Бродят олени, щиплют мох.
      По одну сторону города тундра, по другую - могучая северная река Мезень. Ширина ее здесь четыре версты. Неприветливая, даже солнце не разгонит хмури.
      - Даже в редкий теплый день лета не тянет посидеть на берегу, как здесь, на французской речушке. Или на вашей симбирской вольной Волге, Владимир Ильич!
      На сотни верст стали за рекой непроходимые леса. Ветры пригонят с моря и океана холодные туманы, тяжелой пеленой окутают реку, город - с крыльца не различишь соседнего крыльца, - и тоской сожмет сердце, и кажется, никогда не кончится ссылка...
      - Вы на то и Инесса Арманд, что своими усилиями сократили мезенскую ссылку. Натянули полицейщине нос, - сказал Владимир Ильич.
      Надежда Константиновна ласково погладила ее по плечу: "Умница наша".
      ...Завелись среди ссыльных знакомые, нашлись товарищи, а тосковала в Мезени Инесса Арманд, болела, скучала о детях. Держалась надеждой на побег. Придумывала несбыточные планы.
      Планы сбылись. Группа польских рабочих отбыла срок ссылки. Санный обоз с освобожденными поляками готовился к отъезду в конце октября. Пала ранняя северная зима. Вьюжило. Дороги переметало поземкой.
      Нашлись среди отъезжавших поляков добрые души. Сговорились. Ранним утром в назначенный день укутали Инессу в шаль, тулуп, втиснули в сани между своими. И, раскидывая из-под копыт снежные комья, лошади рысцой тронулись в путь...
      - И вот я с вами! - смеется Инесса. - Рада. Пусть маленькая, но навсегда ваша помощница, Владимир Ильич. Люблю вашу мечту, Владимир Ильич! Вы политик, философ, ученый, реалист, и всегда в каждом вашем замысле и деле большая мечта. Вы писали: "Надо мечтать". Люблю вашу мечту.
      5
      Жюстен домывал кастрюлю после обеда, когда прибежал Андрей.
      - Жюстен! Жюстен! Знал бы ты! Нет, не скажу, ну же, быстрее, сам увидишь. И там не скажу, сам угадывай.
      Касе-Ку снял с гвоздя соломенную, поношенную донельзя шляпу с широченными полями, она надевалась в особенно жаркие дни. Нынче день стоял особенно жаркий, солнце немилосердно пекло, раскаленная земля через подошвы жгла ноги.
      - Не спрашивай, не спрашивай, - торопливо говорил на ходу Андрей.
      - Не подумаю спрашивать, - небрежно бросил Жюстен, хотя любопытство его разбирало.
      - К Влади... - Андрей спохватился, - к месье Ильину приехали еще люди.
      - Из Парижа?
      - Нет, из России.
      - Из Рос-сии? Так далеко? Там морозы, бураны.
      - Ха-ха-ха! - залился Андрей. - В России тоже бывают май и лето. В России много рек и теплых и холодных морей и...
      - Наш школьный учитель рассказывал: французскую армию императора и знаменитого полководца Бонапарта победили в России морозы.
      - Мало смыслит твой школьный учитель. То Кутузов, не знаешь? Эге... Русский полководец, познаменитее твоего Бонапарта. Кутузов и русские солдаты победили Бонапартову армию. Морозы, правда, помогли, но главная сила - солдаты.
      - Может, ты тоже русский? - начал догадываться Жюстен.
      Андрюша смутился. Он прекрасно знал, что такое конспирация, и если скажет про себя, что он не русский, а француз, это не будет враньем конспирация требует тайны. А надо ли скрываться? Он не успел переговорить об этом с мамой, мама не предупредила его.
      Но они как раз приблизились к цели, и вопрос о национальности был отложен. Град новых вопросов обрушился на Андрюшу:
      - Что они делают? Зачем? Откуда они? А! Ты сказал, из России. Почему они здесь? Непонятно.
      В самом деле, непонятное что-то происходило во дворе дома No 17 по Гран-рю. Дом как дом в глубине замощенного крупными плоскими камнями двора. Впрочем, немного отличный от других домов Лонжюмо. К боку его прилепился сарай под островерхой крышей из черепицы. Одна стена сарая глухая, позади хозяйский огород. Другая - наполовину застеклена, как бы протянулось длинное окошко.
      Когда-то в сарае помещалась столярная мастерская, сейчас здесь кипела другая, не столь тонкая, скорее плотницкая работа. Через застекленную стену сарая было видно: человек десять или больше мужчин сооружают самую простецкую мебель. Сколачивать из досок стол и скамьи - дело плотников, не так ли?
      - Ах, и мама здесь! - хлопая в ладоши, воскликнул Андрэ.
      Да, мадам Инесса в простеньком платьице и фартучке усердно мыла окна застекленной стены сарая. Кто-то из мужчин ей помогал. Кто-то подметал цементный пол, сгребая граблями щепки, опилки от досок, тащил в мусорную яму.
      Однако что же это все означает?
      - Угадай, угадай! - веселясь и прыгая на одной ножке, поддразнивал Андрей.
      Жюстен сдвинул шляпу на затылок, наморщил лоб, силясь угадать, не угадал бы, конечно, но счастливое обстоятельство подоспело на помощь. Во двор вошел мужчина лет сорока, одетый, несмотря на жару, в темный солидный пиджак, на голове темная шляпа - котелок. Владимир Ильич спешил из сарая навстречу пришедшему. Тот приподнял шляпу-котелок.
      - Позвольте представиться - мэр Лонжюмо. А вы, насколько я понимаю, месье Ильин?
      - Правильно поняли, - улыбнулся Владимир Ильич.
      - Мне надобно с вами переговорить, месье Ильин. Где для вас будет это удобно?
      - Да хотя бы здесь. Вон у стены сарая немного тени, посидим. Мальчики, принесите-ка нам...
      Мальчики, не дослушав команды, опрометью кинулись в сарай, притащили два табурета. Навострив уши, стали в сторонке.
      - Я представитель власти в Лонжюмо, - начал мэр. - Я должен обеспечивать порядок, спокойное проживание односельчан. Должен наблюдать, что происходит в доверенном моим заботам селении. Приезжает группа русских, снимает на лето заброшенный сарай, я должен знать, с какой целью.
      - Конечно! - охотно согласился Владимир Ильич. - Из России приехала группа школьных учителей, здесь мы сообща займемся самообразованием. Углубим свои познания истории, литературы, искусства...
      - Почему нужно было приезжать из России повышать свое образование к нам в Аонжюмо, а не заняться этим благородным делом дома?
      - Вполне резонный вопрос, - живо, даже обрадованно подхватил Владимир Ильич. - В Париже много русских эмигрантов или временно там поселившейся высокообразованной публики. Они согласились читать лекции приехавшим учителям бесплатно. А Лонжюмо мы выбрали потому, что у вас дешевле прожить, чем в каком-нибудь дачном месте, курорты нам не по средствам. И еще для нас весьма важна близость Парижа - средоточие мировой культуры, искусства. Мы будем совершать экскурсии в Париж. Резонно?
      - Кажется, да, - помедлив, согласился мэр. - Вы, русские, немного странные люди. Немного чудаки.
      Достал из кармана белоснежно чистый платок, вытер влажный от пота лоб. Жара даже в тени донимала.
      "У него добрые глаза. Он не будет нам мешать", - подумал Владимир Ильич. Но неожиданно лицо мэра приняло строгое выражение.
      - Месье Ильин, у нас в Лонжюмо нет полиции. Вся власть в руках мэра, то есть моих. Я отвечаю за все. Вам ясно, что я хочу сказать?
      - Нет, - сознался Владимир Ильич.
      - Вы, русские, любите заниматься политикой. Предупреждаю, никаких политических разговоров ваши учителя не должны вести с жителями Лонжюмо, никаких агитаций.
      - Помилуйте! Какая политика, какая агитация! - в недоумении ответил месье Ильин. - Наших учителей интересуют проблемы педагогики. Кроме того, никто из них не знает французского языка.
      - В таком случае я удовлетворен, - подвел мэр итог встречи. - Рад знакомству, месье Ильин. Желаю вам успеха в вашем благородном предприятии... Будьте здоровы.
      Он приподнял котелок и, довольный исполненной дипломатической миссией, удалился с достоинством.
      - Э-э! - разочарованно протянул Жюстен, когда они с Андреем остались вдвоем у стены сарая. - Проблемы педагогики, хэ! Вот так скука.
      Андрей, смышленый мальчуган, кое-что знал о том, какими науками будут заниматься "учителя" в школе, но конспирация не позволяла хоть чуть-чуть открыть истину даже другу. Русский и французский мальчишки успели подружиться, однако дружба дружбой, а чужую тайну нельзя выдавать. Подмывает, но стоп: нельзя.
      - Если месье Ильин берется за дело, скуки не жди, - объяснил Андрей. - Но все-таки взрослые, у них свое... Им нескучно, а нам...
      - Да уж, да! Я больше люблю иметь дело с ребятами. Бежим на речку, позвал Жюстен.
      А в сарае дома No 17 не оставляли работу. Час от часа сарай все более становился похожим на класс. Правда, вместо парт скамьи вдоль дощатого стола; учительской кафедры нет, есть старенький столик и старенький стул перед ним - так или иначе к концу дня русская партийная школа в Лонжюмо была готова к открытию.
      6
      Невзрачна квартирка из двух тесных комнатушек в черном от заводской копоти доме. Зеленоватые кляксы плесени растекались по углам. Обои от сырости то вздулись пузырем, то повисли лохмотьями. Под низким потолком духота.
      Елизавета Васильевна искала прохлады в тени чужого дерева. Возле дома, где они жили весной и летом 1911 года, ни кустика.
      Владимир Ильич и Надежда Константиновна целые дни не бывают дома: подготовка школы, устройство учеников по квартирам - забот и дел тьма. Обдумывать план лекции, беседы с учениками, очередной статьи Владимир Ильич часто уходил в поле, на луг.
      - Просторный у тебя кабинетик, - шутила Надежда Константиновна.
      Вечер. Они шли вдвоем берегом реки. В бледном, еще не ночном небе мигнула синяя звездочка. Остро блеснула вторая. В ивняке над рекой щелкал, свистел, рассыпался серебряной трелью, совсем как в России, французский соловей.
      Завтра открытие школы. Владимир Ильич думал вслух:
      - Если мы уже в Париже познакомились с главным содержанием и целью "Манифеста Коммунистической партии" Маркса и Энгельса...
      - Ты основательно разъяснил им содержание "Манифеста". Они поняли. Им нелегко было, но они поняли. Ты раскрыл самую суть...
      - Щедрый критик, Надюша. Умный друг.
      - Ну, ну, Володя, лишку не хвали. Не такой уж умный.
      - Этого не скажу. Ты мне очень, Надюша, нужна! В работе. В жизни, негромко, как бы взвешивая каждое слово, произнес он.
      В его смугловатом от весеннего загара лице, молодо вспыхнувших глазах Надежда Константиновна узнала ту нежность, которая была ее счастьем.
      "А ты! Как бесконечно дорог мне ты!"
      Она не сказала этих слов. Чувствуя глубоко, они скупо говорили о чувствах.
      - Так вот, - вернулся Владимир Ильич к прерванной мысли, - если гениальное учение Маркса нашим слушателям хотя бы первоначально открылось, то Маркс-человек почти незнаком. Надо, чтобы к ним пришел Маркс - человек гениального сердца. Коммунист раньше всего хороший человек. Дурной не может быть коммунистом.
      - А неизбежная жестокость революции к врагам? - полуспрашивая, сказала Надежда Константиновна. И ответила сама себе: - Хороший человек не значит мягкотелый. С врагами революции у коммуниста не может быть мира.
      Таким был Маркс. Он родился в Германии, в небольшом городке Рейнской области. Родительский дом был добр и дружен. Были братья и сестры.
      - Как ваш симбирский дом, Володя, - с живостью вставила Надежда Константиновна. - Братья и сестры. И твоя мама, Мария Александровна, спасибо ей.
      - Да, - кивнул Владимир Ильич. - Карл рос живым, умным мальчуганом. Бездна фантазии! Весел. Способности уже в школе огромные. Гениальный первооткрыватель. Что дальше я расскажу завтра в классе? Скоро в рамках школьных и университетских наук Марксу стало тесно. Он перешагнул рамки. Его интересуют история, философия, литература, искусство. Могучий ум! Но я хочу рассказать и о сердце. Архиважно человеку, тем паче коммунисту, воспитывать сердце.
      ...В восемнадцать лет Карл полюбил. Женни фон Вестфален подруга детских лет. Пришла пора мятежной, мечтательной юности. Постепенно или внезапно Карлу открылись необыкновенная красота и талантливость Женни? Его любовь полна восторга и восхищения. В душе его звучит дивная музыка.
      Но она из стародворянского баронского рода, он из небогатой, недворянской семьи. Родственники Женни против их брака: "Маркс тебе не пара. Он беден, ты красива и умна. Тебя окружают поклонники нашего круга. Ты можешь избрать себе мужа блестящей карьеры. Маркс тебе не пара".
      - Володя! А как было у нас?.. Помнишь масленицу в Петербурге, блины у Классона? Будто собрались на блины, на самом же деле...
      - На самом деле серьезное конспиративное обсуждение политического образования в рабочих кружках. Тогда-то мы и начали открывать им Маркса. Тогда... Надюша, та первая встреча сказала мне все о тебе. Нет, конечно! После каждая новая встреча говорила все больше.
      - Снежная зима в Петербурге и едва уловимые приметы весны, задумчиво вспоминала Надежда Константиновна. - С крыш свисают ледяные сосульки, а в полдень пригреет мартовское солнце, капель. Я люблю эту пору! Володя, ты не прислушивался, капель звучит... Вспомни "Аврору", сонату Бетховена. Финал. Мартовская капель. Предчувствие весны...
      - Да, да! Мама часто играла эту сонату Бетховена и даже именно этими словами говорила о финале - слышите, дети, капель, близится весна...
      - Да я твои рассказы о детстве в Симбирске, о маминых музыкальных вечерах и повторяю в мыслях! - воскликнула Надежда Константиновна.
      Погрозила пальцем: "А ведь ты не объяснялся мне в любви пылко, как Маркс".
      Рассмеялась.
      - Я счастлива. Счастье досталось мне не так трудно, как Женни.
      Женни тайно шлет Карлу письма: "Вся моя жизнь, все мое существование пронизано мыслью о тебе... Я люблю тебя невыразимо, безгранично, бесконечно и безмерно..."
      Тайно от родственников они обручаются. Они жених и невеста, но свой, общий дом далеко, далеко.
      - Мне предстоит опасный путь, на твою долю выпадет нелегкая участь, сказал Маркс невесте.
      - Где ты, там я, - отвечала она.
      - Женни, ты будешь ждать, пока я окончу университет и смогу зарабатывать кусок хлеба, чтобы прокормить тебя и нашу будущую семью?
      - Буду ждать.
      Они ждали семь лет!
      Маркс пишет стихи, посвященные "Моей дорогой, вечно любимой Женни Вестфален".
      Связала нас незримо
      Навеки нить одна.
      Душа, судьбой гонима,
      Тобой окрылена.
      Женни знает: он революционер, ученый, философ. Делит его взгляды. Читает книги, читанные им. Десятки и десятки книг. Смолоду изучены все философские направления от древности. Маркс спорит, отрицает, соглашается, ищет истину и создает новое экономическое и философское учение. Устройство древнего и современного общества, и, как пламенным прожектором освещенный, путь к революции. Когда победит революция, "владыкой мира будет труд".
      Это марксизм. Возвышенный ум, горячее сердце направляют мысль и деятельность Маркса. Его девиз: жить - значит работать, а работать значит бороться.
      Не могу я жить в покое,
      Если вся душа в огне,
      Не могу я жить без боя
      И без бури...
      Буржуазному правительству, капитализму, дворянству, чиновникам, всему старому миру учение Маркса объявляло войну. Старый мир ненавидел, преследовал, мстил. Марксу приходится оставить родину. Париж, Брюссель, Лондон - места изгнания Маркса. Вечный изгнанник, он страстно работает. Отказавшись от стихов, остается поэтом в науке. Им создан первый в мире "Союз коммунистов".
      Его статьи и книги призывают к революционному переустройству общества, доказывают неизбежную гибель буржуазного строя, неизбежную победу пролетариата. У Маркса были, есть, вечно будут миллионы друзей и последователей. Пока не свергнут капитализм, так же много будет врагов.
      Всюду, всегда с ним Женни. Она уже не фон Вестфален. Она Женни Маркс. Выдержана мучительная битва с дворянскими предрассудками и деспотизмом родственников.
      Женни гордится: учение Маркса, его имя знают передовые люди человечества.
      Все ли знают, что часто его угнетает нужда, почти нищенство?
      Великолепному своему другу Фридриху Энгельсу Маркс пишет: "Моя жена больна... Врача я не мог и не могу позвать, не имея денег на лекарства. В течение 8 - 10 дней моя семья кормилась хлебом и картофелем, и сегодня еще сомнительно, смогу ли я достать и это".
      Семья - это дети. Маркс обожает детей. Надо их накормить, одеть, обуть, а денег нет. Издатели многих газет отказываются печатать работы Маркса, ненавидя его революционные идеи, боясь их. Напечатанное оплачивается с опозданием и так скудно, что случаются дни, когда Маркс не имеет возможности выйти из дома, потому что его одежда заложена в ломбарде.
      ... - Но даже в самые ужасные минуты Маркс не терял веры в будущее, сохранял живой юмор, шутил. Большое дело, Надюша, юмор, смех, шутка, заканчивая набросок завтрашней беседы в классе, сказал Владимир Ильич. Присяжных шутников недолюбливаю, сочинят шутку и первыми сами хохочут. Юмор Маркса - щит против пошлости, скучности, уныния. Нам нельзя быть унылыми...
      Они поздно вечером возвращались домой. Усеянное звездами небо раскинулось над заснувшим Лонжюмо. Соловьиные хоры гремели у реки в чащобе кустарников. Что-то шуршало, шепталось, посвистывало в пахучих травах лугов: там шла невидимая людскому глазу таинственная жизнь ночи.
      7
      У Жюстена каникулы. С утра мальчишечий народ Лонжюмо собирается в стаи, как птенцы, когда те, расправив крылышки, выпархивают из гнезда, пробуя силы, радуясь чуду полета.
      - Эй, Касе-Ку, купаться!
      - Эй, Касе-Ку, на луг за цветами! В замке, может быть, купят, заработаем несколько су.
      Невдалеке от Лонжюмо в надменном одиночестве высится замок, обнесенный чугунной решеткой, прутья которой похожи на пики. За решеткой сад с клумбами и дорожками, усыпанными гравием; аллеи парка тенисты под раскидистыми кронами стройных платанов. Деревенским ребятам за решетку вход воспрещен. Но может быть, господам из замка придутся по вкусу луговые цветы?
      Сегодня Жюстена не соблазняют ни купание, ни возможность заработать несколько су. Из ума не идет русская школа. А еще (но это уже совершенная тайна) та приезжая девчонка Зина Мазанова, быстрая и легкая, как стрекоза, немного затронула его любопытство.
      - Люди приехали в Лонжюмо и уедут, не наше дело, - говорил отец. - На земле много стран и людей, нам не знать и не видеть.
      Жюстен хотел знать и видеть. Поэтому, наскоро перекусив, помня, что к приходу отца надо переделать порядочно хозяйственных дел, помчался ненадолго к дому No 17 по Гран-рю. В школе, наверное, занятия идут полным ходом. Взглянуть хоть глазком. Стараясь быть незаметным, Жюстен занял позицию.
      Три важных наблюдения сделал он, подглядывая через застекленную стену за занятиями русских. Первое. Месье Ильин, стоя за преподавательским столиком, что-то живо рассказывал учителям, своим слушателям. Жюстен не видел его лица, в окно была видна спина. Слушатели сидели на скамьях за длинным дощатым столом и с таким радостным вниманием слушали, что Жюстен их лица он видел - отчасти удивился, даже позавидовал.
      В своем классе он не замечал у ребят слишком большого усердия и особенного интереса к урокам. Да и сам нередко позевывал или обдумывал личные планы, пропуская мимо ушей объяснения грамматических и арифметических правил.
      Второе. Не понимая чужой язык, Жюстен в лекции месье Ильина уловил одно, не раз повторенное слово. Дверь класса из-за жары распахнута настежь, Жюстен слышал: "Маркс".
      Что за Маркс?
      Третье, совсем удивительное. В классе присутствовал парижанин Андрэ. Правда, не на виду. Пристроился в дальнем уголке класса и, раскрыв рот, не мигая, слушает рассказ месье Ильина.
      "Э! Вон оно что! Вон какой ты надувала, а еще камарад называешься!" рассердился Жюстен.
      Но, будучи мальчишкой по натуре незлым, быстро остыл. Урок закончился. Учителя вышли во двор размяться и покурить.
      Многие из них были босы. Опять что-то новенькое. В Аонжюмо взрослые босиком не ходят - в сандалиях или сабо.
      Впрочем, вчера мэр сказал месье Ильину, что "русские немного странные люди. Немного чудаки".
      Но Андрэ? Как вам его притворство понравится?
      Жюстен намеревался тотчас кинуться к нему, уличить в надувательстве. Не имеет значения, француз ты или русский, а товарищу выкладывай правду. Вот так.
      Но Андрэ не один вышел из класса. Обняв его за плечи, с ним шел слушатель. Разглядывая класс через застекленную стену, Жюстен именно на этого слушателя обратил внимание. Разделенные ровным пробором русые волосы открывают чистый широкий лоб. Небольшие усики, прямой нос. Что же в этом совсем простом лице привлекает? Почему именно за ним внимательнее, чем за другими, наблюдал Жюстен из своего укрытия?
      Уж очень хорошо этот человек слушал! Глаза то смеялись, словно являлась ему бог знает какая счастливая весть! То печалились. На лоб набегали морщины. Губы сжимались, и, глядя на похмуревшее лицо, догадаешься: кому-то плохо, трудно кому-то. А то гневом зажгутся глаза, тяжелыми кулаками лягут на дощатый стол руки.
      "А ведь у него рабочие руки! - внезапно осенило Жюстена. - У моего отца такие. У нашего учителя тонкие пальцы, а у отца..."
      Андрей увидел Жюстена.
      - Мой товарищ - французский рабочий, то есть отец рабочий, а он... За него ручаюсь, Иван Дмитриевич, - быстро аттестовал он Жюстена, пока тот приближался.
      - Тсс! Забыл? - строго остерег Иван Дмитриевич.
      - Ах да, Петр! - спохватился Андрей. - Петр, Пьер! - повторял, как бы заучивая.
      Иван Дмитриевич Чугурин, рабочий, как все слушатели Ленинской школы, получил при переходе границы новое имя. Теперь, пока не вернется домой, будет зваться Петром.
      - Месье Пьер, - познакомил Андрюша Жюстена с Чугуриным.
      Жюстен поклонился, снял шляпу: идеально воспитанный юный гражданин Лонжюмо.
      Иван Дмитриевич, или, как условились, Петр, ласково потеребил растрепанные вихры мальчонки.
      А Жюстен, исполнив долг вежливости, водрузил на затылок соломенную шляпу и по обыкновению закидал Андрея вопросами.
      - О чем был урок? И тебе разрешили со взрослыми? У вас разрешают? И тебе интересно? А кто такой Маркс? Я слышу: Маркс, Маркс. Это по-русски. А как по-французски?
      Андрей, смешливый мальчишка, по каждому подходящему поводу заливается смехом, как колокольчик. И тут залился, но вмиг посерьезнел.
      - Маркс по-русски, и по-французски, и на всех языках есть Маркс, уяснил?
      - Кто же он, что на всех языках?
      - Как объяснить?! - обратился за помощью Андрюша к Чугурину.
      - Видно, ты не до полного разумения дорос, - ответил тот. - Только что на занятиях слушали, до глубины сердца дошло на всю жизнь. Маркс хочет счастья всем людям. Чтобы наступила хорошая жизнь на земле, всем хорошая, для всех справедливая. Чтобы не было обиды никому и нигде. А как того добиться, науку создал. За то мы и почитаем его.
      Так говорил Чугурин французскому мальчишке. Жюстен не понимал слов, но что-то доброе, сильное исходило от этого человека, хотелось его слушать и казалось, что все понимаешь.
      Чугурина позвал кто-то из товарищей, и он оставил двух приятелей наедине.
      - Маркс - ученый-педагог, - сообразил Жюстен, помня разговор месье Ильина с мэром. И круто повернул к своей теме: - Слушай, Андрэ, у меня есть удочка, не самая новая, а лучше всякой новой, мальчишки из замка и те ухватились бы. Да я им нипочем не уступлю. А то есть кожаный кошелечек. Отец на кожевенном заводе работает, один раз сшил мне из обрезков кожи кошелек про запас, когда разбогатеешь, говорит - ха-ха-ха! - тут тебе и кошелек денежки складывать...
      - О чем ты? - не понял Андрюша. - Про Маркса говорили, а ты про кошелек завел?
      На секунду Жюстен замялся, но тряхнул лохматой головой и решительно:
      - Отдам, хочешь? За это учи меня русскому.
      Идея Жюстена привела Андрюшу в замешательство. Можно ли? Надо ли?
      Но, поразмыслив недолго, он рассудил: что плохого, если его французский дружок научится русскому? Конспирацию Андрюша не нарушит ничего, что нельзя, никому не будет открыто.
      - Ладно, кошелек пока береги, за так начнем обучение. Слушай: "мер" "мать", "мамочка", "мама"; "пер" - "отец"; "пень" - "хлеб". Мать, отец, хлеб - повтори. Ну-ка, еще: мать, отец, хлеб. Не глеб, а хлеб, не отьец отец. Повторяй, повторяй. Ну, довольно, на первый раз хватит.
      - Пока хватит, - согласился Жюстен. - Я от тебя не отвяжусь, знай. Если каждый день по три слова заучивать...
      - Дальше будем больше, - вдохновился Андрей. - За лето, пока из Лонжюмо не уедем, научу... А ты не лентяй?
      - Я - лентяй?! - изумился Жюстен. - Спроси-ка учителя, кто в классе самый прилежный?
      Он лукавил: прилежным учеником в школе его не считали. Но всю дорогу Жюстен на разные лады повторял три первых слова: "Мама, отец, хлеб..."
      8
      Сегодня у Надежды Константиновны занятия в школе. Она проснулась ранехонько. Неслышно встала, чтобы не разбудить Владимира Ильича. Он спал на узкой железной кровати напротив у стены. Крепко спал. Сладким сном. Молодец! Здоровье у Володи завидное, если сносит ежедневную двенадцати-пятнадцатичасовую работу, нервотрепку из-за слежки российских и французских шпиков, борьбу с меньшевиками разных толков. А как умеет радоваться радости! Его детище - партийная школа в Лонжюмо - счастливит Володю. Давно она не видела его в таком радужном подъеме, веселой энергии. Дела в школе идут отлично. Занятия с утра до обеда, после обеда до вечера.
      Учатся рабочие не только усердно - самозабвенно, влюбленно! Володе прямо-таки поклоняются. Да, он всего, всего себя ученикам отдает.
      Его занятия по курсу политэкономии не назовешь лекциями. Лектор читает и читает, пусть превосходно, но лекция и урок не одно и то же. Владимир Ильич в школе Лонжюмо - учитель. Передался по наследству отцовский педагогический дар! Отец, Илья Николаевич, директор народных училищ, талантливейшим, благороднейшим был педагогом. Все учителя Симбирской губернии почитали его. А сколь многих учеников окрылил он жаждой познания! А как бился с тупыми чиновниками за просвещение народов многонациональной Симбирской губернии! А сколько пооткрывал школ для чувашей, мордвинов, татар!
      Володя! Отец порадовался бы твоей школе в Лонжюмо.
      Надежда Константиновна улыбается, перебирая в памяти уроки Владимира Ильича. Она нередко на его уроки приходит. Знает-перезнает, о чем он будет беседовать с учениками. Но как?! Всегда неожиданно, ново. Ученики на его уроках час от часу растут. "Я тоже больше всего учительница, - думает Надежда Константиновна. - Моя партийная работа началась именно со школы".
      Однако солнце поднимается выше, розовая кайма по горизонту остывает, небо бледно голубеет. Наступает тихое утро.
      Проснулся Владимир Ильич. Встала Елизавета Васильевна. Выпили кофе. Владимир Ильич засел писать статью в газету. Надежда Константиновна торопится в школу. Ее сегодняшний урок посвящен именно газете. Как она готовится, издается, каждый ли знает? Слушателям, когда они вернутся в Россию, всенепременно надо будет иметь дело с большевистскими газетами. Печатаются они в нелегальных, сугубо секретных от полиции и царских чиновников типографиях. Где? Когда? Как?
      И в легальной газете надо уметь выступить. Большевистская партия учит использовать всякий случай говорить и писать о рабочей борьбе.
      Техника типографских изданий, техника связи с партийными организациями - предмет уроков Надежды Константиновны. Довольно скучная история, но в рассказе Надежды Константиновны оказывается нескучной, чрезвычайно необходимой для будущей работы революционеров-подпольщиков. Класс слушает учительницу с неослабным вниманием. Какие в России есть типографии и как устроить подпольную типографию для печатания запрещенных брошюр? Как эти брошюры и заметки писать? О чем? Для кого?
      - Ну-ка, давайте попробуем. Напишите каждый о каком-то событии на вашем заводе, о чем хочется бить в набат, не прощать начальству, предложила Надежда Константиновна. - Но вот что, сначала будем писать в уме. Потом расскажем. Выберем подходящую тему и тогда уж напишем на бумаге. Одному задам писать для нелегальной печати, другому для легальной. Обсудим, в чем разница. Есть ли разница. Такой у нас будет сегодня урок необычный. Вроде игры. Но серьезной игры. Итак, сочиняйте в уме. Головы у вас молодые. Развивайте, упражняйте, крепите память. Готовьтесь к обсуждению и критике. Сюсюкать не будем. Что заслужил, то и получай.
      Задумались товарищи. Подперев кулаками виски, каждый глядел перед собой и не видел, погруженный в непривычный труд сочинительства.
      Надежда Константиновна с улыбкой наблюдала за ними: "Трудновато целую заметку держать в уме, когда карандаша нет на подмогу".
      - Слишком-то не мудрите, - ободрила она учеников. - Вспомните стоящий факт и изложите. Ясно и коротко.
      Кто-то строго ответил:
      - Скидкой нас не балуйте.
      - Не буду. Работайте.
      Надежда Константиновна досконально знает учеников. У нее хранятся документы, анкеты, направления Школьного Комитета ЦК, рекомендации партийных организаций, что их посылали в Ленинскую школу учиться. Все рабочие из разных городов. Все со стажем революционной работы, хоть и молоды. Испытали ссылки и тюрьмы.
      Надежда Константиновна знает учеников, конечно, не только по бумагам. Много переговорено, выслушано признаний, дано советов. У каждого на первом плане партийная работа.
      А личная жизнь? Сердечная жизнь? Только твоя. К тебе одному относящаяся, тобой одним пережитая? Есть ли любимая девушка? Ждет ли, дождется ли, как семь лет дожидалась Женни Маркса? У иного жена, ребятишки, старая мать, родной дом, где пролетело детство, как сказка приснилась...
      Класс надолго погрузился в молчание. Ни звука. Надежда Константиновна участливо наблюдает за слушателями. Сейчас они слушают себя, перебирая в памяти пережитое. Вон Белостоцкий. Нахмурил лоб, водит пальцем по столу, воображая, что пишет. Так легче думается.
      Чугурин оперся щекой на ладонь, прикрыв ресницами глаза, чтобы ничем не отвлечься, не ускользнула бы мысль.
      А Серго Орджоникидзе? Всегда энергично-живой, он и в этот час полон жизни. Взгляд горяч, улыбка морщит губы, видно, что-то интересное вспомнилось, заданное сочинение созревает в уме.