Когда она вернулась в спальню, я встал. Грейс потушила сигарету и повернулась ко мне. Она, казалось, взяла себя в руки.

– Ты слышал, о чем я говорила? – спросила она.

– Да. Ты уходишь к Стиву.

– Завтра утром я приду снова. Стив завезет меня по дороге на работу. Ты еще будешь здесь?

– Грейс, пожалуйста, не уходи! Я больше не буду говорить о рукописи.

– Да нет, я просто должна немного успокоиться, поговорить со Стивом. Ты выводишь меня из равновесия. Я же не ждала, что ты вернешься так рано.

Она прошлась по комнате, взяла сигареты и спички, сумочку, книгу. Еще она взяла бутылку вина из шкафа и заглянула в ванную. Через пару минут она уже стояла в коридоре около двери в спальню и проверяла содержимое своей сумочки в поисках ключей. На ее запястье висел пластиковый пакет с туалетными принадлежностями и бутылкой вина.

Я вышел и встал рядом с ней.

– Не могу поверить, – сказал я. – Почему ты бежишь от меня?

– Почему ты бежишь от меня?

На ее лице было сдержанное выражение, и она упорно старалась избегать моего взгляда. Я видел, как она старается сохранить самообладание; раньше мы спорили до изнеможения, шли в кровать, а утром продолжали разговор. Но теперь она положила конец всему этому: звонок, внезапный уход, бутылка вина.

Теперь, дожидаясь, когда я позволю ей уйти, она мысленно была уже на полпути к станции метро.

Я схватил ее за руку. Это вынудило ее посмотреть на меня, но она сразу же отвела взгляд.

– Ты меня все еще любишь? – спросил я.

– Как ты можешь спрашивать? – спросила она. Я молчал, пытаясь своим молчанием оказать на нее нажим. – Ничего не изменилось, Питер. Я пыталась убить себя, потому что тебя люблю, потому что ты не замечаешь меня, потому что я не могу быть с тобой. Я не хотела умирать, но потеряла рассудок и не могла справиться с собой. Я боялась, что ты вынудишь меня снова натворить что-нибудь, – она глубоко вздохнула, но как-то судорожно, и я увидел, что она сдерживает слезы. – В глубине тебя есть что-то… что-то, к чему я не могу подступиться. Я почувствовала это еще острее, когда ты вернулся, когда начал говорить об этой проклятой рукописи. Ты снова заставил меня потерять рассудок.

– Я вернулся домой, потому что перестал быть самим собой, – сказал я.

– Нет… нет, неправда! Ты обманываешь себя и пытаешься обмануть меня. Оставь, не надо все начинать сначала! Я этого не вынесу!

Она расплакалась и я попытался привлечь ее к себе, заключить в объятия и успокоить, но она, всхлипывая, отстранилась, вышла за дверь и захлопнула ее за собой.

Я стоял в коридоре, слушая звонкое эхо.

Через некоторое время я вернулся в спальню и долго сидел на краю кровати, глазея на ковер, на стену, на шторы. После полуночи я встал и навел порядок. Я вытряхнул пепельницу и вымыл посуду, оставшуюся после нашего ужина, а потом помыл кофейные чашечки и поставил все это в сушилку возле мойки. Затем я вытащил свой кожаный чемодан и засунул в него столько своей одежды, сколько туда убралось. Сверху я положил рукопись. Я убедился, что свет во всех комнатах погашен и вода из крана не капает. Выходя, я погасил свет в коридоре и закрыл за собой входную дверь.

Я пошел по Кентиш-Таун-роуд, на которой, несмотря на поздний час царило оживленное движение. Я слишком устал, чтобы спать на улице, и решил подыскать себе ночлег недалеко от вокзала Паддингтон, где отелей было полно – но я хотел уехать из Лондона. Я нерешительно остановился и осмотрелся.

Отказ Грейс словно оглушил меня. Я вернулся к ней, не приводя ничего в порядок, и рассказал ей все, не представляя себе, что может произойти, воодушевленный и убежденный, что все свои внутренние силы могу посвятить решению этой непростой проблемы. Вместо этого она показала, что она сильнее меня.

Молния на моем чемодане разошлась, и я увидел рукопись. Я достал ее и в свете уличных фонарей перелистал. Фабула четко вставала перед моим мысленным взором, но слова со страниц исчезли. Некоторые листы были напечатаны на машинке, некоторые исчерканы и покрыты каракулями. Перелистывая их, я увидел мелькавшие там имена и названия: Калия, Марисей, Сери, Иа, Малиган. И засохшие брызги крови Грейс. Единственными связными словами были слова на последней странице рукописи. Незаконченное предложение.

Я снова собрал листы в стопку, убрал в мягкий кожаный чемодан и присел у входа в какой-то магазин. Если я выброшу эти страницы, история останется нерассказанной, а значит, я снова смогу начать все сначала.

Прошло больше года с тех пор, как я жил в сельском домике Эдвина, и в моей жизни произошло многое, о чем не говорилось в рукописи. Пребывание в сельском домике, недели в доме Фелисити, возвращение в Лондон, открытие островов.

Но прежде всего, в рукописи не было ни слова о том, как и почему она была написана, и о сделанных мной открытиях.

Когда я присел в удобном входе в магазин, поставив чемодан между ног, мне стало ясно, что я вернулся к Грейс преждевременно. Мое определение моего «я» было неполно. Сери была права: необходимо было погрузиться в острова всей душой.

Глубокое возбуждение пронизало меня, когда я подумал о брошенном мне вызове. Я покинул вход в магазин и быстро пошел к центру города. Утром я подыщу себе жилье и, может быть, устроюсь на какую-нибудь работу. Потом все свое свободное время я буду писать, конструировать свой внутренний мир, погружаясь в него. Так я смогу отыскать себя. Так я смогу обрести счастье и радость. Грейс никогда больше не откажет мне ни в чем.

Мне казалось, что я один в городе, на улицах со скудно освещенными витринами, темными глазницами окон жилых домов, пустыми тротуарами, сияющими в пустоте рекламами. Зона моего восприятия расширилась, вбирая в себя весь Лондон. Центром этой зоны был я сам. Я проходил мимо длинных рядов припаркованных машин, мимо неубранных и неопорожненных мусорных контейнеров, заполненных пустыми консервными банками и пластиковыми стаканчиками. Я пересекал пустынные перекрестки, где светофоры переключали свет для отсутствующих автомобилей, проходил мимо стен домов, разрисованных узорами влаги, мимо закрытых ставней, запертых контор, загороженных решетками входов на станции подземки. Передо мной высились мрачные здания.

Впереди были острова.

Глава двадцать третья

Я вообразил, что Сери со мной на борту корабля. От Хетти, моего последнего убежища, со времени моего бегства из клиники, корабль без остановки дошел до Коллажо, и я понимал, существует возможность того, что Сери поднимется на борт. Во время пребывания в порту я вышел на палубу и украдкой наблюдал за поднимающимися на борт пассажирами, но Сери среди них не увидел; однако я вовсе не исключал, что мог просмотреть ее.

В течение всего путешествия от Хетти через Марисей в Джетру я постоянно видел ее. Иногда мой взгляд падал на нее, когда она стояла на другом конце корабля: светлые волосы, стройная фигура, приятная комбинация цветов одежды, особая походка. Иногда в переполненном обеденном зале я чувствовал запах, который был связан с ней, а в моей голове засело и все время смущало меня имя: Матильда, которую я однажды сменил на Сери. Я тщательно просмотрел рукопись в поисках упоминания о ней.

Время от времени я, точно маньяк, обшаривал корабль в поисках Сери, хоть мне и не хотелось найти ее. Я должен был покончить с неизвестностью, и поэтому вопреки всему хотел и одновременно не хотел видеть ее на борту. Я был одинок и смущен, а она создала меня после лечения; я же отвергал ее взгляд на мир, пытаясь обрести себя самого.

Эта ошибка была частным случаем двойственности большего масштаба.

Мое восприятие как бы раздвоило мое сознание. Я был тем, что сделали из меня Ларин и Сери, – но и тем, что узнал о себе из неизменной рукописи.

Я признавал удобную реальность переполненного корабля, который на своем пути по Срединному морю делал множество остановок, острова, мимо которых мы проплывали, множество культур и диалектов, чужую пищу, жару и захватывающие пейзажи. Все это было для меня реально и осязаемо, однако в душе я сознавал, что ничего этого на самом деле быть не может.

Я боялся этой дихотомии, в которой существовал воспринимаемый мной мир, боялся, что корабль подо мной исчезнет, если я перестану верить в его существование. Мне казалось, что я – самая важная личность на борту этого корабля, потому что был исходной точкой его дальнейшего существования. В этом была моя дилемма. Я узнал себя глубже и убедился в истинности своего существования: я нашел себя через метафоры своей рукописи. Но, воспринимая внешний мир с иронией, я воспринимал заодно и его прочность, жизненность и суетность. Он был непредсказуемым, неуправляемым, в нем отсутствовали необходимые составные части вымысла.

Я все лучше понимал это, рассматривая острова.

Когда я пришел в себя после операции, мне казалось, что Архипелаг Мечты действительно создан силой моего духа, ведь я изучил его. Я чувствовал, как мое сознание распространяется по нему.

При других обстоятельствах я смотрел бы на это иначе, и мое представление изменилось бы. Ограниченный в свой фантазии, я строил свое детище довольно медленно. Сначала это были просто очертания островов. Потом начали добавляться цвета – холодные, кричащие основные краски, потом их закрыли другие, оживили птицы и насекомые, инкрустировали пустыни, наполнили люди, одели первобытные леса, их бичевали тропические ураганы и глодал грохочущий прибой. Эти воображаемые острова сначала не имели никакого отношения к Коллажо, месту моего духовного возрождения, потом Сери сообщила мне кажущуюся безвредной информацию о том, что Коллажо сам часть этого архипелага. Конструкция мира островов тотчас же изменилась. Коллажо стал частью этого мира. По мере того как продвигалось мое обучение, происходили все новые изменения. Когда у меня развилось то, что я назвал вкусом, я создал острова в соответствии со своими представлениями о морали и этике и наделил их романтическими, культурными и историческими подробностями.

Несмотря на бесконечные изменения, я подробно и окончательно обрисовал концепцию островов.

В действительности, когда смотришь с корабля, все время сталкиваешься с неожиданностями, которые придают прелесть путешествию.

Я был очарован постоянно сменяющимися видами. Острова отличались друг от друга по географическому положению, растительности, степени культурного, экономического, и сельскохозяйственного развития. Одна из групп островов, которая на моих картах называлась Олдаса, была дикой и пустынной – следствие столетий непрерывной вулканической деятельности: берега здесь были черны, утесы из базальта и лавы причудливо изрезаны, курящиеся горы диковинных очертаний – иззубренны и пустынны. В тот же день мы проплыли через группу маленьких безымянных островков и обогнули непроходимые мангровые заросли. Здесь на корабль обрушились тучи насекомых, которые мучили пассажиров, кусая и жаля их, пока корабль не вышел на продуваемый всеми ветрами морской простор. Населенные острова приветствовали нас гаванями, видами маленьких городков и крестьянских дворов, а в портах можно было купить свежие фрукты и еду, чтобы дополнить ограниченный выбор корабельной кухни.

Я провел много часов у поручней на палубе, перед моими глазами проплывали бесконечные картины жизни на островах, и я наслаждался ими во всех смыслах. Это желание зрелищ обуяло не только меня; многие из пассажиров, кого я считал уроженцами мира островов, были захвачены так же, как и я. Острова противились всякой расшифровке; их можно было только узнавать.

Я знал, что никогда бы не смог создать эти острова силой своей фантазии. Такое невероятное многообразие картин и проявлений не может создать никто и ничто, кроме природы. Я открыл острова и поддался их очарованию, но они пришли извне и подтверждали реальность своего существования.

Однако двойственность была. Я знал, что напечатанное на машинке определение моей личности правдиво и, значит, моя жизнь протекала как-то иначе. Чем больше я поражался многообразию, красоте и протяженности Архипелага Мечты, тем меньше я был в состоянии поверить в них.

Если Сери была частью этого восприятия, она тоже не могла существовать.

Чтобы усилить внутреннее ощущение своей реальности, я каждый день читал рукопись. С каждым разом мне становилось все яснее написанное в ней, и моя способность видеть за строчками, понимать изложенное и вспоминать то, что не было запечатлено на бумаге, крепла.

Корабль был средством достижения цели: на нем я совершил еще и внутреннее путешествие. Как только я сойду с корабля в город, который знал под названием «Джетра», я буду дома.

Мое познание метафорической реальности пошло более уверенно и точно. Так я разрешил лингвистическую проблему.

После лечения я вернулся к сознательному существованию именно через язык. Теперь я говорил на том же языке, что и Сери и Ларин. Я никогда не задумывался над этим, ведь то был мой родной язык и я инстинктивно использовал его. То, что я описал его в своей рукописи, само собой разумелось. Я знал, что этот язык был родным для многих, например для Сери, Ларин, врачей и персонала клиники, и что на нем говорили почти по всему Архипелагу. На борту корабля были представлены все наречия этого языка, и книги были изданы именно на нем.

(Однако на островах это был не единственный язык. Имелось огромное количество диалектов, а многие группы островов использовали собственный язык. Впрочем, существовало и нечто вроде островного эсперанто, на котором говорили – но не писали – по всему архипелагу.)

Однажды, после того как корабль покинул Марисей, меня внезапно осенило: что мой язык называется английским. В тот же день, в поисках защиты от жары и солнца, я заметил на шлюпочной палубе старый, приваренный к стенке надстройки щит. На протяжении многих лет его раз десять красили белой масляной краской, но различить рельефно выступающую надпись, выдавленную на нем, было очень легко. Она сообщала, что это защита от брызг, но, на мой взгляд, на языке островов не имела никакого смысла, и я тотчас же понял, что корабль этот французский или когда-то был французским.

Но где находились Франция и Англия? Я просмотрел все карты Архипелага, изучил берега и названия, но усилия мои были тщетными. И все-таки я знал, что я англичанин, и где-то в глубине своего смятенного рассудка сохранил несколько французских слов, которых было достаточно, чтобы заказать выпивку, спросить дорогу или поздороваться.

Как мог английский язык распространиться по всему Архипелагу в качестве государственного языка и языка общения?

Как все те наблюдения, что я сделал за это время, усилили доверие к моей внутренней жизни и углубили мое недоверие к реальности?

Чем дальше на север мы уходили, тем меньше пассажиров оставалось на борту. Ночи стали холодными, и большую часть времени я проводил в каюте. В последний день я проснулся с чувством, что уже теперь готов сойти на берег. Первую половину дня я провел, в последний раз перечитывая рукопись, потом что-то сказало мне, что я наконец могу читать ее с полным пониманием.

Мне казалось, что читать нужно на трех уровнях.

Первый уровень представляли слова, которые я действительно вписал в машинописный текст – отчет о поступках, которые так смущали Сери.

Дальше шли примечания и дополнения, внесенные Сери и Ларин (карандашом и шариковой ручкой).

И, наконец, то, что я не написал: скрытый смысл строк и некоторые обороты, намеренные пропуски и само собой разумеющиеся связи.

Все это было описанием меня. Меня, который все это должен был написать. Меня, который вспоминал себя и сам себе делал предсказания.

В моих словах сохранялась жизнь, которую я вел до лечения на Коллажо. В замечаниях Сери была жизнь, которую я воспринимал, она существовала в цитатах и рукописных дополнениях. В моих умолчаниях была жизнь, к которой я возвращался.

Там, где рукопись заканчивалась, я определил свое будущее.

Глава двадцать четвертая

Перед Джетрой был еще один, последний остров, мрачный гористый клочок суши под названием Сиэл, к которому мы приблизились вечером. Все, что я знал о Сиэле, рассказала мне Сери, она была родом оттуда, а еще это был ближайший к моей родной Джетре остров. Наша стоянка у Сиэла казалась необычно долгой: с корабля сошло много людей и я видел, что было выгружено много груза. Я нетерпеливо расхаживал по палубе, желая скорейшего окончания моего долгого путешествия.

Пока мы стояли в порту, настала ночь, но едва мы отплыли и обогнули темное, крутое предгорье, я увидел впереди, на низком берегу огни огромного города.

Вечер был холодным, море сильно волновалось.

На борту царила тишина; с Сиэла в Джетру плыло немного пассажиров.

Потом кто-то подошел и встал позади меня. Не поворачивая головы, я уже знал, кто это.

Сери сказала:

– Почему ты убежал от меня?

– Хотел вернуться домой.

Она взяла меня за руку и прижалась ко мне. Она замерзла.

– Ты злишься, что я последовала за тобой?

– Нет, конечно нет, – я обнял ее, поцеловал холодное лицо. Поверх блузки на ней была тонкая ветровка. – Как ты меня нашла?

– Вернулась на Сиэл. Все корабли, идущие в Джетру, заходят туда. Надо было только подождать, пока придет нужный.

– Но почему ты преследуешь меня?

– Я хочу быть с тобой. И не хочу, чтобы ты оставался в Джетре.

– Я плыву не в Джетру.

– Нет, именно туда. Не обманывай себя.

Огни города приблизились, резко и холодно блестя над поднимающимися темными волнами. Облака над ними были словно темные, закопченные апельсины. Редкие острова, видневшиеся позади корабля, казались нечеткими призрачными силуэтами. Я чувствовал, как они ускользают прочь, освобождают меня.

– Я там родился, – я кивком указал вперед. – Я родился не на островах.

– Но ты стал их частью. Ты не можешь просто так оставить их.

– Это все, что я могу.

– Тогда ты покидаешь и меня.

– Я уже все окончательно решил. Я не хочу, чтобы ты следовала за мной.

Она выпустила мою руку и отошла. Я поспешил следом, остановил, попытался поцеловать. Но она отвернулась.

– Сери, не усложняй. Я должен вернуться туда, откуда я родом.

– Это будет не то, чего ты ждешь. Ты окажешься в Джетре, а не в том городе, который ожидаешь увидеть.

– Я знаю, что делаю, – я подумал об убедительной природе рукописи: о девственно чистой пустоте того, что мне предстоит.

Поодаль от входа в гавань корабль развернулся. Подошел катер с лоцманом, черный на фоне блестящей от огней города воды.

– Питер, пожалуйста, останься со мной!

– Я должен кое-кого найти.

– Кого?

– Ты же читала рукопись, – сказал я. – Ее зовут Грейс.

– Пожалуйста, оставь это! Ты себе причиняешь боль. Ты не должен верить этой рукописи. В клинике ты говорил, что понимаешь: все, что там написано, – вымысел. Грейс не существует. Ты все это выдумал.

– Ты уже однажды была со мной в Лондоне, – ответил я. – Ты тогда завидовала Грейс, говорила, что она возбуждает тебя.

– Я никогда не покидала островов, – она посмотрела на сверкающий огнями город, и ветер отбросил прядь волос с ее лба. – Я никогда не бывала в Джетре.

– Я жил с Грейс, и ты была там.

– Питер, мы познакомились в Марисее, когда я работала на Лотерею.

– Нет… теперь я могу вспомнить все, – сказал я.

Она подошла ко мне, и я почувствовал что-то новое.

– Если так, ты никогда не найдешь Грейс. Ты же знаешь, что на самом деле Грейс мертва. Она наложила на себя руки два года назад, когда вы поссорились, перед тем как ты начал рукопись. Когда она умерла, ты не смог признать, что виноват в этом. Ты чувствуешь себя виноватым, ты несчастлив, конечно… но нельзя думать, будто она все еще жива, только потому, что так сказано в твоей рукописи.

Ее слова перепугали меня, я почувствовал, что она говорит серьезно.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Ты сам сказал мне это в Марисее. Прежде чем мы отправились на Коллажо.

– Но это тот период, о котором я ничего не помню. Этого нет в рукописи.

– Потому что ты не можешь помнить обо всем! – сказала Сери. – Придется пару дней подождать корабль, отправляющийся на Коллажо. Мы останемся в Марисее. У меня там есть квартира, ты переберешься ко мне. Я знала, что произойдет, когда ты пройдешь курс лечения, и уговорила тебя рассказать мне о твоем прошлом. И ты рассказал, что произошло с Грейс. Она совершила самоубийство, а ты переехал в дом, который предоставил в твое распоряжение друг, и там принял твердое решение излить в этой рукописи всю свою душу.

– Я не помню этого, – сказал я. Тем временем катер лоцмана подошел к нашему кораблю, и два человека в форме поднялись на борт. – Грейс – это настоящее имя?

– Это единственное имя, какое ты упоминал… то же, что и в рукописи.

– Я сказал тебе, куда отправился, чтобы писать?

– В горы Маркиан. За пределы Джетры.

– Друг, который предоставил в мое распоряжение дом… его звали Колен?

– Да, именно так.

Одно из примечаний Сери: карандаш над машинописными строчками. Под именем «Колен» слегка подчеркнуто: «Эдвин Миллер, друг семьи». Между двумя именами было пустое место, замазанное белым. Представление о ландшафте, который распростерся за этими белыми стенами: море, полное островов.

– Я знаю, что Грейс жива, – сказал я. – Знаю потому, что каждая страница моего повествования полна ею. Я написал эту рукопись для нее, потому что вновь хочу обрести ее.

– Ты писал это потому, что чувствовал себя виновником ее смерти.

– Ты ведешь меня к островам, Сери, но они – выдумка, и я должен отказаться от тебя. Ты говоришь, что я должен вернуться на острова, чтобы найти себя. Я сделал это – и освободился от них. Я сделал так, как ты хотела.

Сери, казалось, не смущалась меня. Ее неподвижный взгляд был устремлен мимо меня на медленно поднимающиеся и опускающиеся волны, на предгорья и холодную холмистую сушу, которая чернела за городом.

– Питер, ты лжешь себе. Ты же знаешь, что это неправда.

– Я знаю правду, я однажды уже нашел ее.

– Здесь нет ни капли правды. Ты живешь по своей рукописи, а в ней все ложь.

Мы вместе смотрели на Джетру, разделенные этим определением.

Произошла задержка, затем был поднят новый флаг, и корабль на средней скорости пошел по обозначенному буями извилистому фарватеру, проложенному между скрытыми рифами. Я не мог дождаться, когда же наконец сойду на сушу и вернусь в город.

Сери села поодаль на выкрашенную в белый цвет деревянную скамейку у стенки надстройки. Я остался стоять на прежнем месте и наблюдал за нашим продвижением вперед.

Мы миновали мол из гранитных глыб и бетона возле устья реки, впадающей в море, и вышли на тихую воду. Я услышал звонок машинного телеграфа, и скорость еще упала. Почти в полной тишине мы скользили вперед между далекими берегами. Я внимательно смотрел на склады и здания по обеим сторонам, отыскивая среди них знакомые. С воды весь город выглядел иначе, чем обычно.

Я услышал, как Сери сказала:

– Джетра всегда такая?

Мы миновали гигантские строения верфей, и стало видно, что огромная гавань не похожа на небольшие рыбачьи пристани других островов. На берегу темными силуэтами высились краны и ангары, к пирсу были пришвартованы огромные суда, казавшиеся покинутыми. Один раз в просвет между кораблями я увидел уличное движение: обманчиво бесшумное скольжение, свет, скорость и необъяснимую целеустремленность. Поднявшись далеко вверх по реке, мы миновали комплекс отелей и жилых зданий, сгруппировавшихся вокруг огромных гаваней для яхт с сотнями парусников и скоростных морских катеров, где слепящий свет прожекторов всех цветов был направлен прямо на нас. Люди стояли на бетонированных плитах пирса и смотрели, как корабль с машинами, работающими на малых оборотах, медленно скользит мимо. Берега расступились, и по одному из них потянулся темный парк. Мы вдруг увидели на деревьях цветные фонарики и гирлянды, сквозь ветви в отражении оранжевого пламени поднимался дым, вокруг огня теснились люди. Показалась танцплощадка, окруженная липами. Все было тихо, кроме чуть слышных звуков ночи и тихого плеска воды о борт корабля.

Проплыв по гавани, корабль изменил курс и направился к берегу. Теперь впереди горела вывеска «ОБЩЕСТВО КОРАБЕЛЬНЫХ ПЕРЕВОЗОК». Яркие фонари заливали холодным светом пустынную площадь. На другой ее стороне стояли две машины, но свет в салонах не горел, и казалось, что во всем городе не было никого, кто бы нас ждал.

Я услышал доносящиеся с мостика звонки машинного телеграфа, и мгновением позже последняя дрожь работающих машин прекратилась. Глазомер и чувство направления лоцмана были выше всяких похвал: без включения машин и поворота руля корабль медленно скользил к стене пирса на свое место. Когда его мощный стальной причальный брус коснулся причального бруса пирса и развешанных на нем автопокрышек, корабль уже практически остановился.

Корабль замер; тишина города объяла и нас. По ту сторону порта горели фонари города, слишком яркие, чтобы различить отдельные источники света – холодное, слепящее сияние.

– Питер, останься здесь, со мной! Утром корабль снова отправится в путь.

– Ты знаешь, что я должен сойти на сушу, – сказал я и отвернулся. Она сидела, ссутулившись, съежившись под холодным ночным ветром.

– Если ты найдешь Грейс, ты бросишь ее, как сейчас бросаешь меня.

– Итак, ты допускаешь, что она жива?

– Судя по тому, что ты рассказал мне сначала, ее уже нет в живых. Но теперь ты думаешь иначе.

– Я должен ее найти.

– Тогда я потеряю тебя. Это для тебя ничего не значит?

В ярком свете города я видел ее печаль.

– Что бы ни произошло, ты всегда будешь со мной.

– Ты говоришь это просто так. А как же наши планы?

Я уставился на нее, неспособный ответить. На Коллажо Сери создала меня, но еще раньше, в своей белой комнате, я создал ее. У нее не должно быть независимой жизни. Однако ее горестная сиротливость была достаточно реальной, причиняющая боль правда – настоящей.

– Ты думаешь, что на самом деле меня здесь нет, – сказала она. – Ты думаешь, я живу только для тебя. Дополнения, добавления… я прочитала это в твоей рукописи. Ты дал мне жизнь, а теперь пытаешься отвергнуть меня. Ты считаешь, будто знаешь, что я такое, и все равно не можешь знать, почему я тебя создала. Я любила тебя, когда ты был беспомощным и зависел от меня как ребенок. Я рассказывала тебе о нас, о нашей любви, но ты захотел прочитать свою рукопись и поверил во что-то другое. Каждый день я видела тебя, и помнила, чем ты был, и думала о том, что потеряю тебя. Питер, поверь мне и на этот раз… нельзя жить в вымышленном мире! Ты отвергаешь все, о чем мы с тобой говорили…

Сери разрыдалась. Я ждал, пристально глядя на ее склоненную голову, положив руки на ее хрупкие плечи. В ночи ее волосы казались темными, ветер растрепал их, соленые брызги и пена заставили их виться. Когда она подняла голову, глаза ее были огромными и глубокими, полными так хорошо знакомой мне боли.

В это мгновение я понял, кто она на самом деле, кого заменяет. Я крепче прижал ее к себе и раскаялся во всей боли, которую ей причинил. Но когда я поцеловал ее в шею, она отпрянула и встала напротив.

– Ты любишь меня, Питер?

Она страдала от нежности ко мне. Я знал, что она – продолжение моих желаний, воплощение моего отказа Грейс. Она любила меня так же горячо, как я любил себя; и страшно опасалась причинить ненужную боль. Я медлил, собираясь с силами, чтобы солгать.

– Да, – сказал я и мы поцеловались. Ее губы прильнули к моим, стройное тело прижалось к моему. Она была не менее реальна, чем острова, чем палуба под моими ногами, чем сверкающий огнями, ждущий город.

– Тогда останься со мной! – сказала она.

Но мы пошли на корму и забрали из каюты мой чемодан, затем прошли по заполненным звонким эхом, гремящим коридорам и железным лестницам туда, где на пирс были перекинуты сходни. Мы осторожно спустились по ним, стараясь ступать на ступеньки, чтобы не соскользнуть по крепящим их планкам и не попасть под причальный трос.

Мы пересекли безлюдную площадь, миновали ряд припаркованных машин, нашли проход и по ступенькам поднялись на улицу. Мимо тихо прокатил трамвай.

Я сказал:

– Ты представляешь, где мы?

– Нет, но трамвай шел к центру города.

Я знал, что это Джетра, но знал также, что она изменилась. Мы пошли в ту же сторону, куда уехал трамвай. Тянувшаяся вдоль портовых построек улица была длинной и грязной, и дневной свет лишь подчеркивал ее запущенность. Мы довольно долго шли по ней, пока не очутились у большого перекрестка, за которым посреди травянистой лужайки стояло большое мраморное здание с колоннами, подпирающими крышу.

– Дворец Сеньора, – сказала Сери.

– Я знаю.

Я знал это и раньше. Когда-то давно там проходили заседания правительства, однако затем для этого построили новое здание, и дворец превратился в достопримечательность для туристов. С начала войны он пустовал. С тех пор как я поселился в Джетре, это было просто массивное здание с колоннами перед входом, утратившее былое значение.

Поблизости от дворца находился общественный парк, расчерченный освещенными дорожками для прогулок. Я вспомнил, что здесь можно срезать, и повел Сери через парк. Дорожка поднялась на пригорок посреди парка, и скоро мы уже могли видеть почти весь центр города.

Я сказал:

– Там, у входа, я купил свой лотерейный билет.

Воспоминание об этом было слишком живо, чтобы его утратить. Каждый день я мысленно видел деревянный киоск, молодого инвалида войны с корсетом на шее и его потрепанный мундир. Теперь вокруг не было ни души, и я смотрел поверх крыш домов на устье реки и море за ним. Где-то там, снаружи, лежал Архипелаг Мечты: нейтральная территория, страна, по которой я путешествовал, место моего бегства, мерило прошлого и настоящего. Я вновь почувствовал притягательное очарование островов и заметил, что Сери смотрит в ту же сторону. Я всегда невольно отождествлял ее с островами; если это очарование исчезнет, станет ли и она будничной?

Я взглянул на Сери со стороны: беззащитное лицо, растрепанные ветром волосы, стройное тело, округлившиеся глаза.

Через несколько минут мы пошли дальше; мы спустились с возвышения и вышли на большой бульвар, который пролегал через центр города. Здесь было оживленное движение: по полосам, обозначенным возле трамвайных путей, ехали повозки, запряженные лошадьми, и автомобили. Тишина была нарушена. Я услышал звон трамвая, скрип и грохот литых железных колес на повороте рельсов. Дверь одного из заведений открылась, оттуда вырвались свет и шум. Я услышал звон бутылок и стаканов, стук кассового аппарата, смех женщины, громкую танцевальную музыку.