"Господствовала хаотическая обстановка, - пишет западногерманский историк О. Е. Молль. - Штабы, которые несколько часов назад находились в тылу, оказались вплотную перед советскими войсками. Автоколонны, которые двигались далеко за линией фронта, оказались под обстрелом советских танков. Отступающие немецкие фронтовые части были обойдены вражескими соединениями. Никто не мог сказать, кто находится впереди и сзади, никто не знал, где он найдет свое соединение"{716}.
      Все чаще вспыхивала паника. Она нередко проникала в глубокий тыл. На ряде участков контроль над войсками уходил из рук. Из ставки Гитлера один за другим следовали суровые приказы: удерживать любые оставшиеся очаги сопротивления, даже в тылу противника, оборонять выдвинутые изгибы фронта, чтобы сковывать советские войска, отводя силы лишь в крайнем случае, когда их сопротивление станет совершенно бессмысленным.
      Теперь последовало решение весьма примечательное: армиям Восточного фронта перейти к позиционной обороне. С точки зрения истории германского верховного командования, оно стало доказательством смены стратегических концепций в результате исходного просчета в оценке Советского Союза и ударов, полученных от Красной Армии.
      8 января Гитлер отмечал: "Цель русского командования - отдельными атаками привести в замешательство немецкий фронт. При этом противник рассчитывает на оперативную уязвимость нашего руководства, которой оно, как это доказано опытом, не страдает... Тем самым эта борьба в основном решится в пользу того, у кого более крепкие нервы, главным образом среди руководства. Русские доказали наличие крепких нервов. Нашей обязанностью является и в этой области никоим образом не оказаться в более худшем положении. Мысль о том, что силу атаки русских можно ослабить даже на короткое время и что они добровольно отступят, основывается на неверном умозаключении".
      В приказе говорилось далее: "Укорочение фронта, которого можно достичь отводом войск, большей частью... полностью лишается смысла из-за ослабления в связи с этим боевой силы соединений, вырванных со своих позиций. Поэтому легче с наименьшими силами удерживать как-нибудь укрепленную более длинную позицию, чем оказывать сопротивление на укороченной, но не укрепленной линии с большими силами. Потери в людях от обморожения и ранений в этом случае будут больше, чем при обороне на более длинной и пусть даже на примитивно укрепленной позиции"{717}.
      15 января Гитлер, после продолжительных переговоров с командованием группы армий "Центр", согласился на отступление к "зимним позициям". Он вынужден был отдать следующую директиву: "После того как не удалось закрыть разрывы, возникшие севернее Медыни и западнее Ржева, я отдал главнокомандующему группой армий "Центр" в силу его ходатайства приказ: фронт 4-й армии, 4-й танковой армии и 3-й танковой армии отвести к линии восточнее Юхнова - восточнее Гжатска - восточнее Зубцова - севернее Ржева. Руководящим, в частности, является требование, чтобы дороги Юхнов - Гжатск - Зубцов - Ржев оставались свободны в качестве поперечной связи позади фронта наших войск. На указанной выше линии необходимо полностью парализовать действия противника. Линию нужно удерживать". В заключение Гитлер признавал: "В первый раз в эту войну мною отдается приказ о том, чтобы отвести большой участок фронта. Я ожидаю, что этот маневр будет проведен так, как это достойно немецкой армии. Чувство превосходства войск над войсками противника и фанатичная воля нанести ему максимальный вред должны послужить стимулом к выполнению цели"{718}.
      Так впервые во второй мировой войне руководители германского милитаризма признали перед всей армией военное поражение. Позиционная оборона - не "блицкриг". Легкое и быстрое движение вперед - не отчаянная оборона и не отход под тяжелыми ударами. Гитлеру нужны были новые люди, и он пришел в восторг, когда ему представили генерала Вальтера Моделя, командира танкового корпуса. Фюреру давно рекомендовал Моделя Гиммлер: генерал - настоящий национал-социалист, глубоко предан партии. Он первым из всех командиров попросил рейхсфюрера СС дать ему адъютантов-эсэсовцев. Гитлера поразил этот холодный взгляд, в котором удивительно перемешивались насмешливый цинизм и не знающая пределов жестокая решимость. Ему понравилась и биография 50-летнего Моделя: как и фюрер, он не "аристократ". Он тоже сражался в прошлую войну на Западном фронте и был ранен под Верденом. Правда, теперь у стен Москвы генерал потерял чуть ли не все свои танки, но это отступало на второй план перед великолепными аттестациями его как убежденного нациста. Модель 16 января получил в командование 9-ю армию, когда Штраус, бессильный изменить катастрофическую обстановку, был отстранен, как обычно, под предлогом болезни. Вместе с новой должностью Гитлер вручил Моделю и свое неограниченное доверие, которым тот пользовался в течение всей войны вплоть до того момента, когда за 20 дней до полного краха рейха на одной из дорог Рура пустил себе пулю в лоб.
      Беспощадный, жестокий Модель оказался именно таким человеком, который нужен был гитлеровской клике во время военного кризиса. Через четыре дня после назначения Модель вновь появился в ставке Гитлера, чтобы добиться разрешения перебросить танковый корпус из-под Гжатска в Ржев.
      - Но это я приказал держать корпус в Гжатске, - заявил Гитлер.
      - Мой фюрер, вы командуете девятой армией или я?{719} - Так мог ответить Гитлеру только Модель.
      Корпус был переведен в Ржев. 9-ю армию удалось остановить. Ее фронт причудливо вытянулся, изогнулся наподобие повернутой в обратную сторону буквы "Г", но устоял. Модель получил дубовые листья к Железному кресту и надолго прозвище "пожарный для безнадежных положений".
      Но армия Моделя, хотя и держалась на ответственном участке, еще далеко не определяла судьбу всего фронта. Советские войска отрезали группу армий "Центр" от ее северного соседа. "Внутренние фланги групп армий "Центр" и "Север" висели в воздухе"{720}. Разрешенный Гитлером отход части сил на "зимние позиции" еще не снимал всех проблем: войска Западного и Калининского фронтов глубоко обходили эти позиции с севера и юга. Опоры войск группы армий "Центр" оказались раздробленными в самых чувствительных местах. Между 2-й танковой и 1-й армиями, между последней и 4-й танковой зияли широкие бреши, в которые двигались сильные группировки советских войск. Их острие составляли кавалерийский корпус генерала Белова и соединения армии генерала М. Г. Ефремова, выходившие к Вязьме, в глубокий тыл центральной группировке гитлеровских армий. Наступавшие войска соединились с парашютными частями, выброшенными к Минскому шоссе, и с партизанами. 4-я немецко-фашистская армия оказалась глубоко обойденной с флангов под Юхновом.
      "Русские танки и кавалерия давали импульс наступлению, - пишут А. Филиппи и Ф. Гейм. - Немецкая противотанковая оборона была слишком слабой. Таким образом, руководство находилось в непрерывной заботе о том, чтобы его мероприятия могли улучшить дальнейшее развитие событий в опасных пунктах"{721}. С тыла по отступавшим немецким войскам все активнее наносили удары партизаны.
      Кейтель следующим образом оценивал события тех дней: "О зимнем отходе не могло быть ни в коем случае никакой речи. Русские показали себя чрезвычайно активными и переходили в наступление на многочисленные позиции, которые из-за потерь и прорывов были крайне ослаблены... Инициатива находилась у врага, мы были брошены в оборону и платили за это ощутимыми потерями"{722}. Единственный метод действий, который применяло в это время верховное командование, состоял в приказах удерживать каждую пядь земли.
      С точки зрения А. Филиппи и Ф. Гейма, "руководство стремилось остановить шатающийся фронт с помощью неподвижной "стратегии" Гитлера, только редко дававшей возможность предотвращать тяжелую обстановку путем ограниченного отступления. Оно пыталось всей мыслимой помощью постепенно стабилизировать фронт"{723}. Подкрепления, на которые возлагалось столько надежд, двигались с большим опозданием. Направлялись в бой все, кто стоял на ногах. "Скудные резервы с родины, с Запада были переброшены, однако они прибывали разрозненно, поздно и лишь еще больше обостряли кризисное положение с транспортом. Охранные войска, подразделения тыловых районов, импровизированные формирования из вспомогательных войск, обозников и штабов, подразделений аэродромного обслуживания, полиции, строительных войск. Некоторый подвоз воздушным транспортом лишь в незначительной мере дополнял эти силы. Все, кто мог носить оружие, были собраны в "соединения тревоги" и использованы для прикрытия наиболее опасных брешей. Каждый батальон, своевременно брошенный к угрожаемому пункту, становился для командования важнейшим фактором"{724}.
      В течение января советские войска в ожесточенных боях прорвали немецкую оборону на Ламе и Рузе и продвинулись до 100 км. Контрнаступление Красной Армии под Москвой переросло в общее наступление от Ладожского озера до Черного моря. Гитлеровские армии были отброшены в итоге до 350 км{725}. Чтобы избежать полного разгрома, германское командование было вынуждено направить на советско-германский фронт новых 30 дивизий и 6 бригад{726 - 727}. Вермахт понес очень тяжелые потери. В декабре 1941 г. Красная Армия нанесла поражение 23 немецким пехотным дивизиям. В январе - апреле 1942 г. были разгромлены в общей сложности 30 дивизий.
      Наступление советских войск подошло к концу. На завершающем этапе была сделана попытка с ходу овладеть Вязьмой. Однако успеха она не принесла. Гитлеровцы приостановили отступление. Войска Западного фронта, улучшив общую оперативно-стратегическую обстановку, на западном направлении, согласно директиве Ставки от 20 апреля, перешли к обороне. Остановилась и группа армий "Центр", заняв позицию, протянувшуюся почти на 800 км и подвергавшуюся ударам партизан. Весь март продолжалась упорная борьба за Ельню. Гитлер на все лады повторял о "внешнеполитических основаниях" необходимости удержаться здесь, ибо слово "Ельня", по его мнению, приобрело еще с лета 1941 г. особое значение: в международном масштабе оно стало синонимом стойкости Красной Армии.
      На севере группа армий "Север" с ее истощенными дивизиями, отброшенная за Волхов у Тихвина, также переживала глубокий кризис. Войска Северо-Западного фронта под командованием генерала П. А. Курочкина разгромили южный фланг немецкой 16-й армии. Просьбу Лееба отвести фронт за Ловать Гитлер отклонил и приказал удерживать район Демянска. Лееб 17 января сдал командование Кюхлеру.
      К началу февраля советские войска замкнули у Демянска кольцо окружения вокруг 100-тысячной немецкой группировки и отвлекли значительные немецкие силы от Ленинграда и Москвы. В течение трех месяцев в "крепости" Демянск, снабжаемой по воздуху ежесуточно 100-150 самолетами, гитлеровские войска несли крупные потери, но удержали фронт вплоть до последних чисел апреля, когда Кюхлеру с неимоверным трудом удалось пробить к ней узкий коридор.
      С такими же огромными усилиями гитлеровское командование сдержало наступление советских войск на Волхове, начавшееся в середине января. Напряженные бои продолжались полтора месяца. Зимние сражения на северном участке фронта немцы пытались завершить ударом по советскому Балтийскому флоту в Кронштадте и Ленинграде атаками с воздуха с 4 по 30 апреля (операции "Айзштосс" и "Гетц фон Берлихинген"). "Цель - уничтожить тяжелые соединения советского флота - не была при этом достигнута"{728}.
      На Украине в январе группа армий "Юг" после ударов Красной Армии, нанесенных осенью, истощенная и обессиленная, своими 37 немецкими и 5 союзными дивизиями с трудом удерживала фронт от Азовского моря до Курска. Ее новый командующий фельдмаршал Рейхенау, штаб которого расположился в Полтаве, не оправдал надежд своего высокого патрона и отвел войска от Ростова. Внезапная смерть Рейхенау 17 января привела на пост командующего группой армий "Юг" неудачливого завоевателя Москвы фон Бока. Неделей раньше 6-ю армию возглавил генерал Паулюс, судьба которого оказалась вскоре неразрывно связанной с катастрофой у Сталинграда.
      Ко многим тревогам военного руководства прибавилось беспокойство о положении на Черном море: румынский флот не мог серьезно противостоять советскому Черноморскому флоту. После успешной эвакуации Одессы Черноморский флот базировался на Севастополь и порты восточной части Черного моря. По оценке А. Хилльгрубера, "совместно с силами советской Кавказской армии Черноморский флот представлял постоянную скрытую угрозу немецко-румынским силам группы армий "Юг" на занятом ими побережье"{729}. Попытка захватить Севастополь не удалась. Более того, накануне Нового года штормовыми ночами советские десантники высадились у Керчи и Феодосии. Они "создали в Крыму угрозу тылу сосредоточенной у Севастополя 11-й немецкой армии". По оценке Хилльгрубера, в Крыму оказалось "два фронта", борьба против которых потребовала впоследствии "высочайшего напряжения"{730}.
      Неутешительные вести приходили в Растенбург с Центральной Украины: в январскую стужу советские войска атаковали под Изюмом 17-ю армию Гота (сменившего на этом посту Штюльпнагеля) и заняли главный центр ее снабжения Барвенково, "вызвав здесь тяжелый кризис"{731}. Пришлось пойти на решительные меры: срочно перебрасывать по зимним дорогам войска с относительно спокойного "Миусского фронта" (позиции на реке Миус), где оборонялся Клейст, и объединить все силы на юге Украины под его командованием. Но лишь кое-как справились с барвенковским кризисом, как в начале марта ставку Гитлера всполошили новые сообщения: неожиданный удар советских войск юго-восточнее Харькова поверг в тяжелое состояние армию Паулюса и отбросил ее к стенам города. Снова крайние усилия. Не без помощи весенней распутицы удалось остановить и здесь новый советский удар, но угроза харьковским позициям осталась.
      Прошло всего полгода, а картина войны существенно изменилась. Генеральный штаб вел борьбу по всем самым отшлифованным, самым точным правилам, приносившим ему ранее победу за победой. Но здесь, в России, все шло иначе. Красная Армия не потеряла духа после тяжелых неудач начала войны и вот сейчас, зимой 1941/42 г., методично, упорно раскачивала и громила фронт завоевателей, повсюду создавала кризисы, требовавшие от германского верховного командования таких действий, к которым оно еще никогда не прибегало со времен предыдущего поколения генерального штаба. Весь германский фронт содрогался. Но, содрогнувшись, устоял.
      Последствия поражения под Москвой были для нацистской Германии всеохватывающими. Кризис охватил самые различные стороны: и военную, и политическую, и экономическую, и психологическую. В рейхе спал густой туман иллюзий и предстали действительные ценности происходящего. Не возвращение домой "победоносных гренадер" уже осенью 1941 г., не "освоение" завоеванных земель, а страшный Восточный фронт, не только по сломленный, но нанесший ответный удар такой силы, которой никто никогда не ожидал.
      Общие безвозвратные немецкие потери в битве под Москвой превысили 900 тыс. человек. 38 дивизий были разгромлены. Оказалось сломленным танковое оружие третьего рейха, основа его ударной мощи: в 16 танковых дивизиях теперь оставалось лишь 140 исправных танков - меньше, чем нормальный состав одной танковой дивизии. Согласно убедительным подсчетам Я. Фридмана, к концу марта 1942 г. вермахт располагал на Восточном фронте 4% боеспособных танков и 16% боеготовых самолетов по сравнению с тем, что имел 22 июня 1941 г.{732} Подвижность армии - главное, на что делали ставку генералы "блицкрига", катастрофически снизилась после утраты более 74 тыс. автомашин и 179 тыс. лошадей. Пополнения не возмещали и десятой доли потерянного. Армии недоставало 28 тыс. винтовок, 14 тыс. пулеметов, около 9 тыс. орудий. Некомплект в каждой пехотной дивизии группы армий "Центр" достигал в среднем 6900 человек.
      Вермахт был глубоко потрясен. Целые участки фронта, разорванные в клочья, зияли глубокими ранами. Войска находились порой в шоковом состоянии. В штабах господствовало уныние. Однако Гитлер, более чем когда-либо прежде уверенный в том, что его воля - главный источник и двигатель военного успеха Германии, на бесконечных, следующих одно за другим, совещаниях уже говорил о победах будущего лета, которые "приведут к полному разгрому России". Он требовал, чтобы все думали только так, и подстегивал своих министров, генералов, всю иерархию экономических фюреров и весь нацистский аппарат: быстрее заживить раны и подготовиться к новому походу летом 1942 г. Поскольку эффективность нацистской пропаганды после ставшего явным для каждого солдата обмана с обещаниями победы значительно снизилась, "недостаток боевого духа" компенсировали военно-полевые суды. Десятками тысяч выносили они свирепые приговоры за дезертирство, "самострелы", трусость, нагнетая обстановку страха и "воспитывая" солдат в духе укрепления веры в; то, что говорят, обещают и приказывают фюрер и генералы.
      Перед нацистским режимом стала проблема: преодолеть глубокий кризис военной экономики, попытаться перестроить ее в соответствии с перспективой длительной борьбы, компенсировать огромные потери, понесенные на Восточном фронте, вооружить заново целые соединения. Задача оказалась не из легких: в 1941 г. нацисты рассчитывали покрывать материальные издержки за счет текущего производства. Они думали, одержав победу еще осенью, переключить затем производственные мощности военной экономики на усиление флота и авиации.
      На крупном совещании по военно-экономическим вопросам 21 января 1942 г. генерал Томас говорил: "Полный разгром России, которого ожидало верховное командование, не наступил. Нам нужно ясно понять, что против России окажется необходимой новая кампания... В связи с этим на рождество мы оказались перед необходимостью приступить к новому усилению производственных мощностей нашей промышленности, чтобы восполнить потери сухопутных сил и дать им все необходимое для решения новых трудных задач"{733}. Томас потребовал полной и решительной перестройки всей системы руководства военной экономикой, всего характера ее работы. И самое неотложное: добиться повышения уровня производства горючего, преодолеть трудности в металлургической промышленности, в машиностроении, на транспорте. Общая программа вооружений на 1942 г. менялась: Гитлер еще 10 января 1942 г. приказал нацелить все на снабжение сухопутных сил, а для флота и авиации оставить минимум. "Выжать из экономики все возможное", - гласил приказ фюрера.
      Победа Красной Армии под Москвой, положившая начало коренному повороту в ходе второй мировой войны, стала событием исторического значения. Московская битва не только окончательно развеяла легенду о непобедимости гитлеровского вермахта, но и поставила фашистскую Германию перед неумолимой перспективой ведения длительной, затяжной, изнурительной войны, которой всегда боялась империалистическая Германия и от втягивания в которую всегда предупреждали ее наиболее проницательные лидеры. Теперь самые большие опасения становились реальностью.
      Успехи Красной Армии "способствовали дальнейшему сплочению сил антифашистской коалиции, вдохновили свободолюбивые народы мира на борьбу с агрессорами, вселили в них уверенность в конечной победе над фашизмом и оказали большое влияние на последующий ход второй мировой войны"{734}.
      Что же представляла собой Восточная армия гитлеровского рейха к последним дням зимы, когда наступала весенняя пауза и фронт постепенно замирал?
      На этот счет мы располагаем официальными данными журнала военных действий германского верховного командования. К 30 марта 1942 г., дате, принятой за окончание "зимней борьбы", из 162 пехотных дивизий только 8 дивизий гитлеровская ставка считала полностью пригодными для ведения наступательных действий; 3 дивизии могли стать вполне боеспособными "после предоставления им отдыха"; 47 дивизий рассматривались пригодными лишь "для ограниченных наступательных мероприятий"; 73 дивизии верховное командование оценивало способными только обороняться, а 29 - лишь "для частичного выполнения этой задачи". Общие людские потери Восточной армии составляли 1 167 835 человек, т. е. значительную часть состава, в котором она ринулась на Советский Союз{735}.
      Достаточно красноречивые данные!
      Теперь, когда весенняя пауза прервала военные действия, верховное командование стало укреплять Восточный фронт. О новом наступлении, по всем расчетам, нельзя было и думать раньше середины июня. Резервы, свежие дивизии, пополнения - все потянулось на восток, где лежал центр мировой борьбы.
      III
      Коренное изменение обстановки на рубеже 1941 и 1942 гг. потребовало от германского верховного командования решительного пересмотра основных положений его доктрины. Провал под ударами Красной Армии концепции "молниеносной" войны означал крах военно-теоретического ядра этой доктрины, всего образа мышления и методов руководства, присущих германскому генеральному штабу. Поражение под Москвой вынудило немецко-фашистское верховное командование приступить к конструированию новых методов руководства войной и новых принципов ее ведения. К чему же они теперь сводились?
      Во-первых, еще больше усилилась концентрация власти верховного главнокомандующего, который стал прямо руководить генеральным штабом сухопутных сил. Роль последнего возросла. От прежнего, присущего кампаниям 1939 г. и отчасти 1940 г., "невмешательства" в оперативные проблемы не оставалось и следа. Отныне Гитлер стал решать все, со временем даже мелкие а потом и мельчайшие вопросы оперативного и тактического характера.
      Подобно тому как в начале 30-х годов германская буржуазия, напуганная ростом революционного движения, потребовала установления политической диктатуры фашизма, так и теперь в кровных интересах тех же классовых сил оказалось необходимым угрожающей обстановке утвердить еще более жесткую военную диктатуру Гитлера.
      Концентрация руководства преследовала и другую цель: установить максимально твердые методы управления вооруженной борьбой, носителем которых был, конечно, сам Гитлер, объединивший таким образом в наиболее полной форме военную и политическую диктатуру фашизма.
      Во-вторых, на смену уничтоженной под ударами Красной Армии теории и практики "блицкрига" приходили методы длительной, напряженной борьбы, в которой прежде отвергаемая оборона получала равные права с наступлением. На передний план выступали вопросы удержания оборонительного фронта.
      В-третьих, произошли изменения в высшем командовании. Провалившиеся творцы "блицкрига", его наиболее яркие апологеты - Браухич, Бок, Рундштедт, Лееб, Гудериан, Гепнер, Штюльпнагель - ушли со сцены. Иные временно, некоторые навсегда. Отставка всех трех командующих группами армий и создателя теории "танковой войны" свидетельствовала и о нежелании Гитлера терпеть в новых условиях чересчур "самостоятельных" генералов, даже если их собственное мнение не расходилось с мнением фюрера дальше, чем по проблемам чисто оперативного характера.
      Стали приходить люди, наиболее пригодные, по мнению Гитлера, для руководства трудной изнурительной борьбой, беспощадные фанатики, имевшие железные нервы и тяжелую руку и вместе с тем менее самостоятельные. Первыми в новой компании стояли Рейхенау, Модель, Клюге, Кюхлер, Кессельринг; позже к ним прибавились Фриснер, Шернер и др.
      Наконец, отныне закончился процесс "разделения" театров военных действий. Восточный театр - фронт против Советского Союза - из-за своего колоссального значения стал самостоятельным театром под личным руководством Гитлера с помощью аппарата ОКХ. Руководство военными действиями в Северной Африке, на Балканах и в Средиземном море, оккупационной службой в Западной и Северной Европе, а также военными миссиями оставалось в ведении ОКВ. Мы не можем согласиться с Г.-А. Якобсеном, считающим, что это означало повышение роли ОКВ. Ведь из всех "театров ОКВ" борьба в ограниченных масштабах велась только на Североафриканском театре и в Средиземном море. В то же время главная мощь вермахта концентрировалась на Восточном фронте, где решались судьбы войны. Разделение театров повысило роль сухопутных сил и генерального штаба. Это означало прежде всего признание решающей роли советско-германского фронта.
      Именно сейчас, более чем когда-либо прежде, германское высшее командование демонстрировало недооценку той истины, что Великая Отечественная война Советского Союза против фашистской Германии приняла всенародный характер. Даже идеально разработанные чисто военные планы агрессора не могли ему обеспечить победу. Всенародный патриотический подъем в Советском Союзе стал решающей силой, позволившей Красной Армии достигнуть перелома. Встретившись с борьбой, принявшей общенародные формы, германский генеральный штаб продолжал действовать лишь по старым канонам, выступая, таким образом, как олицетворение и орудие политической идеологии фашизма, которая ограничивала понимание природы современной войны.
      Вопреки тому, что иногда пишут на Западе, генеральный штаб в1942 г. не противостоял Гитлеру, а шел к нему, желая усиления его абсолютной военной власти. Варлимонт, достаточно компетентный в этих вопросах, свидетельствует: "Генерал-полковник Гальдер, по его собственным впечатлениям, особенно одушевленно стал работать, чтобы во всем, оставляя в стороне разные напряженные личные взаимоотношения, в интересах армии создать новые непосредственно служебные взаимоотношения с Гитлером, развивать их и культивировать"{736}.
      В ставке начал складываться новый порядок работы. Не лишено интереса посмотреть, как жило "Волчье логово" зимой и весной 1942 г. и каким путем здесь вырабатывались решения, еще так долго и пагубно влиявшие на судьбы народов и армий Европы.
      Каждое утро офицеры генерального штаба сухопутных сил собирали сводки, поступавшие из групп армий Восточного фронта, и докладывали их Гальдеру. Тот внимательно читал их, потом шел в барак Иодля. Здесь к материалам штаба сухопутных сил прибавлялись документы с других фронтов. Помощник Иодля Варлимонт составлял общую краткую сводку. Документы подшивались в папку, которая затем попадала под мышку Иодля. Он сразу же направлялся в сопровождении Варлимонта к бункеру Гитлера. Его непроницаемая физиономия принимала самое озабоченное выражение: Иодль боялся Гитлера и никогда ни в чем ему не возражал.
      Что же происходило в апартаментах Гитлера? Его день в "Вольфшанце" начинался с чтения докладов штаба авиации и бесед с Герингом. Затем приходил Иодль, знакомивший верховного главнокомандующего в общей форме с событиями последних суток. Потом Гальдер приносил сообщения специально по Восточному фронту. В середине дня начиналось главное заседание с обсуждением обстановки, в котором, помимо Кейтеля, Иодля и Гальдера, принимали участие адъютанты, представители различных областей управления рейхом и часто фронтовые командиры. В 18 часов происходило обсуждение вечерней обстановки, а в полночь снова все собирались и начиналось изучение изменений, происшедших за день. Особым вниманием пользовался Восточный фронт. Гитлер вскоре уже хвалился, что каждый полк и каждый батальон, участвующий в боях на Восточном фронте, "контролируется три раза в день при обсуждении обстановки"{737}. Отдавались распоряжения войскам, касающиеся и крупных, и самых незначительных вопросов. Разговоры в бункере Гитлера кончались глубокой ночью. Утром все начиналось сначала.
      В период кризиса в генеральном штабе часто заходила речь о мемуарах Армана Коленкура и о записанных им разговорах с Наполеоном во время отступления из Москвы в 1812 г. Подобные сюжеты чрезвычайно живо обсуждались всеми офицерами и генералами "Вольфшанце". Для аналогий подобного рода имелось, конечно, достаточно материала. Воспоминания о судьбе Наполеона в России неплохо характеризовали общий тонус настроений в гитлеровском генеральном штабе зимой 1941/42 г.
      Варлимонт признает: "С момента изменений на Востоке, когда в первых числах декабря 1941 г. Красная Армия после своих успехов под Ростовом и на других фронтах почти за ночь сумела вырвать инициативу, германское командование поняло, что ему угрожают одно за другим небывалые доселе потрясения. Даже отступление в Северной Африке, которое именно в те же дни заставило армию Роммеля, при странном совпадении во времени, вернуться на исходные позиции марта 1941 г. у Сирта, в период этого сумбура вызвало очень незначительную реакцию"{738}.
      Одним из убедительных примеров не только переоценки нацистской верхушкой своих возможностей, но и непонимания ею постепенно меняющейся расстановки глобальных сил стало объявление Германией войны Соединенным Штатам Америки в начале декабря 1941 г.
      Еще в апреле 1941 г. Гитлер обещал японскому министру иностранных дел, что в случае войны между Японией и США Германия немедленно выступит против Соединенных Штатов. Ведь рейх - непобедим и может объявлять войну кому угодно! 19 ноября 1941 г. на официальный запрос из Токио Риббентроп подтвердил взятое обязательство. В Берлине считали, что нападение Японии на США притянет американские и английские силы к Дальнему Востоку, отвлечет внимание американцев от Европы, а значит от возможной помощи Англии, Советскому Союзу, гарантирует от нажима на Германию, облегчит положение немецкого флота в Атлантике.
      4 декабря обещание было вновь подтверждено, а когда еще через три дня в ставке Гитлера узнали о японском нападении на американскую базу Пёрл-Харбор, то, по свидетельству Варлимонта, это вызвало "прилив беспредельной радости". Можно ли было медлить с объявлением войны? И они действовали в точном соответствии с данными обещаниями. Казалось, все идет как надо. США будут прочно скованы на востоке.
      Объявление войны Америке, правда, не грозило в ближайшее время никакими прямыми последствиями, но старые генштабисты хорошо знали германскую военную историю. Кроме поражения на Востоке, они могут в будущем получить еще один фронт. Варлимонт писал значительно позже: "После этого безоговорочного решения (объявления войны США. - Д. П.) вырисовывалась война на два фронта в своей самой тяжелой форме. Если военный план Гитлера до этих пор предусматривал в течение нескольких месяцев полностью выключить Россию как "военный фактор силы", с тем чтобы после этого всей концентрированной мощью вермахта закончить войну и на Западе, то теперь речь могла идти лишь о том, как опередить противника и избежать окружения превосходящими силами на Востоке и Западе. Разумеется, в качестве первой задачи стояла необходимость преодолеть тяжелый кризис Восточного фронта. Не менее важно и срочно нужно было весь военный план в целом приспособить к новым условиям"{739}. Но так писалось позже.