Я встал, посмотрел на мерцающее серебристое море и извивы белого, как кость, песка и ощутил на лице тепло солнца. Поросшие травой предгорья пестрели желтыми цветами львиного зева, над ними распростерлось чистое голубое небо. Возле меня, на расстоянии вытянутой руки, лежала небольшая кучка одежды. Я увидел сандалии, шерстяную юбку, белую блузку; в маленьком углублении на рукаве блузки лежало несколько серебряных колец браслета.

Небольшая головка, черная в падающем на нее свете, танцевала в прибое. Я встал, заморгал от света и махнул рукой. Она, должно быть, меня увидела, потому что махнула в ответ и начала брызгать в мою сторону. Подошла ко мне с покрытыми слоем песка, мокрыми волосами, с нее капала холодная вода. Поцеловала меня. Затем мы вместе пошли плавать.

Пока мы шли вдоль берега в ближайшую деревню, солнце поднялось высоко и тянувшаяся вдоль берега немощеная дорога жгла наши босые ноги. Мы поели на террасе ресторана, а воздух тем временем наполнился сонным гудением насекомых и отдаленным шумом машин. Мы находились в деревне Пайе на острове Панерси, но Сери здесь было жарко, и она хотела плыть дальше. В Пайе не было порта, только в устье небольшой реки привязана пара лодок. Автобус ждали во второй половине дня, но мы могли взять велосипеды. Город Панерон находился в трех часах езды на велосипеде, на другой стороне центральной цепи гор. Ему предстояло стать первым из множеств городов, которые мы хотели посетить. Это было вынужденное путешествие, постоянный поиск новых целей. Я хотел замедлить темп, хотел насладиться каждым уголком из тех, какие мы обнаруживали, хотел узнать Сери. Но она открывалась таким способом, который я едва понимал. Для нее каждый остров представлял новую грань ее личности, каждый наделял ее чувством причастности. Без островов она была неполноценной, рассеянной по всему морю.

– Почему мы не останемся здесь? – спросил я однажды в гавани острова со странным названием Смазь. Мы ждали судна, которое должно было отвезти нас на соседний остров. Я был очарован Смазью, я нашел здесь карту местности и по ней узнал, что где-то в глубине острова есть руины старого города, но Сери хотела плыть дальше.

– Хочу на Уинхо, – сказала она.

– Позволь остаться здесь хотя бы еще на одну ночь.

Она взяла мою руку, в ее взгляде светилась несгибаемая решимость.

– Мы должны уехать куда-нибудь еще.

Это был восьмой день, и я уже с трудом различал острова, которые мы посетили.

– Я уже устал от переездов. Давай некоторое время отдохнем на одном месте.

– Но мы едва знаем друг друга. Каждый остров отражает нас.

– Не вижу разницы.

– Потому что не понимаешь того, что видишь. Нельзя поддаваться островам, которые тебя околдовывают.

– Об этом нет речи. Едва мы прибываем куда-то, мы сразу же ищем себе новую цель.

Сери нетерпеливо махнула рукой. Судно приблизилось к молу. На нас повеяло запахом сгоревшего дизельного топлива.

– Говорю тебе, – сказала она. – На островах ты будешь жить вечно. Но не узнаешь, пока не найдешь себе нужного места.

– В данный момент я не узнаю нужного места, даже если мы его найдем.

Мы поехали на Уинхо, а оттуда на другие острова. Через пару дней мы оказались на Семелле, и я сообразил, что оттуда в Джетру регулярно ходили корабли. Я по горло был сыт путешествием и разочарованием из-за того, что узнал о Сери. Она надоела мне своей непоседливостью, и я начал задумываться о Грейс. Я давно уже был вдали от Джетры, а ведь мне вовсе не следовало покидать ее. Никогда. Во мне росло чувство вины.

Я сообщил Сери о своих намерениях.

– Ты поедешь со мной, если я вернусь в Джетру?

– Не покидай меня!

– Я хочу, чтобы ты была со мной.

– Я боюсь, что ты снова уйдешь от меня к Грейс. Есть еще множество островов куда мы можем поехать.

– А что произойдет, когда мы посетим последний? – спросил я.

– Нет никакого последнего. Им нет конца.

– Я тоже так думаю.

Мы сидели в кафе на главной площади города Семелл. Была среда. Старики отдыхали в тени, магазины были закрыты, с поросших оливами холмов в маленький городок доносился звон колокольчиков – там паслись козы. Закричал осел. Мы пили чай, и на столике перед нами лежало расписание рейсов. Сери позвала официанта и заказала анисовое печенье.

– Питер, ты еще не готов вернуться. Разве ты этого не видишь?

– Я беспокоюсь о Грейс. Нельзя было покидать ее.

– У тебя нет выбора, – в гавани стучал дизель катера; в усиливающейся жаре казалось, что это единственный механический звук на всем острове. – Разве ты забыл, что я тебе говорила? Ты должен открыть острова, открыть! С их помощью ты сможешь убежать, чтобы обрести себя. Сам ты не можешь дать себе никаких шансов. Сейчас рано возвращаться.

– Ты все время споришь, – сказал я. – Мне здесь не место. У меня нехорошие предчувствия… это не для меня. Я должен вернуться домой.

– И снова уничтожить Грейс?

– Не знаю.

На следующее утро с Семелла отходил корабль, и мы поднялись на его борт. Путешествие было коротким – два с половиной дня, с двумя остановками – но, едва мы оказались на борту, у меня на миг появилось чувство, что мы попали в Джетру. Корабль был приписан к ее гавани, еда в обеденном зале была знакомой, это была моя родная кухня. Большинство пассажиров были из Джетры. Сери и я очень редко говорили друг с другом. Было ошибкой плавать с ней по островам.

В конце дня мы прибыли в Джетру и сошли с корабля. По подвесному трапу спустились на улицу и попали в напирающую спешащую толпу, занятую такой знакомой, почти профессиональной деятельностью. На улице кипело движение, мой взгляд упал на строчки газет-плакатов: водители угрожали забастовкой, а страны ОПЕК сообщали о дальнейшем повышении цен на нефть.

– Ты идешь со мной? – спросил я.

– Да, но только до дома Грейс. Я же тебе больше не нужна.

Но я взял ее руки и крепко сжал. Я почувствовал, что она собирается удалиться от меня, как я удалился от Джетры, прежде чем снова ступить на ее улицы.

– Что мне делать, Сери? Я знаю, что ты права, но почему-то не могу перенести это на себя.

– Я больше не буду пытаться влиять на тебя. Ты знаешь, как найти острова, а я всегда буду там.

– Это значит, что ты хочешь ждать меня?

– Это значит, что ты всегда сможешь найти меня.

Мы стояли посреди тротуара, толкаемые с обеих сторон потоками прохожих. Теперь, когда я снова был в Лондоне, я не чувствовал больше настойчивой спешки, которая овладела мной после возвращения.

– Идем в наше кафе, – предложил я.

– Ты знаешь туда дорогу?

Мы пошли по Прайд-стрит, но тут я понял: это мне не по силам. На углу Эдвардс-роуд меня одолели сомнения.

Сери сказала:

– Идем, покажу!

Она взяла меня за руку, мы прошли совсем немного, и я услышал звонки трамвая. Я почувствовал, что облик города претерпел почти неуловимое изменение. Мы свернули на один из поперечных бульваров, прорезавших богатые кварталы, и вскоре оказались на перекрестке, где находилось уличное кафе. Мы долго сидели там, пока не стемнело; потом я почувствовал, как во мне снова растет беспокойство.

Сери сказала:

– Сегодня вечером отходит еще один корабль, и мы можем успеть на него, если поспешим.

Я покачал головой.

– Не будем обсуждать это.

Не дожидаясь ответа, я положил на стол пару монет, покинул кафе и пошел в северном направлении. Был теплый лондонский вечер, на улицах было много народа. Многочисленные ресторанчики и кафе выставили столики и стулья на тротуар и предлагали неплохой выбор напитков и закусок.

Я заметил, что Сери идет за мной, но она молчала, и я не обернулся. Она мне наскучила и больше не была мне нужна. Она предлагала бегство, не убежище, и ничего, что могло бы восполнить мне недавнюю утрату. Но в некотором смысле Сери была права. Необходимо познакомиться с островами, чтобы найти себя. Я очистился.

Благодаря образовавшейся пустоте я увидел свою ошибку. Я хотел искать Грейс через Сери, в то время как та дополняла меня, а не ее. Она восполнила то, чего мне не хватало, была реальным воплощением этого. Я думал, что она объясняет Грейс, но она лишь определила меня для меня же.

Шагая по улице, по которой раньше ходил ежедневно, я увидел новый лик реальности.

Сери расслаблялась там, где Грейс напрягалась. Ободрялась там, где Грейс бывала подавлена и обескуражена. Была спокойна, а Грейс возбудима и невротична. Сери была светлой и мягкой, Грейс же – путаной, капризной, легко вспыхивающей, эксцентричной, любвеобильной и живой. А Сери всегда и всюду была уступчивой и спокойной.

Дитя моей рукописи, она должна была сделать Грейс более понятной мне. Но события и места, описанные в рукописи, были фантастическим дополнением моего «я», и то же самое относилось к другим персонажам этой истории. Я воображал, будто описываю других людей, однако теперь осознал, что все они были различными производными моего «я», моей личности.

Когда мы добрались до улицы, где жила Грейс, давно стемнело. Увидев ее дом, я ускорил шаги. В окне подвального этажа я заметил свет. Как обычно, шторы не были задернуты, и я отвернулся, не желая заглядывать туда.

– Ты войдешь, чтобы увидеть ее, да? – спросила Сери.

– Да, конечно.

– А что будет со мной?

– Не знаю, Сери. Острова – это не то, что я все время искал. Я не могу больше скрываться.

– Ты любишь Грейс?

– Да.

– Ты знаешь, что снова уничтожишь ее?

– Не думаю.

Что в моем поведении всегда ранило Грейс, так это моя склонность искать убежище во всевозможных фантазиях. Я должен отказаться от этого.

– Ты считаешь, что я не существую, – сказала Сери, – потому что думаешь, что сам создал меня. Но у меня есть собственная жизнь, Питер, и если ты собираешься найти меня в том, что тебе уже известно, тогда это будет не все и не так. До сих пор ты видел только часть меня.

– Я знаю, – сказал я, но Сери была всего лишь частью меня. Олицетворением моего стремления к бегству, моего желания скрыться от других. Она воплощала представление о том, что причина моих несчастий – где-то вне меня, но я постепенно начал сознавать, что их корни – внутри. Я хотел быть сильным, а Сери расслабляла меня.

Сери заговорила:

– Тогда делай, что хочешь.

Я почувствовал, что она отдаляется, и протянул руку, чтобы попрощаться. Она ловко уклонилась.

– Пожалуйста, не уходи! – взмолился я.

Сери сказала: «Я знаю, ты хочешь забыть меня, Питер, и, может быть, так будет лучше. Ты знаешь, где меня найти».

Она ушла. Белое платье блестело в свете уличных фонарей. Я посмотрел ей вслед, думая об островах и о недостоверности, которой она меня одарила, о ее стройной фигуре, прямой и грациозной, о коротких волосах Сери, о ее походке, чуть враскачку. Она ушла, и я перестал видеть ее раньше чем она дошла до угла.

Стоя в одиночестве около ряда припаркованных машин, я почувствовал внезапное радостное облегчение. Намеренно или нет, Сери вызволила меня из моих собственных многочисленных фантазий, в которых я старался скрыться. Я был свободен от участи, на которую сам себя обрек, и наконец почувствовал, что теперь могу быть сильным.

Глава двадцать вторая

Позади припаркованного австралийского автотрейлера за решетчатой оградой оранжево светилось окно Грейс. Я направился к нему, решив устранить все наши затруднения.

Когда я оказался у края тротуара и смог заглянуть в комнату, я в первый раз увидел Грейс.

Она, с прямой спиной, подобрав под себя ноги, сидела на постели, хорошо видная с улицы. В одной руке она держала сигарету, а другой бурно жестикулировала. Это была поза, в которой я видел ее много раз; Грейс была увлечена беседой о чем-то, что интересовало ее. Удивленный – мне представлялось, что она должна быть одна – я отступил, прежде чем она меня заметила. И продолжал продвигаться, пока не увидел все помещение.

С Грейс была молодая женщина; она свернулась калачиком в единственном кресле. Я не имел ни малейшего представления, кто это. Почти одних лет с Грейс, одетая по-простому, в очках. Она слушала Грейс, время от времени кивая, но сама говорила очень мало.

Я подошел к окну чуть ближе. На полу возле кровати стояла полная пепельница, рядом – две пустые кофейные чашки. Комната выглядела так, словно там недавно убирали: книги стояли на полках ровными рядами, а не лежали в углу как обычно, не было и грязной одежды, а все ящики комода были задвинуты. Всякие следы попытки самоубийства Грейс давно исчезли: кое-что из мебели было переставлено, сломанную дверь починили.

Потом я заметил на запястье Грейс кусок пластыря. Она, казалось, не замечала его и пользовалась этой рукой так же уверенно, как и другой.

Она говорила много и, главное, казалась, счастливой. Я видел, что она часто улыбается; один раз она даже засмеялась, склонив голову набок, как часто делала в старые добрые времена.

Я хотел войти и поздороваться, но меня удерживало присутствие другой женщины. Вид Грейс обрадовал меня. Она немного похудела, зато излучала здоровье и жизнерадостность: она напомнила мне о Греции, о солнечных ваннах и о Рестине, где все это началось. Она выглядела лет на пять моложе, чем в последний раз, когда я ее видел, одежда была чистой и выглаженной, а волосы подстрижены и уложены в прическу.

Я некоторое время понаблюдал за обеими женщинами, потом незнакомка, к моему облегчению, встала.

Не желая, чтобы она видела, как я брожу перед домом, я немного прошел по дороге и перешел на другую сторону. Через пару минут женщина вышла наружу и села в один из припаркованных автомобилей. Как только она уехала, я быстро перешел улицу, подошел к двери, достал ключ и отпер ее.

В коридоре горел свет и пахло политурой.

– Грейс? Где ты? – Дверь в спальню была открыта, но Грейс там не оказалась. Я услышал шум в туалете, и дверь открылась.

– Грейс, я снова здесь!

Я услышал, как она спросила:

– Джин, это ты?

Она вышла и увидела меня.

– Привет, Грейс! – сказал я.

– Я думала… Боже мой, ты! Где ты был?

– Я должен был уйти на пару дней…

– Что ты делал? Ты же выглядишь как бродяга!

– Я… я спал на улице, – сказал я. – Я должен был уйти.

Мы стояли в паре шагов друг от друга, не улыбаясь и не делая никаких попыток обняться. Необъяснимая мысль, что это Грейс, настоящая Грейс, пришла мне в голову, но я едва мог в нее поверить. Грейс приобрела в моем воображении неземные, идеальные качества, стала чем-то недостижимым. А теперь она стояла здесь во всей своей реальности, настоящая Грейс, беззаботная и прекрасная, без призрачного страха в глазах.

– Где ты был? Больница пыталась найти тебя, известила полицию… Где ты скрывался?

– Из-за тебя я на некоторое время покинул Лондон, – я охотно обнял бы ее, но в ее поведении было что-то, что держало меня на расстоянии. – Что с тобой? Ты выглядишь намного лучше!

– Я теперь совершенно здорова, Питер. Без твоей помощи, – она потупилась. – Я не должна так говорить. Они сказали, что ты спас мне жизнь.

Я подошел к ней и хотел поцеловать, но она отвернулась, и мне удалось коснуться только щеки. Когда я хотел обнять ее, она отступила. Я последовал за ней, и мы попали в холодную, темную гостиную, где стояли телевизор и стереоаппаратура, в помещение, которым мы редко пользовались.

– Что случилось, Грейс? Почему ты не хочешь поцеловать меня?

– Не теперь. Я тебя не ждала, вот и все.

– Кто такая Джин? – спросил я. – Девушка, которая была здесь?

Она кивнула.

– Она опекает меня по линии соцобеспечения. Заглядывает сюда каждый день, чтобы удостовериться, что я не покончила с собой. Видишь, как обо мне заботятся? После того как я вышла из больницы, они настояли, чтобы я еще раз попыталась наладить свою жизнь, и теперь не спускают с меня глаз. Они считают, что мне опасно оставаться одной.

– Фантастика, – сказал я.

– Теперь я чувствую себя хорошо. Я никогда больше не сделаю этого. Вот все, что я могу сказать.

Ее голос звучал резко, в нем была внутренняя твердость, которая держала меня на расстоянии. Казалось, именно этого она и добивалась.

– Складывается впечатление, что я тебя бросил, – извини, – сказал я, поколебавшись. – Мне говорили, что о тебе заботились. Мне кажется, я знаю, почему ты это сделала; я должен уйти.

– Не надо ничего объяснять. Это все уже неважно.

– Ты серьезно? Нет, это, конечно, все еще важно.

– Для тебя… или для меня?

Я беспомощно уставился на Грейс, но ничего не сумел прочесть в ее лице.

– Ты зла на меня?

– За что это?

– За то, что я ушел.

– Нет…

– Что же тогда?

– Не знаю, – она пересекла комнату, но не той беспокойной походкой, которую я знал. Комната тоже была вычищена и убрана. Я едва узнавал ее. – Пойдем же! Я хочу курить.

Я последовал за ней в спальню и, пока она сидела на постели и раскуривала сигарету, задернул шторы. Она наблюдала за мной, но ничего не говорила. Я сел в кресло, в котором сидела девушка из системы соцобеспечения.

– Грейс, расскажи мне, что с тобой произошло… в больнице.

– Меня подлатали и отправили домой. И все, честное слово. Потом выяснилось, что на меня есть досье, и у них возникли затруднения. Но Джин великолепна. Она будет рада, что ты вернулся. Я завтра утром позвоню ей и все расскажу.

– А ты? Ты рада, что я вернулся?

Грейс подалась вперед, стряхнуть пепел, и улыбнулась. Я почувствовал, что сморозил глупость.

– Почему ты улыбаешься? – спросил я.

– Ты был нужен мне, когда я вернулась домой, Питер, а теперь – нет. Ты опять меня затравишь, только соцработнков рядом уже не будет. Мне было легко, когда тебя не было здесь. У меня был шанс.

– Что значит «опять меня затравишь»?

– Потому что так было всегда! С тех пор, как мы познакомились. – Грейс задрожала и принялась кусать ногти, а сигарета со столбиком пепла поникла в ее руке. – Когда я вернулась из больницы, мне хотелось быть одной; подумать и найти для себя новый путь. Тебя здесь не было, и именно этого, чего я хотела.

– Тогда мне вообще не следовало возвращаться.

– Тогда я не хотела, чтобы ты был здесь. Потом все переменилось.

– А теперь, значит, хочешь?

– Нет… теперь я не знаю. Я должна побыть одна, и я этого добьюсь. Что произойдет потом – другое дело.

Мы молчали, и перед каждым из нас, вероятно, была одна и та же дилемма. Мы оба знали, что опасны друг для друга, пока так отчаянно нуждаемся друг в друге. Не было никакой возможности поговорить об этом разумно; это привело бы либо к тому, что мы снова станем жить вместе, либо разговор вышел бы чудовищно напряженным, со взрывами эмоций. Грейс старалась сохранять спокойствие; я же хотел использовать свои новые внутренние силы.

Мы все еще были похожи, и, может быть, именно это и определяло наше поведение. Я покинул ее, чтобы лучше понять себя, а она хотела некоторое время побыть наедине с собой. Изменения здесь, вокруг Грейс, напугали меня: чисто убранная квартира, изменившаяся прическа, внешнее омоложение. Все это представляло резкий контраст с моей запущенной внешностью, грязной одеждой, небритым лицом, немытым телом.

Но я тоже изменился, и так как она ничего не говорила, пришлось заговорить первым.

Наконец я сказал:

– Я тоже стал сильнее, Грейс. Я знаю, ты думаешь, что я говорю это просто так, но, честное слово, я совершенно серьезен. Поэтому я и ушел.

Грейс молча переключила внимание на хорошо вычищенный ковер.

– Говори, говори! Я думаю.

– Я думал, ты сделала это из ненависти ко мне.

– Нет, перед тобой я робею.

– Хорошо. Но ты сделала это из-за меня, из-за отчаяния перед тем, чем мы были друг для друга. Теперь я это понимаю… но тут есть еще кое-что. Ты ведь читала мою рукопись.

– Твою что?

– Мою рукопись. Я написал автобиографию, и она оставалась здесь. Страницы были разбросаны по кровати, когда я тебя нашел. Ты, очевидно, читала их, и я понял, что ты разволновалась.

– Не понимаю, о чем ты, – сказала Грейс.

– Ты должна помнить! – Я осмотрелся, и мне стало ясно, что после своего возвращения я нигде не видел рукописи. Я испугался при мысли, что Грейс уничтожила или выбросила ее. – Это была перетянутая резинкой стопка листов. Где она теперь?

– Все твои вещи я отнесла в другую комнату. Я прибиралась здесь.

Я вскочил и поспешил в гостиную. Возле стереоаппаратуры, около пластинок – на некотором расстоянии от них – притулилась небольшая стопка моих книг. Под ними, крест-накрест перетянутая резинкой, лежала моя рукопись. Я снял резинку и пролистал несколько страниц: все было на месте. Несколько листов оказались перевернуты, другие лежали не по порядку, но рукопись была цела. Я вернулся в спальню, где Грейс раскуривала новую сигарету.

– Вот, о чем я говорил, – сказал я, поднимая рукопись, чтобы Грейс ее увидела. Я почувствовал облегчение. – Ты читала ее, верно? В тот день.

Грейс прищурилась, но я почувствовал, что она сделала это не для того, чтобы лучше видеть.

– Я хотела спросить тебя об этом…

– Позволь объяснить, – сказал я. – Это важно. Я написал это в Херсфордшире, прежде чем перебрался к Фелисити. И убежден, что именно это – причина сложностей между нами. Ты думаешь, что я был с какой-то другой женщиной, но на самом деле думал только о том, что написал. Это был способ найти себя. Когда ты была в больнице и я знал, что тебя там заботило, я захотел прочесть ее с самого начала, чтобы закончить.

Грейс ничего не сказала, однако продолжала пристально смотреть на меня.

– Пожалуйста, скажи что-нибудь! – попросил я.

– Что в этой рукописи?

– Но ты же ее читала! По крайней мере, часть.

– Я просмотрела ее, Питер, но читать не читала.

Я переложил рукопись из одной руки в другую и, прежде чем выпустить, машинально собрал листы в аккуратную стопку. Пока я был на островах, я ни разу не задумался о ее содержании. Почему так трудно сказать правду?

– Я хочу, чтобы ты прочитала, – сказал я. – Ты должна понять.

Грейс тупо уставилась на пепельницу.

– Ты голоден? – спросила она через некоторое время.

– Не меняй тему.

– Давай поговорим об этом позже. Я голодна, а ты выглядишь так, словно не ел несколько дней.

– Нельзя ли покончить с этим именно теперь? – спросил я. – Это очень важно.

– Нет, я что-нибудь приготовлю. А ты пока можешь принять ванну. Твоя одежда все еще здесь.

– Хорошо, – сказал я.

Ванная тоже была безупречна. Свободна от гор грязного белья, от пустых тюбиков из-под зубной пасты, картонок и обрывков упаковки из-под туалетной бумаги. Когда я открыл кран, в раковину ударила пенная струя голубоватой воды. Принимая ванну, я слышал, как Грейс ходит по кухне. Потом я побрился и надел чистую одежду. Я взвесился на весах в ванной и установил, что за время своего отсутствия сильно похудел.

Мы ели за столом в гостиной. Еда была простая, рис и овощи, но ничего вкуснее я за последнее время не пробовал. Я спросил себя, где я спал, что ел. Где вообще был?

Грейс ела медленно, но в противоположность своей прежней привычке закончила обед сразу же, как только ее тарелка опустела. Эту женщину я едва знал, однако она была узнаваема даже после своих превращений. Она была той Грейс, о которой я часто мечтал: свободной от истерик, как мне казалось, от дурного настроения, которое делало ее такой капризной. Я почувствовал в ней новую решительность. Она приложила чудовищные усилия, чтобы найти себя и выправиться и это осознание наполнило меня удивлением и теплотой.

После еды я сделался доволен и спокоен. Ставшие уже привычными ощущения чистого тела, чистой одежды и полного желудка дали мне возможность поверить, что я наконец вышел из длинного темного туннеля ненависти, укрепившись в надежде, что мы сможем начать все сначала.

Не после Кастлтона; тогда было слишком рано.

Грейс сварила кофе, и мы отнесли фаянсовые чашечки в спальню. Там мы оба почувствовали себя уютнее. Снаружи иногда хлопали автоматические двери и время от времени слышались шаги прохожих. Мы с Грейс сидели на постели. Кофейные чашечки стояли на полу возле нас, пепельница – между нами.

Она сидела тихо, и я спросил:

– О чем ты думаешь?

– О нас. Ты смущаешь меня.

– Почему?

– Я не ждала тебя. Пока не ждала.

– Почему это тебя смущает?

– Потому что ты изменился и я точно не знаю как. Ты говоришь, что ты стал лучше и все теперь будет хорошо. Но это мы говорили и раньше, слышали это друг от друга.

– Ты мне не веришь?

– Я верю, что ты думаешь именно то, что говоришь… Конечно, в этом я тебе верю. Но я все еще боюсь тебя, боюсь того, что ты можешь сделать со мной.

Я осторожно погладил ее руку; это была первая интимность между нами, и Грейс свою руку не отдернула.

– Я стараюсь верить, – она не смотрела на меня.

– Все, что я творил в последние месяцы, – из-за тебя. Это отдаляло меня от тебя, но я понял, что ошибался.

– О чем ты?

– О том, что я написал в своей рукописи и что произошло во мне.

– Я не хочу говорить об этом, Питер, – теперь она посмотрела на меня, и я снова отметил странный взгляд ее сузившихся глаз.

– Перед этим ты говорила, что хочешь прочесть.

Я спустил ноги с кровати, встал и взял толстую пачку листов с того места, куда ее положил. Снова подсел к Грейс, но она отдернула руку.

– Я хочу тебе прочесть кое-что, – сказал я. – Ты сразу все поймешь.

Говоря это, я переворачивал страницы в поисках тех, что не были перепутаны. Большая часть таких страниц оказалась в первой четверти рукописи. Я заметил на многих листах капли засохшей крови, а по краям пачки виднелась широкая засохшая коричневая корка. Уже при беглом просмотре мне бросилось в глаза, как часто встречается имя Сери. Было важно объяснить Грейс, кто такая Сери, чем та была для меня и что я теперь знаю о ней. И это, и мое состояние духа, отраженное в эскапистских фантазиях, и проблематичное отношение к Фелисити. Высшая правда, содержащаяся в этой истории, мое определение себя делали меня статичным, а мой взгляд обращенный внутрь, эмоционально застывшим.

Грейс должна ознакомиться с этим, чтобы наконец освободить меня.

– Питер, когда ты такой, ты меня пугаешь, – она закурила; в этом не было ничего особенного, но сейчас это движение выдало возвращение былого напряжения. Брошенная в пепельницу спичка продолжала гореть.

– Когда я какой? – спросил я.

– Ты снова будоражишь меня. Перестань!

– Что случилось, Грейс?

– Убери эти бумаги! Я не выдержу этого!

– Я же должен объяснить тебе…

Она прижала руки к вискам, ее пальцы вцепились в волосы. Новая аккуратная прическа растрепалась. Теперь я видел, что мое возвращение было ошибкой, потому что, когда Грейс двигала руками, блузка у нее на груди слегка натягивалась и я жаждал ее тела. В нас обоих было слишком много безумия.

– Что ты хочешь объяснить, Питер? Что еще можно сказать?

– Я должен тебе это прочитать.

– Не мучай меня! Я не сошла с ума… ты же ничего не писал!

– Мне казалось, что я определяю себя, свое «я». В последний год, когда я ушел.

– Питер, ты сошел с ума? Страницы пусты!

Я расправил на кровати смятые листы, разложив их, словно фокусник – карты. Слова – история моей жизни – передо мной. Все было тут: страницы машинописного текста, бесчисленные правки, дополнения, заметки на полях и подчеркивания. Черной тушью, синей шариковой ручкой, простым карандашом… и коричневые продолговатые капли засохшей крови. Здесь было все мое «я».

– Тут ничего нет, Питер. Ради всего святого, это же чистая бумага!

– Да, но…

Я уставился на страницы, вспоминая свою белую комнату в домике Эдвина. Каждое помещение в этом домике приобретало состояние высшей реальности, глубокой правды, которая переходила в подлинное существование. То же было и с моей рукописью. Слова были тут, нестираемые с бумаги, точно те, какие я написал. Однако для Грейс, которая не видела души, создавшей эти слова, они не существовали! Я писал и не писал их!

История была тут, но слов не было.

– Куда ты смотришь? – воскликнула Грейс, и в ее голосе появились резкие нотки. Она отвернулась и потянула за кольцо на пальце.

– Я читаю.

Я наконец нашел страницы, которые хотел ей прочитать: это была седьмая глава, где мы с Сери встретились в Марисее. Эта встреча повторяла нашу с Грейс встречу на острове Кос в Эгейском море. Сери работала в бюро Лотереи, а Грейс в Греции проводила отпуск; Марисей был шумным городом, а на острове Кос был всего один маленький порт. События различались, но оставалась высшая правда чувств. Грейс все это знала.

Я отделил эти страницы от других и протянул Грейс. Она положила их между нами на постель, пустой половиной кверху.

– Почему ты не хочешь ничего видеть? – спросил я.

– Что ты пытаешься показать мне?

– Я только хочу, чтобы ты поняла. Пожалуйста, прочти это.

Она быстрым движением схватила страницы, скомкала и бросила через комнату.

– Я не умею читать пустую бумагу!

Глаза ее были мокры, она рвала кольцо, пока оно не соскользнуло с ее пальца. Наконец мне стало ясно: она не обладала достаточной силой воображения, чтобы понять, и я сказал как можно дружелюбнее и мягче:

– Мне нужно объяснить тебе…

– Нет, молчи! С меня хватит. Ты живешь целиком в мире фантазии? Что ты себе воображаешь? Ты знаешь, кто я, кто я на самом деле? Ты знаешь, где ты сам и что делаешь?

– Ты не можешь читать слова, – сказал я.

– Потому что их тут нет! Здесь нет ничего! Ничего!

Я встал и собрал скомканные страницы. Разгладил их ладонью и положил к другим. Собрал листы и сложил в умиротворяюще знакомую стопку.

– Ты должна понять, – сказал я.

Грейс опустила голову и прижала ладони к глазам. Я слышал, как она пробормотала:

– Ну, опять!

– Что?

– Так дальше нельзя, пойми же. Ничего не изменилось, – она вытерла глаза платком и, не обращая внимания на тлеющую сигарету, быстро вышла. Я слышал, как в коридоре она сняла телефонную трубку и набрала номер.

Хотя она говорила тихо, повернувшись ко мне спиной, я услышал:

– Стив?.. Да, это я. Ты можешь приютить меня сегодня на ночь?.. Нет, мне ничего не нужно, действительно ничего, я в порядке. Только на сегодняшнюю ночь… Да, он снова здесь. Не знаю, что произойдет. И все же все в порядке… Нет, я приеду на метро. Да, я совершенно здорова, честно. Примерно через час? Спасибо.