Не часто выходит такая гармония, но я не о гармонии...
      И вот скажу теперь, что был в лесу добрый медведь, и его полюбили, и когда он попал ногой в медвежий капкан и заревел, то вместе с ним и весь лес заревел.
      Мало счастья было медведю, что попал он в капкан и заревел, но все-таки, правда же, много легче. Даже скажем и так: большое счастье досталось медведю, что, прощаясь с ним, как с другом, весь лес заревел.
      Вот мне и кажется, будто я, как и весь русский человек, этим счастьем силен!
      ВМЕСТО ПРЕАМБУЛЫ
      (О романе М. М. Пришвина "Кащеева цепь")
      Весной 1917 года М. М. Пришвин, унаследовавший после смерти матери небольшой хутор, уехал из Петрограда на родину под Елец, намереваясь применить на практике свои знания ученого-агронома. Несколько позже он перебрался с семьей на родину жены, в Смоленскую губернию, в деревню Следово под Дорогобужем. М. М. Пришвин преподает в сельской школе, организует в селе Алексине, бывшем имении И. С. Барышникова, музей усадебного быта, работает на сельскохозяйственной станции, основанной еще до революции известным ученым-почвоведом А. Н. Энгельгардтом. Однако переезд писателя на жительство из столицы в глухую провинцию объяснялся не только конкретными обстоятельствами жизни М. М. Пришвина. Главным и определяющим было его стремление в переломную историческую эпоху связать свою жизнь и судьбу интеллигента с жизнью народа, проникнуться "народным сознанием" и найти в нем для себя опору. 26 мая 1920 года М. М. Пришвин записывает в дневник: "Нам, писателям, нужно опять к народу, надо опять подслушивать его стоны, собирать кровь и слезы, и новые души, возвращенные его страданием, нужно поднять все прошлое в новом свете" [Контекст 1974. Литературно-теоретические исследования. М., Наука, 1975, с. 323]. Это один из ранних откликов М. М. Пришвина на Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Призывая писателей "опять к народу", он ясно определяет свою гражданскую позицию, отделяет себя от тех литераторов, которые, не приняв Великого Октября, ушли в лагерь белой эмиграции. С другой стороны, программное заявление М. М. Пришвина о необходимости "поднять все прошлое в новом свете" свидетельствовало о том, что уже и тогда социалистическая революция в России была воспринята им как важнейшее историческое событие, знаменующее собою коренную ломку всего старого уклада жизни. Что же касается "стонов", "крови" и "слез", то здесь нужно отметить, что для М. М. Пришвина, размышлявшего над судьбой Родины в первые годы Советской власти, носителем подлинного "народного сознания" был не революционный пролетариат, а многомиллионное русское крестьянство. Способна ли отсталая, темная, "мужичья" Россия воспринять идеалы Великого Октября? Этот вопрос волновал и тревожил М. М. Пришвина, потому что ответ на него имел самое прямое отношение и к его собственной жизни, писательской судьбе. Оказавшись в самой гуще народной жизни, М. М. Пришвин стремился связать свои гуманистические убеждения, свою любовь к народу с реальным "делом" строительства новой жизни. В деревне, отрезанной снежными заносами от ближайшего города, Пришвин заполняет страницы своего дневника наблюдениями над жизнью и бытом крестьян, по существу еще очень далеких от понимания смысла победы Великого Октября, но приветствовавших ниспровержение старой, угнетавшей их власти.
      Осенью 1921 года М. М. Пришвин задумывает написать книгу в форме дневника, в которой были бы "вкраплены" художественные произведения. 11 декабря 1921 года, продолжая размышлять над будущей книгой, он пишет, что хотел бы изобразить в ней и себя самого в "образе хранителя Музея усадебного быта, помещенного в пяти уцелевших от разгрома комнатах бывшего Алексинского дома". В той же дневниковой записи М. М. Пришвин пытается для себя определить, как в его новом произведении субъективное "Я" автобиографического рассказчика, от лица которого должно будет вестись повествование, должно сочетаться с объектом отображения - народной жизнью. Для писателя это проблема соотношения духовного (личность героя) и материального (окружающая среда). Первоначально в центре внимания М. М. Пришвина оказываются теневые, отрицательные стороны народного быта, унаследованные от прошлого: корысть, стяжательство (одно время М. М. Пришвин полагал, что его новое произведение будет продолжением опубликованного еще в 1916 году рассказа "Чертова ступа", позднее название "Косыч"), повальное пьянство (набросок "Чан"). М. М. Пришвин высказывает опасение, что крестьянство, освобожденное Великим Октябрем от векового рабства, долгое время не сможет перейти от труда "рабьего", подневольного к труду свободному (набросок "Раб обезьяний"). Социалистическая революция избавила мужика от гнета помещиков, но как скоро народ осознает себя новым хозяином? Еще в рассказе "Адам" (1918) М. М. Пришвин изображает бессмысленный разгром крестьянами покинутой барином помещичьей усадьбы. Особенно тревожит писателя проблема охраны природы и разумного, бережного использования ее богатств. С болью отмечает М. М. Пришвин факты порубки мужиками лесов, ставших по их понятиям "ничьими" после бегства помещиков, и об ущербе, наносимом бывшим охотничьим угодьям. И конечно, писателя не могла не волновать задача охраны памятников архитектуры и произведений искусства.
      15 апреля 1922 года М. М. Пришвин начинает и 29 июня заканчивает повесть "Мирская чаша" [Пришвин М. М. Собр. соч., т. 2. М., Худож. лит., 1982.]. Ее заглавие символизирует братство, единство людей, которые через страдания, муки, лишения идут к новой, счастливой жизни. На страницах "Мирской чаши" запечатлено много примет того неповторимого времени, переданных через восприятие их автобиографическим героем повести интеллигентом-демократом Алпатовым. Нельзя не отметить, что окрашенный в евангельские, христианские тона гуманизм Алпатова явно усложняет и драматизирует совершающийся в нем самом процесс перехода на позиции гуманизма социалистической революции. Но обращает на себя внимание и то, что в процессе работы М. М. Пришвина над "Мирской чашей" соотношение между автобиографическим героем и изображаемой писателем средой претерпевает существенные изменения. Хотя автор и относит действие повести к 1919 году, конкретный материал таких глав, как "Ампирный дворец", "Музей усадебного быта", "Сфинкс", "Чан", "О хлебе едином", принадлежит 1921 году, что подтверждается дневником М. М. Пришвина. Именно эти главы "Мирской чаши" убеждают в том, что писатель, отмечавший даже малейшие перемены в жизни деревни и в сознании крестьянства, преодолевает некоторые мучившие его сомнения. Новые впечатления М. М. Пришвина отодвигают на второй план возникший вначале в сознании автора собирательный образ "Раба обезьяньего", который блекнет, вступая в противоречие с тем конкретным жизненным материалом, что черпал автор из обновляющейся действительности.
      Крестьянская масса изображена в "Мирской чаше" неоднородной, настороженно присматривающейся к новой, Советской власти в "гЪроде", к которому мужик издавна испытывал неприязнь, поскольку "город" и олицетворял для него старую власть. Задумываясь о перспективах утверждения в России социалистического строя, М. М. Пришвин обращает внимание на то, что ненависть крестьянства к уничтоженному революцией буржуазно-помещичьему строю ставит перед молодой Советской властью ряд сложных задач. И одна из них - это преодоление анархических настроений среди значительной части крестьянства, неприемлющей всякую власть, исходящую из "города". В главе "Чан" писатель, создавая выразительный образ злейшего врага Советской власти барона Кыша (сына попа, бывшего семинариста), отцовскую хитрость развивающего "на пути демократическом и прогрессивном", подчеркивает, что анархические настроения "безвластия" среди мужиков - это то оружие, которое побежденный, но еще не сметенный полностью Великим Октябрем старый мир пытается обратить против строительства новой жизни в деревне. С большой художественной силой и глубокой правдивостью М. М. Пришвин изображает в "Мирской чаше" раскол в самом крестьянстве, обусловленный отношением к Советской власти. В главе "Контрибуция" представитель Советской власти в деревне матрос Персюк, ассоциируемый в сознании Алпатова с образом Петра 1, карающего стрельцов, убивает родного брата Фомку - связного в банде барона Кыша. Создавая один из ранних в советской литературе образ коммуниста, М. М. Пришвин остро полемизировал с романом Бориса Пильняка "Голый год". "Это не быт революции, - возмущался М. М. Пришвин в дневнике (запись от 9 августа 1922 года), - а картинки, связанные литературным приемом, взятым напрокат из Андрея Белого. Автор не смеет стать лицом к лицу к факту революции и, описывая гадость, ссылается на великие революции". Продолжая спор с Б. Пильняком, М. М. Пришвин писал ему 24 августа 1922 года: "Главный пункт нашего разногласия в оценке Персюка. Персюк мой вовсе не дурной человек, он высоко чтит образование <...>, он ценит "гуманность" и человек долга <...>, кроме того, он человек воли и дела ("похож на Петра Великого"), - что подчеркнуто". Вместе с тем нужно признать, что сомнения, мучительные борения с самим собой героя "Мирской чаши" Алпатова, отвергающего насилие вообще, были близки настроениям самого М. М. Пришвина той поры. Поэтому в повести он, Алпатов, противостоит Персюку как идеальная личность, пытающаяся идти по крестному пути страдающего Христа. Для М. М. Пришвина и его зеркала в повести Алпатова не все вопросы строительства новой жизни, подсказываемые реальной действительностью, находили удовлетворявшее писателя объяснение. Это не могло не сказаться и на "Мирской чаще". Ее пестрый и многообразный фактический материал получил разную степень художественного осмысления. В первой главе "Ампирный дворец" ставится проблема охраны культурных ценностей и приобщения к ним еще находящегося на низкой ступени духовного, культурного развития крестьянства. В этом случае автор стоит над изображаемым, и иронический тон повествования, конечно, проистекает в данном случае от четкости, определенности авторской позиции, верно улавливающей историческую перспективу. И напротив, другие главы повести, когда М. М. Пришвин еще не может разрешить своих сомнений, представляют собой как бы стенографические записи споров, разговоров, размышлений с самим собой. Приметы времени, показ событий в их движении, становлении, постоянной изменяемости - все это в "Мирской чаше" создает тот конкретный и реальный фон, на котором выделяется фигура Алпатова. "Мирская чаша" - своеобразное житие русского интеллигента, проходящего разные испытания и искушения на своем пути к народу. Важное значение в повести приобретает глава "Мистерия" (бред больного Алпатова), являющаяся своего рода пародией на поэму Андрея Белого "Христос воскрес" (1918), в которой Октябрьская революция изображена как "мировая мистерия". В больном сознании Алпатова вновь возникают образы крестьян, слышится разноголосица споров, суждений, в которых надо разобраться и самому герою произведения. В подсознании Алпатова все больше уясняется смысл активного, жизнеутверждающего гуманизма, который принесла и утверждала в глухой русской деревне социалистическая революция. По словам автора, "Алпатов, человек после смертельной болезни, принимает мир со всей печалью и радостью, готовый всегда умереть, преодолевает животный страх смерти и через это обретает счастье".
      При жизни М. М. Пришвина (в 1922 году) было опубликовано только несколько отрывков из "Мирской чаши". И на это были свои причины. Сразу же после завершения повести М. М. Пришвин в декабре 1922 года начинает писать автобиографический роман "Кащеева цепь". В нем он совершает "прыжок в прошлое" героя "Мирской чаши" Михаила Алпатова, обращаясь к его детским и юношеским годам. Первые главы романа писались М. М. Пришвиным в деревне Дубровка близ Талдома Московской области. "Кащееву цепь" он называл "очерком своей жизни". Хронологические рамки романа намечались автором от конца царствования Александра II (1870-е - начало 1880-х годов) и до современности. "Мирская чаша" должна была войти в роман как одна из его составных частей.
      Воссоздавая картину русской социальной и общественной жизни конца XIX - начала XX века, М. М. Пришвин, верный исторической правде, создает в "Кащеевой цепи" образы разоряющихся, теснимых "банком" дворян-помещиков и богатеющих сибирских купцов-колонизаторов, батраков, безземельных крестьян и духовенства, провинциальных интеллигентов-народников и первых марксистов-подпольщиков. Примыкая к таким классическим в русской литературе образцам "семейных жизнеописаний", как трилогия "Детство", "Отрочество" и "Юность" Л. Н. Толстого, "Семейная хроника" и "Детские годы Багрова-внука" С. Т. Аксакова, "Кащеева цепь" имеет и весьма существенное от них отличие. Это - философский роман, в котором на первый план вынесена личность автобиографического героя, проходящего трудный путь познания себя и окружающего его мира. Что же касается отображенной в "Кащеевой цепи" предреволюционной эпохи, то ей в романе отведена роль социального и бытового фона. Историческая действительность со всеми ее реалиями и подробностями предстает в романе М. М. Пришвина сквозь призму восприятия ее Курымушкой-Алпатовым - художественно одаренной натурой, обостренно воспринимающей всякую несправедливость и верящей в силу добра. Автор романтизирует своего героя, приподнимает его над будничностью "бытия", в какой-то мере любуется им. Жизнь Курымушки-Алпатова - это, по словам М. М. Пришвина, "медленно, путем следующих одна за другой личных катастроф, нарастающее сознание". Движущей пружиной сюжета романа является с большой тщательностью прослеживаемый автором самый процесс движения мысли героя "Кащеевой цепи", который "ставит свою лодочку на волну великого движения" и чье личное "хочется" определяется "в океане необходимости всего человека" [Пришвин М. Незабудки. М., Худож. лит., 1969, с. 35.]. Образ Курымушки-Алпатова - это не фотография молодого М. М. Пришвина, а более высокая, философски осмысленная ступень художественного обобщения и типизации конкретного автобиографического материала. Художественное своеобразие "Кащеевой цепи" в том, что познание будущим писателем Курымушкой-Алпатовым социальной действительности и своего места в ней представляет собой акт творчества, выражающийся в преобразовании результатов наблюдений героя над жизнью и его выводов в систему обобщенных символических художественных образов. Символический смысл имеет уже заглавие романа. "Кащеева цепь" у М. М. Пришвина - это, во-первых, собирательный образ социального зла, а во-вторых, условное обозначение всего дряблого, слабого, безвольного, что таится в душе человека и мешает ему выявить свое "я". В соответствии с философской концепцией романа автор называет его части "звеньями" той злой "Кащеевой цепи", которые Курымушка-Алпатов на своем пути к свободе должен разорвать. "Из своего детства, отрочества и раннего юношества я сделал сказку, которая еще не совсем пережилась мной, радует меня", - писал М. М. Пришвин в 1925 году в "Автобиографии".
      Курымушке-мальчику близок мир народной фантазии, который он насе- ляет персонажами, взятыми из действительности. Неудачный побег Куры-мушки-гиммазиста в таинственную и далекую "Азию" и развеянная при столкновении с действительностью наивная мечта о сказочной стране "Золотых гор" - начало проходящей через весь роман темы любви к Родине. Детство М. М. Пришвина прошло в небольшом имении в Елецком уезде. Наблюдения над жизнью малоземельных крестьян в сознании Курымушки оформляются в легенду о "втором Адаме", который пришел на землю, когда "первый Адам", изгнанный богом за грехи из рая, уже заселил ее и для "второго Адама" свободной земли не осталось. Поиски счастливой страны "Золотых гор" для себя Курымушка в легенде о "втором Адаме" связывает с мечтой крестьянина-хлебопашца о свободном труде на своей земле. Впоследствии легенду о "втором Адаме" М. М. Пришвин называл одной из "главных" своих "жизненных тем". Прекрасная страна "Золотых гор" из сказки у героя "Кащеевой цепи" конкретизируется в поэтический образ зачарованной злым Кащеем, опутанной его цепями Родины, с ее несметными природными богатствами, с ее ширью, привольем, красотой, очищающей и возрождающей душу Михаила Алпатова. Вообще реальная действительность в романе сопряжена со сказкой, и наряду с реальным миром в "Кащеевой цепи" как бы сосуществует и другой, отраженный, сотканный из фантазии. Так, когда Алпатов читает работу Карла Маркса "К критике политической экономии", для него приобретает особый, "сказочный" смысл образное выражение К. Маркса о "золотой куколке", в которую превращаются все товары, а когда Алпатов переводит книгу Августа Бебеля "Женщина в прошлом, настоящем и будущем", то женщина будущего ассоциируется у него со сказочным образом Марьи Моревны. В этом смысле роман М. М. Пришвина дает материал для уяснения роли народного миропонимания и фольклора в становлении личности героя.
      Особо следует остановиться на сложных взаимоотношениях героя "Кащеевой цепи" с природой. Не случайно многие главы романа носят такие названия, как "Аромат земли", "Светлолюбивая береза", "Флора и фауна", "Ток". Для Курымушки окружающий его с детства мир природы одухотворен, полон внутреннего очарования и тайны и, пробуждая фантазию мальчика, связывает его "сказку" с действительностью. Впоследствии Алпатов, с его сознанием "среднего интеллигента-материалиста", порвавший с практикой революционной борьбы ("марксизм" его, по существу, был доктринерским пересказом чужих мыслей!) и переживший разрыв с невестой Инной Ростовцевой, обращается к природе, как воплощению "естественных законов" бытия, где "нет существенной разницы между человеком и зверем". Привнесение же в эти законы природы "чуда" любви и является началом творчества. Агроном Алпатов хочет осушить озеро, превращенное Кащеем в болото, и возвратить людям забытую ими легендарную "Золотую луговину". Картина весеннего ледохода на реке, которую видит Алпатов, вернувшийся на Родину из Германии, приобретает аллегорический, иносказательный смысл. Это и напоминание Алпатову о детстве (из глубины его сознания всплывают сказочные образы Снегурочки и царя Берендея), и предвещение будущего (грязные льдины кажутся Алпатову разбитыми звеньями Кащее-вой цепи).
      В ходе работы над романом его план усложнился, хотя М. М. Пришвин, несмотря на переживаемые им сомнения, остался верен поставленной им вначале творческой задаче. Постепенно автор пришел к заключению, что "Кащеева цепь" должна составиться из трех романов, объединенных композиционно и личностью автобиографического героя. Прослеживая эволюцию центрального персонажа, М. М. Пришвин писал в 1933 году. "В романе Алпатов посредством любовной катастрофы со своих теоретических высот сведен вниз, к грубейшей жизни, где все его лишнее, не свое, мечтательное, нереальное уплывает весной в виде старых льдин, а сам Алпатов, присоединяясь чувством к реву весенней торжествующей жизни, принимается за дело". Автор предполагал закончить "Кащееву цепь" и проститься со своим героем в тот момент его жизни, когда Михаил Алпатов "понял себя самого как художника". К сожалению, этот замысел остался нереализованным. Из трех задуманных книг написаны были лишь две. Работу над третьей книгой М. М. Пришвин начал в 1943 году, но вскоре прервал ее, отвлеченный другими творческими планами ("Повесть нашего времени", "Кладовая солнца"). Сохранившиеся в архиве писателя наброски третьей книги романа посвящены периоду первой мировой войны. В 1954 году, завершая вторую книгу "Кащеевой цепи" главой "Искусство как поведение", М. М. Пришвин пояснял: "Где уж тут в мои восемьдесят лет написать мне роман до конца! Но мне кажется возможным рассказать здесь об Алпатове, как он сделался писателем после того, как "ушел в природу".
      Первое звено "Кащеевой цепи" - "Голубые бобры" - было закончено М. М. Пришвиным 12 февраля 1923 года. Первая книга романа (три звена) с подзаголовком "Хроника" стала печататься в 1923 году в журнале "Красная новь" (кн. 3,4,5 и 7). М. Горький взволнованно писал автору 20 ноября 1923 года из Берлина: "Кащеева цепь" тоже - превосходно! Не потому, что я хочу ответить комплиментом на Ваш мне комплимент, а - по совести художника говорю. Особенно понравилась мне глава "Кум". "Курымушка" - удивительная личность. И прекрасный Ваш язык говорит через разум читателя прямо душе его" [Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 29. М., Гослитиздат, 1955, с. 417 - 418]. Под названием "Курымушка. Повесть в 3-х частях" три первых звена "Кащеевой цепи" были выпущены в 1924 году издательством "Новая Москва". Готовя "Кащееву цепь" для отдельного издания, М. М. Пришвин заменил заглавие третьего звена "Второй Адам" на "Золотые горы". Посылая "Курымушку" М. Горькому, автор сделал на книге такую надпись: "Юному сердцу Алексея Максимовича с родственным чувством. Михаил Пришвин, З.Ш.25, Москва". "Я сейчас работаю над продолжением "Кащеевой цепи", - писал М. М. Пришвин М. Горькому 1 декабря 1925 года, - то был Курымушка гимназистом, теперь будет студентом - эпо- . ха начала марксизма (золотая валюта, винная монополия и т. д.). Мне представляется, что если я напишу это, то вся современность так и раскроется, но это, Вы знаете, всегда что-то представляется, а выходит то, что надо. Трудная работа, упрямая, но, судя по первым трем книгам, все-таки дело свое проверну" [Лит. наследство, т. 70. М., Изд-во АН СССР, 1963, с. 328.].
      В дальнейшем "Кащеева цепь" печаталась в журнале "Новый мир". Если первые звенья романа ("Курымушка") критика приняла с единодушным одобрением, то продолжение - "Юность Алпатова" - вызвало у рецензентов разные суждения, которые касались как романа в целом, так и образа Алпатова.
      Впрочем, и сам М. М. Пришвин был не удовлетворен "Юностью Алпатова", о чем признался 3 октября 1926 года в письме к М. Горькому: "Эта "Юность" меня раздражает: она "рациональна", скучновата, необходима, однако, перед звеном "Любовь" <...> А "Любовь" эту я хочу написать так, чтобы избежать в ней ошибок моей действительной любви: я не понимал в юности, что женщине, которую любишь, надо служить. Но, боже, как я усложняю свое писание, как далеко все от современности, как трудно об этом говорить, не написав..." [Там же, с. 334]
      2 апреля 1927 года М. М. Пришвин известил М. Горького о выходе "Кащеевой цепи" в Госиздате. Теперь уже четырем звеньям романа в книге предпослано лаконичное авторское предисловие. "Кащеева цепь", - пояснял М. М. Пришвин, - задумана как цикл повестей, объединенных нарастанием событий в жизни Михаила Алпатова". Оставив без изменений текст первых трех звеньев ("Курымушка"), писатель пересмотрел журнальный текст "Юности Алпатова", заменив заглавие четвертого звена на "Бой". Эпизод о зайце Пришвин переносит в начало книги и делает его своеобразным "зачином" уже для всего романа. В журнальной публикации "Юности Алпатова", отвечая читателям "Курымушки", принявшим ее "как автобиографию и семейную хронику", М. М. Пришвин писал: "Я против этого ничего не имею, лишь бы только с интересом читалась эта повесть без настоящих героев и без фабулы. А чтобы еще больше походило на жизнь, я назову в дальнейшем Курымушку настоящим человеческим именем: пусть это будет Михаил Алпатов, младший из четырех сыновей хозяйки Марии Ивановны Алпатовой". Поясняя символику эпизода о зайце, М. М. Пришвин называет свой роман "сказкой", и очень близкой к его собственной жизни, и очень далекой. Во всех дальнейших переизданиях "Кащеевой цепи" автор каких-либо изменений в программный для него "зачин" романа не вносил.
      В первом номере "Нового мира" за 1927 год М. М. Пришвин публикует пятое звено - "Весна света", которое мыслится им первой частью второй книги "Кащеевой цепи" (роман "Любовь"). 25 января 1927 года М. Горький писал автору: "Вчера с восхищением прочитал "Любовь", да и все мои читают ее также с радостью. Чудеснейший Вы художник <...> Особенно значительны те страницы "Любви", где Вы изображаете тюрьму" [Лит. наследство, т. 70, с. 338 - 339]. По-видимому, в том же году, посылая Ольге Форш первую книгу "Кащеевой цепи", М. М. Пришвин приложил журнальный оттиск "Любви": "Я очень боюсь с "Кащеевой цепью" залезть пока в не дозволенный мне мир, перешагнуть свой предел и стать скучным, холодным" [Русская литература, 1973, No 2, с. 187]. Некоторые представления о плане второй книги романа дает письмо автора В. Полонскому от 17 мая 1927 года: "Вчерне у меня готово звено "Зеленая дверь", которая представляет из себя такую же цельную повесть листа в 2 1/2, как и "Тюрьма" <...> Надеюсь, что сдавая 1 августа "Зеленую дверь", я буду в том виде, как сейчас "Зеленая дверь", иметь новое звено "Vir ornatissimus russus", а когда это сдам - новое любовное и, наконец, брачное (все должно кончиться свадьбой). Мои звенья печатайте между другими романами, когда хотите, ведь роман мой весь разрывной и по замыслу..." [Новый мир, 1964, No 10, с. 199.]
      Следующее, шестое звено "Кащеевой цепи" - "Зеленая дверь" - появилось в No 11 и 12 "Нового мира" за 1927 год. В No 4 "Нового мира" за 1928 год печатается седьмое звено - "Юный Фауст" - с авторским примечанием: "Хотя роман "Кащеева цепь" пишется так, что каждое звено его может считаться самостоятельным, все-таки не лишним считаю напомнить общее его содержание. В первом томе формируется личность с детских лет до убийства Александра II и до вступления юноши в цикл марксистских идей. Второй том - "Любовь" начинается изображением тюрьмы, в которой сидит Алпатов за свое "государственное преступление". К нему является невеста и предвещает ему скорое освобождение. Она зовет его по освобождении уехать учиться за границу и там ее разыскать..." До конца 1927 года в "Новом мире" публикуются звенья восьмое "Брачный полет" (No 5), девятое "Положение" (No 6) и завершающее вторую книгу десятое звено "Живая ночь" (No 7).
      Обе книги "Кащеевой цепи" вошли в издававшееся в 1927 - 1930 годах Собрание сочинений М. М. Пришвина (т. 5 и 6).
      Во втором издании Собрания сочинений М. Пришвина (М. - Л., ГИХЛ, 1929 - 1931) "Кащеева цепь" вышла с предисловием М. Григорьева "Пришвин и Берендеево царство". Без изменений роман (в двух томах) выпущен Издательством писателей в Ленинграде в 1932 - 1933 годах. В новом Собрании сочинений М. Пришвина (М., Гослитиздат, 1935 - 1939) автор дополнил роман циклом рассказов "Журавлиная родина" (1933), предложив их читателю в качестве третьей книги "Кащеевой цепи", но позже переменил свое решение.
      За год до смерти М. М. Пришвин перечитывает свой роман. Дневниковые записи 1953 года свидетельствуют о глубоких размышлениях писателя как над своей творческой биографией, так и над судьбой автобиографического героя "Кащеевой цепи". Личная биография М. М. Пришвина и биография Алпатова никогда не были для автора равнозначны. Но по мере того как герой М. М. Пришвина взрослел, разрыв во времени между Алпатовым и автором все более и более сокращался. И перед писателем встала очень сложная задача: все так же используя факты своей (теперь уже писательской) биографии, избежать неизбежного "слияния" автора и героя "Кащеевой цепи". Дело в том, что, повествуя о жизни Курымушки-Алпатова, подведя героя к природе "как родине талантов", М. М. Пришвин предполагал для него иной вид творчества, не литературный. Третья книга "Кащеевой цепи" должна была рассказать о творчестве Алпатова инженера-торфмейстера, осушающего озеро-болото и превращающего его в "Золотую луговину". Теперь, заново перечитав роман, М. М. Пришвин решает написать к нему автокомментарий. 19 мая 1953 года он заносит в дневник: "Автобиографию, как предисловие, как смысл и вывод "Кащеевой цепи", начал было сочинять. И понял я, что "Кащеева цепь" есть песня мальчика о своей родине <...> Конец "Кащеевой цепи": костер сгорел, началась открываться родина" [Пришвин М. Собр. соч. в 6-ти т., т. 6. М., Гослитиздат, 1957, с. 704.]. 2 июня 1953 года в дневнике появляется новая запись: "Отдамся работе над автобиографией, большой, включающей, как часть, всю "Кащееву цепь" [Там же, с. 707]. И еще, 24 июля 1953 года: "Надо приниматься за "Кащееву цепь", утопить эту книгу в автобиографии" [Там же, с. 733]. Но М. М. Пришвина не могло не волновать и другое. Возвратившись к своему роману после большого перерыва, он спрашивал себя - насколько художественный образ Курымушки-Алпатова близок и понятен современному читателю. Сумеет ли он, читатель, рассмотреть за тем, что обусловлено в этом образе временем, ушедшей исторической эпохой (метания интеллигента в поисках личного счастья в революционной работе, в любви и, наконец, в природе), то, что составляет его главное содержание? 4 августа 1953 года М. М. Пришвин пишет в дневнике: "Начал внимательно читать "Кащееву цепь" и своими глазами уверился, что это очень ценная вещь и в своем роде единственная. И что самое главное, это роман не в прошлом, а скорее в будущем, что новой своей собственной редакцией я могу обратить на него внимание" [Там же, с. 735]. "Дочитываю "Кащееву цепь", - продолжает он развивать свою мысль в дневнике 24 августа 1953 года, - и понимаю так, что далеко я забежал в моем романе и что признание настоящее его еще впереди" [Там же, с. 747]. И наконец, запись от 25 августа 1953 года: "Начинаю не читать, а писать новую "Кащееву цепь" [Там же]. Интересны размышления М. М. Пришвина над судьбой героя романа. Дневниковая запись от 9 сентября 1953 года: "Алпатов ушел от себя самого в природу. Вот это, наверно, и было моей главной ошибкой в романе, что от себя самого невозможно уйти никуда и тем более куда-то "в природу" [Пришвин М. Собр. соч. в 6-ти т., т. 6, с. 755.]. Последняя запись от 6 октября 1953 года: "Вчера до конца понял себя и своего Алпатова, - в патриотическом творчестве и лично понятый марксизм обратился в патриотизм" [Там же, с. 766.]. Отказавшись писать третью книгу "Кащеевой цепи", М. М. Пришвин дополнил опубликованный текст романа двумя заключительными звеньями - "Искусство как поведение" и "Как я стал писателем", явившимися своего рода послесловием к этому произведению.
      Для последнего издания "Кащеевой цепи" (вышло уже после смерти автора, в 1956 году) М. М. Пришвин подвергает существенной правке весь текст романа, напечатанный во втором томе его Собрания сочинений (М., Гослитиздат, 1936). Исключенная из первого звена глава "Абиссинская невеста" заменена двумя новыми: "Веточка малины" и "Хрущево". Для второго и третьего звеньев добавлены написанные в 1954 году предисловия (а для второго звена еще и послесловие "От автора"). В четвертом звене полностью снята глава "Теорема". Сокращены главы "Золотые горы" (третье звено) и "Акушеры" (четвертое звено). Опущена глава "Чан", ранее занимавшая место в четвертом звене между главами "Клавесины" и "Одумка". Кроме того, сличение текстов обнаружило еще тридцать четыре авторских исправления (вычерки, замены, устранение опечаток и проч.). Пометки М. М. Пришвина на листах наборного экземпляра "Кащеевой цепи" указывают на то, что и текст последнего прижизненного издания романа автор не считал окончательным.