какой-то подвал. Там за мизерную денежную мзду меня грузили, как ишака, всякими прелестями жизни. В киосках Дворца Съездов продавались книги - ну просто замечательные, которые я иначе бы никогда, ни на каком черном рынке, ни за какие деньги... В перерывах я приходила в буфет и ела икру ложками - за цену, меньшую, чем брали с меня в театре за квашеную капусту.
      Сразу я как-то еще не сопоставила одно с другим и не поняла, что вижу красивое... уродство. Мне казалось в тот первый день, что я наяву столкнулась со сбывшейся мечтой величайших людей мира, озаривших нашу жизнь своими идеями, провозгласивших... возвестивших... (закончить фразу можно было бы с помощью любого сборника речей любого члена Политбюро, но нет у меня под рукой ни одного такого издания.) А чтобы мечты в дальнейшем сбылись для всех, мы и стараемся тут сейчас, все собравшиеся в зале. Мы делаем большое нужное дело. Еще немного усилий - и наступит всеобщее, поголовное счастье, которому не будет конца...
      Я прямо-таки физически чувствовала, что это всеобщее счастье неумолимо приближается. И сама в этот день я была счастлива от возвышенных мыслей и чувств, весомо подкрепленных вкусной едой и чудесными покупками. Наконец, не чуя под собой ног, я вернулась домой. Чтобы на следующий день, наутро с новыми силами...
      На второй день съезда, вскоре после начала заседания, сидящие рядом предложили мне сыграть в морской бой. Я думала, что ослышалась. Я потрясла головой, переспросила, огляделась - и меня словно током ударило. В первый-то день я не различала никаких подробностей, не видела деталей, захваченная огромным чувством в целом, вообще. А на вторые сутки временная дальнозоркость прошла, вернулась способность видеть не только панораму горизонта, но и различать мелкие предметы. Тут я просто обалдела...
      Как школьники какие-то, держа руки под партой, делегаты - кто бутербродом перекусывал, кто в этот самый морской бой резался, кто кроссворды решал, кто симпатичных женщин по залу высматривал... Господи, а как же судьбы страны, светлый путь ее молодого поколения?
      Сделать какие-то новые выводы я, правда, не успела. В обеденный перерыв ко мне подошли несколько ребят - нынче это руководители, занявшие самые солидные должности и положения, которые они не утратили ни с какими перестройками,- и сказали:
      - Привет! Давайте знакомиться!
      - Давайте.
      Познакомились, и они тут же продолжили:
      - Мы тут договорились, нас отметят. В какой идем ресторан?
      Я была еще в "заговоренном" состоянии, морской бой меня не прошиб как следует. Призыв не на стройки коммунизма, а в ресторан произвел на меня пугающее впечатление - голос с того света, проделки дьявола... Этого не может быть! Галлюцинации у меня, наверное, со слухом что-то... Головой надо посильней потрясти, сор из ушей вытряхнуть. Или перекреститься, что ли, заклинание какое-нибудь сказать: аминь, аминь, рассыпьтесь со своим рестораном!
      Но ребята не отставали. Видя, что я как-то нервно на них реагирую, они только заулыбались втрое обаятельней и поднажали:
      - Лен, Лен, ты чего? Не зацикливайся, мы тебе сейчас все объясним, расскажем... Все нормально. А? Пошли?
      Ну, дело молодое в конце-то концов... Мальчики были симпатичные, раскованные и вообще славные. Пошли мы с ними в ресторан, прекрасно пообедали. Потом не захотелось расставаться, пошли куда-то еще. И так до конца съезда... Кто-то нас там отмечал, а мы прекрасно кутили, разъезжая по всей Москве, по сети каких-то очень приятных заведений, известных моим новым друзьям. Приятность, впрочем, зависела не от того, что заведения были сугубо специальными. Ресторанов и кафе в Москве было много, но с ходу попасть туда, где уютно, где вкусно - для этого требовалось что-то большее, чем простое человеческое желание, и большее, чем деньги за еду и питье. Хотя, кстати, и вопрос денег был не последним. Не очень-то тянуло в ресторан с моей театральной зарплаты... Но когда делегатские суточные оказались равны месячному заработку, разговор пошел совсем другой. Захотелось и в ресторан, и в Большой театр - а эта крепость была во много раз неприступнее, чем хорошее "злачное место". Только не для делегатов, им - милости просим, хоть каждый вечер. Тут уж я постаралась почти ничего не упустить из репертуара. Мои спутники, впрочем, тоже.
      Потом ребята эти же стали мне говорить, что вскоре намечаются поездки от ЦК ВЛКСМ по линии Комитета молодежных организаций. Организаций - или связей? Или союзов? Наверняка я что-то теперь путаю с названиями комсомольских структур - уж не взыщите: когда все это было, и насколько мало о чем по существу говорили названия... Но из сказанного ребятами было понятно кое-что главное, а именно: между всеми странами существуют культурные контакты, связи, и у этого дела есть молодежная ипостась - как же ей не быть? А в отдельно взятом конкретном случае речь шла о том, что общество "СССР - Финляндия" ну просто ждет не дождется устроить энному количеству делегатов съезда очень нужную для культурного братства народов поездку.
      И все это произойдет (и действительно произошло) в самом скором времени. Вот только завтра - заключительное заседание, на котором надо не просто быть отмеченным, а обязательно живьем присутствовать. Я и тут ничего против не имела: надо так надо. Хотя чувствовала, что после нашего курц-галопа сидеть в зале мне уже неохота...
      Но - ладно. Вот, идет своим чередом последнее собрание. В повестке дня - выборы ЦК ВЛКСМ на очередные четыре года. Кто-то называет фамилии и имена лучших из лучших, достойнейших из достойных. Зал организованно поднимает руки с мандатами - кандидатуры одна за другой становятся членами Центрального Комитета Всесоюзного Ленинского Комитета...
      И вдруг где-то в середине процесса раздается:
      - От творческой молодежи предлагаю избрать в ЦК лауреата премии имени Ленинского комсомола, замечательную актрису лучшего в нашей стране, передового театра МХАТа, прекрасного человека Елену Проклову!
      Бу-ум! Снежная лавина - мне на голову...
      А тут же за ней - еще одна:
      - Принято единогласно!
      Я запоздало вскакиваю. И стою, оглядываясь на все стороны. И обратно сесть на место не могу, потому что у меня - шок, самый сильный из всех, что мне довелось испытать на съезде и вообще в жизни.
      Да, вот ведь еще что, чуть не упустила... В предыстории моего участия в съезде существует такая маленькая деталь: я ведь, строго говоря, не была комсомолкой. То есть когда-то и где-то меня приняли, мне выдали членский билет. Но буквально сразу же всякая моя связь с комсомольской организацией прервалась - я существовала вне школьной системы, а значит, и вне комсомола. В институте мне порой доставалось за это: почему это я не как все, почему не хочу принимать участие, это возмутительно в конце концов...
      Мой ответ был всегда таким отмахивающимся:
      - В чем участие принимать-то? В собраниях ваших, где скукотища и убивание времени? Нет, отстаньте ради Бога!
      И отставали. Потому что мне, да и тем, кто приставал, проще было не ломать копья, а сослаться на уважительную причину: у меня маленький ребенок, я его воспитываю одна - и вопрос с комсомолом на какое-то время отпадал. До следующей спонтанной попытки пропаганды и агитации среди меня.
      Потом в театре повторялось то же самое. Я не платила взносы, не участвовала в проведении собраний, в выборах комсомольских вожаков и представляла собой частицу так называемой "несоюзной" молодежи. Благо, что все-таки это дозволялось.
      И вот мне сначала вручили премию Ленинского комсомола, а потом провозгласили делегатом... После этого, без всякого моего участия, по райкомовской системе прошел мгновенный импульс. Прокрутился некий механизм - и в мгновение ока выдал готовый продукт в виде исправного комсомольского билета на мое имя, со всеми проставленными штампами о взносах. Я взяла его и отправилась на съезд. И пока это мероприятие продолжалось, я много что испытала - прошла через искренний душевный восторг, получила достаточно других, более материальных удовольствий,- но мне и в голову не приходила мысль строить на будущее какие-то планы, связанные с комсомолом.
      И вдруг - член Центрального Комитета! Право, это для меня было чересчур... Вот я и торчала торчком в зале, где все шло себе, как шло, как надо. А меня уже дергали и пытались привести в чувство:
      - Да сядь ты наконец! Успокойся!
      Но я не могла - колени не сгибались, голова не осознавала происшедшего:
      - Нет, ну как же это... Что мне делать-то теперь? Нет, я не могу... Я не понимаю, вы скажите им...
      - Сядь! Все скажем, мы все тебе скажем! Ничего не случилось, поняла? Какая тебе разница - ну, будешь членом ЦК ВЛКСМ!
      Мои новые друзья, как могли, по-хорошему унимали и успокаивали меня. Но такая уж я была тупая, что им пришлось еще долго возиться. Я снова и снова начинала трепыхаться:
      - Нет, ну как... ну что... Я же что-то должна?
      - Ничего ты не должна. Все прекрасно.
      Нет, я все равно не могла усидеть - в бой рвалась, на амбразуру! Только покажите, где она! Я щас, я на нее, или под танк, под вражеский поезд!
      Но вот прошли дни, недели и началось мое членство в ЦК - разумеется, без всяких амбразур и танков. Это были прекрасные четыре года, честное слово. Поездки по стране, слеты и конференции, творческие встречи - похожие на просто актерские, но уже по линии ЦК. Все это - в молодежном кругу, всегда в приподнятой атмосфере, где при этом опять же чувствовалась организованность, ритм, четкость. За границу мы тоже ездили, как еще тогда собирались, на съезде. Все это было всегда замечательно, всегда очень интересно. Меня совсем не удивляет теперь, что в воспоминаниях комсомольских вожаков присутствует столько искреннего восторга в адрес системы ВЛКСМ. Она поднимала своих сотрудников над беспросветными проблемами быта и позволяла им взять от молодости все - молодое веселье, разнообразие, ощущение себя внутри своего круга - вполне даже дружеского, почему бы и нет? Внутри системы, в ее людях, жило чувство сбывшейся мечты.
      С регламентом я понемногу познакомилась, привыкла: небольшая официальная часть, где кто надо говорит что надо. Потом - культурная программа: музеи, достопримечательности, поездки. Отдых: пикники, шашлыки, природа и гостиницы или пансионаты цековского уровня.
      Компания прекрасная - все молодцы, весельчаки, умницы. Песни у нас бесконечные, разговоры - замечательные, оптимизм - просто бескрайний. Все друг друга нормально понимали.
      Так что эти четыре года пролетели незаметно. Подошло время нового съезда. Меня заранее вызвали в ЦК и сказали, что требуется доклад. Доклад от творческой молодежи, и читать его должна я. За этим меня и вызывали: поставить в известность, а также спросить моего согласия: не имеет ли актриса Елена Проклова, член ЦК ВЛКСМ, что-нибудь против этой затеи? Времени до съезда и доклада оставалось два месяца.
      - Я не против, я - только за,- ответила я и вернулась домой.
      На следующий день пошла в театр.
      - Давайте соберем комсомольское собрание. Срочно.
      Сказано - сделано, никто не возражал: предложение провести собрание исходило от члена ЦК ВЛКСМ. Собрались, и я заявила: друзья, давайте ваши мнения, предложения. Мне предстоит выступать с докладом. Это шанс. Пусть правдивый голос нашей творческой молодежи из первичной организации будет услышан на самом высоком уровне. Чем мы недовольны, какие у нас проблемы мы все им скажем.
      Дома у меня начались бессонные ночи: я писала доклад. Выдержки читала родителям. Отец, не дослушав, вскакивал и крутил пальцем у виска:
      - Ты что? С ума ты сошла? Кто тебе даст это прочесть? А если, упаси Господи, дадут, что дальше-то будет?
      Я скандалила и срывалась, готовая воевать до победного. В итоге доклад был мной написан, собственноручно - от первого до последнего слова, на столе у меня выросла толстая стопа листов. Я ее сложила в папку и пришла в Центральный Комитет, как мне было сказано, в такой-то день, когда была назначена процедура "решение вопроса с моим докладом".
      Пришла и положила папку на стол.
      - Вот, готово.
      - А что это у вас?
      На меня смотрел, меня спрашивал один из секретарей ЦК ВЛКСМ. Нормальный такой, в принципе, человек. Опытный руководитель. Фамилию-имя-отчество его называть не обязательно: в том, что он дальше сделал, нет ничего, по большому счету, особенного. Вернемся пока к диалогу в его кабинете. На заданный мне вопрос я ответила:
      - Это мой доклад.
      - ??? Нет, ваш доклад - вот.
      У него была готова другая папка. Мы друг на друга смотрели, одинаково не понимая один другого. Опытный Руководитель очнулся первым, что-то смекнул:
      - А-а... Ваш доклад... Ну, дайте посмотреть.
      Он прочитал одну страницу из того, что я принесла, и начал хохотать. Так, что аж пятнами пошел - и продолжал дальше заливаться. Такого смеха... нет, это был не смех, не хохот даже, а гогот... Такого гогота, такого ржанья я ни разу в жизни до тех пор не слыхала.
      - В чем дело? - говорю я ему.- Что вы там прочли такого смешного?
      Он все еще никак не мог успокоиться. Потом взял наконец себя в руки и сказал:
      - Давайте-ка мы с вами так сделаем. Вы берите эту папку, а у меня оставьте вашу. Вы, значит, дома посмотрите, какие там для вас подготовили материалы. Ну и я в свою очередь тоже посмотрю, что подготовили вы. С товарищами посоветуюсь, какие-то ваши мысли тоже пригодятся, я думаю... Время у нас есть, попозже увидимся.
      Я пришла домой, стала читать. В папке было то, что должно было быть: О - О - О - О - О - олимпийские кольца. (Вы не забыли еще тот анекдот?)
      Я стала звонить Опытному Руководителю. Он меня успокоил:
      - Все будет хорошо, ты готовься. Прочитаешь свой доклад.
      А накануне назначенного дня выступления мне позвонили из театра:
      - Лен, у нас тут замена. Завтра "Кремлевские куранты", ты играешь.
      - Как это? Я не могу. Я выступаю с докладом.
      - Нет, нам позвонили из ЦК ВЛКСМ. Доклад будет читать другой человек. Ты завтра играешь.
      Вот так все произошло, совершенно заурядным образом. Что уж укладывалось в систему - то укладывалось: мой пустой комсомольский билет, мое полное неучастие в жизни первичной организации. Значась комсомолкой или частью "несоюзной молодежи", я так или иначе подходила под какую-то готовую рубрику - от сих до сих. И в роли члена ЦК ВЛКСМ я тоже до поры до времени вписывалась в какую-то системную классификацию. Ну а непрошеная моя самодеятельность с проблемами творческой молодежи поставила меня в положение вне системы. Или еще точнее - вне игры. Правила которой сработали автоматически: удаление с поля.
      Ну и ладно... Для комсомольца-профессионала (типа тех моих съездовских приятелей) такой срыв значил бы гораздо больше, чем для меня. Для них это было бы полное фиаско, смерть на взлете. Для меня же просто перевернулась страница в прожитой жизни, и какое-то количество веселых компанейских эпизодов из настоящего стало прошлым. Вот и все. Моя работа, профессия, всегда компенсировала мне любой недостаток впечатлений. Она отнимала столько сил, сколько я могла ей отдать, и сожалеть о чем-то у меня не оставалось никакой возможности.
      Хотя сам метод "удаления" безусловно дал себя знать: почувствовать на себе действие некоего дистанционного управления и плюс к этому дать повод для чьего-то глухого злорадства - момент не из приятных, для меня особенно. "Казни, но выслушай" - кажется, был такой принцип еще у римлян. На мой взгляд, он исключительно справедлив, потому что гарантирует уважение к личности в самых крайних обстоятельствах.
      Так или иначе - кончилось, пролетело. Если хочешь быть вечно молодым, не обязательно всю жизнь петь "не расстанусь с комсомолом". Об одном жалею: исторический документ - доклад о проблемах творческой молодежи, собственноручного изготовленный членом ЦК ВЛКСМ Еленой Прокловой - не сохранился.
      Я некоторое время поразмышляла над написанным и должна теперь признаться совсем честно: все же не так легко мне далось прощание. Не с комсомолом, нет. Прощание - мгновенное! - с моими иллюзиями и моим вложенным в доклад трудом. Превращение их в пыль. Ожесточение по поводу того, что так вот у нас могут: выдвинули меня, как ящик из стола,- и задвинули. Я тогда открыла для себя: есть, значит, у нас те, кто выдвигает-задвигает, и есть "ящики", то есть все остальные граждане. И отсюда вывод: можно не церемониться. Классическое "все дозволено". Что, кому-то плохо? Ну и что, всем плохо... Вас обидели, вас не поняли? Да вы, небось, сами виноваты, только и всего... И так далее, и тому подобное.
      Это не есть хорошо для человека - иметь такой опыт. Человеку только во благо, если он не обхамлен, не опрокинут вверх тормашками, ни разу не вынужден ощутить себя вещью. То, что есть лучшего в человеке, - способность увлекаться, верить, быть наивным и так далее в том же роде - не должно идти в переплавку, на броню. Душа, закаленная извне подлостью, не бессмертна и не свята.
      Если мои мысли, выраженные только что, послужат поводом для улыбок читателей, "прошедших суровую жизненную школу", я улыбнусь еще раз. Что, личный опыт закалил меня недостаточно, не избавил от глупого максимализма? Ну и прекрасно!..
      Впрочем, при всем максимализме я не могла забывать о насущном и материальном. Пресловутый квартирный вопрос... Мне было крайне нужно свое жилье. Я к тому времени развелась с Виталием, осталась с дочкой. В родительской квартире, в доме на улице Ермоловой, жить мне было трудно. При всем при том, что с родителями у меня искренняя обоюдная любовь. Но одно дело - любить, а другое - стеснять. Дело тут не в квадратных метрах и не в количестве комнат в квартире. Мой режим, мои занятия, мои друзья - все это плохо вписывалось в привычки старшего поколения. Тратить себя на самоограничение или подавлять маму с папой - это совсем не по мне. Так себя вести я не могла, как не могла ни на минуту допустить возможность размена жилой площади.
      Я много слышала самых настойчивых советов в пользу размена, даже от близких подруг:
      - Ну и что тут такого? Когда давали квартиру, ее ведь давали и на тебя. Ты имеешь право.
      Какое право? Мои родители, чудесные люди, самые дорогие для меня, - и вот я им стану говорить слова "жилплощадь", "квадратные метры", сколько-то метров вам, сколько-то мне... И затем перейду от слов к делу, найду разменный вариант... А в результате не будет решен квартирный вопрос, но просто окажется разорено теплое человеческое гнездо, в котором я выросла. В котором должны и теперь, в привычной им обстановке, продолжать нормально жить не очень уже молодые люди. Они имеют право. А вот я - нет, если мое право задевает их хотя бы чуть-чуть.
      И я жила в съемных комнатушках, в каких-то временных углах. Еще - у друзей. Еще - у тех, с кем в какой-то период намеревалась навсегда соединить свою жизнь (но поскольку не соединила, то не вхожу в дополнительные подробности на эту тему). А еще я жила в гостиницах и поездах, зачастую принимая "дальние" предложения сниматься именно из соображений, чтоб мне было где жить какое-то время...
      Мечты о собственной квартире были для меня из разряда самых несбыточных. Даже встать в очередь, кооперативную, в самый ее конец - и в эту возможность мне не верилось. А уж дождаться, что эта фантастическая очередь когда-нибудь обернется для меня номером первым,- это и вообще был бред.
      Кроме того, чтобы встать в квартирную очередь, нужны были еще и деньги. Но как я ни работала, бесконечно снимаясь и выступая с концертами (театр - это было само собой), все равно никак у меня не получалось собрать достаточно денег на квартиру. Я хочу подчеркнуть: собрать, а не заработать. Ну, не держались у меня деньги: приходили - и уходили, сколько бы я их ни зарабатывала...
      Я прилагала титанические усилия, день за днем посвящая "борьбе с нуждой" (так один мой знакомый прозвал заработки на творческих встречах, очень тяжелых своим бесконечным повторением). Но нет - гонорары уплывали у меня из рук. Не создана я для того, чтобы класть денежку в кубышку. Мне всегда немножко не хватает. Я до самого последнего времени постоянно жила по системе "чуть-чуть в долг". Как только зарабатывала - первым делом какую-то часть приходилось отдавать. А остаток всегда тратился мной там, куда я заходила. Зашла на рынок - потратила на рынке. Зашла в магазин накупила всего в магазине: в книжном - книг, в тряпичном - тряпок. Вот такой характер. Я не знаю цену деньгам. Может быть, потому, что никогда не оказывалась в ситуации их полного отсутствия, призрака голодной смерти. (Недельная голодовка, плановая она или вынужденная,- пустяк, только благо для здоровья.) И никогда денег не было столько, чтобы вообще о них не думать, просто платить, сколько понадобилось и когда понадобилось.
      О деньгах еще могу сказать, что их присутствие или отсутствие ничего для меня не меняет. То есть меняет - но только то, что абсолютно второстепенно: наличие или отсутствие, увеличение или сокращение количества материальных предметов в моем распоряжении. А мой характер, мое настроение, взгляд на жизнь - нет, они не меняются. И значит, в сущности, не меняется ничего.
      Я не пытаюсь спорить с очевидным: любому человеку, чтобы жить и действовать, нужны деньги. Идти на прием или на творческий вечер надо в соответствующем наряде, вместо него не предъявишь никакую свою особую нравственную позицию. В такой ситуации самый нравственный образ действий он же самый простой: надо быть одетой на уровне. А это, в свою очередь, значило, что, если можно было привезти из-за границы дефицит - например, магнитофон или видео,- я эти вещи привозила. Привозила с целью продать здесь по ценам "черного рынка" и потратить разницу так, как требовала жизнь и мое в ней положение. И как того требовал мой характер. Одна из его черт: я люблю делать подарки. Себе и другим, причем не меньше, чем себе. А вот еще одна черта моего характера: хоть я и практиковала жить немножко в долг, но то, что беру, отдаю всегда вовремя...
      И вот я получила премию, оказалась хозяйкой большой суммы, которая уже вполне "тянула" на квартиру, на первый взнос. Но очередь? Мечта так и оставалась мечтой...
      И вдруг сбылась совершенно внезапно, благодаря помощи очень хорошего моего друга, тогдашнего директора "Мосфильма" Сизова Николая Трофимовича. Была поездка в Италию, от Госкино. А как правило, когда ездишь, то в таких условиях и за это время спонтанно узнаешь друг о друге почти все: как не слушается дочка, чем или кем увлекся сын и так далее. Ты рассказываешь, тебе рассказывают, потому что все чувствуют себя немножко как бы родными, своими среди чужих. Но вот уже время визита нашей делегации кинематографистов закончилось, мы летели обратно в Союз. В самолете я сидела рядом с Николаем Трофимовичем, разговор у нас зашел о том, как я живу, где я живу.
      Я поплакалась, раз затронули больную тему. А Николай Трофимович был просто поражен (хотя я не совсем еще понимала, чем собственно: для всех, по-моему, жилье было острой проблемой). Он забросал меня вопросами: сколько человек прописано в квартире на улице Ермоловой? Могу ли я как-то извернуться с деньгами?
      Я отвечала: