Солнечным воскресным утром Томас Трейси, поднявшись по ступеням метро, вышел на поверхность земли.
      Он остановился, освещенный лучами солнца, и огляделся, как шесть лет тому назад. Вокруг мало что изменилось.
      Через Боулинг Грин Парк он прошел на Уоррен-стрит и, глянув на свои часы, заспешил, как в прежние времена, потому что часы показывали без пяти восемь.
      На Уоррен-стрит не видно было ни души. Она, как большинство улиц в воскресные дни, казалась улицей, которая снится.
      Томас Трейси увидел, что в доме снова контора Отто Зейфанга. Он поспешил к двери, и из здания напротив капитан Хьюзинга и шеф Блай видели, как он вошел туда.
      До этого они видели, как туда вошли Пиберди, Рингерт и Шайвли.
      — Ну, — сказал Блай, — не знаю, как по-вашему, а по-моему, Трейси свихнулся больше, чем даже думают. А по-вашему как?
      — Пока рано судить, — ответил Хьюзинга. — Насколько мне известно, в половине первого по Уоррен-стрит пройдет Лора Люти, как шесть лет назад.
      — Все это очень мило. Но вот эта работа, которой он думает там заняться, она должна выманить тигра из убежища, где он прячется, и привести его к «Отто Зейфангу» — правильно?
      — Правильно.
      Их прервало полицейское радио. Оно сообщило, что все спокойно.
      — Давайте повторим заново, — сказал Блай. — Девушка будет в желтом вязаном платье, правильно?
      — Правильно.
      — Она появится около половины первого — правильно?
      — Правильно.
      — Трейси будет стоять у дома напротив, на ступеньках — правильно?
      — Правильно.
      — Когда девушка увидит Трейси, она остановится, правильно?
      — Правильно.
      — В этот момент появится тигр — правильно?
      — Правильно.
      — Трейси возьмет девушку под руку и пойдет с ней по Уоррен-стрит, а тигр пойдет с ними рядом — правильно?
      — Правильно.
      — Через три подъезда, вон в том пустом складе, где сейчас на стенах висят картины с изображениями животных, будет стоять клетка — правильно?
      — Правильно.
      — Кстати, где вы раздобыли картины? — спросил Блай.
      — У «Реймонда и Реймонда», — объяснил Хьюзинга. — Это репродукции самых известных картин с изображениями животных.
      — Тигр войдет в клетку, а Трейси клетку закроет — правильно?
      — Правильно.
      — На антресолях склада спрятались двое наших молодых полицейских, Слу и Сплайсер, которые потом расскажут нам обо всем, что увидят, — правильно?
      — Правильно. Они уже там.
      — Свяжитесь с ними.
      Хьюзинга связался. Ему ответил Слу, и Хьюзинга поговорил с ним немного.
      — Они ждут, — сказал Хьюзинга Блаю.
      — Что вы запретили ему делать? — спросил Блай.
      — Он спрашивал, можно ли ему сделать несколько снимков. Слу не знает, что он увидит, но фотоаппарат с ним.
      — А не думаете ли вы, что сделать несколько снимков было бы совсем неплохо?
      — Мы обещали не делать.
      — Мы полиция — мы могли наобещать что угодно.
      — И все равно мне кажется, что никаких снимков нам делать не следует.
      — О’кэй. Если мы все не спятили и Трейси действительно приведет тигра в клетку, то после этого он выйдет с девушкой из склада и они пойдут по Уоррен-стрит — правильно?
      — Правильно.
      — Куда они пойдут?
      — Нас это не касается — наверно, погулять.
      — Как только они выйдут из склада, мы отправляемся туда принять рапорт от Слу и Сплайсера — правильно?
      — Правильно.
      — В глубине склада стоит автофургон. В него погрузят клетку с тигром. При первой возможности тигра осмотрят врачи, он получит необходимую помощь, а потом его выпустят на свободу там, где он никому не сможет причинить вреда, — правильно?
      — Правильно.
      — Так где же это будет?
      — Дрессировщик животного говорит, что животное родилось в неволе. Место рождения — Мэдисон Сквер Гарден. Трейси просил, чтобы тигра выпустили на свободу в ближайших к Нью-Йорку горах.
      — Кто может поручиться, что там он будет в безопасности?
      — В ближайших диких горах, — уточнил Хьюзинга, — где никто не живет.
      — Я ни о ком и не беспокоюсь, я думаю только о тигре. Как он там будет жить? Нарвется на охотника — и конец ему.
      — Но все-таки там у него будет надежда уцелеть.
      — Это если все пойдет так, как вам с Трейси хотелось бы. А что мы будем делать, если тигр не появится?
      Младший поднял глаза на старшего:
      — Тогда вам придется меня уволить, и поэтому я сам подам в отставку — не дожидаясь увольнения.
      — Никто, кроме нас, ни о чем не знает — правильно?
      — Никто, кроме нас с вами, но если все провалится, я обязательно подам в отставку.
      — А что будет с Трейси и девушкой, если все провалится?
      — Я дал доктору Скаттеру слово, что привезу их назад в «Бельвю».
      — Доктор Скаттер обо всем знает?
      — Нет, для него я сочинил другую историю, а вот Пингицер знает. То есть знает, что Лора Люти должна встретиться с Томасом Трейси в половине первого дня у входа к «Отто Зейфангу». Больше он ничего не знает.
      — Где он сейчас?
      — Трейси попросил, чтобы доктор Пингицер тоже сидел в отделе дегустации. Я видел, как доктор вошел туда за несколько минут до вашего прибытия.
      — Что он там делает?
      — Трейси хочет, чтобы он просто там был.
      — Известно ли Трейси, что, если все провалится, они с девушкой должны будут вернуться в «Бельвю»?
      — Нет, — ответил Хьюзинга, — и это меня мучает. Это я от него утаил. Я думал, что так лучше, но все равно на душе у меня кошки скребут.
      В половине девятого им опять сообщили по радио, что все спокойно. Шеф позвонил секретарю:
      — Мы уже два раза слышали, что все спокойно. Я хочу знать, что произошло, что бы это ни было. Перезвоните мне.
      Секретарь перезвонил и сказал:
      — Все участки сообщают, что никаких происшествий нет.
      — Вы уверены?
      — Так точно.
      — Бывало когда-нибудь, чтобы в Нью-Йорке в течение целого часа не было ни одного происшествия?
      — Никогда, насколько мне известно, — ответил секретарь.
      — Нет, — сказал Блай Хьюзинге, — что-то случилось. Никаких происшествий — ни одного пьяницы, ни одного семейного скандала, ни одной мелкой кражи, ни одного нарушения общественного порядка — в Нью-Йорке в течение целого часа!

      Томас Трейси приступил к прежней своей работе. Он взвалил мешок с кофе на плечо, пронес его пятьдесят ярдов и сбросил на пол — только проделать все это оказалось нелегко.
      Том Трейси перенес другой мешок из дальнего конца склада к отделу дегустации, а за ним третий. Каждый раз, когда он сбрасывал мешок, ему хотелось зайти в отдел дегустации и подегустировать кофе вместе с Пиберди, Рингертом, Шайвли и Пингицером, потому что он слышал, как они разговаривают, хотя разобрать, о чем они говорят, не мог. Однако он чувствовал, что ему не стоит заходить к ним, пока он снова не научился справляться с работой так же легко, как прежде, пока не начал получать от нее удовольствие.
      После каждого мешка он чувствовал себя очень усталым. Вес, давивший на плечо, казался огромным. Несколько раз ноги подкашивались, и ему казалось, что он вот-вот упадет. Он не мог понять почему: ведь каких-нибудь шесть лет назад он так легко справлялся с этой работой! Он дышал прерывисто, и каждый раз, когда он поднимал мешок, сердце начинало бешено колотиться.
      Наконец он остановился у заднего окна — отдохнуть, подумать о теперешнем своем состоянии, посмотреть, что там, во дворе.
      А там все было прежним: асфальт, кирпичи и камни, потемневшие доски, мусорные баки, хлам и отбросы повсюду, упрямое старое дерево, кое-где сорняки, низкая арка ворот в кирпиче здания на противоположной стороне двора. Несколько кирпичей выпало, два до сих пор валялись на асфальте.
      Отдыхать пришлось долго, и он глядел и глядел на эту щемящую сердце картину. Когда-то все здесь было новое, вселяющее надежду, светлое, чистое, но теперь все это выглядело жалким.
      И однако, неся следующий мешок, он почувствовал страстное желание увидеть все снова — так любящий испытывает страстное желание видеть возлюбленную, когда она, больная, лежит в постели.
      Когда после пятого мешка он еще раз посмотрел в окно, он уже видел во всем этом красоту, и следующий поднятый на плечо мешок был первым, не вызвавшим у него стона.
      Его и нести оказалось легче. А когда Томас сбросил мешок, он услышал, как Пингицер и остальные смеются.
      И когда Том снова посмотрел в окно, он увидел, что дерево прекрасно. Он улыбнулся при мысли о том, сколько лет оно здесь стоит — наверняка больше шести, ведь оно стояло уже тогда. Его листья не были зелеными, но только потому, что их покрыл своей пылью город. Оно не выросло большим, потому что ему не хватало земли для корней и простора для веток; но сколько выросло, столько выросло, и стало деревом. По всей вероятности, терпение его время от времени вознаграждалось появлением какой-нибудь птицы, которая приветствовала его и улетала, а может, даже оставалась и свивала на нем гнездо. Дерево есть — сомневаться в этом не приходилось. Оно было тогда, и оно по-прежнему есть. Ствол, изрезанный и ободранный, утратил гибкость, но пока еще крепок.
      Поднять и перенести мешок к отделу дегустации раз от раза становилось все легче и легче. Девятый он поднял как перышко.
      Было уже почти девять, до двенадцати предстояло сделать еще очень много, но Томас Трейси решил, что теперь ему можно зайти в отдел дегустации.
      Дегустаторы сидели за круглым столом, перед каждым стоял серебряный кофейник, Пингицер из своего цедил кофе.
      — Ах-ха, — сказал он, — как раз время. Вот есть кофе, мой собственный мысль, из Вена, отшен старый.
      Он налил чашку, протянул ее Томасу, тот взял и начал дегустировать. Дегустировал он не спеша.
      — Хороший, — сказал он.
      — Мой собственный мысль, — сказал Пингицер, — Вена.
      Как шесть лет назад, Томас Трейси слушал их разговоры и прохаживался по комнате. Когда его чашка опустела, он протянул ее Шайвли, и тот налил из своего кофейника. Его кофе тоже был хороший.
      — Ну, пора снова приниматься за работу, — сказал Том, — у меня ее выше головы.
      — Ах-ха, — сказал Пингицер, — это есть молодость. Это есть заблуждений молодость, это есть прекрасный заблуждений. Был время в Вена, когда Пингицер имел этот молодость и этот заблуждений. Это был прекрасный время, прекрасный молодость, прекрасный заблужений. Ах-ха. Вот есть Пингицер семьдесят два, нет желаний работать, нет прекрасный заблуждений.
      — Я еще зайду, — сказал Трейси и вышел.
      Он пошел прямо к окну — еще раз увидеть двор. Да, ему было о чем подумать, только начать думать хотелось как можно позже, но все же — в ближайшие час или два. Время всегда изумляло Тома. Он знал, что не понимает его, но знал также: все, что к тебе приходит, все хоть сколько-нибудь стоящее — любая мысль, любая истина — приходит сразу. Хочешь, можешь ждать хоть до бесконечности или перестать ждать, или можешь начать двигаться, двигаться вместе со временем и в глубь времени, работать над мыслью, которая должна появиться; и вдруг благодаря тому, что ты двигался вместе со временем и в глубь времени, и благодаря тому, что ты работал над мыслью, — она приходит к тебе наконец, приходит полностью, приходит ясная, приходит сразу.
      Но чтобы для новоприбывшей нашлось место, нужно где-то внутри себя двигаться очень медленно. Надо нестись во весь опор — и в то же время почти не трогаться с места.
      Трейси было о чем подумать, было что сделать, и начать надо было с работы. То, что предстояло сделать — а сделать надо было много, — нужно было начать с выполнения простой работы: перетаскиванья мешков с кофе.
      Трейси простоял минуту, улыбаясь жалкой, но в то же время прекрасной картине за окном и огромности предстоящей работы, припоминая — неторопливо, без спешки — все с нею связанное, между тем как взгляд его устремился к низкой арке ворот старого дома на другой стороне двора.
      Он перенес еще с полдюжины мешков, прежде чем снова остановился взглянуть на эту картину, и сейчас он только взглянул, потому что работа теперь доставляла удовольствие и ему хотелось ее продолжать. Но в ту секунду, когда он бросил взгляд в окно, ему что-то почудилось. Он уже нес следующий мешок, когда вдруг спросил себя: а что же такое ему почудилось? Или просто ему пригрезилось то, что было когда-то, давным-давно, в столь богатое возможностями время?
      Он решил перенести еще с полдюжины мешков и тогда уже снова остановиться передохнуть. На этот раз он пойдет к задней двери, откроет ее, выйдет на крыльцо и посмотрит оттуда.
      Когда он вышел на крыльцо и окинул двор взглядом, ни на чем его особенно не задерживая, ему снова почудилось, что он видит это, и его охватила глубокая радость. Что бы это ни было, оно было рядом. Где-то рядом. Сомневаться в этом не приходилось.
      Он снова принялся за работу, перенес еще три мешка, а потом опять зашел на минутку в отдел дегустации.
      — Ну как оно, после шестилетнего перерыва? — спросил Рингерт.
      — Теперь легче, почти как раньше, — ответил Трейси. — А как ваши дела, Рингерт?
      — О, — ответил Рингерт, — теперь уж я не скачу и не брыкаюсь.
      — Ах-ха, — сказал Пингицер, — это брыкайсь — это есть два? Один — двигать ног, два — делать жалоба? Не может двигать ног? Не может делать жалоба?
      — Я не знаю, — ответил Рингерт. — Ногой я могу двинуть, хотя и не так, как прежде. И жаловаться могу, хотя тоже не так, как прежде. Прежде я мог жаловаться на что угодно, и мне это очень нравилось. Теперь у меня остался только один повод для жалоб, но у меня даже нет желания им пользоваться.
      — Какой есть этот повод? — спросил доктор Пингицер.
      — Конец Рингерта, — ответил Рингерт.
      — Ах-ха. Какой есть вкус Рингерт кофе?
      — Хороший, — ответил Том Трейси.
      — Пошалуста, — сказал Пингицер, протягивая чашку через стол Рингерту, и тот налил ее до краев. Доктор Пингицер попробовал. — Ах-ха. Карош.
      Том Трейси перенес еще три мешка, остановился у окна, прислонившись к нему спиной, и прислушался. Он простоял долго, может быть, целых три минуты. Во дворе было тихо. Он не был уверен в том, что действительно что-то слышал, и, поняв, что не уверен в этом, снова взялся за работу. Возвращаясь за каждым новым мешком, он останавливался и прислушивался. После того как он перенес еще шесть мешков и прислушался еще шесть раз, он сел на мешок — не ради отдыха, а для него, чтобы отдаться чувству благодарности, приблизиться ко всему, к сути всего, и радоваться тому, к чему приблизился.
      Когда, в конце концов, у него исчезли последние сомнения в том, что слышит это, он не испытал удивления, не вскочил на ноги, не обернулся, а только тихо-тихо повторил услышанное. Через секунду он услышал то же самое снова, и тогда он медленно-медленно встал, взвалил мешок на плечо и понес его.
      Когда Том опустил мешок, выпрямился и обернулся, он увидел тигра.
      Даже издали бросалось в глаза, какой у него жалкий вид. Он был раненый, больной, худой и слабый. Скользнув по нему взглядом, Том Трейси пошел назад, к штабелю мешков, поднял новый и понес его. А тигр тем временем вскарабкался на самый верх штабеля и улегся там отдыхать и смотреть.
      Том Трейси и тигр стали разговаривать, на этот раз без слов, даже без звуков, но оба понимали все.
      Стремительная мысль достигла наконец места назначения.
      Когда он перенес последний мешок, была четверть первого. Дегустаторы уже ушли на ленч. Тигр стал около Тома, и они вместе спустились на два лестничных марша ниже — к выходу на улицу. При виде входной двери тигр испугался и попятился. Том постоял секунду, а потом молча вышел и стал на ступеньках, и дверь за ним захлопнулась.

      Капитан Хьюзинга и шеф Блай наблюдали из окна комнаты третьего этажа в доме напротив.
      Томас Трейси вышел и теперь стоял перед входом к «Отто Зейфангу» точно в назначенное время.
      — Сколько сейчас? — спросил Блай.
      — Полпервого, — ответил Хьюзинга. — Вы верите, что это… произойдет?
      — Что-то уже произошло — вы слышали, какие сводки поступают каждые полчаса?
      — Да, слышал.
      — Четыре часа подряд все спокойно!
      — Да. Так вы верите, что это произойдет?
      — Ну а если даже нет? Посмотрите на него: разве он сумасшедший?
      — Самый настоящий, — неожиданно сказал Хьюзинга. — Такой же, как вся эта затея. Я ошибся. Я ничего не понял. Вон мы повесили вывеску — «Отто Зейфанг». Отто Зейфанг уже три года как умер. В доме товарный склад, а не контора по импорту кофе. Сейчас и шесть лет назад — совсем не одно и то же. Он — сумасшедший, самый настоящий, но все равно не такой сумасшедший, как я. Поверить, чтобы кто-нибудь мог вернуть прошлое, победить то, что от начала времен разбивает человеческие сердца! Это невозможно сделать. Невозможно, и все. Мне жаль его, он безумен. Он не знает, но он должен будет вернуться в «Бельвю», и девушка тоже. Ничего не произойдет, шеф. Простите меня. Я уйду в отставку. Я искренне верил, что он это сделает, но поверить в это было чистым безумием. Ничего не произойдет.
      — Ну а как быть с тем, что уже произошло? — спросил Блай.
      — Случайное совпадение, — ответил Хьюзинга. — А потом, такое бывало и раньше. Я поднимал архивы: в декабре 1882 года было семь часов, в течение которых тоже ничего не произошло. В марте 1896-го — одиннадцать часов, в июле 1901-го — пять, в августе 1908-го — девять. Такое бывало.
      — Правильно, — сказал Блай. — Но откуда вы знаете, что одновременно не происходило что-то другое — такое, о чем никто не знает? Что-то другое оставшееся незамеченным.
      — То есть, по-вашему, что-то должно еще произойти?
      — По-моему, уже произошло, и… послушайте: не возвращайте их в «Бельвю».
      — Я дал слово доктору Скаттеру. Через несколько минут я повезу их назад, а потом сразу же подам в отставку.
      — Вам не надо подавать в отставку. Неужели мы не сможем как-нибудь замять эту историю? Мы уже делали это не один раз. Ваше место остается за вами, вам не о чем беспокоиться. Допустим, все провалится — кому до этого дело?
      — Мне, — ответил Хьюзинга.
      И тут они увидели на Уоррен-стрит Лору Люти.
      Они увидели, как Томас и Лора встретились. Увидели, как они улыбаются друг другу. Увидели, как двигаются их губы. Увидели, как Лора поднимается к Тому по ступенькам. Увидели, как он обнимает ее. Увидели, как ее руки обвивают его шею. Увидели, как стоят и смотрят на это Пиберди, Рингерт, Шайвли и Пингицер. Увидели, как Томас Трейси, собираясь идти, взял Лору под руку и приоткрыл входную дверь.
      Не распахнул, а чуть-чуть приоткрыл ее.
      И тогда они увидели, как тигр Тома Трейси вышел и стал рядом с Лорой Люти.
      Это была черная пантера, прихрамывающая на правую переднюю ногу. Если бы не хромота, это была бы самая красивая черная пантера, которую кому-либо доводилось видеть.
      Они увидели, как Том Трейси, Лора Люти и тигр Тома Трейси вместе пошли по Уоррен-стрит. Увидели, как они вошли в складское помещение, на стенах которого висели теперь картины с изображениями животных.
      А через некоторое время они увидели, как Томас Трейси и Лора Люти вышли оттуда и направились к докам в конце Уоррен-стрит.
      И еще они увидели, что тигра с ними нет.
      Блай и Хьюзинга сбежали вниз по лестнице, выскочили на улицу, пересекли ее и вбежали в здание, из которого только что вышли Том и Лора. Слу и Сплайсер стояли и ждали их.
      — Который из вас Слу? — спросил Блай.
      — Я, сэр, — ответил один из них.
      — Прекрасно, — сказал Блай. — Расскажите мне, что вы сейчас видели.
      — Я видел, как молодой человек и девушка вошли сюда и осмотрели все картины на стенах, — сказал Слу, — а потом ушли.
      — А еще что? — спросил Блай.
      — Больше ничего, сэр.
      — Теперь вы, Сплайсер, расскажите подробно, что вы видели.
      — Я видел то же самое, сэр.
      — Вы уверены?
      — Так точно, сэр.
      — Возвращайтесь на свои участки.
      Двое молодых полицейских ушли.
      — Ну, — спросил Блай Хьюзингу, — что вы на это скажете?
      — Просто не знаю, что сказать. Вы ведь видели тигра, правда?
      — Я видел тигра.
      — Вы ведь не просто… говорите это? Вы видели, как Трейси открыл дверь? Видели, как тигр вышел и стал рядом с Лорой, — правда?
      — Да, я все это видел.
      — Но Слу и Сплайсер не видели тигра.
      — Да, не видели.
      — И тигр исчез.
      — Да, исчез.
      — Куда делся тигр?
      — Я не знаю, — ответил Блай.
      — Если вы не против, я хотел бы получить на остаток дня увольнительную.
      — Вы выполнили свою работу. Чем думаете сейчас заняться? Пойдете на бейсбол?
      — Нет, — ответил Хьюзинга, — пожалуй, схожу ненадолго в церковь святого Патрика. А потом, пожалуй, домой. Мне не терпится увидеть жену и малышей.
      — Да, — сказал Блай. — Идите.
      Хьюзинга обошел помещение, рассматривая одну картину за другой, а потом вышел и зашагал к церкви святого Патрика. Теперь картины стал рассматривать Блай. Посмотрев все, он вернулся бросить еще один, последний взгляд на картину, где был изображен спящий в пустыне араб, над которым стоит лев.
      После этого он вышел на улицу и направился в церковь святого Патрика.
      Такова история Томаса Трейси, Лоры Люти и тигра, имя которому — любовь.
 
       Перевод с английского Р. Рыбкина

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ