Вопреки утверждениям многих военных историков на Западе польская авиация в первый день военных действий не была пассивным объектом уничтожения, а действовала активно, хотя и не перелетала границ Польши{101}.
      Результаты немецкой атаки польских аэродромов на рассвете 1 сентября и всего воздушного наступления вызвали разочарование германского авиационного командования. Если часть аэродромов мирного времени и была выведена из строя, то самолеты на них понесли сравнительно небольшие потери. В официальном отчете германских ВВС о первом дне действий против Польши говорилось: "...Попытка застигнуть польские ВВС врасплох не удалась, во всяком случае она была достигнута не в той мере, как было намечено. У противника оказалось время, чтобы провести как активные мероприятия - подготовку истребительной и зенитной обороны, так и пассивные - перемещение соединений на запасные аэродромы. Вследствие разобщенности боевых действий собственных ВВС не было возможности атаковать вражеские авиабазы одновременно".
      Мы, конечно, не хотим преувеличивать результатов сопротивления польской авиации - силы слишком несопоставимы. Мы имеем в виду лишь возразить против другой крайности, тем авторам, которые считают, будто германские ВВС первым же ударом уничтожили на аэродромах всю польскую авиацию.
      Фуллер пишет: "Наступление на Польшу началось в 4 часа 40 мин. утра 1 сентября 1939 г. массированным ударом с воздуха. Поляки были застигнуты врасплох... В качестве первоочередной задачи германских военно-воздушных сил был захват господства в воздухе. Это было достигнуто уничтожением польской авиации как в воздухе, так и на земле"{102}.
      Типпельскирх утверждает: "Немецкие военно-воздушные силы в первый же день наступления уничтожили слабую польскую авиацию на ее аэродромах"{103}.
      По мнению Фойхтера, автора работы "История воздушной войны", "в течение двух дней главные силы польской авиации были разбиты, причем большинство самолетов было уничтожено на аэродромах"{104}.
      Господство в воздухе немецко-фашистская авиация, конечно, быстро захватила благодаря подавляющему численному превосходству и более современной технике. Первый день войны с полной очевидностью показал, что тихоходные, слабо защищенные польские самолеты за малым исключением не могут противостоять немецким. Однако и позже польскую авиацию Геринг не смог парализовать, она мужественно использовала для борьбы свои до крайности ограниченные силы.
      Боевые действия в приграничной зоне на направлении немецких главных ударов сначала развертывались сравнительно медленно. В первый день германские генералы не сумели использовать мощь своих танковых соединений: поляки стойко оборонялись. Однако во второй и третий дни определяющую роль стало играть многократное превосходство германских вооруженных сил над польскими. Численное преимущество немцев, особенно в технике, их жестокий напор, выучка и вместе с тем отсталые методы управления операциями, оказавшиеся присущими польскому командованию, вскоре обеспечили германским армиям оперативный прорыв польской обороны. Моторизованные корпуса двинулись в глубину территории страны, сопровождаемые ударами пикирующих бомбардировщиков по почти не защищенным от таких атак польским войскам, городам, железным дорогам, станциям, позициям обороны. Тем временем Гитлер после речи 1 сентября демонстративно под восторженные вопли "депутатов" объявил, что немедленно "отправляется на фронт". Его "ставка" разместилась в бронированном поезде из трех вагонов. Им командовал генерал-майор Роммель.
      Отъезд Гитлера, преследовавший пропагандистские цели в гораздо большей степени, чем военно-стратегические, вызвал появление довольно своеобразных методов руководства, которые заключались и следующем.
      Еще накануне войны в германском верховном командовании образовалось некое расслоение. Избранные, доверенные лица составили полуофициальный орган, так называемый "первый узкий круг" (или "внутренний круг"). В него входили самые приближенные к Гитлеру военные советники, адъютанты и связные офицеры трех видов вооруженных сил{105}. Они оказывали большое влияние на принятие основных решений. Особенно Геринг и Иодль. Последний до войны постоянно работал в рейхсканцелярии, в комнате рядом с Гитлером, в то время как начальник Иодля Кейтель сидел в другом здании и лишь навещал рейхсканцелярию. В полевых условиях "первый узкий круг" обособлялся.
      Рабочий штаб составлял "второй узкий круг". В него входили аппарат ОКВ, командование и штабы сухопутных сил и авиации. Состав его зависел от тех задач, которые решало на том или ином фронте верховное командование.
      Во время всего "польского похода" Гитлер с "первым узким кругом" разъезжал в своем личном поезде. Он внезапно, рассчитывая на эффект, появлялся перед войсками где-нибудь вдалеке от фронта, "воодушевлял" их речами и ехал дальше.
      Действительное же оперативное руководство военными действиями велось из другого места.
      В 35 км к югу от Берлина, если пересечь кольцевую автостраду, есть небольшой чистенький городок Цоссен. Недалеко от окраины, среди сосен, разместились мощные железобетонные казематы. Сюда, в подземные лабиринты комнат, перед началом войны перебрался штаб сухопутных сил. Лагерь "Цеппелин", как условно назывался штаб в Цоссене, стал отныне одним из главных центров управления армией. Отсюда Браухич в своем личном самолете "Граф Шлиффен" летал в "ставку фюрера", здесь 1-й обер-квартирмейстер фон Штюльпнагель и его правая рука полковник Грейфенберг составляли оперативные директивы.
      В общем сложилась довольно своеобразная система управления: ставка, включавшая "первый узкий круг", находилась все время на колесах, аппарат ОКВ остался в Берлине на Бендлерштрассе, штаб сухопутных сил замкнулся в бункерах Цоссена, Геринг со штабом авиации расположился отдельно. Неустойчивая связь между поездом и Берлином дополняла картину некоторой разъединенности высшего руководства: все передоверялось ОКХ и штабам групп армий. Верховное командование преимущественно довольствовалось информацией и одобрением действий подчиненных.
      И поскольку сначала все шло в общем и целом более или менее гладко, Гитлер не считал нужным вмешиваться в дела генштаба сухопутных сил, как стал делать позже, во время войны против СССР.
      Несмотря на стойкое сопротивление поляков, особенно в сражениях на Варте и Видавке, под Млавой, Мокра и в других местах, 5 сентября польский фронт на участках немецких главных ударов был прорван. Польский главнокомандующий Рыдз-Смиглы принял решение отвести все армии за Вислу, в восточные районы страны. Войска группы армий "Юг", преследуя отступающие польские соединения, на южном участке фронта переправились через Дунаец, а в центре подвижными соединениями продвинулись севернее Пиотркува.
      Тем временем на северном участке фронта польские войска уже сумели отойти за Вислу. Хотя отход и был вынужденным, но в конечном счете имел определенные последствия: здесь поляки сорвали планы группы армий "Север", стремившейся, в соответствии с общим замыслом, ликвидировать польскую армию на левобережье Вислы, не допуская ее отступления за реку. Западногерманский историк Форман пишет по этому поводу: "...В группе армий "Север" появилось сомнение в том, возможно ли еще уничтожить польские вооруженные силы западнее Вислы и нет ли необходимости изменить цели, поставленные первоначальным планом". Если говорить проще, то речь идет о том, что польские войска снова внесли существенную поправку в немецкие расчеты: удар на севере пришелся если не по пустому месту, то, безусловно, принес другой эффект, нежели тот, на который рассчитывали в ОКХ, составляя "Белый план". Начиная признавать невыполнимость своих исходных расчетов, немецкое командование постепенно меняет оперативные намерения.
      Фон Бок приходит к выводу о необходимости полной перегруппировки сил и создания новой ударной массы теперь уже не в центре, а на восточном фланге группы армий "Север". Наступление на Варшаву по обе стороны Вислы предполагается затем вести только частью 4-й армии, остальные же силы армии перебросить к востоку для обхода сумевших отойти за Вислу польских группировок.
      Главнокомандование сухопутных сил, убедившись, что польская армия не столь слаба, как ему казалось до войны, теперь все больше опасается слишком глубокого удара восточнее Вислы.
      Директива Браухича от 5 сентября о задачах группы армий "Север" гласила: "В намерения ОКХ входит наступление 4-й армии но обе стороны Вислы на Варшаву, 3-й армии - правым флангом на Варшаву, левым флангом - на Острув Мазовецкий. Намерение группы армий усилить 3-ю армию путем переброски сил - особенно подвижных - из 4-й армии соответствует мнению ОКХ. Нужно избегать далекого размаха движения восточного фланга и ограничить продвижения на линии Варшава Острув Мазовецкий"{106}.
      Это довольно осторожное решение ОКХ - серьезный аргумент против тех, кто рисует ныне ход германо-польской войны, в частности действия на северном участке фронта, как одну-единственную операцию германской армии, проведенную от начала и до конца на всех участках фронта с какой-то необычайной смелостью и стремительностью, как блестящее, чуть ли не автоматическое осуществление всех довоенных планов гитлеровского командования{107}.
      Директива ОКХ от 5 сентября кладет начало второй стратегической операции: восточнее Вислы, не предусмотренной первоначальными планами войны. Ибо, как читатель помнит, немецкое верховное командование собиралось закончить ее одной операцией, проведенной западнее Вислы. Штаб группы армий "Север" в приказе от 5 сентября значительно сократил глубину и размах планируемого нового наступления: 4-я армия нацеливается на Варшаву, а не глубже, к востоку; 3-я армия получает задачу захватить переправы через Нарев, направить правофланговые соединения к Варшаве, а левофланговые, наносящие главный удар, - лишь немного восточнее, на Рожан{108}.
      Германское командование оказалось перед необходимостью уточнять исходный оперативный план. Оно не использовало своего первоначального успеха. Польские войска получили передышку, отступили за Вислу и Нарев, укрепили оборону Модлина и Варшавы, приступили к созданию нового оборонительного фронта.
      Итак, далеко не все шло у гитлеровского командования так гладко, как могло казаться на первый взгляд. Серьезно заблуждаются ныне те военные писатели на Западе, которые утверждают, что "поход в Польшу представлял собой в целом только осуществление германских оперативных планов" (западногерманский историк Роос).
      Несмотря на очевидное поражение польской армии, на дезорганизацию ряда участков фронта и на тяжелый урон, все же поляки в эти дни не позволили Браухичу, Гальдеру и вообще всем стратегам из Цоссена осуществить их замысел окружить польские армии западнее Вислы и Нарева. На северном и крайнем южном флангах польские войска, выйдя из-под ударов, заставили немцев отказаться от охватывающего маневра и заменить его обычным фронтальным вытеснением. В ОКХ признали нереальность окружения польской армии западнее Вислы и Нарева и оказались вынужденными изменить первоначальный план, начать новую, вторую по счету, стратегическую операцию. Но отсрочка была, конечно, временной, ибо поражение Польши неминуемо надвигалось. Польша теперь стояла лицом к лицу с трагической истиной: необходимостью расплаты за многолетнюю реакционную близорукую политику своих правителей. Желая сделать свою страну бастионом Запада против "большевизма", на деле они подвели ее к состоянию экономического, политического и военного банкротства, которое не мог предотвратить героизм солдат.
      После того как польские армии, расположенные в западных районах страны, в большинстве потерпели поражение, когда речь могла уже идти лишь о том, будут ли они полностью разбиты или какая-то их часть сумеет выйти из-под удара, польское командование все более теряло реальные перспективы и надежду изменить ход событий. В глубине страны отсутствовали резервы. Перевозить войска к фронту, линию которого высшие штабы знали плохо, становилось почти невозможным из-за развала работы находящихся под авиационными ударами железных дорог. Отступление на ряде участков фронта становилось все более хаотическим.
      Кризис буржуазного режима Польши заключался в том, что правящие круги не смогли в момент испытаний объединить страну и армию для борьбы против фашизма. Неразрешимые противоречия государственного и общественного строя буржуазно-помещичьей Польши теперь выступили наружу с потрясающей силой и становились ясными как для одной, так и для другой стороны, вселяя в одних все большую уверенность, в других - все большее отчаяние{109}. И чем быстрее распадался польский фронт, тем смелее становились немецкие танковые командиры, двигая все дальше свои колонны и создавая те пресловутые "танковые клинья", которые вскоре все, кто мыслил мюнхенскими категориями, стали считать олицетворением каких-то совершенно необычайных приемов ведения войны, против которых невозможно бороться.
      Глубокие прорывы на южных участках фронта открыли немецким танковым дивизиям путь на Варшаву, в Галицию и в Силезский промышленный район. Замысел новой стратегической операции, изложенный в директиве Браухича, отданной во второй половине дня б сентября, выглядел так:
      "1. Из сведений о противнике следует, что он отходит за линию Висла Нарев и больше не собирается вести впереди этой линии решающие бои...
      Возможно, происходит создание ударной группы на Нареве силой примерно самое большее в 4-5 дивизий. Не исключено дальнейшее ее усиление за счет войск, отходящих через Варшаву. Создание группировки в районе Лодзи составляет последнюю попытку противника к удержанию столицы... Предполагается, что создание группировки в районе Кельце больше невозможно. Противник здесь надеется перед быстро продвигающимся флангом 10-й армии отойти за Вислу на юго-восток. Его уничтожение на западном берегу Вислы будет едва ли возможно... (курс. наш. - Д. П.).
      2. В связи с этим ставятся следующие задачи: группа армий "Север" быстро продвигается 3-й армией через Нарев, чтобы воспрепятствовать планомерному созданию обороны реки, и далее развивает наступление через Буг в направлении Варшава - Седльце, чтобы свернуть с севера фронт на Висле...
      Группа армий "Юг" одновременно с уничтожением армии "Лодзь" препятствует созданию обороны на Висле, ...14-я армия наносит удар через Сан в общем направлении на Люблин... Дальнейшая оперативная цель: охват остатков польских главных сил восточнее Вислы" (курс. наш. - Д. П.){110}.
      Перенеся действия восточнее Вислы, германское командование не только начало вторую операцию, но и нацеливало наступление вермахта все ближе к границам Советского Союза.
      II
      Первые три дня гитлеровской агрессии в Польше, т. е. 1, 2 и 3 сентября 1939 г., имели особое значение для формирования дальнейшей политики и военно-политической стратегии западных держав по меньшей мере вплоть до лета 1940 г., т. е. до падения Франции. Именно тогда французская и британская политика открыла перед третьим рейхом такие перспективы и возможности, что Гитлеру и его генеральному штабу оставалось лишь воспользоваться ими. Но именно вскоре после этого постепенно становится все более очевидным просчет исходной идеи всей "большой стратегии" германского верховного командования.
      Политика Англии и Франции в начале второй мировой войны была прямым и логическим продолжением довоенного политического курса правящих кругов обеих держав с его настойчивым стремлением добиться соглашения с гитлеровской Германией на общем фундаменте антикоммунизма и за счет взаимных уступок. Захват Гитлером Польши, этого важного партнера Англии и Франции на востоке Европы, рассматриваемого ими в качестве противовеса Германии, антисоветского бастиона и опорного пункта влияния на Юго-Восточную Европу, был совершенно неприемлем для западных держав. Такой захват имел бы следствием лишь новое резкое усиление политических, экономических и военных позиций третьего рейха в ущерб Англии и Франции. Конечно, имелись надежды на агрессию Германии против СССР после выхода германских армий к советским границам в случае успеха Гитлера в германо-польской войне, но такое столкновение пока еще, особенно в условиях заключенного 23 августа советско-германского договора, было проблематичным, а нападение на Польшу - реальностью.
      Резкое обострение империалистических противоречий в результате открыто обнаружившегося теперь нового шага Германии к занятию преобладающих позиций в Европе создало для правительств Лондона и Парижа обстановку, требующую немедленных кардинальных решений.
      Народные массы Англии и Франции были полны решимости оказать сопротивление фашистскому агрессору; значительная часть господствующих классов, широкие круги общественности обеих стран не желали снова отступать и позволить германскому фашизму добиться решающего преобладания в Европе. Давление этих взаимодействующих сил в Англии и Франции привело к такой ситуации, когда объявления войны Германии уже невозможно было избежать.
      Политика Гитлера и Риббентропа с началом войны представляла собой открытую спекуляцию на мюнхенских тенденциях тех политических кругов стран Запада, которые еще продолжали думать о сделке с фашизмом. Выступление Гитлера в рейхстаге в 10 часов утра 1 сентября рассчитывалось именно на эти круги. В тот же день британский кабинет после длительного заседания решил направить гитлеровскому правительству "ноту предостережения": "По многим сведениям, немецкое наступление в Польше развивается. Этим германское правительство создало положение, когда Англия и Франция должны выполнить свои обязательства, данные Польше... Я сообщаю, - писал Чемберлен, - что правительство его величества без колебаний выполнит свои обязательства Польше, если германское правительство не готово... приостановить наступление против Польши и не готово немедленно вернуть свои войска с польской территории"{111}.
      Срок для ответа не был указан, и британскому послу в Берлине давались строгие инструкции, чтобы нота не рассматривалась как ультиматум. Аналогичную ноту передал Риббентропу французский посол.
      Однако довольно решительный тон ноты далеко не соответствовал истинным намерениям Чемберлена, который в принципе не желал скорого объявления войны и поэтому делал все, чтобы оттянуть его.
      Во французском правительстве и французском генеральном штабе сопротивление немедленному объявлению войны и оказанию помощи Польше было не менее очевидным, чем в Лондоне. Особое усердие в этом направлении проявлял министр иностранных дел Боннэ, стремившийся и сейчас добиться компромиссных переговоров с Гитлером за счет Польши. Этот политический курс Боннэ ясно сформулировал еще на заседании национального совета обороны 23 августа. "Не лучше бы толкнуть Варшаву к компромиссу?" - вопрошал он.
      В последующие дни он упорно добивался осуществления своего плана. После того как началось вторжение, он стал опираться на заявление генерального штаба, что потребности мобилизации не позволят объявить войну раньше 4 сентября. Правящие круги Франции медлили с объявлением войны, так как надеялись на соглашение с Гитлером с помощью мирной конференции, предложенной еще 31 августа Муссолини{112}.
      Итальянский диктатор хотел в своих интересах инсценировать второй Мюнхен, а французские и английские капитулянты собирались ему помочь. В Париже и Лондоне серьезно обсуждались предложения Муссолини как до, так и после нападения на Польшу, причем еще 31 августа Боннэ поддержали министры де-Монзи и Маршандо{113}.
      Итальянский министр иностранных дел Чиано сообщил послам западных держав, что с согласия Англии и Франции он обратился к Гитлеру.
      В 10 часов 2 сентября в Берлин из Рима направляется "информация" на имя фюрера: "...Италия ставит в известность, конечно, оставляя любое решение за фюрером, что еще имелась бы возможность созвать конференцию Франции, Англии и Польши на следующих основах: 1) приостановка военных действий там, где сейчас находятся армейские корпуса; 2) созыв конференции в течение 2-3 дней; 3) решение спорных польско-германских вопросов, которое, как показывают события, будет благоприятным для Германии. Данциг уже немецкий, и Германия уже имеет в своих руках залог, обеспечивающий наибольшую часть ее требований. Если предложение конференции будет принято, то она добьется всех своих целей и одновременно устранит войну, которая уже сегодня выглядит как всеобщая и чрезвычайно продолжительная"{114}.
      Этот план своеобразной "деэскалации" войны за счет Польши немедленно поддержали в Лондоне и Париже. Там еще надеялись на поворот событий. В полдень 2 сентября британский министр иностранных дел Галифакс отправил в Париж телеграмму: "Невозможно ожидать более чем очень ограниченное время, чтобы разрешить современную ситуацию. Было бы хорошо, чтобы мероприятия английского и французского правительств были бы в настоящее время идентичными"{115}.
      В Польше к идее конференции отнеслись иначе. Вторжение уничтожило остатки иллюзий. Министр иностранных дел Бек, обанкротившийся со своим довоенным антисоветским политическим курсом, следующим образом ответил в 21 час. 30 мин. 1 сентября на предложение французского правительства о конференции: "Мы находимся вследствие неспровоцированного нападения в состоянии войны. Речь больше не идет о конференции, а о том, чтобы союзники совместным отпором сопротивлялись наступлению. Я вообще ни от кого не слышал чего-либо об итальянском плане"{116}.
      Во второй половине дня 2 сентября собрался французский парламент. Выступление премьера Даладье дало понять, что Франция, если и объявит войну Германии, реально воевать против Германии не будет. Упор был сделан на необходимости обороны, а не перехода в наступление против Германии. "Геройство наших солдат может быть только подвигом защитника, а не завоевателя... Франция поднимается только тогда с таким порывом, когда она убеждена, что нужно сражаться за свою жизнь и за свою независимость"{117}.
      Формальное решение парламента уполномочить правительство на ультиматум и на объявление войны не состоялось. Однако депутаты разрешили требуемый кредит в 80 млрд. фр. для военных мероприятий, что правительство расценило как получение полномочий принять окончательное решение{118}.
      Колебания, связанные с надеждой на мирную конференцию, продолжались в Париже и Лондоне весь день 2 сентября. Этот свой прямой выигрыш Гитлер стремился использовать, быстрее продвигая войска в Польше, чтобы поставить западные державы перед фактом ее разгрома.
      В 15 часов 2 сентября итальянский посол в Берлине Аттолико сообщил в Париж и Лондон: Гитлер не отвергает идеи конференции, но должен знать, означает ли английская и французская ноты от 1 сентября ультиматум. Если да, то переговоры станут невозможными (заметим, к этому времени немцы уже заняли "польский коридор", Данциг и глубоко вторглись в Южную Польшу).
      Из обеих столиц последовал немедленный ответ. "Нота, переданная вчера вечером на Вильгельмштрассе, - сообщил Боннэ, - не носит никакого ультимативного характера... Что касается вступления Франции в войну, то лично я готов отложить его до середины дня 3 сентября"{119}. Чиано отмечал в дневнике, что сообщение о позиции Гитлера вызвало у Боннэ "самое большое удовлетворение"{120}. Более того, Боннэ в 16 часов вызвал по телефону Галифакса и сказал, что "окажется невозможным получить согласие Гитлера на конференцию, если будет требоваться предварительное очищение польских областей"{121}. Ради конференции Боннэ был готов на все. Но через час он получил сообщение английского правительства: "Британский кабинет... примет план конференции Муссолини только при одном условии, которое должно предшествовать его принятию. Немецкие войска должны быть немедленно выведены из польских областей. Британское правительство решило дать Гитлеру время сегодня до полуночи, чтобы вывести из Польши войска. По прошествии этого срока Великобритания откроет военные действия"{122}.
      Ускорение решения английского правительства объявить войну объяснялось тем нажимом, который оно испытывало со стороны народа и ряда политических деятелей. Когда Чемберлен, сомневающийся в необходимости сказать последнее твердое слово, выступил вечером 2 сентября в палате общин, он встретил нарастающее возмущение многих представителей обеих партий.
      Лейборист Дальтон сделал следующую запись в дневнике: "Эмери и Ральф Купер особенно раскраснелись и почти онемели от ярости. Казалось, что... данное нами полякам честное слово с намерением нарушается... Позже в кулуарах царило сильное волнение. При голосовании, как казалось, без фракционного принуждения Чемберлен и Саймон были бы провалены"{123}. Депутаты были, как впоследствии передавал Чемберлен французскому послу, настроены против Франции. "Ее обвиняли в скрытых намерениях уклониться от своих обязательств. Позже вину свалили на кабинет, который ответствен за честь британцев... Об итальянском предложении никто не хотел слушать. В нем видели ловушку, имевшую цель благоприятствовать продвижению немецких войск"{124}.
      Правительству становилось ясно, что больше тянуть невозможно. После заседания палаты общин Чемберлен сообщил Даладье: "Намерение французов и дальше оттягивать объявление войны создает для английского правительства неподходящую ситуацию. Если французское правительство продолжает настаивать на сроке в 48 часов, начиная с полудня 3 сентября (т. е. до 5 сентября - дня, предложенного Муссолини для начала конференции. - Д. П.), то правительство (английское. - Д. П.) не сумеет удерживать здесь положение в нужном состоянии"{125}. Из ответа Даладье следовало, что он все еще рассчитывает на какой-то Мюнхен: "Еще можно надеяться на согласие Гитлера на конференцию, если западные державы согласились бы оттянуть вручение ультиматума до полудня 3 сентября"{126}. В то же время и Боннэ убеждал Галифакса в необходимости выждать: эвакуация больших городов не может быть закончена. Все железные дороги забиты туристами. Поезда будут штурмоваться людьми, так как все захотят покинуть большие города. В случае воздушного наступления имеется риск чрезвычайного кровопролития{127}.
      Крайне угрожающее для правительства Чемберлена положение в стране и в парламенте не оставляло другого выхода, как покончить с игрой в мифическую конференцию и объявить войну, "даже если французское правительство не сделает это одновременно"{128}.
      В 5 часов 3 сентября Галифакс поручил британскому послу в Берлине встретиться в 9 часов с Риббентропом для вручения ультиматума, "так как английское правительство не получило ответа на свою ноту от 1 сентября"{129}. Посол в Берлине Гендерсон вручал ультиматум Риббентропу в присутствии Гитлера и Геринга. Английский посол заявил: "Если сегодня, 3 сентября, до 11 часов утра по британскому летнему времени от немецкого правительства не будет получено удовлетворительного сообщения в вышеупомянутом смысле и если оно не будет доставлено правительству его величества в Лондон, то между обеими странами с указанного часа будет существовать состояние войны"{130}.
      Переводчик германского министерства иностранных дел Шмидт, присутствовавший при этой сцене, вспоминает:
      "Гитлер сидел за своим письменным столом, в то время как Риббентроп стоял несколько справа от него, у окна. Оба выглядели, как мне казалось, напряженными. Я остался в некотором отдалении от стола Гитлера и медленно переводил ему ультиматум британского правительства. Как окаменелый, сидел Гитлер и смотрел перед собой. Он сидел тихо... потом повернулся к Риббентропу, который продолжал стоять у окна. "Что теперь?" - спросил Гитлер своего министра иностранных дел с гневным блеском в глазах... Риббентроп ответил тихим голосом: "Я полагаю, что в следующие часы французы передадут нам аналогичный ультиматум". Господствовала мертвая тишина. Геринг повернулся ко мне и сказал: "Если мы проиграем эту войну, тогда... да хранит нас небо!""{131}.
      Так ход событий вынудил Англию вступить в войну, о чем премьер-министр Чемберлен сообщил по радио в 11 часов 3 сентября. Курс предвоенной политики Великобритании закончился провалом. Гитлер напал на союзницу Англии - Польшу, и Англия оказалась перед необходимостью сделать последний шаг - не столько ради выполнения своих обязательств, сколько вследствие недопустимости еще одной капитуляции перед требованиями Берлина, которая привела бы к окончательному подрыву позиций Великобритании как мировой державы.
      Французское правительство в тот же день последовало за англичанами. В 10 час. 20 мин. Кулондр получил инструкцию прибыть в германское министерство иностранных дел и "ходатайствовать об ответе германского правительства на ноту от 1 сентября"{132}. В случае отказа он должен заявить правительству рейха, что "Франция вследствие отрицательного ответа Германии вынуждена с сегодняшнего дня, 3 сентября, с 17 часов выполнять свои, известные германскому правительству, обязательства в отношении Польши"{133}.
      Французский посол вошел в кабинет Риббентропа. Отлично сознавая, с какой неохотой французское руководство объявляет войну, гитлеровские заправилы использовали это обстоятельство в своих стратегических целях. Выслушав Кулондра, Риббентроп с огорченным видом сказал: "Рейх может только сожалеть, если Франция считает себя вынужденной вмешаться в конфликт". И далее последовало заявление, точно рассчитанное на соглашательские тенденции французского правительства: "Только если Франция на нас нападет, мы будем сражаться, и тогда это будет французская наступательная война". На вопрос, означает ли это, что ответ на ноту от 1 сентября является отрицательным, Риббентроп ответил утвердительно. Тогда Кулондр заявил о вступлении Франции в войну с 17 часов сегодняшнего дня. "Отлично, - ответил Риббентроп, - в этом случае Франция будет нападающим"{134}.
      На следующий день после объявления западными державами войны Германии газеты рейха вышли с огромными заголовками: "Немецкий ответ на английское лицемерие и вызов", "Обращение фюрера к народу, партии, к Восточной и Западной армиям". Гитлер уверял: Германия ничего другого не желает, кроме сердечного взаимопонимания с Англией и Францией. Никакой ревизии границ. И если Германии объявлена война, то лишь потому, что ее хотят "плутократы и агрессоры".