Привалов Борис
      Сказ про Игната-Хитрого Солдата
      Из предисловия: Сказки да анекдоты о бывалом солдате родились сравнительно недавно - лет двести с небольшим назад, тогда, когда Пётр Великий создал первые на Руси армейские полки. В те времена солдаты служили в армии по нескольку десятков лет - почти всю жизнь. Редко кто из них возвращался в родные сёла и деревни, но уж если попадал под отчий кров, то сразу же, вольно или невольно, становился заметной фигурой среди своих земляков. Да и как могло быть иначе? Кто ещё из крестьян-хлеборобов прошёл через огонь, пули, пороховой дым? Кто протопал тысячу вёрст по степям, лесам, топям? Кто не только за себя постоять умеет, но и превосходящего силой противника смёткой-смекалкой победить может? Солдат на чужую беду отзывчив, всегда готов слабого поддержать, бедному - помочь, злого наказать, жадного - проучить. Но самое главное, солдат - сын своей земли, своего народа, и нет для него ничего дороже Родины, драгоценнее её счастья. Он всегда на стороне бедняка-земляка - против богатея-помещика, всегда с батраком - против попа и купца. Как же не любить солдата? А о тех, кого любят, вспоминают часто. Вот и пошли гулять из конца в конец по бескрайним просторам великой Руси присказки, байки, анекдоты и сказки о похождениях и приключениях смышлёного мужика в солдатском мундире, вдоволь на своём веку пороха понюхавшего, не верящего ни в сон, ни в чох, горой стоящего за справедливость.
      С о д е р ж а н и е
      Шёл солдат...
      1. Ать-два, ать-два, горе - не беда
      2. Лесные тени
      3. Ночной князь
      4 Чёрт, чёрт, поиграй да отдай!
      5. Сапоги с княжеской ноги
      6. Пузырьки на реке
      7. Житиё земное и небесное
      8. Крылья ветряные
      9. Сказка о хитром лапте
      10. Как заварилась каша
      11. Не в деньгах счастье
      12. Пусто в клети, хоть шаром покати
      13. Солдат и граф
      14. Вот и весь сказ
      Шёл солдат
      Шёл солдат, отдохнул солдат, ушёл солдат - что осталось?
      Народная загадка-шутка
      Действительно, что же осталось?
      В шуточных, или, как их часто ещё называют, шутейных, народных загадках ответы всегда неожиданны. Так и в этой: оказывается, осталась на память о солдате занимательная история, которую он рассказывал во время привала.
      О чём эта история? Может быть, о сражениях, в которых солдат отличился. Или о каком-то забавном случае из походной жизни. А может, о заморских странах, о тридевятых царствах, тридесятых государствах, куда не раз забрасывала солдата ратная нелёгкая служба.
      Сказки да анекдоты о бывалом солдате родились сравнительно недавно лет двести с небольшим назад, тогда, когда Пётр Великий создал первые на Руси армейские полки.
      В те времена солдаты служили в армии по нескольку десятков лет - почти всю жизнь. Редко кто из них возвращался в родные сёла и деревни, но уж если попадал под отчий кров, то сразу же, вольно или невольно, становился заметной фигурой среди своих земляков. Да и как могло быть иначе? Кто ещё из крестьян-хлеборобов прошёл через огонь, пули, пороховой дым? Кто протопал тысячу вёрст по степям, лесам, топям? Кто не только за себя постоять умеет, но и превосходящего силой противника смёткой-смекалкой победить может?
      - Раз уж ты сумел землю родную от врага-супостата уберечь, то сумей и нас от злыдней-богатеев защитить! - наказывали мужики своему же брату-мужику, ещё не успевшему снять солдатский мундир.
      Вот так и не получалось обычно отдыха у солдата: снова нужно было воевать, но уже другим оружием - смекалкой, хитростью, острым словом.
      Солдат на чужую беду отзывчив, всегда готов слабого поддержать, бедному - помочь, злого - наказать, жадного - проучить.
      Но самое главное, солдат - сын своей земли, своего народа, и нет для него ничего дороже Родины, драгоценнее её счастья. Он всегда на стороне бедняка-земляка - против богатея-помещика, всегда с батраком - против попа и купца.
      Как же не любить солдата?
      А о тех, кого любят, вспоминают часто. Вот и пошли гулять из конца в конец по бескрайним просторам великой Руси присказки, байки, анекдоты и сказки о похождениях и приключениях смышлёного мужика в солдатском мундире, вдоволь на своём веку пороха понюхавшего, не верящего ни в сон, ни в чох, горой стоящего за справедливость.
      Одну из историй про хитрого солдата мне и хочется рассказать вам, дорогие читатели.
      1. Ать-два, ать-два, горе - не беда
      ... Дорожка солдатская - от села до села,
      А по всей по земле ты меня провела...
      Из старинной солдатской песни
      В это лето на небе пожар полыхал. Солнце-огнестой жгло всё нещадно, палило немилосердно. Висело оно над землёй от зари до зари красной раскалённой сковородкой. Лишь на восходе да на заходе голубел небосвод, а весь день он был пепельным, сумрачным, будто выцветал от зноя и великой суши.
      Савка, по прозванию Бобыль, прожил одиноким на свете годов не один десяток, а в Савелии не вышел: по бедности своей барского уважения не заслужил, так и оставался Савкой. Друзья кликали Савушкой - и на том спасибо.
      На мельницу, где Савушка ходил в работниках, в эту пору зерно никто не вёз, поэтому взял Савушка кошель, из липового лыка плетённый, положил в него хлебец, пополам с травой печённый, косу - на плечо и отправился в путь-дорогу.
      Шёл через деревню. Тишина: собака не тявкнет, петух не крикнет, всё живое в тени попряталось.
      Длинный, нескладный Савушка, ероша белёсые пряди волос, ждал-пождал немного на околице: не подвезёт ли кто? Но мужики через час-другой после восхода солнца уже боялись лошадей запрягать: человек ко всему привык, и то ему от лихой жары этой тошно, а скотине бессловесной и вовсе невмоготу. Долго ли: сморит солнце коня, падёт он, что тогда мужику делать? Нет, никто из хлеборобов в такую пору лошадь в путь не погонит.
      И Савушка запылил босыми ногами по дороге к лесу.
      В поле тоже тихо: кузнечики не стрекочут, жаворонков не слышно. На реке тишь да гладь: камышинка не шелохнётся, рыба не всплеснёт.
      "Рыбе хорошо, - подумал Савушка, - забилась в омут, поглубже, попрохладнее... Человеку бы так остудиться!"
      И в лесу, как в поле: птицы не поют - позатаились, деревья не шумят.
      - Видно, ветер-хитрец тоже где-то в холодке прячется. Боится усохнуть в этом пекле! - вслух подумал Савушка.
      Свернул он с дороги на лесную тропу, с той тропы - на еле приметную тропку-ниточку, а там и ниточка оборвалась.
      Колол-колол Савушка пятки о сухую траву, пока не увидел, наконец, то самое чудо-чудное, к которому шёл.
      Среди пожухлых травинок, кустарника-сушняка да квёлых, зноем пригнутых деревьев расстилалась без конца и краю луговина изумрудно-зелёная; тянуло с неё непривычной, уже почти забытой прохладой, травы яркие, сочные колыхались, манили, бабочки над ними порхали, как ожившие цветы.
      Савушка знал, что увидит эту красоту ненаглядную, это диво-дивное, но всё-таки сам себя по носу щёлкнул на всякий случай: не сон ли?..
      Чудо прозывалось Чёртовой топью. Трясина эта с незапамятных времён по-хозяйски расположилась средь бескрайнего леса. Из-за неё повернули в обход дороги, пролегли в стороне торговые пути, а весь край стали называть Болотным. Не любили в Болотный край заворачивать коробейники да купцы, проезжие люди из других городов, бродячие музыканты и лекари. Даже царские сборщики податей и жадные монахи ближайшего монастыря старались избегать Болотной стороны.
      - Через лесную чащобу за день не проедешь, - судили да рядили они. - А в том лесу ночевать нельзя: если не к лешему, так уж к чёрту в зубы прямиком попадёшь. И поминай как звали!
      Болотный лес почитали все местом смутным, гиблым. Верили: кто в ночную пору голоса в лесу том услышит - на всю жизнь хворым останется, памяти лишится.
      Чёртова топь, сказывали, была без дна. Жили в ней да поживали всякие злыдни, черти с чертенятами, дьяволы с дьяволятами. Ночью нечисть эта вылезала по лесу гулять, бедокурила, незваных гостей к себе в болото тащила. А из трясины, да ещё в ночную пору - про то старый и малый знает дороги нет.
      Сказки да страшные истории про Чёртову топь любили слушать все, кто жил в Болотной стороне.
      И не только слушали, но и сами, когда приходилось выбираться из своих дремучих мест в иные края, охотно сказывали, приукрашивая самыми различными подробностями, ссылаясь на собственные глаза и уши: "Сам видел, сам слышал, не ведаю, как жив остался!"
      - Пускай пугаются, - хитро пересмеивались меж собою рассказчики, авось не захотят к нам нос совать. Мы и со своими-то попами да боярами не совладаем никак, нам пришлых ненадобно...
      Сами же Болотного края крестьяне Чёртовой топи не боялись, но и не жаловали её: жили сами по себе, а болото было само по себе. Что с него толку? Пугает бродяг да гостей незваных, и на том спасибо.
      Но даже в сушь великую трясине засуха не страшна, на ней трава хорошо растёт. Раз есть трава, то будет и сено. А сено будет - значит, скотина зиму переживёт, хозяевам с голоду умереть не даст.
      Вот и отправился Савушка к Чёртовой топи. Как думал, так оно и оказалось: стеной стоит трава-мурава! Да какая пригожая! Сено из неё получится на загляденье, что каша - хоть самого барина корми!
      Вынул Савушка из кошеля завёрнутый в тряпицу точильный камень-брусок, зачиркал им по лезвию косы. И коса зазвенела весело - будто соскучилась по работе.
      Савушка отбивал косу и соображал: добро бы кочки подсохли от жары, смогли бы человека удержать. В обычное время к трясине и подойти-то боязно - нога уходит в топь, словно и впрямь черти вниз тянут, где уж там косить! Но ныне-то какая трава! Словно сон! Неужто так и останется, нескошенная, гнить?!
      Убрав камень в кошель, Савушка отложил косу в сторонку и попробовал сделать шаг-другой по болоту. Первая кочка выдержала Савушкину поступь, а вторая нежно забулькала и плавно, словно нехотя, начала опускаться.
      Савушка отпрянул назад, на твёрдую землю.
      Стёр с лица выступившие от испуга мелкие росинки пота, плюнул на кочку:
      - Вот проклятущее болото! Такое пекло стоит, А ему хоть бы что! Видно, истинно старики сказывают - нет у трясины дна!
      Солнце уже за верхушки деревьев начало сползать, сухие тонкие тени легли на зелёную шерсть болота, а Савушка всё прыгал вдоль болотной кромки, всё надеялся найти местечко потвёрже.
      Но кочки по-прежнему не позволяли сделать больше шага-другого в глубь трясины: они мягко, ласково обнимали его босые ступни и тотчас же с ласковым журчанием проваливались в топкую бездну.
      Савушка сноровисто прыгал назад, на край земли, а кочки как ни в чём не бывало всплывали.
      - Поплавки, ну прямо поплавки! - злился Савушка. - Только на реке поплавки мне помогают рыбу словить, а тут я сам вместо рыбы, того и гляди, поймаюсь!
      Усталый Савушка вернулся к своей сверкающей, как ручеёк в сухой траве, косе: присел, прислонился к тёплому стволу дерева. Вынул из кошеля завёрнутый в чистую тряпицу ломоть.
      Совсем уже было примерился Савушка куснуть хлеба, но... замер от удивления: среди болотной вязкой тишины откуда-то издали, словно из самой топи, послышалась ему песня.
      - Чур меня, чур! - забормотал Савушка и щёлкнул себя по носу: не мерещится ли?
      ... А родные детки - наши пули метки!
      Ать-два, ать-два, с ними горе - не беда!
      выводил далёкий мужской голос.
      "Может, взаправду тут черти водятся? - подумал Савушка и, опустив хлеб в кошель, взял в руки косу. - Кто ж, кроме них, по болоту может ходить, песни петь?"
      Песня же становилась всё ближе, всё яснее, всё громче.
      А родные сестры - наши сабли остры!
      Ать-два, ать-два, с ними горе - не беда!
      Вот хлюпанье шагов слышно.
      Вот уже и фигура певца видна.
      Только шагает он как-то странно, не по-человечески высоко поднимая ноги.
      Мы лихого ворога били любо-дорого!
      Ать-два, ать-два, ему горе и беда!..
      Савушка убрал хлеб в кошель, встал и, сжимая косу в руках, внимательно и насторожённо смотрел на идущего по болоту человека.
      На нём был зелёный кафтан, из-под которого виднелся красный камзол. На ногах - сапоги, а на голове - солдатская шапка.
      "Солдат! - чуть не воскликнул Савушка. - Соллат, к нам, в Болотные края? По какой причине?
      Что ому за нужда?"
      Солдат заметил Савушку и, круто повернув, направился к нему. Теперь стало хорошо видно: к солдатским сапогам привязаны сплетённые из гибких прутьев круги, похожие на днища бочек или печные заслонки. Из-за них и приходилось ходоку высоко поднимать ноги, зато "заслонки" не давали проваливаться, держали ходока.
      "Ишь занятно надумал! - покачал головой Савушка. - Надо перенять!"
      На плече солдат нёс посох - больше у него ничего и руках не было.
      "Верно, из наших... Отслужил своё, возвращается, - подумал Савушка, чужой по болоту не пошёл бы нипочём..."
      Солдат увидел, как воинственно Савушка держит косу. Светло-бурое, словно кора сосны, лицо солдатское расплылось в улыбке. Мохнатые, ворсистые брови поползли вверх, блеснули острые голубые глаза. Безвольно висящие длинные, как ветки плакучей ивы, усы зашевелились - будто весёлым ветерком подуло.
      Солдат ступил на твёрдую землю. Обрывки мха и зелёные нитки тонких водяных трав опутывали круги-плетёнки, привязанные лыком к солдатским сапогам.
      - Эй, босой с косой! - усмехнулся солдат и опёрся на посох. - С кем ты воевать-то собрался?
      Неужто я на ворога похож?
      Савушка косу опустил, но продолжал недоверчиво рассматривать неожиданного пришельца.
      - Чего тебе в нашем краю Болотном понадобилось, служба? - спросил он. - Что потерял, чего найти хочешь?
      Солдат сел под берёзу, принялся откручивать задубевшее лыко с сапог.
      - Я, мил человек, - сказал солдат, - двадцать пять годов на царской службе лямку тянул, ружьё таскал. Топором, приходилось, помахивал - струги строил, дома ставил... Сквозь вьюги и жару шёл, через лес прорубался, в горах мёрз, в ста реках тонул, в ста огнях горел... Сто боёв отвоевал яичной скорлупки не выслужил. Теперь, после смерти царя-государя нашего Петра Алексеевича, по прозванию Великого, отпущен на все четыре стороны. Иду, мил человек, в родное сельцо.
      Савушка прислонил косу к берёзке, подсел на корточках к солдату:
      - А где сельцо твоё, служба?
      - Ежели оно ещё на месте стоит, то я уже дома, - улыбнулся солдат, и мохнатые брови его заходили ходуном. - Через речку, мимо мельницы - рукой подать!
      Савушка внимательно всмотрелся в лицо солдета, проговорил неуверенно:
      - Ты, случаем, не Игнат, Захаровны-травницы сын?
      - Верно твоё слово! - Солдат отвязал наконец круги-заслонки от сапог, блаженно вытянул ноги. - Игнатом меня кличут. А вот тебя, мил челоиск, не признаю...
      - Я ж Савушка, однолетка твой! Княжеского конюха сын меньшой! Помнишь, тонули вместе в омуте, под мельницей?!
      - Сава - на всю деревню слава! Ты?! Не признал, лопни мои глаза! Ах ты чертовщина какая!
      Сава! - Игнат вскочил на ноги. - Савелий!
      Они обнялись.
      Белобокая сорока, усевшись на куст, удивлённо крутила головой и смотрела на мужчин, молча сжимавших друг друга в объятиях. Потом сорвались с ветки и помчалась, виляя среди деревьев, видимо, заторопилась рассказать всем птицам о встрече старых друзей, которые не видели друг друга четверть века.
      А старые друзья уселись на сухую, выжженную траву и, разделив по-братски хлеб, принялись есть его и рассказывать друг другу о житье-бытье.
      - Что мать умерла, я перед самой Полтавской битвой узнал, - сказал Игнат. - Мне наш командир накануне посулил побывку: отпущу, говорит, тебя в деревню на целую неделю. Как шведа разобьём, так и пойдёшь... А тут эта весточка. Ох осерчал я на шведа! Ну чтоб ему пораньше к нам на битву-то явиться, тогда б я, - может, ещё к матери успел. А теперь и побывка-то вроде уже ни к чему... Да, было дело под Полтавой! Дали мы шведам жару!
      - Медаль полтавская? - почтительно рассматривая прикреплённый к кафтану серебряный кружочек, спросил Савушка.
      - А про что тут писано не разумеешь? - показал Игнат медаль. - За Полтавскую баталию 1709 года!
      - Я ж грамоты не разумею, - ответил Савушка. - Во всём селе только два брата - Спирька-Чёрт да Парамон-поп - учёные.
      - А тётка моя Ульяна жива ещё?
      - В твоей избе живёт, - улыбнулся Савушка. - Как же, егоза-бабка! И травы тоже сушит-варит, как Захаровна. Тебя-то уж Ульяна и ждать перестала. Не иначе, говорит, племянника моего или генералом сделали, или убили.
      Потом Савушка рассказал, что княжит теперь в Болотном краю сын старого князя Михаилы Стоеросова - Данила.
      - Чудной барин вырос, - усмехнулся Савушка. - Плач от него стоит по всему краю. Нынешний год подати среди лета собирает - где ж это видано? Больше всего любит наш князь кольца да камни самоцветные. Все пальцы в кольцах. А каждое кольцо - это сельцо. Сколько у него колец, столько он сёл сменял-продал. А дворов погубил - не счесть... Худо живём, Игнат, тяжко.
      Печальные усы Игната повисли бессильно, мохнатые брови насупились.
      Савушка с отчаянием взглянул на сизое, знойное небо:
      - На полях скоро будет труха одна. Горит всё как есть. Не только скотине - птице на гнездо соломы не найти. Спасибо тебе за науку надоумил, как по топи ходить...
      - Бери мои плетёнки? - Игнат подмигнул старому другу. - Рад я, Савелий, что в родные края вернулся. Не захотелось мне по дороге пыль месить, крюк делать в сорок с лишком вёрст. Что ж, говорю себе, солдат, ты по какому-то Чёртову болоту пройти не можешь? Припомнил: раз в топи тонул корзинка грибная меня спасла. Вот и сплёл два блина из прутьев. Видишь, помогли. Бери, бери их, ежели нужно!
      Игнат бережно ссыпал из одной ладони в другую хлебные крохи, отправил их в рот.
      - Наш хлебушко калачу дедушка! - весело молвил он и одним махом вскочил на ноги. - Негоже мне на привал вставать, когда крышу родную, ежели на дерево залезть, приметить можно.
      Солнце опустилось ещё ниже, тени на болоте стали густыми, чёрными.
      - Да отдохни, устал ведь небось! - попросил Савушка.
      - Сапоги у меня самоходные: ать-два - и я в селе! - улыбнулся Игнат.
      - Чего же ты в сапогах-самоходах по болоту шагал, кочки месил? усмехнулся Савушка.
      Игнат хитро поглядел на друга, покрутил ус:
      - А может, и волшебные сапоги устают? Ведаешь, Савелий, сколько им работы-то было меня носить, по всей земле туда-сюда? От Полтавы до моря студёного, а оттуда в степь южную, а оттуда опять же в снега вечные... Притомились сапоги, вот я и дал им отдохнуть, сам замаршировал.
      - И посох-то у тебя какой-то чудной, - разглядывая палку, которую Игнат нёс на плече, сказал
      Савушка. - Ох, тяжёл... Никак, чугунный?
      - Не чугун, а железо. - Игнат нежно погладил посох. - Ствол от ружья-фузеи. С ружьём этим я десять лет не разлучался. Жизнь он мне спас от сабли вражеской уберёг. Потом разбило ружьё ядром. Ствол я себе взял вместо клюки. Я ж, Сава, старый да хромой малость... Без третьей ноги уже не обойтись.
      Сумерки опускались на лес.
      - Раз на привал становиться не желаешь, то надо поспешать, - сказал Савушка. - Уж косить-то я буду завтра, с зари. А сейчас идём, я тебе покажу тропку, короткую, быструю...
      Длинноногий, как журавль, Савушка пошёл впереди. Игнату приходилось на два Савиных шага делать три своих.
      - Слушай, Игнат, - вдруг остановился Савушка на развилке двух троп. До ночи близко, а до села далеко. Может, заночуем на хуторе у моего кума? Он тут недалече живёт, тоже бобыль, как я.
      - Спасибо, мил человек, - ответил Игнат, - Я к ходьбе приучен, ночи не боюсь. Тебе завтра на болото от кума идти ближе. А я хочу домой попасть. Ежели не успею дойти - тоже не беда. Солдат что муха: где щель, там и постель, где забор, там и двор. Чертей болотных я не боюсь. Пусть они меня боятся!
      Савушка довёл Игната до дороги.
      Плотно сплетённые корни деревьев делали лесную дорогу твёрдой, как камень, и звонкой, как сухие доски, из которых музыканты мастерят свои инструменты. Но сейчас сухая пыль покрывала лесную дорогу мягким ковром.
      - Ну, Савелий, спасибо за хлеб-соль, - подмигнул другу Игнат. Прощевай, босой с косой!
      И солдат, слегка прихрамывая, зашагал по пыльной дороге.
      - Ать-два, ать-два, горе - не беда! - вновь зазвучала песня.
      "Были бы у меня сапоги, - с добродушной завистью подумал Савушка, смотря вслед Игнату, - и я шагал бы целый день без устали!"
      Он уже повернулся было к лесу, чтобы идти к куму ночевать, когда заметил на дороге чёткие следы ног Игната.
      Заметил и склонился в недоумении над ними: сапоги солдата оставляли следы... босых ног!
      У самоходных сапог не было подмёток.
      2. Лесные тени
      Козла опасайся спереди, коня - сзади, а злого человека - всегда и везде.
      Старинная поговорка
      К тому времени, когда поползли на дорогу из чащобы ночные тени, Игнат успел отшагать версты три.
      Солнце алым факелом горело где-то за лесом, на самой земле. В небе ещё было сиреневато-светло, но среди дремучих древесных стволов уже наступил вечер.
      - В походе солдат без песни - всё одно что в бою без штыка! - громко сказал Игнат. - Ну-ка, рота, ать-два, ать-два... запе-е-вай!
      Солдат живёт не тужит,
      По белу свету кружит...
      И стоящие по обе стороны деревья сразу напомнили солдату шеренги выстроившихся на плацу пехотинцев, а смутно белеющие стволы берёзок - стяги боевых знамён.
      Кончив одну песню, Игнат тотчас же запевал другую. А в лесу становилось всё темнее. Раз споткнулся Игнат о притаившийся под пылью дороги корень, другой...
      - Ро-та, стой! - скомандовал себе солдат.
      Он остановился, потёр ушибленный о корневище палец ноги, вздохнул:
      - Недалече я уйду таким манером! Придётся на ночлег располагаться! Что ж, солдат небом укроется, стоя выспится, росой умоется, ветром причешется, в бою погреется, на одной ноге отдохнёт - и снова в поход!
      Игнат облюбовал себе ветвистый коренастый дубок шагах в десяти от дороги. Снял бесподмётные сапоги-самоходы, привязал их к посоху, забросил железный посох на нижний, толстый сук. Босыми ногами обнимая корявый ствол, Игнат полез на дуб.
      В широкой развилке сучьев Игнат устроился совсем неплохо.
      - На брюхо ло-жись! - скомандовал он. - Спиной укры-вайсь!
      Пошевелился, устраиваясь поудобнее.
      - Спи, солдат, спи, во сне есть не хочется! - пробормотал Игнат и задремал.
      За двадцать пять лет службы Игнату сны ни разу не снились: не до них было, лишь бы голову приклонить, поспать бы вполглаза. А в эти дни, когда он шёл к дому, сны начали возвращаться. Сначала неуверенно, понемногу старые сраженья, в которых случалось рубиться, случаи из казарменной жизни. Но чем ближе подходил солдат к родным краям, чем легче становился узелок с хлебом, тем чаще снилась еда. А когда узелок совсем усох и последний кусок был съеден, то все сны стали съедобными. В них непрестанно дымились котлы с кашей и щами, жарилось мясо и караваи душистого хлеба сами катились в рот. Ручьями лилось молоко, а весёлая белолицая яичница-глазунья зазывно шипела на сковороде, подмигивая круглым жёлтым глазом.
      - Чего от снов ждать, когда ими живот командует, - смеялся утром Игнат, вспоминая ночные видения и угощаясь "утиным квасом" - водой из ближайшего ручья.
      И на этот раз стоило солдату глаза закрыть, как вновь увидел он различную снедь - пироги с горохом, наваристую янтарную уху, медовые соты и котёл сметаны...
      А потом явился полковой командир и стал жарить целого быка. Вместо вертела сквозь быка продели пику и вращали его над огнём, чтобы со всех сторон ровно поджарился.
      Но бык жариться почему-то не захотел, соскочил с пики, заржал по-лошадиному и помчался по двору.
      "Морду, морду ему держи! - кричал полковой командир. - У-у, ирод, ржёт на весь свет!"
      Игнат метнулся было наперерез недожаренному быку, но начал куда-то падать. И... проснулся вовремя: ещё бы чуть-чуть, одно движение - и слетел бы Игнат с дубовой своей постели прямо в обятия сухих колючих кустов.
      - Морду, морду ему крепче держи! - послышался злой хриплый голос.
      - Так не видать же ничего, - отвечал густой бас.
      - Сейчас посвечу!
      "Истину старики говорят, - подумал Игнат, - наш лес-бор - смутное место..."
      Игнат увидел светлое пятно, которое двигалось шагах в двадцати от дубка. Деревья мешали разглядеть лица людей.
      По теням можно было различить только, что тот, кто вёл коня, был высок и могуч, а тот, кто нёс фонарь, телом мелок и ростом короток.
      Неожиданно тишину ночного леса разорвало оглушительное ржание коня.
      - Чтоб тебе, ироду! - послышался бас. - Выкрутился! Но-но, замолкни сей минут!
      - Недаром тебя Дурындой кличут, - со злой хрипотцой произнёс тот, кто нёс фонарь. - Ты и есть Дурында. Наказывал ведь тебе: держи крепче!
      - Куда дальше-то идти? - пробасил Дурында. - Бурелом начинается. Не то что конь, чёрт ногу сломит.
      - А ты смотри по сторонам-то, смотри! - размахивал фонарём коротенький человечек. - Здесь старая кузня где-то рядом...
      Фонарь всё ближе и ближе придвигался к дубку, на котором сидел Игнат.
      Ветки загораживали дорогу, коротышка с фонарём отводил их свободной рукой, а миновав, отпускал:
      - Хе-хе, Дурында, дубина стоеросовая, остерегись, ухнет!
      Но говорил он это поздно, когда удара ветки тот, кого кликали Дурындой, избежать уже не мог.
      И ветка хлестала Дурынду по лицу.
      - Хе-хе! - радостно скрипел коротышка. - Меня благодари, что придержал, а то бы тебя до смерти зашибло!
      - Семь сестёр, примечаешь, Дурында? - после недолгого молчания молвил коротенький и помахал фонарём возле берёз. - Значит, тут кузня прячется.
      Игнату берёзы показались было обычными, неприметными деревьями, но, когда свет приблизился, он увидел, что все семь берёз растут из одного корня.
      - Да вот она, треклятая, - прогудел Дурында. - Ишь спряталась, что гриб во мху.
      За сестрами-берёзками шагах в десяти виднелась мшистая крыша брошенной кузницы. Стены её, сложенные из толстых брёвен, походили в зыбком свете фонаря на крепостной вал.
      - Сюда ни волк, ни медведь не заскочат, - забасил Дурында. - Видишь, сколько царапин на стене? Пытался медведь, лесной боярин, в неё залезть, да только когти затупил!
      Дурында легко, одним движением могучего плеча отвалил от двери громадный, как печь, камень.
      - Посвети-ка! - попросил он. - Добро... До зари конь простоит, ничего с ним не станется.
      - Морду ему завяжи получше! А то голос подаст - беды не оберёшься! беспокойно произнёс коротенький человечек.
      - Так чем же завязать-то? - удивился Дурында. - Кафтаном моим, что ли?
      - А, дьявол тебя побери! - заскулил коротенький, поставил фонарь на землю и начал раздеваться. - Гол как сокол, а туда же... в сотоварищи... Пояса и то за душой нет!
      Продолжая ругать Дурынду, он снял кафтан, потом холщовую длинную рубаху. Поёжился с непривычки, быстро влез в кафтан.
      Дурында взял рубаху, разорвал её вдоль.
      - Злыдень, ты и есть злыдень! - запричитал коротенький. - Своё бы рвал!
      - Так завязать-то чем же? - пробасил Дурында. - Зато уж не гугукнет.
      Он ловко спеленал морду коню, закрепил узел на шее. Потом загнал коня в кузницу, вновь завалил дверь камнем.
      Коротышка за это время обошёл вокруг кузницы с фонарём.
      - Кажись, всё, - сказал он, возвращаясь к двери. - Теперь назад, а то, не ровён час, схватится нас князь.
      - Кабы не приметили конюхи чего, - опасливо произнёс Дурында. Несдобровать тогда нам.
      - Нам? Хе-хе, - не то закашлялся, не то засмеялся коротышка. - Не с нас, а с конюхов за коня спросят. Запорют двух-трёх - велика ли беда? А мы без барыша не будем!
      Конокрады двинулись назад, к дороге. Под тяжёлыми шагами Дурынды ломались сучья и ветви кустарников.
      - Не топай, ирод, не топай! - озлился коротышка. - Тебя за версту слышно, медведь ты этакий. Всё дело погубишь!
      Игнат спустился с дубка, захватил своё имущество и, спотыкаясь, проваливаясь в трухлявые пни, пошёл, стараясь не упустить из виду конокрадов.
      Вот и дорога. Пыль глушила шаги. Дурында с коротышкой, а за ними Игнат шли беззвучно.
      Пройдя версты полторы, коротышка сказал Дурынде:
      - Вместе нам являться негоже. Ты заходи на поляну с одной стороны, а я с другой!
      Дурында свернул в лес, а коротышка, помахивая фонарём, двинулся дальше.
      Игнат затаился, долго глядел вслед удаляющемуся светлому пятну.
      Затихли в лесу могучие шаги Дурынды.
      "Куда ж двинулись лиходеи? - задумался Игнат. - Не иначе тут лагерь у них..."
      Солдат отвязал сапоги с железного посоха, надел их на ноги, пошевелил пальцами:
      - Ну, самоходы, ать-два!
      Игнат зашагал в ту сторону, куда скрылся коротышка с фонарём.
      Через некоторое время справа от дороги, в лесу, услышал он какой-то неясный шум, голоса.
      Осторожно пробираясь сквозь кусты, Игнат вышел на тропу, а она вывела его на большую поляну. На дальнем конце поляны пылали факелы, освещая небольшой шатёр.
      Громко ржали лошади, раздавались крики челяди. В отдалении, за стеной деревьев, пылали два больших костра.
      - Ого-го! - обрадовался Игнат. - Сон, кажется, в руку: найдётся и мне тут что-нибудь на зубок!
      Стараясь всё время быть в густой тени деревьев, он пошёл вокруг поляны, подбираясь к шатру.
      Возле шатра на коврах и подушках возлежал большой толстый человек в богатом кафтане и сафьяновых расшитых сапожках. В ногах у него блестело соболье одеяло - чтобы прикрыться в случае тумана.
      Но не дорогое убранство удивило Игната: у толстяка на груди полотенцем висела светлая борода.
      Она упиралась в толстый круглый живот, который нылезал из кафтана, как тесто из опары.
      - Растил барин бороду на посмешище городу, - пробормотал Игнат. - Вот чудеса-то: я таких бород давненько не видывал! А брюхо-то нажевал боярин! За целую роту небось ест и пьёт! Рот до ушей, хоть завязки пришей! Чудно!
      На пальцах княжеской руки играли, искрились в неверном свете факелов кольца с камнями-самоцветами.
      "Князь Данила! Сельцо - за кольцо! - припомнились Игнату слова бобыля Савелия. - Эх, сковать бы из тех колец цепь, да князя на неё!"
      Из-за шатра вышел коротышка-конокрад, поклонился.
      - Где был? - спросил князь.
      - За охотничками присматривал, князь-отец, - доставая лбом до подушки поклонился коротышка. - Будет завтра дичина, Данила Михайлович, непременно к столу будет.
      "Ого, сам Данила Стоеросов! - обрадовался подтверждению своей догадки Игнат. - На ночную прохладу глядя, вылез остудиться! Вот так оказия!"
      Рядом с князем валялся на ковре бритый мужчина неопределённых годов не то чтобы толстый, а весь пухлый, будто налитой жиром. Щёчки его набрякли, как воск на свече, которая только-только начала оплывать. Толстые бледные губы болтались - казалось, что он запихал в рот блин, да не мог его проглотить, и края блина так и остались висеть наружу. Когда бритый поднимал свою пухлую руку, чтобы взять ковш с вином, то рука просвечивала розово, сквозилась жирком.
      - Наш род, род бояр Голянских, всегда славен был конями, - пришлёпывая при каждом слове губами-блинами, вяло молвил пухлый барин. - Тебе, князь, вестимо, из каких конюшен был игреневой масти жеребец царя-батюшки Алексея Михайловича?
      - Неужто из твоих, из голянских? - равнодушно спросил Стоеросов.
      - Истинно, князь, истинно! - захлебнулся радостным смехом пухлый барин. - Конь, что ты у меня купить хочешь, из того же рода. Если его из Болотного края увести да в столицу доставить, большие деньги взять можно.
      - Я тебя, боярин, не неволю, - сказал князь, - продавай кому хочешь.
      - Уговор дороже денег, князюшка, - зашлёпал губами Голянский. - Раз я тебе слово дал, то сдержу, хоть себе в убыток...
      Слуги сменили факелы, принесли свечи.
      Игнат всё прикидывал и примеривал, как бы ему половчее выйти к шатру, на свет.
      Голянский начал хвастать, как его любит какой-то граф Темитов и как могущественный граф шагу без него ступить не может.
      А потом князь Данила начал вздыхать о прошлом:
      - Да, были времена... ох! Вот прежде... ох! При царе Алексее Михайловиче...
      Пламя свечей не колыхалось в тихом воздухе. Только когда слуги по команде коротышки расстелили на ковре скатерть, то все лепестки пламени сразу метнулись в сторону, легли, чуть не погасли.
      Голянский, испугавшись рывка пламени, тоже было дёрнулся, сполз в сторону.
      - Не бойся, боярин! - лениво проговорил князь. - Я слышал, твой граф Темитов трусов не балует.
      - Я, князюшко, никогда ничего не боюсь, - зашлёпал губами Голянский. Вчера, когда к тебе ехал ночью по лесу, на меня набросилось сто волов! Я схватил кнут - раз, два, три! - всех разогнал. Один меня даже успел поцарапать - вот след на руке, видишь?
      Голянский показал свою розовую, словно из сала слепленную ладошку.
      - У нас-то, гостюшко дорогой, почитай, и во всей округе ста волков не наберётся, - с поклоном молвил коротышка-конокрад.
      - Да ты что? Мне, боярину, не веришь? - опешил Голянский.
      - Право слово, не наберётся! - подтвердил князь.
      - Ну, может, полсотни - я их во тьме не перечитывал! - согласился Голянский. - Схватил кнут да ка-а-ак пошёл их крестить...
      - Наверно, волков-то дюжина была, - произнёс коротышка, - большая стая...
      - Да, дюжина, это точно, - подхватил Голянкий.
      - А может, и полдюжины? - задумчиво, словно рассуждая сам с собой, проговорил князь.
      - Разве полдюжины мало? - спросил Голянский. - Ведь волки, чай, не воробьи!
      - Да нынче-то, гостюшко дорогой, из-за жары волки отсюда в болота ушли, - сказал коротышка. - Может, один какой набежал бешеный.
      - Бешеный, вестимо, бешеный! - обрадовался пухленький Голянский, не ведая, видно, как закончить неприятный разговор. - Он один дюжины обычных стоит!
      - А ты его видел? - спросил князь.
      - Как же! Вот так, справа, куст и что-то шевелится. Я хватаю кнут раз, два, три!
      - Ну, а руку-то, гостюшко, кхе-кхе, где оцарапал? - едва сдерживая смех, спросил князь.
      - А ты, Данила Михайлович, чем надсмехаться, попробовал бы ночью по лесу бежать! - обиженно проговорил Голянский. - Так исцарапаешься - себя не признаешь! Колючки кругом, рвут одежду, как собаки!
      Князь, а за ним коротышка-конокрад и другие слуги рассмеялись.
      Голянский растерянно поглядывал на смеющихся.
      - Что тут смешного? - бормотал он, шлёпая губами больше, чем обычно. Ей-богу, за кустом что-то шевелилось: хрясь-хрясь...
      Князь хохотал - рот нараспашку, а глаза - круглые, совиные оставались сонными, словно незрячими.
      - Потешил ты меня, боярин, - сказал Стоеросов. - Теперь и за трапезу приняться в самый раз. Эй, Спирька! - кивнул он коротышке. - Прикажи, чтоб подавали!
      Спирька поспешил к котлам. А Игнат вновь почувствовал, как голод мучительно наполняет всё тело. "Пора и мне в бой вступать!" - решил он, одёрнул кафтан, посох железный положил, как ружьё, на плечо и шагнул из кустов к шатру.
      - А-а, солдаты! - взвизгнул Голянский и опрокинулся на ковёр.
      - Что-о-о? - уставился на Игната князь. - Кто это?
      Заслышав визг пухлого боярина, коротышка Спирька повернул от котлов назад.
      Подбежали слуги, встали кругом, но подойти к Игнату боялись.
      Спирька растолкал всех, глазами-зёрнышками солдата оглядел с головы до ног, сказал князю с поклоном:
      - Это, батюшка Данила Михайлович, отставной солдат. - И строго, с презрением к Игнату: - Ты кто, солдатик?
      - Прохожий, обшитый кожей! - беря посох, как ружьё "на караул", гаркнул Игнат.
      - Как зовут? - продолжал Спирька.
      - Зовут зовуткой!
      - Идёшь откуда? - спросил князь.
      - Где был, там нет. А где шёл, там след! - отрапортовал Игнат.
      Кто-то из слуг засмеялся.
      - Я тебе покажу, как нужно с князем разговаривать! - зашипел на Игната Спирька, и змеиные глазки его блеснули злобой. - Эй, Дурында!
      Легко, одной рукой отодвинув с дороги слуг, появился великан Дурында.
      - Это... это... ещё кто таков? - вновь задрожал от страха губошлёпый боярин.
      - Мой телохранитель и оруженосец, рында, - гордо молвил князь. - А вот Спирька его по-своему кличет - Дурындой! Пошто, Спирька, так его пронываешь?
      - За глупость, князь-отец, за глупость, - поклонился Спирька. Силёнкой его бог не обидел, а умишком обделил. Одно слово - Дурында.
      - Звали? Ну так тут я, - пробасил Дурында.
      - Вот солдатик заявился неизвестно с каких краёв, - ткнул пальцем в Игната Спирька, - разговаривать не желает, шутки шутит. Развяжи-ка ему, солдатику, язык! Чтоб знал, как с князем-батюшкой говорить положено!
      - Эх, доля солдатская, - с притворным вздохом сказал Игнат, недошагнёшь - бьют, перешагнёшь - бьют...
      - Говори всё толком, пока не проучили! - зашипел Спирька. - Кто таков, как сюда попал, что в мыслях таишь?
      - Стой, конь лихой! - усмехнулся Игнат. - Ты языком-то мели, да не забывай: на Руси не одни караси, есть и ёршики. А Дурынде, раз он твою команду слушает, так в дураках и жить.
      - Свернуть его в бараний рог, смутьяна! - закричал Спирька.
      - Что глядишь, как змея из-за пазухи? - рассмеялся Игнат. - Зубы показываешь, а кусать боишься? Я - солдат русский. Сам не дерусь, а семерых, ежели придётся, не боюсь...
      Уловив ободряющий кивок князя. Дурында, растопырив руки, двинулся на Игната.
      - Так тебя ж, детину, свалить легче, чем камышину, - рассмеялся Игнат. - Ладно, убивать не убью, а на землю уложу.
      Он спокойно, как на штыковом учении, сделал мгновенный выпад железным своим посохом. Железный тупой удар пришёлся великану в грудь. Дурында охнул, руки его повисли безжизненно, он упал на колени, застонал, затем свалился на бок.
      - Да, силушка у него отменная! - сказал Игнат. - Очнётся, авось и поумнеет!
      Слуги бросились к Дурынде.
      - Ну, погоди... - зашипел Спирька Игнату в ухо. - Посчитаемся!
      - Вижу, вижу, солдат ты бравый, - растерянно молвил князь. - Штыковой бой разумеешь. Лихо ты его положил, лихо!
      - Рад стараться! - приставил к ноге свой посох Игнат. - Я Захаровны-травницы сын Игнат. Двадцать пять лет отслужил под знаменами царя-батюшки Петра Алексеевича. Иду домой.
      - Ночью, по этому лесу? - удивился Голянский.
      - Так я ж у себя дома, - улыбнулся Игнат. - Чего бояться? Взять с меня нечего, а съесть меня некому.
      - Какие вести принёс? - спросил князь, - Что видел в дороге, что слыхивал?
      - Ах, люди добрые, - проникновенно сказал Игнат и погладил усы, - не дали вы мне с дальнего похода отдохнуть да начали спрашивать. Вы бы прежде накормили меня, напоили, отдохнуть положили, да тогда бы и вестей спрашивали.
      - Хам, ирод! - запричитал Спирька, буравя Игната своими змеиными немигающими глазками. - С кем говоришь? Как осмелился князю-батюшке указывать?
      - Ты, змей, вот что разумей, - грозно произнёс Игнат, - у меня под ногами не вейся! При всём честном народе тебя упреждаю. Ещё раз под руку подвернёшься - головы не сносишь. Ты не Дурында - удара солдатского не выдюжишь!
      - Не трогай Спирьку, солдат, - сказал князь. - Он слуга наш верный... Иди пока к поварам, тебя накормят. Потом явишься, вести скажешь.
      - Рад стараться! - гаркнул Игнат. - Спасибо на добром слове! А то за весь день полкуска хлеба, всего и съел.
      - Чудно! - улыбнулся князь. - А я вот, почитай, уже года три хлеба не ем.
      - Вот лихо! - удивился Игнат. - Да как же это прожить без хлеба можно?
      - Живу, - продолжал князь с усмешкой. - То блины, то пироги, то калачи... Так без хлеба и обхожусь.
      Пухлый боярин закатился смехом, повалился на ковёр, чуть было не опрокинул шандал со свечами.
      "Наш князь Стоеросов хоть куда, - думал Игнат, шагая через поляну к зазывному свету поварских костров, - голова - грош, борода - сто рублей".
      Когда Игнат уселся возле котла и принялся уписывать всё подряд, что ему с уважением подносили повара, Спирька направился к шатру.
      Князь и его гость ели жареную рыбу и запивали её бражкой.
      - Как у тебя, князь, всегда потешно, - восторгался Голянский, - то драка, то ещё что-нибудь...
      - Гей, Спирька! - Князь покосился на слугу. - Проучил тебя солдат?
      - Поживём - увидим, - мрачно молвил Спирька. - Ох, князь-батюшка, и натерпимся мы горя с этим солдатом, чует моё сердце.
      - Не каркай, не каркай... - замахал жирной ручкой Голянский, - ты всегда плохое говоришь...
      - Вот помяните моё слово, боярин, - не унимался Спирька. - Беду он нам принёс, солдат этот.
      - Вот, помню, в прежние времена... - начал было князь, но на дальнем конце поляны послышался тревожный шум.
      Стоеросов, Голянский, Спирька, слуги замолкли, насторожились.
      Слышно стало, как кто-то бежит по поляне, тяжело дышит.
      - Князь-батюшка! - закричала тёмная фигура, приближаясь к костру. - Не вели казнить...
      Из темноты выбежал старший конюх - бородатый, в рваной рубахе, рухнул на землю, к ногам князя.
      - Беда, князь, беда... - бормотал, едва переводя дух, конюх.
      - Что, ирод, что ещё? - пихнул конюха ногой в бок Спирька.
      - Господи спаси и помилуй! Господи спаси и помилуй! - мелко закрестился Голянский. - Гос...
      - Коня боярского воры свели! - одним духом выпалил конюх и снова уткнулся головой в траву.
      - Не усмотрел! Не уберёг! - продолжал пинать сапогами в бок конюха Спирька. - Изведу, ирод!
      Голянский от испуга губы совсем распустил, уши развесил, глаза растопырил. Язык во рту вспух, еле-еле ворочался:
      - Ко...ко...ко...ня мо...мо...мо...его...
      - Живьём сожгу! - зашипел Спирька.
      - Не погуби, князь-батюшка! - снова закричал конюх.
      Голянский наконец смог заговорить, тяжело ворочая языком:
      - Знаешь, сколько этот конь стоит? А? Что ж это... господи... князь... как же это... Я графу буду челом бить... обижают меня тут...
      - Конь мною ещё куплен не был, - спокойно сказал князь. - Твой конь, боярин, украден... твои деньги сгинули...
      - Мой? - завизжал Голянский. - Ах, он ещё мой! Не твои ли тогда, князь, слуги его и украли? Я графу всё поведаю!
      - Что? - грозно вскинул голову князь. - Я - конокрад? Да за такие слова...
      - Что мне слова! - всё громче визжал Голянский. - Мне деньги подавай, князь! Твои сторожа его проспали, с тебя и спрос!
      - Спирька! - сказал князь с затаённой угрозой в голосе. - Ежели не найдёшь коня, не сносить тебе головы! Ты за сторожей и конюхов в ответе!
      - Ведаю, князь-батюшка, кто коня свёл, - склонился в поклоне Спирька. - Солдатик этот, Игнат, не иначе. Ночью он по лесу бродяжил? Бродяжил. Явился тут, аки дух бесплотный? Явился. Такой хоть какого сторожа обведёт-обманет! С него спрос, с вора!
      - Истинно, князь, истинно, - зашлёпал губами Голянский. - Солдат сейчас по дороге шёл, должен был воров видеть. А нам того не сказал. За шуточку-прибауточку спрятался! Значит сие: либо сам солдат вор, либо с ворами заодно...
      Князь ухватился за слова боярина, как голодный волк за ягнёнка:
      - Или вор... или с ворами заодно?! Взять его! Связать! Порешу конокрада!..
      - Теперь посмотрим, кто кого! - зашипел Спирька и, подобрав полы кафтана, бросился к поварам.
      ... Игнат сидел в тепле костра, выскребал ложкой десятую миску ухи и успевал ещё байки сказывать:
      - Кончилось Полтавское сражение. Сижу я на барабане, пироги ем... Съел сто пирогов. Ем дальше, вдруг слышу - что-то лопнуло. Ну, смекаю - живот лопнул. Ан нет...
      - Что ж лопнуло? - спросил самый молодой из поваров.
      - Ремень с пряжкой, вот что! - подмигнул Игнат и отправил в рот последнюю ложку ухи.
      Ложка осталась торчать во рту Игната: так быстро набросили на него скатерть и связали по ногам, по рукам.
      - К батюшке-князю несите вора, - услышал Игнат торжествующий хриплый голос Спирьки. - Данила Михалыч сказать изволил: "Пусть за это перед богом отвечу, но конокрада головы лишу".
      3. Ночной князь
      Лучше споткнуться ногой, чем языком
      Народная пословица
      Князь Данила Михайлович Стоеросов рос баловнем. С младенчества славился леностью и строптивостью. А в юные годы к этому прибавилась ещё слепая вера во всякие приметы да предсказания. Вот эти свойства характера и сыграли коварную роль в жизни князя.
      Из-за веры в различные приметы и предсказания князь в своей жизни превратил ночь в день, а день в ночь.
      Дело было так: некая старуха-ворожея чуть не из самой туретчины забрела в Болотный край и сразу же начала гадать на воске, на пепле, предсказывать судьбу, лечить скотину от дурного глаза. Заодно она изгоняла мышей из изб, заговаривала зубную боль и бессонницу.
      - В добрый час молвить, в худой промолчать, - начинала она. - Ни днём, ни ночью, ни по утренней заре, ни по вечерней, а стала я ворожить, как нечего стало в рот положить. Не жалейте, люди добрые, добра за слово вещее... Скажу всю правду - что было, что будет, чем закончится.
      Ворожея была хитрой и смышлёной: предсказания её сразу раскусить не каждый мог - к чему бабка клонит?
      Князю Даниле Михайловичу она при первой встрече предсказала, что ждёт его плохая новость, которая в своё время обернётся и не такой уж плохой, но всё же князь будет сильно гневаться, хотя потом остынет, потому что от судьбы не уйдёшь, а лето мокрое, видно, небо на землю обиделось, кабы реки из берегов не вышли, кабы потоп не начался.
      И ещё наговорила старуха сорок коробов всяких небылиц. А лето и впрямь стояло очень дождливое: хлеб на полях чуть не на корню загнивал, крестьяне, кто мог, из Болотного края бежали в Заболотье - ходили слухи, что там урожай ожидается богатый, ноги с голодухи не протянешь.
      Каждый день приносил князю неприятности: то беглого мужика поймать не успели, то из болота вода потекла на поле, то ручей какой-нибудь до того разбух, что начал избы подмывать и крушить. Для того чтобы предсказать худую весть, никакого колдовства не нужно было!
      На следующий день после "предсказания" князь узнал, что его лучшая, любимая борзая собака улизнула ночью из псарни, пыталась зачем-то перебраться на другой берег мелкой речушки - видно, там какой-то приблудный пёс полуночничал, - да не справилась с усилившимся из-за ливней течением. Поток понёс борзую, а в Бесовом омуте её закрутило и она утопла.
      Стоеросов кричал на псарей так, что крестьяне ближайшего села приняли раскаты княжеского голоса за гром и ворчание надвигающейся грозы.
      - Вот и плохие вести, - вздохнул князь, когда немного отлегло от сердца. - Всё верно бабка-ворожея сказала...
      К вечеру, однако, борзая нашлась: оказывается, хотя её и унесло течением далеко, но всё-таки она выбралась на берег. А в Весовом омуте закрутило и утянуло на дно какую-то дворняжку без роду и племени, которую в предрассветных сумерках перепуганные псари приняли за княжескую любимицу.
      - И про это ворожея угадала! - радовался князь. - Говорила же бабка: всё добром кончится, гнев мой остынет... Вещая старуха!
      Во время второй встречи с ворожеей князь велел ей сказать доподлинно: когда он, Стоеросов, умрёт?
      Старуха крутила и так и этак, но князь требовал точного ответа.
      - Пока не скажешь - сидеть тебе в яме! - вспылил было Стоеросов.
      Но тут ворожея упала ему в ноги и запричитала:
      - Ой, княженька, не губи мою душеньку! Одно могу сказать: большая беда к тебе придёт во сне, ночью. А вот когда помрёшь, не вижу, всё во мраке... Видно, долго жить будешь! Но бойся сна ночного, княженька!
      Ворожею из хором княжеских отпустили, и она, уразумев, что шутки со взбалмошным Стоеросовым плохи, поторопилась исчезнуть из Болотного края.
      Однако бабка хитрющая была: за испуг свой князю отомстила - ночного сна его лишила.
      Князь сперва загрустил: как быть? А потом нашёл выход: спать он стал днём, а всё, что люди испокон веку делают днём, стал делать ночью.
      По ночам он, выслушав доклады слуг, решал все вопросы, совершал прогулки, принимал гостей.
      Завтракал он вечером, обедал среди ночи, а ужинал рано утром.
      Сразу же после восхода солнца он ложился спать. Летом просыпался среди дня, съедал что-нибудь, немного гулял и снова заваливался на боковую.
      Зимой, когда ночи длинны, а дни коротки, Стоеросов не высыпался, поэтому по ночам был вял, сонлив и злобен не в меру. В это время слуги старались на глаза ему не попадаться. Но одиночества князь тоже боялся и, не видя никого рядом, злился ещё больше. Тогда в хоромах начиналась гроза кричали избитые слуги, летела щепа от столов и лавок.
      ... Сидел же Стоеросов в Болотном краю безвыездно из-за собственного упрямства.
      В молодые годы князь часто выезжал в Заболотье. Живал подолгу в Москве белокаменной, где у него был свой дом, в новой столице - Санкт-Петербурге бывал.
      Как раз в это время царь Пётр повелел боярам и прочим знатным лицам бороды брить.
      А большие бороды издавна считались боярским украшением. Чем борода гуще да обширнее, тем славы и знатности боярскому роду больше.
      - Не борода уважение приносит, а дело! - сказал царь Пётр. - Чтоб духу от боярских бород не осталось! А кто упрямиться будет, тот мне враг!
      Неизвестно, точно ли эти слова молвил Пётр Великий: одни говорили так, другие - этак. Однако бороды начали стричь и брить.
      Стоеросов же недаром отличался с ранних дней своих завидным упрямством и строптивостью. Рос он в Болотном краю под крылышком отца, старого князя Михаилы, ни в чём не ведал отказа, никто ему никогда не перечил.
      А тут вдруг как снег на голову царский указ: бороды долой!
      У молодого же князя Стоеросова, как нарочно, всей гордости-то было одна борода, в Болотном краю отращённая и взлелеянная. Приехал он в Москву, думал поразить всех своим бородатым великолепием - и, словно назло, такая конфузия!
      Взыграли в князе упрямство да строптивость:
      - Не стану брить: как жил с бородой, так и буду. Моя борода, что с ней хочу, то и ворочу! Борода должна быть в чести, а усы и у собаки есть!
      Сказывают, что про слова эти узнал царь-государь Пётр Алексеевич и приказал:
      - Князя этого болотного привести немедля ко мне на ассамблею, сам буду брить его при всём честном народе! Не будет в другой раз болтать лишку!
      Послали за князем. Однако кто-то из друзей предупредил молодого Стоеросова, и тот успел удрать в свои дремучие края.
      На городской заставе князя Данилу остановили солдаты-будочники и потребовали уплатить пошлину за бороду.
      - В Петербурге дрова рубят, по всей Руси щепки летят, - пробурчал Стоеросов.
      - Любишь кататься - люби саночки возить! - захохотали стражники. Хочешь бороду носить - плати, боярин!
      Стоеросов побоялся будочников укорить каким-нибудь жарким словом помнил, как только что из - за языка своего чуть в большую беду не попал.Заплатил пошлину, получил бороденный знак - квадратный, медный, - на котором, как на монете, буквы выбиты: "С бороды пошлина взята".
      - Не потеряй, боярин, - сказали стражники, - а то снова платить пошлину будешь! Не суй бороду близко к городу!
      С той поры князь из Болотного края - ни ногой. Сначала боялся: как бы не побрили.
      А потом уже и в привычку вошло в своей вотчине родовой сидеть, править по старинке, по-боярски.
      - Ежели я государю понадоблюсь, - гордо говаривал князь, - то ко мне курьера пришлют, позовут, поклонятся!
      Но, видно, Пётр Великий и без Стоеросова со своими делами управлялся царёвы гонцы так и не примчались в Болотный край.
      Князь продолжал жить по своему разумению. Только имя Петра запретил своей челяди произносить. А тех крестьян, кого Петрами кликали, начльно перекрестил в Павлов.
      После того как Стоеросов день на ночь сменял, народ уже иначе и не называл его, как Ночным князем.
      - Наш Данила-то Михайлович, сказывают, по ночам свои хоромы обхаживает да собакой взлаивает, - говорили мужики меж собой.
      Вздохнул Стоеросов облегчённо, когда до него весть дошла о смерти Петра Великого. И ещё пуще возгордился. Бороду чуть не на блюдо золотое клал, когда за стол садился. Однако обычаев своих не изменил: из вотчины своей - ни на шаг.
      Да и как Ночному князю выезжать в Заболотье: ведь там-то люди жили днём, а ночью спали!
      - Мне и тут хорошо, - хвастал обычно князь редкому гостю. - Лучше моих краёв и нет на свете ничего!
      Заезжий гость молчал, кивал головой: что ж, недаром в пословице молвится - всяк кулик своё болото хвалит.
      Похвальба похвальбой, однако дела на княжеской земле шли плохо.
      Крестьяне были в полной кабале у князя и нищали год от года.
      Всё меньше становилось рабочих рук в деревнях и сёлах, всё больше хирела земля.
      Те, кто помоложе да похрабрее, уходили через леса и топи в Заболотье, подальше от Стоеросова и его слуг. Но большая часть крестьян с места не трогалась.
      - Это ещё вилами на воде писано, - рассуждали мужики, - либо лучше в других местах живётся, либо нет. Князьёв да бояр и там хватает. Тут же, как ни кинь, всё край родной. А в родном-то краю и беда горем не кажется...
      ... В это лето небывалая засуха обрушилась на стоеросовские владения.
      Стоеросов запечалился: поля горели, никаких доходов княжеской мошне не предвиделось. Значит, нужно что-то хитрое измыслить, а то, не ровён час, до того обнищаешь, что с одной бородой останешься.
      Вместе с верными слугами своими стал князь думу думать: как из лихолетья выгоду себе получить, как крестьянское горе-злосчастье в золото превратить?
      Людей, которым Стоеросов доверял, как себе самому, в Болотном краю имелось двое: братья-богатеи Спирька и Парамон.
      Спирька, по прозвищу Черт, был хитёр и коварен. Его безбровое, словно пылью посыпанное лицо с еле видными, серыми, как кусочки коры осиновой, немигающими глазками постоянно маячило рядом с князем.
      Стоило Стоеросову взглянуть на чубук, как Спирька уже набивал его табаком, приносил мерцающий алый уголёк для прикуривания.
      Если князь сердился, то Спирька тащил плётку и сам первый спину подставлял: дескать, от любимой руки и побои сладки.
      Но окончательно князь стал доверять Спирьке потому, что уж очень ловко тот отгадывал княжеские сны и знал великое множество примет.
      - Сегодня, князь-батюшка, виделось тебе море синее, волны бурные, паруса белокрылые, - вкрадчиво говорил Спирька, когда в начале ночи князь садился за завтрак. - А потом приключалась буря... ветер поднялся... страсть!
      - Чудеса! Одни у нас думы, Спирька, - с благодарностью молвил Стоеросов. - Потому что предан ты мне и своих мыслей не имеешь.
      - Не имею, князь-батюшка, - целуя руку Стоеросову, бормотал Спирька, не имею... Разве с отцом родным можно мысли разные иметь?
      А секрет отгадывания был прост: князь имел привычку разговаривать во сне. Уж какой днём сон, когда солнышко на небе, птицы поют, ветерок листвой играет, вся природа жизни радуется! Чёрт подслушивал княжеской бормотание, соображал, что к чему. Вот и все чудеса!
      Приметы Спирька чаще всего придумывал сам.
      - Рога у месяца нынче круты. К чему бы это? - спрашивал, к примеру, Стоеросов.
      - К добру, князь-батюшка, - не задумываясь, отвечал Чёрт. - Овёс хороший уродится. Верная примета.
      Бывало, схватится Стоеросов за бок:
      - Ой, Спирька, колет! К чему бы это?
      - Левый бок колет? Это, князь-батюшка, всё одно что увидеть, как заяц лапой умывается. Верная примета, дедовская.
      - А заяц... лапой... к чему? - пугался князь.
      - К радости, беспременно к нежданной радости! Либо охота будет удачной, либо сон весёлый привидится!
      Перед князем Спирька расстилался блином: хоть режь его, хоть ешь, хоть выброси. Но для слуг не было злее и страшнее пса, чем Спирька-Чёрт.
      Когда он видел какой-нибудь, как ему казалось, неполадок, то немигающие бисеринки Спирькиных глаз начинали сверкать со змеиной яростью, и никогда нельзя было угадать, какую пакость Чёрт сотворит через мгновение.
      Мечтою всей Спирькиной жизни было найти клад - одно из тех многочисленных сокровищ, которые, по преданию, таились в землях Болотного края. Из поколения в поколение передавались легенды о спрятанных и закопанных сундуках с золотом и коробах, наполненных самоцветами.
      - Ханские орды совсем рядом стояли, - сказывали старики, - да болото переступить побоялись. А здесь со всех краёв бояре скопились - убегали от хана... боялись, как бы в плен не попасть.Ну и прятали всё, кто чем богат был.
      О кладах и о своей преданности Стоеросову Спирька-Чёрт мог говорить без передышки целую ночь. Но это не мешало ему, используя своё положение управляющего, обворовывать князя при всям удобном и зачастую не слишком удобном случае.
      ... Вторым по влиянию на князя человеком в Болотном краю считался брат Спирьки - Парамон, сельский поп.
      Такой же коротенький, как Спирька, Парамон отличался необычайным тщедушием - был худенький, словно подросток.
      А на мелком теле, как тыква на колышке, сидела лысая голова с едва приметной жёлто-рыжей бородёнкой.
      - У самого плечи уже лба, - зло шипел Спирька, - а хлебом не корми, дай покрасоваться!
      Поп Парамон любил быть на виду. Когда оказывался в княжеских сводчатых палатах, то непременно садился поближе к Стоеросову - всё позаметнее.
      Скамью выбирал повыше - пусть даже ноги до половиц не доставали, мол, я не ниже других.
      Ковш для питья выбирал большой - дескать, и мы не лыком шиты, не менее других выпить можем.
      Рот у попа Парамона был мокрый, толстый. Он шевелился, топорщился на жёлтом, как старая свечи, лице алой тряпицей.
      Парамон стал любимцем князя вопреки желанию Спирьки.
      Спирька боялся брата. Знал, что Парамошка если и не хитрее, то уж, во всяком случае, учёнее - недаром его наукам всяким мудрёным в городе обучали, попом сделали.
      - У-у, Чёрт! - ругал поп Спирьку. - На брата единокровного наушничаешь! Каким ты только зельем князя приворожил? Да ладно, дай срок, будет и на моей улице праздник!
      Долго выжидал Парамон подходящего момента и дождался.
      То ли Стоеросов переспал, то ли объелся, то ли опился - только занедужил крепко. Лежал, стонал, всех гнал прочь, временами даже в забытьё впадал. Весь день князь глаз не сомкнул, а чем ближе к ночи, тем больше страху терпел - боялся он ночного сна, запомнил предсказание ворожеи. А вдруг после бессонного дня ночью сон сморит, что тогда? Может, в эту именно ночь беда и придёт! Одолеет хворь, подрубит под корень!
      Спирька с ног сбился - искал знахаря. Бабка-травница Захаровна на неделю в лес ушла, травы целебные собирать - не сыщешь, не кликнешь.
      За лекарем в Заболотье ехать? Пока туда да пока обратно, что от князя останется за это время?
      Тут-то и взял своё Парамон. Обучили его в городе, видно, не только поповской премудрости, но и многому другому. Взялся он вылечить князя.
      - Избавишь меня от хвори, - в промежутке меж двумя стонами изрёк князь, - первым другом будешь. Ежели твоё лекарство не поможет, сгною в яме, не погляжу, что ты поп. Вот в прежние времена были лекари... эх... ой... ой...
      - Отступись, Парамошка, отступись! - шипел Спирька. - Голове твоей надоело на плечах сидеть, что ли?
      - Усидит голова, усидит, - спокойно отвечал Парамон.
      Он достал из-под рясы кривой бычий рог, закнутый тряпицей. Поднёс рог к свече, вынул трячицу, заглянул внутрь.
      Спирька, сгорая от любопытства, тоже сунулся к рогу, чуть головой с братом не стукнулся.
      - Смотри, смотри, - усмехнулся Парамон, - тайны тут нет.
      В роге плескалась вода. Пламя свечи отражалось в ней.
      - Ничего не вижу, - пролепетал Спирька. - Пусто вроде.
      - Ан нет. - Парамон запустил свои тонкие, почти ребячьи, пальцы в рог и вытащил оттуда лоснящуюся чёрную ленточку.
      - Пиявка! - ахнул Спирька.
      - Догадлив, Чёрт! - снова усмехнулся Парамон и, подойдя к лежащему на перинах князю, ловко приложил ему пиявку за ухо. - Ну-ка, пиявица, оттяни дурную кровь!
      Пиявок у Парамона было семь, и все они пошли в дело.
      Князю полегчало, и он заснул, несмотря на то, что уже наступил вечер.
      Поп Парамон просидел со спящим до восхода солнца, и за эту ночь с князем не только ничего не произошло, но даже и обычных дурных снов он не видел, спал без разговоров - крепко, как в старые времена.
      Проснулся князь Данила Михайлович в необычайно добром расположении духа и сказал Парамону:
      - Попа нечисть всякая боится, потому и хворь моя сбежала, и нынче ночью не случилось со мной ничего худого. Выходит, ты человек святой, особый. Будь при мне!
      Князь взялся было за одно из колец, которыми были унизаны его пальцы, но пожалел.
      Тогда он дал попу медный знак бороденный - "с бороды пошлина взята".
      - У меня свой орден! - сказал Стоеросов. - Носи неделю, в знак милости моей княжьей!
      - Спасибо, батюшка Данила Михайлович, - смиренно ответил Парамон. - На земле - ты, на небе - бог. Вот кабы попасть мне в царствие небесное только о тебе бы, князь, и молился.
      И поп Парамон, поглядывая на шипящего от зависти Спирьку да посмеиваясь, остался при княжеской особе.
      С той поры братья почти каждую ночь вместе сидели возле Стоеросова и только ждали момента, чтоб уязвить один другого.
      Князь проникся большим уважением к пиявкам и приказал, чтобы они всегда были под рукой. В хоромах княжеского терема всюду отныне стояли ковши, сосуды и глиняные горшки с пиявками. Часто во время приступов гнева Стоеросов разбивал горшки или опрокидывал ковши; тогда пиявки расползались по терему и отыскать их в тёмных углах и закоулках было невозможно. Время от времени кто-либо из слуг громко на весь дом взвизгивал: это означало, что какая-то бродячая, изнывающая от голода пиявка решила подкрепиться.
      - Что за крик? К чему это он? - спрашивал князь.
      - К добру, батюшка, - тотчас же отзывался Спирька. - Будет радость великая. Первый жеребёнок, что у нас родится, самым быстрым скакуном станет!
      Вот от верных слуг - попа и Чёрта - Ночной князь и ждал совета: как засуху и неурожай в свою пользу повернуть, что ещё можно у крестьян-горемык оттягать.
      Расписные своды княжеской палаты освещались толстыми свечами. Свечи сочились жирным воском, сытое пламя слегка шаталось, по потолку и стенам нехотя, медленно бродили тени.
      Стоеросов был мрачен. Летний день длинный, пока кончится, на глазах пузыри наспишь. Князь любил тепло, даже летом спал среди перин и ковров как медведь в берлоге. Жара, духота. Из двери пар валил, как из хорошо протопленной баньки. К вечеру князь распухал от сна, долго не мог в себя прийти, капризничал, беспричинно гневался.
      Я добрый, я хороший, - жаловался князь, играя кольцами на пальцах, - а вы только и норовите меня обокрасть, по миру пустить.
      Спирька и поп Парамон покорно кивали головами - в эти мгновения князю перечить было нельзя.
      Стоеросов вперил взгляд в сводчатый потолок палаты, закрыл левый глаз.
      Тотчас же Спирька поднёс к бороде князя ковш с медовухой.
      Князь взял ковш и, закрыв оба глаза, единым духом втянул медовуху в себя.
      - Уф, полегчало, - отбрасывая ковш далеко в сторону, вздохнул Стоеросов. - Хороша медовуха... Однако не та, что в добрые времена.
      Под "добрыми" князь разумел те далёкие вредна, когда все бояре могли носить и растить бороды без опасений.
      Поп Парамон в задумчивости мусолил пальцем лоб.
      Спирька сидел на краешке лавки и следил за лицом князя - как бы чего не пропустить, как бы вовремя уловить княжеское желание.
      Стоеросов волновался, снял пальцами со свечк воск наплывший, принялся его мять, катать.
      Братья молчали, ждали княжеского слова. Не для того же Стоеросов их нынче позвал, чтобы лишний раз пожаловаться на новые времена и повздыхать по безвозвратно ушедшим старым.
      Стоеросов взглянул на братьев пристально:
      - Что надумали о доходах моих? Рожь горит рыба заснула от жары, скотина едва ноги волочит.. Чем торговать, что продавать? Может, мне, боярину, по миру идти? Эх, вот в прежние времена не такая жара бывала, да убытков не несли.
      - Есть у меня, князь, одна задумка, - тихо почти шёпотом, проговорил поп Парамон. - Только не гневайся, ежели она тебе не по нраву придётся
      - Ну-ну, не таи. - Князь перестал мять в пальцах свечной воск, уставился на попа.
      - Гостил в начале лета у тебя, князь, один ловкий купец, - продолжал всё так же тихо Парамон. - Из рода бояр Голянских.
      - Да, да, да, - затряс бородой князь. - Он мне дальней роднёй приходится... Ох, были времена!...
      Голянские из всех бояр чуть не первыми считались! А ныне Голянского при графе Темитове из милости держат...
      - Уж прости и помилуй, князь-батюшка, меня глупого, - вставил слово Спирька. - Только Голянский при графе Темитове сейчас персона великая. Он для графа всякие торговые дела крутит-вертит
      Темитов без него ни одного дела не начинает.
      При каждом упоминании имени Темитова князь морщился, закрывал глаза, сердился:
      - Про Темитова сказывают, забулдыга он был, забубённая головушка, за себя не ответчик. Под одним окном постучит, под другим выпросит, под третьим съест... А потом потрафил чем-то царю Петру - и граф уже! Всё у него в руках кипит, горит, всё поспевает... В карты миллионы проигрывает!.. Турниры устраивает - кто кого переспорит! Блажной. Вот я - князь, так и мой прадед княжил, и дед прадеда княжил, и все до двадцатого колена - князья А эти новые графья - тьфу! Без роду и племени! У меня таких графов - целые деревни. Разве в прежние времена такое быть могло?
      ... Темитову царь подарил где-то на севере большие земли, и граф скупал повсюду крестьян, переселял их туда. Ему нужно было много людей. Но мало кто хотел по своей воле идти в чужие далёкие края. Поэтому приказчики Темитова обычно договаривались о купле-продаже крестьян тайно. Потом вдруг появлялись графские солдаты, вытряхивали мужиков с семьями из изб, прогоняли с гнёзд насиженных и, как каторжан, гнали по дорогам. Иногда и в кандалы заковывали, чтобы не сбежали.
      - Нужно, князь, пригласить снова сюда в гости Голянского, - продолжал Парамон. - И продать Темитову половину наших крестьян.
      - Истину он говорит, истину! - подхватил мысль брата Спирька. Голянский уговорит графа хорошую цену за наших мужиков назначить!
      - Да поспешать надо, князь, - наставительно молвил Парамон. - Не ровён час, пойдём мы мужиков считать, ан их раз, два - и обчёлся.
      - Глядь - сбежали все в Заболотье или в болоте попрятались! захихикал Спирька.
      Князь грозно взглянул на слугу, и тот затих под тяжёлым взглядом, как лягушка, встретившая ужа.
      - А чтобы нам, князь-батюшка, не в убытке быть, - преданно заглядывая в глаза князя, хрипло заговорил Спирька, - надо у мужичков сейчас, осени не дожидаючи, подати собрать и недоимки...
      Всё одно им к Темитову идти, всего не увезти, так хоть мы попользуемся... А тем, кто здесь останется, в долг, втридорога их же припас и дадим!
      - Отменно! - улыбнулся князь. - Завтра же сбор податей и начать. Ефимку - сборщиком. Выдать ему сапоги! Приказать, чтоб не жалел никого.
      - Голянский - пройда. Он себе часть денег возьмёт, но и мы все не в накладе будем, - сказал Парамон.
      - Я добрый, я хороший, - яростно комкая воск, проговорил князь. - Всех продам, а сам снаряжу обоз, уеду в Москву жить.
      - В этом-то доброта твоя, князь, и видна, - задушевно произнёс Парамон. - У графа Темитова мужичков наших хоть кормить будут, а здесь зимой, после засухи, они все с голоду помрут.
      - Да, да, да! - отбрасывая восковой шарик, затряс бородой Стоеросов. Помрут мужички, меня же и поносить ещё будут... У них князь за всё в ответе... А я добрый... хороший... люблю мужичков... И не половину, а всех продать до единого, под корень!
      - Так я, князь-батюшка, за Голянским в Заболотье сегодня поутру поскачу? - дёрнул головой Спирька.
      - Парамон поедет! - приказал Стоеросов и добавил, словно в раздумье: Авось сторгуемся с графским приказчиком. Да, в прежние добрые нремена... И князь закрыл один глаз.
      Спирька сноровисто подал новый ковш с медовой...
      ... Через две недели поп Парамон вернулся в Болотный край и привёз Голянского. Графский приказчик с собой даже деньги захватил, чтобы покупку закрепить.
      В ту же ночь князь устроил в лесу пир в честь приезда дорогого друга, гостя и родственника.
      Поп Парамон с непривычки к дальней дороге едва до дома добрался и на пир ночной не пришёл - сослался на то, что, мол, зело притомился.
      Князь следил, чтобы настроение боярина было мягким и радостным. Голянский становился всё более покладистым, и уже можно было начинать разнор о деле, как вдруг появился солдат Игнат, а потом пропал боярский конь.
      Под угрозой оказался весь хитроумный план. И князь рассвирепел:
      - Порешу конокрада! Самолично! Сюда его!
      4. "Чёрт, чёрт, поиграй да отдай!"
      Сметлив да хитёр - семерым нос утёр.
      Старинная солдатская поговорка
      Дурында и двое конюхов понесли запелёнатого Игната к Стоеросову.
      - Экой нам солдатик-то попался! - хихикнул Спирька-Чёрт, забегая вперёд и разглядывая Игнатовы голые пятки. - Голодранец, босота! На кожаном шнурке сапоги держатся, вверх не лезут. А я-то, грешный, хотел его сапогами попользоваться, да вот незадача, хи-хи: сапоги без подмёток, а солдатик будет без головы, хи-хи!
      - Уг-бл-угл! - забормотал Игнат.
      Ложка, которая так и осталась торчать во рту, мешала ему говорить, а вытолкнуть её языком нельзя было: солдата всего обмотали крепким скатертным полотном.
      Князь от нетерпения не мог на месте усидеть, сошёл с ковра, двинулся навстречу Дурынде и конюхам.
      - Где конь? - закричал Стоеросов и пнул кулаком в бок Игната. Отвечай, злодей!
      Борода князя дрожала от гнева.
      - Ублы-блы-блы, - ответил Игнат.
      - Чего? - не понял Стоеросов. - По-каковски это? Басурманские слова?
      - Ложку вынуть из него нужно, князь-батюшка, - поклонился Спирька. - А то он и слова сказать не сможет.
      - Развязать! - приказал Стоеросов и пошёл назад, где лежал на ковре пухлый Голянский. - Разве в старые времена люди глотали ложки? Эх!
      - Допрыгался, солдатик, - приговаривал Спирька, помогая Дурынде распелёнывать Игната. - Сколько сражений прошёл, невредимым остался, а с конём попался, хе-хе!
      Дурында, не развязывая Игнату рук, вынул у него изо рта ложку, спрятал её за голенище своего сапога.
      - Ну что, солдатик, призадумался, закручинился? - сладеньким голоском спросил Спирька.
      - Уф-ф! - вздохнул Игнат, сощурился и тихо произнёс: - Гость не много гостит, да много видит!
      - Ты про кого, солдатик? - с любопытством спросил Спирька, зло поблёскивая своими маленьими немигающими глазками. - Аль не по нраву тебе что?
      Игнат наклонился к уху Спирьки так быстро, что тот не успел головы отдёрнуть и прошептал:
      - В старой кузне, у семи берёз...
      Дурында, который уловил громкий шёпот солдата, испуганно отпрянул.
      Спирька онемел, покрутил головой, словно проверяя себя - не ослышался ли?
      - Эй, конокрад, сказывай правду! - раздался голос князя.
      - А морда коня твоей рубахой завязана! - негромко сказал Игнат Спирьке. - Так кто в капкан попался - я или ты?
      И глаза солдата блеснули, как кончики штыков, освещённые солнцем, а брови изогнулись дугой, как изгибаются спины кошек, потягивающихся после сна.
      - Чего меж собой наушничаете? - снова крикнул князь. - Ведите вора сюда!
      На Спирьку было жалко смотреть. Ноги у него начали заплетаться, глазки испуганно моргали, он шёл за Игнатом, шатаясь как пьяный.
      - От страха ножки-то всегда трясутся, разъезжаются! - весело приговаривал Игнат. - Бывало, перед боем труса сразу видно. Страх на тараканьих ножках ходит...
      Солдат встал перед князем "смирно".
      - Я, Данила Михайлович, боярского коня не воровал, - сказал Игнат, дерзко глядя в глаза Стоеросову. - Кто заварил кашу, тот пусть и расхлёбывает.
      - Голову сниму, ежели не откроешься, - молвил князь с угрозой, и перстни на пальцах сверкнули зло, как волчьи глаза.
      - Моя голова боярину коня не заменит! - улыбнулся Игнат. - А вот поворожить я могу. Недаром моя матушка все травные премудрости ведала! Найду, князь, коня даже на краю света. А уж в твоих лесах - и подавно.
      - Ежели солдат украл, - зашлёпал губами Голянский, - и не признаётся, то пропал мой конь - только его и видели. А ежели ворожбой вернуть коня можно - отчего не вернуть? Истинно, князь? Конь-то от ворожбы хуже не станет.
      - Зря я на солдатика напраслину возвёл, - дрожащим голосом произнёс Спирька. - Он не вор и мест-то наших не знает, где ему красть!
      - Руки развяжите, - приказал Игнат. - Кто загадку отгадает: ночью бродит, днём от людских глаз скрывается? Что такое?
      - Про тебя, князь? - засмеялся Голянский.
      - Дерзишь, солдат? - грозно спросил Стоеросов.
      - Отгадка, князь, на небе! - кивнув на тонкую скобку месяца, сказал Игнат. - При таком молодом месяце ворожба всегда удаётся... Чёрт, чёрт, поиграй да отдай! - вдруг закрутился на одной ноге Игнат. - Чёрт, чёрт, поиграй да отдай! Эй, чёрт! - толкнул он испуганного Спирьку. - На дороге не стой, понял?
      - Ворожба твоя что означает? - поинтересовался князь.
      - Тут всё просто: болотный чёрт какой-нибудь коня пощекотал, конь-то с перепугу и в лес. А вот ежели сейчас чёрту хвост привязать - он коня сам и назад пригонит. Или место укажет, где конь бродит. Где мой посох железный?
      Один из конюхов принёс Игнату оставленный возле котлов посох.
      - Сейчас чёрту хвост прищемим! - Игнат завязал травинку вокруг посоха. - Теперь мне нужно одному побыть, послушать, что чёрт скажет.
      - Не отпускайте, сбежит! - испугался Голянчий.
      - Пусть со мною Дурында да Спирька рядом будут, - улыбнулся Игнат, и мохнатые брови его заходили волнами. - Они мне не помеха!
      Игнат зашёл за шатёр, в темень, куда не доставал свет свечей и факелов. Дурында, тяжело дыша, шагал за ним. Спирька на неверных, дрожащих ногах плёлся сзади.
      - Тут и присядем, - потянувшись до хруста в костях, сказал Игнат. Садись, простота, в ногах правды нет, - положил он руку на плечо поникшему Дурынде. - Про таких, как ты, что говорят, ведаешь?
      - Не ведаю, - опускаясь на траву, пробасил Дурында.
      - Выть тебе волком за твою овечью простоту.
      - Да уж прост он, ох как прост! - заюлил Спирька. - Верно приметил, солдатик!
      - А про тебя, Спиридон, слово иное есть, - крутил ус Игнат.
      - Какое же, солдатик?
      - Ходи - не спотыкайся, стой - не шатайся, говори - не заикайся, ври не завирайся! - Игнат подсел поближе к Дурынде. - Ты, простота, и ты, Спиридон, слушайте меня, как командира слушают, - продолжал Игнат серьёзно. - Дерево в огне сгорает, а солдат от огня крепче бывает. С кем совладать захотели, цыплята? Поговорку знаете: целовал ястреб курочку до последнего перышка? Вот сейчас скажу князю да боярину, что вы в старой кузне спрятали, - поймёте поговорку сию. И перьев от вас не останется, цыплята...
      - Спаси нас, ясный сокол залётный! - запричитал Спирька. - Век на тебя молиться будем, как на икону. Клад найду - половину... треть тебе отдам, вот крест святой!
      - Откуда ты только прознал про кузню-то? - пробасил Дурында. - Ох, дело тут нечисто...
      - Считай, как знаешь, - усмехнулся Игнат, - да только сраженье ваше со мной конфузней полной окончилось. И сдались вы оба на милость победителя... Слушай теперь мою команду: ты, Дурында, вместе с конюхами поскачешь к семи берёзкам. В кузню зайдёшь один, рубаху с конской морды смотаешь, спрячешь, только тогда уж и коня выводи. Да гляди браво, как солдат в строю!
      - Век на тебя молиться буду... - снова забормотал Спирька.
      Но Игнат прервал его:
      - А чтобы неповадно тебе, Спиридон, было и дальше мне козни чинить, достань мне, где хочешь, новые сапоги. Сам над босотой моей потешался - сам меня и обувай теперь.
      - Новые сапоги! - ахнул Спирька, и на мгновение его глаза вспыхнули змеиной злобой. - К чему ж они тебе? Мало ли вёрст вышагал? Не надоели разве? Босому-то легче!
      - А сам в сапогах! - ткнул посохом в ногу Спирьки Игнат. - Сколько я дорог прошёл, а целые сапоги один раз носил - после Полтавы...
      - Будут тебе сапоги завтра! - сказал послушно Спирька. - Беспременно будут!
      - Эй, солдат! - раздался крик князя.
      - Пошли! - встал Игнат.
      - Ну, что тебе черти сказали? - Голянский с лаской поглядел на Игната, когда тот подошёл к ковру.
      - Много всего мне привиделось, - бодро проговорил Игнат, - даже не сразу разберёшь... Один рубит, а семеро в кулаки трубят... Вроде странная пореза какая-то... семь стволов из одного корня...
      - Семь сестёр, - услужливо подсказал Спирька, - не иначе.
      - Да, другой такой и не упомню, - молвил князь, играя кольцами.
      - И возле той берёзы - не то банька, не то амбар, - продолжал Игнат.
      - Старая кузня! - снова не выдержал Спирька. - Она возле берёз стоит!
      - Ну, а конь-то где? - спросил Голянский. - Берёзы, кузня, черти...
      - Конь твой, боярин, стоит в кузне жив и здоров. А ход в кузню завален камнем, что и троим не под силу сдвинуть. Придётся Дурынду посылать, закончил Игнат.
      - Возьми, Дурында, с собой конюхов и скачи к кузне! - приказал князь. - Ежели правду солдат молвил, отпущу его. Ежели обманул, пусть пеняет на себя,.. Я добрый, я хороший, но обмана не спущу!
      Дурында и конюхи скрылись во мраке, и через мгновение послышался гулкий конский топот.
      - Так я малость сосну пока, - сказал Игнат и, не дожидаясь княжеского разрешения, зашёл за шатёр и лёг под куст.
      - Спирька! - поманил князь пальцем верного слугу. - Пока коня не приведут, глаз с солдата не спускай. Кто знает, что у него на уме. Сбежит вдруг.
      - Чужая душа - потёмки, князь-батюшка, - поклонился Спирька. - Буду смотреть в оба - у меня не сбежит!
      И Спирька уселся неподалёку от куста, под которым прикорнул Игнат.
      - Ишь ты, шустрый какой! - бормотал Спирька, и его глаза светились змеиной злобой. - Сапоги ему надобны... тьфу, разбойник... А может, и взаправду от матери у него ворожейство? Как это он про кузню прознал? Неужто подсмотрел? Нет, там места гиблые, никто туда и носа не суёт... Тем паче, солдатик за двадцать пять лет здесь в первый раз... Эй, солдатик! Эй... Спит уже! А чего тогда мне тут во мраке сидеть? Пойду к шатру...
      У шатра шла неторопливая беседа.
      - Прослышал я, - шлёпал губами Голянский, - что подати собираешь, князь, среди лета?
      - Так ведь твой граф Темитов скоро купит моих крестьян, - усмехнулся Стоеросов. - А они как про ту куплю-продажу узнают, так всё, что с собой забрать не смогут, пожгут, изничтожат. Что мне останется? Я их прежде оберу до ниточки, а уж вы с графом как хотите с голытьбой этой поступайте. Только вот подати с них собрать трудно... Ефимка-сборщик мужикам потакает... Князь снял воск с толстой оплывшей свечи и принялся раскатывать меж пальцев. - Я добрый, я хороший, а Ефимка - вор, потатчик. На заре - в батоги его. Бить нещадно! Чтоб век помнил!
      - Будет помнить, князь-батюшка! - поклонился Спирька.
      Послышался глухой топот копыт по пыльной дороге, потом треск кустов, фырканье лошадей.
      - Вот, боярин, конь твой! - пробасил Дурында, держа в поводу испуганно косящего глазом на огонь жеребца.
      Голянский подбежал к жеребцу, обшлёпал его всего жирной белой ладошкой.
      - Отыскался, птенчик мой, не затерялся, - зашепелявил он радостно. Графу расскажу - не поверит! Чудо!
      - Где нашли его? - спросил князь.
      - Всё, как солдат сказывал, - поклонился Дурында, передавая повод конюху. - В кузне, возле семи берёз.
      - Неужто и камень дверь подпирал? - удивился Спирька.
      - Был камень. Пятерым не своротить, - подтвердил Дурында, опустив голову.
      - Смотри, - зашипел Спирька на конюха, который держал жеребца, вдругорядь не выпусти, ворона!
      - Разбудить солдата! - приказал Стоеросов. - И объявите ему мою княжескую милость: пусть идет, куда шёл!
      Игнат спал, как спят все люди с чистой совестью, глубоким, крепким сном.
      Дурында тормошил его, даже на ноги ставил, но Игнат и не думал просыпаться..
      - Вот здоров спать! - удивлялся Дурында. - Неужто все солдаты так спят?
      Подошли повара, кричали все вместе Игнату в ухо, тянули его за ноги и за руки.
      Солдат спал, только изредка посапывал.
      - Эх, да разве так солдат будят! - наконец озлился Спирька. - Они же народ к шуму-гаму привычный. Хоть из пушки стреляй - он и не всколыхнётся. А вот я ему одно слово только скажу - вскочит как миленький.
      - Такому скажешь, как же, - с сомнением пробасил Дурында.
      Спирька присел на корточки возле Игната и тоненьким голоском прокричал:
      - Па-а-адъём!
      Игнат вскочил на ноги, а уж потом открыл глаза. Оглядел смеющихся слуг, поваров. И улыбка поплыла у него от усов на всё лицо:
      - Лёг - свернулся, встал - встрепенулся! Ну, отыскался конь?
      - Отыскался, - кивнул Дурында.
      - Значит, могу я чёрту хвост отвязать, - ловко поддев локтем Спирьку, сказал Игнат и развязал травинку, которой был повязан железный его посох. Видите, люди добрые, поиграл чёрт да отдал коня!
      Затем, наклонившись к Спирьке и щекоча его усом, тихо сказал:
      - Я-то тебе помог, а где моя пара сапог? Уговор дороже денег, смотри не опростоволосься ещё раз...
      5. Сапоги с княжеской ноги
      На всякую беду страха не напасёшься.
      Солдатская поговорка
      Одной из самых таинственных загадок природы была, есть и будет людская молва. Откуда становятся известны людям новые вести? Как ухитряется молва идти впереди путника, обгонять всадников, мчаться быстрее ветра?
      Шагает человек по ночной глухой дороге, сам ещё толком не знает куда двадцать пять лет отлучки не шутка! - а молве всё уже известно. И то, что шагает хороший человек, и то, в какую избушку он постучится, и то, у какого порога пыль с ног стряхнёт...
      ... Занялась заря. Лазоревый свет, бледный, жёлто-розовый, уже пополз по небу, когда Игнат подошёл к старой своей избушке на краю деревни.
      Вдали на берегу реки ветряная мельница махала крыльями, как руками, словно звала к себе в гости. Задорно, будто приветствуя возвращение солдата, чирикали какие-то птахи.
      Избёнка была махонькой, покосившейся на один бок. Казалось, она спряталась от кого-то в ямку - так вросла в землю.
      На завалинке сидел седенький дедок и плёл лапоть. Игнат поздоровался, присел рядом.
      На лице деда морщин было что борозд на вспаханном поле. И два ржаных зерна, в борозды брошенные, - маленькие задорные карие глаза.
      - Сколько годков-то тебе, дедушка? - спросил Игнат.
      - А сотый минул. - Старик улыбнулся и блеснул зубами. - Сто годов отвековал-прожил и не заметил.
      - Как же ты, дедушка, зубов да волос не растерял?
      - А я, внучек, зубы с садом садил, волосы с зерном сеял. И столько на веку своём деревьев выпестовал, хлеба вырастил, что грешно мне лысым да беззубым на родной земле жить-поживать...
      - Тогда я, выходит, ничегошеньки в жизни не сделал, - вздохнул Игнат. - Рубил, колол, стрелял. На дорогах пыль месил...
      Дед лапоть в сторону отложил, повернулся всем своим сухоньким телом к солдату:
      - Не дело, Игнатка, говоришь. Без солдата русская земля сызнова в полон-неволю попала бы. Не в татарскую, так в шведскую, сам небось разумеешь. Без твоей, солдат, защиты и мне бы ни сеять, ни жать. Вот и выходит, что оба-то мы земле-матушке нужны.
      - Откуда же ты, дед, знаешь, что меня Игнаткой кличут? - удивился солдат.
      Старик улыбнулся во весь белозубый рот:
      - Сказал кум куме, кума свату, а сват брату - и пошёл разговор со двора да на двор? Слухом, Игнатка, земля полнится! Хочешь - верь, хочешь нет, а тебя я признал. Хоть и виделись мы с тобой давненько. Данилка я твоей покойной матери кум.
      - А я бы тебя без подсказа не признал! - охнул Игнат и трижды, как положено по старому русскому обычаю, поцеловал старика.
      - Все стареют, а я молодею! - весело сказал дед. - Князь наш втрое, почитай, моложе меня, а величается Данила Михайлович. Я ж хоть ещё век проживу-продышу, а всё Данилкой буду! Чтоб, значит, меня с князем не спутали!
      - Даже имя-отчество и то отобрали, выходит... - сказал Игнат.
      - Заходи, Игнатка, в дом. - Дед утёр рукавом белёсой рубахи блестящие от слез глаза. - Хозяином будешь... А Ульяна сейчас воротится.
      Игнат потянул на себя косую, рассохшуюся дверь и шагнул, сильно наклоняясь, чтоб лоб не разбить, в избу.
      Повеяло терпкими лесными и болотными травами - запахами далёкого детства.
      В маленькое подслеповатое слюдяное оконце едва сочился свет. На улице, хотя солнце ещё и не взошло, уже было светло, а в избе царили предрассветные сумерки. Но и в сумеречном свете можно разобрать - горница прибрана. Пол, видно, только недавно вымыли - ещё не просох. От печи плыло родное, уютное тепло.
      - Ждали, значит, - дрогнувшим голосом произнёс Игнат.
      - Это на чужбине сироте худо, - ответил тихо дед. - А на земле отцовской хоть ни кола ни двора нет, а жить легче.
      Дверь в избу осталась открытой, и в неё, предупредительно кашлянув, вошли двое крестьян, поздоровались.
      - Сверстники это твои, Игнатка, - сказал дед, - братаны Василий да Демид. Демидка-то постарше будет.
      Василий был чуть пониже Демида. Лицо, словно мохом, поросло сизой щетиной. Круглый, как гриб, нос выглядывал из щетинного мха. Цепкие глаза смотрели с любопытством.
      У Демида небольшая, чёрная, растущая куда-то вбок борода. И от этого всё лицо у него кажется скособоченным, весёлым и озорным,
      - Помню я вас! - Игнат обнял братьев, расцеловал. - Как дрались, помню. Рыбу удили... Коней ночью пасли... Как живёте?
      - У одного нет ничего, у другого и совсем пусто, - ответил за них дед. - Холоду-голоду амбар полон, а чего нет - тому и спору нет.
      - Какая у нас жизнь! - махнул рукой Василий. - Одно слово: гол как сокол, бос как гусь.
      - И я, Игнат, живу не хуже других, - озорно молвил Демид. - За нуждой в люди не хожу - своей довольно. Давай биться об заклад, на ком больше заплат?
      Игнат улыбнулся одними глазами, мохнатые брови его шевельнулись, изогнулись.
      - Заплаты потом считать будем, найдём время... Да вы садитесь, гости дорогие... Вот чем угощать-то вас, не ведаю. У меня пока ни ложки, ни плошки, ни скотинки, ни животинки. Посуды в доме - горсть да пригоршня, а еды и того меньше...
      - Кто это тут плачет-жалуетея? - послышался скрипучий голос, и на пороге появилась высокая статная старуха с большим узлом в руке.
      - А-а, бабка Ульяна пожаловала! - весело воскликнул Демид. - Всему дому голова!
      - Твоей матери, Игнатка, Ульяна первая подруга была, всё одно что сестра родная, - пояснил дед. - Или не помнишь?
      - Помню, как забыть! - Игнат взял из рук Ульяны узел, поцеловал бабку.
      - А это кто? - спросил он, приметив в дверях вихрастую девчонку с большими любопытными глазами.
      - То внучка моя, - ответил дед, - пока Стёпой зовут-кличут. Вырастет Степанидой станет...
      Лицо бабки Ульяны было чуть светлее тёмного платка, окутывающего её голову. Морщин у бабки было столько, что, казалось, будто кто-то взял и скомкал всё лицо. Только большие глаза, как два бездонных родника, синели среди борозд, морщин и складок. Когда Игнат заглянул в них, то ему показалось, что в глубине их, словно в полдень на дне колодца, сверкают звёздочки.
      - Соловья баснями не кормят, - проскрипела Ульяна. - Всё, что есть в печи, - всё на стол мечи.
      - В печи щи да гороховая каша! - радостно возвестил Демид.
      - А в горшке кисель зреет! - доложил Василий, вставая на лавку и заглядывая на печь.
      - Не замесишь густо, коль в амбаре пусто, - сказала Ульяна. - Уж ты не обессудь, Игнатушка. Не оставили нас люди добрые, помогли, чем могли. В узел загляни, Игнатушка.
      Стёпка, как бабочка от цветка к цветку, заметалась по избе от печи к столу.
      Ускользнувший было из избы дед вернулся и, весело улыбаясь, проговорил:
      - Игнатка, щи да каша с киселём не убегут, а банька может простынуть! Веники распарятся!
      - Вот удружили так удружили! - обрадовался Игнат. - Нет ничего лучше после дальней дороги, чем банька наша русская!
      Он вынул из принесённого Ульяной узла чистую рубаху.
      - Солдатское богатство известное, - сказала бабка, - две дыры да две заплаты.
      - А что солдату нужно? - уже с порога обернулся Игнат. - Дождь его вымочит, солнце высушит, кудри ветер расчешет! А насчёт баньки я, дед, вот какую думку имею: пар подавать нужно с мятой да с настоем ромашки. И не просто, а так, как в морозных, северных краях делают...
      ... Когда Игнат и дед, алые, пунцовые, возвращались из баньки в избу, то солнце уже во всю мочь сияло на небе.
      - Вот на солнцепёке к полудню такой пар-жар набегает, - сказал дед, жгёт насквозь. Засуха - та же банька сухая... Ахнуть не успеешь - сгоришь!
      - Пару-жару бояться - в баню не ходить, - разморённым голосом отвечал Игнат. - Так и с засухой: с ней воевать нужно...
      - С лёгким паром, мужики! - сказала Ульяна, когда они вернулись в избёнку. - В бане веник господин, а здесь я хозяйка. Чем богаты, тем и рады, однако еда ждать не любит!
      Щи хлебали все из одной большой миски. Ломти хлеба отламывал от каравая Игнат на правах хозяина.
      - Вот, Игнатка, примечай: тут все собрались, кто тебя помнит, - сказал дед. - А остальные соседи либо из других сёл переселились, либо народились за эти-то двадцать пять лет...
      - Деревня большая была, - произнёс Василий, - а теперь каждая третья изба пустая стоит. Бегут многие, голода страшатся.
      - Засуха злая пришла, - вздохнула Ульяна, - ручьи ссохлись, речку курица вброд перейдёт...
      - Какая курица в такую жару из прохлады вылезет? - улыбнулся Демид. Клюва из-под избы не высунет, хоть коршуном её пугай.
      - Даже петухи не кукарекают, а хрипят, что телеги несмазанные, добавил Василий.
      - Так петухи ваши от жарищи такой почти жаренными стали! - сказал Игнат. - А куры, верно яйца несут уже сразу печёные.
      - Кому страсти-мордасти, - заметил дед, - а кому смехи-потехи. Ох, трудно будет эту зимушку прокормиться, ох, трудно!
      - Откуда у тебя, Игнатушка, синяк-то под глазом? - участливо спросила Ульяна и, не желая, чтобы разговор и дальше шёл о горестных делах деревенских, толкнула деда: мол, хватит солдата пугать бедами.
      - Откуда синяк? - переспросил Игнат. - Наткнулся глазом на кулак. Подрался, так хоть синяк в прибыль достался.
      - С кем дрался, Игнат? - с любопытством спросил Василий и даже ложку в сторону отложил.
      - Долго рассказывать, - со вкусом продолжая хлебать щи, отмахнулся Игнат.
      - Да чего крутишь? И без тебя знаем - с Дурындой! - весело выкрикнул Демид. - Это, верно, тогда стукнули, когда сзади на тебя накинулись, скатертью заматывали.
      - Дурында-то не всегда Дурындой звался, - сказала Ульяна. - Было время, его Яковом кликали на селе. Остался, сиротина, без отца-матери. Силушкой парень не обижен - оглобли ломал, когда ещё дитём был. А потом его этот Спирька-Чёрт попутал, в услуженье взял. Вот и стал Яков чужеумом.
      - Да, у него разум не свой - чужой пустил на постой, - задумчиво произнёс Игнат. - Глаза у него грустные. Словно понимает, кем сделался...
      - Псом цепным - вот кем, - подхватил Демид,
      - Спирька-Чёрт - тот вертит языком, как корова хвостом, - сказал дед. - И думы у него что ужи скользкие - не ухватишь. Где уж тут Дурынде уразуметь, что к чему.
      - Рассмотрел я этого Спирьку со всех сторон, - усмехнулся Игнат, - не так страшен черт, как его малюют. Кафтан-то у него новый, а умишком он давно обносился.
      - Ой, Игнатушко, Спирька-то не так прост, - покачала головой Ульяна. Он кого хочешь обманет. Спирькин родной брат, поп наш, отец Парамон, и тот не верит ни слову его, ни вздоху. Целые дни Чёрт по деревням да сёлам бегает, принюхивается, присматривается, а ночью князю прислуживает. Спит-то он когда, нечистая душа?
      - Сказывают, один глаз у него недреманный, - с испугом произнёс Василий. - Мол, Спирька спит, сны смотрит, а глаз всё видит, всё слышит.
      - Глаз слышать не может, - рассмеялся Демид. - Это уж ты, брат, со страху!
      - Охочи братья, поп да Чёрт, до зелья всякого, - сказала Ульяна. Чего только я им не варила: баюн-траву, полынь горькую, черемшу, бруснику...
      - А пуще всего - первуху-медовуху! - подмигнул игриво дед Данилка. Нет никого в нашем краю, Игнатка, кто бы лучше Ульяны первуху-медовуху варил! Так и намотай себе на ус!
      - И нынче вот им бочонок наварила, - сердито ответила Ульяна. - Что делать - грозятся! Остерегайся их, Игнатушка!
      - Да что со мной Чёрт и поп сделать могут? - покрутил ус Игнат. - По миру пустят? Мокрый дождя, а бедный разбоя не боится. А вот кто это с князем нынче ночью пировал - боярин губастый, шепелявый? Ну и губищи - из таких только студень варить!
      - То - Голянский, князев дружок, - пояснил дед. - Как он у нас в Болотном краю объявляется, так жди беды-горя. Точная примета.
      - Да будет тебе, старый, каркать! - рассердилась Ульяна. - Накаркаешь ещё чего! Ешь, Игнатушка, ешь поболе...
      - Ложка эта узка, таскает по три куска! - сказал Игнат.
      - Нужно её расширить, чтоб таскала по четыре! - подхватил Демид.
      - Рот уже болит, а брюхо всё есть велит! - весело продолжал солдат. А ну-ка, честной народ, отгадай загадку: сидит на ложке, свесив ножки? Что это?
      - Лапша! - пискнула от печки Стёпка.
      - Ого, какая отгадчица растёт! - удивился Игнат, покрутил ус и спросил: - А ну-ка, честной народ, второй оборот. Загадка старая, для малых деток. Пробил стенку - увидел серебро, пробил серебро - увидел золото. Что сие?
      - Знаю, да не скажу, - пискнула Стёпка. - Яйцо!
      - Ну и ну! - развёл руками Игнат. - Смекалиста!
      - Вся в меня пошла, - гордо заявил дед Данилка. - Уж сколько я этих загадок ей перезагадывал - не счесть. Она их, как орешки, щёлкает.
      - Удивил нас загадками! - махнула рукой Ульяна. - У нас исстари в каждой избе свои загадки придумывали... В других краях припевки, пляски, а наши, болотные, всегда загадками славились...
      - Как они мне помогали... - вспомнил Игнат и отложил ложку. - Бывало, перед сражением сидим, ждём команды. Тихо. Каждый о своём думает. А я начинаю загадки загадывать. И сразу веселее всем, думы уходят, страха у молодых солдат меньше становится...
      - Что ж, Игнатушка, ты за-столько годов не выслужил у царя с царицей ничего? - спросила Ульяна.
      - Промашку, бабушка, дал, - очень серьёзно ответил Игнат, - один раз вместо "ура" закричал "караул"! Вот и попал в немилость!
      - Да ну тебя! - отмахнулась Ульяна. - Не шуткуй.
      Голову в целости назад принёс - что тебе ещё надобно? - сказал дед.
      - А кафтан солдатский? - улыбнулся Игнат, и одна бровь его изогнулась дугой. - Поспорили однажды Солнце и Мороз с Ветром - кто сильнее? "Вот, говорит Солнце, - стоит Солдат на часах. Кто из нас заставит его кафтан снять, тот и сильнее". Согласились. Первому выпало Морозу силу свою доказывать. Такого он холоду нагнал, даже Солнце с Ветром зубами застучали, в ознобе задрожали. Сколько было на земле людей - все попрятались. Кто не успел - сосулькой стал ледяной... А Солдат на часах стоит, его никакой мороз не берёт - потому на нём кафтан солдатский. Отступил Мороз. Ветер за Солдата взялся. Крыши с домов посрывал. Орудия с позиции сдул, унёс, как перышки куриные. Реки вспять потекли, а кафтан не сдувается, только крепче, плотнее к Солдату прижимается. Отступил и Ветер. "Ну, теперь мой черёд", молвило Солнце. Как начало жарить да парить - похуже, чем этим летом. Медведи в лесах шкуры посрывали с себя - вот какое пекло было. А Солдату хоть бы что. И порешили тогда Солнце, Мороз и Ветер - кафтан солдатский сильнее их... Вот как дело было, а вы кафтан мой за богатство не считаете!
      - Ты, Игнатушка, не серчай, - вздохнула Ульяна, - я ж от сердца спрашиваю. Двадцать пять лет, видано ли дело, землю топтал и сапоги без подмёток выслужил.
      - Истинно, бабушка, истинно, - откладывая ложку и отдуваясь, сказал Игнат. - У меня в кармане, как в барабане, пусто. Да я не кручинюсь. Руки зудят, работать хотят. Надоело мушкеты да ружья таскать, порох переводить, раны перевязывать. Поработать бы на поле да на вольной воле. Солдаты землю мирную любят...
      - А князь своё добро - превыше всего, - мрачно вставил Василий.
      - Ефимку-сборщика, пока вы в баньке парились, батогами до полусмерти избили на княжеском дворе, - гневно произнёс Демид.
      - Вот, Игнатик, дела-то какие! - молвил дед Данилка. - Ефиму, соседу нашему, приказал князь Ночной с нас собрать все подати сразу. Среди лета где ж это видано? Да мало того - вперёд за весь год.
      - А Ефим что мог поделать? Князь да Спирька-Чёрт назначили его сборщиком - и весь сказ, - молвила Ульяна. - Податей Ефимка не собрал, под батоги попал.
      В избе наступила тишина.
      - Кого-то теперь заставят подати собирать? - вздохнул дед Данилка. Найдёт князь пса вроде Дурынды. А то и сам Спирька возьмётся... Худо будет, ох и худо...
      - Наши коровы да бараны на острове живут, посреди болота, доверительно сказал Игнату Василий. - Чего нам Спирьки бояться? Будь он сам сатана - не сыщет.
      - У Василисы-вдовы корова в лесу спрятана, за старым скитом, продолжал Демид, - у Егора - животина возле большой берлоги, а стадо - за Волчьей падью. Хоть полк солдат пусть присылает князь, ничего не найти.
      - Наши деды да прадеды, сказывают, так от татар своё добро прятали, мрачно произнесла бабка Ульяна. - Не думала я, не гадала, что и мне придётся до такого времени дожить... Где ж это видано?
      - Пошто ты, Игнат, кровососа и душегуба Спирьку-Чёрта нынче ночью пожалел, живьём из рук выпустил? - спросил вдруг Демид. - Пусть бы князь с ним расправился, как с Ефимом, батогами...
      - Отцепись, Демидка! - стукнула клюкой по полу Ульяна. - Дал Игнатушка промашку - в другой раз умнее будет. Не в Спирьке суть. А в отце Парамоне. Он князю главный советчик.
      - Издали наш поп некрасив, зато поближе - ещё хуже! - улыбнулся Демид, и его озорная борода поползла вбок. - А уж как он пиявки князю ставит посмотреть любо-дорого! И всё вздыхает:
      "Ах, мне бы на небеса... Там пожить по-райски..."
      - Вот бы Парамону поскорее на небесах очутиться - всем бы стало легче, - произнёс дед Данилка. - Но он-то ловок, хитёр! О небесной жизни языком чешет-мелет, а с земной расставаться не желает... Охоч поп до зелья хмельного - другого такого охотника во всей округе не сыскать. Любит выпить, особенно на дармовщину. У меня с ним один раз такой случай вышел...
      Но какой у деда вышел случай, Игнат так и не узнал: в избу влетела Стёпка и сказала, что по улице едет возок со Спирькой-Чёртом и Парамоном.
      - И Дурында с ними - верхом! - звонко закончила Стёпка и снова убежала.
      Игнат повернулся к оконцу, но сквозь старую, потрескавшуюся слюду ничего нельзя было разобрать.
      - К нам, верно, едут-скачут, - молвил дед Даиилка. - Опять что-то Чёрт надумал!
      - Известно что, - покачала головой Ульяна, - беду новую...
      Демид и Василий вышли из избы.
      - Врага встречают за околицей, - сказал Игнат, вставая с лавки.
      Он потянулся было рукой к висящему в углу своему зелёному солдатскому кафтану, но передумал и, как был - босой, в чистой холщовой рубахе, шагнул к порогу.
      Слегка прихрамывая, он вышел на улицу, где уже стояли Демид и Василий. Стёпка удобно устроилась на плетне.
      Дед Данилка и Ульяна показались на пороге избы в тот момент, когда возок, запряжённый двумя лошадьми, остановился возле Демида и Василия. Дурында верхом на чалом коне сопровождал братьев.
      Спирька-Чёрт держал вожжи, а рядом с ним восседал маленький, худенький попик в коричневой рясе. Рыжая бородка его была едва приметна. Бросалась в глаза непомерно большая, похожая на пузырь голова. Казалось, подуй сейчас хотя бы самый лёгкий ветерок - и улетит поп в выси поднебесные.
      Но ветерка не было, и отец Парамон благополучно сошёл на землю, произнося нараспев:
      - Мир да любовь, люди добрые!.. Ага, вот ты каков, Игнатик? - с ласковым любопытством оглядел он солдата. - Мужик, истинно мужик. Не отличишь!
      - Я мужик и есть, за то мне и честь! - ответил Игнат.
      - Э-э, Игнатик, врёшь! - усмехнулся поп, и толстые губы его зашевелились, как алые тряпицы на ветру. - Честь тебе за то, что ты двадцать пять лет царю-батюшке отдал.
      - Я под началом царя был да родной земле, народу своему служил, прямо смотря в поповские глаза-горошины, сказал Игнат.
      Парамон улыбнулся ещё шире, толстые красные губы расплылись, ощерился большой чёрный зуб.
      - Я, Игнатик, радостную весть привёз, - умилённо проговорил он.
      - Может, дожди пойдут? - хитро спросил Игнат.
      - Ах, дожди, дожди... - вздохнул поп и перекрестился. - Засуха, пожар, наводнение - всё не от нас, а оттуда! - Он ткнул пальцем в небо. - Мы должны ждать да о жизни небесной не забывать. Вот там, - поп во второй раз поднял тонкий пальчик и ткнул его в белёсое от зноя небо, - нет ни дождей, ни засухи - никаких забот. Рай! Не то что здесь.
      - Если там так хорошо, - сказал Игнат, - так чего мы здесь топчемся? Спеши на небо, отец Парамон, а мы - за тобой!
      - Но попадёт на небо только тот, кто на земле живёт тихо, послушно, елейным голоском произнёс Парамон. - Затем, кто достоин, придут ангелы, раздастся трубный глас, и откроется ему дорога на небо... И увидит он бога-создателя...
      - Видел я его, бога. - Игнат подкрутил усы. - Шёл я степным шляхом, попросился в хату на ночлег. А в той хате богомаз жил - все стены в иконах. Куда ни глянь - святые лики...
      Поп Парамон перекрестился смиренно.
      - Попросил я этого богомаза, - продолжал солдат, - отца моего покойного нарисовать. "Как же родителя твоего рисовать, если я его не видел?" - удивился богомаз. "Бога же тоже никогда не видел, а рисуешь!" говорю-я ему.
      - Ну, и чем дело кончилось? - спросил поп.
      - Переночевал среди богов, вот и всё. Теперь любого из них встречу сразу узнаю, - одними глазами усмехнулся Игнат.
      Спирька-Чёрт слез с возка, передал вожжи сидящему верхом Дурынде.
      - Отец Парамон, - поклонился попу подошедший поближе дед Данилка, пять молебнов было о дожде, два водосвятия, а ни капли не упало с твоего неба.
      - Чудо надо ждать смиренно, - ответил Парамон. - Верить в него.
      - И тогда с неба закапает? - спросила Стёпка.
      - Цыц, несмышлёныш! - прохрипел Спирька. - Распустила язык!
      - А отчего бы тебе, отец Парамон, не сотворить чудо? - спросил Игнат. - Я видел во славном городе Санкт-Петербурге, как попы чудеса творят. Прямо на площади. И на улицах тоже могут... Сотвори нам чудо, отче. Маленькое какое-нибудь.
      Это был открытый вызов Парамону. Поп растерялся: как бы не опозориться. Он закатил глазки к небу и начал мелко и быстро креститься, чтобы выиграть время. Эх, придумать бы какой-нибудь ответ дерзкому солдату! Но, как назло, ничего не шло в голову.
      В глазах Спирьки зажглись змеиные огоньки, и он снова, как это уже было раз нынешней ночью, почувствовал предательскую дрожь в коленках. Кто знает, что надумал этот проклятый солдат?
      Спирька огляделся, встретился глазами с Дурындой, который преданно и доверчиво смотрел на попа. Затем взглянул с ненавистью на улыбающегося Игната.
      Игнат же в оба глядел на большой, круглый, без морщин лоб Парамона, и думал о том, как хорошо было бы постучать в этот лоб, как в барабан.
      - Не можешь, отче? - громко сказал Игнат. - Тогда сотворю чудо я.
      Поп, Чёрт и Дурында, как по команде, уставились на солдата.
      С удивлением смотрели на него и дед Данилка с Ульяной, и Василий с Демидом.
      А восхищённая Стёпка соскочила с плетня и подошла поближе.
      - Чьи это лошади? - спросил Игнат, кивая на возок.
      - Мои, - пробормотал Спирька.
      - Смотри, честной народ! - громогласно продолжал Игнат. - Сей момент этот возок с лошадьми и всем, что в нём есть, сгинет. Да так, что и духу от него не останется! Буду счёт вести до пяти! Раз...
      - Ой, - сказал Спирька, - ведь и возок тоже мой... Давай, солдатик, покажи чудо на том коне, чго под Дурындой...
      - Не мешай! - закричал Игнат. - Теперь опять сначала всё начинать нужно! Чудо, свершись! Пусть сгинет этот возок с лошадьми! Раз... два...
      - Да что он тебе дался, мой возок! - прохрипел Спирька. - Солдатик! Вот же конь стоит...
      - То мой конь, - смиренно молвил поп Парамон. - Зачем ему на небо? Он и тут небесным делам служит... А Игнатик сказал так, и перетакивать не будем. Пусть твой возок пропадает.
      Спирька злобно посмотрел на брата, а тот ответил ему широкой улыбкой.
      - Буду считать тихо, - сказал Игнат. - Чудо всё равно свершится. Все закройте глаза, а то ударит молния - и вы ослепнете.
      Все зажмурили глаза, а Спирька бросился к лошадям и схватил за постромки.
      - Не отдам, - шептал он, закрыв глаза. - Не отдам!
      Поп Парамон приоткрыл один глаз и встретился взором с хитрым взглядом Стёпки - она тоже ослабила прищур.
      - Тьфу! - сплюнул поп и снова зажмурился.
      - Четыре... - закричал Игнат.
      - Не надо, солдатик! - взмолился Спирька. - Уже пропадает всё... Ой-ой-ой...
      - Хорошо! - согласился Игнат. - Я ещё раз сотворю чудо! Чудо! Не разоряй бедного доброго человека Спиридона! Оставь ему возок и лошадей! Пять... четыре... три... два... один! Чудо свершилось! Смотрите все: возок и лошади, как были, целы и невредимы!
      Все открыли глаза. Возок и кони стояли на том же месте, где прежде.
      Только Спирька, по-прежнему зажмурив глаза, цеплялся за сбрую и бормотал:
      - Не отдам... не отдам... мои... моё... солдатик...
      - Эй, Чёрт! - засмеялся Игнат. - Открой очи-то. Назад всё повернулось. Твоё твоим осталось!
      Спирька открыл глаза, тяжело дыша, огляделся.
      Брови Игната ходили ходуном.
      - Вот как надо чудеса творить!
      - Я с тобой посчитаюсь ещё, - еле слышно проговорил Парамон. Чудотворец!
      - Что ж тебя, солдатик, и этому в армии научили? - спросил Спирька.
      - И многому другому, - ответил Игнат. - Поживёшь - узнаешь.
      - Так зачем вы приехали, гости дорогие? - поклонилась бабка Ульяна. Не на чудеса же смотреть? Ко мне, верно?
      - Где медовуха, бабка? - спросил Парамон. - Наварила бочонок, как я наказывал?
      - Наварила, батюшка, наварила, как же, - снова поклонилась Ульяна. - В подполе он...
      - Эй, Дурында, ступай за бочонком, грузи его в возок! - приказал поп.
      - А у меня дело особое. - Спирька воткнул в Игната свои змеиные немигающие глазки. - Хочу должок вернуть. Обещал я тебе сапоги?
      - Обещал, - согласился Игнат. - Неужели привёз?
      Спирька кузнечиком прыгнул к возку, запустил туда руку и вытащил пару сапог:
      - Получай, солдатик! С княжеской ноги сапожки!
      - Мне всё одно, с чьей ноги, - довольно усмехнулся Игнат. - Лишь бы подмётки были в целости...
      - Целы-целёхоньки! - щёлкнув по подмётке, улыбнулся Спирька. - Бери!
      - Не бери! - воскликнула Ульяна. - Не бери их, проклятых! Они с княжеской ноги!
      - Да что тут такого? - беря сапоги, сказал спокойно Игнат. - Я и царские сапоги в руках держал - жив остался.
      - Взял! - прохрипел Спирька и закашлялся смехом. - Хе-хе-хе!
      - Теперь ты князю-батюшке должен служить по совести! - ощерил толстый рот Парамон.
      - Игнатка, то ж погибель твоя! - почти простонал дед Данилка. - Сапоги с княжеской ноги даются только князевым сборщикам. Тебя Данила Михайлович сборщиком податей делает вместо Ефимки... Не взял бы сапог - спроса нет. А раз взял - погиб.
      - Слышал, солдатик! - прохрипел Спирька. - Не попади и ты под батоги! Князь даёт тебе три дня сроку - чтоб все подати с села были собраны! Все! До маковой росинки. Реестр, в коем прописано, сколько и чего надобно доставить князю, получишь в усадьбе.
      Дурында притащил бочонок, положил его бережно, как живого, в возок.
      - Едем! - приказал Спирька.
      Поп, путаясь тоненькими ножками в рясе, полез следом за братом.
      Дурында лихо вскочил в седло.
      - Эй, снулые! - стегнул лошадей Спирька.
      Возок помчался по пыльной улице. Дурында поскакал сбоку, чтобы не попасть в хвост пыли.
      - Хотя и ношеные, но ещё послужат мне верой-правдой, - осматривая подарок, сказал Игнат. - Вот я наконец и при сапогах!
      Но когда он поднял глаза, то удивился: Демид и Василий как-то робко, боком отдалялись от него и в глазах их смешались испуг и удивление.
      Бабка Ульяна словно завяла - сгорбилась, платок чуть не по самые глаза спустила.
      Дед Данилка сморщил лицо, будто кислицу-ягоду раскусил.
      Только Стёпка радостно и доверчиво смотрела на Игната.
      - Ты теперь князев приказчик, - произнёс Василий, - ты у нас поборы делать будешь...
      - А мы тебе про наше спрятанное сказали, - скосил бороду Демид. Голыми руками всё забрать можешь...
      - Те сапоги, которые князь сборщикам своим дарит, никто ещё до конца не сносил - не успевают... - вздохнула Ульяна. - Три дня... охо-хо... Вот так и Ефим-горемыка...
      6. Пузыри на реке
      Где ум - там и толк.
      На другой день после полудня поп Парамон, Спирька-Чёрт и Дурында поехали провожать опухшего от бессонных ночей и выпитой медовухи Голянского.
      Возок, на котором уезжал Голянский, сопровождали двое вооружённых верховых слуг графа Темитова.
      - Тебя, боярин, нужно было охранять, когда ты сюда с денежками ехал, хихикнул Спирька. - А ныне-то денежки у князя-батюшки остались, хехе. К чему же охрана тебе?
      Голянский пошлёпал губами, ответил вялым голосом:
      - Расписка, которую мне Данила Михайлович для графа дал, дороже денег.
      Набрякшие сальцем жёлтые щёки и вислые губы Голянского тряслись на ухабах, глаза слипались, но он всё же не мог удержать довольной улыбки: и коня своего сбыл Ночному князю с прибылью, и для графа сделку выгодную заключил. Ещё бы!Стоеросов почти всех мужиков своих вместе с семьями продал Темитову, на вывоз! От этой купли-продажи и ему, Голянскому, немалая толика перепадёт!
      - Сиятельный граф Темитов чудак, - шлёпал губами Голянский, - хлебом не корми - дай поспорить. Миллион может проиграть - глазом не моргнёт. Ну, а ваш князь ещё того чуднее... Много лет его знаю, а привыкнуть не могу... Ночь в день переделал... Чудак!
      В первом возке, по бокам которого скакали верховые, сидели Голянский, Спирька-Чёрт и поп Парамон.
      В другой повозке, сжимая вожжи в пудовых кулаках, расположился Дурында.
      На высоком берегу реки все остановились. Внизу лежала обессилевшая от жары, обмелевшая река. К ней спускалась дорога, кривая, как коровий рог. Но на том берегу дорога, словно купание придало ей силы, становилась стройной, стремительно перерезала бурый ковёр лугов и скрывалась в расщелине далёкого леса. По ту сторону леса лежало Заболотье - не так уж далёкий край, в котором, однако, мало кто из жителей стоеросовских владений бывал.
      Здесь, на крутом берегу, провожающие обычно прощались с отъезжающими, и долго ещё, пока всадник или повозка не скрывались из виду, махали платками и шапками.
      Поп Парамон и Спирька вылезли из возка, почтительно простились с Голянским.
      - Возвращайтесь скорее, боярин! - поклонился Спирька.
      - Да будет благословен твой путь! - пробубнил поп.
      - Приеду, всенепременно приеду! - прошепелявил Голянский и покрутил в воздухе прозрачной, словно из одного жира вылепленной, ручкой.
      Возок в сопровождении верховых спустился вниз, разбрызгивая воду, с разбегу перескочил брод и покатился по плоскому луговому берегу.
      Спирька махнул раз-другой шапкой, Парамон - ладошкой, потом братья посмотрели друг на друга.
      - Не велика птица - и без нашего провожания доедет! - сказал поп.
      - И то верно, - надевая шапку, согласился Спирька.
      Дурында на повозке уже съехал вниз, к реке, распряг лошадей, пустил их в воду. Они радостно зафыркали, заржали весело.
      - Неужто мы хуже скотины? - спросил Спирьку Парамон.
      - К чему ты, отче, не разумею? - удивился Спирька.
      - К тому, что тварь бессловесная и то купается. В такую жару и нам окунуться не грех...
      Поп, подобрав рясу, начал спускаться вниз.Спирька засеменил за ним.
      - Отменное дельце, отменное, - довольно бормотал Парамон. - Лишь бы не надул нас этот кусок сала, приказчик графский.
      - Боярин-то хоть и себе на уме, - с завистью произнёс Спирька, и пальцы его рук зашевелились, как у кошки, выпускающей когти, - да не на простаков напал. Прибыль, что боярин от купли-продажи мужичков наших получит, ему от графа и князя не скрыть...
      - Истинно, истинно, - забубнил Парамон, - ежели мы не подсобим, то не скрыть.
      - Вот и выходит, - подхватил с тоненьким смешком Спирька, - не поделишься - сам с носом останешься.
      - Князю - князево, графу - графово, - напевно проговорил Парамон, - а нам - наше вынь да положь!
      Братья спустились к воде. Поп Парамон начал снимать рясу. Спирька принялся суетливо расстёгивать свой кафтан.
      Но Дурында, на радостях, что нынче решено купаться, разделся быстрее всех. Его мощное квадратное тело так стремительно вошло в реку, что по ней пошли волны, брызги взлетели на высоту крутого берега, а кони испуганно заржали.
      - Вот силушка у парня! - завистливо вздохнул Парамон, который едва-едва стянул сапоги и никак не мог после этого отдышаться.
      - Велика оглобля, да что смыслит? - Спирька-Чёрт плюнул вслед Дурынде. - Богатырь какой сыскался!
      В голом виде коротышка Спирька словно усох - такой он был щуплый и неприметный. Его кафтан, рубаха и сапоги, лежавшие кучей рядом, занимали гораздо больше места, чем их хозяин.
      Поп Парамон, мелко переступая тоненькими паучьими ножками, подошёл к кромке воды. И хотя река была такой тёплой, что от неё едва пар не шёл, поп всё же сперва дотронулся до неё ладошкой, взвизгнул, а уж потом зашёл в воду по колени.
      Большая голова Парамона, как тыква на хилом стебле, клонилась в сторону. Казалось, узенькие поповские плечики не могут её удержать и она вотвот скатится, поплывёт по воде, как жёлтый шар.
      Парамон ещё раз взвизгнул и сел на корточки - окунулся с головой.
      - Ух, парное молоко, а не водица! - снова показываясь на поверхности, отфыркиваясь, сказал он.
      Решился, наконец, и Спирька. Боком-боком начал приближаться к реке, затем похлопал себя по животу, по груди, перекрестился и с криком "ой-ай-уй!" бросился в воду.
      Однако от этого волны по реке не пошли, брызг почти не было, а кони даже глазом в сторону Спирьки не повели - такой он был лёгонький, сухой и тощий.
      ... Игнат, слегка прихрамывая, шагал по дороге от села к реке. Полтавская медаль на его зелёном кафтане сверкала в солнечных лучах, как росинка на лугу. Железный свой посох солдат держал на плече, как ружьё.
      На холме, неподалёку от берега реки, слегка раскачивались крылья мельницы.
      В её тени сидел мельничный работник Савушка с какими-то двумя мужиками. Перед ними топорщился ворох мочёных прутьев, и тут же, стопкой, как блины, лежали готовые плетёнки.
      - Скоро совсем болотными жителями станете! - улыбнулся мужикам Игнат.
      - Не тебе одному, служба, по трясине ходить, - ответил Савушка, прикрывая ладонью глаза - солнечный зайчик от солдатской медали забегал по его лицу.
      - В болоте-то хоть князя нет - сами себе мы хозяева, - добавил один из мужиков. И хотел сказать ещё что-то, но второй толкнул его предостерегающе, и мужик замолк.
      - Чего ж она у тебя не крутится? - кивнув на мельницу, спросил Игнат Саву.
      - Ветер спит, - неторопливо ответил Сава. - А крыльям что делать?
      Игнат ещё раз окинул мельницу внимательным взглядом:
      - Ветер-то заворачивает иногда на мельницу в гости?
      - Бывает на ночь глядя, - отозвался Савушка. - Да не долго гостит, видит, работы нет, - и летит дальше.
      - Чудно! - задумчиво покрутил ус Игнат. - Ладно, поживём - увидим... Попа и хозяина своего тут нее примечал?
      - Боярина сейчас провожали, - показал в сторону реки Савушка, - на берегу вот-вот топтались...
      Купаться, верно, спустились.
      ... Под крутым берегом, внизу возле самой воды, виднелся распряжённый возок. Две лошади, наслаждаясь прохладой, стояли в ленивых струях обмелевшего речного потока. Три кучки одежды лежали поодаль.
      - А где ж хозяева? - удивился Игнат, спустившись к броду. - И отчего пузыри по реке плывут?
      В этот миг из воды выскочила безбровая, с реденькими кустиками волос голова Спирьки-Чёрта.
      Поморгала глазами, фыркнула и ушла снова под воду.
      - Чудно! - усмехнулся Игнат и уселся на тёплый, как печка, бугорок. Ого, вот ещё одна!
      Теперь выплыла наружу круглая и жёлтая, как тыква, голова попа Парамона. С хилой бородёнки его текла вода, глаза зорко огляделись по сторонам. Поп хлебнул воздуха и опять нырнул.
      Мохнатые брови Игната весело зашевелились.
      - Может, повезло мужикам, тонут братья? - спросил он сам себя. - Нет, тут мелко, коню по колено... Небось клад ищут... Или обронили что...
      Опять вынырнул Спирька. Захлопал глазами, приметил Игната.
      - Не говори, что меня видел! - сказал Чёрт и ушёл под воду.
      Потом снова показалась тыква Парамона. Поп в этот раз тоже узрел солдата и попросил, отфыркиваясь:
      - Игнатик, т-ш-ш! То не я!
      И, заглотав побольше воздуха, ушёл на дно.
      В стороне вынырнула третья голова.
      - Ага, и ты, простота, здесь, - обрадовался Дурынде Игнат. - Чего друг от друга прячетесь, Яков?
      Дурында оглядел реку - никого нет.
      - Чего смотришь, тебя спрашиваю. Или ты не Яков? - усмехнулся Игнат.
      - Я вроде, - неуверенно произнес Дурында.
      - Эх, "вроде"... - вздохнул Игнат. - Даже имя у тебя украли..
      - Я первый вынырнул, - обречённо сказал Дурында.
      - Да чего там! - спокойно молвил Игнат. - И поп, и Чёрт уже не раз вылезали.
      Дурында удивился. Игнат заметил, что у парня яркие голубые чистые глаза.
      - Спор у нас, - объяснил Дурында. - Кто первый вынырнет, тот к себе всех ведёт на угощение.
      - А-а, тогда ныряй, простота, - махнул рукой Игнат, - вон Чёрт вылезает!
      Дурында едва успел нырнуть, как над водой показалась голова Спирьки.
      - Ты первый, первый, - сказал Игнат. - Лезь назад.
      - Ау-улб! - Спирька ушёл в реку. Тотчас же всплыл Парамон. Он, видно, уже хлебнул водицы, подзамёрз, и голос его дрожал.
      - Сол-солдатик Иг-иг-игнатик, - гнусаво проговорил поп, - никого больше тут-ту-тут не видел?
      - Ты первый вылез, - вздохнул Игнат.
      - Госпо-по-по-ди по-по-помилуй... - пробормотал Парамон и скрылся под водой.
      Затем, как поплавок, бесшумно выплыла голова Дурынды.
      - Сотоварищи твои надышались - и снова к рыбам, - доложил Игнат. - Вот братья, друг друга стоят - скорее утопятся, чем угостят.
      Дурында увидел всплывающую макушку Спирьки и скрылся в реке.
      "Парень-то начинает привыкать к хитрости, - довольно подумал Игнат. Придёт день, и он себя ещё покажет..."
      Чёрт уже был голубым от холода.
      - Ну? - спросил он зло, глядя на Игната. - Чего веселишься, солдатик?
      - С весёлого - беда, как с гуся вода! - ответил Игнат. - Весёлость лучше богатства - не слыхивал разве? Ныряй, а то опоздаешь!
      Спирька послушно нырнул.
      - Что-то поп долго не вылезает, - оглядывая реку, проговорил Игнат. Не утонул ли ненароком от жадности?
      Наконец вынырнул Парамон. Он весь дрожал, губы стали серыми. Голова попа была уже не жёлтого, а какого-то зелёного, лягушачьего цвета.
      - Ва-ва-ва, - сказал Парамон.
      - Ныряй, а то проспоришь, - сказал Игнат. - Вон Спирька лезет!
      - В-ва-ва, - вякнул поп и упал в воду.
      Действительно, вылез Спирька. Лицо его голубело, как небо, отражающееся в реке. Протёр глаза, зло посмотрел на солдата и, дрожа, спросил:
      - Сидят всё ещё?
      - Ты первый, - грустно сказал Игнат. - Холодно?
      - Зимой хуже бывает, - проговорил Спирька и нырнул.
      Дурында показался над водой, огляделся.
      - Чего видел там? - спросил Игнат. - Как рыбы не жнут, не сеют, а живут?
      Дурында улыбнулся побледневшими губами.
      - Не видел...
      - Ничего, простота! - подбодрил его Игнат. - Твои мужики уже синенькие, сейчас их спасать будем. Ныряй, Чёрт выплывает!
      Спирька вынырнул, невидящим взором пошарил вокруг.
      - Ой-ой-ой, - вдруг запричитал он.
      - Чего тебе, Чёртушко? - с любопытством оглядел Спирьку Игнат.
      - Ноги свело... - пробормотал Спирька. - Спасай, солдатик...
      - Держись!
      Игнат протянул свой железный посох, Спирька ухватился за него. Игнат подтянул Чёрта к берегу, вытащил на песок.
      - Лёгкий ты, что малёк! - усмехнулся Игнат, разглядывая тщедушного голубого Спирьку.
      - Первый я? - спросил Спирька.
      - Первый, первый, - ласково молвил Игнат. - А вот и второй...
      Всплыла голова попа. И поплыла по течению затылком вверх.
      - Утоп, - тихонечко усмехнулся Спирька, - утоп вроде родной братик, хе-хе...
      - Эй, Яков! - взбаламутил посохом воду Игнат. - Вылезай!
      Дурында одним махом выскочил на берег.
      - Попа спасай, - кивнул в сторону уплывающей зелёной головы Игнат, - а то унесёт его к Бесову омуту!
      Дурында шагнул в реку, ухватил Парамона за тонкую паучью ножку, подтянул к берегу.
      ... Когда Парамон открыл глаза, то увидел стоящий на берегу возок с запряжёнными лошадьми. Дурында пыхтел, растирал попу ноги.
      - Не говори только. Чёрт, никому, что я тебя вытащил, - сказал Игнат Спирьке.
      Спирька ещё не обсох, но уже натянул на себя одежду. Маленькие змеиные глазки его уставились на солдата.
      - Почему?
      - А то меня мужики за это в болоте утопят, - усмехнулся Игнат.
      - Они тебя и так утопят, залётный ясный сокол, - прошипел Спирька.
      Он промёрз в воде, и голос его совсем осип.
      - Как только начнёшь подати выбивать, - продолжал Спирька, - то мужики, солдатик, тебя больше, чем меня, возненавидят, хе-хе-хе... Как сбор-то идёт? Два дня осталось до батогов, хе-хе... Шуткую я, шуткую, солдатик... Ты чудеса умеешь творить - чего тебе пугаться батогов... Ефимка-сборщик из селян был, у него тут все сватья да кумовья. Рука на них не поднималась. А ты чужой, чего тебе мужиков жалеть?
      - Зря я тебя вытащил... - задумчиво проговорил Игнат.
      - То ж была потеха, а не всерьёз, - сказал Спирька. - Никто не тонул, просто ныряли... А скажи, солдатик: вот если бы мы взаправду тонули, ты бы нас спас?
      - И не таких спасал! - усмехнулся Игнат. - Шёл я, давно было дело, по лесу, по трясине. Возле кочек мужики бегают с кольями. Кричат: "Хватай, держи..." Смотрю: барин тонет. Такой пригожий, такой гладкий. И от кольев мужицких отворачивается. Я мужикам говорю: "Вы ему узду от скакуна дайте, либо от сабли рукоять. Потому он барин - и ему за кол хвататься не положено..." Так всё и вышло по-моему: дали ему узду богатую, он за неё цоп! - и вылез. У меня мужики стали допытываться: откуда я знаю, что кому кидать?
      - Что ж ты им сказал, солдатик? - с интересом спросил Спирька.
      - Так, мол, и так... - Игнат пригладил усы. - Ежели обжора тонет, то ему нужно горшок каши показать, ежели скупой, то - грош ломаный, ежели слуга барский, пёс цепной, то...
      - Чего, чего замолк, солдатик? - насторожился Спирька.
      - А вот слуг барских спасать не приходилось ещё, - усмехнулся Игнат. Нынче разве... Да не в счёт, ты говоришь.
      - Не в счёт, не в счёт! - зашипел Спирька. - Это шутейное дело было.
      Дурында всё ещё возился с попом - растирал его тощее тело.
      - А ну-ка, Спиридон, отгадай загадку, - молвил Игнат, - три братца пошли на реку купаться.
      Двое купаются, третий на берегу валяется. Искупались, вышли - на третьем повисли. Что это?
      - Знаю, - прищурился Спирька. - Два ведра, а третье - коромысло.
      - Вот и нет! - усмехнулся Игнат. - Два брата - ты с Парамоном. А третий - Яков-простота.
      - Ты парня не порти, солдатик, - строго сказал Спирька. - Он Дурында, а не Яков.
      - Для кого как, - покосился на Дурынду Игнат. - Для меня Яков.
      - Так разгадывай загадку-то до конца, - засипел Спирька. - Почему мы на третьем брате повисли?
      - Так вы ж его хлеб-соль, Якова-простоты, есть будете нынче? - Игнат спокойно выдержал злобный взгляд Спирьки. - А ведь ты первый на берег вылез, ты и угощать всех спорщиков должен.
      - Не суйся в чужие дела, солдатик, - почти прошептал Спирька, - без тебя жили-поживали, авось и дальше проживём.
      - Ещё загадка, - громко сказал Игнат. - Сколько в воду ни падает, всё сухим из неё выходит. Кто?
      - Гусь, - прошипел Спирька. - Либо селезень.
      - Нет, - помотал головой Игнат. - Ты, Спирька. Однако не утешайся - и на тебя омут найдётся.
      - Уж не ты ли тот омут закрутишь, солдатик? - спросил Спирька.
      - Будешь тонуть - узнаешь, - улыбнулся Игнат.
      Наконец Парамон окончательно пришёл в себя. И тихо, блаженно проговорил:
      - Я уже видел царствие небесное... Зачем меня вернули на грешную землю?
      - Хорошо там, на небесах? - пробасил Дутда.
      - Отменно! - вздохнул Парамон. - Сапог-то, сапог натягивай лучше, дубина!.. Цветы там на небе цветут, рыбы, как птицы, летают, а птицы, как рыбы, плавают...
      - Ни засухи там, ни податей, - продолжал Игнат, - работай в своё удовольствие. Землю паши, сено коси, стада паси...
      - Хе-хе-хе! - зашёлся смехом Спирька. - Да разве в царствии небесном работают? Там всё само в рот валится. Эх, солдатик, потешил! Хе-хе-хе, коров пасти... сено... хе-хе...
      - А мне бы поработать, - мечтательно сказал Игнат. - Вместо ружья да косу в руках подержать.
      - Зачем меня не пустили в царствие небесное? - строго спросил поп и пхнул ногой Дурынду.
      Парень виновато опустил голову.
      - Ладно, отче, комедь ломать, - сказал Игнат, сурово сдвинув мохнатые брови, - тебе и тут хорошо. Известно дело - попа на небеса и калачом не заманишь!
      - Хе-хе-хе! - зашипел Спирька. - И верно, к чему туда? Дорога дальняя. А у Дурынды я в одежде флягу нашёл с зельем.
      - Медовуха это, - потупился Дурында. - Для деда припас, занемог он.
      - Вот деду твоему в царствие небесное самая пора, - сказал Спирька. А мы заледенели в этой речке... Душу согреть надобно.
      Он отхлебнул и передал флягу брату.
      Поп покрутил её, поболтал.
      - Винушко, а винушко? - спросил он. И сам тут же другим голосом ответил: - "Ась, милушко?" - Лейся мне в горлышко! - "Изволь, красное солнышко!" - И Парамон лихо опрокинул флягу в рот.
      - Ай да поп! - крякнул Игнат. - На земле себе царствие небесное устраивает!
      - Не завидуй, - строго сказал Парамон, отнимая флягу от губ и переводя дух. - Зависть - грех...
      - Эй, Дурында! - просипел Спирька. - Не пяль глаза на медовуху, а раздевайся и полезай в тину пьявок князю ловить. Или забыл, что неделю пьявок не меняли? Ну, живо!
      - Чего к парню пристали? - спросил Игнат, сдерживая желание постучать, как в барабан, в жёлтую, сверкающую кожей гладкую голову Парамона.
      - Не твоё дело, служивый! - махнул ручкой Спирька. - Лезь, Дурында, в тину... Во-о-он, видишь, затончик?.. Там всегда пьявок много...
      - На то он и Дурында, - осклабил в улыбке толстый рот поп. - На себя пьявок ловит. Сядет в тину и сидит... Потом вылезет и обирает... Ну, а ты-то как живёшь, буйная головушка Игнатик? - И Парамон вновь сделал из фляги большой глоток.
      - Живу, за умом в люди не хожу, - ответил Игнат.
      - А к нам зачем пришёл? - спросил Спирька.
      - Шёл к князю за реестром да припомнил, что он из ночи день делает. Игнат усмехнулся. - Спит ныне, верно.
      - Спит, спит князь-батюшка, - по привычке поклонился Спирька. - Тебе не к нему надобно, ко мне. У меня реестр для сбора податей заготовлен давно.
      - А если не хочу я у князя сборщиком быть? Я свои двадцать пять лет отвоевал, - сказал Игнат, - теперь мне отдых положен.
      - Э-э, куда завернул, солдатик! - хихикнул Спирька. - До неба высоко, до царя далеко! Тут у нас князь-батюшка Данила Михайлович сын Стоеросов и бог и царь. Теперь ему послужишь, коли угодить сумеешь.
      - Ты, Игнатик, - елейным голоском молвил поп Парамон, - тут не устанешь, житьё у князя лёгкое. То и дело отдыхай сколько душе угодно. Ночью-то князь, сам ведаешь, не спит. Ну, значит, и тебе при нём быть, а вдруг к себе позовёт? А заря пришла - дела есть. Нужно за возами мужицкими, которые подати привезли, поглядеть - не пропало ли чего ночью.
      - Что с воза упало, хо-хо-хо, то пропало, - загоготал Спирька. - У нас уж такой обычай!
      - Присмотришь за возами, Игнатик, - продолжал Парамон, - и отдыхай, спи. Только не забудь на мельницу съездить - узнать, сколько у какого мужика вчера мучицы намолото, запасено... Съездил к мельнику - и отдыхай, спи. Только не пропусти, как стадо выгонять начнут, - коров, овец да коз пересчитай. А то мужик ныне хитрый пошёл - всё утаить хочет, князя обмануть... Пересчитал - и спи-отдыхай.
      - Только не забудь, солдатик, - подхватил Спирька, - по амбарам пройти, в подполье да в погреба заглянуть - что где спрятано, сколько чего схоронено. У тебя под присмотром два села, так ты быстренько туда-сюда, всё осмотри... И спи-отдыхай.
      Поп потёр тоненькие паучьи ладошки и забубнил:
      - По полям проедешь, с мужиками поговоришь, кому, чего, сколько на княжеский двор везти укажешь, и спи-отдыхай сколько душе угодно... Тут уж и заря вечерняя подходит, стадо домой возвращается, ты животину-то всю снова пересчитай, не загнали ли мужики на болото коровёнок либо овечек - за ними глаз да глаз нужен, ок-хо-хо...
      - Пересчитал - и спи-отдыхай, - захихикал Спирька. - А как солнышко зайдёт, тут уж и князь-батюшка просыпается... Тут и тебе вставать надо, солдатик.
      - Да ты, Игнатик, не кручинься, - сказал Парамон. - Князь-то не даром тебя на службу взял. Рубль в год будешь получать.
      - Сто годов - сто рублей, богатеем станешь, - добавил Спирька.
      - Мундир у тебя драный, на локтях - глазки, - продолжал поп, - зато медаль, как солнце, горит... Опять же - сапоги есть. Вид храбрый. Спуску мужикам не давай! Они народ хитрый - все нищими прикидываются. Прячут всё от князя! Ты их, Игнатик, покрепче, чтоб боялись тебя, как беды неминучей!
      Спирька сам сходил к возку, достал свёрнутую в трубку бумагу.
      - Сколько же нужно собрать всего? - рассматривая реестр, спросил Игнат.
      - Грамоте не разумеешь? - ласково спросил Спирька.
      - Малость разумею. - Игнат внимательно посмотрел на список того, что нужно было ему собрать с мужиков.
      - Ну, буйная головушка? Ну, Игнатик? - Поп Парамон улыбался во весь рот. - Посмотрел в реестр - легче стало?
      - Может, и легче, - ответил Игнат.
      - А мне тяжело... - вздохнул поп. - Фляга-то Дурынды с дырой, что ли? Ни капли в ней не осталось...
      - У меня на такой случай всегда есть с собой, - сказал Игнат, вынимая из-под кафтана большую солдатскую флягу. - Бабка Ульяна варила, говорила, медовуха тут с баюн-травой замешана. Сны добрые от баюн-травы снятся.
      - Ну разве только попробовать, - схватился обеими руками за флягу Парамон. - Как думаешь, Спирька? Попробуем?
      - Отчего же, ежели солдатику не жалко, - согласился Спирька.
      - Пейте, пейте, только мне оставьте, - предупредил Игнат.
      Поп так присосался к фляге, что чуть не задохнулся:
      - Ох, ох, хорошо зелье!.. Ещё... один глоточек...
      Но Спирька вырвал флягу у брата, отхлебнул сам, помедлил, вздохнул и протянул Игнату.
      - Да ладно уж! - махнул рукой Игнат. - Мне бабка Ульяна сколько хочешь наварит. Пейте сами вдосталь.
      ... Когда фляга опустела, Парамон уже едва держался на ногах. Игнат с трудом погрузил его отяжелевшее тело в возок.
      Спирька пошатывался, но ходить ещё мог. Змеиные глаза его горели неукротимой злобой.
      - Правильно, солдатик, понял! - сипел он. - С нами мирно надо... по-свойски... ты нам угодил, мы тебе... ты же не мужик...
      - А Якова в реке бросаете? - спросил Игнат, когда Спирька взял вожжи.
      - Обождите! - пробасил Дурында из реки. - Я тотчас...
      - Лови, лови! - махнул рукой Спирька. - Не ровён час, князю-батюшке занедужится, а пьявки в хоромах все старые, квёлые. К ночи чтоб по всем кувшинам свежие были! Сам проверю!
      Возок поехал в гору.
      Дурында выскочил из воды. Он дрожал, зуб на зуб у него не попадал.
      - Вот, Яков, какие дела! - развёл руками Игнат. - Дружки-то бросили тебя пьявкам на съедение!
      - Ни-ни-чего, - быстро одеваясь, проговорил Дурында. - Когда Спирид-д-дон выпьет, он всегда такой... А так он ничего... ничего...
      И Дурында бросился следом за возком.
      Игнат усмехнулся, глядя ему вслед, покрутил ус и тоже зашагал вверх...
      ... Избушка была наполнена запахами сушёных трав. Дед Данилка и бабка Ульяна сидели на лавке, разбирали какие-то корешки.
      - Что, Игнатушка? - нетерпеливо спросила Ульяна. - Выпили они? Всё до капли?
      - Так ведь задаром! - улыбнулся Игнат. - Разве поп от такого откажется! Теперь дело за нами... Где Стёпка? Где Демид с Василием?..
      7. Житие земное и небесное
      Хитрость да умение всегда найдут применение.
      Старинная поговорка
      Спирька привёз вконец захмелевшего Парамона к поповскому, притулившемуся к церкви дому и свалил брата с возка прямо попадье на руки.
      Попадья - маленькая, юркая женщина с головлй-луковицей, несмотря на жару повязанной неолькими платками, - легко удержала Парамона на ногах. Но идти прямо поп не мог - его заносило и кособочило, он порывался встать на четвереньки, щурился, что-то бормотал, громко и весело икал.
      - Ари-ина! - низким, трубным голосом позвала попадья.
      Из поповского дома выскочила маленькая босая девчонка. Сзади, из-под повязанного по-взрослому платка, задорным крючком торчала косичка.
      Арина без слов поняла хозяйку, бросилась к еле стоящему на ногах попу, ухватила его за руку, подпёрла плечом.
      Так, вдвоём с попадьей, они повели Парамона в дом.
      Спирька не слезал с возка. Он поводил по сторонам затуманенными очами, слегка покачивался, словно его шатало ветерком. Казалось, что Спирьке удаётся усидеть на своём месте только потому, что он держится за вожжи.
      - Но-но, к дому, - тронул лошадей Чёрт и уехал восвояси.
      ... Попадья с Аринкой проволокли попа через горницу, втащили его в опочивальню и уложили на перину.
      Обычно в таких случаях поп засыпал сразу же. Но нынче он никак не мог угомониться. Ему мерещились какие-то чудища, он то бормотал несвязные фразы, то порывался куда-то бежать.
      Аринка со страхом смотрела на своего хозяина.
      - Не иначе, опоили Парамошу, - вздохнула попадья. - Всё Спирька, окаянная голова... Сгубить Парамошу хочет, хрипатый... Беги, Арина, за бабкой Ульяной. Пусть травами отпоит батюшку, навар сделает.
      Когда Аринка привела бабку Ульяну, на село уже спустились лёгкие, как дымка, сумерки.
      Сверкал в небе только церковный крест, освещённый уже скрывшимся за горизонтом солнцем.
      Попадья обрадовалась, метнулась к бабке, ухватила её цепко за рукав, потянула за собой через весь дом.
      Бабка Ульяна, едва поспевая за шустрой попадьей, застучала по половицам клюкой.
      Перепил мой-то, перепил, - гудела попадья. - А всё Спирька... Сам двужильный, его никакое зелье не берёт... Темнеет уже, как бы князь-батюшка Парамошу не кликнул к себе... Беды тогда не миновать! Сделай милость, Ульяна, отпои Парамошу поскорее!
      - Не впервой, чай, не впервой, - бормотала бабка Ульяна, оглядывая нагромождение перин и пуховиков, среди которых затерялся щуплый поп. Отгоним хворобу, отгоним. Вот тебе травка черевика сушёная, кинь её в горшок, пусть варится на малом огне.
      - Ари-и-ина! - загудела попадья. - Слышь, что Ульяна сказала?
      Девчонка выхватила травку из бабкиных пальцев, шлёпая босыми ногами по половицам, помчалась на кухню, к печке.
      В доме стало совсем темно, пришлось попадье кликнуть Арину, чтобы та лучину зажгла.
      Запахло чем-то пряным и смолистым.
      - Лесная травка черевика дух даёт, - сказала бабка Ульяна. - Как первая звезда с неба упадёт, так и снимать надобно горшок с печи.
      - Ари-и-ина! - приказала попадья. - Поди на крыльцо, гляди на небеса. Звёзды там проклюнулись?
      Девочка выскочила на крыльцо, оставила дверь распахнутой.
      Лучина в светце даже не дрогнула - так тихо было на улице.
      - Есть звёздочки, - послышался тоненький голосок Аринки. - Много.
      - Смотри лучше, - прогудела попадья, - как только увидишь звезду падучую, снимай горшок с травой.
      Вечер уже почти погасил зарю, когда скатилась с неба первая звезда.
      - Упала, упал-а-а!.. Ой-ой, кто это? - вдруг завизжала Аринка.
      - Почудилось тебе что? - встала от стола попадья да застыла с разинутым ртом.
      Аринка - с крыльца по стенке, по стенке - спряталась в самый тёмный угол горницы.
      А на крыльце появилась маленькая белая фигура. Над головой её светился, переливался рой звёзд. На белом, как мука, лице были видны только огромные тёмные глаза.
      - Что... кто... чего... - растерянно-испуганным, дрожащим басом забормотала попадья. - Кто это ты?
      Маленькая фигурка в белом оказалась обладателем неземного голоса могучего, гремящего, от которого стены поповского дома задрожали.
      - Я пришёл, чтобы взять на небо Парамона! - прогремел голос.
      - Господи! - опускаясь на скамью, вздохнула попадья. - Допросился, Парамоша...
      - Я жду, Парамон! - вновь зазвучал трубный глас.
      Бабка Ульяна взяла светец с лучиной, отправилась в дальнюю комнату, где спал поп. За бабкой крадучись пошла Арина.
      Перины и пуховики в опочивальне-были разбросаны, размётаны. Парамона среди них не было.
      - Может, его уже забрали на небо? - спросила Аринка, широко раскрытыми глазами глядя на бабку Ульяну.
      - Где ты, Парамон? - вновь загремел голос пришельца по всему дому. Послышался удар, вспыхнувшее пламя мгновенно осветило все уголки опочивальни.
      - Ой-ой! - завизжала Аринка.
      - Молния с неба! - сказала Ульяна.
      Поп в длинной холщовой рубахе лежал за сундуком, прикрыв голову подушкой. Видимо, трубный громовой глас привёл его в себя, прогнал опьянение.
      - Не хочу я на небо. Скажи, Арина, этому... небесному, что меня дома нет... - захныкал поп.
      - Да что ж ты дитё заставляешь врать? - сурово произнесла Ульяна. Сам ведь просился на небо каждый день с утра до ночи, вот теперь и собирайся.
      - Голова болит, кружится... - запричитал поп. - Ноги не держат... Не дойду я до неба, дорога велика... Сходи ты за меня, Ульянушка, а?
      - Да ведь за тобой пришли, а не за мной, - сказала Ульяна. - Тебе небо честь великую оказыает, а не мне!
      - Где же ты? - вновь прогремел голос. - Выходи, Парамон, а то я дом твой спалю небесным огнём!
      При этих словах ожила попадья.
      - Дом из-за тебя спалят! - крикнула она, врываясь в опочивальню. Одним рывком попадья вытащила попа из-за сундука: - Иди, Парамоша!
      В распахнутые двери комнат была хорошо видна белая фигура, стоящая на крыльце.
      - Обождите! - сказал поп, не сводя испуганного взгляда с небесного посланца. - Не могу же я идти на небо вот в этом... - Он трясущимися руками показал на холщовую рубашку до пят.
      - Ари-и-ина! - загудела попадья. - Дай батюшке всё, что положено.
      Поп, оттягивая время, начал медленно одеваться.
      - Долго ли ждать тебя? - прогремел трубный глас.
      - Он уже идёт, - ответила попадья. - Уже... уже... только не нужно небесного огня! Не палите дом!
      - Дом тебе дороже, чем я, - грустно сказал Парамон.
      - Я, что ли, просилась на небо? - всплеснула руками попадья. - Сам кашу заварил, сам и расхлёбывай.
      - Зачем на небо? - влезая в подрясник, запричитал поп. - Мне житие небесное ни к чему, мне и тут, на земной тверди, хорошо... Может, кто вместо меня пойдёт?
      - Я жду, Парамон! - загремел голос. - Идём!
      - Да что ко мне он пристал? - вдруг рассердился поп. - Идём да идём! Не хочу!
      - Да как же так? - произнесла бабка Ульяна. - Всем райскую жизнь на небе сулишь, а сам в рай и не собираешься? Да ведь если в селе узнают про это, позор большой будет. Верить тебе люди перестанут. В церковь не пойдут.
      - Ты, что ли, всем расскажешь? - ощерился Парамон на бабку. - Да кто поверит! Чудо! Скажут - привиделось старой бог знает что. Тебя же и ославят как из ума выжившую!
      - Ну, а ежели не мне одной привиделось? - стукнула клюкой об пол Ульяна. - Тогда как?
      - Попадья смолчит, а несмышлёнышу Аринке веры нет, - бойко ответил Парамон и покосился в сторону белеющей фигуры.
      Но на крыльце уже никого не было.
      - Кто смолчит, а кто нет, - сказала бабка Ульяна и громко стукнула клюкой. - Эй, люди, сюда!
      Поп, попадья и Аринка удивлённо глазели на входящих в дом Игната, братьев Василия и Демида, деда Данилку.
      - Откуда... чего нужно? - растерянно залепетал Парамон и выпучил глаза, как варёный рак.
      - Что ж это делается-то! - всплеснула ручками попадья.
      - Погиб отец Парамон, как швед под Полтавой! - улыбнулся Игнат, и мохнатые брови его весело зашевелились. - Только и всего!
      Братья Демид и Василий остановились у дверной притолоки, а дед Данилка с Игнатом подошли к Парамону поближе.
      - Неужто все всё видели? - спросил поп подозрительно.
      - Не только видели, но и слышали, - сказал Демид, поглаживая бороду.
      - Где ж вы, бесштанники, были? - Парамон принялся мусолить пальцами лоб, и юркие глазки его зашныряли по сторонам, словно два мышонка, в поисках выхода.
      - Шагал по улице, слышу - гром и огонь небесный, - по-солдатски чётко доложил Игнат. - Остановился... А они все, - он кивнул на деда и братьев, прежде меня подошли.
      - Шли в-церковь, ан такое привиделось-прислышалось! - покачал головой дед Данилка. - Хочешь не хочешь, а замрёшь. Ох, как ты, Парамон, бойко от жизни небесной отрекался!
      - А кто его ведает, что на том свете-то? - загудела попадья, приходя на помощь попу. - Ты вот, солдат, про небесную жизнь чего знаешь?
      - Заглянул я на тот свет, - весело молвил Игнат. - Дело было под Полтавой. Ядро шведское рядом разорвалось - меня так головой в землю воткнуло, что крота в норе задавил. Пока меня оттирали да водой кропили, я на том свете многое увидел. Но ничего для мужика хорошего не усмотрел. Бедность да хворость.
      - Вот и я, детки мои, - ощерился улыбкой Парамон, - про то знал... Бедность да хворость, ох-хо... Зачем мне туда? Да и грехи наши тяжки, на небо не пускают!
      - Это мы видели-слышали, - закивал головой дед Данилка.
      - "Слышали, слышали"! - рассердилась попадья. - Кудакнула курица, а узнала вся улица. Радоваться должны, что батюшка с вами остался!
      - Да уж возрадуемся, дай срок, - сказал Игнат, покручивая ус. - Завтра всё село знать будет, а послезавтра - все кулики на болоте. А ты, Парамон, пословицу слыхивал такую: и маленький бугорок телегу опрокидывает?
      - Грозишь? - прищурил глаза поп.
      - А ты правды боишься? - усмехнулся Игнат.
      - Знаю я твою правду, - снова замусолил пальцем лоб Парамон. - Всё знаю... Опоили, в голове у меня дурман был, в глазах - огни. Не скумекал малость.
      - Спохватился шапки, когда головы не стало, - молвила бабка Ульяна.
      - Да, ославят меня теперь, - согласился Парамон.
      - Плохо-худо тебе будет, - поддакнул дед Данилка.
      - Не велик узелок-то, да крепко затянут, - доставая из кармана камзола бумагу, сказал Игнат. - Разойдёмся, святой отец, полюбовно. То, что тут было, считай, вовсе не было. Никто об этом не узнает. Только и ты мне помоги.
      - В чём помочь? - мрачно покосился на попадью Парамон.
      - Обманут тебя, Парамоша, беспременно обманут! - загудела попадья, Не поддавайся!
      - Мы с глазу на глаз разговор поведём, - сказал Игнат попу. - Бабушка Ульяна, дедушка Данила, Василий да Демид, вы с попадьей в горницу подите. А мы тут останемся... Я кликну, когда нужда будет.
      Все вышли из опочивальни.
      Аринка сменила лучину и исчезла за дверью.
      Поп сидел на сундуке в подряснике, одна нога обута, другая - босая. На большой лысой голове попа, как в зеркале, отражался огонёк лучины.
      - Деньгами возьмёшь, Игнатик? - спросил Парамон и облизал толстые красные губы. - Много не дам, но тебе на одного довольно будет.
      - Чтоб все молчали, каждому по рублю в рот не положишь, - сказал Игнат, присаживаясь на сундук рядом с попом.
      - Умный-то ты умный, да ум-то у тебя дурацкий! - вздохнул поп. - От денег отказываешься.
      - А к чему мне деньги? - подкрутил ус Игнат и сам себе ответил: Деньги тому нужны, кто к ним привык. Вот как ты и Спирька. А я без них почти полвека отшагал и ещё отшагаю, сколько мне жизнью положено.
      - Попытка - не пытка, спрос - не беда, - миролюбиво произнёс поп. Чего же ты, Игнатик, от меня хочешь?
      - Мы - про тебя молчок, - проговорил Игнат, - а ты - Спирьку в бочок! Подати мужицкие я Спирьке-Чёрту сдавать должен?
      - Ему, ему, - внимательно уставившись на Игната, кивнул головой поп. Он от всех княжеских амбаров ключи хранит.
      - Пусть он мне подпишет бумагу, что я ему всё до единого зёрнышка сдал - и по рукам! - предложил Игнат.
      - Охо-хо, грехи наши тяжки, - весело, нараспев произнёс Парамон. - Со злодеем Спирькой такую учинить потеху - дело святое. Подпишет он бумагу, подпишет! - довольно ухмыляясь, потёр ладошки поп. - Он хоть жизнью толчённый, но неучёный.
      - Как - неучёный? - удивился Игнат. - Грамоты не разумеет?
      - Хе-хе, Игнатик, за то меня брат мой Спиридон и ненавидит люто, что я-то грамоте обучен, а он нет. Скрывает он свою неучь. Ни читать, ни писать не может, лишь подпись ставить умеет. Уразумел, к чему клоню? Ох, возьму я его за глотку, повертится он у меня! Узнает, где раки зимуют!.. Ты, Игнатик, мне вот что скажи: кого ты приспособил ангела изображать? Кто у тебя в белом на крыльце стоял?
      - Стёпка, деда Данилы внучка. Лицо ей мукой забелили, в холстину завернули... Чем не ангел?
      - Ох-хо-хо, голь на выдумки хитра. - Парамон почмокал, пожевал губами, спросил: - А голос-грохот ты как изобразил?
      - Из берёсты трубу свернул да из-под крыльца и голосил, - объяснил Игнат. - Молнию с громом и того проще: Демид короб маленький с порохом поджёг. А голова у Стёпки светилась - приметил? То на мою шапку солдатскую светляков натыкали. Будто звёзды мигали! Вот и все чудеса.
      - В голове у меня туман был, - вздохнул Парамон, - а то бы не ты, а я над тобой, Игнатик, смеялся... Ну, ежели б я согласился на небесное житьё, а? Что бы ты тогда со своей комедией делал?
      - Попал бы ты тогда в лесную яму, - спокойно сказал Игнат, - жил бы там. А все бы говорили: попа на небеса забрали. И никто б тебя искать не стал.
      - Охо-хо! - поёжился Парамон. - В яме-то чего хочешь подпишешь, на что хочешь согласишься...
      - А если бы согласился, то мы бы тебя снова на землю вернули. - Игнат встал с сундука. - Ну, будет языки чесать: обувай вторую ногу, идём к Спирьке. Завтра срок кончается - третий день. Нужно князю отчёт давать.
      - Не торопись. - Поп надел второй сапог, крикнул: - Аринка! Засвети лучину! Проводи нас!
      Из опочивальни по тёмному переходу перешли в другую половину дома.
      В угловой комнате, заставленной сундуками, воздух был пыльный и тёплый. Аринка поставила светец с потрескивавшей лучиной на широкий дубовый стол, рядом с чернильницей и пучком гусиных перьев.
      Поп придвинул к себе расписку, которую дал ему Игнат, умакнул перо и, брызгая чернилами, царапая бумагу, расписался.
      - Уразумел, Игнатик, зачем я имя своё тут же поставил?.. - спросил Парамон. - Я - свидетель того, что ты подати сдал Спирьке. Число, подпись... Хе-хе-хе! - вдруг захихикал Парамон и потянулся пальцами к своему лбу. - Когда у Спирьки амбары окажутся пустыми, князь его на правёж потребует. И меня позовут. "Видел?" - спросит князь. "Видел", - отвечу. "А где же добро?" - опять спросит князь.
      - "А я почём знаю? - подделываясь под голос попа, ответил Игнат. - Кто хранил, с того и спрашивай!"
      - Истинно, Игнатик, истинно. - Парамон аккуратно разгладил расписку. Все люди братья... А сам-то ты что ж не расписываешься? Дескать, недоимки за село сдал - имя своё ставь!
      Игнат расписался чётко, без единого "уса", перо ни разу не брызнуло, не сорвалось.
      - Меня сам царь Пётр Алексеевич грамоте учил, - гордо сказал Игнат. Приехал к нам в полк, узнал, что мы неучи, да как принялся нас ругать. И тут же первые буквы показал. А потом тех солдат, кто к грамоте способен оказался, ещё два раза приезжал проверять.
      ... Стёпку послали к дому Спирьки, чтобы она разузнала - не позвали ли Чёрта к Стоеросову?
      - У князя! - запыхавшись, сообщила Стёпка.
      Игнат и поп Парамон пошли к усадьбе. Игнат нёс завёрнутые в тряпицу чернильницу и перо.
      Стеклянные окна княжеского дома сверкали во тьме, как большие светляки. Они светили то ярче, то слабее - металось пламя свечей, мелькали тени слуг.
      - Что я ни скажу, ты молчи да головой кивай, разумеешь? - сказал Парамон Игнату. - Хе-хе-хе, попадётся Спирька в мои руки, уж я потешусь... братец мой всю жизнь мечтает клад сыскать. Вот на этот крючок я его и выужу!..
      ... В высоких сводчатых хоромах князя было прохладно. Толстые дубовые стены не могло прогреть даже летнее солнце.
      Безбровое лицо Спирьки не выразило ни удивления, ни любопытства при виде Игната и Парамона.
      - Спелись уже? - прохрипел он. - Два сапога пара, и оба с левой ноги!
      Немигающие глаза Чёрта загорелись злобой:
      - Сказывайте, зачем пришли, а то меня князь-батюшка ждёт.
      - Ты, братик, ведаешь, кладов в Заболотье у нас много. Вот и нам с Игнатиком повезло, - тихо сказал Парамон и огляделся осторожно: не подслушивает ли кто. - Клад нашли, самоцветы... - он запустил руку под рясу и вытащил пригоршню камней.
      Спирькины руки сами потянулись к камням, как железо к магниту, но поп сноровисто спрятал самоцветы под рясу.
      - А сюда-то... ко мне чего пришли? - волнуясь, спросил Спирька.
      "Заглотал крючок, как жадный окунишка! - подумал Игнат. - Теперь Парамон его вокруг пальца обведёт..."
      - Да вот незадача - на твоей землице клад лежит, - вздохнул Парамон.
      - Значит, мой! - выкрикнул Спирька. - А тебе, брат, и солдатику поклон низкий!
      - Жадность да важность - делу помеха, - сказал Игнат.
      Парамон недовольно покосился на солдата.
      - Брат-то мой, Спиридон, на своей земле сколько лет прожил, а и одного самоцвета не нашёл. Хотя многие находили. Ежели с нами он в долю нынче не войдёт, то опять без клада останется. А мы ночами к себе всё перетаскаем.
      Спирька заволновался: кто его знает, а вдруг и вправду не найдёшь без них клада на своей землице? Ведь вот он, только руку протянуть! Змеиные глазки Чёрта буравили Игната и Парамона.
      - Ну, что от меня надобно? - спросил он.
      - Чтобы не таиться, чтобы находка наша законной была, - забубнил Парамон, - нужно нам всем троим быть в сотоварищах... Тебе - одна треть, и нам - по трети.
      - Мне половина, - быстро проговорил Спирька. - На моей земле клад.
      - Или бери треть, или ничего тебе не будет, - твёрдо произнёс Парамон. - Пошли, Игнат, камешки таскать.
      - Ладно, пусть будет треть, - согласился Спирька.
      - Тогда вот тут распишись, - протянул Спирьке расписку Парамон, а Игнат протянул чернильницу с пером.
      Спирька недоверчиво оглядел бумагу, наклонился низко, чуть ли не понюхал её.
      - Мелко, словно маку насыпано... - проговорил он. - Про что тут?
      - А про то, что каждый из нас имеет право на треть клада и судиться-рядиться с другим не будет, тяжбы затевать не станет, - бойко отбарабанил поп. - Пиши, братец мой ненаглядный, чтоб дело крепкое было... Видишь - мы с Игнатиком расписались уже.
      Спирька повёл плечами, словно приноравливался тяжёлую ношу на спину взвалить, потом неуклюже взял перо и старательно накорябал несколько букв.
      Игнат тут же схватил бумагу и помахал, как флагом, - чтобы чернила высохли быстрее.
      - Ха-ха-ха! - захохотал, закряхтел Парамон, едва добравшись до лавки. - Ой, ох, грехи наши тяжки... Спирька, ты ж свою беду подписал, неуч! Теперь голова твоя гроша ломаного не стоит! Я ж из тебя теперь верёвки буду вить, братик ты мой единственный!
      - Что, что, что? - завертелся Спирька. Он то смотрел на брата, то пытался заглянуть в глаза Игнату. - Но вы же оба тоже подписали... А? Что сие за бумага?
      - Так, чепуха, - улыбнулся Игнат, спрятав расписку под камзол, к сердцу. - Расписочку ты заверил, Чёрт, о том, что сдал я тебе подати за оба села в срок и полностью. Только и всего.
      - Где сдал? Когда? Кому? - Спирькины глаза смотрели затравленно, а лицо стало серым, как неотбелённый холст.
      - Да тебе же, братец, тебе сейчас сдали, - сквозь смех молвил Парамон. - Ты же расписался собственноручно. Я как свидетель имя там своё проставил, а Игнатик - как сборщик. Всё честь честью, по закону! Князь доволен будет!
      - Обман? - захрипел Спирька. - Обман вы сотворили, и я князю всю истину доложу сей же час!
      - Доложи, доложи, - махнул тонкой ручкой поп, - а мы князю-батюшке твою подпись покажем. И клятвой подтвердим, что всё тебе сдали. А? С кого тогда спрос будет? Батогами тебя, братца моего единственного, накормят на заднем дворе... Твой же Дурында тебя же и примется бить, хе-хе-хе!
      - Погубили меня... - поник головой Спирька.
      - Ничего, ты много наворовал у князя-батюшки, - примирительно сказал Парамон. - И никогда со мной не делился. Вот и считай теперь - мою долю отдал.
      - Брата на солдата променял, - сказал Спирька и с ненавистью взглянул на Парамона.
      - Все люди - братья! - наставительно произнёс поп.
      Спирька аж застонал от страха, заметался из угла в угол, как крыса в клетке. Потом остановился, уловил злорадный взгляд Парамона.
      - Головы ты моей не получишь! - прошипел Спирька. - Ладно, сам недоимку покрою. Объегорили вы меня - да ещё сочтёмся, сплетутся наши дорожки...
      - Жди, неуч, жди, хе-хе-хе! - веселился поп.
      - Досмеёшься! - пригрозил Спирька.
      - Не велика беда твоя: князю скажешь, дескать, собрано согласно реестру. Всё сдано, как положено, амбары засыпаны. Князь и не заглядывает в них никогда - эка невидаль, зерно или горох, - миролюбиво проговорил Парамон. - Да не серчай зря, а то тебя удар может хватить!
      - Тш-ш-ш! - предостерегающе зашипел Спирька. - Тут голос на пять комнат слышен... Ты, солдатик, сейчас к князю пойдёшь с нами. Доложишь сам о собранных податях...
      ... Ночной князь Данило Михайлович Стоеросов в шёлковом халате и любимых своих расшитых сафьяновых сапожках возлежал на низком турецком диване. Кольца сверкали на его пальцах. Конец длинной светлой княжеской бороды упирался в холм живота. Князь лишь недавно глаза от сна продрал и приказал подавать завтрак.
      - А-а, отец Парамон пожаловал! Милости прошу! И солдат тут? воскликнул князь лениво. - Спирька! Что за примета солдата ночью встретить?
      - К добру, князь-батюшка, доподлинно знаю - к добру! - поклонился Спирька.
      - К добру? Гм-гм, - задумался князь. - Может, ты, солдат, подати мне с мужиков собрал?
      - Собрал! - отрапортовал Игнат, вставая перед князем по стойке "смирно". - Вот ему, Спиридону, всё свёз, всё сдал. Зёрнышко к зёрнышку, яичко к яичку, телёночек к коровке.
      - Верно, князь-батюшка, верно, - поклонился Спирька, пряча злобное сверкание своих немигающих глаз. - Всё сдал.
      - О-о, молодец! - удивлённо произнёс князь и погладил бороду там, где она соприкасалась с животом.
      Игнат представил себе, как в том месте борода через шёлк халата щекочет князю брюхо.
      - Нужно его наградить! - продолжал князь. - Спирька, принеси солдату мою медаль... Пусть носит!
      Спирька юркнул в высокую двустворчатую дверь, и не успел поп рта раскрыть, как уже прибежал Черт назад, держа двумя пальцами цветную ленточку. На конце её болтался медный квадрат.
      Игнат взял ленточку с медалью в руки. На медном квадрате выпуклые буквы: "С бороды пошлина взята". В верхнем углу гвоздём пробита самодельная дырка - для ленты.
      "Это ж бороденный знак! - с усмешкой подумал Игнат. - Такие давали тем, кто не хотел бород брить. Плати пошлину, получай значок и носи бороду на здоровье! Единственная, видать, награда князя за всю его жизнь... Но не пристало боевому солдату такие побрякушки на грудь прикалывать..."
      - Доволен, солдат? - спросил князь. - Неделю будешь носить, чтобы все видели мою милость к тебе. Я добрый!
      - Рад стараться, Данило Михайлович! - по-солдатски громко, словно он стоял не в княжеском покое, а на плацу, ответил Игнат. - Только недостоин я вашей княжеской милости. Если бы не Спиридон - ввек бы мне с недоимками этими не спраниться. Ему и честь должна быть оказана по праву, а не мне.
      - Молодец, солдат! - снова похвалил Игната князь. - Люблю честных людей... Носи медаль, Спирька!
      Спирька бросился целовать князю руки.
      Поп Парамон подмигнул Игнату.
      ... Когда Игнат ушёл из усадьбы к себе в избушку, а поп Парамон, разомлев от горячего чая, прикорнул в каком-то закутке княжеских хором, Спирька позвал Дурынду и сказал ему хриплым шёпотом:
      - Отныне ты будешь при солдате Игнате неотлучно! Смотри, слушай вдруг мужики с солдатом худое чего надумали. А самое главное: расписочку у него нужно выкрасть, бумажечку махонькую... Нынче на груди он её спрятал, а завтра, может, иное место для неё отыщет. Ты всё выведай - куда он её прячет, где хранит! Десять рублей тебе за ту бумажку дам!
      8. Крылья ветряные
      Солдат смёткою богат.
      Солдатская поговорка
      Ветряная мельница Спирьки-Чёрта стояла на невысоком холме, и её дырявые крылья были любимым местом ночлега всех проживающих в округе галок. Галочьи крики временами достигали такой силы, что заглушали лай сельских собак и даже колокольный звон церкви. Когда галки, вопя и крича, кружили вокруг мельницы, то казалось издали, что крылья ветряные кружатся вместе со стаей.
      Иногда стая поднимала шум и среди ночи. Это случалось по разным причинам: то неожиданно поднявшийся ветер начинал крутить крылья старого ветряка, то к птицам подбирался какой-нибудь враг - хорь, крыса или деревенский кот-озорник.
      Внизу под мельницей, огибая холм, текла река. Перед тем как сделать вокруг холма петлю, река, словно собирая силы и переводя дух, долго крутилась в большом омуте, свивала в жгут свои текучие прозрачные пряди. За ледяную ключевую воду и глубину непомерную омут прозвали Бесовым.
      - Раз мельница Спирьки-Чёрта, значит, она Чёртова, - шутили крестьяне, - а раз так, то и омут Бесов...
      Над омутом, у подножия холма, кусты и травы стояли яркие, зелёные, словно никакой засухи нет и не было. А почти рядом, наверху, коробилось, трескалось от непосильной жары поле и темнели, умирали, сгорали, как тоненькие свечки, стебельки ржи.
      Надела земельного у Игната не было. Истосковавшись по работе, солдат всё время проводил на полосках деда Данилки и бабки Ульяны. Рыхлил землю, твёрдую, спёкшуюся в камень. Воду пытался носить с реки. Но что три дюжины вёдер могут поделать с палящим зноем, с жарой-убийцей?
      - На мельнице галки так хозяевами и останутся, видно, - тяжко вздохнул дед Данилка. - Нам-то в этом году молоть нечего будет...
      Игнат долго ходил вокруг мельницы. Остановился, подпрыгнул, повисел на крыле, которое накренилось ниже других.
      - Что, Игнатка, задумал-замыслил? - спросил дед Данилка.
      Он, положив руки на посох, сидел в тени мельчицы рядом с бобылём Савой. Тут же растянулся на земле Дурында, ни на шаг не отходящий от солдата.
      Игнат отошёл от мельницы, уселся возле деда. Длинный нескладный Савушка только что вернулся с болота и принёс большую корзину грибов.
      - Спасибо тебе, служба, - в который уж раз благодарил он Игната, теперь мужики по любой трясине ходят, что по лугу. Ух и места я в болоте отыскал - заповедные, право слово! Среди топи - остров. И луг там есть, и лес, и родники звенят, воркуют, как птицы. Трава на том лугу по пояс, ей-богу... Мягкая, ну прямо шерсть ягнячья. А грибов - не счесть. Как листьев, опавших осенью. И таких островов не один, не два...
      И Савушка снова и снова показывал Игнату и деду Данилке свой нынешний грибной улов.
      - Вот, глядите, каков барин! - крутил бобыль своих задубелых длинных пальцах толстячка-боровичка. - Ему знойко, он весь мокрый, а дух какой нутром земным тянет!
      - А я уже забыл, какие они, грибы-то... Где им здесь расти, в таком пекле? - И дед Данилка нежно снял с тёмной шляпки гриба тонкий зелёный листочек.
      Игнат взял листок из пальцев деда, понюхал его.
      - Колосница болотная, - сказал он. - Горья трава, да раны заживляет хорошо. Приложишь - и затянется. Меня не один раз выручала матушкина наука травяная.
      - Там на болоте чудес много, - радостно продолжал Савушка. - Я шалашик построил, ночую там.
      - Чего ж ты, Игнат, на мельницу скакать начал? - спросил дед Данилка. - Задумал что или с какой радости?
      - Наш командир говаривал: пускай ум наперёд в разведку, а без него как в потёмках, - сказал Игнат. - Мельница ведь ещё работать может.
      - Да какая уж работа! - махнул рукой Савушка. - В неделю-то всего разок жернова и похрустят. Вон, гляди, поп Парамон едет, ему мешка два смолоть нужно. И снова хоть спи, хоть так сиди. Под вечер ветер набегает самая бы работа, эх, да нет её...
      - Я в делах-то мужицких поотстал малость, - сказал Игнат, а мохнатые брови его грустно опустились почти на самые глаза. - Ежели нынче воду дать земле, рожь ещё может встать?
      - Да где ж её, воду-кормилицу, взять? - удивился дед Данилка.
      - Не о том речь, где взять, - озабоченно произнёс Игнат, - а спасёт ли вода хлеб?
      - Кое-что авось и выручит, - проговорил задумчиво Савушка. - Всё лучше, чем ничего.
      - Хуже не будет, - молвил дед Данилка. - Хоть и поздно, да дождик немного дело бы поправил...
      - Что ж мельница зря пропадает? - В глазах Игната зажглись задорные огоньки. - Машет крылами, да без толку! Её так приспособить надобно, чтоб воду из речки гнала!
      Дурында повернулся на бок, лицом к Игнату, удивлённо на него уставился.
      - Как это... мельница... с речки? - не понял Дурында.
      - Начну мастерить, тогда сразу разберётесь! - Игнат встал, потянулся. - Сейчас крылья жернова вертят, а будут воду таскать - и вся недолга. Только вот канавы рыть надобно, чтобы русло воде дать.
      - Ох, мудрено! - Савушка ещё раз полюбовался на свои грибы и закрыл их лопухом. Тоже встал, взглянул на дорогу: - Отец Парамон опять сам зерно порешил на мельницу свезти... Никому не верит. Всё боится - обманут, объегорят!
      Дед Данилка, положив подбородок на ручку посоха, всё ещё обдумывал слова солдата.
      - Слушай, Игнат, а ведь мельница-то Спирьки-Чёрта, - произнёс дед. Он тебе не даст с ней мудровать.
      - Солдаты чертей разве боятся? - усмехнулся Игнат. - Найду и на Спирьку управу. Он слова мне худого не молвит. Пошипит, как змей подколодный, да и замолкнет.
      ... Поп Парамон держал вожжи в одном кулаке. Лошадь лениво пылила по нагретой солнцем дороге. Парамон, пригревшись, клевал носом - видно, князь Стоеросов, как обычно, не дал ему ночью спать. Лошадь сама остановилась возле мельницы. Парамон раскрыл глаза, огляделся, перекрестился и крикнул:
      - Возьми-ка, Дурында, поднеси мешки!
      Как и предсказывал Савушка, поп привёз два мешка с зерном.
      Завидя Игната, поп Парамон ощерил в улыбке свой чёрный зуб:
      - День добрый, Игнатик! Что поделываешь? Мучица в твоей избе появилась уже?
      - Нет у меня муки, - сказал Игнат. - А я тут деду Даниле помогаю пропадает землица-то.
      - Всё горит, всё сохнет, - вздохнул поп и потёр лёгкие свои ладошки одна о другую. - Всё беды за грехи наши... Эй, Савка! Смели, когда ветер будет, муку, а я за ней Аринку пришлю!
      Савушка с усмешкой взглянул на попа:
      - Не могу я молоть муку.
      Поп глаза вытаращил:
      - Да что ты, Савка, сдурел?
      - Нет, не сможет он, - подтвердил дед Данилка, - верно сказал.
      - Смелешь ты мне муку или нет? - закричал Парамон Савушке. - Я брату скажу, он тебя в бараний рог свернёт! Я такую молитву сотворю, что налетит ураган, снесёт эту мельницу, щепку на щепке не оставит!
      - Эх, Парамон, Парамон! - засмеялся Игнат. - Ты молись, чтобы бог превратил твоё зерно в муку, - это же легче!
      - Тьфу, нечистая сила! - плюнул в сторону Игната рассвирепевший Парамон. Он от гнева стал красным как варёный рак. - Отчего не хочешь муку мою молоть?
      - Савелий истину говорит: не может он твою муку молоть, - сказал Игнат. - Ведь не муку, Парамон, мелют, а зерно!
      Парамон подумал-подумал и рассмеялся:
      - И то верно! Ох, хитры вы, мужики! Ну да ладно: не всё вы, и я над вами посмеюсь, придёт время... Чего понапрасну на поле сидите? Шли бы в храм, мы бы все вместе вознесли молитву, чтобы дождь на землю пал!
      - В эту пору дождя ждать - всё равно что от жука мёду, от рыбы песни, - сказал Игнат.
      - Ты, Игнатик, шутки шути, а людей не мути, - серьёзно произнёс поп и погрозил Игнату пальцем. - В церковь надо ходить чаще, смиреннее станешь!
      Парамон сел в повозку, лихо свистнул и погнал лошадь к деревне.
      - Ну, Яков, - сказал Дурынде Игнат, - теперь у нас большое сраженье начнётся. Нужно канав мелких нарыть поперёк поля, чтобы воду по ним пустить... Да ворот наладить - воду из реки тянуть... Надобно мужиков позвать в помощь - одни не управимся.
      ... Вечером Дурында рассказал Спирьке о том, что задумал Игнат.
      Чёрт сел на лавку, сложил руки, тощие пальцы его то свивались в клубок, то распутывались. Наконец он произнёс:
      - Пусть работают, может, какой толк и будет от полива. Потом я вспомню, что мельница-то моя, свою долю попрошу... Тогда они у меня попляшут!
      Глаза Спирьки вспыхнули злобой. Он вскочил с лавки, пробежал по горнице неслышными шажками из угла в угол, вернулся, снова сел.
      - С солдатиком справиться нужно, устыдить его при всех... Вот будете канавы копать завтра, и с солдатиком на спор: кто скорее копать умеет? Ты с ним справишься? - Спирька оглядел мощную фигуру Дурынды.
      - А как же! - пробасил Дурында. - Он же мозгляк, щуплый. Оглянуться не успеет, как у меня всё готово будет.
      Спирька опять пробежался по горнице.
      - Расписочка где у солдата запрятана, присмотрел? Или ещё нет?
      - Есть вроде на примете у меня место одно, - ладонью потёр затылок Дурында. - Может, там она.
      - Добро, - улыбнулся Спирька краем губ. - Завтра к полудню сам приеду смотреть на конфуз солдатика... Смотри, Дурында, не опозорь себя. Солдатик не так прост, как прикидывается.
      - Да где ему, - отмахнулся Дурында. - Щуплый он, старый.
      ... Утром, когда мужики собрались возле мельницы, Дурында предложил Игнату:
      - Давай, служивый, кто кого?.. Будем канавы копать. Кто до полудня больше сделает?
      "Неспроста парень такое надумал, - сообразил Игнат. - Видно, Спирька или Парамон хотят меня перед мужиками высмеять, - рассудил он. - Я в крестьянской работе не горазд, только привыкать начинаю. Яков меня сильнее..."
      - Ладно, согласен, - сказал Игнат. - Только давай работу разделим поровну: я буду копать, а ты - уставать за меня.
      Дурында подумал, покрутил головой.
      - Обманут тебя, бедолага, - весело сказал чернобородый Демид. - Не соглашайся. Знаешь ведь - хитёр солдат Игнат!
      - Кому нужна усталость? - едва удерживаясь от улыбки, молвил дед Данилка. - Это же вроде хворобы.
      - Устанешь - ноги протянешь, - поддержал Савушка.
      Мужики шумели, смеялись, подталкивали друг друга:
      - Ай да Дурында! С солдатом хочет тягаться!
      - Силён малый, да с чужого голоса поёт.
      - Вправду говорится про глупого: беду скоро наживёшь, да не скоро выживешь!
      Дурында пытался морщить лоб, тёр ладонью затылок, потом рассмеялся и подмигнул Игнату:
      - Не на такого напал! Нашёл дурака, чтоб я за тебя уставал. Нет уж, работать буду я, а ты за меня уставай!
      - Нет, так я не хочу! - нарочито бойко запротестовал Игнат.
      - Забоялся? - презрительно сказал Дурында. Правильно Спиридон говаривал: "Солдат с тобой тягаться не станет".
      - Ага, значит, это Спирька-Чёрт тебя науськал? - подхватил Демид. Вот откуда ветер дует!
      - Забоялся? Забоялся? - гордо повторял Дурында.
      - Ладно, раз так дело повернулось, я согласен, - сказал Игнат. - Я буду за Якова уставать. Посмотрим, кто выдюжит.
      Дурында начал копать канаву, а Игнат лёг в тени мельницы и время от времени тяжело охал и стонал. Между охами и стонами Игнат вставал, помогал Василию, Демиду и Саве прилаживать ворот к мельничному механизму.
      От ворота тянулись верёвки к реке. На верёвке крепили бадейки. Бадейки должны были зачерпывать воду, а мельничная сила - вытягивать их наверх.
      - Вот тут бадейки будут опрокидываться, сливать воду в жёлоб, говорил Игнат, отмечая вехой место, - а дальше - вода уже пойдёт по канавам... О-о-ох... как я устал... все кости ломит... о-о-ох! - застонал Игнат так громко, чтобы Дурында его услышал.
      А Дурында превзошёл сам себя: он неустанно рыл и рыл, покрывая поле морщинами канавок и канав.
      Стоя в воде, двое мужиков прилаживали к канату бадейки. У Игната сердце сжалось, когда он увидел их худые тела.
      - Аж рёбра светятся! - дёрнул себя за ус Игнат. - Вот до чего довели хлеборобов!
      Солнце показывало полдень. Задымилась, запылилась дорога.
      - Загадку отгадайте, люди добрые! - сказал Игнат. - Шесть ног, две головы, один хвост. Ну-ка?
      - Человек на лошади, кто не знает? - усмехнулся дед Данилка, сверкнув зубами.
      - Ладно, - покрутил ус Игнат. - А кто таков: лют, а не князь, хитёр, а не поп?
      Наступило молчание, потом все заговорили сразу.
      - Нет, нет, нет! - замахал руками Игнат. - Все - пальцем в небо. Спирька-Чёрт это, вот кто. Вон сюда скачет. А зачем, сам скажет!
      Дурында отставил заступ и, заслоняясь от солнца своей громадной, чёрной, как сковорода, ладонью, посмотрел на дорогу. Радостная улыбка пробежала по его лицу. Он отёр пот и направился к мельнице, где только что улёгся в тени Игнат.
      Солдат слегка стонал.
      - Сил нет, до чего Игнатка намаялся, - сказал дед Данилка Дурынде. Не пожалел ты его!
      - А ещё в сраженьях бывал! - пробасил Дурында. - Будет знать, как со мной вязаться.
      - Да, уморил ты его, - закивал головой Савушка.
      - Поделом - с силой не вяжись! - гордо произнёс Дурында.
      Подскакал на пегой толстоногой и пузатой лошадке Спирька. Увидел лежащего без чувств Игната, обрадовался. Серое лицо Чёрта порозовело, тонкие губы растянулись в улыбке. Плётка, которой он погонял лошадёнку, забила дробь по сапогу.
      На Спирькиной груди сверкал квадратный бороденный жетон, полученный от князя. Поэтому Спирька презрительно посматривал на медаль, висящую на кафтане Игната: дескать, и мы не лыком шиты - имеем награды и отличия!
      - Много он накопал? - хрипло спросил Спирька Дурынду.
      Дурында обвёл рукой часть поля, покрытую сетью канав, стукнул себя в грудь:
      - Всё я сделал... Готово!
      - Готово-то готово, да сделано бестолково, - не открывая глаз, сказал Игнат.
      - Это ты копал? - стараясь разобраться в случившемся, спросил Спирька. - А он что делал?
      Дурында как мог рассказал Спирьке об условии спора, про то, как хитрый солдат пытался его, Дурынду, обмануть и как у солдата ничего из этого не вышло.
      - Меня не проведёшь! - радостно пробасил Дурында и снова стукнул себя кулаком в грудь.
      - Ох и остолоп! - прохрипел Спирька и вытянул парня по спине плёткой. - Дурында ты и есть!
      Чёрт ещё раз ударил парня и ускакал.
      Онемевший от удивления и боли Дурында остался на дороге, и пыль от копыт на мгновение скрыла его от Игната, Савушки, деда Данилки.
      - Жалко его, - сказал Игнат, садясь на траву. - Яков парень-то неплох. Работящ, да доверчив очень.
      - Чужой ум хорош, а свой лучше, - молвил дед. - Он под Спирькину дудку пляшет, вот и доплясался.
      Когда пыль осела. Дурында протёр глаза и пошёл к мельнице. Лицо его было растерянным и удивлённым.
      Он молча сел рядом с Игнатом и дедом.
      - Не туда иди, куда дорожка ляжет, а куда ум-разум подскажет, - сказал Игнат. - Вот ты, Яков, сам на свой крючок и попался. Опозорился, как швед под Полтавой.
      Игнат, глядя в голубые простодушные глаза Якова, растолковал, что произошло.
      - Ты прихвостень Чёртов! - вставил дед Данилка. - Спирька тобой вертит, как пожелает. Тьфу, смотреть тошно!
      Яков со всем соглашался, кивал головою.
      До захода солнца Игнат и Яков помогли Савушке, Василию, Демиду и другим мужикам наладить ворот и бадейки. Подождали ветра, но его не было, и крылья мельницы были неподвижны.
      Уже начали прилетать крикливые галки, располагаться в привычных местах.
      - Идите! Вечеряйте! - сказал Савушка, едва перекрикивая галочий грай. - Будет ветер - приходите хоть ночью! Посмотрим, что вышло!
      9. Сказка о Хитром Лапте
      ... У сказочника-баюна всегда красно слово за щекой припасено...
      Из скоморошины
      Бабка Ульяна и Стёпка приготовили вернувшимся с мельницы мужикам всё, что только можно было найти в доме. Даже грибы, которые Савушка сегодня принёс Ульяне, и те уже были сварены, пожарены. После еды все вышли из избушки, расселись, разлеглись кто где - на старых поленницах, на завалинке, а то и прямо на тёплой, прогретой за день солнцем земле.
      Ай во боре, во боре
      Стояла там сосна,
      Зелена-кудрява...
      напел Василий тихо.
      А остальные подхватили:
      Ехали бояре,
      Сосну ту рубили,
      Досточки пилили...
      Песня то громче, то тише кружила над избушкой, подчиняя голоса своему неспешному полёту.
      - Повеселее бы что, - сказала бабка Ульяна, когда песня кончилась. Позадористее, чтоб радости поболе.
      - А почему Игнат молчит? - спросил Демид. - Или от песен наших отвык?
      - Песни мы ещё успеем петь, - молвил дед Данилка. - Пусть лучше-ка солдат нам скажет про битвы-сраженья, где дым-порох нюхал, от пуль-пчёл отмахивался...
      И все сразу обрушились на Игната с просьбами:
      - Про Полтаву!
      - Как ты с царём встретился!
      - Как ты шведа в полон брал!
      - Про города заморские, дальние!
      Просьбы были жаркие, шли от самого сердца. Игнат понял, как истосковались его земляки по сказкам и рассказам.
      - Про царя что сказать? - покрутил ус Игнат. - Видел я Петра Алексеевича. Не одиножды. Такой же он человек, как любой. Две ноги, две руки. Ростом большой был, голос звучный. Но он - царь, а я, известно, солдат. Что меж нами близкого?.. А про войну тем интересно, кто её не ведал, в неё не окунался. Война - это... да страшно вроде и начинать. Может, лучше про неё не говорить?
      - Сказывай, сказывай, мы не пугливые! Любим про страшное!
      - Чего бояться? Говори, Игнат, говори!
      - Кто войны не видел, в бою не бывал, тому чего бояться? - усмехнулся Игнат. - Ну ладно, слушайте. Лежу я за бугорком, а с той стороны поля пушки шведские стоят. Сначала одна ударила - огонь, гром. Потом другая - огонь, гром. Потом третья. Потом все вместе. А я лежу. Дым стоит - ничегошеньки не видно. Днём темно стало. И где-то сбоку шведы бегут - земля гудит. Дальше не знаю, как и говорить... Страх один!
      - Ну, Игнатик, ну говори!
      - Да что ж ты нас томишь-то...
      - А не будете бояться? - спросил Игнат, и его мохнатые брови поползли на лоб.
      - Нет, нет!
      - Тогда слушайте, только не мешайте, - продолжал Игнат. - Лежу, значит, я за бугорком, а с той стороны поля пушки шведские стоят. Сначала одна ударила - огонь, гром. Потом другая - огонь, гром. Потом третья. Потом все вместе... А я лежу. Дым стоит - ничегошеньки не видно. Днём темно стало. И где-то сбоку шведы бегут - земля гудит... Дальше не знаю, как и говорить... Самому страшно...
      - Да что ж это ты, Игнатик! Говори уж до конца!
      - Чего же говорить? Тут и сказу конец. Всё, - улыбнулся Игнат.
      - А где же страшное? - спросила Стёпка.
      - Как - где? Да разве не страшно: лежу я за бугорком, а с той стороны поля пушки шведские стоят... Сначала одна ударила - огонь, дым. Потом...
      Засмеялся дед Данилка, за ним и остальные.
      - Ладно, Игнатушка, ладно, - сказала бабка Ульяна, - знаю я тебя, языкатого.
      - А ну её, войну! - махнул рукой Игнат. - Рубились, кололи, стреляли... Ворогов били, будем опять бить, ежели на нас пойдут. Вот и весь сказ.
      - Не морочь нам голову, по-настоящему сказывай, - продолжала бабка. То всё присказки, ты сказку давай.
      - Что ж, - вздохнул Игнат, - можно и сказку... Жил-был боярин, а при нём слуга верный. Ну, вроде как Спирька у нашего князя. Жили они в лесу, в глухомани, в самом буреломе их домик стоял. Пришёл к ним солдат - со службы шёл, да заплутался. "Солдат, а солдат, - говорит боярин, - сказки знаешь?" - "Знаю". - "Тогда ешь - пей сколько душе угодно, а потом нам сказывать будешь", - говорит ему боярин. Ну, слуга тут несёт всякие кушанья, солдат поел, попил. "Слушайте, говорит, сказку-быль. Только не перебивайте! Кто перебьёт, тот и досказывать будет". Согласились боярин и слуга, легли все на лавки - слушать приговились. Ну, солдат и начал так: "Зачем я к такому хозяину ночевать пришёл, который сказки заставляет сказывать? Зачем я к такому хозяину пришёл ночевать, который сказки заставляет сказывать? Зачем я к такому хозяину..." И говорит солдат, и говорит всё одно и то же. Боярину надоело, он осерчал, как крикнет: "Я тебя сюда пустил, чтоб ты сказки сказывал, а не языком молол!" - "Ага, перебил?! - обрадовался солдат. - Теперь сам досказывай! Уговор-то дороже денег!" Солдат кулак под голову - и заснул, а боярин принялся доканчивать: "Кто таких сказочников пускает ночевать, так тому и надо. Кто таких сказочников пускает ночевать, так тому и надо. Кто таких сказочников пускает ночевать..." Тут уж слуга верный не выдержал: "Да что ж это делается? И сказки нет, и спать не дают..." Боярин обрадовался: "Э-э, слуга верный! Ты меня перебил - тебе и досказывать". А сам голову под пуховик - и спать. Вот слуга-то до самого утра и говорил, и говорил...
      - Опять присказка, Игнатушка, - сказала бабка Ульяна и стукнула клюкой в пол. - Не томи, родимый...
      Игнат увидел, что побасенки да присказки уже сделали своё дело и все приготовились, настроились слушать настоящую сказку.
      - Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, - начал Игнат. - В то время, когда реки текли молочные в берегах кисельных, а по полям летали жареные утки, близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли, в некотором царстве, в некотором государстве жил да был солдат, по прозванью Хитрый Лапоть. За что его так прозвали, никто толком не ведал. Может, за то, что носил он всегда с собой в ранце лапоточки из родной деревни. А может, за то, что была у него поговорка такая, присловье:
      "Ах ты лапоть!" Это он о себе говаривал, когда дело у него не выходило, и о сотоварищах своих, ежели у них что не получалось... Сам-то он службу знал хорошо. Без толку под пулю не лез, а уж спуску ворогу и супротивнику не давал... Служил Хитрый Лапоть долго и беспорочно двадцать пять лет, день в день. Сто подвигов совершил, в ста боях победил. А царь добрый был государь - велел наградить солдата по-царски: грошом ломаным да лаптём соломенным. Купил солдат на грош второй лапоть, обулся и пошёл Хитрый Лапоть домой, в деревню. Идёт, песенку посвистывает - сам себе командир. Шагал он много ли, мало, только дошагал до столба каменного. А за столбом дороги разбегаются - одна налево идёт, другая - направо. На столбе слова, а Хитрый Лапоть грамоте не учён, прочесть их не может.
      - Вот, - говорит, - дела! Я раз по дороге шёл, две дороги нашёл, в обе вошёл. Так это были штаны - надел их, и вся недолга. А тут попробуй пойми...
      Сел он возле столба, ждёт прохожего-проезжего Никто не идёт, не едет. Стал Хитрый Лапоть все сказки вспоминать, какие помнил: может, в какой из них про такой же вот столб говорится? И, верно, припомнил, только плохо в той сказке всё оборачивалось: куда ни кинь - всё клин, куда ни глянь - всё дрянь, куда ни пойдёшь - добра не наживёшь.
      Так оно и оказалось... На другой день едет по дороге стар-старичок. Сам седой-преседой, и лошадь у него седая, будто в снегу вся.
      - Не ведаешь ли, дедушка, - спрашивает Хитрый Лапоть, - что на этом столбе написано?
      - Как же, внучек, - дед отвечает, - каждый день тут езжу. А написаны тут такие слова: направо пойдёшь - головы не сносишь, налево пойдёшь назад не воротишься, на месте останешься - сам столбом станешь, назад повернёшь - в землю уйдёшь. А ежели меж дорогами без пути, напрямик зашагаешь - и того хуже, самое дорогое потеряешь.
      Только дед это сказал, как исчез, словно его и не было никогда.
      - Кто в бою не бывал, тот и страха не знавал! - сказал себе Хитрый Лапоть. - А я этих боёв повидал несчитанно, страхов этих самых встречал целыми полками. Цела была бы голова, а шапку всегда добудем. Пойду-ка я напрямик, без дороги. Может, там кто до меня пошёл - самое дорогое потерял, я найду. Да и самому знать надобно: что в жизни всего дороже?
      И зашагал солдат меж двух дорог, напрямик, без пути, без тропинки. Сперва в болото попал, еле-еле выполз. Потом в такой дремучий лес забрёл, что и шагать-то невмоготу стало. Пришлось где боком, где скоком, где ползком, а где и на четвереньках.
      Длинно ли, коротко ли, только вышел Хитрый Лапоть на большое гладкое поле. А посреди него, как пирог на столе, дворец стоит.
      Башни на солнце горят, стены белые, будто облака с неба спустились.
      Ать-два, ать-два - дошагал солдат до дворца. А у ворот часовые стоят, не пускают.
      Спрашивает Хитрый Лапоть:
      - Чьё же это царство-государство будет?
      - Это, - отвечают ему, - оловянное королевство, и правит им король Долдон Девятый.
      - Доложите, - говорит солдат, - вашему Долдону, что явился Хитрый Лапоть к нему на службу!
      Ну, как положено, часовой сказал начальнику караула, караульный начальнику дворцовой стражи, дежурному генералу. Генерал - главному телохранителю, тот - фельдмаршалу, а уж фельдмаршал - королю.
      - Что ж, пусть явится, - сказал король Долдон. - Солдаты мне всегда нужны.
      Явился Хитрый Лапоть. Встал перед королём как вкопанный, смотрит прямо, грудь парусом развернул - солдат порядок знает!
      Понравился он королю.
      - Можешь ты мне сослужить службу великую? - спрашивает король. Исполнишь - счастлив будешь. Дочь свою любимую - принцессу Долчонку - в жёны тебе отдам. Сам королём станешь - Долдоном Десятым. Говорят, русские солдаты ничего не боятся, вот и спаси ты королевство моё.
      - От кого спасать? - спрашивает Хитрый Лапоть. - От какого врага?
      - Эх, да кабы я сам знал... - вздохнул Долдон. - Ты погляди на моих подданных.
      Посмотрел на жителей Оловянного королевства Хитрый Лапоть, и тошно ему стало.
      Одни такие скучные, что от их взгляда молоко киснет.
      Другие только лежат, с боку на бок переворачинпются, бород не стригут, рубах не стирают, каши-щей не варят, всё сырьём едят.
      Третьи того хуже: им и поворачиваться лень, лежат словно убитые, в небо плюют от тоски.
      И у всех очи серые, оловянные.
      - Ты чего лежишь? - спросил солдат одного лежебоку. - Ведь уже мхом весь оброс.
      Тот даже глаза не открыл. Только ответил слабым голосом:
      - Ходить лучше, чем бежать, стоять лучше, чем ходить. Сидеть лучше, чем стоять. Лежать лучше, чем сидеть... Вот я и лежу...
      - Ну и народ! - подивился солдат. - Лапоть к лаптю!
      - Как же вас выручать-то, ваше величество? - спросил он Долдона Девятого. - Какой вы от меня службы ждёте?
      - Нужно мне Оловянное королевство развеселить-распотешить, - сказал Долдон. - Доставь ты мне сюда великих затейников: Конька-горбунка, Медведя-плясунка, Кота-говорунка. Живут они на океане, на острове Буяне... Вот твоя служба! Не исполнишь - сам станешь таким же оловянным, как все мои подданные.
      - Службу я исполню, - говорит Хитрый Лапоть, - только живот у меня пустой, как барабан. А голодный солдат - это не солдат.
      - Хочешь пирогов королевских? - спрашивает король. - Их дочь для меня пекла!
      - Всё одно, ваше величество, давайте пироги!
      Поел солдат, поспал, попросил в дорогу коня из королевской конюшни, взял самое лучшее ружьё из королевского арсенала, ранец с едой.
      Принцесса Долдонка вышла его провожать.
      - Я, - говорит, - многих храбрецов провожала, пирогами своими кормила, но никто ещё до острова Буяна не добрался.
      - Солдат-то русских ты доселе видела? - спросил Хитрый Лапоть.
      - Ты первый, - отвечала принцесса. А у самой очи оловянные, серые, пустые.
      - То-то и оно, - сказал Хитрый Лапоть и поскакал неведомо куда. Кто ж ведает, где он, океан с островом Буяном?
      Конь притомился, а тут на пути лес встал. Ни объехать, ни проскочить.
      - Что ж, придётся дальше по-солдатски шагать, - сказал Хитрый Лапоть. - Ты, конь мой, иди пасись. Ежели я вернусь, то увидимся. А нет будь вольным конём, ищи себе другого хозяина, но в оловянную жизнь не возвращайся.
      А конь ему отвечает человеческим голосом:
      - За доброе слово спасибо, солдат. Хочу тебе дать совет: в лесу найдёшь избушку, а в ней живёт
      Чудо. Увидишь Козла, поклонись ему. Как бы тебя Козёл этот ни обижал, всё вытерпи. А просьбы его выполни.
      Солдат ранец на спину, ружьё на плечо, ать-два - зашагал.
      - Не поминай лихом! - коню крикнул.
      Шёл солдат лесными путями берестяными лаптями долго ли, коротко ли, только стоит меж елей изба без окон и без дверей, на курьих ножках, на бараньих рожках.
      Постучался Хитрый Лапоть, на ночлег попросился:
      - Стук, стук, пусти, избушка, солдата кости согреть, не на печь, так хоть в клеть.
      Избушка повернулась к солдату дверью:
      - А я Чудо, ни добро, ни худо... Заходи, солдатик-касатик.
      3ашёл солдат в избу. Печка топится, блинами пахнет. А за столом Козёл сидит, блины ест, масло по бороде течёт. Блин сам со сковороды да с печи к нему на стол прыгает!
      Поклонился Козлу солдат с почтением.
      - Садись, - сказал Козёл, - отведай моих блинков. Хороши ли?
      Хитрый Лапоть поставил ружьё в угол, снял ранец - и к столу.
      Взял первый блин - кислота одна, словно и не тесто ешь, а лист щавелевый. Второй блин - ещё хуже. Но ничего - ест. Солдат, ежели он голодный, камни есть может.
      Козёл бородой трясёт, смотрит на солдата:
      - Каковы мои блинцы? Сам жарил-парил!
      - Блин как блин, - говорит Хитрый Лапоть, - к нему - сметанки, так не хуже, чем у короля Долдона, пир у нас был бы.
      Слово за слово, рассказал солдат про королевскую службу.
      - Помочь я тебе могу, - сказал Козёл. - Мой брат, Конёк-скакунок, тебя на остров Буян доставит. Но служба за службу: убей моего врага. Серого Волка с железными когтями. Живёт он на том краю леса, идти к нему через гору высокую, через овраги глубокие.
      - Солдат везде пройдёт, - сказал Хитрый Лапоть, макая блин в сметану.
      - Знай ещё вот что, солдат, - продолжал Козёл, - Волка этого простая пуля не берёт. А какой пулей его убить можно - то мне неведомо. Волк колдун злой. Был он у своего отца любимый сын.
      Да только сам же отца сгубил и стал в волчьем царстве-государстве царём...
      Наутро Хитрый Лапоть вышел в поход на Серою Волка.
      Миновал он овраги глубокие, много раз вниз срывался, вконец измученный к горе подошёл.
      Стоит гора высокая - в небо уходит. Отдышался солдат, полез на неё. Лез, лез, руки ободрал, лапти разбил - ан, глядь, он на том же месте, откуда лезть начал!
      - Почему ты мне, гора-горища, дороги не даёшь? - спросил солдат. Ведь я с тобой подобру-поздорову, а ежели воевать начнём - тебе худо придётся.
      - А что ты со мной сделаешь? - спросила гора.
      - Дело простое - запруду на оврагах да речках построю, воду напущу, сказал солдат, - пусть подмывает да рушит... Закачаешься, поползёшь, рассыпешься... А я воде помогу - порохом тебя рвать буду.
      Гора от испуга дрогнула - поняла, что с солдатом русским шутки плохи. Расступилась и пропустила солдата. Вышел он прямо к волчьему логову. Вокруг все деревья железными когтями израненыи-изорваны. В земле от волчьих лап ямы, как колодцы.
      "Видно, большой зверюга, этот Волк Серый, - подумал Хитрый Лапоть. - С ним нужно ухо востро держать!"
      И солдат взял ружьё наизготовку.
      Волк, однако, первым приметил солдата и зарычал:
      - Иди-ка поближе, я на тебя погляжу. Ишь храбрый какой выискался!
      - Вылезай-ка сам лучше наружу, - ответил солдат. - Из норы и мышь кошке грозить может!
      Вылез Волчище. Хитрый Лапоть аж ахнул:
      Волк с быка ростом, пасть - как печь чёрная, из неё дым валит.
      - Смерти не боишься, солдат? - спросил Волк и лязгнул зубищами.
      - Кто смерти боится, не велика птица, - ответил Хитрый Лапоть. - А вот кто жизнь полюбил, тот и страх загубил.
      Прицелился из ружья, выстрелил Волку прямо в голову.
      Дым развеялся - глядь, а Волк стоит жив-невредим и скалит зубищи, словно смеётся.
      - Стреляй, стреляй, - рычит, - мне любо, когда пули по шерсти бегут, словно меня гребнем чешут.
      Осерчал Хитрый Лапоть: что ж, выходит, он двадцать пять лет стрелял, а стрелять не выучился?
      - Экий я лапоть! Забыл, кто ты есть. Убью я тебя сейчас, серый разбойник, поганой пулей, как солдаты предателей да изменщиков убивают, сказал Хитрый Лапоть и на пулю плюнул - никакие чудеса тому не помогут, в кого эта пуля попадёт.
      Зарядил солдат ружьё. Волчище к прыжку изтовился, да двинуться не успел: сразила его поганая пуля прямо в сердце. Тут колдуну-предалю и смерть!
      Зашагал солдат назад. Гора расступилась, солдата пропустила.
      Через овраги глубокие, берега скользкие солдат пробрался к избушке на курьих ножках, на бараньих рожках.
      А у Козла за столом сидит Конёк-скакунок. Конь что огонь: что ни шерстинка, то серебринка.
      - Ты, солдат, моего сводного брата Коня из королевской конюшни на волю отпустил, - сказал
      Конёк-скакунок. - И я тебе помогу, чем могу.
      - Отнесёт он тебя на остров Буян, - растолковал Козёл солдату, - прямо ко дворцу, где и Медведь-плясунок, и Кот-говорунок, и Конёк-горбунок живут. А уж добывай этих затейников сам.
      Взял солдат у Козла блинов в дорогу, сел на Коня-скакунка, подумать не успел, как на острове
      Буяне очутился.
      Кругом океан-море лежит, по нему корабли плывут. А сам остров - что рынок во время ярмарки: народу тьма, медные трубы трубят, а им хор колокольный отвечает. Те, колокола, которые поменьше, звонят так: "Винца бы нам, блинца бы нам!"
      Которые погуще, те по-иному: "А кому платить, а кому платить?"
      Третьи, самые большие, своё гудят: "Мужику, мужику-у-у..."
      А все вместе так трезвонят: "Деньги сюда к нам! Деньги сюда к нам!"
      Писаря, сидельцы в лавках, ярыжки кабацкие, торговый люд, потешные люди, гости заморские - кого только нет! Совсем солдат завертелся бы в омуте этом, ежели бы не Конёк-скакунок.
      Конь вьюном вился среди лавок, телег, обозов. Выскочил на дорогу к дальнему замку.
      У ворот замка сидел великан. Голова его была вровень с башней. Как вздохнёт - ветер кругом свистит. И только слышно вверху - щёлк-щёлк, будто орехи кто на небе колет. И верно, скорлупа с башни сыплется.
      - В этом замке, - сказал Конёк-скакунок, - сокровища царя Гороха спрятаны-замурованы. А это великан Недрёманное Око. Он никогда не спит, замок сторожит. В башне у него орехи насыпаны. Видишь, скорлупа сыплется... Ты попробуй в замок пройти, а я тебя здесь подожду...
      Хитрый Лапоть бочком-бочком - к воротам. Совсем уже подобрался, как вдруг сверху забором упала ладонь великанская. Замер солдат.
      И великан прогудел сверху:
      - Ещё раз пойдёшь сюда - голову раскушу, что орех!
      Да ка-а-ак щёлкнет пальцем по солдату!
      А палёц у Недреманного Ока толстенный - в колодец ежели воткнуть, так заткнет его как раз, во какой палец!
      От этого щелчка Хитрый Лапоть летел чуть не до самого базара.
      Встал, отряхнулся.
      - Ладно, великан так великан, - сказал солдат, - не с такими справлялись...
      Конёк-скакунок говорит ему:
      - Помни, мы до вечера должны обратно в Оловянном царстве быть, иначе я волшебства своего лишусь и снова обычным конём стану.
      - Не в службу, а в дружбу, - отвечает солдат, - сделай ты мне вот чего: слетай в русское царство-государство, возьми два пушечных ядра и приноси сюда. А потом видно будет, авось и управимся до вечерней зари.
      Конёк-скакунок заржал, гривой-хвостом тряхнул, только его и видели.
      Хитрый Лапоть присел на травку, ждёт-пождёт Конька. Великан всё орехи щёлкает, глаз с солдата не сводит. Солнце уже к морю клонится. Тут и Конёк-скакунок появился. Грива в пене, хвост в репьях - ядра принёс.
      - Поторапливайся, солдатик, - говорит, - а то солнце на закат пошло. Не успеем ускакать - навечно тут останемся.
      - Эй, служивый! - крикнул снизу от ворот Хитрый Лапоть великану. - А я тебе орехов принёс, наших русских. Попробуй разгрызи-ка!
      - Давай! - говорит великан и ладонь свою широкую, как сани-розвальни, протягивает.
      Солдат вкатил ему одно ядро чугунное на ладонь, кричит:
      - Щёлкай на здоровье! Только, чур, уговор: ежели с трёх раз первый орех не раскусишь - в замок меня пустишь. А второй орех не раскусишь назад меня выпустишь.
      - Ха-ха-ха! - рассмеялся великан. - А ежели раскушу, тогда и твою голову, как орех, щёлкну! По рукам?
      Что делать? Согласился Хитрый Лапоть.
      Положил великан Недреманное Око ядро на зуб, хотел щёлкнуть - ан нет, ничего не выходит. Он второй раз, посильнее зубы сжал - щёлк! - только это не ядро щёлкнуло, а зуб великанский сломался.
      - Как русский орешек - не по зубам? - спрашивает солдат.
      - Погоди, ещё третий раз за мной, - говорит великан.
      И всё сызнова - только теперь другой зуб выскочил, великан от боли волком завыл.
      Делать нечего - пропустил солдата в замок.
      А солнце уже по самому морю катится, вот-вот начнёт заходить. Бежит солдат по замку, а комнат там что деревьев в лесу. И в каждой - сокровища несметные. Как тут отыскать Конька-горбунка,
      Медведя-плясунка, Кота-говорунка?
      "Если есть тут кто живой, - решил Хитрый Лапоть, - то он непременно откликнуться должен на нашу пляску русскую, солдатскую".
      Отложил в сторонку ружьё, ранец да как начал плясать - только камни-самоцветы кругом дрожат-сверкают да подмигивают.
      Танцует солдат да сам тебе подпевает:
      Эх ты, барыня-сударыня в лаптях,
      Ты скажи зачем-откудова пришла!
      И впрямь: откуда ни возьмись, появились звери затейные, в дверях стали, на солдата смотрят.
      Мохнатый Медведь-плясунок - глаза весёлые - сразу приплясывать начал; то вприсядку, то колесом пройдётся.
      Конёк-горбунок сам махонький, а хвост у него золотой по всей комнате волочится.
      А Кот-говорунок - красавец писаный! Один глаз у него жёлтый, другой голубой. Сам, словно гусь, серый. Шерсть долгая, да лёгкая - пух прямо. Ушки на макушке, ходит, ко всем ластится, песни урчит-поёт.
      - Звери мои дорогие, затейные-шутейные, - взмолился Хитрый Лапоть, недосуг нам разговоры разговаривать: едем в Оловянное королевство, людей от скуки-докуки выручать!
      - Это далеко-о-о, - урчит Кот-говорунок, - за мор-мор-море-океан... Я воды боюсь.
      - Так вы же тут взаперти у царя Гороха сидите, никакого толку от вас нет! - говорит солдат.
      А там люди оловянными совсем уже стали... Вы же их спасёте!
      - Как же мы отсюда выйдем? - спрашивает Медведь-плясунок, а у самого все четыре лапы ходуном ходят. - Великан нас поймает и в яму посадит, на цепь.
      - Бр-р-р! - зафырчал Кот-говорунок. - В яме холодно, мокр-р-р-о...
      - Это моя забота, как я вас отсюда вызволю, - сказал Хитрый Лапоть. Поспешайте!
      А солнце уже наполовину за море ушло. В окно видно - Конёк-скакунок волнуется, из ноздрей огнём пышет, копытом землю роет.
      Подошли солдат и звери к воротам.
      - Как пришлись тебе по нраву русские орешки-щёлканцы? - спросил Хитрый Лапоть великана.
      - Ох, раскусил я твой орешек, - ответил Недреманное Око. - Вон он, ох...
      Возле ворот лежало разгрызенное пополам чугунное ядро, всё щербатое, во вмятинах - здорово, видно, великан над ним потрудился. А рядом пни костяные валялись - зубы великаньи поломанные, расколотые.
      - Дорого тебе встал первый орешек, - сказал солдат. - Да вон второй лежит, ты его попробуй хотя бы надкусить...
      И солдат подкатил к великану Другое ядро.
      - Да мне уж кусать-то нечем, - прошамкал великан. - Один зуб остался.
      - Это уж не моя забота, - сказал Хитрый Лапоть. - Уговор дороже денег - выпускай меня из замка.
      Солнце уже вот-вот за море уйдёт - одна горбушка осталась над водой.
      Сел Хитрый Лапоть на Конька-скакунка, Кота в ранец положил. А Медведь-плясунок на Коньки-горбунка уселся, хвостом горбунковым повязался.
      Взвились кони в небо сизое и сгинул с глаз остров Буян, словно и не было его никогда.
      У стен Оловянного королевства наземь опустились.
      Пришли к Долдону во дворец.
      Король от удивления слова молвить не может. Принцесса прибежала, оловянными очами на зверей уставилась.
      - Как же, - спрашивает она, - солдатик, ты уцелел, здоровым-невредимым вернулся?
      - Перво-наперво, - ответил Хитрый Лапоть, - нужно всегда помнить: за правое дело - стой смело. Никого не бойся, а сам смекай...
      - Трубите, всех на площадь зовите! - приказал король. - Будем моих оловянных людей оживлять-веселить!
      Всех людей с оловянными очами согнали на площадь.
      Медведь-плясунок плясал так, что Хитрый Лапоть чуть со смеху не умер.
      Но оловянные очи короля, принцессы и всех их подданных оставались такими же скучными, словно незрячими.
      Потом Конёк-горбунок кувыркался в воздухе, гонял облака, летал, как хвостатая звезда, над королевством - никто даже оком в его сторону не повёл.
      Вышел на площадь Кот-говорунок, такие мур-муры развёл - хочешь не хочешь, а заслушаешься.
      Только людям с оловянными очами это всё ни к чему - как лежали, так и лежат, в небо плюют и мух не ловят.
      Рассердился Хитрый Лапоть.
      - А вот у нас в деревне, - сказал он зверям, - таким, как вы, мастерам, был бы почёт и уважение.
      А здесь что - тоска оловянная, тьфу!
      - А где твоя деревня? - спросил Медведь-плясунок.
      - Деревня моя, - вздохнул Хитрый Лапоть, - стоит среди рек быстрых, среди лесов дремучих, среди полей чистых...
      И как принялся солдат рассказывать о своей деревне, так не только сам король с принцессой, но и все люди с оловянными очами оживились. Окружили солдата, слушают.
      - Где ж эта красота ненаглядная? - спрашивает Конёк-горбунок.
      - В Русской земле, на родине моей, - отвечает солдат.
      - А что такое родина? - спросила принцесса.
      - Родина там, где человек родился, где всё для него самое дорогое... сказал солдат да и чуть язык не прикусил. Вот же что самое дорогое родина! Как это он сразу-то не додумался - ведь на столбе том, что меж дорог стоял, так и написано было: "Самое дорогое потеряешь"! Значит, родину эти люди потеряли-забыли! Вот и стали у них очи пустые, незрячие, сами оловянными сделались...
      Эх, как же им без родины-то тяжко!
      И начал Хитрый Лапоть о родине своей сызнова рассказывать, да так красиво, да с таким пылом и жаром, что растопил всё олово в сердцах и очах. Потеплели люди, встрепенулись. Каждый о своей родине вспомнил. И домой заторопился.
      И не стало больше Оловянного королевства.
      А Хитрый Лапоть забрал весёлых зверей и дальше пошёл - дело для солдата везде сыщется...
      О солдате этом и доселе во всех местах, где он бывал, сказки сказывают, песни поют. Тут и сказке конец, пускай веселится наш добрый молодец...
      * * *
      Когда все разошлись, бабка Ульяна уложила спать Игната и Якова-Дурынду на лавки.
      - Не шагать же Якову на ночь глядя в своё село, - бормотала бабка, хоть и холуй Спирькин, а всё же мужик работящий.
      И полезла сама на печь, к Стёпке.
      А глухой ночью, когда все крепко спали, Дурында выкрал из потайного места у дверной притолоки заветную расписку и отнес её Спирьке.
      - Эх, и посчитаюсь же я теперь с солдатиком! За всё посчитаюсь! И за мельницу, и за коня, и за подати! Шкуру с него спущу! - захрипел Чёрт.
      Потом осмотрел бумагу внимательно, убедился, что это именно та расписка, не подменённая, и сжёг её на свече. А пепел в землю затоптал.
      - Тебе, Дурында, за это десять рублей было положено, - сказал он, и змеиные глазки его злорадно блеснули, - но ты мне должен пятнадцать, так что за тобой пять...
      - Когда же это я должен был? - удивился Дурында.
      - Я лучше помню, - усмехнулся Спирька. - И молчи, не перечь, а то скажу солдату, кто его обокрал, уж он из тебя чучело гороховое сделает и на огород поставит... Пошёл отсюдова, пока не позовут! Иди к Игнату, ложись снова на лавку и спи, будто и не знаешь ничего!..
      10. Как заварилась каша
      Солдат даже из топорища нашу сварить может.
      Как только зашло солнце, поднялся тихий ветерок, и чуткие, залатанные и перелатанные крылья мельницы ожили. Ветер крутил крылья, они вертели колесо-ворот, а оно тащило толстую пеньковую верёвку. Верёвка тянулась вниз, к омуту. К ней привязаны были бадейки. Бадейки черпали тёплую, нагретую за день солнцем воду, верёвка тянула их вверх к полю. Вода сливалась в жёлоб. Оттуда ручей, журча и бурля, нёсся к иссохшей, морщинистой земле. А опустевшие бадейки, покачиваясь на верёвке, уже снова ползли вниз за водой, словно кружась в бесконечном хороводе.
      Когда ветер затихал, замирали крылья мельницы, останавливался весь круговорот. Слышно было, как капает в реку вода с бадеек, как они поскрипывают, раскачиваясь, на верёвке.
      Смотреть на "машину" собирались по вечерам все крестьяне со всего стоеросовского удела. Они сидели - кто на берегу, кто возле жёлоба, а кто под мельницей - и уважительно, с удивлением и радостью глядели на ручей, текущий в поле.
      Приехали взглянуть на Игнатову придумку и Парамон со Спирькой. Поп и Чёрт прокатились на своём возке взад и вперёд - для важности, - потом слезли, осмотрели со всех сторон вместе с Игнатом и Савушкой "машину".
      - Ежели что вырастет - половина урожая моя! - сказал Спирька. - Чья мельница-то? А? Ну так вот...
      Игнат усмехнулся:
      - Сочтёмся. Цыплят по осени считают.
      - Не беспокойся, Игнатик, сочтёмся, придёт час, - подхватил Парамон и ощерился в беззвучном смехе, - ох, сочтёмся!
      Спирька-Чёрт хрипло крикнул:
      - Но, трогай!
      Братья укатили, а пыль ещё долго стояла на дороге.
      - Пусть потешатся, - говорил Спирька, лениво погоняя лошадей, - не половину, а всё у них заберу, до зёрнышка. Ежели ничего земля не уродит, то крыши с изб поснимаю, а своё возьму!
      - Игнатик себе на уме, да мы похитрее его! - Поп Парамон почти мурлыкал от довольства. - Дурында твой молодцом - теперь солдатику худо будет. Расписочку хвать-похвать - ан ищи ветра в поле! Князь залютует батогами Игнатика до смерти забьёт, а мы от всего отопрёмся...
      - Мечтал солдатик нас погубить, княжеской милости добиться, с его руки перстень получить, а получит кандалы! - захихикал Спирька.
      - Перстень? - Поп Парамон вскрикнул так громко, что лошади от испуга припустились рысью. - Перстень, Спирька! Вот что Игнатик у князя украл! Перстень!
      - Тебя опять дурманом-травой опоили? - натягивая вожжи и сдерживая лошадиный бег прошипел Чёрт. - Заговариваешься!
      - Охо-хо! - радостно ударил поп ладонями по коленям. - Да не держи лошадок, погоняй поскорее, у меня в горнице разговоры разговаривать сподручнее... Хоть поле пустое, да и у него уши есть.
      Поп и Чёрт даже попадью в свой план не посвятили. Девчонку Аринку со двора прогнали, чтоб не подслушала ненароком.
      Они сидели на лавке одни в горнице, пили брусничный квас и, то и дело сталкиваясь головами, шептались.
      - Коль только князь - батюшка хватится своего перстня любимого, сказал поп, - мы скажем:
      "Вот Игнат-солдат отгадчик, всё знает, всё видит... Коня боярского отыскал лихо! Пусть он и перстень разыщет".
      - С конём-то он нас обманул, подсмотрел. Савка болтал, что видел его в тот вечер в лесу, а перстня солдату не найти вовек, - хрипло зашептал Спирька, и его змеиные глазки загорелись зелёным пламенем.
      - А ежели найдёт всё же? - беспокойно спросил поп.
      - Как же он найдёт, - хихикнул Чёрт, - ежели Дурында перстень этот в солдатской же избе и спрячет?
      - Охо-хо! - только и охнул поп. - Лихо удумал!
      - А место только мы будем знать, - торопливой скороговоркой продолжал Спирька. - Нагрянем вместе с князем в избу, перстень найдём... Что вору Игнашке будет за то?
      - Хо-хо-хо! - восторженно загоготал поп и, покосившись на дверь, за которой сидела попадья, прикрыл рот. - Сочтёмся же мы с Игнатиком! Отведём душу!
      И вдруг сразу стал серьёзным:
      - А Дурында нас Игнатику не продаст?
      - Что с тобой, Парамон? - Спирька отодвинулся от брата, посмотрел на него удивлённо. - Кто Дурынду унизил, с ног сбил? Солдат. У мельницы кто опозорил парня? Солдат. За что его Дурынде любить? За то он солдата и погубил, расписку умыкнул. Ну, а ежели теперь солдатик про Дурынду правду узнает, кто первый голову сложит? Дурында. Вот и получается: ему ходу от нас нет.
      Спирька сжал оба кулака, показывая, как крепко он держит Дурынду в руках.
      - Ты меня скорей продашь, чем Дурында, - Вздохнул Спирька.
      - Кто старое помянет, тому глаз вон, - отмахнулся поп. - Мы с тобой братья кровные, друг за друга в ответе.
      - Завтра ночью, - продолжал Спирька, - князь-батюшка поедет к мельнице машину смотреть, потом на усадьбу вернётся. Нужно перстень у князя взять, солдатика в усадьбу позвать. Дурында в это время перстень в избе схоронит. Тут и кража объявится. Солдатика к князю призовут, велят ему отыскать пропажу, хе-хе-хе!
      - От одной беды Игнатик бежал, да в другую попал, - ощерился поп. Господи спаси его и помилуй!
      - Солдатика скорее убрать нужно, - озабоченно произнёс Спирька. Вот-вот Голянский вернётся, а за ним и сам граф Темитов пожалует... Надобно так дело повести, чтоб к графову приезду солдатского духу у нас не было... А то он надумает что-либо, дело нам испортит...
      ... На следующую ночь Спирька сделал всё, как задумал.
      Князь Стоеросов поехал к мельнице сразу после сна, испив лишь кринку холодного молока. Долго осматривал нехитрый механизм.
      - Мудрено, мудрено, - бормотал он. - Легче воду снизу на коромыслах таскать! Как наши деды делали... Помню, в старые времена... Эх!
      Князь уехал вместе с Парамоном, а Спирька придержал лошадь и приказал:
      - Игнат, в усадьбу иди! И ты, Дурында, тоже!
      ... Во дворе усадьбы, как обычно ночью, было людно и шумно.
      Пылала печь в кухне-флигеле: готовила князю обед.
      Вышел навстречу солдату Спирька - видно, нарочно поджидал, высматривал.
      - - Рано пришёл, солдатик, - засипел он, пяля на Игната свои немигающие глазки. - Подожди, пока князь-батюшка откушать изволит. Натощак уж больно он грозен.
      - Я тоже, когда голодный, так мне под руку не попадайся! - весело молвил Игнат. - Ладно, доложи, что, мол, солдат являлся да пошёл спать.
      - Что ты, что ты! - замахал ладошкой Спирька. - Это ты, солдатик, у себя - как хочешь, а в гостях - как велят. Помни, куда пришёл. Свой обычай и норов за дверью оставляй, к чужим не носи.
      - Чужим? - Брови Игната удивлённо поползли вверх. - Так тут же наш край, русский!
      - Край-то русский, да дом не твой, - прохрипел Спирька. - Хе-хе, какой барин отыскался! Жди, тебе приказано! А то ночью князь за тобой пошлёт, из избы вытащим!
      - Ладно, подожду, - согласился Игнат. - А ты мне загадку пока разгадай. Сколько ни ешь, не убавится, а ещё больше прибавится? Что сие означает?
      Спирька закатил глазки, пожевал губами, потом плюнул на землю:
      - Тьфу! Только мне и дела твои загадки отгадывать! Да и не может того быть: еда-то всегда меньше становится, ежели её ешь!
      Игнат сделал пол-оборота влево и сказал:
      - На отгадки ты. Чёрт, слабоват. А вот я пойду на кухню отгадку есть.
      - Нет здесь твоей отгадки! - захрипел Спирька. - Меня не проведёшь!
      - Раки это! - усмехнулся Игнат и пристукнул своим железным посохом. Раков чем больше ешь, тем больше скорлупы остаётся... Ух, когда раков варят, как положено, так за версту чуешь!.. Дух - как от трав лесных. Вот я рачков-то княжеских и попробую.
      - Для тебя, что ли, варят? - захрипел Спирька и метнулся к кухне, словно его подхватил порыв ветра. - Эй, повара! Солдату раков не давать. Если кто его кормить будет, сгною!
      - Наговорил столько, что и в шапку не соберёшь, - улыбнулся Игнат. Не спеши, коза, все волки твои будут.
      - Сызнова загадка? - насупился Спирька-Чёрт.
      - Нет, пословица. - Брови Игната зашевелились, нависли над глазами. А вот тебе и притча.
      Как жук свою судьбу узнаёт, ведаешь?
      - Нет мне охоты с тобой лясы точить, - пробормотал Спирька, но с места не тронулся.
      Игнат вдохнул пряный запах, струящийся от котла, в котором варились раки.
      - Так вот, Чёртушко, слушай да смекай... Жук-усач ложится на дорогу, в самую пыль, и лежит там до заката. Ожидает: наступит на него кто или нет? Переедет его колесо телеги или минет? Если жука раздавят - значит, такова его худая судьба. Ежели жив останется - значит, хорошая судьба.
      - К чему ты это, солдатик? - Спирька старался заглянуть под брови, разглядеть выражение глаз
      Игната.
      - К тому, что человек не должен глупому жуку уподобляться, - сказал Игнат. - Ждать да догонять - хуже дела нет на свете. Сей момент не повара меня, а я княжеских поваров кормить буду. Кашу сварю из топора. Едал такую?
      - Пустое слово как солома: много местом, да мало весом, - пробормотал Спирька.
      - Эх, даже топор сварить не знаете как?! Дремучие лапти! Прикажи дать мне котёл с водой да торор, - продолжал Игнат. - Я вам чудо это сотворю!
      - Эй, повара! - прохрипел Спирька. - Слыш-ка: дать солдату котёл.
      - Воды в котёл налейте, - добавил Игнат. - Воды жалеть - каши не видать. И котелок - вот этот, который поменее.
      Игнат поставил котёл на огонь. Спирька покрутился возле, попробовал зачем-то лезвие принесённого для варки топора и засеменил к князю - о солдатской новой выходке рассказывать.
      Игнат опустил в котёл с водой топор.
      - Что ж из этого выйдет? - спросил один из поваров, старик с большим черпаком в руке.
      - Каша, - ответил Игнат, усаживаясь поудобнее на мешок с просом. - А какая - гречневая, овсяная, гороховая, - не ведаю ещё.
      Второй повар, молодой парнишка, решетом выбирал из окутанного густым паром котла алых, пылающих, словно маки, раков, клал их на большое блюдо.
      - Ух, не раки - жар-птицы! - причмокнул Игнат. - Каковы же они на вкус? Вдруг князю не потрафите - тотчас вас всех в батоги! Помню, после битвы Полтавской мы раков варили, так сам царь Пётр Алексеевич, по прозванию Великий, пробовал и хвалил...
      - Как же вы их варили? - насторожился старый повар.
      - Секрет! - покрутил ус Игнат. - Ладно, не печалься - помогу. Дай-ка вон того, что без клешни, пробу сниму... Сам знаешь, нет такой птицы, чтобы пела, а не ела.
      Рак оказался таким вкусным, что Игнат даже глаза зажмурил от удовольствия.
      - Что-то не распробовал, - сказал он, - вроде пересолили вы воду.
      - Пересол? - испугался молодой повар. - Да что ты!
      А старый повар схватил самого маленького рака, разломил его, понюхал, пососал:
      - Нет вроде бы в самый раз.
      - А почему этот вот усатый тёмный какой-то? - строго спросил Игнат, кивая на большущего, с громадными усами рака. - Давай-ка его сюда.
      - Что с ним? - спросил опасливо молодой повар. - Вроде не снулый он.
      - Может, яд в нём? - испуганно произнёс Игнат. - Может, перед тем как его из реки тащили, змея его укусила. А? Князь попробует да и... ох, не сносить вам голов, сердечные мои!
      Игнат ловко разделал рака, съел шейку, вкусно причмокивая, обсосал грудку, разгрыз клешни, ни кусочка рачьего мяса не оставил.
      - Ежели мне худо станет, - сказал он грустно, - то не поминайте лихом.
      - Неужели зелье злое? - Старый повар от страха даже на ногах стоять не мог, присел на дрова.
      - Вроде щемит уже, - положил руку на сердце Игнат. - Есть у меня последнее желание... Как у солдата перед сражением. Я вас, может, из беды большой выручил... Ох, щемит. Что ж, для меня дюжину раков пожалеете?
      - Что ты, солдатик, что ты! - засуетился старый повар. - Вот тебе, брат, дюжина!
      Игнат разделил дюжину раков на всех. Каждому досталось по две пары. Повара и солдат дружно их схрустали.
      - Царские раки, - сказал Игнат повеселев. - Распробовал. Хороши.
      - Нести их пора князю, - засуетился старый повар. - А то остынут.
      - Да эти первые два решета и так уж остыли. - Игнат покрутил ус. Набирай другие - раков хватит. А те, что остыли, мы съедим - не в яму же их! Только караул нужно выставить, чтоб неприятель неприметно не подошёл. Да позвать конюков, псарей, челядь. Пусть раков отведают!
      Один из конюхов вышел в караул, прихватив свою долю раков.
      Собравшиеся сноровисто расправились с княжеской едой. Игнат от них не отставал - возле него быстро росла куча красной скорлупы.
      - Спирька идёт! - сообщил караульный.
      Весь рачий сор тотчас же был сметён в яму, присыпан другим мусором, чтобы Чёрт ненароком не приметил.
      Прибежал Спирька, побуравил всех своими змеиными глазками, в котёл, где топор варился, заглянул:
      - Спеет каша солдатская?
      - Не пяль глаз на чужой квас, - сказал Игнат.
      - Так я же о тебе хлопочу, - зашипел Спирька, - чтоб не усох ты от голодухи, солдатик,
      - Живот уже к спине подтянуло, - вздохнул Игнат. - Ведь домой вечерять я не заходил, с мельницы прямо в усадьбу.
      - Все вы любите зубами работать, - усмехнулся Спирька.
      - Каков ни есть, а хочется есть, - ответил Игнат и снова вздохнул. Сам добудешь - сыт и будешь.
      - Щемит сердце ретивое? - Спирька гордо поправил княжескую бляху на груди. - Ничего, солдатик, авось жив останешься... как тот жук из твоей притчи.
      Эх, накорми меня...
      Да напои меня,
      Да разуй меня, да уложи меня,
      А усну я сам!
      запел Игнат.
      - К чему это ты, солдатик? - насторожился Спирька.
      - Сам ты, Чёрт, кашу эту заварил, - глядя в змеиные Спирькины глаза, сказал Игнат, - сам и расхлёбывать будешь, помяни моё слово.
      И продолжал весело и бесшабашно:
      Эх, всё плясал бы я,
      Да ходить мочи нет!..
      - Хорошо споёт тот, кто споёт последним. Князь-батюшка сам твою кашу топоровую пробовать будет, - прошипел Спирька. - Эй, снулые! - прикрикнул он на поваров. - Несите раков князю-батюшке. Да пива холодного с погреба малый бочонок катите!
      И Чёрт убежал неслышными, мягкими шажками.
      Топор кипел в котле. Игнат ломал голову: отчего это Спирька храбрым таким стал? Не иначе новая каверза Чёртом придумана... Но какая? Неладно что-то...
      Голова ты, буйная головушка,
      Двадцать лет и пять годков отслужила ты...
      Ни корысти себе, и ни радости,
      И ни славы, и ни слова доброго...
      тихо напевал Игнат.
      - Как, солдат, каша твоя? - спросил старый повар, вернувшись из княжеских палат.
      - А твои раки князю по вкусу пришлись? - поднял голову Игнат.
      - Одним даже из своих рук Данила Михайлович меня угостить изволил, усмехнулся повар. - Вестимо, потрафил я ему.
      - Данила Михайлович мрачный, - сказал молодой повар. - Голова тяжёлая, поп Парамон пьявок ему поставил. И за одно ухо, и за другое! Потеха!
      - Значит, лютовать ныне будет, - поёжился старый повар. - Беспременно лютовать. Не дай бог что ещё приключится - сразу батоги, в яму, на цепь.
      - Спирька сказывал, собирался князь кашу мою пробовать, - покрутил ус Игнат, - кабы тут он и не осерчал. Топоровая каша вкусна, но на вкус, на цвет товарищей нет. Мне достанется да и вам под горячую руку.
      - Как же делу пособить? - засуетился старый повар. - Присоветуй, солдат.
      Игнат взял ковш, зачерпнул из своего котла кипящую воду, подул, остудил, попробовал на язык, сморщился:
      - Крепкий навар... Нужно туда сольцы бросить горстку.
      Старый повар дал соли. Игнат бросил её в котёл, помешал, снова попробовал.
      - Ну, как теперь? - следя за лицом солдата, спросил молодой повар.
      - Вроде подходяще. - Игнат поглядел на потолок, словно обдумывая что-то важное. - Нужно только туда немного проса добавить - для вкуса.
      Второй повар поднёс мешок с просом. Игнат, прикинув, сколько ему нужно крупы, отсыпал десяток горстей в котёл.
      - Каша - матушка наша, а хлеб ржаной - наш отец родной, - размешивая кашу, приговаривал Игнат. - Гости на печь глядят, видно, каши хотят... А горе наше, что без сала каша... Заварил кашу, так не жалей сала. А салом, что маслом, кашу, известно, не испортишь.
      - Сколько тебе сала-то? - спросил старый повар.
      - Да не мне, а каше. Подай эту вот жаровню. - Игнат выбрал чугунный котелок, чуть побольше солдатской фляги. - Клади сюда три куска сала да ставь на огонь...
      Сало сразу зашипело, растопилось, забулькало. Игнат бросил в кипящее сало мелко резанного лука и чеснока. Потом вылил сало из жаровни в котёл с кашей.
      - Распоясывайтесь, гости дорогие! - громко сказал Игнат. - Кушаки под лавки - каша топоровая поспевает, князь-батюшка пир горой начинает!
      Повара оглянулись и замерли от испуга: в дверь кухни входил Данила Стоеросов собственной персоной. За ним шли Спирька и поп Парамон.
      "Что-то Дурынды не видно нигде, - подумал Игнат, - куда же это его Чёрт услал?"
      - Кашу, я слыхивал, солдат, ты из топора варишь? - спросил князь.
      - Уже сварил! - вытянулся Игнат. - Изволите пробу снять?
      - Неужто из топора? - покрутил носом поп Парамон.
      - Нынче я занедужил, - сказал князь плаксиво. - Б рот ничего не идёт.
      "Сотню раков съесть - и не так заболеешь!" - подумал Игнат и громко произнёс:
      - Больному и мёд невкусен, а здоровый и камень ест. Каша наша, солдатская, не побрезгуйте!
      - Так то ж обычная просяная! - сунув нос в дымящийся котёл, захрипел Спирька. - А где топор?
      - Топор на дне! - Игнат подмигнул поварам. - А навар сверху. Вот, Данила Михайлович, ложка - сами зачерпните.
      - Невелик котёл, - сказал князь. - А дух от него великий!
      Князь отведал каши - понравилась. Тогда и Спирька начал криво улыбаться.
      Затем кашу попробовали все. Допробовались до того, что топор на дне показался.
      Топор достали, отмыли, положили сушиться.
      - Другой раз ты, Спирька, сам князю из топора щи сваришь, - сказал Игнат.
      - Разве и щи можно? - удивился Стоеросов.
      - Что хочешь, князь. Топор варят, парят, жарят. Даже блины из него выходят, - отрапортовал Игнат. - Не каша кормит - ложка, не припас стряпает, а рука. Со смекалкой солдатской не только из топора, из пушечных ядер гороховый кисель изготовить можно.
      В дверях показался Дурында, поманил Спирьку.
      Игнат приметил это. Спирька перехватил взгляд солдата, недобро ухмыльнулся.
      - Перстень спрятал, - прошептал Дурында Спирьке в ухо, - как велели.
      - Старой ведьмы Ульяны в избе не было? - спросил беспокойно Спирька.
      - Не-е. С девчонкой, Стёпкой, к мельнице ушла, - улыбнулся Дурында. На воду смотрят, как она по полю течёт.
      - Ну, иди отдыхай, - сказал Спирька. - Понадобишься - кликну.
      - Молодец, потешил меня топоровой кашей, - сказал Стоеросов и вместе с попом Парамоном двинулся к выходу. Спирька склонился перед проходящим князем в низком поклоне.
      "Ох, вырыли, видно, мне ещё одну ямку вороги мои, - подумал Игнат. Ну, да ладно - не такое видели..."
      Но не успел ещё Игнат и с поварами проститься, как слуги принесли из княжеских палат дурную весть: пропал из шкатулки у князя перстень бесценный, алмазный.
      - Вот и горе к нам пожаловало! - всплеснул руками старый повар. - Как чуяло сердце - быть беде!
      "Заварил кашу Черт! - подумал Игнат. - Князь меня сейчас к себе призовёт, заставит отгадывать, где перстень. Прятал же перстенёк стоероовский, видно, Дурында... Об этом он Спирьке и шептал... А у князя разговор один: либо перстень найдёшь, либо голову потеряешь..."
      Только подумал Игнат - и как в воду поглядел: кличут к князю.
      Стоеросов возлежал, как обычно, на низком турецком диване, покрытом ковром, среди разноцветах подушек. Играли, искрились, мерцали камни разноцветные на пальцах княжеских рук.
      Поп Парамон с горшком пиявок сидел у изголовья.
      Спирька стоял возле двери, ведущей в княжескую опочивальню. Глаза Чёрта радостно сверкали.
      - Ты, Игнатик, про беду нашу слыхал ли? - спросил поп Парамон.
      - Перстень, сказывают, бесценный у князя пропал, - ответил Игнат.
      - Ты сам, солдатик, похвалялся, что всё найти можешь, - проговорил хрипло Спирька. - Коня нашёл боярского... тогда, в лесу, у семи берёз.
      - Вот и ныне покажи себя, - улыбнулся поп Парамон и взболтнул воду в горшке. - Найди, Игнатик, перстень княжеский. А батюшка Данила Михайлович наградит тебя по-царски.
      От царя я награду богатую получил уже один раз, - усмехнулся Игнат, пять ран да пулю в ноге.
      - Найдёшь - шубу с моего плеча получишь, - тихо молвил князь, и нога его в сафьяновом расшитом сапоге дёрнулась, словно за голенище заползла пиявка. - Не найдёшь - голову с плеч.
      - Сроку тебе - два дня, - подал голос Спирька.
      - Даже в сказках и то три дня на дело даётся, - сказал Игнат.
      - С кем торгуешься-то, рядишься, солдатик? - грозно захрипел Спирька. - Как у тебя язык ворочается...
      - Добрый разум наживают не сразу. - Игнат взглянул в немигающие Спирькины глаза. - Не князь мне два дня дал, а ты. С тобой и торгуюсь.
      - Три дня и три ночи даю тебе, - почти простонал князь. - Ищи, солдат, ищи... Либо перстень сыщи, либо вора... Ох, плохой сон мне недаром привиделся. Корова безрогая - всегда к пропаже.
      - Ладно, - согласился Игнат, - авось найдём. Нужно перво-наперво чёрту хвост завязать.
      Солдат вырвал из ковровой бахромы толстую нитку, завязал ею свой железный посох, приговаривая:
      - Чёрт, чёрт, поиграй да отдай! Чёрт, чёрт...
      Игнат глядел на Спирьку, а тот отвечал ему кривой тонкогубой улыбкой.
      - Отыщу, князь, вора, - уверенно сказал Игнат.
      ... Всю ночь в избе Игната теплилась лучина. Спала только Стёпка. Её тонкая загорелая ручонка свесилась с печи и в полумраке казалась тёмной струйкой, сбегающей по белому печному боку.
      - Братья, поп да Чёрт, сызнова сговорились-сторговались тебя погубить, - молвил дед Данилка, когда Игнат рассказал о беде.
      - К соседям за умом не пойдёшь, его взаймы не возьмёшь. Самим надо выход искать, - сурово молвила бабка Ульяна.
      - Что-то Спирька-Чёрт нынче храбрый, - задумчиво проговорил Игнат и полез в потаённое место, где хранил заветную расписку. - Ну да ладно, я ему, змею подколодному, дам выволочку, век помнить будет... Сам, скажу. Чёрт, заварил кашу, сам и расхлёбывай... Куда ж бумага-то делась, а?..
      11. Не в деньгах счастье
      Погнался за крохою, да без ломтя остался.
      Старинная пословица
      Обыскали всю избу - ничего не нашли.
      Всё сходилось на Дурынде: и кража расписки, и кража перстня.
      - Они ещё перстень этот треклятый тебе же и подсунут. - Бабка Ульяна стукнула клюкой в пол. - Тебя же и вором нарекут! Помяни моё слово!
      - Ветра не удержишь, правды не скроешь, - отвечал Игнат. - Печаль беде не помощник. Как бы Якова, Дурынду этого, заставить нам всю правду сказать, нашим лазутчиком у Спирьки сделать! Вот ведь у парня - не голова, бор тёмный. И в том тёмном бору сам чёрт ногу сломит! Наш мужик, а словно околдовал его Спирька!
      - Сделали из парня пса цепного, без ума-разумения, - вздохнул дед Данилка.
      - Якову показать надобно, - молвила бабка Ульяна, - кто ему враг, а кто - друг.
      - Обождите, обождите, - схватился за ус Игнат. - Прикинем... Скажи, дедушка, чем Спирька Дурынду в руках держит? Золота ему обещал? Может, от смерти его спас неминучей?
      - Обещал ему новую избу построить, тройку лошадей дать да кусок землицы, - сказал дед Данилка. - А за то должен Яков у Спирьки три года под началом ходить, слушаться его безропотно.
      Игнат задумался крепко.
      - Так вот, родные мои, что делать надобно, - наконец молвил он, понизив голос, - завтра утром дедушка скажет Дурынде-Якову про сундук, который в болоте отыскался...
      - Какой такой сундук? - удивился дед Данилка.
      - Слушайте, что дальше будет, и смекайте, - продолжал Игнат...
      ... А дальше было вот что.
      Поп и Чёрт на радостях до того насосались медовухи из княжеского погреба, что ноги под столом переплели-перепутали, встать до утра не могли.
      Дурында за всю ночь даже не присел ни разу - помогал князю. То пиявок, которые разбежались из опрокинутого горшка, собирал, то среди ночи брусничный квас холодный таскал из погреба, то левую пятку князю чесал.
      Утром уже совсем собрался Дурында спать прилечь - так пришлось попа с Чёртом по домам развозить!
      Только он собрался возок распрягать - про мельницу вспомнил Спирькин наказ: надобно поглядеть, сколько за ночь воды на поле вылили. Пришлось снова ехать.
      Дурында клевал носом, часто щипал себя, чтобы не задремать на ходу, не упасть.
      Возле мельницы сидел дед Данилка. Завидя Дурынду, дед поманил его к себе.
      - Слушай, Яков, - сказал дед, - оглядись-ка хорошенько, никто нас не подслушивает?
      Дурында честно обежал мельницу, даже внутрь заглянул - никого.
      - У нас в краю кладов много... Потому у наших отцов жизнь опасная была. И они, чуть что, всё в землю-матушку прятали, - начал дед. - Нашёл и я в болоте захоронку. Сундук железный, а в нём - монеты золотые. Одна к одной - как куриные желтки на сковороде.
      У Дурынды глаза загорелись.
      - Много их там?
      - Сундук велик, - закашлялся, схватился за грудь дед Данилка. - Может, там под золотом и камни есть самоцветные, кто знает... Силёнок-то у меня мало осталось, только крышку поднять смог и то день целый не отдышусь. Помоги. Мне одному не совладать...
      - Чего ж ты своему дружку, солдату Игнату, про то не сказал? пробасил Дурында.
      Дед Данилка махнул рукой;
      - Солдат князю бесценный перстень ищет. Он бы у меня клад отнял да отдал вместо перстня - чтобы князь не гневался. Ему, Игнатке, своя голова дороже моего клада.
      - Где тот сундук? - нетерпеливо дёрнул деда за рукав Дурында.
      - Уговор, Яков, такой, - продолжал дед Данилка. - Удерём мы с тобой из Болотного края - тут ведь золота продать некому. Лошадей ты достанешь?
      - Уедем, уедем! - обрадовался Дурында. - А беда минет - вернёмся, заживём!
      - Какая беда? - насторожился дед Данилка.
      - Да я... так, ничего... про землю... сушь стоит великая... - смутился Дурында. - Клад-то где?
      - Про то я один знаю, - ответил дед Данилка и улыбнулся во весь свой белозубый рот. - Только нам с тобой вдвоём идти за ним несподручно. Третий надобен.
      - Зачем? - взревел Дурында. - Я один любой сундук из болота вытащу! На двоих поделим! Пополам!
      - Золота там много, на троих хватит, - твердо сказал дед. - А вдвоём ежели идти - вот тут она и может случиться, беда.
      - Какая?
      - Убьёшь ты меня, к примеру, - спокойно произнёс дед Данилка. - И в топь-болото бросишь. А золото себе заберёшь.
      - Да что ты, дед! - воскликнул Дурында с искренним негодованием. Зачем мне грех на душу брать? Что ж я: за добро - злом?
      - Не перечь старшему, Яков. - Дед снова схватился за грудь. - Возьми своего лучшего друга, человека верного. Приходи с ним перед закатом солнца к дубу столетнему, что возле круглого болота. Оттуда и пойдём. На трясине у меня - вешки проставлены. Сундук у самого края болота лежит - с земли рукой достать можно. Под кочкой он, кто не знает - сто раз мимо пройдёт, не приметит... Запомни: перед закатом.
      Дурында долго клялся деду, что он его любит, как отца, потом вскочил в возок, гикнул, свистнул и помчался к селу.
      Глядя ему вслед, дед усмехнулся, покрутил головой.
      Из мельницы вышел, покручивая ус, Игнат.
      - Заглотала щука ерша! - сказал он. - Знаешь, дедушка, кого он с собой приведёт?
      - Известно кого - верного товарища.
      - А кто у него верный?
      - Может, из поваров или конюхов...
      - Ведаю я, кто это будет, - сказал Игнат, - да пока молчок. Там, у дуба, перед сраженьем, всё растолкую.
      - Ух ты, ну прямо енерал! - лукаво покосился на солдата дед Данилка. Битвы, бои, сраженья... Командир-бомбардир!..
      ... Казалось издали, будто дуб столетний стоит на холме - так высоко поднималась над лесом его густая вершина. А на самом деле дуб стоял в небольшой ложбинке, но вырос таким могучим, что обогнал все прочие деревья.
      Тропа, которой можно было добраться к дубу с лесной дороги, петляла среди бурелома и завалов.
      С дуба чернобородый Демид наблюдал за тропой, чтобы предупредить сидевших внизу Игната, деда Данилку и брата Василия о появлении Дурынды с товарищем.
      - Кого ж Дурында приведёт? - спросил Василий. - У него товарищей в селе нет среди мужиков.
      - Он приведёт того, кому он больше всего верит, - сказал Игнат, вертя в пальцах свой железный посох. - Спирьку-Чёрта, вот кого.
      - Не может того быть! - удивлённо отпрянул от солдата дед Данилка. Что ж, Яков сдурел совсем? Недруга от друга не отличает?
      - А почему он все Спирькины приказы выполняет? - усмехнулся Игнат. Почему против своих земляков, родственников и свойственников идёт? Верит он Спирькиным обещаниям, каждому слову его верит, другом Чёрта считает. Его и привести сюда должен. Я ж из-за Спирьки-Чёрта весь огород и городить-то стал...
      - А вдруг не будет Спирьки? - спросил Василий.
      Игнат усмехнулся хитро:
      - Спирька - от кого не пойму! - про этот клад болотный уже краем уха слышал. Если бы даже Яков ему не сказал, он сам бы к парню пристал с допросом... На вдруг надейся, сам не плошай, так-то!
      - Дурында идёт, - тихо сказал сверху Демид.
      - Один? - подняв голову, спросил дед Данилка.
      - Вдвоём... а вот второго рассмотреть не могу... Спирька! - чуть не крикнул Демид.
      - Прятаться, как сговорено! - приказал Игнат. - Василий, иди на дорогу, ищи, где Спирька коней оставил. Перегони их в другое место и тотчас назад.
      Игнат спрятался за кустом, Василий скрылся среди деревьев. Дед Данилка остался один. Демид так затаился среди ветвей, что возле него, ничего не приметив, села на сучок какая-то птаха.
      - До заката ещё далече, - сказал Дурынде и Спирьке дед Данилка. Торопились вы, я погляжу.
      - Вот... со мной... - застенчиво произнёс Дурында, кивая на Спирьку, опоздать боялся.
      Спирька вёл себя льстиво, не к месту подхихикивал то и дело. Смотрел в землю, чтобы дед Данилка не увидел алчного блеска в его немигающих глазках.
      - Погодите тут, - сказал дед. - А я пойду вешки проверю. Там, возле кочки заветной, на краю болота сломанная берёзовая ветка стоит. Как я знак дам - за мной идите...
      - Может, нам сейчас вместе всем пойти? - спросил Спирька хрипло.
      - Эх, голова пустая! - вздохнул дед. - А вдруг кто вдоль болота ходит? По грибы либо птиц ловит... Нынче мужиков тут много бродит. Нашу троицу-то увидит, притаится да подсмотрит. Тогда как? Ещё одного в долю брать?
      - Иди, иди, дед! - махнул рукой Спирька. - Мы обождём. Ежели неладно что, возвращайся. На рожон не лезь.
      - Коли совой крикну два раза, - сказал дед Данилка, - значит, возле кочки нет никого. Тогда поспешайте.
      Дурында и Спирька остались одни. Сели под дубок.
      - Лошадей куплю, дом отстрою, торговать буду, - мечтательно произнёс Дурында. - Эх, заживу!
      - И зачем тебе, Дурынде, такие деньги? - вздохнул Спирька. - Дом, лошади... тьфу! У тебя-то и хватит отваги, что на ковшик браги. Вот я заверну дела! Сам князь-батюшка мне помощником будет!
      Чёрт улыбнулся своим мыслям, глаза его горели.
      - Вот если б на двоих клад поделить, - продолжал он хрипло. - А, Дурында?
      - Что ты, что ты! - отшатнулся от него Дурында. - Чего надумал!
      - Обмолвка не обида, - смиренно вздохнул Спирька, - пошутковал я.
      Со стороны болота послышался двойной крик совы:
      - Уху-у, уху-у!
      - Дед зовёт! - вскочил на ноги Дурында. - Идём!
      - Идём, идём! - Спирька шагнул следом за Дурындой. Потом, приотстав на шаг, из-за пазухи выхватил длинный нож, блеснувший в алых закатных лучах солнца, и с размаху ударил Дурынду в спину.
      Но, как ни быстро действовал Спирька, Игнат оказался проворнее Чёрта: он успел высунуть из-за куста свой посох и вся сила удара пришлась на железо. Нож только чуть-чуть кольнул могучую спину парня.
      Спирька охнул и разжал пальцы. Дурында почувствовал боль, обернулся.
      Игнат уже стоял на дороге, наступив сапогом на нож и держа Чёрта за горло.
      - Снимай кафтан, - сказал Игнат Дурынде, - а то кровью его зальёшь. Благодари судьбу - я тут был. А то уволок бы злодей тебя, как кабана заколотого, в болото, - ищи-свищи добра молодца Якова!
      - За что ж ты меня? - спросил Дурында Спирьку, и в голубых глазах его впервые появился гнев. - Я тебя как сотоварища сюда привёл...
      - Лучше собаку бы привёл, она бы тебя хоть стерегла! - усмехнулся Игнат. - А Чёрт на долю твою позарился. Ему одной трети клада мало показалось! Эй, слезай-ка наземь! - крикнул он.
      Демид спрыгнул с дуба.
      - Чего ж он на него рано бросился? - удивился Демид. - Без Дурынды Чёрт сундука-то не вытащил бы.
      - Жадность его одурманила! - пояснил Игнат. - В голову ударила, смысла лишила! От жадности такой вот змей всё на свете забывает, собой не владеет! Мать родную убьёт - и рука не дрогнет!
      Спирька переводил свои горящие яростью и ненавистью глазки с одного мужика на другого,
      - Заговор устроили, - зашипел он. - Доложу князю-батюшке.
      - Когда из болота выползешь, тогда и доложишь, - сказал Игнат. - А заброшу я тебя подальше, в самую глубину!
      - Ответишь! - рванулся Спирька. - Голову потеряешь!
      - Но, смирно стой! - встряхнул коротышку Игнат. - А кто узнает? Кто скажет? Яков, которого ты жизни лишить хотел? Либо Демид?
      - Я видеть ничего не видел, - сказал Демид, - знать ничего не знаю!
      Демид помог Дурынде снять кафтан, вытереть кровь со спины. Рана оказалась пустячной - укол небольшой.
      Игнат указал, какую траву болотную нужно приложить - кровь унять.
      - От здоровья не лечатся, - сказал Игнат Якову. - До свадьбы ещё сто таких царапин заживёт.
      - Я его каждое слово исполняю, своими мозолями кормлю, - пробасил Яков, положил на Спирькину голову огромную свою ладонь, и голова утонула в ней, как яблоко.
      - Хоть не складно сказано, да верно, - подбодрил Игнат Якова.
      Дурында отпустил Спирькину голову, махнул рукой:
      - Сказал бы ещё, да...
      - Да дома слова свои позабыл, - подхватил Демид. - Ничего, Яков, придёт день, своими словами заговоришь, а не чужими.
      В этот момент Спирька, стоявший доселе тихо, вдруг извернулся всем телом, укусил Игната за руку.
      Солдат разжал пальцы, и Чёрт, выскочив из кафтана, метнулся в кусты.
      - Держи! - ринулся за ним Демид.
      - Стой! - приказал Игнат, отбрасывая пустой Спирькин кафтан. Лошадей-то его Василий уже перепрятал. Значит, Чёрт раньше нас в село не явится. Демид, крикни-ка по-совиному три раза.
      Демид приложил ладонь ко рту:
      - Уху-ху, уху-ху, уху-ху...
      Дед Данилка ухнул в ответ.
      - Твой друг и деда нашего порешил бы этим кинжалом, - подняв с земли длинный нож, сказал
      Якову Игнат. - Выбрал ты себе дружка! Долго выбирал-то?
      Яков поник головой. Потом встрепенулся.
      - А клад где? - спросил он. - Деду Данилке подмоги не надобно?
      - Золото - дело наживное, - усмехнулся Игнат, покручивая ус. - Ты вот узнал, кто тебе друг, а кто враг. Друг-то разве дешевле злата?
      - Значит, клада и не было никакого, - задумчиво произнёс Яков.
      - Дружба - чем не клад? - удивился Игнат.
      - На дружбу дома не построишь, коней не купишь, - пробормотал Яков.
      - А ты пробовал? - спросил Василий.
      - Попробуй, Яков, - лукаво ухмыльнулся Демид. - Попытка - не пытка. Не пойдёшь же ты теперь князю пятки чесать да пьявок по углам вылавливать!
      - Куда перстень спрятал? - спросил Игнат Якова. - Не хочешь сказать, не надо. Только тогда у тебя один путь останется; к Спирьке на поклон идти, своему убийце сапоги лизать.
      - У тебя в избе перстень княжеский схоронен, - пробасил Яков, глядя в глаза Игнату. - Поедем, покажу!
      - Чёрт подговорил? - схватился за бороду Демид.
      - Он, - кивнул Яков.
      - Ах, отпустили змея! - закачался всем телом Демид. - В болото бы его бросить!
      - Придёт срок - он сам сгинет! - произнёс Игнат сурово. - Теперь от него князю прок не велик - жало вырвано! Идём к коням! Пока Спирька до села добежит, уже и месяц посветлеет... Эге-гей! Дедушка! Где ты?
      Здесь, в лесу, неподалёку от болота, жара не была такой злой. Слышно было, как живёт земля: как колышет травами, журчит ручейками, дышит цветочными запахами.
      Дед Данилка вышел из лесу, оглядел мужиков, всё понял, ничего спрашивать не стал, пошёл по тропке за солдатом.
      Спирька и Яков привели с собой трёх коней - третьего для сундука с золотом. Василий перепрятал их и ждал друзей в условленном месте.
      - Пятерым на троих конях уместиться надобно, как в сказке, - сказал Игнат. - Ну, дедушка, держись за меня! Демид с Василием, а Якова одного конь едва держит...
      ... Когда Игнат и Яков прискакали к избёнке бабки Ульяны, то на небе уже сверкали звёзды. Яков соскочил с коня, полез под крыльцо.
      - Чего ищете? - спросила Стёпка. - Пальцы с рук потеряли?
      - Не мешай, - дёрнула девчонку бабка Ульяна. - Не только малые дети в прятки-захоронки играют.
      Яков раскопал ямку, вынул завёрнутый в тряпицу княжеский перстень.
      Игнат взял его, повертел в пальцах. Бриллиант в перстне засверкал, замерцал, как звезда.
      - Пойдём к князю, - сказал весело Игнат. - По дороге перстень перепрячем, а князю-батюшке скажу: привиделось мне, что алмаз схоронен злыднями в таком-то месте.
      - Ну, теперь всё хорошо будет! - облегчённо вздохнул дед Данилка. Беда миновала.
      - Авось потише князь-то нынче будет, - вздохнула бабка Ульяна. - Ох, боялась я, не сыщешь ты, Игнатка, кольца этого!
      - Другая беда идёт, - глухо пробасил Яков. - Продал князь ваше село и деревню графу Темитоиу. Всех мужиков да баб граф с собой в холодные края увезёт... Идёт Темитов с солдатами, скоро здесь будет. Потому и подати князь собирал среди лета, потому и хотел всё подчистую у мужиков забрать... А сам князь-батюшка Данила Михайлович в Москву уедет, деньги графские проживать.
      - Как же это? - произнёс после долгого растерянного молчания дед Данилка. - Одно хлеще другого... Пришла беда - отворяй ворота... Что теперь будет? Погибнем теперь, все как есть погибнем.
      12. Пусто в клети, хоть шаром покати
      ... Говорил князь сладкие слова,
      Да не верил ему добрый молодец..
      Из былины
      Вечером Игнат и Яков явились в усадьбу. Они пришли к князю, когда Стоеросов завтракал с попом Парамоном. В два рта хлебали кисель, жевали пироги. На глиняном блюде лежал мёд сотовый - любимое лакомство князя. По стенам сводчатой палаты бегали тени, блики.
      - Где кисель, там и сел, где пирог, там и лёг, - сказал Игнат. - Не серчай князь - это про Парамона. Я давно приметил: только где за стол сели - поп тут как тут. Отчего бы это?
      - Но-но, потише! - насупился Парамон. - Не твой хлеб ем.
      - Что про кольцо узнал? - мрачно спросил князь.
      - Заклятье-то, Данила Михайлович, верное, - улыбнулся солдат. - Вот теперь можно уже шерстинку-чертинку развязать.
      Игнат снял с посоха завязанную нитку.
      - Чёрт поиграл перстнем да и отдал! - глядя на обалделого Парамона, продолжал Игнат. - Должен он лежать под крыльцом церкви, лопухом накрытый, травинкой перевитый.
      - Дурында! - приказал князь, в волнении утирая жирные руки о халат. Немедля иди туда и принеси перстень! Недаром нынче кошка хвост ловила на заре! Верная примета - к радости великой! Да беги же, олух! Чего уши развесил!
      Яков выбежал на двор, вскочил на коня и помчался к церкви, где они с солдатом только что спрятали княжеское кольцо.
      Игнат, спокойно покручивая ус, наблюдал за попом.
      Парамону уже в рот ничего не лезло: схватился за пирог - выпустил, к киселю потянулся - назад ковш поставил.
      - Не рад, что ли, находке? - спросил Стоеросов попа. - Снимай пьявок!
      - Как не рад... как не рад, хех-хе... - забормотал Парамон, снимая из-за ушей князя пиявки.
      Только, князь-батюшка, ведь нет ещё кольца-то... А вдруг Игнатик промашку дал? - Поп размахнулся и выбросил пиявок в окно.
      Стоеросов снял со свечи наплывший воск, начал катать его в пальцах, мять.
      Один Игнат был спокоен. Брови его весело изогнулись, он даже барабанную дробь начал выбинать пальцами по столу.
      Наконец раздался за окном топот копыт.
      - Дурында вернулся! - воскликнул князь и отбросил воск.
      Быстрые, тяжёлые шаги раздались в соседней горнице.
      - Вот он, князь-батюшка! - протягивая перевязанный травинкой лопух, сказал Яков.
      Стоеросов рванул зелёный лист, разодрал его пополам. Оттуда выкатилось на ковёр сверкающее камнем кольцо.
      Парамон упал на четвереньки, ухватил его, поднёс к глазам, рот разинул:
      - Оно! Чудо дивное!
      Князь нежно взял перстень пальцами, повертел, полюбовался его звёздным мерцанием.
      "За сельцо - кольцо, - вспомнилось Игнату. - А на этот раз сколько колец князь купит на графские деньги?"
      - Я добрый, я хороший, - сказал Стоеросов разнеженно. - Помню, в старые времена, верных слуг награждали скакунами, дворцами... Да, было время... Я подумаю, чем тебя наградить, солдатик.
      Медаль моя у кого сейчас?
      - Спирька её носит, - сказал Яков.
      - Где он? - спросил Стоеросов. - Почему не явился?
      - Не ведаю, князь-батюшка, - развёл руками Яков.
      - Теперь ты, солдатик, всю неделю будешь медаль мою носить! - приказал Стоеросов. - Парамон, объяви волю мою Спирьке, когда он явится!
      Поп Парамон как увидел перстень, как рот распахнул от удивления, так и сидел молча, глазами, как рак, шевелил туда-сюда. Никак не мог в ум взять: откуда же у солдата взялся перстень? Не ужели Дурынду окрутил солдат, заставил под свою дудку плясать? Плохи тогда Спирькины дела, ох плохи!
      - Да, вот в прежние времена, - пустился в воспоминания князь, - у меня, Стоеросова Данилы сына Михайлова, дом был самый громкий на Москве. Все о нём слышали - хоть боярин, хоть гость торговый. Новый год по-старому начинался первого сентября. В полночь ударяла вестовая пушка кремлёвская, гудел колокол, городские ворота настежь... Сердце замирало! А на рассвете в Успенском соборе, в Кремле, царь и патриарх Новый год встречали... А потом царь Пётр начал бороды резать, бояр пытать и казнить. Новый год назначил на первое января... Тьфу! Противно сие природе русской! А как мужики веселились под старый Новый год! Какие бабы хороводы водили! Боярину от крестьян - дары, подношения. Да, были времена... Но мы будем праздновать Новый год по-старому, первого сентября! И чтобы дары мне были!
      Стоеросов погладил бороду, задумался.
      - А я, Данила Михайлович, последний раз веселился в городе Камышине, что на Волге, - подкрутил ус Игнат. - Поход начался на Персию, в море Каспий мы плыли. Я в охрану царскую на один день попал - возле дома воеводы камышинского стоял. Царь Пётр Алексеевич изволил у воеводы обедать. Как только чашу заздравную царь-государь выпивал, так генерал подходил к окну и платочком махал. А на Волге струги наши стояли с пушками. Как сигнал-платок примечали - сразу залп давали... А под конец подали царю Петру арбузы. Большие - ну как ядра у Царь-пушки, что в Кремле стоит.
      - Врёшь, солдат, - лениво молвил князь, любуясь возвращённым перстнем.
      - Ну, может, чуть поменьше, - охотно согласился Игнат. - Арбузы Петру Алексеевичу так понравились, что в их честь три салюта дано было. Канонада стояла, как при Полтавской битве. Один поп, говорят, даже умер от страха... - И солдат подмигнул Парамону.
      - Что же дальше? - спросил князь.
      - Приказал царь Пётр Алексеевич отлить из меди точно такой арбуз и установить его на шпиле
      Камышинского магистрата. Прислали из Петербурга воеводе медный арбуз и поставили его на шпиль.
      Так он там и до сей поры находится. Вот какой царь шутник был!
      - Ты к чему это сказывал? - проговорил Парамон.
      - К тому, что он царя Петра чтит больше, чем своего князя, - обиженно произнёс Стоеросов. - Царь, дескать, за простой арбуз арбузом жаловал медным. А князь за кольцо ничего не дал!
      - Отгадай загадку, Данила Михайлович, - весело сказал Игнат. - С ушами да языком, а ничего не слышит, ничего не понимает, только бубнит. Что есть сие?
      - Да ты в своём уме-то? - ощерился Парамон. - Про князя такие слова!
      - Про какого князя? - удивился солдат. - Я про колокол. За ухо колокол подвешивают, а языком по нему бьют, он и бубнит.
      - Хорошая загадка, - недобро улыбнулся князь. - А теперь Парамону загадай что-нибудь.
      - Сам худ, а голова с пуд, - подмигнул попу Игнат. - Что такое?
      - Охальник! - мотнул головой Парамон. - Это он про меня, князь-батюшка!
      - Про молоток! - усмехнулся Игнат. - У него тело - деревяшка, а голова - железная. Эх, слаб Парамон на отгадки!
      - А ты скажи, - вдруг спросил Стоеросов Игната, - вот ветер пламя свечи клонит вправо, что это за примета?
      - К радости, Данила Михайлович, - отрапортовал солдат. - Будет вам большая радость в скором времени!
      - Молодец! Иди отсюда! - махнул рукой Стоеросов. - Да далеко не уходи - кликну.
      Когда он вышел, князь сказал попу:
      - Если б солдат не говорил всё время о царе Петре, я бы его с собой взял, в Москву, право слово.
      Он человек в хозяйстве нужный... пропажи хорошо отыскивает.
      - Солдат этот, князь-батюшка, прошёл огонь, воду, медные трубы и волчьи зубы, - вздохнул Парамон. - Он кого хочешь вокруг пальца обведёт. Тот же шиворот сделает навыворот - и в ус крутит-мотает. Ох, не прост Игнатик! А вот брат-то мой Спиридон куда нынче девался?
      - Мы за ним Дурынду пошлём, - сказал князь. - Пойди прикажи ему съездить за Спирькой!
      Парамон вышел во двор, со света всё показалось чёрным, пустым.
      К нему подошёл Игнат, стукнул по крыльцу своим железным посохом, сказал словно невзначай:
      - Граф Темитов с солдатами в Заболотье объявился.
      - Наконец-то! - перекрестился радостно Парамон и тут же спохватился, подозрительно уставился на Игната: - А тебе-то что?
      - Так я же сам солдат! Может, сотоварищей среди них встречу!
      - Встретишь, встретишь, - забормотал поп и крикнул тоненько: Дурында! Немедля за Спирькой скачи! Князь его кличет к себе!
      ... Когда Яков влезал в возок, Игнат сказал ему;
      - Заверни к бабке Ульяне, спроси, что да как.
      - Чего спросить? - не понял мрачный Яков.
      - Три словца всего: что да как. Больше ничего, - улыбнулся Игнат. Ответ запомни. Мне передашь слово в слово. Ну скачи!
      "Значит, ждут графа не сегодня-завтра, - подумал Игнат. - Ладно, и мы графа встретим, как положено".
      Яков вернулся скоро: Спирьки дома ещё не было.
      - А что бабушка Ульяна мне велела передать? - спросил Игнат. - Только не путай - говори её словами.
      Яков поскрёб в затылке, повторил не торопясь:
      - Пусто в клети, хоть шаром покати.
      Игнат просиял:
      - Ну, удружил, Яков! Вот это радость! После сам всё поймёшь... А Спирьке-Чёрту не скоро ещё сюда добраться - разве только он на крыльях прилетит!
      В этот момент рядом с ним раздался шипящий Спирькин голос:
      - Я ещё с вами посчитаюсь, дружки новые, ненаглядные... С медвежьей-то помощью и комар быка валит!
      Яков вздрогнул испуганно от неожиданности, а Игнат ус покрутил, ответил:
      - Ты не бык, я не медведь, а Яков-то совсем уж на комара не смахивает! По-солдатски так говорят: змея сколько ни шипит, а храброго не ужалит, сама испугается.
      Спирька побежал в дом.
      - Как это он добрался так быстро? - спросил Яков. - Загадка!
      - А вот и отгадка! - Игнат кивнул на ворота, в которых показался красивый возок. - Гость какой-то пожаловал. Он Черта и подвёз.
      Из возка степенно вылез толстенький губошлёп Голянский.
      Навстречу ему с княжеского крыльца уже спешили Парамон со Спирькой.
      - Вести от графа Темитова, не иначе, - сказал Игнат. - Надобно их узнать.
      Заметался по двору Спирька, замельтешили слуги.
      В кухне повара спешно разводили огонь под котлами.
      Стоеросов, радостно улыбаясь, поведал Голянскому историю с чудесной находкой перстня.
      - А в прошлый раз солдат моего коня отыскал! - зашлёпал губами Голянский. - С таким, колдуном, князь, не пропадёшь. Дай припомню, что у меня за прошлый год пропадало... может, и это сыщет.
      - Да, вот в прежние времена, - оседлал любимого конька князь, - у меня в дворне кого только не бывало! И колдуны, и знахари, и скоморохи...
      - Граф пожалует через день, - сообщил Голянский. - Нужно будет его принять по-царски.
      - Князья Стоеросовы никогда не ударяли лицом в грязь! - гордо промолвил Данила Михайлович и распушил бороду. - Гостеприимством наш род славился исстари!
      Повара потащили яства на стол, начался ночной пир.
      ... А поутру, на рассвете, прибежал в княжеский терем Яков и сказал, едва переводя дух:
      - Князь-батюшка... в селе все избы пустые стоят... ни скотинки, ни животинки... Мужиков, баб, старых и малых, как корова языком слизнула... И в деревнях за рекой то же... И в сельце...
      - Что ты городишь? - воскликнул пьяный князь. - Куда же они могли деться?
      - Ушли... все ушли... избы пустые стоят, - растерянно повторял Дурында.
      - Да что вы, с ума посходили? - завопил Голянский. - Как это... ушли. Сюда граф идёт с солдатами! Он же нас всех порешит, если никого в деревнях не застанет!
      - Погиб, князь, как швед под Полтавой, - толкнул Спирьку в бок Игнат. - Теперь он всё одно что генерал без армии.
      Спирька сверкнул змеиными глазками:
      - Знаю, кто нас выдал... Не жить теперь Дурынде!
      - А жить парню Якову! - весело подмигнул Спирьке Игнат.
      - Князь-батюшка, - поклонился Спирька. - Мужиков теперь не вернуть - в болота они ушли, не иначе. Тропки там только им ведомы: хоть всю армию царскую граф призовёт на подмогу - ничего не найдёт.
      - Погибель моя пришла! - повалился на разноцветные подушки князь Стоеросов. - Парамон, пьявок!
      13. Солдат и граф
      - Отгадай, что я думаю? - спросил царь.
      - Думаешь: "Ах молодец игумен монастыря", а я-то и не игумен, а солдат отставной...
      Из сказки "Беспечальный монастырь"
      Пока в княжеском теремке ахали да охали, заря подошла утренняя.
      Игнат улучил момент, взял коня - и с усадьбы долой.
      Издали увидел: крылья у мельницы вертятся. Прискакал: ворот крутится, бадейки воду в жёлоб льют. А на поле кое-где уже колоски головы поднимают, то там, то тут васильки синеют. Значит, ожила земля!
      Длинный, нескладный бобыль Савушка, в посконной белой, словно мукой обсыпанной, рубахе, ждал Игната.
      - Все ушли, всё! - радостно сказал Савушка, - Я остался за водой приглядеть. А дед Данилка по болоту туда-сюда ходит - путь на острова указывает.
      Савушка рассказал, что на больших островах, куда постепенно угоняли весь скот, теперь целые деревни из шалашей и хижин выросли.
      - Хоть сто графов пусть туда приходят - не найдут! - уверенно проговорил Сава. - Отсидимся! А за себя не боюсь - кому я один нужен-то?
      ... Возле избушки на колоде сидела и грелась на солнце бабка Ульяна.
      - Тебя жду, - сказала она, завидев Игната. - Одна вот осталась. Стёпка-егоза и та в болота ушла.
      - Спасибо, бабушка! - Игнат соскочил с коня, сел на крыльцо, в тень.
      - Дурында... то бишь Яков-то, передал тебе слова мои? - спросила Ульяна.
      - Пусто в клети, хоть шаром покати, - усмехнулся Игнат. - У меня - как гора с плеч. Ушли, значит, все.
      - Все да не все, - послышался голос Демида.
      Чёрная борода его. казалось, ещё больше скособочилась, глаза весёлые искрились, как росинки на солнце.
      За ним вошёл во двор и Василий.
      - Отчего вы здесь? - вскочил на ноги Игнат. - Батогов княжеских захотелось? Почему остались, уговор нарушили?!
      Демид и Василий дружно рассмеялись. Демид - громко, раскатисто, а Василий, как ёжик, - фырфыр-фыр.
      - Солдаты завтра придут, - сказал Демид, - а ночью нас уже не будет. А без солдат кто с нами тут справится? Ни Спирька-Чёрт; ни поп Парамон сюда и носа не сунут.
      - Мы бы ушли вместе со всеми, - проговорил Василий, - да оказия приключилась.
      - Чудо! Право слово - чудо! - захохотал Демид.
      ... Ночью дед Данилка и Сава повели тайными путями первых крестьян на болотные острова. Демид и
      Василий должны были идти позже.
      Жили братья на одной улице, но в разных концах. У Демида детишек, что пальцев на руке, - пятеро. А у Василия и того больше - семеро, мал мала меньше.
      Начал было грузить Демид мешки скрепой и горохом на старую повозку, посчитал - шесть, полдюжины.
      "Маловато, конечно, - подумал Демид, - но ведь у Василия и того меньше, а ртов куда больше. И все есть хотят. Надо бы брату помочь... Да так, чтоб он и не заметил. Узнает - нипочём не возьмёт ни горошины. Гордый!"
      Демид взял мешок и пошёл к Василию. Луна за какую-то тучку зацепилась - на улице темень.
      От избы к избе мужики сновали, во дворах последние узлы вязали, никто на Демида внимания не обратил.
      Во дворе у Василия всё сложено-уложено. Ребята в избе шумят. Демид быстро сбросил мешок и назад.
      Прибегает на свой двор. Что за чудо: как было у него полдюжины мешков, так и осталось полдюжины! Сам ведь считал - неужели ошибся? Что ж, тем лучше - ещё один мешок с горохом Василию можно отнести!
      Ухватил Демид мешок, побежал к брату. И снова ему повезло: на дворе никого. Собака Демида узнала, ластится к ногам, урчит. Свалил мешок, сел, дух перевёл. Потом со двора бочком-бочком и бегом домой.
      Прибежал. Вот так диво! Как, было мешков шесть, так и лежат!
      "Что-то тут неладно!" - решил Демид. Сел на мешок, стал думать ничего не придумал.
      Потом ещё два мешка отнёс Василию, а мешков не убывает. Что за колдовство!
      "Никуда не пойду, пока не узнаю, в чём дело!" - решил Демид и спрятался за мешками, стал ждать.
      И увидел: вошёл к нему во двор тихо-тихо брат Василий с мешком. Только сбросил его, как заметил Демида.
      - У меня вроде гороха хватает, - смущённо и растерянно молвил Василий. - Тебе вот помочь надумал. Помнилось мне, не уродился горох у тебя в прошлом году...
      - Пока я тебе мешок несу, ты мне успеваешь мешок принести! расхохотался Демид. - Так мы и не соберёмся никогда!
      И верно, когда за ними пришёл Савушка, то братья - одни из всех - не были к переходу готовы.
      - Вот и припоздали из-за чуда! - весело закончил Демид.
      ... Посмеялся Игнат над приключением братьев.
      - А я ночку у князя провёл - словно среди волков в лесу побывал, сказал он. - Спирька норовит своё ухватить, Парамон - своё, князь их обоих объегорить старается. Да ещё боярин от графа прибыл, Голянский.
      Игнат встал, шагнул к коню:
      - Князь, верно, сейчас не спит, думу думает. Поеду помогу ему думать!
      - Береги себя, Игнатушка! - по-матерински сказала бабка Ульяна.
      ... Данила Михайлович Стоеросов впервые за многие годы не лёг в это утро спать.
      По двору усадьбы, как сонные мухи, бродили слуги, конюхи, повара: пока князь бодрствовале они тоже не осмеливались отправиться на боковую.
      А князю было не до сна. Голянский, поп Парамон и Спирька сидели вокруг низкого турецкого дивана, на котором возлежал князь. Как спастись от гнева графа Темитова - вот что волновало всех.
      - Видел я вчера сон: двугорбого коня, - промямлил Стоеросов. Прозывается тот конь "верблюд". К чему бы это?
      - К добру, князь-батюшка, к добру, - рассеянно проговорил Спирька. Горбы - к прибыли...
      Голянский пошлёпал губами и молвил ехидно:
      - Сны-то вы знаете! А вот царёв указ про тех бояр, кто обманом живёт, запамятовали?
      - Ты о чём там? - тихим голосом спросил князь.
      - Тех, кто обманул, бьют батогами, а имущество отбирают! - Голянский с усмешкой оглядел приунывших князя и слуг. - Вот что с вами будет!
      - Мы-то здесь сбоку припёка! - угодливо заглянул в глаза Голянскому Спирька. - Мы людишки мелкие, подневольные.
      - У нас деревень да сёл нет, - проговорил поп Парамон. - С нас что возьмёшь?
      - Да, были времена... - застонал князь. - Бояр уважали, почитали. Как жили в старину! А ныне... Парамон, дай свежую пьявочку!
      - Ну, мне недосуг, - сказал Голянский, вставая. - С вами сам под батоги попадёшь! Пойду отдохну. Всю ночь скакал, не спал. Завтрак мне велите в мои покои подать! Да чтоб, меня не тревожил никто!
      И Голянский, сопровождаемый угодливо хихикающим Спирькой, удалился.
      Когда Игнат вошёл к Стоеросову, то князь уже почти примирился с бедой. Его клонило ко сну, он даже не пытался искать спасения от грядущих громов и молний.
      Поп Парамон так усиленно мусолил пальцами лоб, стараясь выжать из него какую-нибудь толковую мысль, что кожа на лбу покраснела.
      - Выручай, солдат! - простонал князь, завидя Игната. - Ты всё можешь, всё знаешь.
      - А-а, Игнатик, спаситель наш! - обрадовался Парамон. - Колдуй скорее, а то погибель близится.
      - Дело простое! - покрутил ус Игнат. - С королём Карлом шведским под Полтавой справились, можно и с Темитовым управиться. Не велика птица граф.
      Князь на ноги вскочил. Брюхо из халата выпало, до колен висит.
      - Солдат! Спасёшь меня - перстень дам самый драгоценный! Два дам! Три! Алмазных, самоцветных! Я же добрый, ты знаешь, я хороший! Я мужиков люблю, как отец родной! Скажи, что делать, - всё исполню!
      - Перво-наперво, граф Темитов должен думать, что князь Стоеросов - это я. Он же тебя, Данила Михайлович, никогда не видел, подмены не приметит, строго произнёс Игнат.
      - Как! - Князь удивился так, что сел на диван. - Я буду не я? К чему это?
      - Ты, Данила Михайлович, с ним не справишься, с графом, - сказал Игнат. - А я его так вокруг пальца окручу, что уйдёт он со своими солдатами отсюда не солоно хлебавши.
      - Ох, мудрено! - вздохнул поп Парамон. - Чтоб солдат князем был! Охо-хо!
      - Да ведь мне-то всё одно, - усмехнулся Игнат. - Тебе, Данила Михайлович, деньги большие платить графу, а не мне.
      - Что же делать? - Князь руки ослабевшие на колени бросил. - Хоть бы кто присоветовал...
      Куда мне деваться, пока ты, солдат, княжить будешь?
      - Вот как Спирька при тебе ныне бегает, так и ты станешь при мне вроде приказчика, - сказал Игнат.
      - Как Спирька? - застонал князь. - Я?! Вот в старые времена, помню...
      - Сейчас, Данила Михайлович, времена новые, - покрутил ус Игнат. Много князей да бояр по свету бродит, крыши над головой не имеет. Смотри, как бы тебе так же не пришлось.
      - Парамон, да ты-то хоть слово молви! - Князь уцепился за свою бороду, словно утопающий за соломинку. - Чего молчишь?
      - Моё дело, князь-батюшка, пьявки ставить, - смиренно ответил Парамон. - Я уж лучше пойду молебен в церкви за ваше здоровье отслужу, свечку поставлю... О господи! Из грязи - да в князи! Солдат в хоромах боярских! Светопреставление!
      И Парамон, испуганно поглядывая на Игната, боком-боком улизнул из княжеских покоев.
      - Спирька с Голянским сговаривается, Парамон сбежал... Знать, худо моё дело, - вздохнул князь. - Управишься с графом Темитовым, солдат? Или только похваляешься?
      - Управлюсь, - ответил Игнат, - Только ты, князь, меня во всем слушать должен, делай, исполняй без промедления! Как солдат - приказ командирский!
      - Сделаю, всё сделаю, спаситель! - Князь отпустил бороду и уцепился пальцами в сверкающих перстнях за солдатский железный посох. - Выручи только!
      - Надобно Голянского убрать, - сказал Игнат. - Он-то нас графу сразу выдаст.
      - Куда ж его деть?
      - Есть у меня в болоте места потаённые. Отправлю его туда с верными людьми... Потом нужно дворню созвать и приказать строго-настрого, чтоб все меня князем почитали. Слушали меня так, будто я Стоеросов!
      - А я - Спирька? Приказчик?
      - Да ведь на один день единственный! Наутро граф уедет!
      - Спирька-подлец непременно всё графу донесёт, - задумался князь.
      - А мы его вместе с Голянским - в болото! И вся недолга! - предложил Игнат.
      - Прикажи, солдатик, чтоб Спирьку с боярином поскорее убрали, шёпотом попросил князь. - Боюсь я их. А как они сгинут, так я и дворню соберу... Эх, в прежние бы времена!.. А ты слышал, солдат, говорят, граф чудак большой? Спорить об заклад любит, в кости играет, в карты...
      - С чудаком-то, князь, сговориться-сторговаться всегда легче, подкрутил ус Игнат. - На то и расчёт имею.
      Стоеросов запустил все пальцы в бороду и задумался.
      Игнат кликнул Якова. Тотчас же запрягли возок.
      - Мешки нужно с собой взять, - посоветовал Игнату Яков, когда они отправились за Спирькой и боярином.
      ... Голянский что-то высчитывал на бумаге, гусиное перо брызгало чернилами.
      Спирька стоял рядом, радостно вытирал чернильные брызги со своего лица и заискивающе улыбался Голянскому.
      - Что надо? - прошипел Чёрт, когда в комнату без стука вошли Игнат с Яковом.
      - Я же приказал меня не тревожить! - Голянский бросил перо на стол. Сладу нет с этими мужиками!
      Яков, ни слова не говоря, подошёл к Спирьке, схватил его за ворот, второй рукой ухватил за шею
      Голянского.
      - Бунт! Эй, на помощь! - прошептал Голянский обалдело.
      - Зачем продался ты. Дурында, солдату? - захрипел Спирька. - Я же дороже заплачу...
      - Кто из вас ещё слово скажет, - пробасил Яков, - тот уже до смерти молчать будет.
      - Разбой! - тоненьким голоском крикнул Голянский. - Всех под батоги!
      Спирька рванулся было в одну сторону, Голянский - в другую, но Яков так стукнул их лбами, что в комнате загудело, а оба пленника обмякли, как пустые кули.
      - Вот так! - спокойно опуская их на пол, прогудел Яков.
      ... Никто из дворни не понял, что лежало в двух мешках, которые Яков увёз из усадьбы.
      Возле мельницы к Якову на возок подсел Савушка.
      - Открой мешки чуток, - посоветовал Савушка, - а то ещё гости наши задохнутся, не ровён час.
      Дорога-то длинная.
      ... Князь приказал собрать всю дворню - конюхов, псарей, поваров, бондарей, скотников, мастеровых. Вышел на крыльцо вместе с Игнатом.
      - Приезжает завтра граф Темитов, - сказал Стоеросов, поглаживая бороду и жмурясь от непривычного солнечного света. - Вместо меня, пока граф здесь жить будет, Игната-солдата за князя почитайте и ему, как мне, служите. Граф меня в лицо не знает, обмана не приметит.
      - Не так, не то, Данила Михайлович! - с досадой произнёс Игнат. - Как у нас в полку говорили: каждый солдат должен понимать, за что он под пули идёт... Вот что, земляки. Ежели кто подмену сию выдаст графу, то всем нам несдобровать. Граф сюда с солдатами придёт. Хочет он, про то вы ведаете уже, всех мужиков и баб, от мала до велика, гнать в края далёкие, чужие, холодные. А я земляков выручить хочу. Только одному мне сражения этого не выиграть... Подмога ваша нужна.
      ... На следующее утро сто солдат-пехотинцев под командованием гордо восседающего на коне офицера отмыли сапоги в обмелевшей реке и промаршировали по дороге к усадьбе.
      Карета графа не спеша катилась впереди, и первые ряды солдат чихали и кашляли от пыли, поднятой её колёсами.
      Двор княжеской усадьбы казался пустым, но дворня следила за приходом солдат из всех щелей.
      У окна стоял одетый в княжеский парадный камзол Игнат. На пальцах у него блестели перстни.
      - Слабо шагают, слабо, - сказал он. - Видно, солдаты молодые, плохо учёные!
      Справа от Игната стоял князь, одетый в бедный кафтан, а слева, загораживая всё окно своими саженными плечами, высился Яков.
      - Да, были времена... - мямлил князь. - Вот, в Москве, я помню...
      - Вспоминать потом будешь, когда цел останешься, - повелительно произнёс Игнат. - Иди погляди, всё ли готово к приёму дорогого гостя.
      - Это ты мне? - удивлённо спросил князь.
      - Пора привыкать, Данила Михайлович, - улыбнулся Игнат. - Противник на носу... Ну, живей!
      Князь потоптался на месте, погладил бороду, вздохнул и пошёл к дворне.
      ... Граф Темитов ростом оказался невелик. Усы дерзкие - торчком. Взгляд быстрый. Говорил граф скоро, словами сыпал так, будто спешил куда-то.
      Игнат вышел встречать Темитова к карете.
      Обнялись, как старые друзья.
      - Много, много слышал о вас, князь, - проходя в дом, говорил граф. Знаю, что бодрствуете ночью. Тем почётнее для меня, что вы, ввиду моего приезда, вновь сделали день днём... Это что за смешная борода? - спросил граф, завидя князя Данилу Михайловича, пробегающего из дома в кухню.
      - Мой управляющий и доверенное лицо, - небрежно сказал Игнат. - И знаете, граф, занятно: этот старик - мой дальний родич и тоже Стоеросов, тоже Данила. Но его Данилкой кличут, чтоб нас не путали!
      - Ха-ха! - рассмеялся граф. - Весьма любопытное совпадение, весьма!
      - Я, как вы, верно, знаете, - сказал Игнат, - тоже долго бороду носил. Но, по здравому разумению, решил её сбрить - времена не те ныне. Да и жарко в ней.
      - Любезный князь, - быстро, скороговоркой начал сыпать слова граф, мой обычай: прежде всего - дело. Голянский передал, что вы согласны на мои условия. Вы даже доставили мне удовольствие: взяли часть денег вперёд. Давайте же, не мешкая, сей же час всё и порешим. Бумаги при мне...
      - Простите, любезный граф, - поклонился Игнат. - Но купля-продажа уже свершилась. Ваше доверенное лицо, Голянский, прибыл вчера ночью и от вашего имени попросил меня отпустить с ним крестьян. Мне осталось только деньги с вас получить.
      - Но это же обман! - воскликнул он, и усы его затопорщились, как у кота. - Голянский попросту обокрал меня! Он - самозванец! Плут! Обманщик! Куда же он увёл моих крестьян? Разве тут есть вторая дорога из вашего края?
      - Есть, любезный граф, есть, как не быть, - подкрутил ус Игнат. Только ею никто не ходит... Она через болота ведёт. Я и то удивился: почему Голянский избрал такой путь? Теперь мне всё понятно.
      - Ах вор! Ах изменник! - Граф ударил кулаком по столу. - Догнать его можно? Я прикажу...
      - Солдаты ваши устали, да и всех мужиков, кто болотную дорогу знает, Голянский с собой увёл, - махнул рукой Игнат. - Нет, любезный граф, догнать его нельзя. Но вы его ещё найдёте, когда вернётесь в Заболотье. Куда же он денется? Голянский не иголка, а Заболотье не стог сена. Отыщется обманщик.
      - И всё-таки, князь, посудите сами, это весьма и весьма странно, задумался граф. - Вся вина за сей прискорбный казус ваша. Почему вы не взяли с него расписки?
      - Меня на кривой объехать не так уж трудно, - сказал Игнат. - Сами знаете, сижу сиднем, никуда не выезжаю.
      - Нет! И вас и меня обманули - вы потеряли мужиков, я - деньги. А Голянский за это пойдёт на каторгу - туда ему и дорога! Вам же, князь, придётся отвечать за то, что наша сделка не состоялась. Виновны вы, а не я. Я понёс убытки, и вы, князь, за них ответчик... Вы сорвали сделку! Так извольте же возместить мне убытки!
      - Божья воля! - развёл руками беспомощно Игнат. - Только повинную голову, граф, меч не сечёт.
      - Голова ваша, любезный князь, останется целой, - сказал граф. - Но неустойку сейчас вы мне уплатите сполна. Да ещё вернёте те деньги, которые Голянский вам передал в прошлый раз.
      - Граф, возьмите лучше у меня со всех деревень и сёл подати на десять лет, - предложил Игнат. - Десять лет все подати крестьяне будут платить не мне, а вам. И мы - в расчёте. Это гораздо больше, чем неустойка, которой вы меня пугаете.
      - Да, но ваши крестьяне ушли с Голянским! - воскликнул граф. - Кто же теперь будет платить подати?
      - Вы же, любезный граф, будете получать деньги с меня, а не с мужиков, не правда ли? - усмехнулся Игнат. - И не всё ли вам равно, откуда я эти деньги буду брать?
      - Это прекрасно придумано! - Граф пробежался по комнате. - Но я возьму с вас подати не за десять лет вперёд, а за пятнадцать.
      - Сейчас я вызову управляющего, - сказал Игнат. - Он всё оформит...
      - Не извольте беспокоиться, - сказал граф, - у меня с собой писарь. Велите кликнуть Прошку...
      Писарь графа составил две бумаги. В одной князь Стоеросов отказывался от получения со своих крестьян в течение пятнадцати лет всех податей. А оные подати должен был получать вместо князя владелец сей бумаги.
      - Чьё имя в бумагу вписывать? - спросил лохматый Прошка, почёсывая гусиным пером затылок.
      - А вы, любезный граф, - предложил Игнат, - сами потом поставите имя чьё захотите. Может, вам выгоднее будет продать сей документ кому-нибудь... Имя получателя всегда успеете вписать.
      А бумагу мы и без имени подпишем... Эй, Данилка! Подпиши-ка!..
      - А разве не вы самолично подписываете столь важные бумаги, князь? удивился граф Темитов.
      - Всё он за меня, всё он, - махнул рукой Игнат. - Вы разверните ту расписочку, которую вам плут Голянский прошлый раз привёз, взгляните - чья подпись стоит?
      - Та же самая подпись! - взглянув на расписку, подтвердил граф.
      - Когда-то сам был большим барином, - небрежно вымолвил Игнат.
      - Да, держится он достойно, - согласился граф.
      - Барство же что оспа: болезнь проходит - следы остаются.
      Вторая бумага была дана графом князю Стоеросову. В ней граф подтверждал, что никаких больше претензий он к князю не имеет и считает все дела улаженными.
      - А теперь, граф, прошу отведать нашу хлебсоль, - сказал Игнат. - Чем богаты, тем и рады. Эй,
      Данилка, прикажи, чтобы всем солдатам дали щей, каши, жаркого, рыбы и киселя. Да хлеба вдоволь!
      И квасу.
      Узнав от офицера, что старых солдат, помнящих Полтаву, в отряде нет, Игнат с сожалением вздохнул.
      - Вы балуете солдат, князь, - засмеялся граф. - Они не привыкли есть так много!
      - Я сам воевал, любезный граф, - сказал Игнат. - При Полтаве был бок о бок с царём Петром
      Алексеевичем. Имею награды.
      - О-о, я сразу почувствовал в вас что-то военное, - поклонился граф. Скажите, а почему ваш управляющий всё время оглядывается, прислушивается?
      - В оных случаях говорят - бороду на плече носит! - засмеялся Игнат. То бишь любопытен не в меру.
      ... За стол, кроме Игната и графа, сел ещё и офицер, приехавший вместе с Темитовым.
      - Простите, граф, - сказал Игнат. - У нас едят попросту... Мы не столица!
      Ели с лучшей княжеской посуды - старой, серебряной.
      Стол ломился от яств. Тут были и холодцы всякие, и пироги, и копчёности, и солёности. Жареного барана сменяла жареная птица, а следом за ней жареная рыба. Подавали суп из раков, и печёнку гусиную, и зайчатину, и окорок дикого кабана.
      Игнат за всю свою жизнь такого не едал. Из своих старых знакомых он увидел на столе лишь пирог с горохом да грибы солёные, а остальные блюда не знал даже, как и назвать.
      Сначала граф с осторожностью отнёсся к местной медовухе. Но когда офицер опорожнил один жбан и попросил другой, то и граф напиток отведал. А отведав, отдал ему должное. Медовуха развязала языки, сделала застольный разговор игривым и живым.
      ... Один из солдат подошёл к Ночному князю, который в компании писаря Прошки подъедал, вздыхая, объедки с барского стола.
      - Хороший у вас князь, - сказал солдат Стоеросову. - Добрый. Гляди-ка, как всех нас накормил!
      - Да, - неопределённо ответил Стоеросов. - Ох-хо-хо... В старое-то время... Разве солдат так кормили? Эх...
      "Видно, крепкой медовухи выпил старик", - подумал солдат и отошёл.
      ... Когда опорожнили пятый жбан медовухи, в залу, где шёл пир, прошмыгнул поп Парамон. Тощий, в неизменной коричневой жухлой рясе, головастый, он был похож на колышек, на который надели тыкву.
      Завидя Игната в княжеском одеянии, он даже пошатнулся.
      - Вы, князь, у себя шутов держите по старому обычаю? - спросил граф.
      - Нет, это наш священник, - усмехнулся Игнат. - Прошу любить и жаловать!
      Граф и офицер шумно приветствовали Парамона, и ошарашенный поп испуганно присел за краешек стола.
      - Отгадай, граф, загадку, - предложил Игнат. - Или уже не можешь?
      - Я? Не могу? - рассмеялся Темитов. - Да что ты, князь! Всё, что угодно!
      - Его светлость всё может, - согласился офицер. - Его светлость ежели пить начнёт, то всю мою роту перепить может один... Одно слово - граф.
      - Загадка такая, - продолжал Игнат. - Что шумит без умолку?
      - Река, - тотчас же ответил граф. - Или ручей. А вот мою попробуй-ка раскуси, князь!
      - Князь, хе-хе, - ощерился Парамон.
      - В чём дело? - спросил граф Темитов. - Вы что-то сказали?
      - Нет, я просто так, граф-батюшка, к слову, - смиренно молвил Парамон.
      Игнат подмигнул стоящему в дверях Якову: мол, ежели что, попа убрать.
      Яков знаком же ответил: понял, не волнуйся.
      - Так какова же твоя загадка, граф? - спросил Игнат, притворяясь, что медовуха и ему голову затуманила.
      - Загадка самая простая, - поднял вверх палец граф Темитов. - Идёт молчит, лежит - молчит, а как побежит, так закричит. Что сие?
      - Снег, когда растает, - ответил Игнат. - А нука, ещё одну: что цветёт без цвета?
      - Сосна, - тотчас же ответил граф.
      - Граф, князь, - замахал руками офицер, - ваша светлость, ваше сиятельство! Что ж вы не по порядку... Раз уж нашла коса на камень, то нужно загадывать по порядку!
      - Давайте на спор, - предложил Игнат, раскачиваясь всем телом, словно уже медовуха разморила его. - Ставлю свой перстень против кольца графа. Если граф ответит, то получит мой перстень...
      Если нет, то я его кольцо...
      - Согласен! - обрадовался граф. - Начинай!
      - Не княжеская то забава, - осуждающе сказал поп Парамон, - в загадки-разгадки играть! Да ещё на чужие перстни!
      Игнат мигнул Якову, и тот крепко взял попа за бока, нажал.
      - Я... ушёл... - пролепетал Парамон, чувствуя, что его несут к двери.
      Яков вывел его из залы и запихнул попа в ближайший чуланчик.
      - Странный какой-то священник, - весело сказал граф. - Ну, я жду.
      - Как сорвать ветку, чтобы птицу не спугнуть? - спросил Игнат.
      - Легче лёгкого, - ответил граф. - Нужно тихо подкрасться... Нет, не то... Накинуть ей на голову платок... Нет, снова не то... А если...
      Граф долго ещё пытался что-то придумать, топорщил усы, хватался за голову, но офицер застучал ложкой по блюду:
      - Граф, ваше сиятельство, вы проиграли! Извольте отдать князю кольцо!
      Темитов сорвал с пальца кольцо и отдал его Игнату.
      - Кольцо за сельцо, - пробормотал Игнат. - А сельцо за загадку...
      - А ваша отгадка, князь? Как же сорвать ветку, чтобы не спугнуть птицу? - спросил Темитов.
      - Проще простого, любезный граф: нужно подождать, пока птица сама улетит, а уж тогда и ветку ломать.
      - Ловко, браво, князь! - захохотал офицер.
      - Ставлю тысячу рублей, - воскликнул граф, - против тысячи. Пусть теперь князь ответит мне... Может ли дождь идти два дня подряд?
      Игнат сделал вид, что он плохо уже понимает:
      - Кто... идёт?
      - Дождь, князь, - пояснил офицер. - Их сиятельство спрашивают: может ли он идти два дня подряд?
      - Граф? Два дня? - Игнат внимательно посмотрел на Темитова, - А что, разве граф плохо ходит?
      - Князь уже устал, - сказал офицер Темитову. - Может, прекратим игру?
      - Нет, отчего же, - сказал Игнат всё тем же расслабленным голосом, платите, граф, тысячу,
      Дождь не может идти два дня подряд.
      - Почему? - спросил офицер.
      - Потому, любезный, что эти два дня ночь разделяет, - ответил Игнат. Дождь может идти подряд день, ночь и ещё день... Но ты, граф, можешь ещё у меня отыграться... Ещё по тысяче, а? Теперь мой вопрос: сапожник - не сапожник, портной - не портной, во рту держит щетинку, а в пальцах ножницы. Что такое?
      - Это я знаю, - обрадовался граф. - Мой писарь всегда её всем загадывает!
      - Что это? - спросил офицер.
      - Рак! - радостно рассмеялся граф. - Рак! Мы в расчёте, князь!
      Игнат стукнул по столу, так что блюда подскочили:
      - Спорим дальше! Но не на копейки, а по-боярски, по старинке! Я ставлю свою усадьбу, а ты, граф, что?
      - Пять тысяч рублей! - стукнул по столу граф.
      - Вот это мне любо! - стукнул по столу и офицер.
      - Не нужны мне пять тысяч, - вяло молвил Игнат. - А вот поставь вместо них, граф, бумагу нынешнюю... Про подати...
      - Вот! Изволь! - вынул её из шкатулки граф. - Ставлю против всей твоей усадьбы со слугами да постройками! - И он положил бумагу на стол между жареным поросёнком и солёными грибами.
      Игнат подмигнул стоящему возле дверей Якову: следи за бумагой.
      - Твой вопрос, князь, жду! - почти выкрикнул Темитов.
      - Три телёнка - сколько будет ног? - быстро спросил Игнат.
      - Дюжина! - воскликнул Темитов. - Ты проиграл, князь!
      - Однако ты проиграл, граф, - беря бумагу со стола, спокойно сказал Игнат. - Смекни-ка: будь ответ так прост, я бы не стал сей вопрос задавать...
      - Объяснитесь же, князь! - попросил офицер. - Ведь граф ответил верно!
      - Сколько телёнка не три, у него, как было от роду четыре ноги, так и будет, - усмехнулся Игнат, покручивая ус. - Хоть до дырки три, всё одно!
      - А-а! - схватился за голову граф. - Как же я не догадался! Ведь в простоте вопроса и загадка и отгадка. Проклятая медовуха!
      - Лихо, по-царски! - хохотал офицер. - Вот это игра! Я в полку расскажу - не поверят! Ай да граф, ай да князь!
      - Эй, Яков! - сказал Игнат. - Спрячь бумагу! И позови сюда Данилку... Да прикажи выдать всем солдатам денег на сапоги. И чтобы полные ранцы провизии с собой взяли!
      - Вы великолепны, князь! - Офицер вскочил, чуть не упал, но всё же поклонился Игнату. - Солдаты мои будут вам благодарны от всего сердца!
      - Как же я... ох... проклятая медовуха... - стонал граф, стуча кулаком по жареному поросёнку. - Как я проиграл! О, чёрт...
      - Мы можем сыграть ещё, - предложил Игнат. - Теперь вопрос задаёте вы. Если я отгадываю, то вы тотчас же уходите из Болотного края. Если не отгадываю, бумага податная снова возвращается к вам.
      В залу вошли князь Стоеросов и Яков. Граф вскочил, глаза его горели, усы шевелились, как у кота, увидевшего мышь.
      - Князь, ответьте мне: что я сейчас думаю?
      Офицер замер в той же позиции, в какой стоял - со склонённой в поклоне головой.
      - Извольте, граф, - спокойно ответил Игнат, - вы думаете, что перед вами князь Стоеросов и он здорово умеет загадывать и отгадывать. Но вы ошибаетесь: перед вами отставной солдат Игнат, а настоящий князь Стоеросов - вот он!
      Граф опешил. Закрутил головой.
      - Да, я думал, что ты... вы... князь, - растерянно забормотал Темитов. - О господи, куда я попал! Ничего не понимаю. Что за маскарад! Кто же князь?
      - Я князь, - уныло сказал Стоеросов.
      - Вы? Что случилось? - Граф снова затряс головой, чтобы прийти в себя. - Почему же этот человек выдавал себя за князя?
      - Потому, что князь Данила Михайлович не отгадал вчера моей загадки, проиграл спор, - сказал Игнат, снимая с себя камзол князя. - И за это я полдня был Стоеросовым!
      - Граф, - обратился к Темитову офицер. - Разрешите, я прикажу готовиться к походу?
      - Да, - ответил Темитов. - Я опять проиграл... Слово своё сдержу. Мы уходим... Слава богу, что не все солдаты становятся князьями!
      ... Когда карета графа Темитова выезжала из усадьбы, то Игнат стоял у ворот в своём солдатском старом кафтане, и медаль в честь Полтавы блестела у него на груди.
      - Сколько ещё служить осталось? - спрашивал Игнат проходивших мимо солдат.
      - Двадцать лет!
      - Осьмнадцать!
      - Первый год пошёл... - слышались ответы.
      - Да, ещё хлебнёте вы лиха, молодцы... - вздохнул Игнат. - Но запомните: без хлеба проживёте, без воды - тоже, а без смекалки - нет! Не унывайте, ребятушки!..
      Офицер на коне, проезжая мимо Игната, отдал ему честь и скомандовал:
      - Запевай!
      А родные детки - наши пули метки.
      А родные сестры - наши сабли остры!
      выводил запевала.
      И все подхватили хором;
      Ать-два, ать-два,
      С ними горе - не беда!
      Пыль скрыла колонну солдат, лошадь с офицером и карету графа.
      Игнат устало вздохнул, провёл ладонью по лицу и пошёл к дому.
      Навстречу ему нёсся истошный визг Парамона: в тёмном чулане, куда его засунул Яков, поп опрокинул большой горшок с пиявками.
      14. Вот и весь сказ
      ... И долго еще следы его видели в разных землях, царствах и государства!.,.
      Из присказки
      В тот же день крестьяне из болотных убежищ вернулись в свои избы.
      А князь Данила Михайлович, наоборот, решил покинуть насиженное место и уехать из Болотного края в Москву белокаменную, где у Стоеросовых исстари городская усадьба стояла.
      - Пятнадцать лет без податей - мне смерть голодная, - поглаживая бороду, жаловался князь Спирьке и Парамону. - Ведь солдат нам эту бумагу, что он у графа выиграл, нипочём не отдаст.
      - Не отдаст... - вздохнул Парамон.
      - Того хуже. Дурынде, то бишь Якову, отдал на хранение, - зашипел Спирька. - А я к этому дурню подойти боюсь. Он меня с Голянским так лбами сдвинул, до сей поры все кости ломит.
      - Объехал нас хитрый солдат, - всхлипывал Голянский, шлёпая губами, всего лишил, по миру пустил!
      - Сон я нынче видел, - сказал Парамон, - летят по небу петух без хвоста, утка без крыльев, гусь без перьев...
      - К чёрту сны! К дьяволу приметы! В тартарары предсказания! - вдруг закричал князь и так хватил кулаком по блюду с окрошкой, что осколки разлетелись по всем хоромам, а окрошка залила ковры, пол и княжескую бороду. - Мне ворожея говорила, что беда ко мне ночью придёт. А беда среди бела дня пожаловала! Днём вчера я богатства своего лишился! Днём самолично эту треклятую бумагу подписал! И даже имени в бумаге той не проставил - кто ж теперь хозяином в Болотном краю будет?..
      - Найдутся доходам твоим хозяева, найдутся, - утешил князя Голянский. - Мужики пятнадцать лет никому не будут податей платить - и вся недолга... За пятнадцать-то лет как они разживутся!
      - О-о-о! - застонал князь и принялся выбирать из бороды куски окрошки.
      - Это мне стонать нужно, - зашлёпал губами Голянский. - Меня отныне по приказу графа по всему Заболотью ищут. Граф убытков своих мне не простит вовек... Выходит, мне отсюда теперь - ни на шаг. Ты, князь, в Москву уедешь, а я здесь твоим управляющим останусь... Как-нибудь проживу.
      - Да, вот в прежние времена, помню, - заскулил князь, - и приметы, и сны - всё лучше было, вернее... Не могу я тут жить после того, как у Игната в приказчиках побывал! Мужик, конюх, повар, псарь - все надо мной потихоньку смеются... Не могу! Спирька! Готовь обоз на Москву!
      ... Спирька и Парамон попытались было свою долю за мельницу получить, но отступились, испугавшись гнева мужицкого, и вместе с князем уехали из Болотного края.
      Голянский остался жить в опустевшем княжеском доме. Вёл себя смирно ниже травы, тише воды: всё боялся, как бы граф Темитов о нём не прознал.
      На том поле, что лежало возле мельницы, урожай удалось спасти. Зерно поделили меж всеми жителями села поровну. Оно их и спасло от голодной смерти.
      - Не то чудо, что в засуху великую мы зерно молотим-мелем, приговаривал при этом дед Данилка, - а то чудо, что мельница Чёртова, омут Бесов, а мука смололась - стала мужицкой.
      ... Как-то раз купалась Стёпка на реке, возле брода, и приметила, что в песке монетка поблёскивает. Подняла - монета квадратная, чудная.
      Тут Яков на возке ехал. Стёпка ему находку показала.
      Яков сразу узнал княжескую "медаль" - знак об уплате пошлины за бороду.
      - Что это, дяденька Яков? - спросила Стёпка.
      - Да так, - ответил Яков, - остатки от князя-батюшки! - и забросил "медаль" в затон, откуда обычно пиявок для Стоеросова вылавливал.
      Через год вернулись из Москвы в село Спирька-Чёрт и поп Парамон. Тихие, пришибленные. Жить стали скромно, со всеми в ладу быть старались.
      Ну, мужики - народ, известно, сердобольный да отходчивый, зла не помнят. Сколько раз из-за этой доброты своей сами себя же и наказывали, а все равно доброе сердце всегда верх берёт.
      По селу даже разговоры пошли - зря, дескать, братьев обидели.
      - Поживём, увидим, - сказал Игнат. - Волк тоже овцой притворялся, пока овечья шкура не сносилась.
      Сам Игнат редко в родном доме бывать стал. Бабка Ульяна со Стёпкой в избушке печь топят, пол моют, лавки скребут - вдруг Игнат заявится? Он же, бывало, в родное село от зимы до зимы и глаз не кажет - недосуг.
      - Хоть бы отдохнуть денёк-другой, - мечтательно говорил Игнат, появляясь в своей избушке. - На печи полежать, с земляками поговорить!
      Но на другое утро, выходя из избы, Игнат непременно сталкивался носом к носу с ходоками из дальних сёл и деревень.
      - Помоги нам мельницу приспособить, - просили одни.
      - Плотину-запруду построить надумали, а вот как, не ведаем, - говорили другие.
      - Заел нас вконец приказчик-самодур, - жаловались третьи, - выручай, Игнат, проучи зверя лютого!
      Солдат сердился, гнал от себя гонцов, вздыхал тяжко, но каждый раз дело кончалось тем, что натягивал он на плечи свой старый кафтан с медалью за Полтаву, брал железный посох в руки и уезжал-уходил налаживать плотину, бадейки к мельнице приспосабливать, "учить" приказчика.
      В одном селе кузню переделал.
      В другом - воду на поле пустил.
      По болоту непроходимому проложил дорогу-гать, чтобы можно было к сенокосным угодьям напрямик проехать.
      Одна бабка сказывала, что солдат-богатырь спас деревенское стадо: всех коров и овец одной рукой из топи-трясины повытаскивал.
      Другая бабка клялась-божилась, что сама видела, как солдат ночью падучие звёзды ловил да в карман собирал. А потом ими, как угольками, трубку раскуривал.
      - Да наш Игнатушка не курил вовек, - отмахивалась от таких сказов бабка Ульяна. - Не он это!
      - Может, и не он, - охотно соглашалась рассказчица, но тут же в другой избе повторяла всё сначала.
      Столько о делах Игнатовых разговоров шло, что и разобрать стало нельзя, где быль, а где сказка. Да и как один человек, пусть даже самый смекалистый солдат, со всем сразу управится?
      Возможно, кое-где в дальних местах побывал и не Игнат вовсе, а другой солдат, кто знает? Но точно известно, что был он таким же весёлым и смекалистым, храбрым и хитрым, добрым мастером на все руки.
      Вот и весь сказ.