7

К востоку хвою сменили болота. Осоково-моховые, заросшие пушицей и багульником, они все чаще попадались на пути, дышали угрозой. Когда бы не резкие окрики манси Тулыма, Влад мог уже дважды увязнуть. Болота потянулись сразу за поселком Вижай и затрудняли движение. Предстояло восхождение на седловину Ойка-Чокур.

«Умный в гору не пойдет», — подумалось Владу о беглецах, но преследование велось по кратчайшему маршруту.

Борис и проводник шли уверенно, ни разу не поколебавшись и почти не совещаясь, как будто маршрут был известен заранее.

Перед Ойка-Чокуром лес стал ниже и разреженней, зато загустела трава, пошли кустарниковые заросли — хотелось сбросить то и дело цеплявшийся рюкзак.

Влад догадывался, что призрачный поселок, который Панич называл «точкой», а Борис — «базой», затерялся где-то в глухом незаселенном районе к северу от верховья Вишеры, но в подробности его никто не посвящал и в гости не приглашали. Старая зеленая «вертушка» без опознавательных знаков забрала его в Северном и перебросила в Вижай, где он и присоединился к Борису.

Догнать беглецов планировалось в районе Большой Мойвы на десятые сутки пути. Шли напролом, не отдыхая, не обходя заломы и речушки. В рюкзаке Влад нес плотик, сшитый из двух сетчатых мешков с баскетбольными камерами, привязанными к петлям мотками шпагата. Первым, гребя ладонями, водные преграды преодолевал Борис, Влад подтягивал освободившийся плотик за шпагат, греб сам; потом переправлялся Тулым с пульно-дробовым «бюксфлинтом» за спиной. У Бориса и Влада имелись «стечкины», не забыл Влад прихватить и «кобру».

Он на минуту остановился, залюбовавшись панорамой гор, открывавшейся с Ойка-Чокура.

— Ишерим, — перехватил направление его взгляда бесшумно подошедший сзади Тулым.

— Что?

— Гора. А вот та — Чистоп, — проводник улыбнулся, поцокал языком: — Высокая-а!.. Километр триста метров. Мы туда не пойдем. Туда пойдем! — махнул он рукой в сторону исчезавшей в тумане долины и, подбросив на спине рюкзак, зашагал дальше.

Спуск в долину Молебную оказался круче, чем подъем. Приходилось идти, неуклюже балансируя под тяжестью рюкзаков, из-под ног то и дело скатывались камни, километра через три Влад, несмотря на свою тренированность, почувствовал, что сдает: в последний раз останавливались на дневку в избе манси в пятнадцати километрах от устья Тохты.

Внизу снова начинались заболоченные участки. Затем потянулся кустарник и наконец стеной выросла еловая тайга. Показалась спина Бориса с мокрым пятном между лопаток. Не оборачиваясь, он поднял над головой руку. Влад остановился, хруст валежника под ногами смолк.

— Слышишь? — вполголоса спросил Борис. Влад замер. Было безветренно. Ели молчали.

— Я слышу, — сообщил невесть откуда появившийся Тулым. И звучно втянул носом воздух: — Давно горел.

Еще через несколько секунд запах горелых головешек почувствовал и Влад.

— Сколько до большой Мойвы?

— Пятнадцать верст, наверно, — улыбнулся Тулым.

— А короче?

— Короче не надо, начальник. Мы и так в Велсе раньше окажемся. Болота кругом, бурелома по тайге много.

Влад с трудом представлял, как он сможет пройти еще пятнадцать километров по бурелому, но Борис словно услышал:

— По затесам — скоро заимка. Там заночуем, — пообещал хмуро.

Прошли еще семь верст.

— Силок, однако, — послышалось впереди Тулымово. — «Пружка» нехитра, да заяц дурак.

К небольшому деревцу у звериной тропы был привязан свободный конец капроновой петли, окрашенной соком травы. Согнутая верхушка березки была «заряжена» в зарубку на пихте по другую сторону тропы.

— Недавно поставили, — определил подошедший Борис. — Охотники?

— Зачем? Здешние охотники стреляют в глаз.

Борис недоверчиво покачал головой, но ничего не сказал и быстро пошел параллельно тропе. Причину его беспокойства Влад понял версты через три.

…Вечерело, с Мойвы тянуло сыростью. Лес редел, все чаще попадались полянки. На одной из таких полянок Борис остановился, присел у пятачка с примятой травой, провел пальцем по земле, потом поднес палец к языку.

— «Снег»? — шепотом спросил Тулым.

Пролысина в невысокой траве искрилась кристаллической россыпью.

— Разделились, — уверенно сказал Борис.

Тулым сбросил полупустой рюкзак, положил ружье и повалился в траву. Влад тут же последовал его примеру. Быстро скинув ботинки, положил босые затекшие ноги на свою ношу — выше головы, чтобы обеспечить отток крови. Закрыл глаза. Земля лениво, по широкой амплитуде раскачивала его на своей спине. Радужные круги, словно окрашенные радиоволны, уходили в черную сферу. Влад чувствовал, что сейчас провалится в бездну сна.

— Думаешь, «пружку» они поставили? — послышался негромкий голос Тулыма.

— А то кто еще?.. Один остался там. Двое разошлись здесь, — как всегда без тени сомнения, отвечал Борис.

Тишина. Токовал глухарь в глубине. Стремительно опадало солнце.

— Эй, Влад, — потрогал Борис его босую ногу, — не спи, замерзнешь. Место, где мы засекли силок на звериной тропе, помнишь?

— Да.

— Вернешься туда. Дождешься его. Если мешка при нем не будет — стрелять не спеши, проследи, где он его спрятал. Тулым! Иди на восток за вторым, а я — к воде. Рации рассчитаны на десять километров, так что действуйте автономно. Их трое и нас трое. По одному на каждого — это не много.

Уверенный тенор с хрипотцой, взгляд, направленный вглубь, в себя, впитанная из земли, от рождения сила однозначно выводили Бориса в лидеры.

— Если не встретимся в Велсе, через пять суток — в Красно-вишерске. Вперед!

…Через час Влад вернулся на тропу. Отсюда до места, на котором проголодавшийся урка оставил «пружку», было верст семь ходу. Легкого ходу — плотик забрал Борис, и хотя он весил всего пять кило, лямки рюкзака с парусиновым тентом, ветровыми спичками, сухой одеждой, парой магазинов от «АПС» и пайком НЗ уже не врезались в плечи.

Болот и водоемов на отрезке не предвиделось. Влад остановился, сменил сапоги на кеды, щедро ополоснул заросшее лицо дибутилфталатом. Велико было искушение расстаться с кевларовым бронежилетом, но, предвидя возможную засаду, сделать этого не рискнул. Теперь, когда он больше не был ведомым и мог сам выбирать скорость хода и ритм, усталость стала отступать, мысль заработала четче, зорче стал взгляд, простреливавший каждый куст. Единственным, что удерживало от привала и заставляло торопить шаг, была быстро наступающая темнота.

Бороться со сном оказалось много трудней, чем с усталостью. На усталость можно не обращать внимания, сон же действует помимо воли. На то, что урка пойдет проверять силки ночью, расчета не было — не с фонарем же, в самом деле! А вот рассвет мог преподнести сюрприз.

Ото сна отвлекали совы и белки-полуночницы. Где-то неподалеку трещал валежник под лосями, раздавались вдруг вскрики воронов. Мерно раскачиваясь на ветру, терлись со скрипом стволы друг о друга, падал в мох сухостой. К рассвету, когда Влад стал засыпать, короткий крик, похожий на человеческий, раздался совсем рядом, а следом — удар деревянной палкой о сук. Вспорхнула ночная птица, дремавшая на ветке над головой; вдалеке протрещал хворостом не то медведь, не то лось, и снова наступила напряженная тишина.

Вскоре зарумянилось небо, вытесняя короткую ночь, стала видна тропа, а потом и сработавшая «пружка», и мертвый заяц, и стволок полусогнутой под его тяжестью березки.

Стало зябко от предутренней сырости. Влад попытался вызвать Бориса на связь, но расстояние превышало зону действия передатчика.

Прошел еще час, окончательно рассвело. Он доел тушенку, остававшуюся с вечера. Допил чифирь во фляжке. В мешке оставалась подтаявшая плитка шоколада, но неизвестно было, сколько еще предстоит дожидаться урку. До встречи с ним ни стрелять, ни разводить костер нельзя.

И еще час прошел. Ярко-желтое солнце пробивалось сквозь смесь листвы и хвои, серебрило мох, подбиралось к зениту. Рация молчала. Так можно было сидеть и сутки, и двое — за зайцем никто не приходил.

«Неужели почувствовал засаду? — думал Влад. — Если он решил отстать от остальных здесь, то собирался продолжить путь утром, иначе зачем же было ставить силок? Двое пошли на юг в сторону Красновишерска. Значит, этот — на запад, в Курью, к началу шоссейки?..»

Влад решил обследовать местность: должен был оставаться либо еще один силок на тропе, либо кострище, возможно, и шалаш — бежали урки налегке, а ночи холодные. Стараясь не хрустеть ветками, осторожно ступая по мшистым кочкам, он медленно продвигался к реке. Дойдя до сосняка с примесью низкорослой березы, свернул на запад в направлении болотистой гряды, поросшей толстым слоем мха и клюквой, свернул в ельник и остановился на краю сухой, правильной округлой формы опушки: в низине перед подъемом на бугор был сооружен навес из лапника. С этого места хорошо просматривался каменистый левый берег, справа же подступ к укрытию преграждало топкое болото.

Влад сунул обойму на двадцать патронов в «АПС», взвел курок и, пригибаясь, пошел по окружности опушки. Перевалившее на запад солнце, кустарник в полроста и отсутствие ветра надежно прикрывали его немудреный маневр. Понаблюдав минут десять за навесом, никаких признаков присутствия человека он не засек. Бревна таежного костра наполовину сгорели. Внимательно оглядевшись по сторонам, Влад поправил рюкзак на спине и бросился к навесу, рассчитывая на внезапность.

Худой человек в брезентовой робе лежал на ватнике. Неожиданное появление Влада не произвело на него никакого впечатления: он молча смотрел на незваного гостя широко раскрытыми глазами, и не было никакой необходимости приказывать ему не двигаться с места или поднимать руки вверх. Человек был мертв. Карманы его робы были вывернуты — ничего, что могло бы хоть как-то прояснить его личность, на глаза не попадалось.

Влад вынырнул из-под навеса, сдерживая тошноту, разбросал лапник. Ухватившись за полу влажного ватника, рванул его из-под трупа. Роба на спине, ватник и даже листья ольхи и березы, уложенные на дно укрытия, были окрашены ржавчиной.

Влада вывернуло наизнанку. С трудом отдышавшись, он заставил себя обыскать карманы мертвеца; нашел пустую жестяную коробочку из-под ментоловых таблеток со следами белого порошка.

«Снег»! — догадался сразу. — Значит, он один из них».

Кто и за что убил его? Возможно, сообщники — когда он по каким-то соображениям отказался идти с ними дальше. За золото или за долю порошка, тянувшую тысяч на семьсот.

Что-то во всем этом Владу не нравилось, что-то безотчетно беспокоило его — вынужденное ли отсутствие общения со спутниками, недостаток ли информации, а может быть, странные манеры Бориса, то отстававшего, то заходившего вперед, действовавшего по какой-то своей схеме и не считавшегося с Владом; не нравилось, как его вернул Борис — отшил почти, а то и бросил, оставив без связи и ориентиров. Иногда возникало ощущение, будто кто-то четвертый, невидимый и неведомый, неотступно следует по пятам, где ножом, а где выстрелом убивая сначала преследователей, а теперь вот и беглецов.

Влад завалил ветками тело, подхватил рюкзак и быстро пошел назад по знакомой тропе, на ходу выстраивая цепочку предстоящих действий.

До сих пор он был уверен, что тайгу знает хорошо и не пропадет, но даже при своих навыках мог лишь подивиться умению ориентироваться и чутью Бориса, способного в траве на неизвестной местности разглядеть щепотку просыпавшегося при дележе порошка, понять, что беглецы разделились, выбрать решение.

Казалось, долине не будет конца, но беспокойство подхлестывало, и к закату Влад вышел на берег Большой Мойвы.

8

Десять дней бродил по лесам Шалый, десять ночей спал в хуторских амбарах и шалашах, срываясь с места всякий раз, когда слышались шум мотора или человеческие шаги. То и дело мелькала мысль пойти, сдаться — ведь не убивал же! Но четыре года отсидки за разбой тягостно напоминали о себе, а теперь к «сто сорок шестой» приплюсуются три отягчающих: «по предварительному сговору группой лиц», «с применением оружия» (его «наган» в «бардачке» «Урала» уже наверняка нашли) и «лицом, ранее совершившим разбой». Тянуло на все пятнадцать лет усиленного, а этого в его двадцать пять — ой, как не хотелось!

На десятые сутки он оказался близ Выселок. Здесь жили дальние родственники Шаловых — двоюродная тетка Катря и дядька Павло. Дождавшись темноты, он прошел краем деревни до усадьбы, огляделся и проскользнул в калитку.

— Кто? — не сразу отозвался женский голос.

— Я, теть Катря, Ленька.

— Какой еще…

— Да Ленька я, Шалов, открывай!

Женщина уронила что-то на пол в темных сенях, лязгнула засовом.

— Здрасьте, вечер добрый, — осклабился Шалый. — Не ждали?

Пожилая крестьянка отступила вглубь, потеряв дар речи.

— Не признали меня, что ль?

— Отчего ж… Входи, входи, Леня! — растерянно заговорила она, оглядываясь в поисках не то иконы, не то чего-нибудь тяжелого. — Ты… ты как к нам… в командировку или как?

— Да не, я тут неподалеку на трассе обломался. Вызвал аварийную, покуда приедут — дай, думаю, зайду. Поесть чего дадите?

Женщина метнулась на кухню, застучала кастрюлями, словно обрадовавшись, что нашлось занятие, за которым можно спрятать испуг.

— Как живете-то? Ничего? — походя спросил Шалый, разглядывая себя в зеркале. Щетина, запавшие глаза, черные разводы на лбу и на щеках, солома в волосах, изорванная, перепачканная джинсовая рубаха способны были испугать кого угодно. Сразу понял, что Катря в сказку о поломке не поверила.

— Ничего живем, как все, — ответила она. — Тебя-то что на похоронах Василя не было?

«Знает, — понял он. — Раз была в Могилеве, значит, про все знает!»

— Припозднился, не успел, — отбрехался, поморщившись: разговор продолжать не хотелось — поесть бы да уйти поскорей.

Она высыпала в миску теплую еще бульбу, поставила сметану в горшке и, опустившись на лавку, сочувственно посмотрела на родственника:

— Ну и как ты теперь-то? Куда?

— Там видно будет. Спрашивали обо мне?

— А то как же! Милиция тебя ищет, Ленька. Везде ищет. Перевернул машину-то с людьми — зачем убег? Надо было пойти повиниться.

Он навалился на еду — так голодный волк, случайно забредший на подворье, торопится набить брюхо до расправы. Далекая тетка и раньше была для него не более чем предметом.

— Дядя Павел где?

— Вышел. Не знаю, спала я, — она с беспокойством провела глазами по черным стеклам окошек.

…Хозяин слышал из хлева, как скрипнула калитка, чей-то голос попросил впустить; ополоснув в корыте руки, поспешил с вилами наперевес к дому. Здесь, на отшибе, к ним захаживали нечасто, особенно в такое время суток. Осторожно заглянув в окно, он увидел перемазанного, заросшего мужика. Жена беспокойно оглядывалась по углам.

«Ленька! — сообразил наконец. — Ленька-бандит! Ховается, видать, от властей».

Леньку он за человека не считал. Отсидевший за разбой племянник, по его убеждению, бросал тень на весь род.

Так, с вилами, он и прибежал к соседу:

— Сажай, Григорьич, Нюрку на лисапед — пусть катит к участковому, да поскорей! Бандит у меня в доме, ищут его!

Через минуту четырнадцатилетняя Нюрка уже крутила педали, направляя «лисапед» к центральной усадьбе.

…Шалый тем временем, раздевшись по пояс, плескался под рукомойником в сенях.

— Вот это тебе подойдет? — заискивающе спросила Катря, появившись в дверном проеме с мужниной сорочкой.

— Мне все подойдет! Штаны да пиджак какой подыщи, и сапоги поновей!

Мысленно проклиная мужа («Куда запропастился, старый черт?!»), Катря пошла в спальню, отворила видавший виды шифоньер. Костюм у Павла был один-единственный, явно не по размеру, и было его жалко до слез. Вспомнилась ей вдруг зимняя ночь сорок третьего, когда в их дом пришли полицаи и рылись в сундуке, отбирая пригодные вещи; мать с отцом молча сидели у стены под иконами, а она, четырехлетняя тогда девочка, с любопытством разглядывала вооруженных людей в щелочку между занавесками на печи.

— Давай, давай, теть Катря! Я вернусь — новый ему куплю, мне сейчас позарез нужно.

— Когда ты вернешься-то, Леонид? Меня уж тогда, поди, на свете не будет.

— Не каркай! — Шалый подошел к шкафу, бросил на кровать полотенце и, сняв с вешалки пиджак, прикинул на себя: — В самый раз.

— А ну, повесь на место! — раздался голос хозяина от двери. Павло стоял, угрожающе выставив вилы, и зло смотрел на племянника.

— Ты чего, дядя…

— И не дядя я тебе, бандит! Какой я тебе дядя? Вешай пинжак и брысь отседова! Ну?!

Шалый рассвирепел, швырнул пиджак на руки Катре.

— Вот значит как, да? — шагнул к неприветливому родственнику. — Ну пырни! Пырни, сволота!.. Только матери потом моей не забудь отписать, мол, замочил сынка собственными руками. Тебе за меня премию дадут! Навозу осенью купишь!..

— Ты мать-то не поминай, пащенок!

Сократив дистанцию, Шалый ухватился за вилы и рванул на себя, но хозяин выпустил из рук оружие только после того, как получил удар ногой в пах, вскрикнул и ткнулся лбом в пол.

— Давай одежду! И пожрать собери! Быстро! — заорал Шалый, широко замахнувшись вилами: опусти он их на спину хозяина — пригвоздил бы к полу.

Катря закричала, взмолилась, похватала с вешалок все, что нужно. Достала из сундука неношеные хромачи.

— Родственники, падлы, бля!.. — рычал Шалый, одеваясь. — Никак по-хорошему не хотите! В гробу я вас видал!..

Через три минуты он был одет-обут, отстранил тетку, выгреб из холодильника сало, яйца, забрал полкаравая, недоеденную картошку из миски.

— Ружье у него есть? — затянув хозяйский сидор, зыркнул на Катрю.

— Не… нету, Леня! Нету ружья! — клятвенно заверила та и перекрестилась для пущей убедительности. — В прошлом году приказ вышел по сельсовету…

— Ладно! — Он выбрал нож подлинней, сунул за голенище. — Бывайте, не чахните! Спасибо за хлеб-соль. Скажете кому, что я у вас был — порешу! Падлы, бля!.. Родственнички, в рот вам дышло!

Он рванул дверь и вышел в сени как раз в тот момент, когда «Днепр» участкового уже стрекотал у ворот. Определив фуражку с околышем, он выматерился, рванул назад в дом; прыжком подскочив к тетке, схватил ее за волосы, отбросил поднявшегося было хозяина ударом сапога.

— А ну, пошла! — Катря ощутила на горле прикосновение холодного металла. — Вперед! Рыпнешься — полосну!

С трудом переставляя ноги, она вышла на порог. Старший лейтенант Синевич, увидев заложницу, потянулся к кобуре.

— Бросай ствол, мусор! — рявкнул Шалый. — Кому сказал, на землю клади!

Заведя руку за спину, Синкевич успел выщелкнуть из «ПМ» обойму, отбросить в кусты сирени за забором. Пистолет положил к ногам.

— Заводи мотоцикл! — прижав острие к горлу обмякшей тетки, Шалый маленькими шагами продвигался к калитке. С полуоборота взревел мотор. — Теперь уходи, бегом!

— Не бойся, Катря, спокойно! — Участковый попятился в сторону благоухающего сада. — Ничего он не сделает!

— Бегом! — Шалый поднял пистолет, сунул его за ремень. Милиционер отбежал.

— В люльку! — приказал Шалый Катре. — В люльку садись, стерва старая!

Забраться в коляску она самостоятельно не смогла, он затолкал ее туда, оседлал мотоцикл и рванул к околице.

…Катрю нашли под откосом у реки сорок минут спустя. Она была без сознания. Еще через час по тревоге подняли все подразделения вооруженных сил и милиции, дислоцированные в области.

Началась операция «Перехват».

9

За полночь Влад поймал на жерлицу большую нельму, подвялил ее на ветерке и, напихав в выпотрошенное брюхо осоки, положил в рюкзак. Есть он не хотел, но пробираться берегом в темноте оказалось занятием малоэффективным — за шесть часов он преодолел километров десять-двенадцать.

Приток впадал в Вишеру, устремлявшую воды на юг. В черноте противоположного берега коротко пыхнули искры, взметнулись и тут же погасли. Ночлег откладывался. Спустившись к воде, Влад побрел по мелкому перекату; оступившись, провалился по грудь. У скалы он заметил пришвартованную плоскодонку с фартуком на носу для прохождения высоких порогов. Такого челна ни у Бориса, ни у беглецов быть не могло.

У самой палатки дотлевал костер из толстых бревен, уложенных веером. Судя по тому, что бревна давно не сдвигали, человек в палатке уснул. Недолго думая, Влад положил в плоскодонку рюкзак и перерезал фал…

По порожистым рекам ему хаживать случалось — знал: ночной сплав сродни самоубийству. Нужно было отогнать челн к устью Лыпьи и там заночевать. Идти приходилось, внимательно вглядываясь в берега: те, кого он преследовал, тоже могли остановиться на ночлег.

За скалами, куда ударялся мощный водяной поток, он становился удобной мишенью. Правый берег изобиловал подводными камнями, учащавшимися с каждым километром. Дважды челн приходилось перетаскивать, несколько раз его подбрасывало, течение убыстрялось. Вымотавшийся, промокший до нитки, Влад прошел километров семь, дальше путь вслепую становился опасным.

Он разложил небольшой костерок, развесил на рогулинах одежду, облачившись в тонкий свитер и штаны из непромокаемого мешка. Соль все же растаяла, хотя на рыбину хватило; обжарив ее на угольях, он поел и погрузился в сон…

Разбудил его холод. Уже развиднелось, и можно было отправляться в путь. Заставив себя встать и собраться, Влад долго не решался войти в воду, но не подыхать же неизвестно где и неизвестно зачем!

До Велса оставалось километров пятьдесят. Русло реки резко сузилось. Вишера потекла меж высоких скал, несколько раз приходилось разбирать заломы. Отсутствие сплавного опыта едва не обернулось трагедией. Склон, поросший лесом, вплотную подошел к урезу воды, лодка развила высокую скорость, и Влад, не справившись с управлением, налетел на завал и перевернулся. Его вынесло на бревна, больно припечатало спиной к выступу подводного камня, и, пока он барахтался, спасая рюкзак, плоскодонка развернулась и ушла по течению.

Снова он остался на берегу, стоял меж небом и землею — мокрый, жалкий, злой на весь свет. Беглецы могли и не добираться до Велса — оружие при них, а значит, есть и еда. Ничто не мешало им подняться вверх на Печору или дойти до Курьи, где брала начало дорога на Сосногорск, а там сесть на поезд или даже взлететь с Ухтинского аэродрома. Но Борис назначил встречу в Велсе — следовало идти туда.

После полудня, на подходе к маленькому поселку в несколько домов, видневшемуся на пологом берегу, Влад различил выстрел. Охота в это время суток была маловероятна. Он остановился, прислушался. Стрельба больше не повторялась. Не строя никаких предположений, он решил дойти до поселка и узнать, не появлялся ли здесь кто-либо из посторонних в последние сутки, а заодно одолжиться сплавным средством или соорудить плот.

Неожиданно неподалеку затрещали сучья. Влад отпрянул за разлапистую ель, вынул из-за ремня «стечкин» и замер. Хруст валежника приближался. За густыми деревьями промелькнула тень человека. Дойдя до поляны, он свернул к реке и дал себя разглядеть. К спине его был приторочен брезентовый мешок; лица на таком расстоянии видно не было, но, во всяком случае, это был не Борис и не Тулым.