Бруасьер мог быть доволен своим выступлением. Стены судебного зала дрожали от непрерывного хохота, и председатель суда вынужден был при помощи отряда полиции очистить помещение. Только после этого он смог продолжить допрос:
      - Господин свидетель, все это нас интересует постольку поскольку. Важно другое - какую сумму получал обвиняемый от вас или от секретаря Флобера за то, что выпускал вас ночью из тюрьмы. Насколько Билла был замешан в этой истории?
      Как и все свидетели перед ним, Эжен Бруасьер в возмущении энергично затряс головой:
      - Ни гроша он не получал, месье председатель. Клянусь, как-то я принес ему коробку сигар, но, естественно, не сказал, откуда она. Я убежден, что, если бы до него дошли слухи, чем я занимаюсь в Довиле, он ни на одну ночь не выпустил бы меня. Он разрешал мне уходить просто в силу своей человечности. Нет, чего-нибудь такого месье Билла не потерпел бы. Он стремился лишь к тому, чтобы любовью и добротой сделать из нас порядочных людей.
      Фернан Билла, самый человечный из всех директоров тюрем, тронутый привязанностью и верностью своих питомцев, вытер слезы. В заключительном слове прерывающимся голосом он сказал:
      - Посмотрите, господин председатель, возможно, я был слишком мягок, уступчив, но вы должны согласиться, что мои методы, основанные на человечном отношении к преступившим закон, все же оправдали себя. Насколько испорченными пришли они в мою тюрьму и какими приличными людьми становятся... Все, заметьте, все заступились за меня, за директора своей тюрьмы. Где, спрашиваю вас, найдете вы другую такую тюрьму, заключенные которой были бы так преданы своему директору?!
      Верность и привязанность его заключенных, однако, не смогли уберечь Фернана Билла от того, чтобы самому стать заключенным. Суд присяжных города Кан приговорил его к трем годам тюремного заключения и штрафу в пятьдесят тысяч франков. При этом принималось во внимание смягчающее вину обстоятельство: от своих преступлений он никаких материальных выгод не имел.
      Самым досадным для Билла было то, что эти три года он должен был провести в заведении, которое отличалось от его "дома" в Пон-л'Эвеке, как день от ночи.
      ДЕЛО ЧЕССМЭНА
      Если вечером, с наступлением темноты, выехать из Сан-Франциско по большой автостраде, а затем свернуть на Лос-Анджелес, то вскоре в ночном небе можно увидеть яркое зарево, которое обычно сопутствует крупному городу или огромному луна-парку. Но еще несколько миль пути - и зарево распадается на тысячу отдельных огней. Особенно выделяются ослепительно белые конуса прожекторов. Бесконечный ряд тусклых желтоватых точек, расположенных по пять, одна над другой, - это лампочки более чем девятисот камер тюрьмы Сан-Квентина.
      Каждый вечер ровно в десять тридцать гаснут огни камер. Только прожекторы продолжают гореть, и в их свете серые стены тюрьмы возносятся в небо подобно крепости-призраку. Несколько прожекторов постоянно ощупывают фасад северного блока как бы в поисках беглецов. Когда они освещают крышу корпуса, видна труба вентиляционной шахты газовой камеры. Заметная издали, она, как монумент смерти, возвышается над всем тюремным комплексом.
      Одиннадцать лет, десять месяцев и семь дней провел под этой шахтой известнейший американский преступник, пресловутый Кэрил Чессмэн, помещенный в "Death Row"[*Ряд смерти (англ.)] - изолированный этаж для приговоренных к смерти. Восемь раз за почти двенадцать лет в белой рубашке и белых тиковых штанах, без пояса, босиком, как предписано санитарными требованиями к процедуре смертной казни, доставляли его в камеру ожидания, от которой всего тринадцать шагов до выкрашенной в ядовито-зеленый цвет газовой камеры. И восемь раз директор тюрьмы после телефонного разговора сообщал ему, что казнь откладывается на какое-то время.
      Все восемь раз Чессмэн пережил муки человека, стоящего на пороге смерти; можно сказать, он восемь раз умирал. Эти изуверские методы американской юстиции мобилизовали мировую общественность. Во Франции солидная "Монд" назвала дело Чессмэна "показателем абсурдности американской правовой системы". В Женеве студенты собрали девять тысяч подписей в защиту Чессмэна и отправили их тогдашнему президенту Эйзенхауэру. Стокгольмская газета "Экспрессен" послала Эйзенхауэру петицию о помиловании, которую подписали 90 тысяч шведов. Британская "Гардиан" писала в передовой статье: "Правопорядок, из-за проволочек которого терпит 12-летние мучения Чессмэн в камере смертников, в основе своей должен иметь какой-то серьезный изъян"; и, наконец, даже официальный орган Ватикана "Оссерваторе романо" принял участие в кампании протеста: "Человеческое сердце не в состоянии поверить, что жизнь приговоренного к смерти снова и снова продлевается только для того, чтобы потом загасить ее пламя смертоносным газом. Никакой закон не вправе требовать двенадцатилетней отсрочки исполнения смертного приговора. Как может американский народ мириться с подобными действиями своих органов юстиции?"
      Однако, несмотря на столь сильное возмущение в мире и даже демонстрации протеста перед американскими посольствами в Риме, Париже, Лондоне, Стокгольме и Монреале, высшая судебная палата в Калифорнии, словно из садистского упрямства, в девятый раз назначила срок казни Чессмэна.
      2 мая I960 года, ровно через пять минут после полуночи, Чессмэна, приговоренного к смерти 25 июня 1948 года, снова приводят в помещение, расположенное рядом с газовой камерой. Он должен полностью раздеться, два сержанта из службы охраны ощупывают его в поисках запрятанного яда или еще какого-нибудь орудия самоубийства. Затем один из них говорит: "Зубы!"
      Чессмэн вытаскивает зубной протез, сержант упаковывает его в пластиковый мешок и прикрепляет к нему регистрационный номер - предписанные меры предосторожности, которые должны помешать осужденному вскрыть себе вены этим протезом или каким-нибудь другим способом самостоятельно отправиться на тот свет, прежде чем палач приложит к этому руку. Американская юстиция хочет непременно сама, соблюдая все предписания, привести в исполнение вынесенный ею приговор. И вот Чессмэн облачается в приготовленную заранее тиковую одежду. Широкий кожаный пояс, которым в газовой камере привязывают к специальному стулу, охватывает его талию. На запястьях защелкиваются наручники. Наконец, в камеру входит врач и проверяет физическое и психическое состояние Чессмэна, как того требует закон, когда человека отправляет на смерть. Если бы восьмикратный перенос казни свел Чессмэна с ума, или после одиннадцати лет и десяти месяцев в тюрьме он приобрел бы рак или туберкулез, или, наконец, по пути в камеру сломал бы ногу, он мог бы снова спокойно снять тиковую одежду. Экзекуция была бы перенесена в девятый раз.
      Кэрил Чессмэн, однако, в прекрасной форме, заверяет тюремный врач и заносит это в протокол.
      Теперь наступает очередь директора тюрьмы Фрэда Диксона исполнить свои протокольные обязанности. Он вынимает из ящика стола запечатанный конверт с составленным им самим письмом, вскрывает его и будничным тоном зачитывает Чессмэну:
      "По делу штата Калифорния против Кэрила Чессмэна.
      Многоуважаемый сэр!
      Сегодня я получил от достойного сэра Чарльза Фрике, члена Верховного суда округа Лос-Анджелес, подписанный 25 апреля I960 года приказ о предании вас смерти. Время казни назначено на сегодня, 2 мая I960 года, на 10 часов утра. Прошу вас принять это к сведению. Преданный вам Ричард Б. Диксон, директор".
      Чессмэн уже не слушает формальную, исполненную бюрократического цинизма речь. Он лишь молча кивает головой и протягивает руки двум выступившим из-за спины директора подручным палача. Они хватают его за локти и ведут к двери тамбура газовой камеры. Дверной проем настолько широк, что все трое могут идти рядом - слева и справа подручные, посредине Чессмэн. Переступая порог, они поддерживают его под руки и почти вносят в зеленую комнату, через большое окно которой отчетливо видна зловещая стеклянная кабина - именно в ней и будет происходить экзекуция. Они делают это автоматически, по привычке, так как люди, которые проходят через эту дверь, почти всегда слабеют, делая свои последние шаги.
      Однако до момента исполнения приговора еще больше девяти часов. Перед Чессмэном будут казнить какого-то бандита. После этого должно пройти три часа, чтобы через вентиляционную шахту камера очистилась от опасных паров синильной кислоты. Создатели инструкций по проведению смертной казни скрупулезнейшим образом позаботились о том, чтобы ни в коем случае не испортить здоровье приговоренных до срока смерти, определенного судом.
      Эти девять часов - последний шанс Чессмэна. Юридические средства, при помощи которых он и его адвокат в течение прошедших двенадцати лет препятствовали исполнению приговора, полностью исчерпаны. Все ходатайства отклонены. Теперь ему остается надеяться только на указ губернатора штата Калифорния о помиловании. Эти последние часы Чессмэн проводит за казенным столом. Напротив сидит директор тюрьмы, за спиной, словно отлитые из металла, стоят два постовых с автоматами и следят, чтобы Чессмэн не причинил какого-нибудь вреда директору.
      На столе - телефон. Уже восемь раз успевал он позвонить прежде, чем Чессмэна отправляли в газовую камеру. Восемь раз сообщал ему директор, что казнь перенесена, и восемь раз Чессмэна отводили обратно в его камеру.
      Позвонит ли телефон в девятый раз? Директора тюрьмы Диксона, похоже, этот вопрос мало волнует. Он увлечен детективом Агаты Кристи. И только взгляд Чессмэна прикован к телефону.
      Кампания резкой критики, которой отреагировала в это время мировая пресса на двенадцатилетнее истязание американского смертника No 1, отражала только одну сторону скандала вокруг Чессмэна. Другая сторона, не менее скандальная, но далеко не так подробно описанная, касалась полицейского и судебного расследования, которое предшествовало всему этому.
      Кем, собственно говоря, был этот столь печально прославившийся Кэрил Чессмэн?
      Сначала - одним из тех сотен тысяч подростков, связанных с уголовным миром, которые в своей совокупности представляют для Америки неразрешимую проблему. Довольно интеллигентный юноша, он был, однако, сыном родителей, которые не имели средств для того, чтобы дать ему приличное образование. Его отец, рабочий-оформитель, получал небольшое жалованье на одной из киностудий Голливуда. Когда Кэрилу исполнилось шесть лет, мать попала в автомобильную катастрофу и с тех пор осталась парализованной. Все, что с большим трудом зарабатывал отец, поглощала болезнь матери. Так что сын уже с отрочества вынужден был подрабатывать. Как и где - отец об этом не спрашивал, не говоря уже о государстве и его учреждениях.
      Полностью предоставленный самому себе, Кэрил примкнул к гэнгу - группе молодых преступников. Этот путь Чессмэна предопределила социальная среда, в которой он рос. Все началось с мелких краж продуктов, затем пошли взломы и, наконец, разбойные нападения. Как в нормальном обществе юноши становятся слесарями, каменщиками, продавцами, так и Кэрил в эти годы учился профессии преступника. И не втайне, не скрываясь от полиции и органов власти, а чуть ли не под их руководством.
      В 1935 году, когда Чессмэну еще не было и пятнадцати лет, его впервые поймала полиция на автомобильной краже и посадила на год в так называемое исправительное учреждение. Правда, исправлялись здесь только те недостатки, которые мешали обитателям этого учреждения стать профессиональными преступниками. Заведение входило в состав тюрьмы для матерых уголовников. Обязанности воспитателей выполняли осужденные на пожизненное заключение, которые таким образом помогали государству сэкономить на штатных педагогах.
      В книге "Камера смерти 2455", которую Чессмэн написал за годы пребывания в Сан-Квентине, он так говорит об этом периоде своей жизни: "Здесь я по-настоящему научился обращаться с кольтом, кистенем и автогеном. Заодно мне привили ненависть к общественному порядку, блюстители которого были насквозь продажны. В тюрьме мы могли иметь все - хорошую еду, женщин, сигареты, наркотики, свободный выход... Были бы только деньги, чтобы подкупить надзирателей. Никто из них не обращался с нами, как с преступниками, если мы проявляли готовность в достаточной мере снабжать их долларами. Здесь я впервые узнал разницу между честным гражданином и преступником. Уважаемый гражданин это тот, у кого много долларов, а преступник - тот, кто, делая доллары, попадался".
      С такими взглядами Чессмэн через год был выпущен на свободу. Пять месяцев спустя он вернулся в исправительное учреждение. За серию взломов сигаретных автоматов он снова год пробыл за решеткой. На этот раз полученных навыков ему хватило на два года. Он занялся грабежами, в девятнадцать лет был арестован и приговорен к шестнадцати годам тюремного заключения. Через семь лет его наказание заменили условным, но не потому, что он очень хорошо себя вел или полностью исправился. Просто администрация тюрем в Америке в большинстве случаев вынуждена досрочно выпускать осужденных к длительному заключению - в тюрьмах не хватает мест, чтобы они отсиживали свой срок наказания полностью.
      Итак, Чессмэн вышел на свободу уже настоящим преступником-профессионалом, заматеревшим и жестоким. Он даже не пытался начать нормальную жизнь. Еще в тюрьме он связался с гангстерской группировкой, которая занималась поборами и шантажом в среде букмекеров и прочих дельцов нелегального тотализатора. Через день после освобождения Чессмэн стал "работать" с этими преступниками.
      В то время, когда Чессмэн в Лос-Анджелесе и его окрестностях облегчал кошельки и бумажники подпольных букмекеров, иногда грабя попутно ювелирные магазины и универмаги, в районе Голливуда произошло несколько чрезвычайно жестоких половых преступлений. Даже в американской, столь бурной, уголовной истории трудно было отыскать что-нибудь подобное. Влюбленные парочки, которые уединялись в укромных уголках на голливудских холмах, подвергались нападению бандита: он появлялся на сером "форде" и, благодаря красной фаре, обычно используемой в качестве опознавательного знака оперативными полицейскими машинами, выдавал себя за полицейский патруль. Под угрозой пистолета сорок пятого калибра он сначала отбирал бумажники у мужчин, а затем затаскивал женщин в автомобиль и зверски насиловал их.
      "Деятельность" преступника, которого тут же окрестили "Красным фонарем", длилась уже несколько месяцев. Это до крайности взволновало пуританское население Калифорнии, вызвало шквал нареканий в адрес полиции и повлекло за собой неприятные политические последствия.
      В Калифорнии предстояли выборы губернатора. Все руководящие посты в штате, включая и должность начальника полиции, занимали представители Республиканской партии. Возмущение явной беспомощностью полиции вскоре стало сопровождаться критикой работы всего правительства республиканцев. Оппозиция демократов умело использовала это обстоятельство в предвыборной борьбе и превратила поимку "Красного фонаря" в проблему политического выживания Республиканской партии. Только его арест мог позволить республиканцам надеяться на успех в выборах.
      Понятно, что партийные боссы оказывали давление на начальника полиции, а тот, в свою очередь, подгонял подчиненных быстрее покончить с "Красным фонарем" любыми средствами и методами. Повышение по службе и крупные денежные премии были гарантированы. Неудивительно, что все полицейские Лос-Анджелеса и Голливуда только тем и занимались, что охотились за серым "фордом" с красной фарой-искателем.
      Под подозрение, будто он "Красный фонарь", гангстер Чессмэн попал в пятницу 23 января 1948 года. Вечером радиофицированная машина с молодыми полицейскими Рердоном и Мэем неторопливо проезжала по голливудской Вермон-авеню в южном направлении. Светящиеся часы на приборном щитке показывали 19.40, когда Рердон, сидящий за рулем, обратил внимание на встречный "форд" с приметами, которые уже несколько недель изо дня в день передавали по полицейской системе связи.
      Рердон тотчас развернулся и пустился вдогонку. Уже у следующего перекрестка он был вынужден резко затормозить: подозрительный "форд" остановился у автозаправочной станции. Патрульная машина осторожно подъехала туда же. Мэй включил переговорное устройство и передал в центр связи закодированное сообщение.
      Несколькими секундами позже в центре связи полицейский склонился над планом города и отметил флажком местонахождение серого "форда". Второй полицейский, который слышал сообщение по громкоговорителю, передал его по внутреннему телефону начальнику уголовного отдела. И уже через несколько мгновений вокруг серого "форда" стала стягиваться сеть преследователей.
      Тем временем на автозаправке патрульная машина предпринимала безуспешные попытки подобраться к серому "форду". Ей мешали другие автомобили, припаркованные на стоянке. Когда же наконец полицейские продвинулись на пару метров вперед, Мэй увидел, что "форд" покидает бензоколонку, так и не заправившись. Очевидно, двое мужчин в машине - их сейчас удалось разглядеть заметили слежку. Теперь уже и Мэй был уверен, что перед ними разыскиваемый насильник. Не думая о поиске каких-то особых предлогов - ведь "форд" не нарушил правил движения и не превысил скорости, - Мэй сразу же включил сирену и красную фару, чтобы получить "зеленую улицу". Рердон, ловко маневрируя автомобилем, выбрался из череды ожидавших у автозаправки машин и нажал на газ. Всем стало ясно, что полиция начала преследование. Мужчины в сером "форде" это тоже поняли. Тут же взревел их мотор. Машина выскочила на встречную полосу и попыталась скрыться.
      Будто обезумев, водитель "форда" гнал машину в потоке встречных автомобилей, буквально в миллиметрах проскакивая мимо них и стараясь протиснуться в любую щель, только бы оторваться от преследователей. Однако тем самым он освобождал дорогу патрульной машине, и та метр за метром настигала его.
      На углу Шестой улицы и Шаттон-плэйс Рердон приблизился к "форду" метров на двадцать. Поток встречных машин здесь ослабел, и улица была почти пуста. Мэй опустил боковое стекло, высунул автомат и собрался стрелять по покрышкам "форда". В этот момент его водитель внезапно крутанул руль, и машина буквально на двух колесах свернула на Шестую улицу, выскочив при этом на тротуар и пролетев в сантиметре от угла дома. Впереди, метрах в ста, дорогу перегородил грузовик. Казалось, все кончено, но тут "форд", затормозив на полном ходу, развернулся вокруг своей оси (сделал Power slide, как называют этот рискованный маневр профессиональные автогонщики) и благодаря этому снова получил перед собой свободное пространство. В этот миг, когда "форд" уже выскакивал на Вермон-авеню, Рердон направил полицейскую машину влево, прямо навстречу ему. Мэй, видя неизбежность столкновения, соскользнул с сиденья вниз - укрыться за распределительным щитком. Рердон, однако, не потерял самообладания и избежал лобового столкновения, направив патрульную машину так, что она ударила "форд" по касательной в переднее левое крыло.
      При столкновении оба автомобиля отшвырнуло в стороны, и они остановились. Из полицейской машины выскочил Мэй со взведенным автоматом, из "форда" - его водитель и пустился бежать.
      "Стой!" - крикнул вдогонку беглецу Мэй, но тот даже не обернулся. Он бежал зигзагами, как заяц. Первая очередь из автомата Мэя щелкнула по оштукатуренной стене дома, вторая, похоже, попала в цель. Споткнувшись, бегущий растянулся во весь рост и остался лежать. Второй мужчина из "форда", напуганный выстрелами, сразу же отказался от намерения бежать, поднял, не дожидаясь команды, руки и позволил Рердону надеть на себя наручники.
      Между тем Мэй занялся человеком, лежащим на улице. Он взял его за волнистые каштановые волосы, поднял голову и повернул, чтобы рассмотреть. Он увидел молодое, вытянутое лицо и умные, насмешливые глаза.
      - Ездить вы еще умеете, а вот стрелять... здесь вам надо подучиться, нахально заявил молодой человек озадаченному полицейскому, который боялся найти его мертвым.
      - Кончай выступать, - грубо оборвал парня Мэй, рывком поднял его на ноги и надел наручники. Прежде чем вести пойманного к машине, Мэй наклонился и поднял с земли пистолет. - Это твоя пушка? - спросил он пряча оружие.
      - Шутить изволите? Если бы у меня была эта штуковина, я бы здесь сейчас не стоял.
      - По-твоему, эта железяка прямо с неба упала, так что ли? Пока довезем тебя до участка, придумай что-нибудь получше, - с издевкой сказал Мэй и стволом автомата подтолкнул парня к патрульной машине.
      Уголовный инспектор Гузен, к которому оба арестованных были приведены на первый допрос, разложил на письменном столе предметы, изъятые Рердоном и Мэем при задержании: карманный фонарь цилиндрической формы, кучку смятых долларовых бумажек, четыре таблички с автомобильными номерами и пистолет сорок пятого калибра.
      Гузен шутя покрутил оружие на указательном пальце, глянул на парней и спросил:
      - Ну и кому из вас он принадлежит? Ответа не последовало. Две пары невинных глаз смотрели на него непонимающе, будто он задал вопрос на малайском языке.
      Допрос был прерван появлением обоих патрульных полицейских. Они затащили в комнату два больших узла с новенькими мужскими костюмами и сложили их на полу возле стола.
      - Сэр, мы нашли это в багажнике "форда", - пояснил Рердон, указывая на необычную поклажу.
      Гузен с недоверием покачал головой, но расспрашивать полицейских не стал, а только приказал им забрать с собой в караульное помещение пассажира задержанного "форда".
      Когда все трое ушли, он обратился к водителю:
      - Ваша фамилия?
      - Чессмэн.
      - Имя?
      - Кэрил Уиттер.
      - Где и когда вы родились?
      - 27 мая 1921 года, Сен-Джозеф, штат Мичиган.
      - Как звать отца?
      - Уиттер Чессмэн.
      - Его профессия?
      - Раньше он был ассистентом режиссера на киностудии "Парамаунт", а теперь всего лишь перетаскивает декорации.
      - Как зовут вашу мать?
      - Хилли Л. Чессмэн, урожденная Браун.
      - Она работает?
      - Нет, она парализована.
      - Хм. Раньше вы привлекались к суду?
      Так же стереотипно, как он перед этим отвечал на вопросы, Чессмэн перечислил свои судимости. Гузен напечатал это в протоколе допроса, а затем внезапно отодвинул пишущую машинку в сторону и достал из ящика стола пачку дорогих сигарет. Вытолкнув щелчком указательного пальца сигарету, он предложил ее Чессмэну.
      - Ага, сначала мягко стелете, - проговорил Чессмэн и небрежно взял сигарету.
      Инспектор дал ему огня:
      - Зачем мне без нужды усложнять вам жизнь? Будете вести себя разумно, и я отнесусь к вам по-хорошему.
      Чессмэн проследил за дымком своей сигареты:
      - Оставьте ваши басни, инспектор, для кого-нибудь другого. За что вы меня сюда притащили?
      - Похоже, Чессмэн, вы очень торопитесь! Особенно если судить по той спешке, с которой вы пытались удрать от патрульной машины.
      Вопросы инспектора начинали действовать Чессмэну на нервы.
      - Чего вы от меня хотите? - резко прервал он Гузена.
      - Хочу знать, почему вы так испугались красной фары? Для этого должна быть какая-то причина. Не станет же невиновный человек удирать от первого встреченного полицейского патруля.
      Чессмэн ткнул сигаретой в протокол допроса, который торчал в пишущей машинке:
      - Прочитайте, инспектор, еще раз мои показания о прежних судимостях. Ведь у меня условно-досрочное освобождение. Во время испытательного срока мне запрещено общение с бывшими осужденными. Джонни тоже вышел из тюрьмы, и у него за кормой еще больше, чем у меня. После вашего задержания мне опять придется сесть в тюрьму. Теперь вы, наверно, понимаете, почему я так торопился.
      Инспектор едва заметно покачал головой:
      - Я вам не верю, Чессмэн. Полицейский патруль не проверяет автомобилистов на предмет их судимости и не спрашивает об их условно-досрочном освобождении. Вы же это знаете наверняка. Я вам не поверю, даже если вы станете уверять, будто удирали из-за того, что ваш багажник был набит крадеными костюмами и поэтому вы испугались.
      Чессмэн только бросил короткий взгляд на кучу одежды возле стола и, не обращая внимания на намек, деланно безразличным тоном спросил:
      - Ну и из-за чего же, по вашему мнению, я хотел смыться?
      - Потому что вы - "Красный фонарь", Чессмэн!
      На какое-то мгновение Чессмэн лишился дара речи, но затем громко рассмеялся:
      - У вас странные шутки, инспектор. Неужели я - этот жалкий сексуальный ублюдок? Посмотрите на меня внимательно. Я что, так выгляжу, что мне нужно пушкой заставлять женщин?.. Да я могу иметь баб столько, сколько захочу!
      И, как бы демонстрируя инспектору, какие шансы он имеет у женщин, Чессмэн встал со стула, выпрямился во весь рост и, как боксер-профессионал, постучал кулаком в грудь.
      Теперь опешил Гузен, глядя на высоченного Чессмэна, - но не потому, что убедился в его неотразимости для женщин, а потому, что во всех показаниях жертв "Красного фонаря" рост преступника определялся 160- 170 сантиметрами. В Чессмэне же, на его взгляд, было не меньше 185 сантиметров, а мощное телосложение явно не соответствовало конституции насильника, каким его описывали свидетели.
      Тем не менее инспектор сказал:
      - Сядьте на место. Психиатр объяснит, зачем вам это было нужно. Может, у вас какое-нибудь извращение. Кто знает?..
      Пожав плечами, Чессмэн вернулся на место:
      - Это несерьезно, инспектор. Чтобы я насиловал женщин... Да я вам про баб такого могу порассказать...
      Чесмэн все еще не осознавал, в какую скверную историю втягивал его инспектор. За изнасилование в Калифорнии полагалась смертная казнь! Он смеялся над подозрениями Гузена, не подозревая, что тот уже накинул ему на шею петлю.
      Однако опытный инспектор понимал, что гангстера такого калибра, как Чессмэн, голыми руками не возьмешь. Поэтому, не долго думая, он прекратил допрос.
      - Ну хорошо, Чессмэн, давайте подождем. Вы так и так останетесь под арестом, пока судья будет решать, отменять или нет ваше условно-досрочное освобождение. А за это время все прояснится.
      Гузен нажал на кнопку звонка, и полицейский вывел Чессмэна из комнаты.
      Когда дверь за ними закрылась, инспектор взял дело "Красного фонаря" и перечитал места с описанием внешности бандита. Рост 160-170 сантиметров, худощавый, смуглый, темные, почти черные, волосы, редкие зубы, похож на итальянца - так в один голос заявляли жертвы и свидетели.
      Чессмэн же был высокого роста, широкоплеч, имел спортивную фигуру и отличные зубы, другими словами - никакого сходства с "Красным фонарем".
      К тому же Гузен хорошо знал насильников: в Нью-Йорке он долго работал в отделе по борьбе с половыми преступлениями. Все мужчины, которые, подобно "Красному фонарю", удовлетворяли свою извращенную страсть, запугивая женщин оружием, представляли собой совершенно определенный тип трусливого психопата, обиженного богом и людьми. Человек, который только что перед ним сидел, был кем угодно, только не сексуальным психопатом.
      Да, похоже, инспектор Гузен совсем не был убежден в том, что этот Чессмэн и есть "Красный фонарь".
      В кабинет зашел помощник инспектора и прервал его размышления.
      - Сэр, задержанный "форд" уже здесь, - доложил он.
      Инспектор захлопнул папку и поднялся из-за стола:
      - Спасибо, Глен, пойду посмотрю на него.
      Вокруг слегка покореженного серого "форда" усердно копошились сотрудники отдела криминалистической экспертизы. При свете трех переносных осветительных ламп они снимали отпечатки пальцев с приборного щитка, орудуя пинцетами и лупами.
      - Обратите внимание на сиденья. Ищите следы крови, - сказал Гузен, немного понаблюдав за их работой. Он вспомнил, что две последние жертвы "Красного фонаря" - 27-летняя Регина Джонсон и 17-летняя Мэри-Алиса Меза - получили повреждения, когда преступник насиловал их в своем автомобиле.
      Два криминалиста начали демонтировать сиденья и вытаскивать их из "форда", а Гузен подошел к ветровому стеклу и стал осматривать фару-искатель, установленную слева от места водителя. Сначала ничего особенного он не обнаружил. Фара была обычной конструкции - такие есть чуть ли не на каждой второй машине, - с белым стеклом. Однако, присмотревшись внимательнее, Гузен насторожился. В свете своего карманного фонаря он рассмотрел какие-то царапины на поверхности хромированного держателя фары. Верхняя крепежная гайка имела такой вид, будто ее часто откручивали гаечным ключом. Нижней гайки вообще не было.
      Какую-то долю секунды Гузен раздумывал, а потом резко повернулся на каблуках и бегом бросился в свой кабинет. Там он подскочил к письменному столу и стал копаться в папках и бумагах, которые в беспорядке лежали на нем. Наконец он разыскал маленькую картонную коробку с предметами, изъятыми из карманов Чессмэна при задержании.
      Бумажник, кошелек, пилочка для ногтей, спички... Однако все это Гузена не интересовало. Лишь высыпав на стол содержимое коробки, он нашел то, что так лихорадочно искал: хромированную гайку диаметром около сантиметра.
      Она как раз подходила к нижнему болту держателя фары!
      Теперь инспектор был убежден, что у него в руках "Красный фонарь". Значит, Чессмэн постоянно разбирал фару-искатель, чтобы для своих ночных нападений поменять белое стекло на красное.
      Но эти рассуждения Гузена были только гипотезой. В цепи доказательств не хватало самого важного звена - красного стекла! Если Чессмэн станет утверждать, что разбирал фару, чтобы поменять разбитую лампочку или еще для чего-нибудь, то гайка, найденная в его карманах, ничего не докажет.
      Новые разочарования инспектору приготовили эксперты-криминалисты, которые искали следы крови на обшивке сидений "форда". Химические пробы с бензидином, который выявляет даже застиранные брызги крови, дали отрицательную реакцию. Но Гузен так просто не собирался отказываться от уже выработанной гипотезы. Этой же ночью он хотел получить решающие доказательства виновности Чессмэна: его должны опознать последние две жертвы.
      С лихорадочной поспешностью он заказал две автомашины, одна из которых, по возможности, должна была быть серым "фордом". Правда, получил он голубой, но теперь это его уже не могло остановить. "Ночью такие цвета трудно отличить", ответил он на возражения помощника.