Общественное мнение осудило обоих подозреваемых еще до того, как начался процесс. Журналы "Штерн" и "Квик" провели своеобразный судебный процесс на своих страницах: из номера в номер они публиковали материалы, которые демонстрировали миллионам людей, как Вера Брюне и Йохан Фербах убивали свои жертвы, хотя к этому времени подозреваемым даже не было предъявлено обвинение. Поскольку представленные полицией улики не всем журналистам показались достаточно убедительными, "Квик" придумал еще одно, дополнительное, доказательство, которое у многих вызвало возмущение. Западноберлинский "Курьер" язвительно писал по этому поводу: "Один шустрый мюнхенский журнал отличился тем, что устранил последние сомнения в виновности подозреваемых, даже если они у кого-то из читателей и оставались. В одном из последних номеров были опубликованы портреты Брюне и Фербаха, разрисованные всякими стрелками, эллипсами, скобками и цифрами. В комментарии объясняется, что прочитала редакция на этих двух лицах.
      Например, прекрасный цвет лица Веры Брюне, оказывается, свидетельствует не о триумфе современной косметики, а о неспособности обвиняемой к глубоким переживаниям. Промежуток между бровями и висками выдает холодную расчетливость, выступающая верхняя губа - властолюбие и эгоизм. Форма крыльев носа говорит о ее чувственности. Торчащие уши Фербаха являются для редакции этого скорого на выводы журнала доказательством эмоциональной глухоты и бесхарактерности. Взгляд его выдает затаенную хитрость, а верхняя часть лба свидетельствует о недостаточной нравственной силе. Итак, теперь всем и каждому вручен надежный способ, как разоблачить предполагаемого преступника... Журнал вершит правосудие. Дожили!.."
      Даже западногерманский совет журналистов презрительно отозвался об этой публикации и выступил с протестом: "Германский совет журналистов порицает корреспонденции по делу об убийстве доктора Прауна, появившиеся в журналах "Штерн" и "Квик", так как они тенденциозно приписывают преступление людям, вину которых суд еще не установил. Эти корреспонденции оскорбляют человеческое достоинство и препятствуют суду в поисках истины и вынесении справедливого приговора..."
      Однако этот протест никак не повлиял на упомянутые журналы, и они продолжали раздувать на своих страницах шумиху вокруг дела Брюне, невзирая на то, оскорбляет это человеческое достоинство или нет. Миллионы людей их читали и верили, что убийцы найдены. Застраховав себя таким образом, власти 25 апреля 1962 года начали судебный процесс.
      Как ни старались уголовная полиция и прокуратура тщательно подготовить процесс и заранее затушевать все спорные обстоятельства, от внимательного наблюдателя не ускользнуло, что на суде больше скрывают, чем вскрывают, и прокуратура озабочена скорее защитой подлинных виновников преступления, чем их обвинением.
      Уже само обвинительное заключение объемом всего каких-нибудь четырнадцать страниц выглядело на фоне длительного судебного расследования, как мышь перед слоном. Его вещественное содержание можно было без труда рассмотреть за полдня. Однако суду присяжных для этого понадобилось шесть недель.
      "Игра в убийцу" - так озаглавила одна солидная штутгартская газета свой комментарий из зала суда. Слушание дела сравнивалось с игрой, которой любили развлекаться "добропорядочные" англичане. "Сыщик" стоял перед дверью в комнату, где в окружении веселой компании находился "убийца", и ждал, пока в помещении погасят свет. Наконец ему подавали сигнал, он входил в комнату и искал "убийцу". Начиналось взаимное ощупывание участников и участниц игры, которое забавляло присутствующих приятными эротическими неожиданностями, и, если свет оставался выключенным достаточно долго, мало кто спрашивал, нашел "сыщик" "убийцу" или нет.
      Трудно было бы найти этому судебному процессу более точное сравнение. Здесь по целым неделям обсуждали, сколько мужчин числилось у Брюне в поклонниках, каковы были сексуальные пристрастия убитого, какой характер носили отношения подсудимой с некоторыми из ее подруг... Естественно, что при этом многие противоречия и несуразности обвинительного заключения остались незамеченными. Хотя карточный домик доказательств, выстроенный прокуратурой, и без того едва не разваливался, так как фундаментом его были мнимые признания обвиняемых и пресловутое "голубое письмо", о котором даже эксперты не могли точно сказать, написано ли оно самим убитым или подделано подозреваемыми. Когда очередь дошла до Сильвии Косси, ее появление напоминало выход великосветской дамы или театральной звезды. Элегантно одетая, будто только что из модного магазина, вошла она в судебный зал, где ее встретили фотовспышками два десятка допущенных на процесс репортеров. На ней был облегающий французский костюм, ярко-желтый головной платок и, конечно же, солнцезащитные очки в модной оправе. Уверенность, с которой сна вступила в зал, выдавала многочасовую тренировку перед зеркалом.
      На скамье подсудимых в это утро находился лишь один человек. Веру Брюне в зал не привели, чтобы присутствие матери не мешало Сильвии Косси повторить показания, сделанные ею судебному следователю. Покачивая бедрами, Сильвия подошла к свидетельскому месту, сняла платок и очки и тихим хрипловатым голосом назвала свою фамилию и имя. На вопрос председателя о профессии она уверенно ответила: "Студентка".
      Доктор Зайберт, председательствующий на процессе, возвышенным тоном призвал ее говорить только правду и не давать показаний, которые противоречили бы ее совести. Он знал, что присяжным заседателям понравится, если судья настоятельно напомнит о совести девушке, которая, как ожидалось, будет обвинять свою мать в убийстве. Правда, при этом доктор Зайберт забыл обратить внимание свидетельницы на то, что она, как дочь обвиняемой, может отказаться давать показания. Он был уверен, что в данном случае это ни к чему. Адвокату Мозеру пришлось ему об этом напомнить.
      - Верно, чуть не забыл, - с улыбкой сказал доктор Зайберт и подтвердил, что, если свидетельница не хочет, она может не давать показаний. Однако тут же добавил, что ей в таком случае придется нести ответственность за показания, которые она дала раньше судебному следователю.
      Сильвия Косси заявила коротко и решительно:
      - Я дам показания.
      Председатель суда и прокурор Рует, как показалось, с облегчением откинулись на спинки кресел. Все же остальные подались вперед, чтобы не пропустить ни одного слова.
      Прежде чем дать слово Сильвии Косси, доктор Зайберт велел секретарю суда зачитать протокол с ее показаниями, которые она ранее дала судебному следователю.
      - Здесь все правильно? Вы это говорили тогда? - спросил он девушку, когда секретарь закончил читать и положил папку с протоколами на стол.
      - В общем, да... Однако то, что здесь читали, это не мои формулировки, - с некоторым стеснением сказала свидетельница.
      Доктор Зайберт занервничал:
      - Но смысл передан правильно?
      - Я не могу этого точно вспомнить, тогда я очень плохо себя чувствовала...
      Зал начинал волноваться.
      - Что вы хотите этим сказать? Уж не собираетесь ли вы отказаться от своих показаний, данных во время предварительного следствия? - коварно спросил председательствующий.
      - Да! Все, что я тогда говорила, - ложь, вымысел.
      Сильвия Косси проговорила это смело и достаточно громко, чтобы ее услышали во всем зале, и впервые посмотрела председателю в глаза.
      Доктор Зайберт уже не мог больше сдержаться:
      - Это неслыханно! Вы рассказали полиции и судебному следователю, как ваша мать призналась вам в убийстве, а теперь оказывается, что все это вымысел?! Нормальному человеку такое трудно понять!
      Возмущенный доктор Зайберт схватил толстый том подшитых документов и раскрыл его на том месте, где находился многостраничный протокол показаний свидетельницы.
      Однако это вовсе не запугало Сильвию. Она сдержанно ответила:
      - Нормальный человек и не попадет в такое положение, в котором я тогда находилась.
      Новый сенсационный поворот в деле вызвал протест в зале. Присутствующие почувствовали, что их ожидания, подогретые прессой, обмануты. Если дочь отказывается от своих слов, то как же теперь прокуратура сможет доказать вину подозреваемых? Нечего и думать, что остальных улик будет достаточно. Даже любому непрофессионалу из сидящих в зале это стало ясно.
      Почти два часа разбирался доктор Зайберт со свидетельницей по поводу деталей и подробностей, изложенных в показаниях судебному следователю; при этом он раз за разом непонимающе приговаривал: "Да не может это все быть вымыслом!.." На что Сильвия Косси с неизменной твердостью отвечала: "Я все это выдумала".
      Затем она начала описывать, как дошла до того, что рассказала полиции и судебному следователю о признании матери в двойном убийстве.
      - Эти оба журналиста все время давили на меня... мол, я должна пойти в полицию и сказать, что мать призналась мне в преступлении.
      Доктор Зайберт снова взял себя в руки и снисходительно произнес:
      - Ну что ж, прекрасно, фройляйн Косси! Итак, репортеры на вас наседали им нужна была сенсация для своих журналов. Но ведь не могли они вам столько всего понарассказать... всех этих деталей, мелочей, которые потом с ваших слов были занесены в протокол. Такое просто невозможно!
      Сильвия Косси энергично кивнула:
      - Именно так все и было! Господин фон дер Хейде все время приходил с новой информацией, которую он получал в полиции. Сначала я ему сказала: "Моя мать не могла такого сделать", но господин фон дер Хейде был так настойчив, что в конце концов я и сама поверила, будто мать преступница. Вот тогда он мне и посоветовал: "Сильвия, вы должны пойти в полицию, иначе вас обвинят в укрывательстве и тоже посадят!" Мне больше не с кем было посоветоваться, вот я и пошла туда.
      Несмотря на то что при этих словах в зале и в ложе прессы воцарилась гнетущая тишина, председатель, подчеркивая свои слова театральным жестом, проговорил:
      - Фройляйн Косси, неужели вы думаете, что в этом зале вам кто-нибудь поверит? Поверит в то, что вы выдали полиции родную мать только потому, что вас уговорили репортеры? Не знаю, кто как, а я не поверю. Вымыслом, скорее, является эта только что рассказанная вами история, а не прошлые ваши показания.
      - Нет, все было так, как я вам сейчас говорила. К тому же господин фон дер Хейде сказал мне, что мои показания изобличат только Фербаха, а не мою мать. Ведь это он убил двух человек. Матери, мол, от этого ничего не будет.
      Зайберт немного наклонился вперед:
      - И вы в это поверили?
      - Тогда - да, я ведь была в полной растерянности, - беспомощно проговорила Сильвия.
      В этот момент к допросу свидетельницы впервые подключился прокурор Рует и с подчеркнутым миролюбием спросил:
      - Значит, только потому, что вы были в растерянности, вы согласились с журналистами и показали в полиции, что ваша мать призналась вам в убийстве? Я вас правильно понял?
      Сильвия Косси, не замечая расставленной западни, простодушно ответила:
      - Да, я совершенно не владела собой...
      Довольно улыбаясь, прокурор сел на место. Он был рад, что свидетельница не проболталась насчет других мотивов ее признания. Тот факт, что она изобличила свою мать только из-за нервного срыва, вряд ли мог повлиять на решение присяжных заседателей.
      Казалось, и защитники обоих обвиняемых тоже были удовлетворены такой мотивацией. Хотя, конечно, им не мешало бы поинтересоваться, какую материальную помощь оказывали журналисты свидетельнице и какие обещания по поводу карьеры кинозвезды ей делали... Но адвокаты опасались, что выяснение этих обстоятельств может представить Сильвию Косси в невыгодном свете, и тогда в ее отказ от прежних показаний мало кто поверит.
      И тут неожиданно поднял руку обвиняемый Фербах. Он попросил разрешения задать свидетельнице вопрос. От своего защитника Фербах знал, почему Сильвия пошла в полицию и обвинила мать в преступлении. Ему были чужды какие-то тактические соображения, - он боролся за свою свободу. Поэтому он в возбуждении воскликнул:
      - Вы ведь получили деньги от репортеров, не так ли, фройляйн Косси?!
      Сильвия в смущении опустила глаза:
      - Нет, денег я не получала.
      - Но они вам их посулили?
      - Господин фон дер Хейде сказал мне только, что я получу гонорар за представленную информацию, когда статьи будут опубликованы.
      Прокурор Рует мгновенно вмешался в происходящее - нельзя было допустить, чтобы сложилось впечатление, будто репортеры дали Сильвии Косси взятку за ее показания:
      - Уважаемые господа судьи, денежные предложения делались свидетельнице совсем с другой стороны. Это было связано вовсе не с ее показаниями, а только с сенсационным характером данного уголовного дела. Многие люди хотели бы нажить на этом капитал и готовы были хорошо заплатить свидетельнице за сведения о ее матери. - После этой общей справки для присяжных заседателей Рует повернулся к Сильвии. - Разве вам не предлагали сняться в фильме о жизни обвиняемой в роли ее дочери, то есть сыграть саму себя?
      - Да, такое было, - сказала Сильвия и тут же добавила извиняющимся тоном, - но денег за это я не получала.
      Здесь наконец в эту игру в вопросы и ответы решил вмешаться защитник обвиняемой Брюне доктор Мозер:
      - Я попрошу высокий суд обратить внимание на одно обстоятельство: судебные репортажи могут быть опубликованы, а фильм - показан лишь тогда, когда обвиняемую признают виновной в убийстве. Только в этом случае с юридической точки зрения разрешается раскрывать подлинных участников событий без их согласия на это. Если же вы оправдаете мою подзащитную, издателей журналов ждет целая серия разорительных судебных процессов по обвинению в оскорблении чести и достоинства, а планы кинокомпании вообще не осуществятся, потому что мы этому помешаем. Мне меньше всего хотелось бы сейчас говорить о требованиях возмещения ущерба, которые, конечно же, предъявит фрау Брюне. Неужели вы не понимаете, что репортеры и киношники интересуются не любыми сведениями о жизни моей подзащитной? Они хотят иметь твердую гарантию, что фрау Брюне будет осуждена за убийство. Поэтому свидетельницу вынудили пойти в полицию и рассказать небылицу о признании матери, и именно за это ей делают всякие выгодные предложения!
      Председатель суда с иронией возразил:
      - Господин защитник, видно, эти репортеры и менеджеры слишком наивные люди! Нет бы им сразу предложить свидетельнице такую сумму, чтобы она здесь, на суде, не отказывалась от прежних показаний? Раз уж молодая дама пошла на такой гешефт...
      Доктор Мозер не обратил внимания на заносчивый тон председателя:
      - Эти люди не наивны, а коварны, господин председатель. Чтобы избежать осечки на процессе, они планировали сорвать выступление свидетельницы в суде. - Он повернулся к дочери обвиняемой. - Фройляйн Косси, вам предлагали на время судебного процесса покинуть Мюнхен?
      - Да, "Штерн" предложил мне на период судебного разбирательства поехать в Южную Америку.
      - Что же вы должны были делать в Южной Америке?
      - Написать репортаж.
      - Вы когда-нибудь писали газетные статьи?
      - Нет, не приходилось...
      - Вы считаете, что у вас есть журналистские способности?
      - Нет, но ведь со мной должен был поехать господин фон дер Хейде.
      Адвокат вынул из папки какой-то документ и протянул его председателю суда:
      - Вот контракт на поездку в Южную Америку, подписанный главным редактором журнала "Штерн".
      Доктор Зайберт лишь мельком глянул на бумагу:
      - Почему же тогда свидетельница находится здесь?
      - Потому что я призвал к ее совести и объяснил, что ее показания судебному следователю являются доказательством вины матери и из-за них мать посадят в тюрьму. Вот поэтому-то она и отказалась от поездки.
      Доктор Зайберт бросил вопросительный взгляд на прокурора, как будто ожидая, что тот опровергнет утверждения адвоката.
      Рует молчал, и председатель бесцветным голосом произнес:
      - Если больше вопросов нет, мы можем закончить допрос свидетельницы.
      В зал возвратили обвиняемую Брюне. В соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом, ее должны были ознакомить с содержанием показаний, сделанных в ее отсутствие. Доктор Зайберт, видимо уверенный, что Сильвия Косси повторит свои обвинения против матери, отдал распоряжение записать ее допрос на магнитофон. Однако по непонятным причинам записи не получилось. Из громкоговорителя вырывался только оглушающий визг и свист.
      Гораздо удачнее для обвинения вышло все на следующий день со вторым главным свидетелем, многократно судимым аферистом Зигфридом Шраммом.
      Прежде чем он вошел в зал, председатель суда призвал обвиняемого Фербаха держать себя в руках во время дачи показаний свидетелем Шраммом. Он даже пригрозил удалить его из зала, если тот будет мешать допросу.
      Слесарь-монтажник на это только безразлично пожал плечами:
      - Пожалуйста, если обвинение держится только на этом субъекте... Мне его бояться нечего...
      Полицейский подручный, необычайно взволнованный, в солнцезащитных очках на пол-лица, неуверенно подошел к свидетельскому месту и сообщил краткие сведения о себе, умолчав, правда, о предыдущих судимостях. Когда защитник Фербаха адвокат Пэлька спросил его об этом, председатель суда указал, что вопросы следует задавать после того, как свидетель даст показания. Очевидно, он хотел помешать тому, чтобы выступление сомнительного свидетеля с самого начала было встречено с недоверием.
      Первые же слова Шрамма вызвали новые затруднения в ходе разбирательства. Вопреки всем уговорам он заявил, что никаких показаний давать не будет: "Увы, у меня есть все основания опасаться, что защита будет задавать мне столько компрометирующих вопросов, что после этого процесса я стыда не оберусь".
      И только после того как доктор Зайберт заверил его, что на подобные вопросы отвечать не обязательно, и разрешил советоваться со своим адвокатом, Шрамм согласился участвовать в перекрестном допросе.
      Добросовестно, как и в полиции, он повторил впечатляющую историю о признании Фербаха в новогодний вечер перед рождественской елочкой. Прокурор мог спокойно раскрашивать обложку папки с документами, лежавшую перед ним, так как свидетель прилежно вызубрил свои показания. Руету оставалось только констатировать, что все сказанное Шраммом полностью совпадает с результатами расследования специальной комиссии.
      Чтобы не задавать "компрометирующих" вопросов, адвокат Пэлька просто "раскрыл" уголовное прошлое Шрамма. Он зачитал судебный приговор по его последнему делу: "Шрамм относится к типу так называемого преступника-интеллигента, который, используя свое интеллектуальное превосходство, эксплуатирует близких ему людей с целью извлечения личной выгоды. Шрамм чрезвычайно лжив и изобретателен, когда дело касается защиты его интересов..."
      Более точную характеристику этому странному главному свидетелю трудно было дать. Около десятка заключенных, сидевших со Шраммом и Фербахом в одной тюрьме, рассказали о том, как он выполнял роль полицейского шпика.
      Тюремный парикмахер Фердинанд Надлер под присягой сообщил:
      - Когда я брил Шрамма, он сказал мне, что сразу после процесса его выпустят на свободу, если он даст показания против Фербаха. Он просил меня, чтобы я повлиял на других заключенных: пусть, мол, они тоже свидетельствуют против Фербаха. Полиция за это будет им признательна.
      Другие заключенные в один голос заявляли: "Шрамм был известен всей тюрьме как полицейский шпик".
      И все-таки адвокат Пэлька задал вопрос Шрамму:
      - Свидетель Шрамм, скажите, два года назад в зальцбургской следственной тюрьме вы обвиняли в убийстве заключенного Риделя, который, как потом выяснилось, был невиновен?
      Шрамм возмущенно вскинулся:
      - Нет, никогда!.. - В этот момент его адвокат, который все время стоял рядом, остановил его и что-то прошептал на ухо. Шрамм продолжил: - В своих показаниях я только пересказал то, о чем говорили в тюрьме... - Адвокат опять прервал его и снова что-то прошептал. Шрамм послушно проговорил: - Я отказываюсь отвечать на вопросы, связанные с этими обстоятельствами.
      И тем не менее в конце заседания судья Зайберт заставил полицейского шпика Шрамма поднять руку и поклясться именем бога, что Йохан Фербах признался ему, будто по поручению Веры Брюне убил доктора Прауна и его экономку.
      Все остальные свидетели, которых еще вызывали по настоянию защиты, поскольку они находились в каких-либо отношениях с убитым или обвиняемой Верой Брюне, никакого влияния на ход процесса уже не оказали. Большинство из них вскоре замолкали и с заметным облегчением вздыхали, когда доктор Зайберт напоминал им об их праве отказаться от дачи свидетельских показаний... Это были преимущественно женатые мужчины, которые состояли в любовной связи с Верой Брюне и теперь боялись разоблачения.
      Лишь один из них выпадал из общего ряда. Он появился в судебном зале на шестнадцатый день слушания дела: массивный, лет под пятьдесят, в строгой одежде, с выразительным лицом, отчасти спрятанным за солнцезащитными очками. В руках свидетель держал тонкую папку, которую взял с собой, видимо, только для того, чтобы скрыться за ней от фоторепортеров.
      Когда председатель попросил его снять очки, как требовал этого у всех других свидетелей, он категорически отклонил просьбу:
      - Я буду в них!
      Свидетель тут же заявил протест по поводу фотографирования своей персоны. Он не просил, а, скорее, требовал.
      Прежде чем начать допрос свидетеля, председатель смущенно откашлялся, наклонился влево, в сторону прокурора, и вполголоса спросил:
      - Господин прокурор, свидетелю предстоит дать показания о личности убитого и его деятельности. Может быть, допрос следует провести при закрытых дверях... В соответствии со сто семьдесят вторым параграфом закона о судоустройстве.
      Параграф 172 позволял проводить слушание дела при закрытых дверях в том случае, если в процессе разбирательства затрагивались вопросы интимной жизни или возникала угроза общественному порядку и государственной безопасности.
      Адвокат Мозер с улыбкой сказал:
      - Однако, господин председатель, ведь на протяжении всего процесса вы не проявляли такой заботы о нравственности... Ну, видимо, сейчас нас познакомят с какой-то уж больно ужасной историей.
      - Речь идет не о нравственности, господин защитник, а о чем-то более...
      Председатель еще не успел до конца объяснить, почему он хочет провести допрос свидетеля при закрытых дверях, как его перебил прокурор Рует:
      - Минуточку, господин адвокат, давайте же сначала узнаем, собирается ли свидетель вообще давать показания.
      Это звучало так, как будто он уже знал, что свидетель откажется выступать в суде.
      Таинственный свидетель тотчас закивал головой:
      - Я не буду давать показаний, господин Мозер.
      Возмущенный адвокат приподнялся:
      - Это решает суд, а не вы, господин свидетель!
      Мужчина едва заметным поклоном извинился за свое самоуправство.
      Наконец прокурор Рует решил внести ясность:
      - Я полагаю, господин защитник, что в данном случае речь идет о делах, которыми занимался доктор Праун и о которых известно свидетелю.
      Только теперь адвокат Мозер сообразил, что имеют в виду председатель суда и прокурор. Больше вопросов он не задавал. Председатель Зайберт успокоился и обратился к свидетелю:
      - Дайте только ваши анкетные данные для внесения в судебный протокол. Так положено...
      Невнятно и с большой неохотой свидетель сообщил суду свою фамилию, адрес и род занятий:
      - Ханс-Йоахим Зайденшнур, сорок девять лет, проживаю в Мюнхене, торговый агент.
      Фамилия эта, похоже, никому не была знакома и не предвещала публике новых сенсаций и развлечений. Никто и не подозревал, сколько интересного мог бы рассказать свидетель, если бы суд заставил его отвечать на вопросы защитника.
      Но у доктора Зайберта такого намерения не было. Как уже много раз до этого, он помог свидетелю отказаться от дачи показаний ссылкой на соответствующий параграф Уголовно-процессуального кодекса, после чего Ханс-Йоахим Зайденшнур быстрым шагом покинул зал заседаний. Проходя мимо ложи прессы, он прикрыл лицо папкой.
      Зайденшнур находился в судебном зале всего минут десять, и вряд ли кто-нибудь его запомнил. Тем не менее этот мужчина был, пожалуй, единственным свидетелем, который мог бы коренным образом изменить ход процесса. Он прекрасно знал о двойной жизни убитого и о том, чем тот занимался. Он мог рассказать о причинах, из-за которых доктор Праун лишился жизни, и о тех кругах, где следовало бы искать убийцу.
      Кем же был этот элегантный господин Зайденшнур? Присяжные заседатели, собственно говоря, могли бы выяснить это и без его показаний.
      Статья в журнале "Шпигель", появившаяся 28 июня 1961 года, то есть еще за год до процесса Брюне, давала исчерпывающую информацию по этому поводу: "Американский концерн по продаже оружия "International Armament Corporation", который сокращенно называют "Interarmco", несколько недель назад направил своего немецкого агента Ханса-Йоахима Зайденшнура в Гамбург к Отто Шлютеру, частному торговцу оружием, с предложением о закупке партии оружия для Анголы. Внушительный список, предложенный Шлютером, - он содержал среди прочего свыше десяти тысяч старых немецких карабинов "98 к" (производства 1944 года) и две тысячи автоматов - вместе с данными о стремительно растущих ценах Зайденшнур еще ночью передал по телефону своему шефу, 34-летнему американцу Сэмюелю Каммингсу. Уже через несколько дней в Антверпене старое оружие вермахта было принято на борт для отправки в "кофейную" колонию Португалии и продажи там по непомерно высоким ценам... "
      В общем и целом статья в "Шпигеле" достаточно ясно показала, в каком бизнесе принимал участие молчаливый свидетель Зайденшнур. Он не мог не знать, каким путем доктор Праун приобрел миллионное состояние и сказочный замок на испанском побережье. Доктор тоже занимался продажей оружия! Этот факт был известен председателю суда и прокурору, и они постарались (кстати, не без успеха) скрыть от общественности эту сторону жизни Прауна. Видимо, здесь затрагивались интересы кого-то из представителей правящих кругов.
      Те, кто знал подоплеку происходящих событий, понимали также, почему убийство доктора Прауна нужно было непременно представить как самоубийство. И служащие полицейского участка в Фюрстенфельдбруке постарались в пасхальный вторник I960 года замести следы преступления, иначе полиции пришлось бы заняться коллегами доктора по бизнесу и искать убийцу среди них.
      Один из таких следов был обнаружен сразу же на месте преступления. В кармане брюк убитого находился пистолет, который доктор Праун всегда носил с собой из-за постоянного страха за свою жизнь. Экспертиза установила, что речь идет об оружии типа "Baby Buster", изготовленном по спецзаказу на оружейной фабрике "Вальтер" в Ульме; в оружейные магазины оно не поступало. Запрос, посланный на фабрику в Ульм, сразу бы объяснил, откуда у Прауна столь редкий пистолет с богатой, отделанной слоновой костью рукояткой: сто пятьдесят таких пистолетов было изготовлено по заказу короля международных торговцев оружием, президента "Interarmco" Каммингса, который затем разослал их своим партнерам по бизнесу в качестве рекламных подарков. Обер-мейстер Родатус благоразумно отказался от мысли послать запрос, чтобы не пришлось потом заносить в протокол, что доктор Праун имел тесные деловые контакты с американским спекулянтом оружием...
      В I960 году компания "Interarmco" образовала немецкий филиал в Мюнхене. Его руководителем и стал господин Зайденшнур, которого впоследствии защита пригласила на процесс Брюне с тем, чтобы он рассказал о своих деловых отношениях с убитым доктором Прауном... Как представитель могущественного концерна, он должен был, по словам журнала "Шпигель", "парализовать деятельность в Западной Германии мелких торговцев, паразитирующих на поставках оружия".
      Одним из таких "мелких паразитов" был мюнхенский врач доктор Праун. Он уже заработал на своем бизнесе миллионы. И мог еще заработать: оружие требовалось везде - в Анголе, Алжире, Конго, Южной Африке... Казалось, для спекулянтов оружием наступили золотые времена. И в этот момент доктора Прауна вывели из игры. Нетрудно догадаться, что он отказался отдать международному синдикату грабительский процент со своей прибыли. Поэтому по приказу Каммингса он должен был исчезнуть...
      Однако оставался еще один свидетель, который - если бы его удалось под присягой заставить давать показания - мог бы пролить свет на всю эту историю: обер-мейстер Родатус. Хотя он и предпринял попытку представить убийство как самоубийство, это было сделано настолько по-дилетантски, что у непредвзятого наблюдателя напрашивался только один вывод: Родатус прекрасно знал, что делал. И хотя председатель суда в начале процесса с возмущением сказал, что полиция, мол, не удосужилась провести даже самых необходимых следственных мероприятий, это был всего лишь тактический маневр, чтобы избежать упреков со стороны населения. Доктор Зайберт, бесспорно, знал, почему обычно надежный специалист по убийствам Родатус так безнадежно схалтурил в данном случае.
      Тем не менее адвокат Мозер потребовал провести допрос обер-мейстера Родатуса в качестве свидетеля защиты. Однако публика напрасно в предвкушении новой сенсации ждала его появления в зале суда.
      Председатель суда со своего места объявил:
      - Свидетель Родатус не в состоянии дать показания. Он лежит в больнице с нервным истощением.
      Когда же доктор Мозер стал настаивать на том, чтобы провести допрос в больнице, Зайберт раздраженно ответил:
      - Но для чего вам это?! Это все равно ничего не даст. Родатус страдает от душевной травмы и находится в подавленном состоянии. Есть угроза его психическому здоровью, и, в конце концов, его семья против, поскольку не исключена опасность самоубийства.
      Объяснять, почему допрос угрожает психическому здоровью сотрудника уголовной полиции, доктор Зайберт не стал.
      Упорный адвокат Мозер не сдавался и захотел узнать, в какой больнице находится Родатус. Он потребовал официального медицинского подтверждения нервного истощения обер-мейстера.
      На этот раз доктору Зайберту пришлось сделать сенсационное признание: Родатус под чужой фамилией лежит в одной из престижных частных клиник под Мюнхеном и с помощью медикаментов погружен на две недели в лечебный сон. Есть опасение, что после пробуждения он многое забудет, в том числе и события, связанные с убийством.