Притом мне все-таки немножко удавалось быть как все, как другие дети. Совсем немного: моими оставались считанные выходные дни (правда, не каждый раз), особенно ценные, если удавалось их провести на даче. Здесь были костры, велосипеды, купание, рыбалка. А еще из обязательных детских атрибутов в мое распоряжение достались куклы. Правда, с ними у меня все получилось по-особенному, без классической игры в "дочки-матери".
      Вообще кукол у меня было много, кто и где их мне только не дарил - и дома, и на всех творческих встречах. А на фильме "Снежная королева" я стала предметом горячей любви сотрудниц костюмерных пошивочных цехов, и они заваливали меня ворохами фантастических лоскутов - обрезков шелка, парчи, мехов, что оставались от костюмов для исторических картин. И я шила своим куклам бесконечные наряды в перерывах между съемками, пока устанавливали свет или еще что-то делали. Все дареные мне куклы, если были бы они живыми барышнями, могли бы считаться богатыми невестами на выданье: с их-то "приданым" - полными коробками шикарных нарядов! Шить меня немножко научила мама, а совершенствовалась я уже сама. Вязать я тоже сама научилась и, кстати, не бросила это занятие до сих пор.
      Шитье кукольных нарядов было единственной, соответствующей моему возрасту игрой. До того, чтобы водить кукол за ручку, нянчить их или воспитывать, дело уже не доходило, не хватало времени и условий. Была только одна еще игра, которой я предавалась "не от хорошей жизни". У меня порой случалась бессонница - и это неудивительно при том избытке усталости и дневных впечатлений не по возрасту. И вот, когда я была не в силах ни заснуть, ни встать с постели, я предавалась "виртуальному", говоря современным языком, занятию. У меня была такая игра-мечта, она же снотворное средство собственного изобретения.
      Лежа в постели, я думала: а вот был бы у меня такой домик, совсем-совсем как настоящий, а в нем бы жила маленькая-маленькая куколка. Была бы она ростом с мой палец. И - живая. Она бы ходила по домику, у нее бы там были разные комнаты, в том числе ванная... Она бы снималась в кино, ее бы возили утром и вечером на машине...
      Тогда мы ничего не знали о Барби - кукле, вписанной в интерьер бесконечных мелочей быта. Моя мечта отчасти сбылась для многих сегодняшних девочек. Но окажись Барби с ее миром в моих детских руках, ее скорее всего ждала бы судьба остальных резиновых и пластмассовых красавиц, "богатых невест". Ни сил, ни времени на нее у меня бы не хватило. Зато живая кукла в моих мечтах переживала отчаянные приключения, скакала на лошадях, уходила от погони, попадала в волшебные замки - в общем, жила и действовала вовсю. А я лежала под одеялом и физически была в состоянии только мечтать.
      Разгул этой мечты-игры приходится на время съемок в фильме "Снежная королева", моей второй работы в кино. Приглашение вновь сниматься последовало вскоре после окончания выездных программ с предыдущей картиной "Звонят, откройте дверь!". А, если помните, моя семья планировала наложить запрет на продолжение моей артистической карьеры до совершеннолетия. Но когда речь зашла именно о "Снежной королеве", то все благие намерения взрослых улетучились. Семья начала твердить в один голос:
      - Ну, ладно, ладно, Герду пусть она сыграет! А вот уже потом мы ей запретим.
      Наверное, в душе каждый остается ребенком и при воспоминании о сказках Андерсена, при упоминании имен Кай и Герда испытывает некое умиление. И поэтому планируемый запрет не состоялся. Не состоялся однажды, ну а дальше просто покатился снежный ком - еще картина, и еще, и еще: всего их было пять до поступления в институт. Но задолго до этого поступления стало ясно, что обычное мое детство кончилось самым категорическим образом. Началась жизнь совершенно ни на чью не похожая.
      Фильм ставила ленинградская студия, "Ленфильм". Там же, естественно, должны были проходить съемки в павильонах, и мы поехали в Ленинград. Мы это я в сопровождении и под присмотром моей прабабушки, в прошлом тоже актрисы. Ее звали Виктория Францевна, а для меня она была просто бабушка, даже без приставки "пра". Приехав, мы немного пожили в гостинице, но бабушка справедливо посчитала, что такая обстановка для ребенка не очень-то подходит. И деньги тоже посчитала - ведь дорого выходило: завтрак-обед-ужин в ресторане. Вскоре через "Ленфильм" для нас сняли комнату в коммунальной квартире - поближе к студии. Для меня снова нашли школьных педагогов, и день за днем началась работа в уже привычном ритме.
      О картине я расскажу чуть позже, а сейчас - о Виктории Францевне Тернопольской, папиной бабушке. Она дожила до ста лет, была очень бодрой и деятельной, наша семья простилась с ней совсем недавно. Когда я навещала ее в больнице, уже в последние дни, мы с ней много разговаривали, вспоминали, в том числе наше житье в Ленинграде.
      Например, такой забавный эпизод... Наша дорога на студию шла через кафе-мороженое - постоянный маршрут соблюдался неукоснительно, утром и вечером. Этого я требовала стойко, имея в виду одну-единственную лакомую цель. Отнюдь не маленькую: каждый раз мне была нужна порция разноцветных сливочных шариков общим весом около полкило. Как ни пыталась бабушка меня урезонить и хоть немного снизить дозу, ничего у нее не получалось. Зато однажды на моем аппетите она выиграла на пари бутылку шампанского - там же, в этом кафе. Дело было так. Бабушка сделала для меня обычный заказ полкило в ассортименте. Когда официантка принесла его и поставила на стол, из-за соседнего столика раздались голоса: мол, разве девчонка столько съест? Бабуля же, как она раньше ни протестовала против моих необузданных запросов, едва удостоила своих непрошеных "союзников" небрежным взглядом и коротко ответила:
      - Съест.
      Те стали упорствовать:
      - Да ну, да что вы говорите!
      Раз такое дело - пошли на пари. Я принялась за свою порцию с дополнительным энтузиазмом: я не только запросто смету свое законное мороженое, но и выиграю для любимой бабушки приз! Так оно все и получилось, из кафе мы ушли с шампанским. Шутки ради я не исключаю, что была и еще одна выгода: с тех пор я упорно не болею ангиной. А вот моя страсть давно сошла на нет - не сразу после того случая, но в конце концов к мороженому я стала гораздо равнодушнее.
      Есть у меня и другое ленинградское воспоминание, особым юмором которого я обязана бабушке еще больше. В той квартире, где нам снимали комнату, я завела себе подружку, сверстницу. Мы потом устроили ее на "Ленфильм" моей дублершей. Мне сложно было и работать, и стоять, пока свет настроят. Это была тогда большая техническая проблема - настроить свет на артиста. Всегда главным актерам брали дублеров, на них направляли свет, их одевали в такие же костюмы, заставляли проходить репетиции.
      С моей подругой по выходным мы всегда ездили в парк культуры и отдыха, на аттракционы. Я обожала прыгать с парашютной вышки, крутиться в "бочке". Может быть, не все знают, что такое "бочка"? Это комната-цилиндр, внутри которого по кругу вдоль стен стоят люди. Цилиндр укреплен на подвижном основании и вращается. С такой скоростью, чтобы участники аттракциона могли основательно почувствовать действие центробежной силы - "влипнуть" спиной в стену. Сначала "бочка" крутится в одну сторону, потом в другую. Выходили из нее обычно пошатываясь, нередко кого-то и тошнило. Мне же для полноты счастья требовалось прокрутиться раз пять-шесть. Я заходила, отдавала целую ленту билетиков, и снова, снова предавалась "острым ощущениям". Тренировалась, как космонавт. И не просто так: у меня ведь была мечта в космос полететь! Да и теперь она осталась. Мне иногда до сих пор сны снятся, как я лечу на Луну и обязательно в космическом корабле рожаю ребенка. Есть еще один из самых частых снов: я играю на рояле, на сцене концертного зала. Играю со всей возможной самоотдачей. Просыпаюсь - у меня болят руки... Не знаю, как в космос, скорее всего вряд ли (хотя Батурин-то все же полетел!), а на рояле я еще научусь играть. Ни на одном музыкальном инструменте я пока играть не умею, а вот рояль - это когда-нибудь будет, обязательно.
      Вернемся к бабушке и к моей ленинградской подружке. Виктория Францевна очень волновалась: как она будет отчитываться перед моими родителями за расходы? Она вела тетрадь, скрупулезно записывая, сколько получили, сколько и на что потратили. Никто от нее никаких отчетов и экономии не требовал наоборот: ни в чем себе не отказывайте, тратьте полностью Леночкину зарплату, суточные, ради Бога! Но бабушка твердо стояла на своем - она должна по крайней мере показать, за что и сколько было уплачено. И писала: рогалик - 3 копейки, трамвай - 3 копейки, мороженое - столько-то. Все бралось на карандаш, а в конце каждой недели, по воскресным дням, в тетради прописывалась еще одна статья расходов - "Монплезир".
      Бабушка хорошо говорила по-французски и словами "мое удовольствие" наградила в качестве прозвища ту самую мою подружку. Ведь мои требования были абсолютно непреложны: в парк - только вместе, без исключения на все "бочки", на все парашюты. Ну а раз удовольствие мое, то бабушка не могла себе позволить брать с родителей "Монплезира" компенсацию за билеты. Тетрадь с ленинградской бухгалтерией сохранилась.
      Кроме этих маленьких кусочков детства, случился однажды кусок побольше. Если павильонные съемки "Снежной королевы" проходили в Ленинграде, то натурные - в Карпатах, в окрестностях Ужгорода. Там снимались сцены с разбойниками, карабканье по горам, переходы по мостикам, через водопады... И это было чудесно: Карпаты, райские уголки природы. Нет, лучше, чем райские - сказочные. Все было воплощенной сказкой: горы, пейзажи, маленькие домики, замки. И наряд Герды, ее длинное платье. Для любой девочки наряд значит так много - не меньше, чем для девушки, женщины. Или даже больше: ведь он может быть сказочным!
      Я смогла пережить все это не только за счет усилий воображения. Я носила настоящий сказочный наряд. Надевая костюм Герды, я каждый раз была на седьмом небе от счастья, потому что я играла в сказку. Слову "играть" был возвращен детский неактерский смысл - при том, что и актерский тоже оставался. Я звалась Гердой, но внутри себя я точно знала, что я принцесса. Все об этом говорило: длинное платье, башмачки, мех, муфточка. И во всем этом великолепии я находилась не в павильонах, которые не любила они такие бесконечные, пыльные, гулкие, неуютные,- а на природе, совершенно роскошной. Солнечные пушистые горы, зеленые дубы, море грибов - боровики были как на картинках: толстые, тугие, с бархатными коричневыми шляпками. Кончалось лето, наступала осень, мне исполнилось тринадцать лет.
      Как я помню эти эпизоды, когда надо было ехать в карете! Мне подавали карету, я ехала в ней по городу к месту съемок. Ощущение от этого я отказываюсь передать словами. Просто - чудо, просто - сказка. "Жить в сказке" - мы часто так говорим. А мне посчастливилось в тринадцать лет (кажется, самый что ни на есть возраст для принцессы!) узнать, как это на самом деле бывает. Быть взрослой актрисой и сниматься в фильме-сказке - это все равно удовольствие. Но это не та вера. Я не снималась, я жила в сказке, и это не заменить ничем. Мое детское воображение ничуть не сомневалось, что я принцесса. И что я Герда - вот так все сразу, одновременно.
      Костюм Герды я носила с такой уверенностью и чувством полной собственности, что однажды... была принята за нищенку. В Ужгороде на бульваре, где стояла гостиница, с другой его стороны был рыночек. Летом и осенью овощей и фруктов было полным-полно. Мы, возвращаясь со съемок, что-то там все время покупали и потом через бульвар возвращались. Я вышла из киношного автобуса с бабулей, а одета была все еще в съемочный костюм. Переодевались мы всегда уже в гостинице. Наряд героини к тому дню уже соответствовал всем превратностям судьбы на долгом пути в царство Снежной королевы - лохмотья по подолу платья и передника, сбитые на горных тропах башмачки.
      На базаре бабушка купила огромный арбуз, стала выбирать еще что-то. Я устала, просилась скорей идти. Тогда этот арбуз бабушкой был отдан мне с наказом нести его в гостиницу и там сидеть и ждать ее с остальными покупками. Я побежала через бульвар. Остановилась, ожидая зеленого света, пропуская машины. И услышала, как говорит одна женщина другой:
      - Да ты бачь, бачь, яка интересна ныщенка!
      - Яка ныщенка?
      - Да с гарбузом!
      Так естественно я чувствовала себя в платье Герды, что мне в голову не приходило, что кто-то может посмотреть на мой наряд с обычной точки зрения. Например, как на нищенский - впрочем, таким ведь он и был в тот момент по замыслу.
      Еще об одной вещи стоит, по-моему, сказать. Снимался эпизод: Герда и Маленькая Разбойница бегут по развалинам замка. Нам сказано было, где именно бежать: от этого дерева - по тропинке, пробежать еще под одним деревом и наконец скрыться за третьим. Камера заработала, мы побежали. От этого дерева - к тому. Уже на бегу я увидела, что с ветки второго на нашем пути дерева свисает змея. В Карпатах полно змей. Увиденная мной была внушительной толщины и свешивалась с ветки точно в том самом месте (разумеется!), где мне следовало пробегать. Что было делать?
      Я ни секунду не задумывалась, что у меня есть выбор. Я не остановилась и пробежала там, где надо. Уже было к тому времени внутреннее "встроенное устройство": во время работы все профессиональные требования - это номер один, исключений не бывает.
      Наравне с опытом и яркими воспоминаниями "Снежная королева" подарила мне еще один подарок - первое знакомство с Евгением Леоновым, чудесное знакомство. Иначе с этим человеком и быть не могло: всегда смешно, всегда интересно. Потом мы снова встретились, снимаясь в фильме "Гори, гори, моя звезда". В "Мимино" мы не встречались, снимались каждый в разное время.
      Зато, когда эта картина была готова, мы вместе поехали с ней в Англию. Самое интересное происходило по утрам в гостинице, где жила наша маленькая делегация: Леонов, я и представитель союзного Комитета кинематографии. Мне как единственной даме в делегации был предоставлен номер люкс, со спальней, гостиной и т. д. Мужчины жили немного попроще. Зато завтракать собирались все у меня: в самом деле, не заказывать же каждому все отдельно и, зевая, жевать в одиночку! Итак, мы собирались, делали общий заказ, а потом сам завтрак происходил в спальне, потому что телевизор стоял именно там, не в гостиной. Мы усаживались по кроватям - их там было две, разделенных проходом, куда мы вкатывали столик с едой. Но Леонов с нами не сидел, он завтракал лежа. Только отнюдь не так, как можно, поторопившись, представить себе "аристократический" процесс съедания завтрака, поданного в постель.
      Евгений Павлович ложился поперек кровати, на живот, и, придвигая к себе то одно, то другое блюдо, уплетал еду в хорошем темпе и с той же скоростью занимался самокритикой:
      - Так, все, с завтрашнего дня - на диету! Это ужас, это безобразие, как я себя распустил. Начинаю борьбу!
      Но еще лучше была его критика, ворчливо-возмущенная, непрекращающаяся, в адрес того, что он уписывал за обе щеки:
      - Да что это такое? Это черт знает что! Есть невозможно! Чем они нас кормят? Как этот порридж можно в себя затолкать, хоть глоток... Гадость! А эти хлопья с молоком - дрянь какая-то.
      И так далее, и так далее. Он все продолжал комментировать брюзгливым винни-пуховским голосом и не переставал поглощать все, чему давал уничтожительные характеристики.
      - Нехорошо, невкусно. То ли дело у меня с утра жена яишенку приготовит! А это что вон там у вас? Дайте-ка мне. Спасибо. Опять гадость невозможная! Это пирожок? Тьфу! То ли дело у меня жена пирожки печет и жарит. Ну, что я тут пропустил? Вон, вижу что-то еще в тарелке... Давайте сюда. Безобразие!
      Доставалось от него не только еде. Глядя на экран телевизора, Евгений Павлович и там не видел ничего достойного похвалы:
      - Это кино? Да? Разве это кино? Черт-те что... Вот у нас кино снимают, это да!
      И ел, и смотрел он, все отрицая, с мрачным лицом, без тени улыбки демон разрушения! А мы прямо-таки покатывались со смеху, потому что каждый раз это было бесконечное представление, даваемое одним актером для узкого круга публики.
      (Примечание. Порридж - это как раз и есть та самая "овсянка, сэр!", почти непременная составная часть английского завтрака. Не просто овсяные хлопья, а молотые в тончайшую пыль, которую положено залить кипятком и добавить туда каплю сливок. Без соли и сахара. Замешиваешь такой клейстер и не ешь его, а "принимаешь внутрь", потому что удовольствие от него, действительно, небольшое. Зато польза для хорошей работы желудка. Я неукоснительно следила, чтобы мои спутники не уклонялись от порридж-процедуры, и каждое утро долбила им:
      - Сегодня днем коктейли, ночью банкет... Как все это вредно, вы сами знаете. А порридж полезный, не зря же они его придумали. Ешьте, ешьте, не спорьте со мной!)
      Получалось, что каждый играл свою роль. У Леонова это, конечно, получалось просто неотразимо. При том, что он в жизни был очень серьезным человеком. Его мнения были всегда умны, авторитетны. Редко от кого приходилось услышать что-то столь глубокое, неожиданное. То, что он говорил, было серьезно - и все равно смешно. Хотя высказанные Евгением Павловичем мысли ничего не теряли от смеха, сопровождавшего реакцию слушателей. Все, что исходило от него - и серьезное, и смешное - легко уживалось вместе, без ущерба одно для другого.
      И говорить теперь о Леонове "был" - безумно жалко. Жалко, но при этом еще как бы... недостоверно. Хотя это уже второй случай в моей едва начатой книге, когда замечательнейший человек и артист, вспоминая о котором, после Ролана Анатольевича Быкова, мне приходится говорить в прошедшем времени. Потому что их уход я воспринимаю как некую условность. Смерти нет. Нет проходящего времени: вот оно было - вот его нет. Есть вечное сейчас.
      Не хочу сейчас переходить на отвлеченные размышления, их черед еще настанет. Пока что здесь, следуя ходу событий, пора сказать о третьей моей детской картине с буквальным таким для всех ее главных героев названием "Переходный возраст".
      Этот фильм на киностудии имени Горького снимал режиссер Ричард Викторов - очень по тем временам прогрессивный детский режиссер и любопытный для близкого знакомства человек. Съемки происходили в Волгограде, куда мне в тринадцать лет было очень интересно съездить. О том, что когда-то я окажусь за границей, побываю в разных странах, в той же Англии, например,- об этом мне тогда даже тень мысли не приходила в голову. А Волгоград-Сталинград - этот город был овеян таким героическим ореолом после войны. Его уже восстановили и воздвигли мемориал Славы, о чем говорили и писали тогда очень много. Да и вообще куда-то съездить - это было огромное событие для детей по тем временам. Для меня тоже, хоть у меня и были уже поездки в Ленинград и Ужгород, но общее представление о том, что редко и малодоступно, распространялось и на меня. У большинства наших граждан не было принято где-то разъезжать, тем более с детьми: свободное время ограничивалось коротким отпуском, а денег всегда было только-только, чтоб прожить не трогаясь с места.
      Ну а мне повезло, открылась новая заманчивая перспектива. К городу-герою на Волге, повторю, было совершенно особое отношение: память, слава, подвиг, высокая трагедия и высокая благодарность - весь такой комплекс чувств, совершенно искренних, катарсис. Никакой насмешки или легкомыслия в отношении к войне, победе, ветеранам не было и быть не могло даже в воображении.
      Для меня тоже все было всерьез и очень ответственно. Постоять у Вечного огня - такую несравненную честь оказал этот выдающийся город мне, обычной девочке из Москвы. Со мной рядом были какие-то другие пионеры, комсомольцы... Я хорошо помню подъем на курган, как все ближе становились монументальные скульптуры. Потом внутри мемориала - огромный зал, огонь, все так внушительно. Стены с пола до потолка испещрены именами людей, отдавших жизнь за Родину. На меня все это произвело большое впечатление, я прониклась и была в состоянии подъема высоких чувств: я в таком долгу перед прошлым. "Памяти павших будьте достойны", "в жизни всегда есть место подвигу" - не так уж мало людей среди нас, кто может вспомнить собственное глубокое впечатление от этих цитат, пусть даже временное.
      На самом кургане у нас было много съемок по фильму. Каждый раз это место меня и других очень настраивало, действовало на сознание в возвышающем таком направлении, прибавляло чувств гражданственности, готовности что-то сотворить для блага родной страны. Странно: мне казалось, что все так давно подверглось переоценке и теперь бесповоротно забыто. Но с легкостью необыкновенной память приводит на ум новый комплекс готовых ощущений - моих ощущений. Их, оказывается, не выкинешь, как слова из песни. И они, кстати, лучше всего выражаются этими песенными словами: "Надо что-то важное, ребята, в этой жизни совершить", "Раньше думай о Родине, а потом о себе", "Меня мое сердце в тревожную даль зовет"... На совесть все это было сделано - музыка, слова. Так же, как мемориал Славы на Мамаевом кургане.
      Было еще одно впечатление, впервые в моей жизни - Волга. Я никак не ожидала, что в ней такая холодная вода, такое быстрое течение. Что такая она огромная - "мать родная, русская река". В целом поездка в Волгоград принесла мне много новых ощущений. Там же была и какая-то первая любовь, да! Классическая девчоночья влюбленность. Не помню в кого, но была, точно...
      О самом фильме. В его основу лег сюжет книги "Девочка и птицелет", очень популярной в свое время. Речь там шла о школе, подростках, мечтателях-изобретателях, которые очень хотели сконструировать такой самолет, чтобы он летал, как птица, маша крыльями. Героиня учится в школе, и изобретает и пишет стихи, возвышенная, романтичная. Сценарий к "Переходному возрасту" написал Хмелик.
      Работать, пока фильм снимался, всем было интересно, это я хорошо помню. Вот только, на мой взгляд, результат не очень хороший получился на экране. Случается такое, ничего не поделаешь: все задумано вроде неплохо, много приложено стараний, много работы, а в конце концов как-то не смотрится... Определенного процента неудач не избежать, как я думаю. На их фоне выделяются по-настоящему достойные и удачные вещи.
      С этим фильмом многое было связано после. Удачный или нет, но прокатывался он широко. Около года мы, спаянная группа детишек в одной общей компании со взрослыми коллегами-друзьями, много ездили по Подмосковью, по школам, концертным площадкам, домам и дворцам пионеров. И выступали, и вспоминали, и между собой общались. При дефиците, даже вакууме друзей-сверстников вокруг меня этот процесс для меня многое восполнил.
      Следующий фильм, куда меня пригласили, тоже мало теперь вспоминается зрителями. Это была совместная работа кинематографистов СССР и ГДР, многосерийный фильм "Встречи" - один из первых сериалов, снятых для нашего экрана. В этой картине я играла небольшую роль девочки, которая погибает в первый день войны. Моя героиня жила на границе, в деревне. Двадцать второго июня начиналась бомбежка, обстрел, обрывались человеческие жизни, в том числе и ее, этой девочки. Главный герой фильма становился свидетелем этого. Первой смертью, которую он увидел на войне, была смерть ребенка. От этого шло психологическое развитие главной роли. А моя роль была эпизодической, вовсе не главной. Как играть, что делать - всему этому меня учили, объясняли. А психологически интересные вещи в тот раз обнаружились для меня в другой области.
      Я впервые, в возрасте тринадцати с половиной лет, оказалась за границей. В Восточной Германии - в социалистической стране, но для меня, как и для многих советских людей тогда, это все равно была страна, с которой еще недавно воевал наш народ. В шестидесятые годы память о войне священной, отечественной - была жива в сознании нескольких поколений, и каждый день она поддерживалась. Слова "немцы" и "фашисты" еще не очень-то, в общем, различались. Дети, не знавшие войны, вырастали с соответствующим к ней отношением. Я не составляла исключения. И прибавьте к общему состоянию мыслей и взглядов усиливающую подробность - мое недавнее пребывание в Волгограде, в месте, ставшем особенно выразительным символом эпохального противостояния.
      Но каким эхом, как конкретно во мне все это отозвалось? Получился занятный гротеск. Я сидела в гостинице, в нашем номере на третьем этаже. Окно было открыто, я смотрела вниз, на улицу. По улице туда-сюда ходили немцы. На моем окне, на подоконнике, стояли цветы в горшках. И я задумывалась: а не сбросить ли? Вниз, кому-нибудь из немцев на голову?
      Потом в этом городе у меня появился поклонник, мальчик-немец. Слава Богу, я никакой горшок так и не сбросила, зато мой кавалер каждый день приносил мне цветы к моему окну. Аккуратно ставил их там в баночку с водой. И потом серенады пел у меня под окном. Это меня несколько примирило с остальным местным населением.
      Ну а потом общение со своими, с актерами, окончательно все поставило на свои места. И, конечно, сама работа. Это было, как всегда, главное. И опять то, что происходило в работе, принесло новые неожиданности.
      Мне пришлось играть смерть. Потом, спустя немало времени, мой знакомый, очень хороший врач-хирург, сказал, посмотрев картину, что я сыграла все очень точно на его профессиональный взгляд. Моя героиня не сразу была убита. Ей, раненной осколком в живот, предстояло помучиться. Как умирает человек от такого ранения? Я этого не знала, конечно. Оказывается, сначала боль бывает резкой, потом немного отходит, снова обостряется, терзает человека своими последними вспышками - и наступает беспамятство, конец. Именно так я все и сыграла, случайно, по наитию...
      Почему так получилось? Откуда пришло представление о том, что надо играть? Может быть, от одного предварительного момента на тех же съемках. Прямой связи не было, но я почувствовала на себе очень странную, и даже, скажу, страшную вещь.
      В долине построили макет деревни. На холм закатили артиллерийские орудия. Со всех сторон картину охватили кинокамеры, чтобы снимать расстрел этой деревни. "Жители" должны были спасаться, бежать из своего жилья, прятаться в поле, за бугорки земли. На съемках соблюдалась всяческая безопасность, но для полной и абсолютной перестраховки во время съемок этого эпизода сначала работали каскадеры. Они находились в одном из домов и должны были при первых залпах выскакивать из дома, бежать под снарядами до первого залегания. Потом с того места во время второй перебежки в тех же костюмах снимались артисты, бежали уже до камер.
      И перед этой второй перебежкой, я помню, как начали бомбить. И помню, как мы лежали, а от разрыва снарядов вздрагивала земля. Не вздрагивала подпрыгивала. И била меня в грудь.
      В этот вечер у меня было шоковое состояние оттого, что я ощутила землю как живое существо, которому больно, которое бьется. Это одно из самых сильных и пронзительных моих воспоминаний: как билась от боли земля. Мне было больно от ее ударов, я чувствовала это самым непосредственным образом. И сразу вместе с этим поняла, что и земле так же больно от взрывов.
      Я на полном серьезе говорю: Слава Богу, что это ощущение я испытала вне войны, только "играя в войну". Достаточно было и игры, в которую ворвалось чувство настоящей паники, пережитой мной, когда я потом бежала прочь от расстрелянного из орудий дома. Быть внутри благополучной жизни - и вдруг эта жизнь разорвана катастрофой... Ощущение конца всего и вся... Я бежала на камеры - бежала от настоящей войны, я бежала от своего разрушенного дома, от своей изуродованной юности. Это было за секунду, мгновенно, какими-то тайными генами впрыснуто в кровь. За долю секунды сразу, как только начали бомбить и стрелять.
      Но от всего этого понятие "родина" для меня не является умозрительным. Оно физически ощутимо мной внутри: с комьями и с корнями, ощущение плоти моей - моей земли. И к военной теме я отношусь без малейшей легкости, без того сарказма, который подавил ее у нас в последние годы. А получилось это благодаря тому самому маленькому эпизодику снимаемой картины. За это я тоже благодарна моей профессии, без которой такое серьезное чувство не было бы испытано. И в такой форме, доступной любому пониманию: когда под тобой земля бьется от боли.
      Глава 3
      ЗАЧЕМ СЕРДЦУ КВАДРАТНАЯ ФОРМА
      После четырех картин съемки в кино стали для меня неотъемлемой частью жизни: привыкла. Привыкла точно так же, как люди привыкают к любому постоянному занятию. Кончалась работа над одним фильмом - начиналась над другим, практически без перерыва. Фильмов тогда ставилось много, в том числе таких, где требовались не только взрослые исполнители ролей. И вдруг прерваться, перерешить что-то, переоценить ситуацию и сделать попытку вернуться в прерванную жизнь нормальной девчонки-подростка, мне было просто некогда. А уж в пятый раз, когда приглашение на роль поступило от моего "крестного" по профессии - от Александра Митты, начавшего работу над новой картиной "Гори, гори, моя звезда", у меня не было ни капли сомнений: соглашаться - не соглашаться...
      И со своим детством, бывшим-небывшим у меня, я прощалась под конец в каком-то бешеном темпе. Снималась в "Гори, гори..." и параллельно оканчивала экстерном девятый и десятый классы сразу, в один учебный год 1968/69.
      При желании можно разглядеть в названии фильмов А. Митты, где я снималась, что-то символическое для меня. Сначала императивное "Звонят, откройте дверь!" - и вот для меня за некой дверью вдруг открылась совершенно неожиданная жизнь и забрала меня с собой, до поры до времени как бы даже ни о чем не спрашивая. Просто случай такой выпал, судьба, рок, вот и все. А "Гори, гори, моя звезда" - это можно понимать как развитие темы и как доказательство того, что внезапное роковое вмешательство отнюдь не было случайным, что какое-то предсказание сбылось надо мной или сейчас сбывается, сию минуту. И что с моей стороны это происходит в общем-то уже вполне сознательно.
      Впрочем, всякая игра с названиями и их толкованием так и эдак - это не более чем игра, забавное развлечение. Последний фильм моего школьного, так сказать, периода мог называться совсем иначе, как угодно он мог называться, но он все равно стал бы для меня исключительно важной частью моей личной жизни, моей судьбы.
      Как всегда, в свою картину Александр Митта пригласил прекрасных актеров: Олега Табакова, Олега Ефремова, Евгения Леонова, Леонида Куравлева. Из них Ефремов и Леонов были для меня уже "старыми знакомыми". А вот с Олегом Павловичем Табаковым, которому была предназначена главная роль, я встретилась впервые.