Шиферные крыши блестят от холодного дождя, редкие кутающиеся в пальто прохожие сгибаются под ударами морского ветра, отдельные фонари освещают кажущуюся безжизненной улицу. Я спросил себя, есть ли на Сиэле электричество, или водопровод, или автомобили. На узких улочках в окрестностях гавани я не заметил никакого движения, но эти улочки были мощеными. Город Сиэл очень напоминал малочисленные деревни на севере Файандленда. Бросающаяся в глаза разница заключалась в том, что из большинства каменных труб поднимался дым; это было ново: в Джетре и во всем Файандленде существовали строгие законы против загрязнения воздуха.

В Сиэле никто из пассажиров не покинул корабль, и наше прибытие привлекло мало внимания горожан. Через несколько минут после того, как мы пришвартовались у оконечности мола, от таможенной конторы к нам медленно направились двое мужчин в форме; они поднялись на борт. Это были служащие Управления Эмиграции, что стало ясно каждому, едва прозвучал приказ всем пассажирам собраться на нижней палубе. Когда я увидел всех пассажиров разом, мое предположение, что на борту очень мало молодых людей, подтвердилось. Пока мы стояли в очереди на проверку виз, я подумал, что девятидневное путешествие до Марисея, где я должен был сойти на сушу, мне придется провести в одиночестве. В очереди за мной стояла молодая женщина – мне показалось, ей лет двадцать с небольшим, – но она читала книгу и как будто бы интересовалась только этим.

Я рассматривал свое путешествие по Архипелагу Мечты как разрыв с прошлым, как начало новой жизни, однако, по-видимому, первые дни сулили мне частичную изоляцию, к которой мне следовало бы привыкнуть в Джетре.

Мне повезло. Все знакомые твердили мне об этом и даже я сам в это поверил. Сначала меня все поздравляли и даже устроили торжество. Но сразу же я все больше стал чувствовать себя отрезанным от них. Когда наконец пришло время покинуть Джетру и начать путешествие по Архипелагу Мечты, чтобы получить свой выигрыш, я рад был ретироваться, отплыть. Я радовался путешествию, жаре тропиков, чужой речи и жизни по чужим обычаям. Однако теперь, когда путешествие началось, я почувствовал, что мне необходимо приятное общество.

Я воспользовался случаем и заговорил с женщиной, стоявшей позади меня, но она ограничилась вежливой улыбкой и снова устремила взгляд в книгу.

Подошла моя очередь, и я отдал свой паспорт. Я уже раскрыл его на той странице, где Высокая Комиссия Джетры поставила визу, но служащий закрыл ее и пролистал паспорт с начала до конца. Другой, сидящий возле него, уставился мне в лицо.

Служащий сравнил фотографию и прочитал мои данные.

– Роберт Питер Синклер, – сказал он и в первый раз посмотрел на меня.

Я подтвердил это кивком. Меня пленил его подлинный островной выговор, который я услышал впервые. Он произносил мое имя растягивая гласные – что-то вроде «Пиитер». Раньше такой акцент я слышал только в одном фильме, у актеров; теперь, когда я услышал его снова, у меня появилось ощущение, что этот человек намеренно коверкает слова, чтобы подбодрить меня.

– Куда вы направляетесь, мистер Синклер?

– Сначала на Марисей.

– А потом?

– Коллажо, – сказал я и подождал его реакции.

Он, казалось, ничего не заметил.

Я полез в нагрудный карман и вытащил оттуда бумажник с тонкой пачкой отпечатанных бумаг и билетом, выданным мне судоходной компанией, но он махнул рукой.

– Не это. Лотерейный билет.

– Конечно, – сказал я, досадуя на свою недогадливость, хотя это была вполне понятная ошибка. Я вытащил из внутреннего кармана портмоне. – Номер указан в визе.

– Я хочу видеть сам билет.

Я нащупал сложенный и засунутый в самое дальнее отделение портмоне билет и после нескольких секунд опасливых колебаний вытащил его. Никто не подготовил меня к тому, что придется показать билет проверяющим.

Я отдал его служащим, и те подвергли его тщательной проверке, скрупулезно сравнив номер с тем, что был указан в моем паспорте. Убедившись наконец в его подлинности, они вернули мне билет, и я снова спрятал его в портмоне.

– Что вы намерены делать, когда покинете Коллажо?

– Еще не знаю. Как я слышал, предстоит долгий период выздоровления. Я думаю, тогда все и спланирую.

– Вы намереваетесь снова вернуться в Джетру?

– Еще не знаю.

– Хорошо, мистер Синклер, – он проставил дату в предназначенном для этого месте под визой, закрыл паспорт и передвинул его по столу ко мне. – Вы счастливчик.

– Я знаю, – механически ответил я, хотя сильно сомневался в этом.

К столу подошла женщина, стоявшая позади меня, а я отправился в бар, находившийся на той же палубе. Многие из пассажиров, которых я видел в очереди перед собой, были уже там. Я заказал двойной виски и протиснулся к стойке. Скоро у меня завязалась беседа с пожилой супружеской парой, которая хотела отдохнуть на Марисее. Это были образованные и, по-видимому, состоятельные люди по имени Торрин и Деллидуа Сейэм, родом из университетского городка Старый Хайдилл на севере Файандленда. Они купили в одной из деревень под Марисеем домик-люкс с видом на море и пообещали мне показать его фотографию, когда в следующий раз выйдут из своей каюты.

Они казались дружелюбными и ненавязчивыми и постоянно подчеркивали, что домик-люкс на этом острове Архипелага обошелся им не дороже, чем дом на родине.

Я несколько минут поговорил с ними, но тут в бар вошла молодая женщина, которая стояла в очереди сразу за мной. Бросив в мою сторону быстрый взгляд, она заказала выпивку. Она встала со своим стаканом возле меня и, как только супруги Сейэм сказали, что хотят спуститься к себе в каюту, повернулась и заговорила со мной.

– Надеюсь, не произошло ничего страшного, – сказала она. – Я случайно услышала, о чем говорили служащие. Вы действительно выиграли в Лотерею?

Я инстинктивно перешел к обороне.

– Да.

– Впервые вижу человека, которому удалось выиграть в нее.

– Я тоже, – сказал я.

– Не думала, что все это по-настоящему. Я целый год покупала лотерейные билеты, но мне ни разу не выпадал выигрышный номер, и я решила, что все это сплошное мошенничество.

– Я купил билет один-единственный раз и сразу выиграл. И все еще не могу в это поверить.

– Вы можете показать мне выигрышный билет?

С той недели, как распространилась новость о том, что мне достался Главный выигрыш Лотереи, многие просили показать им билет, словно, если они увидят и прикоснутся к счастливому билету, к ним могла перейти удача. Билет мой был порядочно захватан и надорван, но я вынул его из портмоне и показал.

– И вы купили этот билет самым обычным образом?

– В киоске в парке.

Это произошло в чудесный день на исходе лета: я ждал кого-то у входа в Сеньор-парк и, пока прогуливался туда-сюда, мой взгляд упал на киоск, где продавались лотерейные билеты. Такие киоски, в которых можно купить лотерейные билеты всех видов, были обычным делом в Джетре и в других крупных городах мира. Продажу лотерейных билетов обычно поручали инвалидам или раненым, пришедшим с войны. Каждый месяц служащие компании поручали им продать сто тысяч лотерейных билетов, но самое странное заключалось в том, что я редко видел кого-нибудь, кто стоял бы у киоска и покупал билеты. Рассказывать о покупке билета было не принято, хотя почти всем, кого я знал, за свою жизнь довелось приобрести хотя бы пару билетов, а в дни, когда публиковались таблицы выигрышей, на улицах всегда стояло много людей с раскрытыми газетами и просматривало таблицы.

Хотя участие в обычной лотерее меня никогда особенно не интересовало, на главный выигрыш в лотерее Коллажо нельзя было не обратить внимания, и он всегда приводил меня в некоторое возбуждение. С другой стороны, шансы выиграть в лотерею, особенно в эту, были так ничтожно малы, что я никогда всерьез не думал принимать участие в игре. Но в тот особенный день, когда я праздно прогуливался по парку, мое внимание привлек продавец лотерейных билетов. Это был инвалид войны, молодой парень, вероятно, лет на десять моложе меня, который в своем мундире неподвижно сидел за окошком крошечного киоска. Его раны выглядели весьма скверно: он потерял глаз и руку, а его шею и голову поддерживал опорный корсет. Движимый беспомощным, отчасти виноватым сочувствием штатского, которому удалось избежать призыва, я подошел и купил один билет. Сделка совершилась быстро, я же почувствовал себя не совсем удобно, словно покупал порнографический журнал или нелегальные наркотики.

Двумя неделями позже я обнаружил, что на мой билет пал главный выигрыш. Мне становилось доступно лечение, приносящее бессмертие, после чего я буду жить вечно. Потрясение и удивление, недоверие и лихорадочная радость – такова была моя первая реакция, и теперь, спустя несколько недель с тех пор, как узнал эту новость, я все еще не мог в полной мере представить себе свою будущую жизнь.

Существовал обычай, согласно которому выигравший в лотерею, даже если он выиграл только деньги, возвращался туда, где купил свой выигрышный билет и делал продавцу подарок. Я тоже – сразу, еще прежде, чем сообщил организаторам Лотереи о своем выигрыше – отправился в парк, но маленький киоск был закрыт, а другие продавцы ничего не знали. Позже в справочном бюро Лотереи я узнал, что инвалид, продавший мне билет, через несколько дней после этого умер; отсутствие руки и глаза и жутко вытянутая шея были только видимыми повреждениями.

Управление Лотереи утверждало, что каждый месяц дается двадцать главных выигрышей, однако я знал очень малое число выигравших. Одна из причин такого расхождения стала мне известна, когда я сообщил в Управление о своей удаче. Мне посоветовали быть сдержаннее и не распространяться о выигрыше и предупредили о нежелательности интервью. Хотя Лотерея Коллажо в принципе приветствовала гласность во всех ее проявлениях, опыт показал, что выигравшие из-за этого могут подвергнуться опасности. Мне рассказали, что победители Лотереи, чьи имена по неосторожности или из-за желания славы стали известны публике, подвергались нападениям на улицах; уже произошло несколько случаев такого рода, трое выигравших были убиты.

Другой причиной был международный характер лотереи, которая распространяла билеты повсюду, и только небольшая часть выигравших жила в Файандленде. Билеты продавались во всех странах Северного Континента и по всему Архипелагу Мечты.

Служащие бюро Лотереи снабдили меня бумагами и информацией и помогли уладить все мои остальные дела. Я несколько дней размышлял о горах бумаг и бюрократах, с которыми придется иметь дело, если все это буду делать сам, а потом поступил так, как мне предложили. С этого мгновения я полностью оказался в их руках. Мне помогли утрясти дела в Джетре, уволиться с работы и съехать с квартиры; свои скудные сбережения и вклады я перевел на текущий счет; меня снабдили визой и забронировали мне место на корабле. Бюро обязалось вести мои дела и дальше, до моего возвращения. Я стал беспомощной марионеткой их организации, марионеткой, неудержимо приближающейся к Клинике бессмертия на острове Коллажо.

Молодая женщина вернула мне выигрышный билет, я сложил его и убрал в портмоне.

– И когда начнется лечение?

– Не знаю. Вероятно, вскоре после моего прибытия на Коллажо. Но я еще окончательно не решил.

– Правда? Вы сомневаетесь?

– Нет, но я все еще не определился окончательно.

Постепенно мне стало неудобно разговаривать о таких вещах в полном неизвестных мне людей баре. В минувшие недели я, к скуке своей, выслушал множество чужих мнений и предположений по поводу главного выигрыша и, поскольку, как и остальные, не зная почти никаких подробностей, все время говорил об этом и задавал вопросы.

Я полагал, что во время долгого, неспешного плавания по этому миру островов у меня будет возможность подумать, и надеялся, что успею разрешить все сомнения. Море и острова давали мне пространство, время и досуг. Но корабль все еще стоял на якоре в Сиэле, а Джетра находилась в часе пути отсюда.

Может быть, женщина почувствовала мою сдержанность, потому что представилась. Ее звали Матильда Энглен, и у нее была докторская степень в биохимии. Она заключила двухгодичный контракт с одной из сельскохозяйственных исследовательских групп на острове Семелл и некоторое время рассказывала о проблемах островов. Из-за войны в некоторых частях Архипелага возникли трудности со снабжением продовольствием. Но, кроме того, на множестве незаселенных островов были основаны сельскохозяйственные поселения, которые только теперь начали давать прибыль. Однако им не хватало посевного материала, рабочей силы и машин. Они специализировались на выращивании зерновых, и к этому времени в большинстве своем – принимая во внимание климатические условия на островах – развивались неплохо. Матильда сомневалась, хватит ли двух лет исследовательской работы, однако было предусмотрено продление договоров на следующий двухлетний период.

В бар приходило все больше пассажиров, прошедших проверку, и когда мы опустошили свои стаканы, я предложил пойти пообедать. Мы пришли в обеденный зал первыми, но обслуживание было медленным, а еда довольно скверной. Главное блюдо состояло из листьев пагуа, фаршированных рубленой рыбой с пряностями; при всей остроте специй блюдо, когда его нам подали, было чуть теплым. В Джетре я частенько ел в ресторанах, специализировавшихся на кухнях различных островов, и привык к такой пище, но в столице между ресторанами существовала сильная конкуренция в качестве приготовления блюд и обслуживания. На борту корабля такой конкуренции не было. Поначалу, разочарованные, мы не видели никакого смысла в том, чтобы жаловаться на это, и полностью сосредоточились на беседе.

Пока мы обедали, корабль отплыл и путешествие продолжилось. Я поднялся на ахтердек и стоял на солнышке у поручней, наблюдая, как темные очертания Сиэла, тающие в дымке, остаются далеко позади. Ночью мне приснился яркий сон, в котором Матильда играла главную роль, и, снова увидев ее на завтраке, я стал воспринимать ее несколько иначе.

Глава шестая

Корабль направился на юг, день ото дня становилась теплее, а у меня не было времени взвесить все «за» и «против» главного выигрыша. Меня отвлекали постоянно меняющиеся панорамы островов, да и Матильда все больше занимала мои мысли.

Я действительно не ожидал, что с кем-нибудь познакомлюсь на борту, однако со второго дня пути почти непрерывно думал только о Матильде. Она, казалось, была рада моему обществу и польщена моим к ней интересом, но и только. Я должен был признаться себе, что настойчиво преследую ее, и наконец это начало меня мучить. Вскоре мне стало трудно придумывать предлоги, которые позволили бы мне быть с ней; к сожалению, она была из тех женщин, кому нужны такие предлоги. Во всяком случае, приходя к ней, я должен был предложить ей что-нибудь новое: стаканчик в баре, прогулку по палубе, короткую вылазку на сушу в ближайшем порту. Но, невзирая на эти с таким трудом найденные предлоги, она регулярно находила причины для отказа: небольшой послеобеденный сон, необходимость вымыть голову, письмо, которое надо дописать. Я знал, что она все еще не интересуется мной по-настоящему, как и я ею, но не видел в этом причин создавать трудности.

Конечно, часть времени мы неизбежно проводили вместе. Мы были примерно одних лет – ей был тридцать один год, на два года больше, чем мне, – оба жили в столице и даже принадлежали к одному социальному слою. Ее тоже угнетало большое количество пожилых супружеских пар на борту, однако в отличие от меня она со многими подружилась. Я находил ее интеллигентной и остроумной, а в легком хмелю она обнаруживала неожиданные для нее глубокомыслие и чувство юмора. Эта стройная блондинка много читала, в Джетре проявляла сдержанную активность (мы обнаружили, что у нас есть общие знакомые) и в некоторых случаях, когда длительные остановки давали нам возможность совершать недолгие вылазки на берег, обнаружила хорошую осведомленность об обычаях отдельных островов.

Сон, взволновавший мои чувства, был одним из тех редких снов, которые помнишь после пробуждения. Он был сравнительно прост. Я был с молодой женщиной, в которой легко было узнать Матильду, на одном из островов, и мы были влюблены друг в друга.

Когда я утром увидел Матильду, я ощутил такой сильный прилив чувств и спасительного тепла, что мне показалось, будто мы знакомы уже много лет, а не один день. Вероятно от удивления она отреагировала столь же тепло, но мы ничего не смогли поделать, и каждый из нас вновь вернулся к своей роли: я преследовал ее, а она уклонялась – с прежним упорством, тактом и осторожным юмором.

Другим моим главным занятием на борту было открывать острова. Я не уставал стоять у поручней, любоваться постоянно меняющейся картиной, а частые остановки в портах по курсу следования давали мне возможность делать интересные наблюдения.

Стену большой кают-компании украшала огромная стилизованная карта Срединного моря со всеми основными островами и маршрутами кораблей. Тут впервые открывалось все необозримое многообразие Архипелага и необычно большое количество островов, открывалось – и ошеломляло: как экипажи кораблей могут столь уверенно вести суда в этих водах! Кроме того, навигация здесь была очень оживленной: за один день, проведенный на палубе, я видел примерно два-три десятка грузовых судов, пару пассажирских пароходов вроде нашего и бесчисленное множество мелких судов, обеспечивающих сообщение между соседними островами. Вокруг некоторых островов плавало множество прогулочных яхт и парусников, а также, как и повсюду, знакомые флотилии рыболовецких баркасов.

В общем и целом можно сказать, что пересчитать все острова Архипелага невозможно, ведь их более десяти тысяч. В Срединном море протяженность его давно измерена и острова нанесены на карты, однако, кроме населенных и крупных ненаселенных островов, существовали крошечные островки, рифы и скалы, которые временами то появлялись, то исчезали.

На обзорной карте было видно, что острова южнее Джетры принадлежали к группе Торкви; главного острова этой группы, Дерилла, мы должны были достигнуть на третий день. Еще южнее находилась небольшая группа островов под названием Серквес. Острова эти развитием техники и географически были связаны воедино, но каждый из них, хотя бы теоретически, в политическом и хозяйственном отношении был независим от остальных.

Срединное море опоясывало планету по экватору, однако по площади было значительно больше, чем оба континентальных массива, на севере и на юге. В одном месте море подходило почти вплотную к южному полюсу, а в северном полушарии на материке находилась страна под названием Комлин, одна из тех, с которыми мы постоянно воевали, чья территория простиралась на юг до экватора; нужно сказать, что континент этот находился в умеренной зоне, тогда как на большинстве островов климат был тропический.

Анекдотический факт, который изучали в школах на Архипелаге Мечты, – и другие пассажиры часто повторяли его – состоял в том, что острова были так многочисленны и так близко расположены друг к другу, что с любого острова видны были по меньшей мере семь других. Я никогда не сомневался в этом, но теперь решил, что это, вероятно, преуменьшение: ведь с относительно низко расположенной палубы я зачастую мог видеть больше дюжины различных островов.

Можно было удивительно живо представить себе, что я всю жизнь мог провести в Джетре, так никогда и не узнав этот чужой для меня край. В двух днях пути от Джетры у меня появилось чувство, что я попал в какой-то другой мир. И все же до родины было ближе, чем до горных перевалов на севере Файандленда.

Если двинуться дальше на юг, запад или восток по Архипелагу, можно месяцами плыть на корабле и все время наблюдать такое же разнообразие, многообразие, которое невозможно описать, невозможно даже представить. Острова большие, маленькие, скалистые, плодородные, гористые и низменные; эти простые вариации целыми днями сменяли друг друга то по правому, то по левому борту. Огромное количество красивейших видов притупляло чувства, а фантазия усиливала увиденное. Мне острова представлялись картинками на панораме, так спокойно и ровно плыл меж ними корабль, картинками со множеством деталей, тщательно выписанных.

Но мы заходили в порты, и тогда впечатления дня наслаивались друг на друга.

Наши короткие посещения островов были регулярными и реальными событиями, они прерывали монотонное течение времени на борту. Порты давали все: как меня научили, я отказался от попыток питаться или спать по часам. Спать стоило только в море, корабельные машины работали в мерном, усыпляющем ритме. Есть было выгоднее в ресторане в то время, когда там обедал экипаж.

Корабль всегда выжидал до полудня или полуночи, а его прибытие в порт, очевидно, было не столь уж рядовым событием. На большинстве островов на пирсах нас ждали толпы людей, а позади них стояли ряды грузовиков и телег, чтобы забрать груз и почту, которые мы привезли. Потом происходил хаотический обмен пассажирами, который сопровождался приходами и уходами, бесконечными громкими спорами, приветствиями, сценами прощания и передачей в последнюю минуту известий, которые выкрикивались с берега и на берег. Все это вносило беспокойство в нашу чрезвычайно мирную жизнь. В портах мы вспоминали о том, что мы – на борту корабля, транспортного средства, перевозящего грузы и людей, пришедшего издалека и вторгшегося во внутриостровную жизнь.

Когда было возможно, я сходил с корабля в порту и отправлялся на небольшие прогулки по маленьким островам. Мои впечатления были поверхностными, и я вел себя как турист, который охотится за достопримечательностями и памятниками искусства, а также за красивыми видами и у него нет времени посмотреть на людей. Но Архипелаг не был предназначен для туристов и в городах не было ни гидов, ни обменных пунктов, ни музеев местной культуры. Кое-где я пытался купить открытки с видами, чтобы послать домой, но когда наконец нашел искомое, то узнал, что почту на север отправляют только по особому разрешению. После многих блужданий мне удалось самостоятельно уяснить ряд особенностей: использование для пересчета архаичной, основанной не на десятичной системе счисления валюты, разницу между различными сортами хлеба и мяса, которые здесь продавались, и кулачное право.

Иногда на этих экскурсиях меня сопровождала Матильда, и ее присутствия было достаточно, чтобы я не сразу начинал замечать окружающее. Я знал, что напрасно теряю с ней время, однако сопротивляться ее очарованию не мог. Я думаю, нам обоим стало легче – в моем случае это был извращенный вид облегчения – когда на четвертый день мы зашли в гавань Семелла на острове того же названия и Матильда сошла с корабля. На прощание мы заключили что-то вроде договора, и в ее голосе не было и следа неискренности. Когда она сошла на берег, я стоял у поручней и смотрел, как она идет по бетонным плитам пирса. Светлые волосы блестели на солнце. В конце пирса ждала машина. Мужчина, ждавший Матильду, погрузил в багажник ее чемодан, и, прежде чем сесть в машину, она еще раз повернулась и коротко махнула мне рукой. Потом она уехала.

Семелл был сухим островом. На каменистых холмах росли оливы. В скудной тени сидели старики; где-то позади них я услышал крик осла.

После Семелла корабль и это богатое остановками и поворотами путешествие начали мне надоедать. Мне наскучили размеренность жизни и однообразные звуки: звон якорных цепей, непрекращающийся пульсирующий гул машин и насосов, говоры – язык вывихнешь – пассажиров. Еда на борту мне показалась дрянной, я отказался от обедов в судовой столовой и вместо этого во время стоянок на островах покупал свежий хлеб, вареное мясо, овощи и фрукты. Я много пил. Редкие беседы, которые я вел с другими пассажирами, были пустячными, бессодержательными, а темы их все время повторялись.

На борту корабля я вдруг стал было чрезвычайно восприимчив, впитывал новые впечатления, открывал все новые острова Архипелага. Но теперь начал сознавать разлуку с домом, друзьями и семьей. Я вспомнил последний разговор с отцом вечером накануне отплытия из Джетры: он был против, боялся, что после лечения я решу остаться на острове.

Но я слишком много отдал своему выигрышу и теперь постоянно спрашивал себя, правильно ли поступил, приняв такое решение.

Часть ответа содержала рукопись, написанная предыдущим летом. Я взял ее с собой, спрятал в чемодан и ни разу еще не перечитывал. Описание моей жизни, в котором я рассказал правду о себе, стало моей единственной целью.

С того долгого лета в холмах Муринана над Джетрой началась спокойная фаза моей жизни, в которой я не знал ни волнений, ни страсти. Мои любовные связи были поверхностными, я оброс множеством новых знакомых, но не приобрел друзей. Страна была царством неуплаченных долгов, она не могла дать настоящей инженерной работы, и я снова начал работать за жалованье.

Рукопись тоже не требовала от меня никаких усилий. Ведь в ней была только правда. Это было нечто вроде пророчества в том чистом смысле, что это был свод знаний. При этом я надеялся где-нибудь на ее страницах найти доказательства или совет, которые объяснили бы мне, как поступить с выигрышем. Я нуждался в таком совете, поскольку не имел никаких логических оснований отказываться от приза. Мои опасения шли изнутри.

Но когда корабль вошел в жаркие широты, меня охватила душевная и физическая леность. Я оставил рукопись в каюте и отложил на потом все мысли о ней и о выигрыше.

На восьмой день путешествия мы вышли в открытое море. Ближайшая группа островов на южном горизонте скорее угадывалась, чем была видна: прерывистая, едва заметная темная линия. Это море представляло собой одну из географических границ, а к югу от него находились маленькие Серквасы, к которым принадлежал и Марисей.

Перед Марисеем корабль сделал только одну остановку, а на следующей день сразу же после полудня мы увидели остров.

После великого множества островов, которые мы оставили за кормой, прибытие на Марисей показалось подходом к берегу континента. Берег протянулся в серо-голубую даль насколько хватал глаз. Темно-зеленые холмы, изрезанные дорогами, которые перекидывались виадуками над узкими долинами, спускающимися к побережью. По ту сторону их, почти на горизонте, как мне показалось, возвышался коричневато-пурпурный горный массив, чьи вершины окутывали облака.

Корабль плыл вдоль густонаселенного побережья, щетинившегося новейшими высотными зданиями, украшенного башнями отелей и жилых домов. Берег у их подножия кишел купальщиками и солнцезащитными зонтиками, полотняными навесами кафе и ресторанчиков. Я одолжил подзорную трубу и теперь разглядывал Марисей и проплывающий мимо берег. По-видимому, Марисей соответствовал стереотипу южного рая для отпускников из фильмов и плохих романов. В Файандленде Марисей слыл местом пребывания праздного зажиточного класса, любящего солнечное тепло, краем эмигрантов, державших в своих руках хозяйственную и общественную жизнь, эксплуататоров местного населения, ограничивающих его свободу и угнетающих его. Представления о прогрессе цивилизации мало касались островов Архипелага и были редки; подходящим условием для бойкой торговли была прежде всего светская обстановка густонаселенного побережья, как, например, здесь, на Марисее. Женские романы и приключенческие фильмы часто изображали на своих страницах и в кадрах этот немного экзотический мир мечты, где действие разыгрывалось на фоне отелей-люкс, казино, моторных яхт, многочисленных баров и спрятанных в густой зелени бунгало. Местные жители подавались как хищники, продажные простофили, и только для колорита; героями этих книг и фильмов были богатые, ищущие наслаждений бездельники или безумцы-интриганы. Конечно, я понимал искусственность и ложность таких в них представлений, но, тем не менее, в них чувствовалась некая внушительность.

Поэтому, увидев, наконец, остров, более чем развитый в хозяйственном отношении, я испытал некое раздвоение чувств. Часть моего сознания все еще была способна к восприятию, любопытна и пыталась оценивать объективно. Но другая часть, глубоко укоренившаяся и более иррациональная, чем первая, не позволяла рассматривать бетонный берег Марисея как мишурный блеск и плод воображения.

Итак, берега острова кишели богатыми бездельниками, которые загорали в лучах вечно летнего солнца Марисея. Все они скрывались от уплаты налогов, искали любовных приключений, были попрошайками, мошенниками и мрачными личностями, добывающими средства к существованию из темных источников. Элегантные яхты стояли у пирсов яхт-клубов или на якорях у берега; они служили подмостками для ночных искателей счастья, преступников, крупных торговцев наркотиками, повес и шикарных девок, продажных и ослепительных. Я представил себе грязные лачуги и деревянные лавки местного населения, укрытые за блестящими фасадами отелей и домов с квартирами-люкс; эти лачуги и их владельцев богатые граждане-эмигранты презирали, но, оторвав местное население от его прежней жизни, поневоле заставляли аборигенов вести паразитическую жизнь лакеев и слуг. Точь-в-точь, как в фильмах, точь-в-точь, как в одобренных властями книжках в бумажных переплетах, которые заполняли полки книготорговцев в Джетре.

Торрин и Деллидуа Сайанхем вышли на палубу и стояли у поручней чуть в стороне от меня. Они тоже с интересом смотрели на берег, снова и снова показывая на различные здания и о чем-то возбужденно переговариваясь. Романтика приключений для меня тотчас потускнела, я подошел к ним и вернул подзорную трубу. В большинстве вилл и жилищ, конечно же, жили порядочные обычные люди, такие как Сайанхемы. Я некоторое время постоял возле них, слушая их возбужденный разговор, который неотступно вращался вокруг их новой родины и новой жизни. Брат Торрина и его жена уже жили здесь. Они жили в той самой деревне и уже позаботились о постройке и обустройстве жилища.

Через некоторое время я вернулся на нос корабля и продолжил наблюдения. Здесь холмы спускались до самого моря, где они обрывались крутыми каменными стенами. Строения исчезли, и вскоре мы миновали побережье, которое по своей первозданной дикости превосходило все, что когда-либо я видел. Корабль плыл у самого берега, и в подзорную трубу я мог видеть птиц на ветвях деревьев, росших по краям утесов.

Мы достигли того, что сначала показалось мне устьем реки и корабль медленно поплыл вверх по течению. Пронизанная щедрыми лучами солнца вода здесь была глубока и спокойна, потрясающего бутылочно-зеленого цвета. Оба берега реки покрывал густой тропический лес, совершенно неподвижный в тихом воздухе.

Однако через несколько минут плавания по этому каналу я понял, что это не река, а пролив между островом отдыха и соседним островом, заслоняющим широкую, тихую лагуну, за которой был виден широко раскинувшийся город Марисей.